Не переводя дыхания

   Б.Н.Хляп

 Не переводя дыхания
 История одной жизни
г.Киев
   2003г.

          Бейся сердцеЮсколько можешь биться,
          И пока по жизни я бегу,
          Не проси меня остановиться,
          Лучше разрывайся находу.
                Н.А.Заболотский.





Уважаемый читатель!
Человек я не выдающийся, не занимал высоких постов, не совершал героических подвигов. Но после длительных колебаний решил всё-таки написать книгу воспоминаний о прожитом, о былом.  Жизнь реального человека, как это уже давно замечено, не менее интересна, чем рассказы о вымышленных обобщенных и типизированных представителей слоёв и классов общества, которые долгие годы были основными героями нашей литературы. (Замечу в скобках, что сейчас их с не меньшим успехом заменили супермены боевиков и детективных романов). Вполне очевидно, что  в реальной действительности существуют только живые индивиды, а всё остальное - это умозрительные плоды воображения талантливых или бездарных сочинителей, только и всего. Каждый из нас, людей, уникален; каждый несет в себе свой особый, ни на кого непохожий внутренний мир. Каждый проходит выпавший только на его долю жизненный путь. И каждый в итоге жизни накапливает свой опыт, которым инстинктивно стремиться поделиться со своими близкими и чужими людьми, живущими и будущими поколениями. Ко  всему  я  участник Великой  Отечественной  войны и  считаю  своим  долгом рассказать  о всём, чему был  свидетелем.
В самом общем виде жизнь человеческая включает события, свидетелем или участником которых он оказался; действия, поступки, которые он совершал; мысли, которые он познал и передумал; чувства, которые он испытал и пережил. Всё это и составляет содержание этой книги.  Далеко не все, что прожито человеком  остаётся в его памяти. Из общего потока жизни сохраняются отдельные эпизоды, сменяющие друг друга иногда в логической последовательности, а часто в причудливом сочетании. Каждый такой эпизод наполнен своим содержанием и занимает в жизни свое место. В этом смысле жизнь человека - это совокупность таких эпизодов, а описание жизни есть сборник рассказов о них. Следует также отметить, что предлагаемая книга не является исповедью. Что-то из прожитого осталось вне ее страниц, потому что далеко не всем людям нравится открывать до конца свою душу. Но ведь умолчать - совсем не означает солгать. Главное, чтобы то, что написано было только правдой. Именно к этому стремился автор. Сейчас модно щеголять необычными словами, всяческим жаргоном, а то и того хуже. Уверен, что красота слова - в его правдивости и уместности, естественной простоте, а его сила - в мысли, которая в нём заключена. Для думающих людей гораздо интереснее испытывать “мозговую радость” от постижения реального мира и разгадывания секретов своего бытия, чем “над вымыслом слезами упиваться”.
Вспоминая подробности прожитых лет, вдумываясь в их суть, я снова пережил в мыслях всю свою жизнь. Все забытое и казалось бы невозвратное повторилось ярко и зримо. Оно ощущалось как стремительные, быстротечные годы, сквозь которые я проскакал не переводя дыхания. Одно лишь это чудо оправдывает и вознаграждает многолетний труд. Но, сверх того, меня согревает надежда, нет, — вера в то, что найдутся люди, которым интересно будет посидеть и поразмыслить над этими страницами. Тогда жизнь моя будет продолжаться, потому что жив человек, пока о нем помнят люди.
                Март 2003 г.
                Автор.




Глава I. НА ПОРОГЕ ЖИЗНИ
(1940 – 1942 г.г.)

1.

С Волги дул ровный свежий ветер. Он был пропитан запахами чуть подтаявшего снега, речного льда и едва набухших почек островного леса. Утренние солнечные лучи пронизывали холодный воздух, превращаясь вдали в сплошную полупрозрачную дымку. Около вмерзшей в лед пристани суетились игрушечные фигурки людей. Еще дальше пунктиром обозначалась зимняя дорога по льду к Саратову. Звуки просыпающегося города были едва слышны и таяли, сливаясь с гулким шепотом реки и леса. Я стоял на окраине городского парка у самого обрыва берега и с жадно  вдыхал морозный воздух. Всё существо мое переполняли незнакомые доселе чувства. Мысли мелькали, перескакивали с одного на другое, путались и вновь возвращались к волнующему событию. “Завтра, завтра утром я сяду в поезд. Кончается моя будничная привычная жизнь. Прощай город Энгельс, прощай школа № 13, родной 9 “б”, ребята, учителя. Прощай радиокружок, наш низенький деревянный домик на улице Скучной. Прощай, детство!“В памяти снова и снова возникали картины школьной жизни. Вспомнился недавно прошедший концерт, посвященный дню 8 марта. Полутемный зал на втором этаже, на сцене маленькая и хрупкая фигурка восьмиклассницы с раскинутыми тонкими руками. Проникновенным и тихим голосом она напевно читала стихи Блока:

Ветер принес издалёка
песни весенней намек,
где-то светло и глубоко
неба открылся клочок.

В этой бездонной лазури,
в сумерках близкой весны
плакали зимние бури,
реяли звёздные сны.

Мне были знакомы эти строки, но только сейчас, в эти минуты я почувствовал их всей душой. Они глубоко и трепетно волновали, задевая то, что сам не мог выразить словами.
Этот апрельский необычный день предвоенного 1940 года запомнился на всю жизнь. Только потом, много лет спустя, я догадался, что то был первый проблеск самосознания, какой-то взлет, толчок. Это было рождение моего человеческого духа.
               

2.
Семья наша уже не первый раз меняла место своего жительства. Отец еще в молодые годы окончил курсы бухгалтеров-финансистов в Москве, после чего оказался в распоряжении своего Наркомата, который “перебрасывал” его по мере необходимости из одного города в другой. В этот раз предстояло поселиться в городе Станиславе, впоследствии переименованном в Ивано-Франковск. После присоединения Западной Украины к Советскому Союзу в сентябре 1939 года, туда направлялись кадры специалистов для приобщения этого края к новым условиям жизни. В семье, кроме меня, был еще один ребенок - малышка Белочка, которой не исполнилось еще и двух лет. Наш новый дом оказался в тихом переулке; он был двухэтажным, старым и уютным. На каждом этаже проживали по две семьи. Окна квартиры  выходили на большой пустырь, поросший буйным бурьяном, крапивой и громадными лопухами. По сравнению с нашим последним жильем в Энгельсе, квартира явно выигрывала: просторная гостиная с высокими потолками и окнами; детская светлая комната, спальня и вместительная кухня. После ремонта все сверкало белизной; радовали глаз непривычные светлые паркетные полы и полированная мебель. Это был новый мир и в нём мне предстояло жить. Центром жизни, ее смыслом была школа, куда меня вскоре определили. Размещалась она в здании бывшего польского лицея. Окна школы со стороны фасада были обращены на широкую тихую и зеленую улицу; стены до самого второго этажа обвиты вьющимся хмелем. На просторном дворе среди деревьев и цветников располагались спортивные площадки, “живой уголок” с клетками кроликов, ежей и ужей. В школе обучались только дети вновь поселившихся в городе советских работников, поэтому наш класс был малочисленным: семь ребят и двенадцать девушек. Просторное светлое помещение располагало к учебе: удобные парты, большая классная доска, кафедра учителя, живописные картины на стенах. На первой парте мальчишеской левой стороны класса сидели Вова Сигульев и Ростислав Волошин. Вова был высоким, немного сутуловатым юношей с насмешливо-скептическим складом ума. Ростик - плотный, круглолицый, с гладкими коротко остриженными черными волосами и цыганскими глазами. Он отличался большой силой, был борцом и штангистом. На второй парте моим соседом оказался Изя Рыжик, с которым я быстро подружился и эта дружба сохранилась до сего времени. Изя был смуглым, черноволосым, худощавым, спортивного типа молодым человеком. Он отлично играл в волейбол, хорошо учился, с ним было легко и интересно общаться. На предпоследней парте один сидел Вадик Богданов. Это был низкорослый щуплый паренёк с узкими губами и длинным острым носом, что придавало его лицу птичье выражение. Вадик давно лишился родителей и был воспитанником музыкального взвода войсковой части; играл он на трубе, носил настоящую армейскую форму, шинель, фуражку, сапоги, что обеспечивало к нему уважительное отношение ребят. Этим обстоятельством Вадик пользовался без излишней скромности. Несмотря на его колючий характер и острый язык, мы симпатизировали друг другу и хорошо ладили. Нашей дружбе тех школьных лет явно недоставало чуткости, теплоты, внимания и понимания. Всего этого почему-то в молодости стесняются, стараясь побыстрее показать свою самостоятельность и взрослость. Зато в избытке была искренность, бескорыстие, непосредственность и свежесть чувств. Именно в этом прелесть отношений юных людей и она остается в глубинах души на всю жизнь. Среди девушек нашего класса выделялась Клава Ищенко, - красивая и стройная блондинка. Она отлично танцевала и явно опережала нас в понимании житейских проблем, хотя успехами в учебе не отличалась. Подружка ее, Аня Баранова, была скромнее и рассудительнее. Первой девочкой, которая заинтересовала меня в новом классе, была Ася Петунина. Небольшого роста, белокурая, с большими голубыми глазами и черными ресницами, она отличалась своим спокойствием и неторопливостью. Вязаная кофточка и белая блузка с закругленным воротничком очень шли ей и я тайно вздыхал, не решаясь хоть что-то сделать, чтобы обратить ее внимание. Робкое это чувство поддерживалось случайными взглядами, бесконечными волнениями и переживаниями. И только когда Ася, окончив 9 класс, неожиданно переехала с семьей в город Черновицы, я набрался смелости и, заикаясь и краснея, попросил ее, чтобы она прислала мне свой новый адрес. К великой моей радости, довольно скоро я получил ее письмо. Началась первая в моей жизни переписка. Мы признались друг другу в симпатиях, сообщали школьные новости, поздравляли с праздниками. Ася любила сентиментальные стихи и это мне очень нравилось.

Школьные годы, школьные дни,
Как вешние воды проходят они,
Будешь большим,вспомни,мой друг,
Школьные годы, школьных подруг.

Почтовая связь наша оборвалась только с началом войны.
Нашими учителями были как приезжие, так и местные педагоги. Математику, мой любимый предмет, преподавал Иосиф Львович Шульман. Было ему явно за пятьдесят; низкого роста, с брюшком, черными заросшими бровьями, он был в непрерывном движении. Объяснял у доски суетливо и отрывочно, бегая перед ней подпрыгивающей походкой и отчаянно жестикулируя. Он любил свой предмет, считал его самым важным в школе и очень гордился, что в советских школах математика была в почете. Требовал с учеников нещадно и любил распекать до неприличия. Стоит, бывало, у доски Клава с безнадежным и отрешенным видом, а Иосиф Львович с большим удовольствием издевается:

“Так, так, значит икс квадрат у вас превратился в икс, а степени у игрека при делении складываются. Хорошенькое дело! А вчера, на  танцах в доме офицеров тоже все так перепутывалось?”

Клава густо краснела, класс хихикал, а Иосиф Львович, чувствуя, что перебрал, шёл на мировую:
“Ну, бывает, бывает. Сегодня после уроков оставайтесь и пройдем все сначала”.
Немецкий язык преподавала настоящая немка - сухая, высокая, с серозелеными строгими глазами, неулыбчивая и педантично мучившая нас своей запутанной грамматикой. Она получила прозвище “Плюс перфект”. Русский язык и литературу вел приехавший из Киева высокий, нескладный и стеснительный учитель неопределенного возраста - Валерий Васильевич Можайко. На нем был какой-то мешковатый “колхозный” серый костюм и такое же невзрачное пальто. Валерий Васильевич часто проявлял нерешительность и слабохарактерность, но нас это вполне устраивало: не желая нас обижать, он ставил всем хорошие отметки. Оживал и раскрывался Валерий Васильевич только при чтении стихов. В такие моменты глаза его зажигались, низкий голос мягко и четко произносил каждое слово. Стихов он знал множество и читал их при каждом удобном случае. Свою любовь к поэзии он передал многим из учеников. Всё это не мешало нам бесстыдно пользоваться слабостью учителя, сбивая его с темы урока, чтобы лишний раз уклониться от опроса.
Через дорогу от нашей школы располагался бывший польский лицей. Программа обучения в нём была изменена в соответствии с нашими порядками, после чего возраст учеников оказался на 2-3 года большим, чем у нас. По “комсомольской линии” была поставлена задача - установить дружеские отношения с бывшими лицеистами; сделать это оказалось совсем не просто. Все свелось к двум “мероприятиям”: встречам по волейболу и совместным вечерам танцев. Играли в волейбол на площадках лицеистов; они были лучше оборудованы и ухожены. Силы были явно неравными. Польская команда состояла из высоких спортивных молодых людей; одеты они были в красивую спортивную форму. У нас ничего этого не было; ко всему поддержка болельщиков наших противников делала свое черное дело, поэтому игры сводились если и не полному разгрому, то к явному “избиению младенцев”. Поляки с лицемерным благородством старались нас не позорить, что еще больше задевало и обижало. Вскоре все это заглохло. Когда возник вопрос о танцах оказалось, что большинство ребят и часть девочек вообще не владеет этим искусством. Было решено организовать обучение танцам. У кого-то нашелся патефон, со всех собрали пластинки. Тогда в моде были удивительные по лиричности и мелодичности незабываемые танго и фокстроты: “Тайна”, “Брызги шампанского”, “Утомленное солнце”, “Рио-Рита”, “Саша”, “Андрюша”, “У самовара я и моя Маша”, “На карнавале”, вальсы, польки и краковяк. Мне это обучение доставалось нелегко. Когда Клава за руку извлекала меня из общей компании ребят и выводила в центр круга на всеобщее обозрение, дух захватывало, я краснел, стеснялся и противился.
 “Ну, что ты, Боря, иди сюда, - говорила она. - Вот так, правую руку положи на талию, так, хорошо”.
Я судорожно касался шелка, облегавшего ее тонкий стан, отчего вообще переставал что-либо соображать.
“Левую руку давай сюда, держи мою, держи покрепче, так, хорошо. Делаем два шага вперед, один - в сторону, два шага вперед, один в сторону. Понятно? Внимательно слушай музыку и не отодвигайся от меня так далеко, я не кусаюсь”.
Нелегкое это было дело; только во снах и мечтах я представлял себя так близко к девушке. А здесь, наяву, на виду у всех надо было почти обнимать её, чувствовать её тело, ощущать дыхание и аромат духов. И при этом нельзя краснеть, смущаться, надо быть спокойным и естественным, полностью контролировать себя. Это была целая школа воспитания чувств. Но вскоре танцы полюбились и эта любовь сохранилась на всю жизнь.


3.
Время шло, промелькнули последние летние каникулы; началась учеба в последнем десятом классе. Жизнь протекала в привычном и довольно спокойном режиме. У меня была собственная небольшая комната, в которой я чувствовал себя полным хозяином. Удобная кровать, столик и стул, на стене - полка с книгами, на полу маленький коврик, - все было удобно и просто. По утрам мама открывала мое окно и солнечные лучи будили своим ласковым прикосновением. Свежий воздух был насыщен запахами трав и влажной земли. На голубом небе бесконечной чередой важно проплывали розовые облака. Они непрерывно меняли свои очертания, напоминающие то сказочные замки, то диковинных животных. Эта игра форм и цвета очаровывала и я с трудом отрывался от постели под бодрые звуки утренней гимнастики по радио и неоднократные напоминания мамы. После школы обедал и садился за домашние задания. Это давно стало жизненной привычкой. Родители, особенно отец, почти не вмешивались в мою жизнь, не читали нотаций и редко выражали неудовольствие моим поведением; я был предоставлен самому себе. Вечера чаще всего были заняты чтением книг. Читал я много, мама пыталась этому препятствовать, но когда все засыпали, я читал лежа в постели, часто далеко за полночь. Огромный незнакомый мир открывался передо мной в этих книгах. Он сверкал яркими красками, поражал воображение, заставлял думать и переживать. Все было свежо, ново и очень интересно. “Приключения Тома Сойера”, “ Хижина дяди Тома”, “Ричард Львиное сердце”, “Три мушкетера”, “Овод”, “Всадник без головы” - всё это жадно поглощалось. Особенно увлекал Жюль Верн - “20 000 лье под водой”, “Таинственный остров”, “15-летний капитан”, “Из пушки на Луну”. Здесь и романтика, и фантастика, и наука, и техника; подводный корабль “Наутилус”, таинственный капитан Нэмо, морская стихия, сила и разум людей. Сколько ночей было отдано всему этому! В школе тоже все шло благополучно. С первого класса я был отличником и вскоре подтвердил это положение в новом коллективе. С ребятами и учителями мои отношения были вполне нормальными.
После встречи нового 1941 года я все чаще начал задумываться о своем будущем. Что делать после окончания школы, куда пойти учиться, какую избрать специальность? С родителями почему-то об этом не разговаривал, не спрашивал их советов, а они сами их не высказывали. С другом Изей перебрасывались иногда отрывочными фразами, но где-то внутри эти мысли вызревали. Помог случай - в газете прочёл объявление о начале набора курсантов в военные училища. Их было много - летных, танковых, сухопутных. Перечитав несколько раз весь этот список, я без колебаний остановился на одном - Высшее Военно-Морское инженерное Училище Кораблестроения и Вооружения имени Ф.Дзержинского, г. Ленинград. Наверное, основную роль здесь сыграл Жюль Верн; в роду у меня не было моряков, моря никогда не видел, с моряками знаком не был. На следующий день поговорил с Изей, который горячо и решительно поддержал эту идею. Документы надо было направлять непосредственно в Училище, для учащихся десятых классов представлялся табель с оценками за третью четверть. Ничего не сказав родителям, мы отправили документы; правда, эта тайна долго не продержалась. Никто, даже мы сами, не верили в успех, поэтому, когда начались выпускные экзамены, роковой вопрос - что делать - снова возник и беспокоил.


4.
Экзамены благополучно завершились, я был удостоен аттестата отличника, как тогда было принято называть. Родители купили мне новый шерстяной серый костюм, в котором я чувствовал себя взрослым человеком. Кроме этого, я получил подарок - швейцарские наручные часы со светящимся циферблатом, о котором и не мечтал.
К большому удивлении и большой радости, за неделю до начала войны мы с Изей получили письма из Ленинграда, в которых извещалось о зачислении нас кандидатами и необходимости прибытия в Училище к 1 июля для сдачи вступительных экзаменов. Для меня это стало большим событием. Кончились сомнения, неопределенность, впереди засияла большая и желанная цель. На выпускной вечер мы пришли уже уверенными в своем будущем. Вечер этот состоялся в субботу 21 июня 1941 года. В большом школьном спортзале были накрыты столы, на которых красовались торты и фрукты. Директор вручил аттестаты об окончании школы, учителя тепло напутствовали нас, выпускники отвечали благодарственными словами. Впервые как взрослым нам разрешили выпить по бокалу виноградного вина. Вскоре официальность и торжественность улетучились; было как-то необычно осознавать, что можно разговаривать с учителями как с товарищами, что учеба окончилась, что впереди нас ожидает что-то новое и волнующее. Через распахнутые окна лилась прохлада наступившего вечера. Столы были сдвинуты к стенам и начались танцы. На мне был мой новый костюм, белая рубашка и галстук. Все это жало и стесняло, но, вместе с тем, напоминало о необычности происходящего. Учителя уединились за столом в углу, а мы, сбившись в кучку, перебивая друг друга, пытались предсказать, что произойдет лет через десять с каждым из нас. Клава Ищенко единогласно была определена в оперетту или, на худой конец, в балет. На Вале Шандаровой мнения разделились - врач или учительница. Оля Винтюк, смешливая толстушка, без обиды согласилась быть просто женой и растить детей. Перебрали и всех ребят. Вова Сигульев - журналист, Ростик - командир Красной Армии, Владик Богданов - военный музыкант. Мы с Изей, как уже всем было известно, - военные инженеры-кораблестроители. В конце этих гаданий Аня Баранова заявила:
“Ну, как все будет - никто не знает, но я точно знаю: через десять лет все девчонки постареют и потолстеют, а все мальчишки будут курить.”
Наверное, по привычке спорить, я запальчиво возразил:
“Неправда! При всех заявляю: я никогда в жизни не буду курить, это глупое занятие. Если меня кто-нибудь встретит с папиросой в зубах - пусть наказывает как хочет”.
Все рассмеялись и пожали в знак договора мою руку. Как ни странно, свою мальчишескую “клятву” я выдержал - не курил всю жизнь.
Уставшие, но все еще возбужденные, возвращались мы с вечера. Ночь была звездная, теплая, наполненная летними запахами садов и трав. Взявшись за руки, перегородив пустынные улицы, мы пели в полный голос, шутили и смеялись. Где-то впереди, далеко за городским парком алело зарево. Никому и в голову не пришло, что это зловещий знак уже наступившего великого несчастья. Веселые и радостные, проводив девчонок, мы разошлись по домам.
...Просыпаться было тяжело. Где-то в глубинах сознания ощущалась утренняя прохлада и теплая мягкость постели. Мелькали видения вчерашнего выпускного вечера - слова, взгляды, музыка и все это без связи, россыпью. Потом все проваливалось в расслабляющее небытие, мысли и образы таяли и растворялись. Громкий тревожный голос мамы вывел, наконец, из этого блаженного дремотного состояния.
“Боря, Боря, вставай, по радио передают какое-то важное сообщение, ну вставай же быстрей”, - взволнованно говорила мама и тормошила меня.
Я вскочил с кровати, набросил майку и босиком выбежал в гостиную к черному репродуктору. Прозвучали заключительные слова:
“Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!” Это было историческое выступление В.М.Молотова. Слова звучали как-то не правдоподобно, их суть не доходила до сознания, Мама опустилась на диван, обхватила руками голову и без конца причитала:
“Это война, это война Что делать? Что с отцом, где он? Что с нами будет?”
Всё существо мое наполнилось незнакомым щемящим чувством беды и тревоги. Папы нет, он две недели назад уехал в санаторий Трускавец, на самую границу. Рушились планы на будущее, на поступление в Училище. Что делать?
После обеда я побежал к Изе, но ничего успокоительного этот визит не принес. Семья Рыжиков тоже была в шоке.
Через два дня возвратился отец, стало легче. На улице случайно встретил Олю Винтюк и она сообщила страшную новость: националисты охотятся за сыновьями военных, ночью убили двух ребят из нашего класса. Над городом неоднократно появлялись немецкие самолеты, по ним стреляли зенитки, установленные в городском парке. Зарево, которым мы любовались в выпускную ночь, оказалось пожаром на аэродроме, по которому был нанесен бомбовый удар в первые часы войны. Война становилась реальностью. После долгих сомнений и колебаний, разговоров с родителями Изи было решено, что мы с ним едем в Ленинград. Побежали в военкомат и там получили проездные документы. Не в силах заснуть от переживаний, уже ночью, когда все улеглись, я вдруг сел за свой столик, достал общую тетрадь с оторванной наполовину черной обложкой и записал в ней первые строчки:
“Начну писать дневник. Ведь я окончил школу и вступаю в жизнь. Хочется проследить шаг за шагом, что получится через много лет; интересно будет когда-нибудь вспомнить  как это все происходило”.
Дневник этот оказался для меня гораздо более важным, чем я предполагал. В нём точные даты, факты, события, мысли и переживания тех давних лет. Конечно, далеко не обо всем в дневнике упомянуто. Разве возможно было в спешке и суете жизни все осознавать и “переваривать”? Были значительные, иногда по целым годам, пропуски. Выбор записываемых событий далеко не всегда соответствовал их значимости. Но ведь не только фиксацией фактов ценен дневник. Прежде всего, это возможность побеседовать с самим собой, откровенно высказать и осознать то, о чём не делишься ни с кем, даже близким другом. Здесь открывается внутренний интимный мир человека, куда невозможно обычно заглянуть. В дневнике человек откровенен настолько, насколько он искренен с самим собой. Эти тетрадки помогали мне переносить многие трудности жизни; в них я черпал силы и уверенность в себе. Они же позволяли видеть свои слабости и недостатки, пытаться самосовершенствоваться. Сейчас, когда настало время вспомнить свою жизнь, дневник, наряду с письмами и документами, фотографиями, служит мне надежным путеводителем. Каждая его фраза воскрешает не только событие, но где-то в подсознании запускает непостижимые сцепки памяти,  оживают запахи; прошлое становится реальностью.


5.
Утром 26 июня мы пришли на железнодорожный вокзал. Все мои вещи умещались в старом маленьком папином вещмешке. У Изи был настоящий чемодан и кожаное тёмнокоричневое пальто. Когда отправляется ближайший поезд никто не знал. Меня провожала мама; она ушла домой, но вскоре возвратилась, дала мне несколько пирожков  и заплакала при прощании. Позже пришёл папа, узнал, что ранее десяти часов вечера поезда не будет и ушёл, обещав еще раз навестить нас. Но эшелон подали гораздо раньше. Попали мы в пустую, наспех приспособленную теплушку. Грязные, в пыли и копоти стены; выщербленный, в широких щелях пол; два маленьких окошка где-то наверху, без стёкол. Но это был вагон, он скрипел, вздрагивал и бодро отстукивал колесами. Выходить из вагона на бесчисленных остановках не решались, чтобы не отстать от поезда. На полу расстелили газеты, на них положили пальто. Сначала решили спать поочередно, охраняя друг друга. Но из этого ничего не получилось – сон неодолимой силой овладевал нами под монотонное убаюкивающее покачивание поезда. Так прошла первая ночь нашего путешествия. Рано утром солнечные лучи осветили вагон; стало веселее. Мы сами, одни едем в Ленинград - эта мысль оттесняла все остальное. Разложили на полу домашнюю еду - пирожки, огурцы, помидоры, кусочек сала. Поев, попытались выглянуть в окошко и догадаться, где мы находимся, но кроме зеленых полей и клочка голубого неба ничего не было видно. Написали письма родителям. Вскоре поезд остановился на большой станции, где-то на подъездных путях. Изя пошеёл в разведку и вернулся довольно скоро. Оказалось, что это станция Тисменница. Он отправил письма, принес кипяток.
Мы почти освоились с новой обстановкой, лишь изредка перебрасывались отдельными фразами, просто лежали на полу и думали, думали без конца. Что там в Станиславе? Вспоминалась плачущая мама, сердце сжималось от жалости. Что с отцом, с сестренкой? Что нас ожидает впереди? Доедем ли до Ленинграда, зачислят ли в Училище? Под вечер на станции Чертково нашу дверь бесцеремонно распахнули. Полетели мешки, узлы и чемоданы, потом запрыгнули их владельцы. Нас отодвинули в угол. Стало шумно, душно от жары, запахов человеческих тел. Люди деловито устраивались, обживались и сразу принимались за еду. Перекрывая шум колес, они что-то кричали друг другу, перепирались, острили и жестикулировали. Несмотря на неудобства от их присутствия, на душе стало легче и спокойней. Рядом люди, это лучше, чем быть одним. Проехали Гусятин и добрались до Жмеринки. По вагонам пробежал дежурный:
“Выходите, поезд дальше не пойдет, быстрей, быстрей!”
На большом вокзале было много людей. Никто ничего не знал - будет ли поезд в сторону Ленинграда, Москвы. Через несколько часов к перрону подошёл пассажирский состав. В толкотне и давке, уже на ступеньках вагона, вдруг выяснилось, что поезд идёт в обратном направлении, на запад. С большим трудом выбрались из толпы озверевших людей. Только ночью мы втиснулись, наконец, в нужный вагон и доехали до Киева. Там просидели целый день и поехали дальше по Белорусской железной дороге. Здесь война ощущалась еще более явственно. Периодически пролетали фашистские самолеты, поезд то ускорял движение, то тормозил. Не доезжая до станции Орша простояли на полустанке часов восемь,  где-то впереди расчищали путь от взорванного состава. Неожиданно поезд резко затормозил и остановился. Из вагона в вагон передавали команду:
“Выбегайте из вагонов в лес, там ложитесь.”
Мы выскочили, скатились с насыпи в болото и бросились в лес, который был рядом. Самолет на бреющем полете, не сбрасывая бомб, пострекотал над нами пулеметными очередями. Было тихо, мирно и всё это казалось сном или кинофильмом. В Орше всю ночь непрерывно летали самолеты, взрывались бомбы, били зенитки, небо освещалось пожарами. Еще несколько раз наш эшелон попадал под обстрелы самолетов. Дальше ехать стало безопаснее - дорога уходила от прифронтовых районов.


6.
Ранним туманным утром 4 июля 1941 года  настороженный и загадочный нас встретил Ленинград. С привокзальной площади Московского вокзала мы вышли на Невский проспект. Где-то в его конце сверкал шпиль Адмиралтейства - конечная долгожданная цель нашего путешествия. Добрались пешком, веря и не веря происходящему. На проходной Училища сбивчиво объяснились с дежурным.
“Подождите”.
Ожидание это, как показалось мне, продлилось вечность. В голове мелькала одна мысль: поступим или не поступим? Наконец, показался дежурный и бесстрастным голосом сообщил:
“Проходите, сейчас вас проводят”.
Неужели всё  хорошо?
За огромными воротами оказался закрытый большой двор, целый городок. Всё было новым и необычным: архитектура построек, морская форма, незнакомые слова. После оформления документов в строевой части, мы сходу прошли санитарную обработку. С наслаждением искупались под душем, подождали когда пропарят нашу одежду и еще горячую одели ее на чистое тело. Отвели в кубрик, показали койки, выдали постельное белье. И вот мы уже в массе таких же худых беспокойных ребят, именуемых отныне кандидатами в курсанты. На следующий день успешно прошли медицинскую комиссию. После ужина готовились в учебной аудитории к вступительным экзаменам. Рабочий день был наполнен различными работами, на которые распределяли с утра, на построении во дворе. В первые дни я попал на рытье щелей в сашкином саду перед зданием Адмиралтейства. Это было новое для нас слово, которое стало вскоре привычным и вошло в быт до конца войны. Щель - это спасение, это жизнь, укрытие от бомбежек и опасностей. От непривычных земляных работ уставали страшно.
“Давай, давай, второй взвод отстаёт, - бодрым голосом подгонял старшина. - Поднажать, для себя делаем!”
Мы чувствовали себя участниками серьезного нужного дела. Ко всему, мимоходом можно было посмотреть по сторонам: Дворцовая площадь, Зимний дворец, Невский проспект, гражданские люди, девушки, - всё это раздвигало стены замкнутого училищного двора. Через несколько дней я попал на разгрузку баржи с солью. Она стояла на Неве. Вместо трапа на нее были проброшены пружинистые скользские доски, перил не было. Мешки с мокрой солью весили гораздо больше своего пятидесятикилограммового номинала. Двое ребят в трюме взваливали на подставленную спину проклятый мешок, который сгибал ноги. Солнце палило, соль въедалась в кожу, в потное лицо, спину, проникала в ботинки и нестерпимо жгла.
Постепенно наша жизнь становилась привычной. Большая столовая с длинными рядами столов; долгожданная команда дежурного: “сесть!”. Кубрик с двухъярусными койками и непередаваемым запахом казармы; старшина роты, - высокий, плечистый мичман, много лет прослуживший на своей должности. Переливчатые трели “дудки”, то требующие прервать неодолимый утренний сон и вскакивать с теплой койки, то командующие собраться и построиться в указанном месте, то приглашающие на завтрак, обед или ужин.
Начались вступительные экзамены. Сочинение написал удачно, вторым экзаменом была письменная математика. Решил задачу по геометрии, взялся за примеры по алгебре и тут с ужасом обнаружил, что они незнакомы мне. Отчаянное, лихорадочное состояние овладело мной; бросив алгебру, я принялся за тригонометрию. Немного успокоившись, решил эти задачи, но когда возвратился к алгебре, прозвучал сухой голос преподавателя, - время истекло, экзамен окончен. Обида и огорчение захлестнули меня: это, я не сдал математику, свой любимый предмет! Это было немыслимо. Что будет дальше? Отчислят или зачислят? Лёжа ночью на койке, я не переставал укорять себя и растравлять. Настроение упало до скверного. Вспоминал родителей, сестренку. Где они, что делают? Станислав к этому времени уже был занят фашистами. Успели ли эвакуироваться, куда уехали? Вспоминал школу, выпускной вечер, ребят. Как давно все это было! Через день командир взвода объявил, что приказ о зачислении нас в курсанты будет подписан завтра. Перед ужином мы с Изей решили отметить это событие. Пошли в училищный буфет, купили на все оставшиеся деньги бутылку лимонада и два пирожных, поздравили друг друга, - все совершилось, мы – курсанты. Утром всех построили, пофамильно выкликали из строя, после чего  следовали в автобус для отправки в лагеря, где должны были проходить первый этап обучения - курс молодого бойца. Когда прозвучала фамилия Изи, я толкнул в бок своего друга:
“Ну, пока, до вечера”.
Нам и в голову не могло придти, что расстаемся на многие годы. Когда автобус был загружен полностью, остальным объявили, что их отправят после обеда. Снова построение, опять перед строем командир взвода.
“Обстановка изменилась, из Баку прибыла военно-морская спецшкола, эти ребята имеют преимущество при поступлении в Училище, поэтому все остальные кандидаты в курсанты будут отчислены. Идите в строевую часть, там получите проездные документы. Вопросы есть? Нет. Разойдись!”
Какие тут вопросы! От такого неожиданного поворота я не мог понять, что происходит, побежал в кубрик и лег на СВОЮ койку. Что же это такое, меня отчислили, всё рушится, всё сломалось. Что делать, куда ехать? Где родители? Постепенно успокоившись, я начал соображать, что можно и нужно делать в этой обстановке. После бесконечных сомнений, решил взять проездные документы в г.Энгельс. Надеялся попасть проездом в Москву, узнать у родственников где моя семья. В крайнем случае, отправлюсь в Энгельс, в этом городе есть знакомые, бывшие соседи, у которых можно приютиться на первое время. Сразу стало легче на душе. Главное в жизни - ясность, пусть плохо, но ясно и определенно. И тогда рождается надежда, находятся решения, строятся планы.


7.
Утром следующего дня я оказался за уже хорошо знакомыми центральными воротами Училища. На мне был серый, сильно потрепанный костюм; ботинки износились до предела, подошва грозила отвалиться. Свой головной убор я потерял еще где-то в лесах Белоруссии. В кармане, кроме документов, не было ни гроша. В руках держал папин вещмешок, где был сухой паёк на двое суток, которым меня наградили при отчислении. Утреннее солнце освещало Невский проспект, малолюдную огромную площадь, Зимний дворец, шпиль Адмиралтейства. Прощай, Ленинград! Здесь что-то оставалось от моей души. Возникли чувства близости и родства, светлой мечтательности и трепещущих надежд, которые сохранились на всю жизнь.До сих пор при каждом свидании с городом на Неве я вновь переживаю эти чувства с такой же силой и свежестью.
Московский вокзал был переполнен людьми. Они сидели на мешках, узлах, чемоданах, бегали и кричали что-то друг другу. Привокзальная площадь и Лиговка были заполнены желающими уехать. В нерешительности, запинаясь, я спросил у проходившего железнодорожника в форме когда будет поезд на Москву. Не останавливаясь, он бросил на ходу:
“Жди, объявят”.
Пробрался к выходу и оказался снова на площади. Чувство глубокого одиночества, беззащитности овладело мной. Что делать? Неужели в таком громадном городе негде устроиться ? Куда-нибудь, лишь бы не быть одному на улице, без крыши, без хлеба...Бесцельно шёл по Невскому, всё более отчаиваясь. А что если поискать Кораблестроительный институт, есть такой в Ленинграде. Конечно! Я же мечтал об этой профессии, пусть она будет не военной, а гражданской. На углу Садовой я обратился к старушке. Нет, она не знает такого института.
“Кораблестроительный? Поезжай, парень, на Васильевский, в Гавань,” - посоветовал уверенно прохожий в ватнике. До Гавани добрался на трамваях, но там все отвечали,что такого института вблизи нет. Вот, кажется, на Малой Охте есть. Далеко за полдень добрался туда.
“Нет, нет, нет,” - отвечали прохожие, кто участливо, кто неохотно. Я сел на скамейку. Ноги подкашивались от усталости, неодолимо хотелось пить и есть, а главное - гасла вера в себя, надежда найти выход. Страшные минуты слабости! Я достал свой сухой паёк и не заметил, как полностью его уничтожил, осталась одна консервная банка. Мимо проходил высокий краснофлотец с большим деревяным чемоданом в руках.
“Извините пожалуйста, с вами можно поговорить?” - неуверенно спросил я.
“Валяй, попробуй”.
Сбиваясь и краснея, я поведал ему свою печальную историю.
“Вот что, парень, иди в военно-морское Училище НКВД. Оно здесь, за углом. Толкнись, узнай, там вроде еще принимают. И смелей ,что ты нюни распустил!”
Он похлопал меня по плечу, а я, я готов был расплакаться или расцеловать его. Сразу стало легче. Да, надо идти в другие Училища, надо искать, просить, толкаться. Только так! В прохладном просторном вестибюле дежурный вежливо и дружелюбно сообщил мне, что приём окончен два дня назад, поздно. Переживания этого дня так измотали меня, что новость эта уже не воспринималась так больно. Приближался вечер, становилось холодно; желудок напоминал о себе тупой тошнотой; хотелось лечь или хотя бы сесть, отдохнуть, перевести дух. Я возвратился на Московский вокзал, протиснулся в переполненный зал ожидания и свалился на пол между скамейками среди спящих вперемешку людей. Очнулся, когда мешок, служивший мне подушкой, был бесцеремонно выдернут из-под головы. Хозяином мешка оказался рослый чернявый парень в потрёпанной фланелевке, тельняшке и кирзовых сапогах, в которые были заправлены широкие флотские брюки.
“Что, грохнулся? - беззлобно спросил он с улыбкой. - Куда жмешь?”
 Слово за слово, мы разговорились. Это был результативный для меня диалог: из знакомого мешка были извлечены кусок сала и черный хлеб. Паша, как назвался новый знакомый, решительно взял меня под свою опёку и безапеляционно решил, что я еду с ним в Петергоф, где производится набор в военно-морское интендантско-техническое Училище. Уговаривать меня долго не пришлось: я был согласен идти куда угодно.
Утром добрались мы до Петергофа. Училище размещалось в большом парке. Приняли нас приветливо, просмотрели документы, дали по листку чистой бумаги для написания заявления о приеме в Училище. Санобработка, - и вот я уже владелец отличной койки в шестиместной палатке. С удовольствием отобедав, я растянулся на постели и почувствовал себя счастливым человеком. Ну, что ж, не всегда, наверное, в жизни получается так, как хочешь. Ладно, буду учиться в этом Училище. Главное, добиться зачисления на технический факультет, - не буду же я интендантом. Начну свою службу с этого, а там видно будет; всё равно буду на море, на кораблях, а это - самое важное.
Прошло несколько дней. Каждый из них начинался в шесть утра. Подъём, бег к морю с полотенцем в руках. Купание в мелком просторном заливе; развод на работы, обед под открытым небом за длинными тяжелыми столами; палаточная жизнь, вечерние прогулки строем. Всё, как полагается в военном Училище. Паша попал в другой взвод. Соседом по койке оказался русоголовый, немного медлительный паренёк - Петя Буторин, с которым мы вскоре подружили. Петя был родом из уральской деревни, хотя любил выдавать себя за жителя Свердловска. В нём была какая-то деревенская житейская хватка. Он меньше, по крайней мере внешне, переживал, проще и спокойней относился к превратностям судьбы, к мелким и крупным неприятностям. Если его ругали или даже обижали, он только шмыгал носом и сопел. Мне казалось, что он просто не успевал быстро соображать и реагировать на происходящее. Зато если надо было выпросить добавку к обеду или умудриться подольше поспать, - Петя был на высоте. Эта устойчивость и толстокожесть  влекла меня к Пете, потому что именно этого мне недоставало, а он с готовностью и искренностью делился со мной как верный друг.
   Наступил день мандатной комиссии. Принимали в каком-то большом кабинете, вызывая по одному. За длинным столом, покрытым красной скатертью, сидели члены комиссии; в старинном кресле посредине располагался начальник Училища - худощавый подтянутый командир с двумя ромбами в петлицах. Другой командир подавал и убирал личные дела. Я вошел, испуганно нашёл глазами председателя и произнес заученную фразу:
“Товарищ начальник училища, кандидат  Хляп явился”.
  Начальник чуть улыбнулся и поправил:
“Кандидат - куда?”
Я на ходу поправился:
“Кандидат в курсанты Хляп явился”.
“Правильно, молодец”.
Стало легче дышать, спала напряженность, предательская скованность.
“Ну, хорошо, — сказал он, рассматривая личное дело. - Так вы окончили десятилетку отличником?”
“Так точно”.
“Желаете учиться в нашем Училище? — он вскинул на меня глаза.
“Так точно, товарищ начальник” - убежденно ответил я.
“Отлично, так и договоримся: постарайтесь и у нас быть отличником. Можете идти”.
Я выскочил из кабинета.
“Петька, приняли, зачислили!”        Я чуть не расцеловал друга. Тот только хмыкнул носом.
   Далеко не все ребята желали поступить в это Училище. Многие из них отсеялись из других Училищ и были направлены сюда без их согласия. Малоопытные, неустойчивые в своих желаниях, они без конца колебались. Некоторые были убеждены, что стать интендантом, то есть хозяйственником, - позор. Лучше попасть на фронт рядовым солдатом, чем испортить всю свою жизнь. Поэтому часть из них на мандатной комиссии отказалась поступать. Получался недобор, и командование начало предпринимать соответствующие меры.
  Вечером, лежа на койке, я никак не мог заснуть. Только сейчас начал осознавать, что произошло утром в кабинете начальника Училища. Ведь это на всю жизнь! Всё может случиться, возьмут и зачислят на интендантское отделение. Буду всю жизнь возиться с мясом, хлебом, бочками, отчетами; ни техники, ни подвигов, ни радости. Ну, нет, не в этом смысл моей жизни! Петя, грызя где-то раздобытый белый сухарь, рассуждал по-своему: если уж хозяйством заниматься, то не на корабле, а в колхозе. Там и развернуться есть где, да и жизнь свободная и привольная. Ничего не решив, мы заснули. Страшный сон приснился мне ночью. Огромная бочка с желтыми пузатыми огурцами, точно такими, какие подавали нам на обед. Я стою по колени в вонючем рассоле и перебираю огурцы деревяной лопатой. Они соскальзывают с лопаты, падают, обдают меня брызгами рассола, а я снова и снова погружаю лопату и снова поднимаю ее. Появляется Ася Петунина, в ее больших голубых глазах ужас и испуг. Рассол заливает ее ресницы и зрачки. Глаза закрываются, потом медленно открываются. В них одно презрение: “Боря, ты - интендант, ты - интендант!” В ужасе, обливаясь потом, я проснулся; надрывалась дудка, играя подъем. Молча, ни о чём не думая, автоматически выполнил все утренние дела, На построении вместо старшины перед строем появился командир взвода - низкорослый и рябоватый.
“Смирно! - голосисто скомандовал он. - Объявляю: приказ о зачислении в Училище будет подписан сегодня. Вы теперь военнослужащие, курсанты. Поняли? Все разговоры - хочу, не хочу, - прекратить. Выполнять всё, что от вас требуют. Вопросы есть?”
  Какая-то сила, без раздумий, без колебаний, выбросила мою руку:
“Есть!”
  Командир подошёл ко мне и уставился своими серыми глазами:
“Ну, что у вас?”
“Я не хочу учиться в Училище, отпустите меня домой” - выпалил я.
“Что, что?”
“Я не хочу учиться” - уже твердо повторил я.
“Выйти из строя! Все слышали - он, видите ли, не желает учиться.А что же вы желаете - может мамкину сиську?”
  Кто-то хихикнул в строю, но большинство выжидательно молчали.
“Стать в строй!” - скомандовал командир. Я опустил глаза и зло сказал:
“Я не буду учиться”.
“Старшина! “
“Есть!”
“Арестовать этого разгильдяя, отведите его немедленно на гауптвахту”.
“Есть!”
Вот так я оказался в каменном погребе, приспособленном под гауптвахту. Времени для размышлений было достаточно и, под размеренные шаги часового, я снова и снова переживал всё происшедшее. Всё правильно, всё хорошо. Пусть отсижу, пусть будет трудно, но лишь бы отпустили. Потом начинал сомневаться, - а вдруг не получится и с гауптвахты начнется моя воинская служба? Становилось страшнее, чем в том сне. Прошло время завтрака, потом обеда и только после мертвого часа меня под конвоем отвели в знакомый кабинет.
“Что же это вы, товарищ Хляп? Вчера заверяли, что желаете учиться, а сегодня начинаете фокусничать?” - сердито спросил начальник.
Я чуть не расплакался.
“Товарищ начальник Училища, я вам не то, что врал, я не подумал хорошо. У меня есть мать, маленькая сестрёнка, им надо помогать, наш год  не призывается, - отпустите меня пожалуйста.”
“Ну хорошо, только так не делают, сначала думать надо, потом говорить. Идите!”
Безудержная радость захлестнула меня. Отпустят, свободен! Не буду я интендантом! Доберусь, доползу домой, найду семью, буду работать. Призовут - буду воевать. Всё хорошо.


8.
После повторных бесед, группа особо упорно не желавших поступать ребят, в том числе и Петька, были отчислены, но домой нас не отпустили. В сопровождении помкомвзвода, мы и наши документы были доставлены в Ленинградский военкомат. Разбирались с нами до обеда, а потом вся команда была отправлена во 2-ое Краснознаменное Артиллерийское училище. Это уже был не Военно-морской флот, а Армия. Здание Училища находилось внутри большого двора. Перед центральным входом стояли две настоящие пушки. В вестибюле под стекляным колпаком хранилось знамя Училища, рядом застыл часовой. Вверх, на второй этаж, вела широкая лестница. Всё было солидным и значительным. Казармы курсантов в соседнем корпусе оказались чистыми, светлыми и ухоженными. Петька захватил у окна удобные койки, великодушно уступил мне нижнюю, сам взобрался наверх и наша армейская жизнь началась. Все рабочее время использовалось только для подготовки к экзаменам, классные комнаты были удобными и оборудованными, сверкали чистотой. Строго, до минут, выполнялось расписание консультаций и вводных лекций. Распорядок дня отличался от флотского. На завтрак подавали горячее блюдо (кашу), а обед вместо привычных 12 часов был на три часа позже, ждать его было тягостно. Часть сданных в других Училищах предметов нам зачли, так что готовили только два экзамена. Прошёл слух, что наш год рождения вообще не будут зачислять. На пятый день состоялось заседание мандатной комиссии; председательствовал начальник Училища, пожилой и худой, с немецкой фамилией. После двух-трех вопросов, уточнился мой возраст, после чего разговор был окончен: “Можете идти!”
На следующее утро мы с Петькой бодро шествовали по улицам Ленинграда в весьма поредевшей команде: многие ребята остались в Училище. Переходы эти уже перестали нас страшить; это стало привычным. Перебрасывались шутками, разглядывали город и строили догадки, в какое же следующее Училище нас приведут. Но никто не угадал. Окруженный высокими серыми облезлыми зданиями большой двор с водоемом в центре и резким запахом конского навоза оказался расположением Военного ветеринарного Училища. Это было смешно и печально.
“Уйдем и отсюда,” - уверенно заявил Петька. Сказывался приобретенный опыт: мы спокойно обсуждали план своих действий, не обращая внимания на беседы командиров и политработников, недвусмысленно предупреждавших, что для нас это Училище последнее, кто не попадет - будет отправлен на фронт рядовым. Самое интересное, что экзамены здесь принимались почему-то заново по всем предметам. После военного совета с Петькой было решено: завалить все экзамены и таким образом легко и просто уйти от конской специальности .Но это оказалось не простым делом. Диктант по русскому языку был обезображен до предела: десятка два грубейших ошибок. Письменная работа по математике также была надежно перепутана. Но на устных экзаменах события прияли опасное направление. Старый седой преподаватель в гражданской форме, подняв на лоб очки, буквально просил меня:
“Не волнуйтесь, пожалуйста, не волнуйтесь. Если не помните этого вопроса, расскажите что-нибудь другое. Ну, скажем, о Пушкине, что знаете.”
Я нёс околесицу об Александре Николаевиче Пушкине и мне было стыдно и жалко старого учителя. Почти не слушая моего ответа, он сказал:
“Хорошо, достаточно. Правда, в диктанте у вас не всё благополучно, но общую оценку я поставлю удовлетворительную”.
Снова возникла тревога: возьмут и зачислят. На мандатной комиссии я уже твердо, даже нахально, заявил, что ни при каких условиях учиться не буду и требую своего отчисления.
Самой мучительной пыткой была неизвестность: два дня не сообщали решения. Мы с Петькой твердо настроились идти на фронт. В крайнем случае, если не отпустят, - напишем письмо товарищу Сталину: так и так, хотим защищать Родину на передовой. Многие стали добровольцами, не может быть, чтобы не взяли. Воевать всё равно долго не придется, все говорят, что война скоро закончится; вот подтянут наши основные силы и ударят по немцам. Пусть пройдет месяца два-три, даже полгода, а потом - свободны, поступим в Институт. Ну ее, эту военную жизнь, теперь мы знаем, что это такое...
Наступило утро, когда нас вызвали в строевую канцелярию и оформили документы. Это было чудесное утро. Мы побежали через весь двор за своими вещами и, странное дело, всё казалось замечательным: и хмурое серое небо, и мокрые лошади, которых выводили на прогулку, и даже сам двор, казавшийся совсем недавно тюрьмою. Всё хорошо, всё отлично, домой, домой! Хотелось прыгать, смеяться, стукнуть Петьку, который деловито готовился в дальний путь, раздобывая продовольствие.


9.
Московский вокзал изменился за этот месяц моих скитаний. Людей стало меньше, чувствовался порядок. Работали воинские кассы, действовали расписания поездов. К вечеру мы штурмом взяли общий, но все-таки пассажирский вагон. Попали в общество татар, неизвестно откуда и куда путешествующих. В вагоне стоял непрерывный шум; его наполняли смрад, махорочный дым, все запахи скученного человеческого жилья. Здесь же дети всех возрастов справляли свои неизбежные дела; на верхних полках женщины пытались уменьшить количество всюду проникающих паразитов. Часто объявляли воздушные тревоги, все ожидали бомбёжек, но поезд, нерешительно притормозив, вновь набирал скорость. На станции Лихославль объявили, что въезд в Москву запрещен, дальше поезд не пойдет. Мы распрощались с насиженным местом. Запасы хлеба окончились, сильно болел желудок. Стали в очередь за кипятком; за нами оказалась женщина с малышём на руках, другой, лет четырех, держался за ее юбку.
“Ребятки, дорогие, помогите, - со слезами на глазах обратилась она к нам. - Пропаду я с детишками, не могу бросить вещи. У меня и хлебца немного есть.”
Мы переглянулись с Петькой.
“Ладно, поможем, - по-мужски решительно сказал он. - А насчёт хлеба - это вы ни к чему, кормите детей,”
“Не обижайтесь, спасибо вам, родненькие.”
Перенесли все вещи в общую кучу и бегали на вокзал по очереди узнавать, когда будет поезд. Ответ был один: ничего не известно, сидите, смотрите. Через несколько тягостных часов поезд действительно появился - три стареньких вагона пригородного сообщения, остальные теплушки. Когда мы ворвались в одну из них, “плацкартные” места по углам уже были заняты. Пришлось попросить публику. Она оказалась общительной и жизнерадостной: это ехали освобожденные из тюрем уголовники. Они играли в карты, беззлобно матерились и шутили. Какой-то белесый вертлявый парень начал помогать нам в устройстве. Похоже, что он и снял ночью с моей руки подарок родителей - швейцарские часы, которыми я так гордился. На станции Сычевка провели больше суток и перебрались в новый состав. На рассвете добрались до станции Вязьма. Вся привокзальная улица была разрушена недавним взрывом состава с боезапасом. Какой-то человек с повязкой на руке бегал по перрону и объявлял, что станция не работает, всем надо идти на Вязьму-Брянскую, она недалеко, километров шесть. И мы пошли. Впереди шествовал Петька, неся в каждой руке по громадному узлу. Мне достался тяжелый чемодан, перевязанный толстой веревкой. Сзади, пытаясь не отстать, шла женщина. Одного ребёнка она несла на спине в каком-то мешке, а второго беспрерывно то брала на руки, то, обессилев, снова ставила на землю. Солнце пекло нещадно наши непокрытые головы; угрожающе урчал живот, от голода сосало под ложечкой. Ремни впивались в плечи, проклятый чемодан ритмично и больно бил по ногам. Неудержимо хотелось бросить всё это, упасть на желтую траву и заснуть. Мысли путались и перескакивали из прошлого в будущее, потом куда-то пропадали; шагал автоматически, всё чаще спотыкаясь. И вот она - долгожданная станция. Не доходя до вокзала, увидели на путях эшелон. Женщину удалось втолкнуть в детский вагон, нас туда не пустили. Она только глазами загнанной волчихи поблагодарила нас без слов...
Мелькали станции, разъезды, пересадки, будки с живительным кипятком. Бесконечное ожидание поезда, - лежа на траве, глазами в безбрежное знойное небо или сидя на привокзальных скамейках. Петька приноровился добывать пищу. Он подходил к эшелонам с красноармейцами, проходящим на Запад, на фронт или к санитарным составам с ранеными, что-то говорил, объяснял и, как правило, возвращался с куском, а то и с буханкой хлеба в руках. Хлеб подсушивали на солнце; съедать его полностью Петька не разрешал, - а вдруг завтра ничего не достанем. Я, сколько не пытался, не мог заставить себя идти на такой “промысел” и только издали наблюдал за действиями друга, который деликатно не просил меня об этом. Моей задачей было снабжение кипятком, которым мы запивали хлеб. На подходе к какой-то станции на поезд сбросили две бомбы, но они упали где-то в стороне. Очевидно, что наши эшелоны не интересовали немцев как военные цели и чаще всего дело ограничивалось короткими пулеметными обстрелами. Вот так мы объехали Москву с запада - Занозная, Фаянсовая, Сухиничи, Белёв и добрались до города Мичуринска. Составы подходили чаще, а, значит, хлеба было больше. Мы удалялись от районов боевых действий и самолётов не было видно. С поездом тоже повезло: попали в пассажирский состав с ранеными и в нём без пересадки прибыли в город Саратов. Здесь же, на вокзале, распрощались с Петькой, хорошим парнем и верным другом, с которым я по-настоящему подружился за это время. Взял у него адрес для переписки. На трамвае доехал до пристани переправы в Энгельс. Людей было не очень много, я устроился на самом носу. Последний гудок, разворот и знакомый с детства пароходик вышел на коренную Волгу. Вот она, широкая, безбрежная, а над ней важно плывут светлые облака. Больше года прошло, как я распрощался с ней в парке на берегу. И всего полтора месяца, как я выехал из Станислава. Сколько событий произошло за это время, сколько перевидел я новых мест, лиц, сколько пережил и передумал!
Из дневника:
“Я стал взрослым, многому научился. Главное - умению жить в любых условиях, не теряться, не трусить на крутых поворотах жизни, научился терпению. Многие книжные истины были проверены, отброшены или приняты, стали моими убеждениями. Я хорошо усвоил, на всю жизнь, что самое важное - иметь ясную и определенную цель и упорно стремиться ее достичь. Нет цели - всё муторно, всё плохо; есть - хотя и приходится очень трудно, но ты живёшь со смыслом, с надеждой. И это рождает силы всё перенести, всё одолеть. Здравствуй, Волга, что там впереди?”
Катер причалил к пристани. Я поправил шнурок, закреплявший отваливающуюся подошву моего ботинка, забросил мешок на плечи и отправился к своему старому жилью. Шаги все ускорялись и к дому на улице Скучной я почти добежал. Знакомая до боли калитка, двор, сарай, крыльцо с ветхими ступеньками. В дверях показалась высокая полная женщина.
“Хляпы? Так они здесь не живут, они на улице Горького, номер 16 или 18, не помню. А вы их сынок?” Не дослушав, я побежал по новому адресу. Поликлиника, радиоузел, “партизанский” магазин, - как все знакомо и близко сердцу! И вот маленький, низенький, в одно окошко домик, выходящий прямо на улицу. Постучал в покосившуюся калитку; пока она открылась, прошла вечность.
“Боренька, сынок мой родной!” - мама прижимает меня к себе и крепко целует. Из дверей вслед за ней выбегает папа, Белочка и бабушка. Это кажется сном, - я с семьей, все здесь, все живы. После всех разговоров выяснилось, что папу в Станиславе вызвали в военкомат и выдали специальное поручение. Он должен был сопровождать два товарных вагона с продовольствием, которые отправляли в тыл. Отец получил пистолет, патроны, с бухгалтерской скрупулезностью, как это он привык делать всю жизнь, оформил все сопроводительные документы. Всё было ясно, кроме одного - куда надо ехать. И он отправился в путешествие, которое во многом напоминало мои дорожные мытарства. Вагоны перецепляли, загоняли в тупики; отец бегал по начальникам станций, просил, требовал, грозил. Приходилось голодать, хотя в вагонах были консервы и шоколад, они были опечатаны. Папа со своей щепетильностью не мог себе и представить, что можно взять для себя государственное продовольствие. Только около Ростова-на-Дону он сдал, наконец, весь свой груз. Потом много дней пробивался в Энгельс. Там он застал маму с Белочкой, которые были ранее эвакуированы из Станислава вместе с семьями других советских служащих. Мама жила у знакомых, пока отец не поступил на работу и получил жилье.


10.
После первых радостных дней встречи, я начал осматриваться. Условия жизни нашей семьи были несравнимы с предвоенными годами. Папа был принят на явно незавидную должность. И пошёл он на нее только из-за возможности получить хоть какое-то жилье. В домике была одна комната; загородка отделяла часть комнаты, которая служила кухней и прихожей. Во дворе был маленький сарайчик для дров. Всё старое, ветхое. В этих условиях мы и жили: мама, папа, я, Белочка и бабушка, мамина мать. Отец целый день был на работе. Бабушка сидела на стуле около единственного окошка, - маленькая, сухенькая, в чистой одежде, всегда с черным платочком на голове. Вставала она рано, ложилась поздно и я запомнил ее в одном виде, сидящую у окна и без конца вяжущую что-то на спицах. Несмотря на свой возраст, она обладала хорошим зрением. В дела семьи бабушка почти не вникала, по острым вопросам отмалчивалась и поэтому никому не мешала. Белочка играла в своём углу на каком-то коврике. Мне досталась складная лежанка, которую убирали в прихожую каждое утро. Ручной рукомойник висел у входа, здесь же на табуретке стояло ведро с водой. Как родители умудрялись кормить нашу семью на папину зарплату - для меня оставалось большой загадкой. Но каждый день мама готовила что-то на обед.
Через день после приезда я отправился в город. Здесь прошли мои школьные годы, здесь всё напоминало о них. Вот поликлиника, - двухэтажная, кирпичная. В памяти она запечатлелась громадной, высокой, а теперь выглядела невзрачным низеньким зданием. Во дворе поликлиники жил мой друг - Женя Санников. Дружили мы много лет, хотя после четвертого класса он перешёл в другую школу. Женя был неразговорчивым, не по-детски серьезным мальчиком. Таким, наверное, сделала его жизнь. Мама, медсестра, всёвремя была на работе, часто вызывали её и ночью. Отец периодически пропадал, уезжал куда-то на заработки. А когда возвращался, был вечно пьян, груб, с опухшими глазами. Женя всё время был голоден и когда приходил к нам, на улицу Скучную, мама спрашивала его:
“Ну, что тебе дать покушать, Женя?” Опустив глаза, он стесняясь отвечал: “Хлебца, если можно.”
В Жене была какая-то ломоносовская жилка, “благородная упрямка”. Он любил до всего докапываться, делать всё своими руками. То он начинал шлифовать увеличительное стекло и неделями не отрывался от этого дела. То изготавливал фотоаппарат, то детекторный радиоприемник. Наверное, за эту страсть к терпеливому деланию, копанию и размышлению я уважал  Женю и пытался ему подражать.
На углу нашей улицы стояло кирпичное здание радиоузла, где я провёл много вечеров. Здесь работал радиокружок дома пионеров, которым руководил Юра Рязанцев, худенький, белобрысый, очень подвижный и энергичный парень. Был он всего лет на пять старше нас, но пользовался непререкаемым авторитетом: это был радиобог. Схемы, детали, книги, инструменты; волнующий запах канифоли от паяльников, обмоточных проводов, - это был чудесный, незабываемый мир. Сколько волнений и переживаний вызывал момент включения сооруженного своими руками детекторного приёмника по схеме Шапошникова! В прижатых наушниками до боли ушах слышны были таинственные шорохи безбрежного эфира. Трясущимися от нетерпения руками надо было найти чувствительную точку самодельного детектора, который вместо специального кристалла конструировался из лезвия безопасной бритвы и угольного стержня от карандаша. После многих попыток, вдруг в наушниках прорывался голос диктора саратовской радиостанции. Сколько было радости и гордости! Чудом техники был телевизор, изготовленный Юрой и работавший тогда на средних волнах. Экраном служило маленькое увеличительное стекло, поэтому смотреть можно было только по очереди. И когда среди черточек и полосок мелькало мимолетное изображение московской дикторши, пусть наполовину срезанное, - зритель не удерживался и кричал:
“Есть, вижу, отлично!”
Вершиной моей радиолюбительской деятельности стало участие в республиканской выставке со своим “супером”.
Во дворе радиоузла жили два брата - Коля и Витя Панасенко; их мать работала уборщицей. Через них состоялось мое знакомство еще с одним миром - голубями, страсть к которым сохранилась на всю жизнь. Ребята познакомили меня с другими голубятниками. Самым интересным из них был Вова Райских. Во дворе его частного дома стоял большой сарай, на чердаке которого жили голуби. Это была отличная голубятня: просторная, с добротными гнездами и застекленным окошком, посредине стояла круглая поилка. В другой половине чердака размещался сеновал, поэтому в голубятне всегда присутствовал приятный запах увядающих трав. Здесь можно было сесть и часами не отрываясь любоваться птицами, - белоснежными, черными, красными, желтыми и сизыми. Каждая из них была по-своему прекрасна - оперением ног, чубчиками, фигурой, осанкой, формой клюва и цветом глаз. Но самое большое удовольствие я получал, когда свежим солнечным утром Вова выбрасывал на крышу своих лётных питомцев и пугал их красной тряпкой, привязанной к длинной палке. Голуби с шумом снимались с крыши и сбившись в стайку быстро набирали высоту. Круг, еще круг - и вот уже в бездонной голубизне неба с трудом видны заветные точки. Меня захватывало непостижимое чувство волнения, как будто и я где-то там, наверху вместе с ними летаю над землей. Что может сравнится с великой мальчишеской радостью этих минут?
Вскоре я решился завести своих собственных голубей. Мама была ярой противницей моего увлечения и не допускала и мысли разрешить ими заниматься. Она была уверенна, что это отвлечет меня от учебы, а дружба и общение с сомнительными дружками голубятниками меня обязательно испортит. Отец занимал более примирительную позицию, но не высказывал её. Он пытался отвлечь меня от голубей другими интересами и привёз из совхоза пару серебристых кроликов. Устроили их под крыльцом дома, я кормил и ухаживал за ними, но это было не то. В одно из воскресений мы с Колькой отправились на птичий рынок. Вдруг я заметил в сетчатой клетке двух молоденьких пискунов, красного и желтого. И сразу влюбился, стал около них и не мог отойти. Хозяин, в возрасте, сразу всё понял и тут же поднял на них цену. Выручил Колька, заплатив целый рубль и взяв с меня клятвенное обьязательство вернуть долг в виде мешка, который он заприметил давно в нашем чулане. Сделка состоялась; преодолевая угрызения совести, вечером я вытащил злополучный мешок и отнёс его Кольке. Голубятню свою оборудовал на чердаке нашего сарая по образцу Вовиной. Несколько дней я тайком пробирался на чердак и любовался своими питомцами, но вскоре всё открылось и произошло тяжелое объяснение с мамой. При помощи отца конфликт был сглажен, я перешёл на легальное положение. Птенцы подросли, перестали пищать, но я боялся выпускать их на крышу. В этом и заключалась роковая ошибка: они переросли. Наступил день, когда я их выбросил на крышу. Пару часов они спокойно сидели на ней, а потом, испугавшись чего-то, вдруг снялись и полетели. От неожиданности и волнения я присел на землю и с бьющимся сердцем следил за их полётом. Сначала они метались из стороны в сторону, потом, сблизившись, полетели парой. Подхваченные воздушным потоком, кругами стали набирать высоту и скрылись из виду. Это было великое потрясение; готовый разрыдаться, я прощался с ними, проклиная свою неопытность. Обессиленный бессонной ночью, утром я отправился в школу. А когда пришел домой, на крыше сарая увидел своих красавцев. Они настойчиво пробивались через закрытое окошечко к себе домой. Какое наслаждение я испытывал, когда посыпал пшеницу, наливал свежей воды и смотрел, как они жадно насыщаются!
Осенью случилось несчастье - ночью в голубятню пробралась соседская кошка и утром я обнаружил два трупа. Горю моему не было предела. Я дал себе зарок больше не заводить голубей.
В последующие дни посетил свою родную школу. Двухэтажное здание её с распахнутыми настежь воротами и неприбранным двором было в каком-то запущенном состоянии, но от этого впечатление встречи не ухудшилось. По случаю каникул школа пустовала, но я нашёл свой класс на втором этаже и посидел за своей партой. Чувство радости было с грустью пополам: что-то ушло безвозвратно и с этим было жалко до слез расставаться.
Классная наша руководительница, Елизавета Даниловна Жарая, жила в маленьком собственном домика и я сразу отправился к ней.
“Боря, это ты? - встретила она меня у калитки. - Ну, проходи, проходи”.
Поудивлявшись как я вырос и повзрослел, Елизавета Даниловна сказала:
“Вот что, ты обойди ребят нашего класса, узнай кто где и приходите все ко мне. Время-то какое, надо вместе держаться”.
Елизавета Даниловна мало изменилась. Нельзя сказать, что её уроки по истории отличались глубиной, а педагогическая система строилась на научном фундаменте. Но в ней было основное качество учителя - искренняя любовь к своим воспитанникам, она была нам мамой. И именно поэтому для меня она была и навсегда останется родным и близким человеком. У нас была хорошая традиция - собираться в доме Елизаветы Даниловны, встречать праздники, Новый год и фотографироваться. В тяжелейшие годы войны она стала директором школы и была удостоена звания заслуженной учительницы РСФСР.
Ребят нашего класса в городе оказалось мало; кто поступил в Училища, кого призвали. Подружился в эти дни только с Толей Шиманом - повзрослевшим, немного легкомысленным, но веселым и хорошим пареньком. Девочки были все в городе и от Веры Трушиной я узнал об их судьбах. Юля Ильяшенко, Вера Михальская, Вера Кулешова, Таня Иванчук, - все они дружили. Поразило известие о Вере Мереняшевой, отличнице нашего класса, красивой и серьезной девочке. Отца её перевели по службе в Хабаровск, откуда я получил от Веры два письма, когда жил в Станиславе. И вот сейчас мне сообщили, что Вера умерла от какой-то болезни горла. Этого нельзя было себе представить; такое не укладывалось в сознании.
Многие из девчонок нашего класса подали заявления на поступление в Саратовский Автодорожный Институт и Вера Трушина стала уговаривать и меня это сделать. Сначала это показалось мне невозможным, но потом  идея захватила меня.
А пока что у меня оказалось много свободного времени и я пристрастился ходить в читальный зал городской библиотеки. Там было тихо, прохладно; всё настраивало на серьезное чтение и размышления. Средних лет библиотекарша приметила меня и уважительно, тактично подсказывала, что лучше читать. Прежде всего, я внимательно просматривал две газеты - “Правду” и местную энгельскую. Постепенно вошёл в круг газетных понятий и с интересом следил за событиями в стране и за рубежом. Привычка эта сохранилась на всю жизнь; если не узнал сегодняшние новости - чего-то недостает; это всё равно, что не умыться или не почистить зубы. Кроме газет, читал книги, прежде всего, морской тематики. “Порт-Артур”, рассказы Новикова-Прибоя, “Нахимов”. Прочитал Джека Лондона, “Труженики моря” Виктора Гюго. Всё это отвлекало от повседневной жизни и располагало к мечтам. Приспособился здесь же, в читальне, писать дневник, пытался разобраться в своих впечатлениях, чувствах, а главное - понять, что же делать дальше, как жить.
Из дневника:
“Вот так, наверное, и живут люди, так и надо жить: видишь, чувствуешь, мыслишь, делаешь. И всё это - то осознанно, то совсем нет. Накапливается опыт, всё меньше делаешь глупостей, всё правильней решаешь житейские свои дела. Короче говоря, со временем умнеешь. И узнаешь не только что делается вокруг, познаешь самого себя. И нечего себя украшать или жалеть; это же глупо - обманывать самого себя. От природы я “тонкокожий”, чувствительный и переживающий. Здесь ничего не сделаешь и не изменишь. Я часто терялся, колебался, но во мне есть главное - я стремлюсь к разумной жизни, я способен хорошо учиться, не повторять свои ошибки. Что-то сделал не так, что-то не получилось, - пойми и не повторяй. И все будет хорошо. Самое важное - иметь цель, понимать, что ты хочешь и что надо делать”.
Наверное, в эти дни мой человеческий дух поднялся на следующую ступеньку. Я начал понимать и чувствовать своё “я”, видеть себя со стороны, даже судить себя строго. Начинала работать самая непостижимая способность человеческой психики - совесть.
 Между тем, положение моё становилось всё более нетерпимым. Я не работал, существовал на средства родителей. Шла великая война, а я был в глубоком тылу. Всё это угнетало, требовало изменения. В военкомате, куда я обратился, мне объяснили, что мой год еще не призывается, добровольцев пока не берут, набор же во все Училища давно окончен и посоветовали: готовься, весной так или иначе все прояснится и устроится. Но до весны было далеко. Постепенно крепло убеждение: моя судьба, моя дорога и мой долг - поступить в Военно-Морское Училище. Я нещадно упрекал себя в том, что там, в Ветеринарном Училище заколебался. Нет, то было временое настроение. Не нужны мне никакие гражданские “свободы”, никакие трудности воинской службы мне не страшны. Нельзя предавать свою мечту, это слабость, это недостойно человека. А пока что, надо хорошо подготовиться к поступлению в Училище. Чтобы зря не болтаться, надо поступить в Автодорожный Институт, хорошо учиться, много читать, заняться спортом. Подал, хотя и с некоторым опозданием, документы и без экзаменов, как отличник, был принят, стал студентом.
В эти же первые дни сентября 1941 года я оказался свидетелем важного для города Энгельса события - ликвидации Автономной Республики немцев Поволжья и массового выселения всех немцев из этого района. За двое суток весь народ был посажен на поезда и баржи и отправлен на Восток и Север. Объяснение было очень простое: немцы Поволжья - предатели, они ждут прихода фашистов и готовы им помогать, что проверено специальными операциями. Воспринималось это с большим трудом. В нашем классе было много немецких ребят, я их хорошо знал и со многими дружил: Макс Франк, Оля Геннинг, Толя Шиман, Валя Штааб, Мелита Триппель и другие. Я никак не мог представить их своими врагами, предателями. Если были такие, казалось мне, их и нуж¬но было наказывать, а не  всех  подряд. У отца было много сослуживцев немецкой национальности, настоящих, преданных коммунистов, уважаемых и порядочных. Они обращались к нему с просьбами и чем мог, он старался помочь. После выселения, я получил от ребят несколько писем и мы долго пе-реписывались, особенно с Ольгой Геннинг.


11.
Началась моя студенческая жизнь. Институт был старым обжитым учебным заведением. Большие аудитории, отлаженный учебный процесс, новые предметы, новые преподаватели, - всё это было для меня вновинку. И главное - сам стиль жизни отличался от школьного: полная самостоятельность, никто ежедневно не контролирует, не требует исполнения. С удовольствием посещал лекции, с интересом их конспектировал, знакомился с учебниками. Главные трудности были не в учёбе, а в бытовых условиях. Студенческое питание оказалось весьма скудным; в любое время дня и ночи не покидало чувство постоянного голода. Жил в общежитии; в комнате девять ребят, шум, грязь, ни одного знакомого. На выходные дни ездил домой, в Энгельс. Уже с пятницы начинал мечтать об этом. В субботу с утра бежал на переправу через Волгу, потом по улице, к ставшему уже родным маленькому домику. Здесь можно было отлежаться, пообщаться с родными, поиграть с сестренкой. В кон¬це сентября в Институте нас собрали и предложили всей группой выехать в деревню. Оставшиеся после выселения немцев деревни пустовали и для нас, комсомольцев, это было боевым заданием, как тогда говорили. Надо спасти и сохранить дома, имущество, скот до прибытия новых переселенцев. Начинались осенние дожди и холода. С большим трудом добрались до маленького хуторка. Два ряда аккуратных деревянных домов вдоль просёлочной дороги. В каждом дворе постройки, огороды. Двери домов открыты настежь; трактора, плуги стоят прямо на дороге; здесь же бродит голодный скот - свиньи, овцы, недоеные коровы. Поселили нас в двух домах, отдельно девушек и ребят. Первый день бродили по хутору, не зная, что делать. На следующее утро приехала наша начальница - тётя Паша, деловитая, немолодая деревенская женщина. Она рассказала, что от нас требуется, распределила постоянные обязанности: кто отвечает за кур, кто готовит пищу, кто собирает технику. Мне выпала честь стать пастухом.
“Это самая, что ни на есть ответственная работа, - объяснила мне тётя Паша. - Сберечь скот - самое главное, он ведь живой, подохнуть может. На лошади ездил когда-нибудь? Нет, ну, ничего, научишься. Подберём лошаденку посмирнее, найдешь седло и утром, на восходе, выгоняй стадо в степь; здесь, поблизости, километра три, пшеница стоит неубранная, её разрешили скармливать, всё одно пропадет. В обед пригонишь на хутор, попоишь коров, девчонки подоят - и опять в степь, до вечера. Понял? Подружись с бугаём, он здесь главный, куда пойдет - и коровы за ним.”
Всё было ясно, но выполнять эти немудрёные указания было не так просто. Только через несколько дней перестал я бояться коров, освоился сидеть устойчиво в самодельном, из одеяла, седле на старой подслеповатой кобыле. Любви бугая добивался гораздо дольше, но отношения наши были вполне деловыми. Работа моя вскоре понравилась и даже полюбилась. Я чувствовал себя ответственным, полностью самостоятельным человеком. Восходы солнца, бескрайняя волжская степь; влажная от ночной росы трава, бездонное небо над головой - всё это располагало к созерцанию, размышлениям и мечтам. Когда коровы заходили на пшеничное поле и приступали к своему бесконечному жеванию, я ложился на пахучее сено и смотрел на облака. Все заботы и тревоги куда-то улетучивались; не было ни войны, ни бесконечных трудностей жизни. Облака медленно плыли, догоняя друг друга, меняя свою форму и прозрачность. Умиротворенность овладевала всем существом и я доставал книгу, взятую у девушек. Это был Фет.

Вон там на заре растянулся
причудливый и хор облаков,
все будто бы кровли, да стены,
да ряд золотых куполов.

То будто бы белый мой город,
мой город знакомый, родной,
высоко на розовом небе
над тёмной уснувшей землёй.

И весь этот город воздушный
тихонько на север плывет...
Там кто-то манит за собою –
Да крыльев лететь не даёт...

Стихи эти волновали и уносили в мир грёз, такой таинственный и желанный.
Кормила нас тётя Паша отлично: громадные вареники с творогом, кипящие в сливочном масле; пшенная каша со свежим парным молоком; хлеб - вдоволь, без ограничений. После студенческой кухни мы подобрели и потолстели. Вечерами собирались в доме девочек. При свете керосиновой лампы играли в карты, разговаривали, шутили, пели песни. Познакомился с Кларой Петровой, девушкой из нашей группы. Плотная, крепкая, круглолицая, с аккуратной чёлочкой и уложенными на голове толстыми косами, она понравилась мне своим спокойствием, серьезностью, немногословием и практическим отношением к жизни. В ней было что-то материнское. Мы подружили, обменивались книгами; я был рад, когда Клара подарила мне свою фотографию.
Осень входила в свои права - всё чаще выпадали дожди, сначала теплые, а потом с холодным пронизывающим ветром. Ватники не согревали, а истрепанные ботинки не спасали от мокрой грязи. Вскоре несколько человек не выдержали и сбежали домой. Быстро истощалось и мое терпение, но к этому времени появились, наконец, наши сменщики и тётя Паша, со слезами на глазах, отпустила нас домой. Добирались пешком; до железнодорожной станции шли по лужам под проливным дождём и мокрым снегом. Промокший и простуженный, с температурой и буханкой белого хлеба в мешке возвратился я домой.


12.
Все явственнее во всём чувствовалась война. В армию мобилизовывали людей старших возрастов; появились первые сообщения о погибших, зазвучало новое слово - “похоронка”. Усилились продовольственные трудности, цены безудержно росли. Тягостные, все более мрачные сводки Совинформбюро, бесконечные списки оставленных городов возбуждали чувства тревоги и неопределенности. Поползли слухи, один страшнее другого. Условия жизни нашей семьи заметно ухудшились. Белочка часто болела, диагноз - ревмокардит сердца. Бабушка всё также молча сидела в своём углу, лишь изредка пытаясь что-то сказать. Мне было очень жалко её. Отец работал в тресте коммунального хозяйства, над которым раньше подшучивал. Чувствовалось, что работа его угнетает и раздражает, но другого выхода не было и он переносил неприятности так же стойко и терпеливо, как и жалобы мамы дома. Она нервничала, целыми часами выстаивала очереди за хлебом; всё было безумно дорого, денег нет, кормить семью нечем. Часто вспоминала Станислав, проклинала войну и Гитлера. Моё положение было неопределенным и томительным. Из дневника:
“Что делать, что делать? Этот вопрос мучит меня с утра до вечера, преследует во сне. Каждый день сообщают о потере наших городов; немцы у Москвы, у Ленинграда, у Одессы. Я чувствую, понимаю, что должен быть на фронте, что я буду на войне. Но пока сижу дома, не умею даже стрелять. Везде ходят дурацкие слухи, которые тошно слушать, но они всё-таки действуют на настроение. Нужно взяться за обучение, где-то есть кружки. Или уехать в колхоз? Дома нет еды, совсем ничего. А я ничего не делаю; впереди полная неизвестность, ничего светлого. Дурацкое положение, дурацкое состояние.”
В один из этих невеселых дней я стоял в очереди в бане. В тёмном влажном коридоре висел старенький репродуктор и сообщал последние фронтовые новости. Когда я оказался под ним, раздались звуки новой незнакомой песни:
Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой...
Я был потрясён завораживающей силой песни. Она звала, требовала, приказывала и вместе с тем, она поднимала дух, вселяла уверенность, надежду. Из дневника:
“К чорту всякие колебания и сомнения, хватит! Надо действовать, надо искать работу, получить рабочую хлебную карточку. И не хныкать!”
Два дня бегал по городу в поисках работы. Выпал снег, стало холодно, дома тоже холодно, не топлено, нет дров. В начале ноября забрал из Института свои документы, учиться дальше было явно бессмысленно. Папу мобилизовали на строительные оборонительные работы. Я остался единственным мужчиной в семье. В конце ноября, после трехчасовых безуспешных поисков, брёл по городу и случайно проч ёл на столбе объявление: “Военному заводу требуются ученики токарей”. Я нашел стройку; это был эвакуированный из г. Брянска завод имени Урицкого. В отделе кадров я был очень быстро оформлен и направлен к начальнику цеха - пожилому брянскому рабочему пролетарской наружности, которого все называли Пахомычем. Он посмотрел на меня, ничего не спросил и повёл к токарному станку.
“Принимай подкрепление, Алеша”.
Алексей Николаевич, молодой бригадир, не отрываясь от монтажа, кивнул головой. Сходу мне вручили лопату, надо было рыть котлован под фундамент большого станка. Так состоялось мое посвящение в рабочие люди.
“Да, это тебе не у тёти Паши коров пасти и даже не в Институте голодать,” - думал я после первой смены. Условия работы были тяжелыми. Здания для завода не было вообще, он строился на пустыре под открытым небом; стены и крышу должны были возвести потом, после запуска производства. Основная продукция нашего цеха - артиллерийские зенитные снаряды. Работали в две смены по 12 часов в сутки; каждую неделю - пересменка. Через шесть часов работы - получасовой перерыв на обед. Он состоял из горячего пшенного супа, пшенной или перловой каши и полной порции суточного пайка хлеба - восемьсот рабочих граммов. Хлеб был черный, сырой и тяжелый. Чтобы не искушать себя, в начале обеда я твердой рукой отрезал одну треть пайка, а остальное нёс домой. Через недели три к обеду добавили “чибрики”. Это были пончики, но без всякой начинки, зато они издавали очаровывающий запах жареного теста. Мама изготовила мне из клеёнки мешочек, я в нём приносил чибрик домой и вручал Белочке. Она по-детски непосредственно радовалась гостинцу и немедленно принималась за еду.
Сначала меня поставили подручным к фрезеровщику. Полуавтомат нарезал резьбу головок снарядов. Фрезы были плохими, поэтому большую часть головок после нарезки на станке приходилось доводить вручную, чем я и занимался. Головка зажималась    в тисках,  плашкой надо было пройти всю резьбу заново. Вскоре я сам превратился в автомат: головка, плашка контрольное кольцо, - и так снова и снова, без конца. Накопившийся за смену брак тайком выносили во двор на свалку; за него полагался штраф. Через месяц мне доверили работу на шлифовальном станке. Корпус снаряда укладывался в лоток и медленно проходил между двумя огромными шлифовальными кругами, которые шлифовали два пояска на снаряде. От качества этой работы зависела точность стрельбы. Я стоял у станка в шапке-ушанке и синем суконном папином пальто. Теплая мыльная эмульсия водяного охлаждения сплошным водопадом заливала правую руку до плеча. Несмотря на все ухищрения, клеенчатые нарукавники, передник, - рукав промокал. При сильных морозах за время моего движения домой рукав замерзал и мама с помощью кипятка помогала мне вытащить руку. Работал я успешно и к Новому году обслуживал два автомата. Несмотря на все эти трудности, на душе стало как-то спокойней. Я работаю, делаю снаряды для фронта, для победы. Я не нахлебник, а помогаю своей семье. Родилось чувство своей полезности и нужности. Житейские заботы как-то поблекли, да и думать о них было просто некогда: половину суток проводил в цеху, половину - во сне.
Был в то время у меня и друг - Леня Волгин, который тоже работал на заводе. Маленький, щупленький и подвижный, неулыбчивый и серьезный, он стоял за огромным станком по расточке горловин снарядов. Вместе обсуждали заводские дела,вместе обедали, вместе возвращались после работы домой.
Новый 1942 год встретил в заводской столовой, в очереди за супом. Но зато на следующий день нам повезло - дали выходной. Утром прошёл на Волгу и на своём привычном месте подвёл итоги года. Снова и снова приходили на память ленинградские скитания, возвращение в Энгельс, учеба в Институте, коровы в степи. Вспомнил об Асе, Кларе; где они, как сложилась их жизнь?
Из дневника:
“Итак, вступаю в 1942 год. Пусть этот год будет хоть немного лучшим, чем прошлый. Пусть он принесет победу стране, а мне определит место в жизни”.
Тихо падал снег, был слабый морозец. Я глубоко вздохнул речной воздух и почувствовал неуловимый запах ранней весны. Вот они - сумерки ближней весны, как сказал поэт; лучше не скажешь.
Отец сообщил, что его трест ликвидируется и мы, возможно, переедем в совхоз на новое место его работы. Вся семья начала мечтать о более сытой жизни в деревне. Папа уволился, был принят на работу в кумысолечебницу. Пошёл сниматься с военного учета и здесь всё окончилось. Его призвали в армию и сразу отправили из Энгельса неизвестно куда. Мама была в отчаянии, в слезах; бабушка и даже Белочка ей вторили. Я окончательно утвердился в роли главы семьи.
Вся весна прошла в изнурительной работе на заводе. Совершенно случайно встретил в городе своего соученика Шуру Беспалова. Он был неузнаваем: в морской форме, бодрый, подтянутый. Он посвятил меня в военную тайну: в Энгельс перебазировалось Училище Противовоздушной обороны Военно-Морского Флота, а Шура учится в нём по специальности связи. Мгновенно созрело решение - поступать. На следующий день я уже был в военкомате. Там предложили идти в летное Училище, которое начинает приём. Но я категорично настаивал и подал заявление в Училище ПВО. Решения пришлось ждать долго, только к концу мая всё устроилось. Собрали нас в военкомате и строем направили в Училище. Я шёл в группе ребят, своих будущих товарищей ещё не веря случившемуся. Мама провожала меня и долго бежала по обочине дороги, придерживая рукой на голове платочек и что-то кричала мне на прощание. Как и тогда, на вокзале Станислава, к горлу подкатил ком. Родная моя, как ты будешь одна жить, когда мы увидимся?

Глава II. Воинская учёба.
(1942-1944 г.г.)
               

13.
Сбылась мечта - я поступил в Военно-Морское Училище. Размещалось оно на окраине города, у стадиона. Громадный двор с трехэтажным корпусом и множеством подсобных помещений был обнесён высоким забором, за которым видна была бескрайняя степь. Кубрик находился на втором этаже корпуса. Он был хорошо оборудован, раньше здесь проживали летчики. На первом этаже была просторная столовая. Прошли баню, санитарную обработку. Через три дня, после беседы на мандатной комиссии, меня без экзаменов зачислили на подготовительный курс. Училище готовило для флотов специалистов противовоздушной обороны - зенитчиков-артиллеристов, пулеметчиков, прожектористов и связистов. Ссылаясь на мою радиолюбительскую подготовку, я в заявлении просил зачисления на факультет связи. Мне объяснили, что распределение по специальностям производится после завершения подготовительного курса. Распорядок дня был крайне уплотнённым и строго выполнялся. Положение на фронтах было весьма неустойчивым; требовалось в кратчайшие сроки подготовить нас к боевым действиям в случае необходимости. Подготовительный курс включал строевую подготовку, уставы, тактическую, химическую и медицинскую подготовки, материальную часть оружия - винтовка, пистолет, пулемёт и миномёт, а также политическую подготовку. Всё это требовало напряженных усилий. Наряды, бесконечные работы и уборки дополняли рабочий день. К его концу мы двигались как автоматы и замертво валились в койки по долгожданной команде “отбой”. Одели нас во флотскую рабочую форму - робу: рабочие полубрезентовые брюки с блузой поверх брюк, тельняшка, бескозырка без ленточек (до принятия присяги) и громадные тяжелые ботинки. Строевая подготовка проводилась на футбольном поле стадиона по взводам и отделениям. Иногда появлялся командир роты Кручинин. Вся рота строилась в одну длинную шеренгу. Звонким протяжным голосом Кручинин командовал:
“Рота, строевым, по подразделениям, делай - раз!”
Мы откидывали корпус,  поднимали левую ногу, вытянутую в носке, и замирали в этом неустойчивом положении.
“Выше, выше ногу!” - требовал командир. Он не спеша проходил перед строем, поправляя многих. Периодически оглядываясь, он зычно кричал:
“Ногу не опускать, держать, держать!”
Жара давила нещадно; был июль месяц. Ремни винтовки и противогаза впивались в плечи; тельняшка мокла от пота на спине и груди; непослушная нога предательски опускалась.
“Держать, держать! - сквозь шум в ушах слышалась команда. Наконец, звучало спасительное:
“Делай - два!”
Нога моментально падала, становилось легче дышать.
“Делай - три!”
Наступала очередь правой ноги и всё начиналось сначала. Это была суровая школа выносливости и терпения. Тактические занятия заключались в рытье щелей, окопов и самоокапывании. Твердая, покрытая слоем степных колючек земля с большим трудом поддавалась саперной лопатке; пот заливал глаза, всё лицо и тело.
“Голову не поднимать! - поучал командир. - Противник слева, ведёт пулеметный огонь. Прижимайся к земле, ниже плечи! В атаку, марш! Быстрей, бегом, бегом!”
В этих трудах крепли наши мышцы, исчезали неловкость и беспомощность. Рождалось чувство мужской уверенности. Перестраивалось и мышление. Самым сложным, пожалуй, было осознание необходимости беспрекословного подчинения, подавления своих желаний и эмоций. Утром хотелось спать, а дежурный требовал немедленно подняться. Во дворе утренний холод, всё тело в синих мурашках, а надо бежать в одних трусиках на зарядку и умываться холодной водой. За завтраком в столовой, когда готов уже схватить долгожданный кусок хлеба, старшина роты неспеша приказывал:
“Разговорчики, шевеления прекратить!” - и только после томительной выдержки разрешал:
“Сесть!”
Эти бесконечные приказания и указания старшины роты, помкомвзвода, дежурного, дневального, старшего по работам и других временых и постояных начальников и старших вызывали подсознательный протест, противодействие, чувство какой-то обиды за своё унизительное положение. Не забуду свой первый наряд. После неоднократных инструктажей, изучения обязанностей и проверки их знания, я заступил дневальным по роте. “Что здесь мудрёного, - наивно размышлял я. - Всё расписано, делай точно то, что положено и всё будет в порядке”. Ночью, проходя по кубрику и оглядывая спящих, я вдруг осознал, почувствовал свою ответственность. “Всё хорошо, всё правильно, я - курсант, я буду командиром, всё выдержу. Это не мальчишеская игра, это настоящая жизнь. Ещё немного и буду воевать. Скорей бы!”. На рассвете, задолго до подъема, неожиданно появился командир роты. Дежурный спал, я сидел на стуле в какой-то дремоте, растерялся, доложил что-то невразумительное.
“Поднимите дежурного”, - приказал Кручинин. Я с трудом растолкал спящего.
“Вы что же, отсыпаетесь? А дневальных кто будет обучать службе?” - выговаривал он, начиная “заводиться”.
Я покраснел, смешался и ходил вслед за дежурным, прячась за его спину.
“Почему обмундирование раскидано? Что это - кубрик или кафешантан? А это что - опять спят в тельняшках?” Последний удар был нанесен у пирамиды с оружием и противогазами. Запустив руку за ее заднюю стенку и обнаружив паутину, Кручинин приказал:
“Дневального немедленно снять, три наряда вне очереди, а вы зайдете ко мне после смены”.
Все было кончено. Глубокая обида захлестнула меня. “За что? Разве я не старался? И тут не так, и это не то. Попробуй, заставь каждого уложить своё обмундирование, как это требуется. А за пирамиду в жизни никто не заглядывал. Зверь, а не человек!”.
Только со временем преодолевается этот “синдром молодого солдата”. И происходит это не только потому, что вырабатывается привычка к военным порядкам. Всё становится по своим местам, когда начинаешь осознавать, что так требуют условия воинской жизни, что только так может существовать и выполнять свое предназначение армия. Без этого, без жесткой дисциплины просто ничего не получится.


14.
День принятия присяги совпал с празднованием дня Военно-Морского Флота в последнее воскресенье июля месяца. В высоких словах присяги заложена какая-то скрытая магическая сила. Я стоял в строю и искренно, ото всей души повторял слова клятвы. Это были светлые, духовные минуты жизни; так, наверное, молятся истинно верующие люди. Чувство гордости окрыляло: я - воин; нет более высокого человеческого долга, чем защита своей Родины, борьба с заклятым врагом, освобождение советских людей, уничтожение фашистов.
После принятия присяги мы почувствовали себя полноценными воинами. Вскоре зачитали перед строем приказ о назначении командиров отделений, в котором прозвучала и моя фамилия. Это льстило моему самолюбию, главное - подтверждало, что служба идёт нормально, всё нормально. Вместе с тем, я отлично понимал, что исполнение должности командира отделения в условиях Училища связано с дополнительными усилиями и трудностями. Подчиненные мои - это те же ребята, с которыми вместе живешь с утра до вечера и заставить их подчиняться - совсем не простое дело. А без этого - какой же это командир, одно унижение. Ко всему, все замечания, а часто и взыскания обычно адресуются не курсантам, а их непосредственным командирам. И это положение буфера между начальниками и подчиненными неизбежно осложняет и отравляет жизнь. Отвечать за других - тяжелая обязанность и этому надо долго учиться. Несмотря на всё это, мои отношения с ребятами сложились вполне хорошими. Не обходилось, конечно, без конфликтов и обид, но они сочувствовали моему положению и стремились не усложнять его. А я постигал постепенно азы сложнейшей науки управления людьми. Отделение моё состояло из 12 человек. Все ребята разные, непохожие, каждый со своим норовом и характером; к каждому надо было найти свой подход. С первых дней подружился с Толей Колесником. Невысокого роста, щуплый, сутуловатый, совсем не молодцеватого вида, как это требовалось, Толя был родом из Харькова. Цепкий украинский ум его хорошо схватывал и усваивал премудрости воинской службы. Вскоре он стал моим помощником, а со временем был избран в бюро комсомольской организации роты. Самым необычным подчиненным оказался Петя Туркин. Как он из какой-то деревни попал в Училище - я так и не понял. Высокий, ширококостный, мешковатый и неуклюжий, с крупными чертами лица, он был замкнутым и неразговорчивым. Явные деревенские привычки, повадки и говор вызывали у ребят насмешливое, а иногда и издевательское отношение. Он отмалчивался, терпел и даже не пытался отбиваться от остряков. Ко всему, выявилась ещё одна неприятность. На строевых занятиях, когда отрабатывались осанка, строевой шаг и прочие элементы, стоило командиру прикрикнуть на Туркина, как он от волнения непроизвольно переходил на походку иноходца: одновременно поднимал левую руку и левую ногу, а затем - правую руку и правую ногу. Командир взвода расценивал такое поведение как преднамеренное хулиганство и приказывал:
“Командир отделения, вечером проводить индивидуальные строевые занятия пока не научиться ходить”.
После самоподготовки, когда очень хотелось лечь спать, я уводил Туркина в дальний угол двора и пытался его вразумить. Когда он оставался один со мною, походка становилась нормальной, но на очередных занятиях в присутствии командира взвода всё повторялось. Мои беседы с ним оказались безрезультатными; явно недоставало опыта и такта в таких делах. На все расспросы он неизменно отвечал:
“Домой хочу, в деревню”.
Однажды утром дневальный, как обычно, разбудил меня за 30 минут до подъема. Я занялся проверкой чистоты оружия подчиненных и обеспечением их своевременного подъема. Бриться нас заставляли каждый день, хотя у многих едва пробивались усы. Поэтому я не удивился, когда ко мне обратился Туркин и попросил бритву. Я предложил ему лезвие безопасной бритвы, но он уверял, что привык бриться только опасной. Так я ему и не помог, отослал к Толе Колеснику. Перед самым подъемом я побежал в наш гальюн (туалет) во дворе и обнаружил лежащего на полу Туркина. Голова его была неестественно запрокинута, два огромных разреза зияли вскрытыми сонными артериями, всё тело плавало в луже крови. Это потрясло меня, ноги подкосились, подступила тошнота. Преодолев слабость, я побежал в санчасть, но было уже поздно. Вот так завершил свою службу курсант Туркин, без боя, без фронта. Как самоубийцу его не хоронили с воинскими почестями, а без шума отдали родителям. Еще долго чувствовал я себя в чём-то виноватым и глубоко переживал эту первую трагедию гибели своего товарища. Прибыла комиссия, меня несколько раз допрашивали о подробностях. Я понял, что событие это заставило задуматься наше начальство. Причина была явная: чрезмерно жесткий режим в условиях перенапряжённости военного времени. Не все недавние школьники могли его вынести. Были даны некоторые послабления, но вскоре всё было забыто и жизнь практически не изменилась.
Несколько раз удалось побывать в увольнении. Увольняли после обеда и до девяти часов вечера. Почти бегом отправлялся в город домой. Радость свидания с родными омрачалась их бедственным положением. Отец был на фронте, письма от него приходили редко и каждый день мама ждала “похоронки”. Она устроилась на какую-то тяжелую малооплачиваемую работу, всё время побаливала. Меня мучило сознание, что я не могу ничем помочь своим родным, даже “чибриком”. Мало этого, мама два раза приходила ко мне на свидание в Училище и через щели в заборе передавала мне по куску хлеба и кусочку сала. Когда я пытался отказаться, мама плакала и я сдавался. Только один раз удалось помочь семье: привезли дрова и я их наколол.
Получил первое письмо от отца. Он сообщал, что чувствует себя хорошо в эти первые месяцы службы. После кратковременной подготовки в тылу, он попал на передовую фронта где-то в окопах Белоруссии и успел свыкнуться с болотными и лесными условиями жизни. Я никак не мог представить себе моего отца, самого мирного и далеко не молодого человека (ему было 43 года) с винтовкой в руках или в окопе.
Но чувство гордости охватывало при мысли, что мой отец и я активно участвуем в этой священной войне.
В конце августа два взвода артиллеристов и пулемётчиков нашего Училища выпустили досрочно и отправили на Сталинградский фронт в миномётные подразделения. Большинство из них, как потом выяснилось, погибли в первых же боях. Роту связи тоже начали усиленно готовить к выпуску; занятия были продлены до 11 часов вечера, изучали прежде всего минометы. Но потом отставили и мы возвратились к своей программе. Над Саратовым появились фашистские самолеты-разведчики, а вскоре начались налеты бомбардировщиков. Учебные зенитные батареи Училища были включены в общую систему противовоздушной обороны и перешли на круглосуточное боевое дежурство. Работал радиолокатор - гордость нашей спецтехники; он обеспечивал стрельбу зенитных батарей, которые всё чаще открывали огонь по самолетам противника. Нас, связистов, тоже поднимали по боевой тревоге, но привлекали на подсобные срочные работы. Война дошла до нас и мы гордились, что участвуем в боевых действиях.
Поползли слухи, что Училище наше будет перебазировано, но куда -никто не знал. Об этой новости раньше меня узнала мама и пришла ко мне в последний день - 1 сентября. Меня вызвали на пропускной пункт и, как всегда в таких случаях, наше свидание состоялось у забора. Мама была плохо одета, в ватнике, старом платке и больших валенках. Утомленные глаза её слезились не то от ветра, не то от прощания. Она что-то без конца говорила, говорила, а я почти ничего не понимал. В руках у неё был знакомый гостинец - полбуханки хлеба и кусочек сала. Щели в заборе были узкими, мы даже не могли поцеловаться и только прикасались холодными пальцами. Я еле сдерживал слезы.
Ночью нас подняли по боевой тревоге и начался лихорадочный трехдневный аврал по эвакуации всего имущества, от зенитных орудий до письменных столов. Всё упаковывалось в ящики, мешки и грузилось на речной пароход, который стоял на Волге в нескольких километрах от города. Вся операция проводилась скрытно, по ночам. И вот путешествие вверх по Волге началось. На борту парохода был установлен твердый порядок; даже продолжались занятия по уставам в небольших группах. Всё, особенно оружие, тщательно охранялось внутренними постами. Я тоже попал в такой наряд. Самая главная задача - не уснуть. К этому со страшной силой клонили темнота, волжский прохладный ветерок, тихое журчание воды за бортом и убаюкивающий шум двигателей парохода. После погрузочного аврала всё тело, спина, ноги ныли и болели. Я заставлял себя непрерывно ходить по палубе, потому что любая остановка грозила превратится в сон стоя. Луна чуть выглянула из облаков и стали заметны серебристые “усы” от движения парохода; за кормой они расходились куда-то в стороны и таяли в ночной темноте. Было холодно и тревожно, угнетала неизвестность. На пятые сутки мы пришли в Кинешму. Снова изнурительный аврал, перегрузка всего имущества на железнодорожные платформы. Ночью мы оказались на месте; это был город Иваново.


15.
Училище разместилось в двухэтажном кирпичном здании бывшего здесь ранее техникума. Помещений было явно недостаточно, поэтому учебный корпус был в другом месте, а питались мы на фабрике-кухне по проспекту Ленина. Такая разбросанность создавала дополнительные затруднения: надо было строем по несколько раз в день передвигаться по городу. Вскоре прибыла большая группа курсантов, отчисленных из Каспийского Военно-Морского Училища и они составили костяк будущей роты связи. Нельзя сказать, что эти ребята отличались дисциплинированностью. Многие из них были недовольны направлением в наше Училище, так как мечтали попасть на корабли. Взрыв негодования вызвало переодевание в армейскую форму. Причина была прозаическая, просто не было морского обмундирования и, как нам объяснили, пришлось пойти на эту временную меру. Но разве можно было это понять и, тем более, принять? Злые насмешки и анекдоты на тему обмоток и зеленых галифе ещё долго язвили наши морские души. Ко всему, задержалось назначение командира нашей роты. Неделю командовал молодой худенький лейтенант, выпускник нашего Училища, который не уставал повторять: “Я человек временный, потерпите, скоро будет командир”. Потом появился капитан Евстигнеев, преподававший на подготовительном курсе стрелковое оружие и получивший прозвище - “стебель, гребень, рукоятка”. Это был сугубо гражданский человек лет сорока пяти с добрым и мягким характером, нерешительный и даже стеснительный. Дошло до того, что обнаглевшие юноши зло и беспощадно высмеивали его, состязаясь друг с другом в остротах и издёвках. Капитан убежал к начальнику Училища и наотрез отказался от командования “хулиганьём”. Мы остались вообще без командира и рота превратилась в толпу предоставленных самим себе молодых людей. В этой обстановке младшие командиры были бессильны. Верховодили наиболее агрессивные и задиристые “вожаки”, почувствовавшие свою безнаказанность. Только через две недели командиром нашей роты был назначен капитан-лейтенант Козин Виктор Филиппович. Я стоял дневальным по роте, когда первый раз появился минут за десять до подъема новый командир. Небольшого роста, стройный, щеголеватый в своей аккуратной морской форме, он подошёл ко мне и не дожидаясь доклада тихим и спокойным, но твердым голосом приказал: “Поднимите дежурного по роте”. Выслушав рапорт, он посмотрел на часы и тем же голосом скомандовал:
“Постройте роту”.
Выполнить эту простую команду было трудно. Курсанты давно отвыкли подниматься в шесть утра, обычно валялись на койках до самого завтрака. Дежурный и я бегали по кубрику, дудка отчаянно свистела.
“Подъем!” - кричал дежурный и, сбавив голос, пояснял: “Ребята, новый командир роты прибыл, поднимайтесь!”.
Реакция была знакомой:
Отстань!
Не шуми, спать не даёшь!            
Подождёт!
До завтрака далеко!”
Выждав паузу, капитан-лейтенант тем же голосом объявил:
“Через пять минут не построите роту - посажу на гауптвахту”.
Дежурный активизировал свои усилия:
“Поднимайтесь, говорю, буду стаскивать за ноги! Из-за вас на гауптвахту садиться! А ну, вставайте!”.
Кое-кто, ворча и огрызаясь, потянулся на построение.
“Смирно! Товарищ капитан-лейтенант, по вашему приказанию рота построена” - бодро доложил дежурный.
Курсанты затихли, с любопытством разглядывая нового командира, а он невозмутимо и медленно обошёл строй.
“Дежурный!”
“Есть!”
“Доложите списочный состав роты”.
Оказалось, что в кубрике еще отлеживаются девять человек, а двух вообще нет.
“Дежурный, распустите роту.”
“Разойдись!”
В кубрике с постелей поднимались опоздавшие, начался обмен впечатлениями. Но не успели страсти разгореться, как последовала команда:
“Выходи на построение!”
И вслед за ней:
“Рота, становись! Равняйсь! Смирно! Товарищ капитан-лейтенант, по вашему приказанию рота построена!”
На этот раз отсутствовали всего два человека.
“Разойдись!”
Не один ещё раз рота строилась и распускалась. Приближалось время завтрака, все понимали, что если опоздаем на полчаса, завтрака не будет. Начали подгонять друг друга. Только добившись построения роты за полторы минуты, командир повёл её на завтрак. Там, за столами, он трижды выводил нас, пока установилась полная тишина и прекратились шевеления. Несмотря на такое знакомство, со временем мы полюбили своего командира. С его приходом наша жизнь довольно быстро вошла в нормальную колею. Козин всегда защищал своих подчиненных от всяких невзгод и притеснений начальства; никогда не выходил из себя, не вымещал на нас свои обиды, наносимые ему командованием, с которым он далеко не всегда ладил. При ежемесячных проверках наличия обмундирования , как правило, выяснялись недостачи: некоторые курсанты умудрялись терять или продавать носимые вещи. Всё это вычиталось из денежного содержания командира и ребята ему сочувствовали. Козин любил проводить ночные марш-броски. Он появлялся часа в три ночи, строил роту по сигналу боевой тревоги с оружием и противогазами. Выводил роту на ночную улицу, становился во главе колонны; замыкающим был старшина роты, который подгонял отстающих. После небольшой разминки, шаг ускорялся, затем переходил в бег и снова в шаг. Часам к пяти утра мы возвращались в кубрик, ставили оружие и бросались в койки, мгновенно засыпали. Но не надолго - в шесть ноль-ноль звучала команда подъема, начинался рабочий день.
Старшиной роты был старший сержант Заимских. Опытный, в годах, педантично исполнительный, он относился к нам строго, но по-отечески доброжелательно и справедливо. С подъема до отбоя он был в роте; водил строй в вечернее время из одного корпуса в другой. Переходы эти по темным улицам Иваново надолго запомнились. Мороз, в шинельке пробирает до костей; уставшие за день ноги еле держат, глаза слипаются. Идущий где-то сбоку старшина протяжно командует:
“Запевай песенку!” Эта идея явно не находит энтузиастов; народ безмолвствует.
“Рота, на месте!”
Мы останавливаемся и автоматический отбиваем шаг.
“Шепельский, запевай “Махорочку!”
Толя Шепельский, низенький, кругленький, остряк и шутник, наш запевала, затягивает своим приятным сильным голосом, а рота охрипшими злыми голосами подхватывает припев:

“Эх, махорочка, махорка,
подружились мы с тобой,
вдаль глядят дозоры зорко,
мы готовы в бой,
мы готовы в бой!”
Как ни странно, становилось легче, теплее и мы продолжали путь. В лирические минуты, с молчаливого согласия старшины пели совсем не строевые, озорные песни.
“Так поцелуй же ты меня, Перепетуя,
я тебя так безумно люблю,эх, люблю,                Для тебя, чем угодно рискуя,
сокану, сокану, сокану.”
Или на слова Есенина:
“Пойте, пейте в юности,
бейте в жизнь без промаха,
всё равно любимая,
отцвела черемуха моя!”

1 октября 1942 года мы перешли на основной курс обучения. Я попал куда стремился - по специальности связи, чему был рад. Несмотря на ускоренный курс обучения, программа Училища была обширной и насыщенной. По общей подготовке нам преподнесли ряд предметов: общевойсковую и физическую подготовки, военную топографию, военно-инженерное дело, военно-химическое оружие, автотракторное дело. Из тактических предметов основными были: тактика сухопутных войск, материальная часть стрелкового оружия, основы военно-морского дела. Политическую подготовку представляли два предмета - история ВКП(б) и партполитработа, текущая политика. Непосредственно по специальности мы изучали электротехнику, спецтехнику, службу воздушного наблюдения, оповещения и связи, технику передачи и приёма азбуки Морзе. Преподаватели были подготовленные и опытные. Учился я хорошо, все предметы были по-своему интересны. К этому времени появилась и бурно развивалась радиолокационная техника, которая у нас называлась спецтехникой, была засекречена строже других предметов. Радиолокация особенно интересовала меня своей новизной, необычными понятиями и представлениями. Привлекало внимание и военно-морское дело, всё, что относилось к морю, кораблям, история флота. Дни проходили в напряжённых занятиях. После ужина до 10 часов вечера продолжалась самоподготовка в классах; это дополнялось нарядами и работами. В наряды я попадал обычно через неделю, полторы - в караул, разводящим внешних постов, дежурным по роте, иногда - дежурным по камбузу (кухне). Этот последний наряд был желанным - появлялась возможность досыта поесть. Кормили нас весьма посредственно; возраст и режим жизни требовали больших затрат энергии . Мы всё время чувствовали себя немного голодными, но привыкли к этому состоянию.


16.
Наступил новый 1943 год. Встретил я его в наряде , был начальником караула. Ночью, при внезапной проверке одного из постов, часовой действовал неуверенно, за что был снят с поста, а я после смены получил очередное взыскание. Наш командир роты руководствовался принципом - за любые нарушения дисциплины взыскания получали командиры отделений, которые сами должны были разбираться со своими подчиненными. В свою очередь, Козин никогда не делал нам замечаний в присутствии курсантов и не отменял наших приказаний и решений.
Кроме внутренних работ в части, по воскресеньям часто всё Училище привлекалось к разгрузке топлива для текстильных фабрик города. Обычно это происходило по ночам. На автобусах нас доставляли в Кинешму. На холоде и в темноте надо было погрузить на железнодорожные платформы толстые шестиметровые брёвна, прибывшие на баржах по реке. Это был тяжелый и опасный труд с неизбежными травмами и происшествиями. Иногда работали и в самом городе, копали какие-то котлованы. Часто всё это совершалось под звуки нашего небольшого оркестра. Под музыку работалось легче и веселей.
Ко дню своего рождения в марте месяце получил письмо от мамы.
“Пришла домой с ночной смены, сейчас 8 часов утра, но спать не могу. Через неделю день рождения моего любимого единственного сыночка. Так хочется посмотреть на тебя, мальчик мой дорогой. Исполняется девятнадцать лет, как я услышала впервые твой голос и как я была счастлива, когда мне сказали, что родился сын. Ещё не видя тебя, я уже любила, потому что сестра-акушерка сказала: “Хлопец, точно как батько”. Я горжусь тобой, сыночек мой родной, ты для меня самый умный и способный. Ты всегда учился только на “отлично” и продолжаешь так и сейчас. Это твой патриотический долг. А я часто тоскую по тебе и нашему любимому отцу. Какая счастливая была и я и вся наша маленькая семья и как она сейчас разлучена! И всё это натворил озверелый бандит - Гитлер”.
В мае 1943 года мне присвоили первое воинское звание - младший сержант. Командир роты перед строем вручил нам погоны. Вскоре меня приняли кандидатом в члены партии. Для меня это было знаменательное событие. Всё хорошее, правильное и человечное я связывал с партией; это было самое высокое, святое и я приобщался к нему всей душой.
В увольнение удавалось попасть редко. Увольняли только одну треть курсантов, учитывая военную обстановку. Чтобы событие это совершилось, надо было дождаться своей законной очереди, затем - не попасть в этот день в наряд, да ещё не заработать к этому дню взыскания. Иногда бывало и так, что старшина без всяких причин не включал в список увольняющихся. А увольняться очень хотелось, - оказаться вне строя, побыть хоть несколько часов одному, за стенами двора, глотнуть свежего воздуха и почувствовать себя свободным. Ну и конечно, побежать в городской сад на танцы, познакомиться с девушкой или хотя бы потанцевать. Встречи эти были наивными и безгрешными, но глубоко волновали. Духовой оркестр исполнял знакомые танго, фокстроты и вальсы, вспоминался наш родной десятый класс, девчонки и ребята. Казалось, что это было много лет назад. Как-то так сложилось, что я более двух месяцев не был в увольнении и с каким-то вожделением ждал этого часа. Наконец, всё состоялось: я в списке увольняемых, командир роты его подписал, старшина Заимских строит и дотошно осматривает каждого. Всё в порядке - начищено, наглажено. Ещё раз напоминает, как нужно вести себя и какая кара ожидает опоздавших: за каждую минуту опоздания - одни сутки ареста на гауптвахте. Проходим строем мимо комнаты дежурного по Училищу. Им оказался в этот день молодой лейтенант Галицкий. Он останавливает строй, снова осматривает нас и неожиданно командует:
“Показать носовые платки!”
Я вздрогнул, судорожно полез в карман брюк, где ничего не обнаружил. Мы уже давно забыли об этом малозначительном требовании, да и никто об этом не напоминал.
“Не имеющим платки выйти из строя, на ле-во, старшина, отвести в роту, остальным - на выход!”
В одно мгновение рухнули все мои радужные надежды, резким скачком изменилось настроение. Еле сдерживая себя, я сбросил выходную форму, достал из своей тумбочки гантели, спрятался в укромном месте и поднимал их до изнеможения. Стало легче, но самодовольный голос молодого лейтенанта ещё долго преследовал меня.
В праздничные дни в Училище приносили пригласительные билеты из ивановских “женских” институтов: медицинского, педагогического, текстильного. Для курсантов, не попавших в увольнение, устраивались “культпоходы”. Старшина строил нас, осматривал и распределял:
“Первые два ряда - в медицинский, старший Федоров; следующие два ряда - в педагогический, старший Вольнов, остальные - в текстильный, шагом марш!”
Иногда звучали просьбы:
“Товарищ старшина, разрешите обменяться с Пителиным, у меня знакомая в медицинском”.
“Отставить, пусть она тебя догоняет!”
Строем шли до института, по окончании танцев также строем возвращались домой.
Как-то Толя Колесник предложил пойти вместе в гости к своей знакомой - Кате. У Кати оказалась подруга Оля. Она мне сразу понравилась. Небольшого роста, стройная, с двумя толстыми косами, Оля привлекала своей женственностью, которая выражалась не столько во внешности, сколько в складе души, простоте и спокойствии. Знакомство это Толя планировал уже давно, для чего отбирал у меня выдаваемое на руки мыло и компенсацию некурящим - плитку шоколада, которая выдавалась взамен махорки. Всё это Толя где-то реализовал и раздобыл бутылку водки. В отличие от меня, Толя любил заниматься подобными операциями. Когда мы пришли в гости, родителей дома уже не было и мы отлично отметили день Сталинской конституции. Пели песни, потанцевали под патефон. Время быстро пролетело, надо было бежать в Училище, чтобы не опоздать. Толя с Катей еще прощались в доме, а Оля, накинув полушубок и платок, провожала меня до калитки. Стояла тихая морозная ночь; недавно выпавший снег скрипел под ногами. Сейчас, под луной, Оля была особенно красивой и желанной. Я неловко обнял ее и в каком-то неосознаваемом порыве попытался её поцеловать. “Ой, не надо,” - испугано вскрикнула она и убежала домой. Я бросился по тропке на дорогу, переживая этот неведомый мне взрыв и мучаясь от мысли, что мог обидеть девушку своим поступком.
Каждая весточка из дома глубоко волновала и вместе с тем поддерживала меня. Я чувствовал себя взрослым человеком, чувствовал свою ответственность перед родными людьми и страдал от своего бессилия чем-то им реально помогать. В письме отец сообщил, что был дважды легко ранен и после пребывания в санчасти возвратился в строй. С конца сентября 1943 года принимал участие в наступательных боях на Украине. Он писал:
“Только что вошли в село. Кругом заброшенные огороды. Большую часть населения немцы угнали, а остальные ушли на время боёв или, как они говорят, - “войны”. Жалко смотреть на огороды, перепаханные гусеницами танков, тягачей, затоптанные автомашинами и людьми, изрытые окопами, траншеями и щелями. Чего только нет на этих плодородных землях: помидоры и картофель, подсолнух и фасоль, арбузы и дыни, морковь и капуста. Перед отступлением враг сжигает целые деревни, хлеб, солому; угоняет скот. Наши части мешают ему творить свои гнусные дела, отбивают наших людей и скот”.
Эти письма воодушевляли, я их читал ребятам. Кончились тягостные дни бесконечных отступлений, наша армия идёт вперед. Это окрыляло нас и придавало новые силы.

17.
Учёба подходила к концу. Занятия завершились, после чего была практика. Нам присвоили звания старшин, чаще увольняли, меньше требовали по мелочам. Мы с Толей тоже расслабились и опоздали из увольнения. Никакие наши просьбы на дежурного не подействовали; система докладов сработала. По роковому стечении обстоятельств, на следующее утро меня принимали из кандидатов в члены партии. Грех мой, естественно, всплыл и в результате меня оставили в кандидатах. Событие это больно ударило по моему самолюбию - я считал себя достойным быть в партии. Обида захлестнула, но урок остался на всю жизнь.
В конце октября нас отправили на стажировку в недавно освобожденный город Туапсе на действующий Черноморский флот. Ехали по железной дороге группой нашего курса во главе с руководителем стажировки. В Москве получил увольнительную и вместе с Толей попытался разыскать своих двух дядей. Оказалось, что оба на войне. Долго плутал по городу, пока не нашел дом тёти Ани. Она жила на берегу Москва-реки напротив Лужников. Тётя Аня показалась мне постаревшей; было от чего - на её руках  трое детей. Переночевал, а утром смотрел станции метро. Из Москвы ехали в отдельном плацкартном вагоне; играли в домино, валялись на полках, выбегали смотреть станции. Они казались похожими друг на друга - вокзалы полностью разрушены, горы щебня и кирпича, воронки от авиабомб, разбитые железнодорожные составы. Ночью проехали Сталинград. Станции нет, вместо неё стоят три вагона. Потом промелькнули Котельниково, Зимовники, Армавир. Здесь сделали пересадку и прибыли в Туапсе. Погода оказалась непривычно тёплой, а мы были в шинелях, тёплом белье и зимних шапках. Поселились в тылу зенитного полка, где провели два дня в ничегонеделании. Наконец, нас распределили по частям.
На стажировке обычно курсантов назначают дублёрами командиров тех подразделений, которыми они впоследствии должны командовать. Дублёры под руководством действующих командиров знакомятся с кругом своих обязанностей. Однако, командир взвода управления зенитного дивизиона, куда я попал, оказался в отпуску и мне пришлось его замещать, что значительно осложняло мою задачу.
Из дневника:
“Сразу обступили неотложные дела, команды, вопросы, - и всё срочно, всё надо быстро решать, откладывать нельзя. Некогда осмотреться, ознакомиться с обстановкой, подумать. Собрал младших командиров, побеседовал с ними откровенно. Жалуются на своё бесправное положение; я их прекрасно понимаю, сам это прошёл. Отдельно поговорил со старшиной. Он хозяйственный, толковый мужик, но груб с подчиненными, как-то неотёсан. Мы нашли общий язык, может быть потому, что я временный командир. Но в этом главное - понять человека, найти нужный тон обращения с ним и всё получится. Проводил занятия по специальности, политбеседы. Матросы слушают внимательно, наверное просто потому, что новый человек. Много впечатлений и от общения с офицерами. Какие-то они не настоящие. Внешне вроде всё выполняют, делают, но всё без души, как-то фальшиво. Уровень их развития низкий, манеры плохие, нет офицерского приличия и чести, вс ё только внешнее, а когда остаюсь с ними наедине - тут и мат и пошлые рассуждения, говорящие о скудном внутреннем мире. Ещё раз убедился в том, что нельзя быть открытым, доверчивым и наивным. Таких, как правило, не уважают; лучше относятся к человеку непонятному, неразгаданному, по крайней мере, не лезут в душу. Нашёл правильный тон в обращении с подчиненными; научился командовать, оказалось, что я просто стеснялся приказывать. Мне кажется, изменилась даже моя походка, стала более солидной, уверенной. Итак, всё идет нормально.” Вскоре прибыл штатный командир взвода и я передал ему дела. Он как-то ревниво отнёсся к моим начинаниям, но кое-что принял. У меня оказалось много свободного времени. Начал читать, посетил дивизион и две батареи.
Убедился, что ничего не делать – самое дрянное дело. В голову лезут дурацкие фантазии; если и пытаешься чем-то заняться, - все получается глупо. Если попаду служить в подобную часть - установлю себе твёрдый распорядок, с физкультурой, занятиями по иностранному языку, технике, истории, чтением художественной литературы. Человек всё время должен быть занятым чем-то разумным, обязательно.”
Интересовали и волновали не только служебные дела. В части было много девушек-краснофлотцев, была в офицерской столовой Марья Ивановна, приятная женщина, которая как-то заприметила меня. Начальник связи полка, мой непосредственный начальник капитан Липавин, человек уже немолодой, не мог понять мою пассивность и прямо на это намекал. Сам он дружил с одной из подчиненных.
Из дневника:
“Действительно, почему не воспользоваться случаем и не погулять? А я не могу; я чувствую, что этим оскорблю ту идеальную возлюбленную, чей образ я мысленно создал, но которую я ещё не нашёл. Я искренно верю, я уверен, что найду настоящую подругу жизни, - умную, красивую, развитую, очаровательную, правдивую, скромную, по-настоящему преданную и любящую. И буду любить её настоящей, полной, необычно яркой любовью. Вот почему я не хочу сейчас пачкаться, лгать, притворяться. Да, я морально созрел до настоящей любви. Иногда вкрадывается сомнение, - а вдруг я не найду такой девушки? Не представляю, что получится. Или останусь одиноким холостяком или буду “любить” первую встречную. Ужас! Смущает только, что так делают очень многие, удержусь ли я? Страшно подумать, но возникает и другой вопрос: а стоит ли удерживаться? Вдруг всё это - пустая романтика юности? Когда пытаешься добраться до истины, часто додумываешься до очень неприятных вещей. Я не хочу жить кое-как, в потемках, по воле волн. Нет! Я хочу жить по-настоящему, познать все удовольствия и радости человеческой жизни. Я хочу жить разумно и достойно. Но разве только от меня зависит, что будет со мной даже в ближайшее время? Куда забросит меня судьба, - это абсолютно неведомо. Ясно одно - нужно бороться, бороться за себя, за свою судьбу, управлять своей жизнью. И всегда иметь ненасытное желание, стремление двигаться вперед и выше. Только так!”
Стажировка завершилась сразу после празднования нового 1944 года и мы выехали из Туапсе. Возвращались по другому маршруту, через Батайск, Ростов-на-Дону, Москву. Оставался последний этап учёбы -сдача выпускных экзаменов. В старшинских погонах, умудренные практикой на флоте, мы чувствовали себя “стариками”. Основная задача - подготовиться к экзаменам. Целыми днями и вечерами, освобожденные от работ и многих нарядов, мы сидели в душных классах над конспектами и учебниками. Людей было много и среди них обязательно находились желающие поговорить, пошуметь, что отвлекало и раздражало меня. Отыскав какое-нибудь укромное место, я пытался углубиться в читаемое. Волновали и личные дела. После стажировки я побежал домой к Оле, но она уехала куда-то в деревню, к больной бабушке и мы больше не встречались. Я чувствовал себя свободным человеком и после занятий с Толей посещал культурные мероприятия. На танцах в физтехникуме познакомился с небольшого роста хрупкой девушкой Лялей. Потанцевали раз, потом ещё, к концу вечера разговорились и освоились. В ней было что-то необычное, было интересно разговаривать. На следующий вечер пошли в театр, потом снова на танцы. Когда я провожал её домой, она поведала мне, что у неё есть друг, которого она ждёт; на этом мы и расстались.
Накануне выпуска к нам прибыл инспектор высших Военно-морских учебных заведений генерал-майор Татаринов. О нём ходили легенды. Инспекции свои любил начинать с внезапных посещений постов караулов и дежурной службы. Чаще всего это заканчивалось немедленным снятием всего суточного наряда. Если же часовой действовал по уставу и укладывал генерала на землю до вызова начальника караула, - не обижался, а настаивал на поощрении. Не стеснялся в аудитории во время занятий, на глазах у курсантов, приказать преподавателю расстегнуть китель и посрамить его за грязный подворотничок. Или снять с курсанта ботинок и продемонстрировать  неприглядный носок. Небольшого роста, круглолицый, подвижный и остроумный, в безукоризненно сидящей морской форме, он был для нас образцом офицера. По его настоянию, начальник Училища генерал-майор Фадюнин с явной неохотой вынужден был организовать выпускной вечер. И не просто так, а с хорошей сервировкой стола, с разрешением курсантам пригласить девушек. Его слова о чести и достоинстве офицера, исторической роли русского флота в судьбах государства воспринимались нами восторженно и благодарно. Эти убеждения о высоком смысле воинской службы офицера я сохранил на всю жизнь. Офицер -это не просто профессия, тем более - не просто заработок. Человек, не чувствующий призвания, без внутренней убежденности, без чести и достоинства, без широкого кругозора, высокой образованности не может и никогда не будет настоящим офицером. Без этого вся служба превращается в фарс, в фальшь, в пошлый спектакль, комедию. Офицеру дано законное право распоряжаться людьми, их судьбами, командовать ими, посылать, если это требуется, на смерть. Чтобы эти уставные права были справедливыми, офицер должен обладать ещё и глубоким моральным неформальным правом, которое определяется не должностью, а нравственными качествами человека, его совестью. В этом всё дело. Офицер должен быть или, но крайней мере, стремиться во всём быть выше своих подчиненных - в уме, в знаниях, в умении разумно и честно жить, даже в мелочах, начиная от подтянутости, бодрости и кончая умением красиво танцевать.
Окончились экзамены. Сдал я их по всем предметам на “отлично” и оказался вторым по старшинству в нашем выпуске. Получили новую форму, примеряли и подгоняли её. 4 февраля зачитали приказ и вручили офицерские погоны. Позднее в клубе был выпускной вечер, - небольшая официальная часть, напутствия наших наставников, выступление генерала Татаринова. Затем нас пригласили за столы, где после нескольких тостов атмосфера общения стала совсем тёплой. Дело окончилось тем, что, став в круг, мы подняли на руки нашего кумира и начали качать Татаринова под дружные крики “ура!”. Он этому не сопротивлялся.
Оставался один волнующий вопрос - куда я попаду служить после выпуска? Многие ребята озабочено обсуждали эту проблему, некоторые пытались что-нибудь предпринять, чтобы попасть на желаемое место. Я был спокоен; по правилам высших военно-морских учебных заведений первым пяти курсантам, окончившим Училище с лучшими результатами, предоставлялось право выбора флота для службы, поэтому ждал, когда меня спросят. Правда, сам я никак не мог решить, куда проситься. Конечно , служить на Черном море легче и теплее, но разве этим должен определяться мой выбор? После долгих размышлений, я твёрдо решил: надо  попасть на Северный флот. Во-первых, боевые действия фактически продолжались к этому времени только на этом флоте. А разве не это было моей главной целью - окончить Училище и попасть на фронт, успеть в меру своих сил внести свой вклад в разгром смертельного врага? Во-вторых, я заканчиваю воинскую учебу, получаю офицерское звание, это на всю жизнь. Но могу ли я стать настоящим офицером, хватит ли у меня сил и воли, способен ли быть им? Север для меня будет лучшей проверкой, экзаменом. Если там всё получится, то всё правильно. Да, только на Север! Но дни проходили, моим желанием никто не интересовался. И вот перед строем зачитали приказ о распределении выпускников; я направлялся на Северный флот. Всё сбылось, всё хорошо. Но самолюбие и чувство справедливости были глубоко задеты: как это так, мне положено выбирать, а меня никто не спрашивает? И когда объявили, что генерал-майор Татаринов принимает всех желающих курсантов по личным вопросам, я пошёл к нему на приём. Генерал-майор внимательно выслушал меня, потребовал личное дело, проверил результаты моей учебы и сказал:
“Перед моим выездом к вам министр Военно-морского флота просил меня отобрать лучших и перспективных выпускников для службы на Северном флоте. Мы обсуждали здесь кандидатуры и выбор пал в том числе на вас. Поздравляю вас и желаю успехов.”
Я искренне поблагодарил за оказанное доверие.
В последний день перед отъездом случайно в городе встретил Лялю. Мы вместе провели этот последний вечер. А утром 8 февраля с чемоданчиком в руках и лейтенантских погонах на плечах я сел в поезд. Впереди была неизвестная жизнь; прощай, Иваново!

Глава III. Боевые действия.
(1944-1945 г.г.)


18.
Из нашего выпуска связистов на Север были направлены три человека - Лукьянов, Перчаткин и я. Ехали всей группой вместе. До Ярославля всю дорогу проспал, но в самом городе пришлось пробыть двое суток. Жили в комендантском общежитии. Днём побродили по улицам, сфотографировались у одной женщины, которая всё вспоминала о своем сыне, который похож на нас. Далее была Вологда; осмотрели вокзал и сделали пересадку на Архангельск. С большим трудом разыскали штаб, доложили о прибытии.
“Следуйте в полуэкипаж, он на лесобирже, за рекой, найдёте. Через пару дней оформим назначение и отправитесь по частям”.
Полуэкипаж располагался в отдельном большом городке за Северной Двиной и представлял собой пересыльный пункт, который обучал, формировал и укомплектовывал морские части личным составом. Поселили нас в одной комнате офицерского общежития. Обстановка была совсем не боевая, не тревожная. Столовая находилась рядом. Чтобы заполнить часы вынужденного безделия, я взялся за науки. Со мной был учебник по высшей математике; в библиотеке полуэкипажа нашелся учебник немецкого языка, книги по истории флота и не очень свежие газеты. Жить стало легче и веселей. По вечерам ходили в местный клуб - большой деревянный барак. После неизменного кино, через день здесь устраивались танцы под гармонь. Душа рвалась к настоящему делу и такая жизнь была невыносимой. Каждый день я звонил в штаб, надоедал, но ответ был один: сидите, ждите, вам сообщат. Через неделю нас вызвал командир полуэкипажа и поставил задачу:
“Завтра с фронта прибывают матросы, которые были списаны с кораблей и воевали на берегу. Сейчас мы их возвращаем на корабли. Ваша задача - принять каждому по взводу, обеспечить питание, оборудовать временые казармы, разместить и не сводить с матросов глаз. Отвечаете головой за каждую душу. Место покажет мой заместитель, он будет вашим начальником на эту операцию. Вопросы есть?”
На следующее утро перед строем грязных, заросших, одетых в полувоенную форму матросов нас представили как командиров взводов. Мне досталось 62 человека; такого оборота своей карьеры я не ожидал и даже как-то растерялся. Но раздумывать было некогда, жизнь требовала действий. Людей надо было кормить, помыть в бане, избавить от вшей, разместить в тепле. Это были тяжёлые для меня дни. Фронтовики не терпели дисциплины, указаний и команд. Моё вежливое, тактичное обращение принималось за явную слабость; пришлось перейти на более жесткий язык. Поход в городскую баню оказался сложнейшей операцией. Несмотря на дневное время, было темно; дорогу мне описали только на словах. Прежде всего надо было форсировать реку Северную Двину. По ней периодически ледокол пробивал полынью для сплава леса. Пока полынья замерзала, вместо моста использовали бревна - мокрые, скользкие; по ним и шли люди. Мне всё казалось, что вот-вот кто-нибудь свалится в холодную прорубь. Потом наша колонна продвигалась по архангельским деревянным тротуарам. Ноги то и дело проваливались в щели гнилых досок. В бане нас встретили хорошо, обмундирование сразу сдали на санобработку, а матросы побежали в обмывочную, вооружились шайками и расталкивая друг друга устремились к горячим кранам. Они наслаждались мытьем, прыгали и кричали от удовольствия. В одних трусах все направлялись в отдельную комнату, где размещались несколько “парикмахеров”. Они стригли всех, “под нулёвку” и брили. Многие наотрез отказались стричься наголо и лишаться бороды и усов. Они считали это оскорблением и покушением на их свободу. Приходилось уговаривать каждого в отдельности, что не всегда удавалось. Наконец, кое-как построились и в темноте пустились в обратный путь. Дошли до злополучной переправы. На моих глазах два человека свалились в реку и их с трудом вытащили. Я метался у края полыни и умолял:
“Ребята, держитесь друг за друга крепче, не спешите, не бросайте упавших в воду”.
Вряд ли кто слышал эти призывы. После бани многие сумели раздобыть и употребить знаменитый архангельский “сучок” - водку, которую изготавливали из опилок тех же брёвен. Утром я пытался посчитать своих подчиненных, чтобы определить потери. Но из этого ничего не получилось - десятка полтора матросов были в самовольной отлучке. И  мысль, что возможно погибли люди  долго преследовала меня. Для размещения матросов были выделены полуразрушенные бараки; двери и окна выбиты, крыши протекают, полы полусгнившие. Из неотесанных горбылей соорудили двухъярусные нары; для отопления установили “буржуйки” - печки с выводом дымовых труб через окна. Количество людей непрерывно менялось. На завтрак и обед их было довольно много, но на ночь люди куда-то разбредались. Я с ужасом думал о наступлении дня, когда я должен буду отчитаться и сдать людей. Не знаю, чем всё это окончилось бы, но мне крупно повезло: поступила команда из штаба - немедленно прибыть, при себе иметь личные вещи. Мне вручили предписание, проездные документы и приказали бежать на вокзал, откуда через два часа должен отходить поезд.


19.
Следовать  мне предстояло в Иоканьгскую Военно-морскую базу. В зимний период Белое море замерзает, поэтому прямого сообщения из Архангельска в Иоканьгу не было. Пришлось по железной дороге добираться до Молотовска (ныне Северодвинск), откуда периодически в сопровождении ледоколов корабли проходили на Иоканьгу. В Молотовске представился коменданту гарнизона и был определён на проживание в офицерское общежитие. Ждать оказии пришлось целых пять дней. За это время успел посетить местный театр, где удивился отличной игрой провинциальных артистов. Комендант предложил отдохнуть в интерклубе, но предупредил, что обстановка в городе неблагополучная, много иностранцев с кораблей, много девушек заражены венерическими заболеваниями, поэтому надо быть крайне осторожным. В клуб я всё-таки пошёл; хотелось посмотреть вблизи наших союзников - американцев и англичан. Работал клуб с вечера до пяти часов утра, так как в городе был введен комендантский час. В малом зале располагался ресторан с буфетом и высокими креслами перед ним. В большом зале непрерывно показывали кино; вперемежку демонстрировались американские развлекательные фильмы и хроника. Для нас это было ново и интересно. В фойе и нескольких притемненных зальчиках танцевали под громкую и быструю западную музыку. Людей было немного, в основном - матросы с торговых пароходов - негры, мулаты. Почти все были разогреты спиртным и, что поразило меня, вели себя совсем не так, как я представлял себе иностранцев: курили на ходу, громко переругивались, толкали друг друга; некоторые спали, подобрав ноги на диванчики и кресла. Побродив по клубу, я прошёл в кинозал и просидел в нём до конца. Утром дежурный по общежитию разбудил меня,  звонили от коменданта. Мне надлежало немедленно следовать в порт и явиться на гидрографическое судно “Метель”. Пассажиров на нём оказалось много, в том числе десять офицеров. Меня разместили в кубрике матросов; сверху капало, постели нет. Долгими часами сидел в кают-кампании, читал подшивки старых газет. Осмотрел всё суденышко, ночью побывал в машином отделении, полюбовался на работающие громадные двигатели. Судно наше шло в составе каравана, дорогу во льдах пробивали два ледокола. Двигались медленно, с частыми и длительными остановками. И вот показался долгожданный мыс “Святой нос”. Здесь льда не было, но сильно качало и я в полной мере вкусил все прелести этого удовольствия. Через несколько часов мы подошли к Иоканьге, которая спрятана среди сопок и не видна с моря. Место это в царские времена было известно как поселение для ссыльных политкаторжан. Сошёл на берег с чувством облегчения, нашёл штаб военно-морской базы, доложил. Небольшого роста подвижный капитан 3 ранга в отделе кадров, проверив мои документы и порывшись в своих бумагах прояснил, что, собственно, я назначен не в Иоканьгу, а куда-то в другое место, не то на Новую Землю, не то еще куда. Где-то кто-то спутал и этот вопрос будут выяснять. А пока меня определили в местный зенитный артдивизион. Он располагался километрах в трех от штаба базы. Прибыл туда, познакомился с комдивом, начальником штаба и начальником связи. До выяснения обстановки меня зачислили дублёром начальника связи дивизиона. Начал устраиваться на этом месте. Койка моя была в общежитии, в двухэтажном деревянном здании. Столовая находилась довольно далеко. Зимой ветры здесь дуют почти непрерывно, чаще всего с метелью и пургой. Поэтому ходили в столовую в противогазах с отвернутыми коробками, держась за натянутый по всей трассе пеньковый канат. Изучил схему связи дивизиона, имеемые средства связи, расположение батарей. Дня через два начальник связи предложил мне участвовать в освоении только что прибывшего в дивизион первого радиолокатора. Это была канадская станция орудийной наводки СОН-1. Я с удовольствием засел со словарем в руках за перевод документации на русский язык. Но сделать что-либо не успел: поступила команда взять личные вещи и прибыть на тральщик, стоявший у причала. Уже после выхода в море я узнал, что тральщик следует в Белое море, а по пути высадит меня на мысе Корабельном. Снова Святой Нос, снова качка.  Утром тральщик ткнулся носом в незаметный деревянный помост. Я выскочил на берег и помахал рукой вслед уходящему кораблю. На берегу оказался пост пограничников, где мне объяснили как добраться до дивизионного командного пункта, который располагался всего в 3-4 километрах от моря. Было морозное солнечное утро. Всё вокруг покрыто слепящим глаза искристым снегом. Малоприметная тропа то пропадала на обдуваемых ветром пригорках, то ныряла в снежные сугробы. Необычная тишина, твердая земля под ногами, близость желанной цели моих затянувшихся скитаний, - всё это волновало и радовало. На очередном бугре я обнаружил торчащую из снега голову в меховой ушанке. Подошёл поближе и только тогда сообразил, что это стоящий на своем посту наблюдатель зенитчиков. Он указал мне на полузанесенный снегом вход в подземное укрытие. Пришлось подождать, пока откроется дверь. Одетый в полушубок человек провёл меня в оперативную комнату. За столом сидел командир дивизиона. Я отрапортовал:
“Товарищ капитан, лейтенант Хляп для дальнейшего прохождения службы прибыл”.
Предъявил документы; о моем направлении в дивизион, очевидно, уже было известно.
“Устраивайтесь, принимайте дела у старшего лейтенанта Савельева. Он вам всё  покажет и объяснит.”
“Есть!”
Попал я служить в 10 Отдельный зенитно-артиллерийский дивизион Беломорского сектора береговой обороны. В его состав входили три батареи. Одна из них размещалась в непосредственной близости от дивизионного командного пункта. Вторая была на острове Моржовце в горле Белого моря. Она прикрывала с воздуха стационарную крупнокалиберную батареи береговой обороны. Третья батарея охраняла аэродром, который находился километрах в двадцати от морской черты. Начальнику связи (он же - командир взвода управления дивизиона) подчинялись по специальности связисты батарей. Взвод управления включал отделения радистов, телефонистов, наблюдателей-сигнальщиков и электриков. На ДКП под землей размещались оперативная комната, несколько комнатушек для офицеров, два кубрика личного состава, подсобные и технические помещения, наблюдательный пост. Стены ДКП были из грубого горбыля, проходы между помещениями узкими, но в полный рост. Сверху настил из бревен в три наката. Старший лейтенант Савельев оказался призванным на войну из запаса немолодым полным человеком. Чувствовалось, как надоела ему эта служба, с каким нетерпением ждёт оказии, чтобы уехать. Он пытался всячески упростить передачу дел. С большим трудом я настоял на построении людей, которое полагается производить в подобных случаях, чтобы выслушать их заявления, жалобы и претензии. Строиться было действительно негде, но все-таки это удалось сделать в узком переходе перед оперативной комнатой. Почти половина взвода управления была укомплектована девушками. В строю они выглядели довольно невзрачно - неопрятные, даже непричесанные, в плохо подогнанной форменной одежде. Некоторые пытались хихикать и шутить с новым, совсем юным командиром. Я понял, что управлять ими будет совсем не просто. С большими усилиями выпытывал у Савельева профессиональные сведения - схему связи, её особенности, используемая  техника,  личный  состав. До всего этого пришлось потом доходить самому. Постепенно знакомился с людьми, прежде всего с командирами отделений. Отделение наблюдателей-сигнальщиков возглавлял высокий худощавый сержант Матогей. Его подчиненные несли круглосуточно вахту под открытым небом в снег, пургу, при сильных ветрах. Вся техника - полевой бинокль; главная задача - обнаружить и распознать тип вражеского самолета, докладывать о всём происходящем вокруг. Сержант Туев командовал отделением связи, радистами и телефонистами. Небольшого роста, дипломатичный, терпеливый, с хитрецой, он как-то приноровился управлять своими девушками. Все они были добровольцами, все призваны в Ленинграде; размещались в отдельном женском кубрике, несли непрерывно вахты. Несмотря на все трудности и неудобства, они добросовестно делали своё дело. Я не сразу привык к этой особенности своего подразделения. Надо было командовать, требовать, наказывать за упущения, а передо мной  девичьи глаза, слёзы, а лет тебе - ровно двадцать. Но довольно быстро нашёл свою линию поведения и обращения с ними, которая не подводила меня за всё время совместной службы. Из отделения электриков запомнился матрос Бутаков. Он обслуживал и ремонтировал все энергетические установки - движки, агрегаты питания. Настоящий умелец, надежный, трудолюбивый, он был настолько нужным человеком, что ему прощались многие недостатки и грешки - отсутствие воинской выправки, нарушения формы одежды, вольное обращение с младшими командирами. Старшиной взвода управления был старший сержант Денисов. Высокий, плотный, с цыганскими чертами лица, он спокойно и умело заведывал своим хозяйством и ежедневно решал бесконечные житейские проблемы снабжения, питания, жизни людей. Ко мне Денисов относился по-отечески. Причина тому  не только большая разница лет и превосходство в жизненном опыте, но и добрая душа этого человека. Делая вид, что он полностью и точно выполняет мои указания, он фактически делал так, как считал нужным. Я это обнаружил, сначала возмутился, но потом всё стало на свое место. Старшина проявлял обо мне заботу, проверял хорошо ли натоплено в моей комнатке, а если было холодно ночью укрывал меня поверх одеяла моей же шинелью.
Командовал дивизионом капитан Пересыпкин. Это был деловой и опытный офицер, несколько суховатый и вспыльчивый, но отходчивый и не злой. Мне он нравился тем, что не вмешивался в мои повседневные дела. Мы общались чаще всего в оперативной комнате во время боевых тревог. Замполит дивизиона капитан Андреев, напротив, в первое время пытался излишне опекать меня и учить, как обращаться с людьми. Это вызывало во мне бурную реакции; я не терпел, когда моими подчиненными управляет кто-то другой. Это казалось мне оскорблением и посягательством на моё основное право. Убедившись, что мне можно доверять, Андреев оставил меня в покое, но время от времени не мог удержаться от вмешательства не в свои дела. Должность начальника штаба дивизиона была вакантной. Офицерский состав дивизиона принял меня спокойно, как-то равнодушно, мало кто проявил интерес к новому сослуживцу. Это были знающие своё дело люди, каждый сам по себе, каждый за себя. Ничего романтичного в их отношениях я не замечал, как и истинной дружбы. Кто поддаётся, кто послабее, на того и садятся. Поняв это, я отказался от своей стеснительности и стал вести себя самостоятельней и даже грубее, чтобы самоутвердиться и не выглядеть слабаком. Дело кончилось выговором, но цель была достигнута - ко мне стали относиться не хуже, если не лучше, чем к другим офицерам.
К этому времени боевые действия в нашем районе продолжались довольно интенсивно. Главными целями противника были аэродром и береговая батарея на острове Моржовец. Немцы хорошо знали расположение наших зенитных батарей и их боевые возможности. Налёты были, в основном, ночью по расписанию, но потом от него отказались и пытались прорываться внезапными рейдами. Мне, как начальнику связи, больше всего хлопот приносила организация связи при взаимодействии с нашей истребительной авиацией. Инструкции и зоны взаимодействия были хороши на бумаге, но как только в небе оказывались одновременно немецкие самолеты и наши истребители, разобраться в обстановке было сложно. Неразбериха приводила к опасности поражения зенитным огнём своих самолётов. Командир дивизиона обычно считал виноватыми связистов и мне приходилось выслушивать обидные замечания в свой адрес, высказанные под горячую руку. После каждого налета производился разбор действий с анализом всех недостатков; здесь, уже в более спокойной обстановке, можно было приводить довода в своё оправдание.
Довольно быстро я освоился на новом месте. Замелькали заполненные повседневным трудом дни. Совещания, занятия, дежурство, доклады, работы, отчеты, документы, заявки... И так с утра до вечера. Во второй половине 1944 года налёты немецкой авиации резко сократились; дышать стало легче. Вскоре было принято решение перебазировать ДКП из подземного укрытия в деревянный дом недалеко от посёлка Поной; батарея осталась на своём прежнем месте. Новое помещение оказалось сравнительно просторным. В одной из комнат оборудовали подобие клуба, где по вечерам демонстрировали фильмы и два раза в неделю проводились танцы, о чём давно мечтали наши девушки. Это как-то помогало людям поддерживать тонус жизни, придавленный длительной непрерывной готовностью и проживанием под землей. Девушки повеселели, привели себя в порядок, подогнали обмундирование, стали чаще улыбаться. Оборудовали и волейбольную площадку, где перед ужином устраивались соревнования. Я почти привык к этой обстановке, но временами на душе становилось нестерпимо грустно. Вечерами, даже ночами, когда светило незаходящее солнце, убегал из своей комнаты в тундру, забирался в места, откуда видны были река Поной и море. Здесь, в этой неоглядной дали, хорошо думалось, вспоминалось и мечталось. Одно было ясно - так жить долго нельзя, хотелось чего-то большего, лучшего, яркого и красивого. Старшина устроил мне развлечение - ночные прогулки верхом на лошади, которая была в дивизионе. После практики в деревне у тёти Паши, я чувствовал себя довольно уверенно в настоящем седле; лошадь была спокойная и умная. Другим развлечением была охота на уток, куда мы отправлялись вдвоем с командиром батареи Николаем Вистяком. Это был хороший и добрый по натуре человек, отличный артиллерист. Взаимное желание общения сблизило нас и сдружило. Николай был настоящим охотником и очень переживал, если возвращался домой без трофеев. Я же никак не решался стрелять по птицам. Но хождение по тундре, по болотам, которые надо было обходить; необыкновенные северные цветы, морошка и черника; небольшие озёра, на которых обитали непуганые утки, - всё это было отличной разрядкой.
Большой нравственной опорой служили для меня письма родных и друзей. В них легче, чем в разговоре, можно сказать о чем-то интимном и добром. Очень интересно было узнать, как живут и что делают в это грозное время близкие и знакомые люди. Отец сообщал с фронта:
“Позавчера был в Станиславе проездом из командировки. Прошёл всю Рядянскую улицу, свернул возле почтамта на переулок Кривой, где мы проживали до войны. Признаться, когда я вошёл в дом и нашу бывшую квартиру, волновался больше, чем во время сильных боёв на передовой. Все окна и двери выломлены; в квартире взорваны полы, разрушены печки. По следам бумаг и предметам, можно понять, что там проживали немецкие солдаты. Первый этаж превратили в уборную. Никого из соседей не осталось; все они убиты, их имущество разграблено, а квартиры разрушены. Наш сосед Горвиц убит одним из первых. Лёня Шварц из Галича убит в Станиславе вместе с детьми, а жена его умерла. Сейчас догоняю свою часть, которая продвинулась вперёд. Еду на Бельцы - Яссы”.
“Продвигаемся всё вперед и вперёд. Переживаем счастливое, радостное время. По городам и сёлам Румынии с песней и музыкой маршируют наши части, пленные фрицы бесконечными колоннами идут оборванные, с опущенными головами в тыл, отвечать за свои преступления. Румынское население неплохо принимает нас; у них тоже свои счёты с фашистами и они помогают нам вылавливать врагов”.
Мама писала о своих делах:
Только что, после длительного перерыва, получила письмо от дорогого отца. Он сообщает, что участвовал в освобождении твоей родины - Крыжополя, куда вступил первым и разыскал своего отца. Дедушка чудом остался жив после оккупации проклятых фашистов. Он был в подвале, куда собрали 500 стариков, женщин и детей, согнанных для расстрела перед уходом немцев. В этом подвале нечем было дышать и все старались пробиться к двери, а дедушку твоего, немощного и слабого, оттеснили в дальний угол подвала. Когда людоеды начали стрелять из пулемета, передних убили, а он остался жив и лишь на вторые сутки выбрался по трупам, неделю прятался на кладбище, пока пришли наши части. Когда наш отец вошёл в городок, его встречали со слезами жители и отвели к дедушке, который лежал больной дома. Невозможно представить себе эту встречу.”
“Получила сегодня твой аттестат. Я не в состоянии описать тебе, что я почувствовала, когда мне его вручили. Я очень рада и горда, что сын мой уже помогает материально нашей семье. Я действительно нуждаюсь в этой помощи, но главное, что это свидетельствует о твоём отношении к нам, родителям, о твоих качествах как человека. Сегодня я пошла на базар и на твои деньги купила Белочке редиску, масло, молоко и с болью думала, что мой сын на далёком Севере этого лишён”.
Неожиданно получил письмо от незнакомого человека. На синем “уголке”, который служил во время войны конвертом, аккуратным красивым почерком был указан адрес: “на фронт”.
“Здравствуйте, незнакомый воин” - так завязалась у меня переписка с Соней Радек, дочерью известного репрессированного деятеля Карла Радека. За его грехи, как писала Соня, вся семья была сослана и проживала в г. Челкар, в Казахстане. Трагическая судьба этой души, её откровенные, доверчивые письма ко мне очень волновали. К большому сожалении, переписка наша со временем прекратилась и встреча не состоялась.


20.
В начале сентября ночью командир дивизиона собрал офицеров и объявил приказ: за двое суток подготовить дивизион к перебазированию морским путём на новое место. Началась лихорадочная работа; опоздать было невозможно, корабли задерживать никто не разрешит. Предстояло всё демонтировать, упаковать, ничего не растерять - до каждого гвоздя и каждого листочка. Особенно много трудов было положено на батарее: тяжелые 76-миллимитровые орудия вручную выкатывали из укрытий, боезапас в ящиках извлекался из хранилищ. Люди валились с ног от усталости, но всё было выполнено в срок, всё имущество погружено и доставлено на причал мыса Корабельного, выставлены для охраны посты. Прошли первые сутки, но корабли не прибыли. Развернули для жилья палатки; чтобы заполнить вынужденный перерыв, приказали заниматься боевой подготовкой. Проводил занятия не только по специальности, но и общеобразовательные, чтобы занять людей. Говорил обо всём, что знал от географии до истории и политики. Перед ужином играли в волейбол. Ночью подошли корабли; я со своими людьми и имуществом оказались на тральщике, который сразу после погрузки вышел в море. Стоя на корме я с грустью смотрел на удаляющийся берег; прощание всегда грустно. Из дневника:
“Переход морем. Осмотрел тральщик, проверил размещение своих людей. Качало прилично и многие, особенно девушки, чувствовали себя неважно. Собрал их у трубы корабля, на верхней палубе. Здесь меньше качало и освежал ветер. Прошли мыс Святой Нос. На берегу голые хмурые скалы, потом показался остров Кильдин. Вошли в Кольский залив, позади осталось Полярное, постояли немного на рейде и вот долгожданный берег.”
Высадили нас в бухте Ваенга. Вместе с представителем штаба полка, пошли на разведку. Вокруг голые сопки, болота; ни дороги, ни тропки. Каким-то чудом пешком добрались до колышка, который обозначал запланированное место нашего будущего дивизионного командного пункта.
Задача перед нами стояла не из легких; предстояло своими силами развернуть зенитный дивизион, оборудовать позиции трех батарей и дивизионный командный пункт. Подъездных дорог не было; отсутствовал и причал, что исключало доставку грузов по воде. Была середина сентября, начались ветры и холода. В моём непосредственном подчинении был взвод управления; живые люди требовали непрерывного внимания; их надо было кормить, размещать и круглосуточно знать обстановку, их нужды и проблемы. Решать всё надо было быстро, не откладывая, времени на обдумывание просто не было. Побежали дни тяжелейшей работы. Несмотря на бытовые трудности, прежде всего надо было решать боевые задачи: оборудовать орудийные позиции, проложить временные линии связи, приступить к боевому дежурству. ДКП был развёрнут в утепленной палатке, телефонные линии связи временно прокладывались прямо по земле, без опор. После этого приступили к строительству здания ДКП, казармы и столовой. Лес добывали далеко, брёвна таскали на руках по сопкам. Дни проходили в бесконечных неотложных делах, беготне и суете. С утра проверял подъём людей, расставлял их по работам. Завёл привычку записывать задания на день в тетрадку, а утром, до подъема, ещё раз их обдумывать. Иногда всё шло хорошо и я испытывал большое удовлетворение. Часто что-то не получалось, срывалось и ходил злой. Такую привычку определяться с делами на каждый день сохранил на всю жизнь. Напряжённая обстановка неумолимо раскрывала истинные качества людей, изменяла их взаимоотношения; люди выступали в новом, непривычном виде. К тому же, произошла существенная замена командного состава. Новым командиром дивизиона был назначен капитан Юкаев. Высокий, худощавый, вспыльчивый, он казался после прежнего командира чужим и далёким от наших забот. Вскоре выяснилось, что он был недоволен своим назначением, считая себя обойденным по службе. Семья его, молодая жена и годовалый ребёнок, проживали в Мурманске и он при любой возможности их посещал; службой занимался урывками, ровно столько, сколько требовало с него начальство, лишь бы не было неприятностей. Новый начальник штаба дивизиона старший лейтенант Соннов с рвением приступил к исполнению своих обязанностей. Небольшого роста, щуплый, бледнолицый, он по-мальчишески петушился, ругался, поучал и грозил разжаловать. Я просто не обращал на него внимания и это его бесило. Он имел дурную привычку разносить офицеров в присутствии их подчиненных, чего я особенно не переносил. Всё это осложняло наши личные отношения и усугубляло и без того трудные условия жизни. Вместе с этим, для меня это была хорошая школа закалки характера. Совместная жизнь в офицерской палатке сблизила со многими сослуживцами. Подружился с лейтенантом Решетником. Он оказался развитым, начитанным и думающим человеком; дело своё знал и добросовестно исполнял всё, что от него требовалось. Своей службой он не был удовлетворён, хотел чего-то большего, но не знал, что делать и от этого страдал, вызывая моё сочувствие. Комбат Хаятов возмущал меня неряшливостью; он брал без разрешения чужие вещи, грубо выражался, хотя успешно командовал своей батареей и умел ладить с начальством. Общался по делам и со многими другими офицерами - Ильиным, комбатом Иваном Веремеевым, Николаем Ждановым, Садыковым, младшим лейтенантом Игнатьевым, Маховым, Комиссарчуком, нашим медиком - Марией Ивановной Шаталиной и многими другими. Познакомился со своим непосредственным начальником по специальности - начальником связи полка Игнатовым. Люди все были разные, непонятные и общение с ними, разгадывание их истинных намерений и качеств вызывало во мне острый интерес.
Трудная жизнь на сопках Ваенги сроднила меня со своими подчиненными, фотографии которых я храню до сего времени. Денисов, Туев, Семаков, Фастовец, Галай, Ефимов, Леонтьев, Бутаков, Птицын - все они стали близкими людьми. Они не ныли, не жаловались, а достойно и самоотверженно делали свое дело. Особого внимания требовали подчиненные девушки. Их проблемы не исчерпывались трудностями жизни в условиях, в которых мы оказались после перебазирования. Я чувствовал и понимал, что их страшит будущее. Им уже было больше двадцати лет, война не кончается, впереди полная неопределённость: будет ли любовь, будет ли семья? Но естественные сочувствие и жалость не мешали мне строить свои отношения с ними на единственно правильной основе воинских требований, которые, вопреки бытующим представлениям, не только не исключают, но обязательно включают уважение, человеческое доброжелательство, заботу и ответственность начальника перед командованием, людьми и собственной совестью. Если было необходимо, приходилось взыскивать, наказывать. И был очень рад, когда они не столько боялись меня, но и чувствовали справедливость моих требований, стыдились и краснели за свои промахи и пытались всё исправить. Офицер должен быть требовательным, но справедливым, - эту азбучную училищную истину приходилось постигать сейчас на практике. Вырабатывался свой стиль отношений с подчиненными, которого я придерживался во всю последующую службу и который никогда не подводил. Из девушек особенно запомнились Лазутина, Кузнецова, Лисицина, Подвербная. Сблизился с телефонисткой Клавой Субботиной. Небольшого роста, аккуратная, черноглазая и бесхитростная, эта девушка привлекала не столько своей внешностью, сколько доброй и отзывчивой душой. Она проявляла тактичную заботу обо мне в мелких житейских делах и это вызывало чувство благодарности. Было приятно ощущать симпатию девушки, но ничего грешного в нашей дружбе не было; я не мог позволить себе что-то серьезное, тем более, обмануть её надежды. Очень хотелось читать, но никакой возможности удовлетворить эту свою потребность в это время не было, что огорчало и угнетало меня.


21.
После перебазирования мы перестали быть отдельным дивизионом и вошли в состав одного из полков ПВО. Перед нами была поставлена боевая задача: в составе мощной ситстемы противовоздушной обороны, развернутой на сопках вокруг бухты Ваенга, охранять базирование линкора “Архангельск”, переданного нашей стране англичанами по лендлизу в аренду на время войны. Через несколько дней после прибытия ценой огромных усилий дивизион заступил на боевое дежурство, продолжая одновременно необходимые для дооборудования работы. Немецкая авиация продолжала попытки прорыва к линкору отдельными небольшими группами или одиночными самолетами. По сигналу боевой тревоги я занимал своё место в оперативной комнате у планшета воздушной обстановки. Проверял все линии проводной и радиосвязи с батареями и полком, докладывал о готовности командиру дивизиона. Все зенитные средства системы ПВО были подключены на общую циркулярную линию боевой связи и я ощущал дыхание всей этой задействованной силы, нацеленной на выполнение одной задачи - уничтожения самолётов противника. Ни в какое сравнение с боевыми действиями на мысе Корабельном эта ситуация не шла. Только сейчас я почувствовал себя полноценным специалистом. Мои переживания были в чём-то романтичными, но яркими и волнующими. Это была награда за трудные годы обучения в Училище, осознание достижения моей заветной цели - стать настоящим офицером. Сам процесс совместных воинских действий с товарищами по службе в общем строю; четкость и организованность этих действий - всё это воспринималось как нечто красивое, высокое, вызывало чувство гордости тем, что я по-настоящему участвую в Великой Отечественной войне. Огонь большого числа зенитных средств, сконцентрированных в одном месте, был настолько плотным, что каждый раз возникали споры какая батарея сбила самолёт. Несколько комбатов представляли свои журналы боевых действий, из которых следовало, что именно его батарея сбила самолет. Спор завершался на уровне командира полка. Не обходилось и без казусов. В одну из лунных ночей прозвучал сигнал боевой тревоги. Развернулись, доложили, замерли. С батареи сообщили, что наблюдают приближение большого четырехмоторного самолёта. Летел он на малой высоте и был отлично виден. Самолёт вёл себя как то странно, на запросы условными сигналами ракет не отвечал, блуждал вне законных воздушных коридоров. В ПВО был незыблемый закон: всякий неопознанный объект считается противником. Все понимали, что это не фашистский самолет, выжидали. После нескольких подлётов, самолёт зашёл с кормы линкора и начал к нему приближаться. Командиры дивизионов переговаривались и советовались, что делать. Пока они это делали, на какой-то батарее не выдержали нервы и прозвучал первый выстрел. Не желая отставать, все батареи, в зоне которых был самолет, как по команде открыли огонь. Самолёт начал разрушаться в воздухе, из него на парашютах посыпались люди. Позднее выяснилось, что самолёт был английским и доставлял какую-то делегацию, потерял ориентировку из-за плохой подготовки летного состава.
К концу года наступил явный спад в боевой напряженности. Это позволило всё внимание переключить на дооборудование всего нашего хозяйства. Личный состав разместили в новой казарме. Но предстояло ещё много сделать.
Получил письмо от отца по своему новому адресу.
“Я жив и здоров. Всё продвигаюсь и продвигаюсь, где только не пришлось побывать за время войны! Одних только рек сколько пришлось форсировать: Волгу в Калининской области, Дон, Северный Донец, Днепр, Буг, Днестр, Прут и Вислу. Что же, осталось еще немного - Одер и Шпрее. И если останусь жив, то смогу гордо рассказать своим родным и близким, как я проходил весь этот трудный и победоносный славный путь в рядах Красной Армии от Волги до Шпрее.”
После таких писем мои трудности казались мне совсем незначительными. Отец был для меня примером и я гордился им.
В конце декабря 1944 года произошло совершенно неожиданное для меня событие. К вечеру, когда после утомительного дня я предвкушал долгожданную койку, прибежал сержант Туев и, волнуясь, вручил мне только что полученную телефонограмму на имя командира дивизиона. В ней предписывалось обеспечить срочную передачу дел начальником связи лейтенантом Хляп и направить его в штаб для оформления документов. Я позвонил своему непосредственному начальнику и от него узнал, что направляюсь для учёбы на Курсах в г. Ленинград. Я не верил своим ушам: на учёбу, да ещё в Ленинград! Командира в части не оказалось, надо было ждать утра. Лёг, долго не мог заснуть. Какие Курсы, по какой специальности, на какой срок? Бесконечные вопросы не выходили из головы. Ясно было одно - жизнь моя резко изменяется и не по моей воле; значит, надо спокойно всё выяснить и действовать в новой обстановке. Утром я написал рапорт о сдаче своих дел и первым рейсовым катером отправился в штаб полка, где получил командировочное предписание и проездные документы. Когда я вернулся, подчиненные уже знали о моём скором отъезде. Они поздравляли меня и желали всяческих успехов. Я обошёл всех, кто был в части, прошёл на батарею и попрощался с людьми. Галай, наш главный плотник, добрый и оптимистичный по своей натуре украинский парень, вручил мне подарок - лично им изготовленный фанерный чемодан. Вечером я попрощался с Клавой Субботиной. Она не сдержала слёз, но была искренно рада за меня. Поезд из Мурманска отправлялся рано утром и я последним рейсом катера направился туда. Переночевал у своего однокашника по Училищу Саши Хижего. Он очень завидовал моей удаче, а мне было почему-то жалко его. Утром сел в поезд, где встретил ещё двоих ребят из нашего выпуска. Поезд резко тронулся и быстро набрал скорость. За окном в полутьме замелькали окраины Мурманска, потом всё заслонили сопки. Прощай, Север!              В городе Кеми сделали пересадку и на следующее утро отправились дальше - Петрозаводск, затем Лодейное Поле. За окном поезда сопки, тундра, потом леса; всё в снегу, в морозном убранстве. А колеса отстукивают свой бесконечный ритм. Лежа на верхней полке, ещё и ещё раз переживал происшедшее, вспоминал прощание с близкими людьми и слезы Клавы. И вот он - перрон, город Ленинград.




Глава IV. Переподготовка.
(1944-1945 г.г.)


22.
К концу войны возникла острая необходимость укомплектования кораблей офицерами различных специальностей. Многие из них были в первые годы переброшены с кораблей на берег, многие погибли в боях. Для решения этой задачи были созданы Специальные Курсы Офицерского Состава ВМФ. Целью обучения была переподготовка связистов противовоздушной и береговой обороны в корабельные связисты. Для меня лично такой поворот судьбы был желателен. Если уже служить в Военно-Морском Флоте, то, конечно, - на кораблях,- так я думал. Это главная сила флота, всё остальное - вспомогательное, обеспечивающее; это интересней и престижней. Правда, служить на кораблях гораздо трудней, чем на берегу. Впрочем, размышлять было не о чем, за меня всё решили и я был доволен.
Разместили нас в большой общей казарме с двухярусными койками на Васильевском острове, в Подплаве. Режим учебы был казарменный. Строгий распорядок дня, увольнение в город  два раза в неделю. Но после Севера, после землянок Поноя и палаток Ваенги всё казалось роскошью - улицы, дома, классные помещения, чистые простыни на койке, а главное - возможность учиться. Приёмных экзаменов не было и до начала учёбы в предновогоднюю неделю у нас появилась возможность перевести дыхание и осмотреться. Походил по городу, просто так, без всякой цели; любовался его неповторимым музейным обликом. Был на Невском, у Московского вокзала, у Адмиралтейства, на Дворцовой площади. Вспоминал 1941 год, скитания и переживания того времени. Как давно это было и как я сам изменился! Попытался по имеемым адресам разыскать своих друзей и знакомых. Первым удалось найти Юру Королёва, с которым учился в Энгельской школе и изредка переписывался. К этому времени Юра окончил Военно-медицинскую Академию им. С.М.Кирова и был зачислен в адъюнктуру. Там, в кабинете клиники, я его и застал. Выглядел он солидно, носил звание капитана, а я всё не мог себе представить, что Юра - медик и серьезный человек. Он с энтузиазмом рассказывал о своей специальности, о научных планах, о теме своей будущей диссертации. Вечером я был у него дома, познакомился с его женой Софой и тёщей, довольно энергичной дамой. Домашняя обстановка, теплота и доброжелательность этих людей, обильный стол, - всё это трогало и волновало. Решили поддерживать тесный контакт. Юра рассказал о других наших соучениках и дал мне несколько адресов, в том числе и Лены Свинцовой, которая училась в Ленинградском Университете. На следующий день я посетил её в общежитии, где она проживала в комнате с семью девушками. Поговорили, повспоминали нашу школу, ребят и учителей. В то время я мало встречался с Леной, почти не знал её и сейчас только познакомился как с новым человеком. С удовольствием принял приглашение встретить с ними Новый год. Это был удивительный вечер. Я сидел за столом один среди яркого букета девушек. Выпили, наговорились, натанцевались. Переночевал на чьей-то койке. Утром Лена проводила меня и мы побродили по берегам Невы.
С первых дней января приступили к занятиям. Курс переподготовки включал, в основном, предметы, необходимые для нашего “оморячивания”, будущей службы на кораблях. Всё было интересно, ново и я, соскучившись по знаниям, с энтузиазмом принялся за учёбу. Поставил перед собой задачу - учиться только на высший балл. Это был мой долг благодарности судьбе, которая подарила такую возможность. Повторил заново алгебру, тригонометрию и физику, читал дополнительную литературу по всем изучаемым предметам. Вскоре нас переодели в новенькую морскую форму. Это было приятное событие. Морская форма - это мечта юности, это престиж и чувство собственного достоинства. Замелькали учебные дни. Но энергия молодости требовала своего выхода не только в учебных занятиях. В Подплаве оказалась богатейшая библиотека. Вначале читал бессистемно, всё было интересно: художественная литература, философия, история. Всё, где можно было найти ответы на бесконечные вопросы, которые сводились к одной сути - как устроен мир, как нужно жить, что нужно делать. Чтение дополнялось общением с людьми, знакомыми и незнакомыми, перепиской с родными и друзьями. Это было время резкого скачка в развитии моего духовного мира. Из дневника:
“На танцах в клубе “Первая пятилетка” познакомился с Женей. Вначале она показалась мне скучной, серенькой. Но после того, как разговорились, это мнение изменилось. Женя как-то рассуждает наивно, по-детски, всему удивляется. Она естественна, непосредственна и это делает общение с ней интересным.”
Посетил Юлю Ильяшенко, соученицу по энгельской школе, с которой давно переписывался. Юля была самой красивой и заметной девочкой в классе и к ней тянулись все ребята. Она тоже училась в Университете, жила в студенческом общежитии. Продолжал интересную переписку с Лялей из г. Иваново, которая всё больше удивляла и увлекала меня своим тонким  художественным пониманием мира и умом. Соня Радек также сообщала о своей жизни, хотя интерес к ней постепенно угасал.
Из дневника:
“Перечитал “В людях”, “Мои университеты” и публицистику М.Горького. Потом всё, что было в библиотеке из произведений Л.Толстого”.
Оказывается, его публицистика не менее, а скорее более интересна, чем всем известные художественные произведения. В публицистике Л.Толстой как раз и пытался ответить на те вопросы, которые меня интересовали. Получил представление о проблемах науки, прочитав книгу Кузнецова “О новом этапе в развитии науки”. Крепнет убеждение, что всё можно понять, все вопросы разрешить, заглянув поглубже в книги, накопив знания. Ведь всё это люди уже прошли, передумали, пережили и самые умные из них рассказали в своих книгах. Зачем же изобретать велосипед? Жалко, что времени мало, но ничего; я научился читать по ночам, так даже лучше понимается. Всё должно быть ясно и понятно - где я живу, что вокруг меня, что внутри меня. А самое главное - для чего живу, чего хочу и что нужно делать, как надо жить.”
“Попалась под руки книга Н.Чернышевского “Что делать?” и я её залпом перечитал, хотя мы  в школе проходили. Перечитал и поразился: сколько интересных, новых для меня мыслей! Какие люди, какие характеры! Почему я не вижу в реальной жизни вокруг себя таких людей - добрых, порядочных, умных, честных? Ведь именно сейчас они должны быть в большом количестве, а не одиночками. Или я просто мало знаю и понимаю людей? Мне они кажутся какими-то глупыми, неумными. Ни о чём высоком, чистом не думают; не интересуются серьезными жизненными проблемами. Бегют, суетятся, гоняются за какой-то мишурой, пустотой; делают глупости и даже не замечают этого, не ведают, что творят. Рассуждают пошло и гордятся этим. Молоды? Нет, просто невежественны, мало интересуются, мало читают, мало думают. Наверное, умные, хорошие люди все-таки существуют, - ведь живёт же наше общество и даже двигается вперед. Их просто очень мало и я ещё не вышел на них. Да и как с ними общаться, если я сам ещё не дорос до этого. Сколько во мне слабостей, недостатков! Только сейчас я начал их замечать,а это главное условие совершенствования человека. Без этого невозможно исправлять недостатки. Вот, например, мои отношения с Женей. Встречаясь с ней, чувствую, что она мне не нравится. Тогда зачем хожу по городу, на танцы, делаю вид? Даже поцеловал вчера; это же подлость настоящая. Зачем я делаю то, что самому не нравится? Об этом и говорит Чернышевский: делай только то, что считаешь нужным и правильным, согласно своей совести, а не то, что делают вокруг люди. Попробую за этим следить и этого добиться. Ну, а с Женей -хороший для меня урок; теперь и бросать её совестно, жалко. Буду терпеть, сколько смогу.”
“Завёл себе тетрадку, выписываю в неё из всего читаемого умные мысли. Заметил, что мне удобнее общаться с неумными людьми, разговариваю с ними свободно, чувствую себя умным и доволен. А вот с умными, - не получается; сразу замечал слабость своих знаний и вообще развития, начинаю злиться на себя, замыкаюсь и убегаю. Это точно. Ещё и ещё раз - прав Чернышевский, верна его теория разумного эгоизма. Итак, читать и читать, учиться, побольше думать, иметь свои убеждения, контролировать и стегать себя нещадно, действовать только по своей совести. И всё будет хорошо.”
“По-хорошему расстался с Женей и через неделю познакомился с Луизой. По внешности она напоминает Аню Петунину. Небольшого роста, стройная, с тонкой талией, красивой фигурой. Тоже блондинка с голубыми глазами. Сразу заметил, что Луиза умнее других девушек, есть в ней что-то от петербургских кровей. Она это сама отлично знает, не из скромниц. Вчера пошёл к ней домой, поехали в город, бродили по улицам. Беседовать с ней интересно. Шёл мокрый снег, слякоть. Попали, наконец, в кино, смотрели кинофильм “Актриса”. Близость этой девушки в темном зале, тепло её маленьких рук очень волнует. К чему бы это?”
Невероятно быстро пролетали ленинградские дни. Из дневника: “Главный мой недостаток - отсутствие своего собственного мнения о вещах, людях, явлениях; нет своих убеждений. Прочитаю одно, - кажется всё правильным; прочту другого автора, который утверждает совсем другое, - вроде тоже правильно. Ни с того, ни с сего сделаю ужасную глупость, потом краснею и мучаю себя. Наверное, сейчас и формируется мой характер; может всё нормально, так и нужно? Тогда тем более надо ещё больше трудиться над своим совершенствованием и развитием. Сколько одолею в эти годы, таким и буду человеком.”
“Вчера был суд чести офицерского состава. Судили нашего слушателя, лейтенанта. Имеет несколько боевых наград, а здесь пьет, дебоширит на вечерах, хулиганит на танцах, я не понимаю таких людей. Запомнились слова выступавшего преподавателя о том, что если человек настоящий, порядочный, то чем выше поднимает его общество, тем больше ответственности он чувствует перед ним, а у человека дрянного проявляется всё фальшивое. Это очень правильно: по реакции человека на его выдвижение, положение в обществе можно судить о его истинных моральных качествах.”
“Какое-то гнусное настроение. Надо читать, думать, время неудержимо утекает. А хочется, да, очень хочется одеть шинель, фуражку, добежать до знакомого дома, взлететь на четвертый этаж, позвонить и, сдерживая волнение встречи, замереть в ожидании. Вот откроется дверь и голубоглазая девушка в .домашнем халатике удивленно поднимет свои длинные ресницы и мило улыбнется:
“Разве у вас сегодня день увольнений?”
Фу, какая напасть. И как себя не ругай, а со страшной силой тянет к Луизе. Зачем, почему, - ничего не знаю, хочется - и все!”
“ Был на лекции профессора Энгельсона “Строение Вселенной”. Пошёл на неё не столько из-за интереса к этой теме, сколько для того, чтобы посмотреть на интересного человека. У него мировое имя; небольшого роста, черный, подвижный, в очках. Называет без запинки массу цифр, фактов, фамилий, дат. Сидел и думал: вот они, те люди, о которых я мечтал и даже сомневался в их существовании, люди развитые, эрудированные, интеллектуальные. И оттого по-настоящему красивые. Вот такие, только такие, могут жить настоящей полноценной человеческой жизнью, они и есть - соль земли. Как я невежественен по ю с ними! Ещё и ещё раз, - учиться и учиться, учиться больше, глубже, не отвлекаясь ничем, не жалея себя. Это правильно: учатся не для того, чтобы стать эрудитом, а для того, чтобы стать человеком, научиться правильно жить. Сегодня, сидя на занятиях, догадался, что нужно делать: составить программу своей учебы. Прав Рахметов (Чернышевского) - по каждой отрасли знаний есть всего несколько фундаментальных сочинений; за них и нужно ухватиться. Направления учебы ясны: философия, история, литература. Вперед, без страха и сомнений!”
“Я какой-то наивный идеалист; был убежден, что люди целуются только тогда, когда уверены, что любят друг друга; что девушки сопротивляются и обижаются на притязания нелюбимых ими людей. Не так то все это просто. Чаще всего людям кажется, что они действительно любят, они верят в это и лишь потом догадываются, что то была не любовь, а увлечение. Попробуй здесь разберись!”
“Я часто долго колеблюсь, у меня нет достаточной решительности, даже в малых делах. Решил строго следить за этим и тренироваться. Если решил сделать - сделай, даже если потом окажется, что решил неудачно. Думать нужно до решения, а решил - делай. Хороший это девиз: вперед, без страха и сомнения! Надо чаще его повторять.”
“Много думаю об отношениях с Луизой, о ней самой. Она, безусловно, самая умная и интересная из девушек, которых я знал. И это, как ни странно, меня отталкивает. С ней как-то напряженно себя чувствуешь, надо следить за собой, стараться не показаться глупым. В этом дело. При последнем моём посещении Луиза показала мне кучу писем к ней. Она, оказывается, знает многих офицеров, их жён, любовниц. В письмах - объяснения в любви, восторги, мучения отвергнутых. Она всё это объясняет очень просто: ищу хорошего человека, поэтому часто меняю почитателей. Вчера не мог долго заснуть, мысленно спорил с ней, доказывал и оповергал. А потом вдруг захотелось побежать и увидеть её глаза. Все разумные доводы поблекли, я почувствовал, что в такие минуты готов сделать всё, чего она захочет. Это взбесило меня; как только я начинаю чувствовать чужую власть над собой, мне хочется убежать. Я не могу терпеть, когда я зависим от чьей-то воли, когда не могу делать всё по своему разумению; может это и хорошо. Ну, а сейчас я просто не знаю, что мне хочется, чего не хочется, что нужно, а чего не нужно делать. Прихожу к выводу, что всё это - игра моего воображения, всплески крови. Надо взять себя в руки, заниматься делом; поменьше фантазии, побольше практических дел. Вот что нужно.”
“Глотаю собрание сочинений В.Маяковского. Сколько в нём силы, мощи, оптимизма, жизненной энергии! И  это у человека, который жил во времена тяжелые для народа. Что же должны чувствовать мы, его наследники? Почему мы не живём полноценной человеческой жизнью, не чувствуем величия нашего времени, всей радости своего труда и самой жизни? Почему ещё так много всякой дряни, которая живёт и торжествует? Почему далеко не всегда мы находим в себе силы побороть пережитки прошлого? Прежде всего потому, что мало знаем, мало думаем. А вообще то со мной происходит то, о чём писал А.Блок: “Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном щита”.
После длительных усилий, узнал адрес Изи Рыжика, своего школьного друга, и начал с ним переписку. В своём последнем письме он рассказал о своей военной судьбе:
“Спешу вынести тебе благодарность за присланную  фотографию. Она меня очень обрадовала. Судьба моя сложилась интересно. Мы расстались с тобой в училище им. Дзержинского. Нас быстро, за 3 месяца, подготовили; я получил звание старшины I статьи и с ноября 1941 года оказался на Карельском фронте. Изъездил всю Карелию вдоль и поперёк, на каких только направлениях не приходилось бывать. Участвовал во взятии станции Масельская и дошёл до самого Заполярья. В марте 1943 года послали учиться в  ленинградское Артиллерийское училище, которое эвакуировалось в город Кострому. Окончил его успешно, наградили даже знаком “Отличник РККА”. Правда, у меня его кто-то стащил вместе с гимнастеркой и брюками, но важен сам факт. После Училища попал в Прибалтику, это почти Карелия. Ты себе не представляешь, как упорно сражаются здесь немцы. Сколько раз мы пробовали наступать, а пройдём километров 5-6 и остановимся. У них сильная траншейная оборона, отступать некуда, так что обороняются до конца. Сейчас пишу тебе это письмо с наблюдательного пункта, немцы рядом, в четырехстах метрах. Мы в обороне, но это ненадолго, скоро продолжим это мучительное продвижение. У меня такая должность, что всё время нахожусь с пехотой. Ты пишешь о падении морали и нравов, да, ты прав. Вообще-то мне не до них, не до девушек, их просто здесь нет. Но я насмотрелся на всё это, когда формировался наш полк в месте, которое было ранее оккупировано немцами. Боря, ты представить себе не можешь, что там творится. Мне даже совестно писать, потому что это письмо будет читать цензура, а там есть молодые девушки. Ты, Борька, не представляешь, как я за это время отупел. В компаниях вообще не бывал с тех пор, как мы с тобой выехали из Станислава. Но это всё пустяки, быть бы целым, а это очень маловероятно. Ну, вот, товарищ немец начал стрелять по моему местоположению. Пора кончать писание этого длинного послания. Боря, пиши такие же подробные письма. Пиши обо всём, даже о самых незначительных мелочах, твои письма для меня очень дороги. Целую, Изя.”
Я был рад за своего друга, рад, что он жив, что он непосредственно сражается на фронте. Я горжусь своим самым близким человеком, дружба с которым продолжается до сего времени.
В эти дни получил письмо от отца. Трудно было осознать, что мой папа дошёл до Германии.
“Нахожусь на германской земле. Да, сын мой, я принимал активное участие в последних великих битвах. Польша далеко позади и большая германская река тоже позади. Остался прыжок через Шпрее. Чем глубже продвигаемся, тем больше встречаем населения. Есть с ними о чём поговорить. С одними - на словах, а кое с кем - пистолетами. Во многих домах встречаются наши русские вещи, даже стулья наши, одеколон “Кармен” и т.п. Интересно наблюдать, как немцы стараются показать, что они не виноваты, что во всём виновен Гитлер один, что они сами - чуть ли не коммунисты. Один немец показал мне книги о Ленине и Сталине на немецком языке, но стоит только с каждым подольше побеседовать или порыться, как находишь следы злодейства, если не его самого, то его сына, брата или отца. Настал час расплаты. Они расплатятся за миллионы жизней, за всё, ими совершённое, за мою сестру с маленькими детьми, за наши разбитые жизни.”
Из дневника:
“Завтра последний день учебы. Потом экзамены, практика, - и прощай СКОС! Так привык к Ленинграду, кажется, что жил в нём всю жизнь, а не эти четыре месяца.”
“Сдали первый государственный экзамен по радиотехнике. Торжественная обстановка, красная скатерть на огромном столе, пять членов комиссии. Я не дрожал, был уверен в себе и ответил хорошо. Председатель комиссии, московский адмирал, даже удивился; наш начальник факультета пояснил: “Это наш отличник”. Это было приятно слышать.”
“Готовимся к первомайскому параду на Дворцовой площади. Ежедневные тренировки, войска, шум, оркестры и ко всему - солнечная погода. Нашим Курсам вручили знамя части. Вручал адмирал Кузнецов, всё было торжественно и красиво. Стоял в общем строию молодых своих товарищей и глубоко переживал происходящее. Сдал на пятерку экзамен по тактике, а на следующий день встречали праздник. Белые перчатки, белые фуражки, кортики, блеск погон, наград и марши духового оркестра. Огромная площадь, залитая ласковым майским солнцем, заполнена стоящими в идеальном порядке войсками. Академии, морские части, летчики, армейцы, нахимовцы. Командующий парадом генерал-лейтенант докладывает маршалу Советского Союза Говорову. У него отличная крепкая фигура, бравый вид, усики, неисчислимые награды. Во весь дух отвечаем на его приветствие: “Здравия желаем, товарищ маршал Советского Союза!” и затем - троекратное “Ура!”. Потом прохождение мимо трибун; головы подняты, строй сжат, чувствуешь локоть соседа, осознаешь себя частицей единого целого, - мощного, несокрушимого. Прекрасное чувство! Далее прошли по Невскому проспекту. Командир колонны приободрил: “Покажем себя рабочему народу!” И сразу подтягиваешься, распрямляешься. Толпа людей расступилась, они от души аплодировали и что-то кричали. Под ярким солнцем, в праздничных нарядах, эти люди были близкими и родными, хотелось - всех перецеловать. Да, безмерно счастлив человек, честно служащий своему народу и чувствующий ответную благодарность людей. В эти минуты я понял, что стоит всё терпеть, преодолевать все невзгоды, если в награду ощущаешь благодарность людей, осознаешь свою нужность. Это и есть истинная человеческая радость. 5 мая сдал последний экзамен. Задача выполнена - все пятерки. Правда, особо хвалить себя не за что, просто учёба давалась мне не очень большими трудами. Но надо честно признать, что остальное время я сумел использовать довольно плотно.”
“Забежал вечером к Юре Королёву домой. Выпили, поговорили, попрощались. Хороший он парень, хотя и не простой, какой- то уж слишком приземленный. Был у Луизы, она приболела, лежала в больнице. Что она думает обо мне? Наши отношения как-то изменились; я чувствую, что дело идёт к концу. И всё-таки, так хочется её видеть! Что тут поделаешь?”


23.
Из дневника:
“7 мая вступил на палубу крейсера “Киров”. Началась наша морская практика; это для меня историческая дата. Хватит - теоретизировать, мечтать, воображать, - посмотрим реальную жизнь, проверим себя на прочность. Первый приём оказался не очень любезным, - нас продержали на верхней палубе под дождём часа два, после чего разместили в тесной каюте на 6 коек, - грязной и неуютной. Сейчас уже привыкаю; заметил, что человек по своей натуре консервативен, это я проверил на себе. Всегда при смене обстановки как-то плохо себя чувствуешь; старое кажется хорошим, а всё новое - пугающим, тревожным. Нужно научиться подавлять в себе это ощущение, быть уверенным, что будущее будет хорошим, что всё устроится. Офицеры корабля смотрят на нас, “салаг”, с улыбкой превосходства: понюхайте, покрутитесь, может быть из вас что-нибудь получится. Руководитель практики поставил нам задачи, познакомил с командиром боевой части связи. У меня такое впечатление, что они оба не собираются глубоко вникать в наши проблемы и плотно опекать нас.  Это отлично, значит  будет самостоятельность, будет свободное время, а это главное для меня. Составил для себя программу на время практики: изучить устройство корабля, всю технику по связи до тонкости; познакомиться с офицерами, общаться с ними, перенимать всё, что можно; поговорить с матросами, узнать, как они живут, о чём думают; вечерами и ночами читать литературу; выполнять свой личный распорядок, физзарядка и холодный душ ежедневно - обязательно, планировать дела на каждый день.”
“9 мая в три часа ночи меня разбудили ребята. Корабельная трансляция многократно повторяла потрясающую новость: кончилась война, победа! Мы перецеловались, вышли на верхнюю палубу. Не верилось, никак не доходило до сознания - окончилась война. Уж слишком долго она длилась, к ней так привыкли, что казалось по-другому и жить нельзя. До утра не мог заснуть. Что дальше будет с моей страной и со мной? Именно так – со страной и со мной. Это не гипербола и не мания величия. Какой бы я ни был маленькой крупицей, моя жизнь теснейшим образом связана и определяется тем, что происходит в стране.
Какой итог войны для страны? Неисчислимые потери, утраты, великое горе людей; невероятно большая цена за победу. Но то, ради чего боролись и умирали миллионы совершилось: мы победили! И, несмотря ни на что, мы сейчас сильнее, чем были до войны. Советский Союз стал величайшей мировой державой, без него невозможно решать все мировые проблемы. Мы не на словах, а на деле стали во главе человечества. Нет сомнения, что вся наша военная мощь будет переведена на мирные рельсы, всё будет восстановлено и обновлено на современном научном и техническом уровне. Наступило время всё делать на благо наших людей. Война изменила и самих людей, их отношения. Они стали ближе друг к другу, роднее; люди убедились, что только вместе, только сплоченно, организованно можно делать невозможное, решать величайшие задачи. Любого незнакомого человека на улице я чувствую своим близким соотечественником. Это так и есть, - мы являемся единой двухсотмиллионной семьей. И пусть ещё много людей непонимающих, неумных и даже дрянных, - людей настоящих, хороших, разумных, порядочных становится всё больше. И это движение прогресса никакими силами не остановить. Итак, мы выстояли, победили и готовы шагать вперед. Ну, а что делается на моем личном фронте? Главный мой итог - я остался жив. Это не моя заслуга, это моя судьба. Столько полегло людей, а я остался жив. Об этом и надо помнить всю жизнь, в самые тяжелые её дни. Что бы ни произошло, я уже вознаграждён. Я выдержал испытание на прочность, перенёс трудности этих лет. Мне не надо краснеть за своё поведение, - я не прятался, не трусил, не подличал, не жил за счёт других. По большому счёту, всё было честно и порядочно и я горжусь этим. Война преобразила меня; я вступил в неё прямо из школы 17-летним мальчишкой, неопытным и мечтательным; несмотря на все повороты судьбы, я нашёл своё место в жизни. Я связал свою жизнь со службой в Военно-Морском Флоте. Соответствует ли это моему характеру? Да, я люблю порядок, ясность, четкость; я уверен в нужности и высоком назначении этой профессии, её благородстве. Сейчас я поднялся ещё на одну ступень - я стал морским офицером. Я еще не испытал себя в трудностях повседневной морской службы на кораблях, это предстоит сделать в ближайшее время. Увидим, что получится. Итак, всё хорошо, всё правильно. Вперед, без страха и сомнений!”
Из дневника:
“Вечером, в день Победы уволился с корабля. Прибежал к Луизе, поехали на Дворцовую площадь. Громадная толпа народа, танцы, выступления артистов, кино прямо на улице, прожектора, ракеты всех цветов; ликование людей, восторженное, от души; незнакомые люди обнимают и целуют, благодарят. Вернулись домой и вместе с бабушкой отпраздновали за столом. Долго и интересно беседовали. Луиза всё больше открывается. Она совершенно по-другому воспринимает политику, жизненные цели людей. Меня она, наверное, считает неопытным птенцом, который начитался книг, всему поверил и теперь пересказывает чужие мысли. Переубедить её невозможно, да и не хочу этим заниматься. Она заставляет меня о многом думать, многое чувствовать. И за это - спасибо ей.”
“Вечера  нашёл на корабле укромное  местечко, где можно устроиться и на ночь. Прочёл “Морского волка” Джека Лондона. Почему-то сейчас он мне нравится меньше, чем раньше. Переживания его героев, события кажутся мелкими, незначительными по сравнению с современными делами. Пристроился читать после отбоя на полубаке, под корабельным огнем. Отлично; виден рейд, погода тихая, теплая, лишь легкий ветерок доносит какие-то незнакомые запахи моря.”
“Прочёл Стендаля “Красное и чёрное” и “Жана Кристофа” Р.Роллана. Нужно посерьезней взяться за французов. У них хороший язык, они духовны и остроумны. Какие впечатления от этих книг? Самое существенное - поражает богатейшая внутренняя жизнь всех героев и действующих лиц. Для Кристофа вся его жизнь - это не события, действия, а раскрытие его душевных переживаний, жизнь духа. У всех ли людей так? Наверное, нужны определённый уровень развития человека, его культура. Дух не может родиться и существовать на пустом месте, ему нужна плодоносная почва. С другой стороны, если всё внимание человека направлено только на себя, если он не интересуется другими людьми, всем внешним миром, - не обедняет ли это его жизнь? Здесь есть о чём подумать. Сразу после этих книг прочёл “Как закалялась сталь” Н.Островского. В этой книге явно слабы художественные достоинства, язык, но зато много интересных мыслей. Сейчас у нас выросла целая плеяда литературных героев и живых людей, с которых можно и нужно брать пример в своей жизни: Корчагин, Давыдов, Шахов, Киров, Дзержинский и т.д. Главное в жизни у них - быть в строю, делать полезное для людей. Эти герои отдали свои жизни для будущих поколений. На их долю выпали только страдания, жертвы, борьба, боль; это они голодали, падали на полях революционных битв, выгребали своими руками грязь старого проклятого общества, не имея возможности пользоваться благами жизни. И делали это сознательно. Вообще-то, это поистине святые люди. Неужели и нашему поколению надо так жить? По-моему, нет. У нас другие исторические условия. Построено новое общество, новое государство; заложены новые основы справедливых, человеческих отношений людей. Наша задача - укреплять это общество, совершенствовать его, всеми силами способствовать тому, чтобы оно умнело и богатело. Надо научиться жить полнокровной и полноценной жизнью, жить и для людей, и для себя, и для своих детей. Почему мы, молодые люди, всего этого не понимаем, не осознаем? Потому что не знаем истории, не знаем как жили и чего хотели наши отцы и деды, как всё это в действительности происходило. Где же здесь преемственность поколений, без которой всё обрывается, всё рушится?”
“Каждый день, с каждой прочитанной книгой открываю всё новые Америки. Общеизвестные истины перевариваются и по-новому укладываются в моём сознании. Хочется всё сразу прочитать, за всё сразу взяться и всё сделать. Читаю и Диккенса и Кирова, Бальзака и Коммунистический манифест, “Анти-Дюринга”, газеты и стихи. Интересуют все события, происходящие в мире, в стране. Занятия идут нормально. Физкультура и холодный душ делают своё дело; привык к этому режиму, чувствую крепкое свое тело, какой-то душевный подъем. И радуюсь этому. Так держать!”
« 18 рабочих дней, проведенных на борту корабля, вырвался в город. С каким нетерпением и удовольствием приближался на катере к Ленинграду! Так и хотелось подогнать его; и вот - город. Каким он кажется прекрасным после разлуки! Замечаешь каждую мелочь, на которую прежде не обращал внимания: нарядные трамваи, зелень деревьев, обновленные фасады зданий. Все девушки выглядят красивыми, все люди - хорошими. В таком настроении побежал к Луизе. И вот удар, - она с подругой собирается в театр, их пригласили новые знакомые, два уже не очень молодых офицера. Еле сдерживая себя, я сыграл роль невозмутимого человека и вежливо распрощался, пожелав успеха. Всё было кончено. Нет, Луиза, нам не по пути. Ты, после знакомства и перебора десятка-другого поклонников, найдешь мужчину, который будет поуши влюблен, которого можно будет водить за нос как тебе угодно. Выйдешь замуж, устроишь свою жизнь. Муж будет плавать, приносить зарплату, ты будешь её тратить и периодически мило улыбаться, продолжая эксперименты с сердцами друзей, оставшихся на берегу. Ты не поднимешься выше этого, не поймешь, где и в какое время живешь, что происходит вокруг, что было и что будет в этом мире. Так жили очень многие люди и некоторые поняли, что жить так на свете скучно. Ну, а я? Я найду себе подругу по себе - умницу, скромницу, без лжи и притворства, с которой можно обо всем поговорить, вместе радоваться и грустить не только о делах домашних, но и о чём-то более возвышенном. Прощай, Луиза!”
“Законспектировал биографию В.И.Ленина; яснее стала общая панорама истории. То же делаю с биографиями Чернышевского, Белинского, И.В.Сталина, Дзержинского, Калинина. В этом сейчас задача: не входя в тонкости и подробности, получить понятие об общей картине, охватить целое, построить каркас своих целостных знаний. А потом уже заполнять его конкретикой. Привык работать по ночам; получается хорошо - тишина, все спят, никто не мешает, условия идеальные. Это великое счастье, когда тебе не мешают делать то, что очень хочется.”
“Вчера сошёл на берег. Деревья уже распустились и Кронштадт, это чудо морской истории, утопает в зелени. Ночи светлые; запахи земли, зелени и моря смешиваются, волнуют и радуют. Был на открытии парка. Масса людей, большинство матросов. Не утерпел, пошёл на танцы. Пол деревянный, неровный; люди толпятся, шумят, много выпивших. Но всё равно хорошо. Чувствуешь себя свободно, болтаешь с девушкой о чём угодно, не напрягаясь, не взвешивая каждое слово. Как-то всё естественней, проще и человечней”.
“Разговорился после отбоя с дневальным. Он рабочий, металлист, дослуживает второй срок, - война заставила. Плотный, скуластый, красивый. Преодолев стеснение, поговорили по душам. Он рассказал о своей семье, о своей жизни. У него ясная жизненная позиция:
“Что нужно нормальному человеку? Иметь хорошую работу, заработок, хорошую семью, жить по-человечески. Не знаю, наверное, не повезло мне, ничего хорошего в своей жизни я не видел. Одна борьба, одни трудности, одна погоня за хорошим будущим”.
Да, похоже, что это не просто неудачник; это, скорее, судьба целого поколения. Здесь есть о чём подумать.”
“ Вчера был в Ленинграде; спешить некуда, никто не ждёт. Вроде и легче, вроде - грустнее, какая-то пустота. Нашёл однокашника по Училищу Толю Шепельского, нашего запевалу. Он такой же – низенький, круглый, живой и остроумный.  Был занят своими делами, поговорили на ходу. Потом навестил Юру Королева - тоже весь в делах, не до меня. Посетил выставку “Героическая оборона Ленинграда”. Трудно, невозможно себе представить, что здесь происходило, что перенесли люди в блокадном городе. Никаким воображением здесь не поможешь, если сам не пережил  эти ужасы. Вспомнил стихи О.Берггольц, симфонию Шостаковича. Всё это посильнее трагедий Шекспира. С Гогой Стопани посетили Эрмитаж. Великолепие всего потрясает; только сейчас я начинал воспринимать и чувствовать красоту картин, скульптур, вещей, музыки. Отчего это зависит? От воспитания, от образования, природных качеств, настроя души? Наверное, от общего кругозора, уровня развития. Пару лет назад я бы подобное не чувствовал. В трамвае случайно повстречал техника-лейтенанта Карасева. Посидели, вспомнили как в Поное вместе бродили по берегу реки, мечтали вырваться с Севера. У него жена оставалась в Ленинграде. Как давно это было! И вот он дома, доволен, счастлив, а счастливые люди всегда добрые и красивые.”
“15 июня сдали экзамены на корабле, все пятерки. Стало легко и свободно - учёба на Курсах успешно завершена. Перебрались в родной Подплав. На следующий день в строю прочли два приказа. Первый - о присвоении звания лейтенанта корабельной службы. Я стал дипломированным морским офицером; просветы на погонах теперь черные, на рукавах кителя – золотые нашивки, на фуражке - золотые украшения. Второй приказ – о направлении меня для дальнейшей службы на Северный Флот. Это совпало с моим желанием, Север мне ещё не надоел. Лучшего места для проверки своих волевых качеств не придумаешь. Прощай, Ленинград”



Глава V. Дальнее плавание.
(1946-1947 г.г.)

Все  дни учебы я мечтал попасть хотя бы на несколько дней домой, повидать родных. Это чувство еще усилилось после окончания войны. учёбы. Ждать первого за всю войну  войну очередного своего отпуска сразу по прибытию на новое место  службы не приходилось. Поэтому созрела дерзкая идея попытаться заехать домой по пути на Север. При получении предписания упросил продлить мне время прибытия на два дня. Проблема осложнялась тем, что для проезда по железной дороге требовалось иметь разрешение, без которого билеты не выдавались. До Москвы удалось добраться благополучно, в кассе не обратили внимания на пункт назначения в моём предписании. Но на саратовский поезд, несмотря на все старания, билета мне не дали. Решил ехать без билета, надеясь на чудо. При первой же проверке контролерами билетов, начались неприятности. Никакие объяснения не помогали. Сочувственно и уважительно, но твердо мне предложили покинуть поезд на первой остановке. Отступать было некуда и я решил бороться до конца, хотя и чувствовал себя виноватым. В Тамбове я вышел на перрон, а когда поезд тронулся, заскочил на ходу в другой вагон. Меня начали разыскивать по всему поезду и несколько часов я простоял в тамбуре. Почувствовал себя преступником, за которым охотятся. Дело принимало детективный оборот. В Кирсанове переждал остановку и снова запрыгнул в другой вагон. Откровенно рассказал проводнице, молодой девушке, свою историю. 0на, как мне показалось, посочувствовала мне и согласилась разместить меня в служебном купэ. Когда поезд остановился на станции Ртищево, последней остановке перед Саратовом, проводница закрыла меня на ключ. Через несколько минут двери открылись и передо мной оказался военный патруль во главе со старшим лейтенантом. Это не гражданские контролеры, и я был вынужден взять свой чемоданчик и следовать под конвоем. Комендант, грузный усатый капитан, учинил настоящий допрос, изучил мои документы, заглянул в чемодан. Поезд давно ушел; у меня забрали предписание и до выяснения поместили в офицерское общежитие. Утром осмотрел Ртищев. Настоящий провинциальный городок: домики, садики, зелень. Парикмахерская с салфетками не первой свежести, сонными мастерами; небольшой базар; прямо на заросших травой улицах играют детишки. В середине дня разговаривал с комендантом гарнизона. Я откровенно обо всём рассказал. Майор внимательно выслушал, возвратил мне документы и приказал прибыть к нему в 19 часов. Я понял, что отпускать меня ему уже неудобно, а держать - значит не избежать всяких хлопот: звонить, уточнять мою личность, выдать проездные документы на обратный путь и т.д. Поэтому я побежал на станцию и сел в тамбур товарного поезда. Там же оказался какой-то демобилизованный солдат. Была лунная ночь, поезд весело постукивал колесами, я представлял себе скорую долгожданную встречу. Всю дорогу пели песни, то по очереди, то вместе. Ночью прибыл в Саратов, передремал на вокзале и первым трамваем добрался до Волги. Было солнечное свежее утро. Три удара колокола - и катер отчалил. Вот она - коренная Волга, ширь, простор, речной резкий воздух. Сколько воспоминаний, сколько мыслей появляются в такие минуты! Добежал до маленького домика на улице Горького. Калитка закрыта, пришлось долго стучать. Открыла соседка по двору; вбегаю в дом - все на месте: мама, Белочка, бабушка, тётя Дора и её отец. Родные мои, сколько радости!”
Из дневника:
“Долго говорил с мамой. Она изменилась, постарела и мне её очень жалко. Сколько пришлось ей пережить в эти страшные годы! И она выстояла, кормила всю семью, работала тяжело, днями и ночами. Теперь она мечтала только об одном, - чтобы побыстрей возвратился с войны наш отец и семья зажила мирной спокойной жизнью. Мною она гордилась и это была моя наивысшая награда. Достала из тумбочки завернутую в полотенце папку с документами и письмами и показала мне письмо моих товарищей по учебе  в  Училище.
“Уважаемая Татьяна Исаевна и Белочка!
Это письмо пишут Вам курсанты, товарищи Вашего сына по учёбе. Мы решили написать Вам письмо и рассказать, как живёт и учится Ваш сын Борис. С самого начала учебного года он показал себя серьезным трудолюбивым курсантом, хорошим товарищем, активным комсомольцем. Все контрольные работы и полугодовые экзамены он сдал на “отлично”, пополнив семью отличников нашего Училища. Борис не только сам хорошо учится, но и заботится об успеваемости всего подразделения. Курсантам, которые обращаются за помощью к нему, он даёт ясные и толковые ответы на вопросы по специальности и общие вопросы. Ваш сын избран в бюро комсомольской организации нашего подразделения. Мы уверенны, что Борис станет образцовым офицером нашего Военно-Морского флота, в совершенстве знающим свою специальность, умеющим бить врага наверняка. Мы благодарим Вас, Татьяна Исаевна, за то, что Вы сумели воспитать такого сына. Вы можете законно гордиться им.
С приветом, 21 подпись”.
Мама рассказала, как была рада этому письму, как показывала его товарищам по работе, родным, знакомым и соседям. Мама даже заплакала от этих воспоминаний, а я подумал о том, как много значат добрые слова в нашей жизни.»
Из дневника:
“Вечером был у Елизаветы Даниловны, нашей школьной мамы. Она обрадовалась моему появлению: “Боря, живой, да какой бравый, какой красивый!” У ней всё по-старому: тот же дворик, домик, та же комнатка с той же люстрой, какая красуется на всех фотографиях наших школьных встреч. Только постарела заметно, стала какой-то маленькой. После неё забежал к учителю физики, Василию Александровичу Федорову. Старик вряд ли помнит меня, но мы отлично поговорили обо всём, - о школе, ребятах, Англии и Японии, кораблях и Училищах. Он был рад, глаза слезились, у меня щемило сердце.
На следующий день пошёл с Белочкой в её детский садик улаживать вопрос о её “прогуле” по случаю моего приезда. Мы шли по улицам, она крепко держала меня за руку, я был счастлив. Она гордилась мной: “Теперь меня мальчишки не тронут!” Успел навестить ещё Веру Трушину, зашёл на улицу Скучную, которую переименовали в честь героя войны Волоха. Заволновался, когда увидел калитку, наш двор, старый сарай, на чердаке которого я держал голубей. Забежал к Жене Санникову. Он ранен на войне, хромает, потолстел, решает куда пойти учиться. Уже к вечеру этого незабываемого дня пошёл на улицу Театральную к Нине Вдовенко. Дверь открыла её мама, Полина Яковлевна. Нина, в домашнем простеньком платьице, у дивилась моему появлении и провела в маленькую чистенькую комнатку. Только сейчас, разговаривая с ней о ребятах, учителях, их судьбах, я понял, что совершенно не знаю её, да и не знал раньше. Училась она в другом классе, на год младшем; встречались изредка на волейбольной площадке. Иногда у меня возникало желание подойти, заговорить, но мешала робость. А она, кажется, вообще не замечала меня, дружила со многими старшеклассниками.
“А ведь я был, кажется, влюблён в девочку Нину, особенно в пионерлагере. Только разговаривать с ней никак не решался”, - сказал я.
Она засмеялась:
“Правда? Я тоже как-то чувствовала необычность наших отношений”. Мы прогулялись по парку, много болтали и мне было хорошо. Проводила до зеленой калитки. Ночная прохлада приятно освежала, мы молча стояли и никак не хотелось уходить. Я привлёк её к себе и крепко поцеловал. На следующеё утро, отправляясь в Саратов, я забежал по пути на улицу Театральную и попрощался.»


 25.
Я  опаздывал на службу уже на много дней и решил добираться до Москвы на самолёте, хотя раньше летать на самолётах не приходилось. Рейсы эти только открылись и удалось приобрести билет довольно просто. Прибыл в аэропорт и здесь оказалось, что рейс задерживается до следующего утра. Стало досадно, потеряны ещё одни сутки, но делать было нечего. Устроился в гостинице для пассажиров и проспал до вечера. Прогулялся, забрался на ближнюю горку откуда был виден город Саратов, Волга и где-то там, за дымкой, - Энгельс. Стоял и думал. Я не сожалел о том, что решился на эту поездку. Конечно, это нехорошо, это нарушение дисциплины, что противно моей душе. Но я искал и находил всяческие оправдания; к тому же, даже был доволен, что не растерялся в необычной обстановке и, несмотря на всё, совершил задуманное. Все эти встречи с родными, знакомыми, с городом моего детства были отдушиной, разрядкой после напряжённой учёбы. Я готов был понести заслуженное наказание.
Из дневника:
“Всё время вспоминал Нину. После ленинградских уроков я сам себе не верю. Может быть, я не способен по-настоящему любить, а только увлекаюсь каждый раз? Всё, что было до сих пор – одни увлечения? Это точно - я ещё в жизни никого не любил. А чем любовь отличается от увлечений, как их различать? С Ниной всё как-то по-другому. С ней связаны воспоминания о школе, о детстве. И вместе с тем, она совсем незнакомая, неизвестная, загадочная. Она обладает многими качествами, которые я уважаю в девушках. Жалко, что мы так мало времени были вместе и не имели возможности познакомиться поближе. Всё время вспоминаю тот поцелуй у калитки и её глаза”.
В Москве пришлось снова ждать почти сутки, чтобы сесть на поезд Москва - Мурманск. И вот он - перрон Мурманска. Из дневника:
“Отнёс вещи к Саше Хижему. Он в очередной раз сидит на гауптвахте. Навестил его, приободрил. Потом отправился в Ваенгу. До родного ДКП было далеко добираться, поэтому добежал до ближней батареи. Ребята с трудом узнавали меня; сел за телефон и с волнением перезвонил всех, с кем можно было говорить: Туев, Кузнецова, Жданов, Хаятов, Андреев, Субботина. Все по-доброму завидуют, желают успеха. На катере добрался до Полярного.”
Положение моё было довольно щекотливым. Я опоздал на 5 суток. К тому времени многие офицеры стремились всеми путями после окончания войны навестить своих родных и это явление стало массовым. Командование издало два грозных приказа, в которых предупреждалось о тяжёлых последствиях таких нарушений. Мне всё это объяснили в штабе флота, куда я прибыл за назначением.
“Идите в гостиницу и ждите решения командующего флотом, я вам не завидую,” - обрадовал меня кадровик.
Прошло два тревожных дня. Я глубоко переживал случившееся. А вдруг под горячую руку, как это часто бывает, не только накажут, а демобилизуют? И вся моя служба так позорно окончится?  Об этом нестерпимо было думать.
“Вам повезло, - сказали в отделе кадров. - Сейчас срочно требуется связист в отряд кораблей, поэтому взыскание получите после выполнения спецзадания. Немедленно отправляйтесь к новому месту службы”.
Не веря себе, что всё обошлось и совершенно не представляя, куда назначен, я взял предписание и побежал на причал. Назначен я был связистом 78 Аварийно-спасательного отряда кораблей, который входил в состав Аварийно-спасательной службы Северного Флота. Базировался отряд на мысе Дровяное в районе Мурманска, на противоположном берегу Кольского залива. Представился командиру отряда капитану 3 ранга Кулагину и начальнику связи Аварийно-спасательной службы Красникову. Выяснилось, что на днях должна выйти в дальний арктический поход специальная экспедиция и я включен в её состав. Я воспринял это с большим энтузиазмом. Поход в Арктику, - об этом я даже не мечтал. Это безусловно лучше, чем попасть на эсминец, без конца стоящий у причала. Это большая удача, возможность посмотреть настоящий Север, оморячиться, решить задачу, которую поставил перед собой - проверить себя в корабельных условиях.
Приступил сходу к подготовке, попутно знакомясь с обстановкой и людьми, организацией отряда. Был в Полярном для инструктажа и получения документов по связи. Здесь мне вручили медаль “За оборону Советского Заполярья”. Это была первая награда и она осталась любимой из всех последующих.        Побежали суетные дни подготовки к походу. Нужно было успеть всё проверить, - материальную часть на всех кораблях, получить на складах запасное имущество, а самое главное - познакомиться с людьми. Из дневника:
“Сегодня праздник - день Военно-Морского Флота, но праздновать не приходится, - последние дни, бегаю по интендантам, прошу, требую, “выбиваю” необходимое для экспедиции. Вчера поселился на нашем флагманском спасателе “Бризе”. Каюта на двоих со штурманом. Пришли в Ваенгу. Пока “Бриз” кружился на рейде, уничтожая девиацию, перебрался на другой наш корабль - “Герцен “. Проверил на нём готовность к походу; радиостанция работает неустойчиво, документы не откорректированы. Пришлось всё приводить в порядок, подавляя в себе желание отчитать лейтенанта за неисполнительность. Часа в три ночи подошёл “Бриз”, перебрался на него и сразу лёг на свою койку. В пять часов разбудил вестовой: прибыть к командиру. Командир отряда провел последнее совещание, выдал каждому указания. Потом состоялся торжественный подъем флага, поздравление командира перед походом. Смотрел на лица матросов, никого не знаю, но это мои товарищи, с которыми предстоит идти на дело, которое до войны считалось героическим. Вспомнил папанинцев, челюскинцев, седовцев. Итак, приближается что-то важное и серьезное. Вперед, без страха и сомнений!”


26.
Задача Карской экспедиции, как она именовалась по документам, заключалась в обнаружении мест затопления кораблей и судов во время Отечественной войны, обследовании их состояния для принятия решения о целесообразности последующего их подъема. В экспедиции участвовали корабли нашего отряда спасательные суда “Бриз”, “Герцен” и “Заря»; буксир, три водолазных бота. Кроме этого, были приданы из боевых соединений Флота два больших охотника с гидролокаторами для обнаружения подводных объектов. Это были добротные мореходные деревянные канадские корабли. Моя задача заключалась в обеспечении надёжной связи между кораблями внутри отряда и нашего флагманского корабля со штабом Флота в Полярном.
Первым пунктом захода на нашем пути оказалась знакомая мне Иоканьга. Во время перехода обживался на “Бризе” в новых для меня условиях. Корабельный распорядок, маленькая каюта, двухъярусная койка; уютная кают-компания, ходовой мостик; трапы, поручни, узкие проходы, корабельные звуки и запахи - всё это надо было прочувствовать и ко всему привыкнуть.       Из дневника:
“Палубное хозяйство освоено, - в смысле его назначения и расположения. Спускался в машинное отделение. Духота, жара, шум, запахи масел и жженного железа. Потные машинисты на своих постах любовно поглаживают, подмазывают, обтирают ветошью свою машину. Познакомился с корабельным доктором, молодым светленьким лейтенантом с бородавкой на щеке, Василием Васильевичем. Он понравился своей мягкостью и скромностью. Вечно сидит у себя в каюте, копошится, много читает. Всё хозяйство у него в полном порядке - бутылочки, баночки, порошки; всё разложено по своим местам. Больных обслуживает с удовольствием, по всем правилам, не спеша, с чувством и толком. Всё свободное время сидит за книгами. Радиорубка на корабле тесная, но удобная. Имеется весь набор корабельных радиостанций всех диапазонов. Экипаж “Бриза” укомплектован в основном, не кадровыми офицерами, а специалистами из гражданского морского и рыбного флотов. Все они опытные, много лет проплавали на Севере. Командир корабля - капитан-лейтенант Колонистов, своеобразный и интересный человек.”
В Иоканьге простояли сутки. Добрали всё, что можно было добыть. Я выпросил у начальника связи базы капитана 3 ранга Рашкина запасное имущество, ещё раз сверил документы, поговорил непосредственно с радистами, с которыми предстояло работать, - это лучший способ подготовки. Утром вышли из Иоканьги. Из дневника:
“Вот оно легендарное, безбрежное Баренцево море, окраина Северного ледовитого океана. Нам везёт, погода стоит отличная, легкий ветер, небольшая ленивая волна, серое небо, прижатое к воде. По утрам туман, не сплошной, а полосами. Между ними, как сквозь щели, прорываются ослабленные лучи северного солнца. Вода, в зависимости от освещения, изменяет свой цвет от темно-зеленого до синеватого. Видел в море спину касатки, иногда появляются чайки глупыши. Сегодня одна чайка минуты три сопровождала нас, повиснув над мостиком и разглядывая черными, как смородинки, глазами что делается внизу. После изучения корабля и сдачи зачета на право его вождения, встал на первую ходовую самостоятельную вахту. Она оказалась “собакой” - с четырех часов ночи до восьми утра. Испытал чувство радостной гордости, - мне доверили корабль. Рядом в рубке - рулевой, опытный старшина 2 статьи Никитин. Спокойный, доброжелательный, он тщательно наблюдал за моими действиями, видимо, подстраховывая меня, но всё это делал тактично. Для связи с машинным отделением под руками механический телеграф и переговорная труба. На крыле мостика размещён пост наблюдателя-сигнальщика; телефон с каютой командира корабля, радиорубкой; микрофон внутрикорабельной трансляции, рубильник включения звуковой сигнализации, таблица сигналов, главный из которых - боевая тревога. Мерно стучат двигатели, на компасе постоянный курс и кажется, что корабль парит между небом и морем. Всё идет хорошо, дальнее плавание началось. Вперед, без страха и сомнений!”
Жизнь на корабле в открытом море довольно однообразна. Мостик, кают-компания, каюта. Круг людей, с которыми общаешься ежедневно, невелик, одни и те же лица. В такой обстановке вполне достаточно времени, чтобы подумать, поразмыслить, заниматься чтением книг. К тому же, у меня уже был опыт учёбы на практике в Кронштадте. Составил себе программу, личный распорядок дня. К моей радости, в корабельных библиотеках оказалось много серьезных книг; из Мурманска я также захватил с собой целую библиотечку. С первых дней похода, не давая себе расслабиться, принялся за учёбу. Из дневника:
“Читаю “Былое и думы” Герцена. Сколько фактов, имён, событий различных эпох и стран! Какие знания может иметь человек! Каковы обобщения, сравнения, широта взглядов и логика! Особенно интересны для меня его личные переживания, семейная драма. Сравнил его рассуждения о любви с мыслями Чернышевского. Есть много общего, но разница явная. Герцен сам пережил чувства ревности, оскорбления самолюбия, крушения любви. Поэтому он, описывая отношения мужчин и женщин, что-то недоговаривает. Он останавливается на мнении, что нельзя впадать в крайности, либо удовлетворяться случайными половыми связями либо настаивать на вечном браке. Чернышевский же, не переживший такое, утверждает вечную любовь; верит, что она со временем не тускнеет, а всё больше развивается, сближает любящих. Каждый судит по своему опыту - это, наверное, естественно.”
А поход продолжался. Ходовые вахты стали привычными. Мой сосед по каюте, штурман, морской волк, заметив мой интерес к его профессии, взял надо мной шефство. Я засел за астрономию. Из дневника:
“В последний день июля увидел землю, что вызвало какое-то инстинктивное чувство волнения. Это была северная оконечность Большой земли. Подошли поближе и я разглядел берег и уходящие на юг возвышенности. На севере появилась другая земля; то был остров Вайгач. Между ними пролив Югорский шар с двумя глыбами-камнями посредине. Впервые за весь поход повстречался корабль - низкобортный тральщик; поприветствовали друг друга по всем морским правилам. Несколько позже у берега оказалось гидрографическое судно “Метель”, на котором я когда-то добирался в Иоканьгу.”
Отряд вошёл в бухту Варнек и корабли стали на якоря. Вскоре представилась возможность сойти на берег. Из дневника:
“На катере ходил в посёлок, который расположен на берегу пролива. В пустых заброшенных бараках когда-то содержали заключенных. За ними начинается военный городок с радиостанцией. В штабе разыскал связиста, старшего лейтенанта, и договорился с ним обо всём. В помещениях грязь, всё какое-то неудобное, неухоженное; зато на берегу настоящие цветы, - свежие, яркие, с тонким ароматом. И пахнет талой землей; день солнечный, даже жаркий. Я подставил лицо солнечным лучам и так долго стоял, загорал. Потом прошёл по берегу до самого мыса, откуда видны и море, и пролив, и посёлок. Какое это удовольствие - стоять на твёрдой земле под солнцем! На обратном пути посетил посёлок ненцев. Вид у него невзрачный, запущенный, всё брошено в беспорядке; стоят ржавые трактора, в мешках валяется на земле соль, двери многих домов заколочены досками. В посёлке мало лидей и много собак. В первый раз увидел живых ненцев. Запомнился чёрный, худой и грязный парень; он стоял у единственного магазина, - тощий, руки висят, как плети. Рядом старуха, хромая, в лохмотьях. Из двери дома выглянула девушка, что-то вскрикнула, увидев меня, и скрылась. Дети бегают по улице вместе с собаками. Рядом с домами разведен костёр, на котором в ведре что-то варится. Зашёл на почту, отправил домой и Нине телеграммы, стало легче на душе. Шёл на катер и думал, как ещё много людей живёт в нищете, грязи, в полуживотном состоянии; сколько надо делать, сколько работать, чтобы наши люди зажили по-человечески!”
Ночью вышли в Карское море. На морской карте в штурманской рубке оно представлялось мне загадочной и пугающей пустыней, полностью открытой с севера ветрам, льдам и течениям. Впереди предстоял длительный переход до острова Диксон. Из дневника:
“Море встретило нас приличной волной и сильным ветром; качало наш “Бриз” здорово, но потом начало утихать. Качку я переношу нормально, но нельзя сказать, что она доставляет мне приятные ощущения. Вообще-то, это больше чем наполовину психическая болезнь. Стоит настроиться, держать себя в руках, заниматься серьезным делом, - и состояние терпимое. Но если расслабишься, сникнешь, - выматывает до основания, до жёлчи. Бывало и такое. Плавание продолжается; стоял на вахте, сменялся, спал, снова заступал; всё это стало привычным. На вахте хорошо, когда всё в порядке, особенно ночью, можно и подышать спокойно, и морем полюбоваться, и помечтать. В такие часы многое вспоминается, многое передумывается”.
“Заканчиваю читать Белинского. Сколько у него умных мыслей!
Вот несколько примеров.
1. Люди ищут правила жизни, законы, выучив которые можно было бы спокойно жить. Не в этом дело. Таких правил нет и быть не может, жизнь непрерывно изменяется и никогда не повторяется. Нужно развивать, натренировать свой ум, чтобы он умел разобраться в каждом конкретном явлении, событии жизни и принимать правильные решения для действий. Не по шаблону, а каждый раз по-новому.
2. Знания нужны не сами по себе. Много знать, даже хорошо понимать - ещё ничего не значит. Это удел пустых мечтателей, заумных теоретиков. Знания нужны для практических действий, для делания дел. Это инструмент, а не цель. Прежде всего, нужно иметь четкую цель, а уже под неё - достаточные знания для её достижения. Здорово сказано!
3. Пока не понял сам, не разобрался, не повторяй, как попугай, чужих мыслей, как бы они не нравились. Именно такая позиция позволяла “неистовому Виссариону” смело выступать с критикой любых авторитетов, начиная с Державина и кончая его другом Герценом. Сам Белинский иногда тоже ошибался, но умел осознавать свою неправоту и признаться в ней публично. Борьба была высшей радостью его жизни. Его правило: любая невысказанная мысль - мертвый капитал. И ещё: надо не возноситься на небеса, а оставаться на земле, думать о реальных жизненных проблемах и их решать. Не совсем понял взгляды Белинского на любовь. Прочитаю еще раз.”
“Пишу письма, это для меня как разговор. Решил писать, понимая, что отправлю их не скоро, а дойдут они, тем более, с большим опозданием. На дальних расстояниях, посредине Карского моря связь наша начала давать сбои, что меня очень беспокоит, это моя главная задача. Начал прорабатывать все возможные варианты повышения ее надёжности. Пришёл к мысли, что можно своими силами, используя запасные части, попытаться увеличить мощность длинноволнового передатчика. Доложил командиру отряда, он одобрил и разрешил  делать. Теперь это стало делом чести, но я уверен, что всё получится. Проводил занятия с матросами на свободные темы, как это делал в Поное. Надо как-то занимать людей в условиях дальнего плавания. Кроме кино, ничего другого нет. Мало этого, фильмов оказалось всего пять, так что их уже знают почти наизусть. Для разнообразия начали отдельные части разных фильмов пускать вразнобой. Потом додумались пускать ленту с конца, получается забавно. Голь на выдумки хитра - это точно”.
“Ночью пришли на остров Диксон; многодневный переход по Карскому морю благополучно завершен. Сегодня сошёл на берег. В посёлке довольно много двухэтажных деревянных домов. Широкий причал, здесь же высокий Угольный конус, - гора угля для бункеровки кораблей и судов. Поблизости острова Норденшельда с проливами Превен и Лена. У причала стоят ледокол “Сталин,’ “Дежнев”, небольшие суденышки. Посёлок живёт рабочей жизнью, - бегают люди, что-то строят. Есть оранжереи, парники, свинарники; чувствуется, что обжились давно, ещё до войны. Случайно попал на собрание офицеров базы и здесь узнал об объявлении войны Японии. Хотя дело к этому и шло, но как-то неприятно. Снова война, опять смерть людей. Одно ясно - это нужно для интересов нашей страны. Утешает надежда, что всё произойдёт быстро и скоро наступит, наконец, мир на всей планете.”


27.
Диксон стал нашей временой базой. Из неё мы выходили в пункты обследования затонувших кораблей, и снова возвращались для пополнения запасов и, если требовалось, ремонтов кораблей. Здесь имеется мощный радиоцентр, через который поддерживалась надёжная связь со штабом Флота. Из дневника:
“Сегодня утром покинули Диксон, прошли Оленьи острова и сейчас двигаемся к Ефремовским камням для обследования затопленного здесь тральщика. “
“Вот уже двое суток болтаемся на якоре у мыса Ефремов камень. Вчера спускали шлюпку, долго искали и, наконец, обнаружили на дне корабль, обозначили его место тремя малыми буями. Плохая погода не позволила спустить водолазов. Ветер всё усиливался и только что укрылись в бухте Север. На берегу в оптический дальномер видна рыбачья избушка на берегу, но людей нет.”
“Погода не налаживается, прогноз неутешительный, но в бухте сравнительно тихо, стоять можно. Упросил командира отряда спустить шлюпку и на ней с матросами мы добрались до берега. С большим удовольствием походил по твёрдой земле, полазал по скалам, осмотрел избушку. Домик из двух комнатушек с русской и железной печками, чёрная баня. Всё сделано примитивно, грубо, но крепко. Несколько бочек с солью, шкуры медведей. Вокруг домика - сети, рядом шлюпка. По всему берегу разбросанные морем плавники. Шагах в десяти - яма, в которой собиралась пресная вода, очевидно, вместо колодца. Поблизости солнечные часы. В стороне на холмике одинокая могила. На небольшой дощечке, прибитой к столбику, вырезано: Каноненко Георгий Сергеевич, 1898 - 1931 г. Я пересёк мыс Ефремов камень и оказался на берегу бухты Ефремова. Посреди ее три малых островка-камня. Берег обрывистый, скалистый. Над головой с шумом летали непуганые чайки, наверное, где-то близко их гнёзда. Дошёл до столба  геодезического знака, поваленного ветром, поднял его и установил на место. Это было сказочное путешествие в романтический мир, о котором я столько читал в детстве”.
“Наконец-то, всё получилось, затонувший тральщик обследован. Водолазы подняли наверх какие-то предметы. Возвращаемся на Диксон.”
“Читаю историка Покровского. Проясняется общая картина истории России, которую, оказывается, я совсем не знаю.  Мне очень нужно - иметь общее представление, чтобы, читая любую книгу, легко ориентироваться в какой точке истории происходит действие. Я привык читать несколько книг вперемешку, - уставал от одной и переключался на другую; теперь, когда научился концентрировать свое внимание, попробую читать последовательно, одну за другой”.
“По возвращении на Диксон, стали на котлоочистку и планово-предупредительный ремонт (ППР). Это отлично, значит будет больше времени на чтение; да и в базе веселее, чем в необитаемых бухтах.”
“Вчера в радиоцентре Диксона познакомился и поговорил по душам с интересным человеком - техником-лейтенантом Игорем Оброткиным. Он в приличном возрасте, сухощавый, подвижный и очень разговорчивый, непосредственный. Он из гражданских специалистов, окончил Институт Связи и учится заочно на 4 курсе Университета. Я так и не понял, болтун он или серьезный человек, но мысль о заочной учёбе в Институте понравилась. Только Институт может дать мне глубокие знания по специальности, даже Академия не дает этого, потому что здесь уклон на военные предметы. Может попытаться поступить в заочный Институт Связи и одновременно пробовать попасть в Академию? Это было бы здорово - соединить вместе учёбу в этих заведениях. Потяну ли? А вообще-то, почему бы и нет? Учиться я хочу и умею.”
“В субботу посетил клуб посёлка Диксон. Какой-то профессор из центра прочёл лекцию на международную тему. Уверен в себе, говорит смело, свободно и как-то гладко. Правда, чего-то нового я не почерпнул. Потом начались танцы; решил посмотреть, как это здесь происходит. Мужская часть публики состояла в основном из матросов, в меру выпивших, и нескольких скучающих офицеров. Девушки почти все были из узла связи и метеослужбы. Радиола работала на полную мощность; зевать было нельзя - дам быстро и решительно разбирали, их было явно мало. И все-таки потанцевал с удовольствием, вспомнил Ленинград, танцы, почувствовал теплоту девичьего тела. Как оно волнует!”
“Вот как думал Белинский о любви:
“Человек не зверь и не ангел; он должен любить не животно и не платонически, а по-человечески”.
“Природа дала нам это прекрасное чувство не столько для нашего счастья, сколько для размножения и поддержания рода человеческого”.
“Каждый любит по-своему; всякая любовь истинна и прекрасна по-своему, лишь бы только она была в сердце, а не в голове”.
Мне кажется, вывод не очень логичен. Любить только по велению сердца, без участия головы - тоже плохо, это и есть животное увлечение. Я бы сказал так: всякая любовь истинна и прекрасна, лишь бы она была человечной, т.е. была и в сердце и в голове. Какой для меня вывод? Не нужно искать любви, не нужно придумывать, воображать её себе. Прийдет время, встречу девушку и сам не пойму как влюблюсь.”
“Поглощаю произведения Маркса и Энгельса. Меня интересует не столько общество в целом, сколько проблемы бытия отдельного человека и отношения людей, их индивидуальное сознание. Сколько здесь интереснейших мыслей, идей! Это же настоящее духовное богатство!”
“На рейде появился американский транспорт “Кара”, командир отправился на него нанести визит вежливости. Я оказался на катере в роли сопровождавшего. Впервые попал на иностранный корабль. Да, всё интересно; вся техника лучше, красивей, удобней. Но люди какие-то самодовольные, высокомерные, смотрят на нас как на туземцев. Нет, не завидую; ни виски, ни сигареты, ни красивые фотографии девушек не меняют дела. Мы - лучше!”
После ремонтов кораблей, работа экспедиции продолжалась. Из дневника;
“Несколько часов назад вышли вместе с большим охотником на северо-восток. Стоя на мостике, смотрел на удаляющейся Диксон и чувствовал совсем другое, чем тогда, когда впервые в тумане показались его скалы. Сейчас Диксон знаком, я его представляю и как-то грустно его покидать. Человек ко всему привыкает, а расставание всегда грустно. Куда идём - не знаю, не положено знать.”
“Прошли мимо островов Арктического Института (есть, оказывается, и такие острова) и стали на якорь у Тройного острова; вот так шутя и добрался до 76 параллели. Завтра, если удастся, побываю на берегу. Острова необитаемые; говорят, здесь много белых медведей.”
“Перешли в бухту Полярника, нашли квадрат поиска и в его центре стали на якорь. С катера начали поиск затонувшего объекта, а я на шлюпке в это время высадился на берег. Недалеко от него обнаружили остатки фашистского склада горючего, - железные бочки с немецкими надписями. Здесь, на необитаемом острове, немцы заправляли горючим свои подводные лодки. Не верилось, что война приходила и в эти края. Но командир отряда рассказывал, что боевые действия здесь были активными. Немецкий линкор, свободно промышлявший в Карском море, пытался уничтожить нашу базу на Диксоне, но после боя с вооруженным транспортом “Дежневым” отказался от этой затеи. Подводные лодки безнаказанно орудовали в этих местах и свидетельство тому - наши затопленные корабли, которые мы сейчас должны обследовать.
Потом состоялась охота на белого медведя. Я по натуре не охотник, не могу смотреть, когда убивают животных, поэтому руководил этой операцией старшина I статьи Семенов, человек опытный и знающий. Под его командованием пять матросов, вооруженных карабинами, отправились вглубь острова, а я остался на берегу. Часа через три прибыл Семенов и сообщил, что убита большая медведица, возле неё два медвежонка, у одного ранена задняя лапка. Для транспортировки всего семейства требуются люди. На шлюпке я возвратился на корабль и доложил обо всем командиру отряда. Отрядили новую большую группу матросов и охотничьи трофеи были не без труда доставлены на “Бриз”. Медведица оказалась громадной; одного медвежонка оставили у себя, другого отдали на воспитание команде большого охотника. Наш кок приступил к разделке добычи и обрадовал всех заверением, что экипаж будет обеспечен на долгое время отличными котлетами.”
“Погода портилась на глазах, поиск прекратили. Чтобы не терять времени, принято решение перейти в другую точку поиска, но и там волнение и ветер не дают работать. Пришлось укрыться снова в бухте Полярника; здесь гораздо тише”.
Настроение в эти дни было неважное. Я, наверное, обманываю себя сам; пишу дневник только в дни, когда настроение бодрое и боевое. И выходит, что оно такое у меня всегда; это не так. Не очень-то приятно, когда болтаешься по неделям, день и ночь, день и ночь, без перерыва и отдыха. Уже и книга не держится в руках, невозможно заняться никаким делом. Вот так сложилась эта неделя. Конечно, всё это не оправдывает плохого настроения. Именно в такой обстановке нужно научиться держать себя в руках. В этом всё и дело. Итак, к чорту слабость; утром гимнастика, холодный душ, днём прогулки по 15-20 минут по палубе.  Главное - продолжать учёбу. Только так!”
“Подружился со своим соседом по каюте, штурманом Иваном Григорьевичем Евсюковым. Ему 41 год, но мы разговариваем откровенно и уважительно. У него сейчас одна жизненная забота: прокормить, обуть и одеть детей. Сколько ещё людей, для которых главная дума  о хлебе насущном! Почти по всем вопросам у нас очень близкие взгляды; вышел он из самых низов северных поморов. Упорно учился, многое перенес и пережил. В своём развитии поднялся несравненно выше своих односельчан. Это настоящий человеческий подвиг, вот с кого надо брать пример. Убедился ещё раз, что каждый человек, без исключения, живёт своей богатой внутренней жизнью. Не всегда даже догадаешься об этом по его внешности и поведению. Нужно перестать удивляться и раз навсегда понять: каждый человек чувствует и рассуждает не хуже, чем я. Только исходя из этой простой истины нужно строить свои отношения с людьми, только так можно понять их намерения и поступки.”
“Кажется, выхожу из кризисной полосы. На основе письма к Ляле написал свой первый рассказ “Неотправленное письмо”. В нём я попытался изложить взгляды молодого человека на смысл и проблемы жизни. Получилось слабовато, но главное в другом - я начинаю верить, что могу не только читать и думать, но и писать. А это уже дело серьезное.”
“Человеческая психика отражает реальную действительность; это так. Но отражение это не может быть идеальным; каждый человек отражает мир субъективно с определенными искажениями. Поэтому, чтобы достичь истины, нужно с большими трудами добираться до скрытого смысла вещей, явлений, людей, мотивов их поступков. Нельзя верить человеческим словам не только потому, что они способны преднамеренно лгать, но и потому, что они просто ошибаются, не осознавая этого. По этой же причине и самому себе не очень стоит доверять. Я могу ошибаться, в этом нет ничего позорного, так я устроен. Мало этого, я могу пытаться обманывать себя, оправдывать. Но я надеюсь, что вместе с моим развитием будет укрепляться моя способность видеть себя со стороны, быть честным перед собой. Наверное, это то, что называет совестью.”
“Вышли из бухты Полярника на новое место, точка поиска где-то в открытом море. Ничего не получилось; опять стоянка, снова переход в нужный квадрат. И вот награда за терпение, труд и настойчивость: что-то нащупали. Подана команда и начали спускать водолаза. Всё получилось, нашли, обследовали. Я не перестаю поражаться и восхищаться этими людьми, этими героями, без преувеличения сказано. Начали переход в новую точку поиска.”
“Окончил чтение “Критических писем” К.Зелинского. Много интересного, я плохо знаю наших литературных критиков, а у них есть чему поучиться. Понравилось определение поэзии, как чего-то общего, что существует и в природе, и в искусстве, и в жизни. Что же общее? Это то, что действует на наше сознание, будоражит нас, будит интеллектуальные творческие силы, вызывает ощущение свежести, особой радости. Мне кажется, что к этому вопросу можно подойти по-другому. Может быть, поэзия - это просто чувство, которое возникает в нашем сознании под воздействием совершенно разных причин, поводов. Поэзия не во вне, а в нас; это просто реакция нашего сознания и наших чувств. Есть люди, у которых это чувство возникает часто, а есть - не способные к этому. Дело не столько в том, что вызывает у нас чувство поэзии, сколько во внутреннем мире человека. Всё это надо додумать до конца.”
“Возвратились на Диксон и ошвартовались на своём привычном месте причала. Уже предвкушал отдых, посещение берега, прогулку по твёрдой земле. И здесь нас обрадовали новой командой: срочно выйти в Дудинку. Настроение сразу упало, но на берег всё-таки пришлось сойти за документами по связи. На бегу заглянул на почту  и какая радость -неожиданная телеграмма от Нины: “Привет полярнику будь здоров весел счастлив “ и подпись: Ника. Я не обижаюсь за это искажение, звучит хорошо - Ника. Настроение мгновенно изменилось: уже не нужно никакой земли, всё хорошо. Великое это дело - получить вот такую весточку, пару простых слов. Вернулся на корабль в радостном настроении. С удовольствием продолжу изучение грешной души Жана Кристофа,а на закуску - несколько задачек по дифференциалам, давно не брался за них”
“Несколько раз изменялось решение о выходе в Дудинку - то приставить, то отставить. Вечером мне разрешили сойти на берег, а когда я вернулся на причал - “Бриза” уже не было. Очень неприятное это ощущение - прибегаешь и видишь, что твоего корабля нет, пустое место. Конечно, это не сравнить с тем, что я пережил в Ленинграде, оставшись на улице. Теперь есть уверенность, что как бы жизнь не повернулась, я найду выход, я не один, я член воинской семьи. Часа через три подошёл наш водолазный бот ВМ-23 и я поселился на нём. Здесь, лежа на койке в общем кубрике, невольно слушал разговоры и рассуждения матросов и поразился их цинизму и пошлости. Ребята все хорошие, всё делают с морской хваткой и расторопностью, но что-то явно не хватает в их нравственном и культурном воспитании; большая это проблема. Командир бота, мичман, мне тоже не нравился; высокий, какой-то узкий; неряшливая взлохмаченная прическа, низкий лоб, беспробудный сон в любое время, примитивен и груб в отношениях с подчиненными, - какая здесь культура.”
“Несколько дней прожил на боте, ожидая прибытия своего корабля. Нашёл на полке в красном уголке сочинения Гоголя; поразила его “Исповедь”, о которой не знал. По вечерам ходил в клуб на берегу, там показывают кино и иногда после него следуют танцы. Впечатление ужасное, противно вспоминать. То  в одном, то в другом углу вспыхивали драки пьяных матросов. Дрались со злостью, какой-то яростью и всё из-за глупых слов, оскорблений, даже не из-за девушек. Решил больше там не появляться.”
“В эти дни часто бродил по Диксону, - и в солнечный день, и в туман, и в темную ночь, когда огни кораблей на рейде и у стенки придают особую красоту всему этому сказочному миру. Живущие здесь люди, наверное, этого не замечают; так обычно и бывает - привыкаешь и перестаешь замечать всё хорошее вокруг, это становится неинтересным.  Большое дело - научиться во всём и всегда замечать всё хорошее и красивое. И не только замечать, но и сохранять, помогать ему чем можешь.”
“Вскоре с моря возвратился наш большой охотник БО-246. Там обстановка совсем иная, другая атмосфера. Корабль канадской постройки; всё блестит, всё удобно, хорошо сделано, везде иностранные вещички-одежда, посуда, белье. Командир охотника старший лейтенант Любченко толковый и деловой. Приятно сидеть за столом в кают-компании и слушать остроумные “подначки” механика, замечания помощника командира. Весь экипаж был в Канаде, принимал корабль. Люди кое-что увидели и многому научились. Переспал ночь на охотнике, а утром у стенки уже стоял “Бриз” - мой родной дом.”
“Ура, получил телеграмму из Энгельса: папа возвратился домой. Как это здорово - папа живой и здоровый возвратился с войны! На душе стало легче, отодвинулась тревога за своих родных. Так захотелось обнять моего воина-старичка, поговорить; ведь мы ни разу ещё в жизни не разговаривали серьезно, как взрослые люди”.
“Приказали выйти к острову Белому, кто-то терпит бедствие. Всё приготовил, проверил, доложил, через час - отбой. Надо снова перестраиваться. Я уже не возмущаюсь, - такова эта спасательная служба, да и вообще военная. Здесь ничего не сделаешь”.
“Окончил чтение “Жана Кристофа”. Правда, прочёл только первые четыре тома, да ещё один в Ленинграде. При первой возможности надо найти и прочитать до конца. Какие впечатления? Много умных мыслей, интересных и поучительных замечаний и наблюдений. Но люди какие-то идеализированные; крестьянин, мещанка, сапожник, - все рассуждают слишком умно, на уровне автора. Но сам Кристоф хорош, какая душа! Где они, эти люди, у которых эгоизм не подавляет всего человеческого; люди с большими страстями, с чистой совестью; люди, которые умеют по-настоящему жить, любить, страдать. Если они любят - то несмотря ни на что, ни на какие трудности; если страдают - то от всей души. Почему я их не вижу вокруг себя? Почему во многих людишках, в их дряненьких душонках можно найти только едва заметные крупинки доброго, прекрасного, человечьего? Неужели я не встречу их в своей жизни?”
“Стоим на Диксоне. По утрам делаю прогулки вглубь острова. Вчера было особенно хорошо; падал небольшой снежок, грязь немного подмёрзла и я отшагал довольно далеко, оказавшись у входных створов. Снег усилился, он колол лицо и мешал смотреть. На душе было светло; где-то внутри бродили неясные воспоминания и неведомые надежды на грядущие события жизни. Дошёл до неизвестной сопки, взобрался на неё, осмотрелся вокруг, взглянул на заснеженное небо, низкие облака. Я чувствовал необычный прилив сил, радость от самого существования, от того, что я живу в этом мире. Нет, Север, ты не страшен! Здесь, на краю света, я имею право это сказать, я чувствовал себя победителем. Хотелось громко петь наперекор всё усиливавшемуся снежному ветру. Сегодня, вспоминая эти минуты, я подумал вот о чём. Наверное, жизнь человека состоит из обычных, повседневных месяцев и ярких исключительных минут. Я не против этого; лишь бы вся жизнь не превратилась в однообразное серенькое существование. Пусть иногда будет очень тяжело, но обязательно должны быть счастливые мгновения.”
“Прочёл первую книгу “Война и мир”. Почему- то не получил ожидаемого удовольствия. Не пойму, в чём дело”.
“Только что окончилось партсобрание. Я уже давно заметил, что на собраниях люди ведут себя по-другому, чем в обычной обстановке. Говорят с чувством, от души; слова иногда неточные, не гладкие, но мысли хорошие, правильные. Наверное, так чувствуют себя верующие в храме. А потом, в жизни, делают совсем не так, как говорили. Наверное, это не двуличие, а что-то другое. Не так-то просто совместить слово и дело, знаю это по себе.”
“Только что дочитал “Клима Самгина” Горького. В конце даже злился: множество действующих лиц, замысловатые слова, в которые нужно вдумываться, чтобы понять их смысл; манера писания такими неудобными фразами, неожиданными оборотами, - всё это раздражает. Все умны, все рассуждают, копаются в себе, без конца спорят. Как далеко это от реальной жизни людей! А может быть, я просто не дорос до понимания таких книг? Может быть и другое: великим писателям-классикам многое прощается, а у них тоже не всегда хорошо получается.”


29.
“Получили задание - вывезти рыбу с отдаленных точек; у рыбаков какая-то заминка, нет плавсредств, а время не терпит, нет соли, улов портится. Первая зимовка - на мысе Зверобой. Две деревянные избы; в них семья – муж, жена и четверо детей. Всю зиму живут здесь, в отрыве от людей, рыбачат, охотятся. Загрузили на борт множество бочек с морским омулем, - рыба отличная, жирная и нежная. Потом перешли на другую зимовку Моржёво. Опять выгрузка соли, погрузка рыбы в бочках. Посол свежий, ели рыбу во всех видах, по потребности. Взяли на борт девочку Нину. Она бегала по палубе, играла с медвежонком. Ей девять лет, родителей нет, переезжает на жительство к сестре. Сидела у меня в каюте, серьезно разговаривала и с удовольствием ела печенье. На обратном пути разыгрался шторм, с трудом закрепили бочки с рыбой. Поболтало так, что чувствую до сих пор. На подходе к Диксону получили радио: “Транспорт “Капитан Хромцов” терпит аварию”. Свернули с курса и, подгоняемые сильным ветром, быстро добрались до уже знакомой бухты Полярника.
Будем снимать “Хромцова” с мели, на которую он умудрился сесть”.
“Читаю собрание сочинений Плеханова в старом издании 1928 года. Меня интересуют те его работы, где он с марксистских позиций рассматривает историю и литературу. Почему он забыт? Множество замечательных мыслей, стиль у него художественный, читается легко.”
“Вчера вечером, на вахте, вдыхая крупинки снежного заряда, в который нырнул наш “Бриз”, думал всё о том же: почему люди думают одно, говорят другое, а делают третье. Кажется, вопрос глуповатый, а мудрецы всех времен никак не найдут на него ясного ответа. Думал, думал и так ничего и не придумал.”
“Каждый раз открываю Америки. Докапываюсь, рассуждаю, прихожу к определенному выводу. Радуюсь - как здорово, додумался до такого, а потом нахожу в книге то же самое, оказывается, это давно известная истина. Ну и пусть; всё равно к этому я сам дошёл; значит, умею думать”.
“В художественной литературе мысли, идеи разбавлены массой беллетристики; засорены тысячами ненужных деталей и мелочей. В философии же всё собрано в логические узлы, ясные мысли, целостные системы. Правда, получается сухо, часто изложено в заумных ученых фразах, утоплено в замысловатой терминологии. Наверное поэтому философией интересуются очень немногие люди. Если я когда-нибудь начну писать, надо будет найти свой стиль, что-то среднее между тем и другим, вроде такой литературной философии или философской литературы”.
“Возвращаемся на Диксон. Задачу выполнили: всю ночь провозились и стащили “Хромцова” с мели; хорошо, что повреждений у него не оказалось и он своим ходом пошёл продолжать свою работу по установке на острове автоматической метеостанции, не требующей обслуживания людей. Я ещё раз почувствовал, в каком важном и благородном деле мы участвуем - в спасении судов на море. Счастливого тебе плавания, “Капитан Хромцов”!”
“Вот и родной Диксон. Запаслись углём, водой, продовольствием. Дело явно идёт к концу. Проверил всё своё хозяйство, провёл занятия, разбор недостатков последнего перехода. Возвращение будет гораздо более трудным, на пороге -северная зима. Страшно соскучился по родным. Впереди все мои надежды: отпуск, дом, родные, Нина, Институт, Академия. Короче говоря, впереди - жизнь. Вперед, без страха и сомнений!”
“18 октября всем отрядом вышли в море. Попрощались с диксоновцами – радистами, метеорологами; отсалютовали ракетами при выходе. И вот остров медленно удаляется и исчезает вдали. Продай, Диксон! Буду вспоминать тебя, буду знать, что ты существуешь и представлять, какой ты есть. Здесь осталась какая-то частица моей души, потому что здесь я работал, мыслил и мечтал. Вперед, на запад!”
“Карское море показало свой нрав. Весь переход проходил при непрерывной изматывающей качке. А через день попали в сильный, 7-8 бальный шторм. Это случилось ночью, на моей ходовой вахте. По штормовой тревоге начали проверять и укреплять всё, что могло сдвинуться с места или оторваться. В такой обстановке любая безобидная деталь становится смертельно опасной. Изменили курс, пошли навстречу гребням, которые упорно пытались развернуть корабль бортом. Длина морской волны, т.е. расстояние между соседними гребнями, здесь, на севере, превышает длину небольших кораблей. Поэтому качка несравнима с другими морями. На каждой волне корабль поднимается на самый гребень, на миг застывает и затем с этой высоты падает во впадину между гребнями. Эти гигантские качели, словно со щепкой, играют с кораблем. Был случай, когда эсминец сел носом и кормой на соседние гребни и, не выдержав своей тяжести, переломился пополам. Наш “Бриз” часто попадал в положение, когда его корма зависала над впадиной, гребной винт оголялся и работал в воздухе. В таких случаях режим работы резко изменялся, винт шёл вразнос, весь корабль дрожал и вибрировал; казалось, что вот-вот всё рухнет. Время от времени набегающие гребни полностью накрывали корабль и он превращался в подводную лодку. Даже мостик иногда скрывался под водой; устоять на нём было невозможно, даже привязавшись спасательными поясами. Здесь уже было не до книг, не до пищи; не прельщала ни рыба, ни медвежатина, которые предлагал кок без ограничения. Заснуть на своей койке, когда тело бросает во все стороны, мышцы непрерывно напряжены, голова нещадно болит, а мерзкая тошнота всё время подступает к горлу, - было невозможно. Это был не сон, а какая-то кошмарная полудремота; мозг полностью отключался от всякого разумного мышления и плохо осознавал  происходящее. Все мои волевые усилия направлены на одно - не потерять работоспособность, делать своё дело и, по возможности, сохранять достойный вид.”
“Карское море позади. Сегодня вошли в бухту Варнек. Здесь тихо, спокойно и можно прийти в себя. По каким-то причинам выход задерживается; возможно, проверяют состояние корабельных механизмов после тяжёлого перехода. Был на берегу, с превеликим удовольствием походил по земле, подышал морозным воздухом. Часто думаю о Нине. Я её плохо знаю, но почему-то верю, что она не из породы пустых девиц. Мы росли почти в одинаковых условиях, вместе учились, вместе были в пионерах и комсомоле; почему мы должны по-разному мыслить? Неужели это очередной мираж?”
“Наша стоянка в бухте затягивается. Всё надоело, хочется поскорей в Мурманск; но делать нечего, приходится терпеть. А чтобы стало легче - снова сел за книги. Прочёл подшивку “Комсомольской правды” за весь период нашего плавания; не читал газет очень давно и как-то оторвался от международных дел. Ещё раз - читать газеты каждый день, без пропусков - это должно стать моей железной привычкой. Законспектировал работу Ленина “Империализм как высшая стадия капитализма”. Нужно читать самих классиков, а не комментарии и толкования их мыслей. В любой работе классиков есть самое ценное - диалектический метод познания мир. Он годится для исследования и решения любых проблем и потому важен и интересен для меня.”
“А из головы не выходит мысль о дальнейшей учёбе. Гоню её,о мечтать, приеду, увижу и буду действовать по обстановке; но она опять и опять возвращается. Возможно, это и хорошо: чтобы до че¬го-то дойти, надо через что-то пройти. Может быть, нужно выносить свою мечту, чтобы потом, когда начну её претворять в жизнь, ничто не могло меня остановить, никакие трудности и препятствия.”
“Вчера совсем не хотелось идти на берег; хорошо было сидеть в каюте и читать. А вот пошёл - и сколько свежих ощущений и впечат¬лений! Вывод - никогда не ленись, не упускай ни одного случая что-то узнать, посмотреть. Стоял крепкий морозец; я пошёл по уже зна¬комой мне дороге к посёлку, чуть свернул с неё и попал на полузаб¬рошенное кладбище. На деревянных небольших крестах и столбиках не-разборчивые надписи. На одной могиле вместо креста или звезды - про¬пеллер; очевидно, похоронен летчик. Кто они, эти безвестные миру люди? Как они жили, что делали, о чём думали в этих диких краях? Клад¬бище всегда навевает грустные мысли, но здесь всё это чувствуешь пронзительнее и острее. В книгах это называют мировой скорбью.”
“31 октября вышли из бухты Варнек и без захода в Иоканьгу проследовали в Мурманск. Только что показался остров Кильдин, а там и поворот в Кольский залив. Не верится! Что может сравниться с этими переживаниями, с ярчайшим чувством возвращения на базу после дли¬тельного похода? Это трудно выразить словами. И вот родной причал, швартовка, подан трап. Всё, всё окончено. Позади сто двое суток пла¬вания в море; пройдено чуть более 15 тысяч миль. Самый главный итог - я проверил себя в морских условиях. Теперь  могу себе сказать, что экзамен на морского офицера сдан успешно. Я убедился, что могу не только переносить эти трудности, но и работать, делать своё де¬ло и даже учиться в таких условиях. Я увидел, почувствовал настоящий Север, два северных моря, корабли, зимовки, необитаемые острова, множество новых людей. Всё хорошо. Вперед, без страха и сомнений!”


30.
На нашей базе  в поселке Дровяном  всё по-старому. В штабе, на складах те же люди; в офицерском общежитии занял свою же койку в трехместной комнате. Здесь даже не все осведомлены о нашей экспедиции, поэтому наше возвращение воспринимается совершенно спокойно; наверное, это так и нужно. Отдыхать после похода не пришлось. С кораблей надо снять и сдать излишнее нештатное оборудование и имущество; составить акты на списание всего, что было израсходовано. Надо разобраться с документацией, прежде всего с секретной; срочно составить отчеты и так далее. Ко всему наступают предпраздничные дни, - скоро будем отмечать 28 годовщину Октябрьской революции. Среди всей этой суеты позволил себе прогуляться на своё любимое место - небольшую сопку, с которой хорошо видны и Кольский залив, и Мурманск, и весь посёлок. Здесь можно обо всём спокойно подумать, осмотреться. Ближайшая, самая важная и самая волнующая цель ясна и понятна: добиться очередного отпуска. Это будет хорошим отдыхом и отличной наградой за поход. Неожиданно приказали отправиться в Мурманск на торжественное собрание по случаю предстоящего праздника. Оно проходило в доме офицеров Красной Армии. После официальной части был отличный концерт, потом танцы. Обстановка уютная; столики на четырёх, вино, хорошая закуска, паркетный пол. Познакомился с некоторыми офицерами - моряками, летчиками, армейцами. Шутили, пели в кружке у рояля, баловались, как на домашней вечеринке. На следующий день наблюдал демонстрацию трудящихся Мурманска. Шли колонны рыбаков, строителей, железнодорожников, судоремонтников. Люди все рабочие, я люблю смотреть на них. Запомнился коренастый старик с большой бородой, важно и торжественно несущий портрет Сталина; краснощекая дивчина в красочном наряде, стоявшая на грузовой автомашине; милиционер с буденовскими усами. На улице ко мне подошёл человек с изуродованным лицом, пожал руку и взволнованно сказал: “Будь здоров, будь здоров, моряк!” Ещё раз крепко пожал руку и добавил: “В танке прихватило, но вернулся домой”. И по его глазам, по его чувствам было ясно, как мало он на это надеялся и, наверное, не верит этому и сейчас. Мы по-мужски обнялись и без слов расстались, я еле удержался от слез. Побежал на катер, - пора было возвращаться на Дровяное. Мороз усилился, шёл колкий снег.
 Думал и мечтал только об одном - об отпуске, думал и на работе и на дежурстве, и во сне. Отпуск то обещали, то отказывали; это дергание выматывало и действовало на настроение, которое металось от радости до отчаяния. Наконец, после трех дополнительных дежурств, мне вручили отпускной билет и проездные документы.                Прибыл в Ленинград; разыскал Военно-Морскую Академию и преподававшего там моего бывшего командира роты в Училище ПВО Виктора Филипповича Козина. Поговорили находу, во время перерыва в занятиях. Главный мой вопрос - можно ли поступить в Академию. Он приободрил меня - можно, но только на будущий год. На знакомом мне Московском вокзале сел на поезд и утром добрался до Москвы. Разыскал квартиру дяди Саши - брата моего отца. К моей радости, он живым и здоровым вернулся с войны. Сын его, Витя, уже оканчивал семилетку, а младший сын, Валера,  читал сказки. Посидели за столом, повспоминали, поговорили. Дядя такой же - подвижный, шутливый, неунывающий. Какой же волей, мужеством и любовью к жизни надо обладать, чтобы вынести всё то, что выпало на его долю на этой войне и остаться самим собой!
Вечером поехал в город Иваново с Ярославского вокзала. После переписки с Лялей очень хотелось увидеть её; тянуло глянуть на город моей курсантской юности. Приехал утром, дома её не оказалось; разыскал в больнице, где Ляля работала. Она выбежала ко мне в белом халате, белой шапочке, милая в своей радостной светлой улыбке. Двое суток пролетели, как один миг; время остановилось. После Севера, после полного отсутствия общения с близкими людьми, я был рад этой встрече; казалось, что я нашел друга. Да, в то время я так и думал, но что-то мешало об этом сказать. К концу встречи эта внутренняя неосознаваемая неуверенность усилилась. Хотелось ей сказать что-то определенное, но я не мог заставить себя это сделать. На вокзале, при прощании, я не стал кривить душой и сказал, что надо проверить наши чувства временем. И если она по-настоящему любит другого человека, - надо честно определиться.
Возвратился в Москву, разыскал Всесоюзный Заочный Электротехнический Институт Связи. Сейчас, когда стало ясно, что в Академию я в этом году не поступлю, надо было попытаться попасть в институт. Узнал возможность и порядок поступления в Институт, необходимые документы. Не теряя времени, сел на поезд и благополучно добрался до Саратова. Переправа через Волгу уже не работала и до Энгельса доехал на пригородном поезде. Из писем я уже знал, что отец вернулся с войны, что семья переехала на жительство в свой старый дом на улице Скучной. Подходил к нему, еле сдерживая волнение, которое у меня всегда возникает в таких случаях. Всё на старом месте - калитка, двор, сарай, маленькое крыльцо. Дверь отворила бабушка, выбежала мама, повисла на шее повзрослевшая сестренка. По телефону сообщили отцу, который вскоре прибежал с работы. Мы крепко обнялись после почти четырёхлетней разлуки. Незабываемые счастливые минуты!
Из дневника:
“А потом были встречи, встречи, встречи. С ребятами по школе, с учителями, соседями, с друзьями детства. И самая главная встреча - с Ниночкой. Дома её не оказалось. Я сидел в  маленьком домике на Театральной улице, ждал, беседовал с мамой. Она вбежала с мороза, румяная, веселая, увидела меня, как-то совсем не удивилась и просто сказала: “Вот это хорошо”.
Летели дни моего отпуска. Нина училась в Саратовском медицинском институте. По случаю моего приезда она несколько дней оставалась дома. Я приходил с утра, садился у круглой печки и смотрел как Нина убирает комнаты, готовит обед. Это доставляло необъяснимое удовольствие; ей так шло старенькое серое платье, передничек, шерстяные домашние носки. Когда же Нина, набросив, на плечи ватник, а на голову теплый платок, выбегала во двор, я стоял, как завороженный, у окна и улыбался, улыбался не зная чему. Вскоре Нина на два дня уехала в институт. Я не знал, куда себя деть; дома не сиделось. Побродил по улицам города и вышел на берег Волги, на своё любимое место. Река была прекрасна в своём зимнем убранстве. На ослепительном ковре свежего снега лес на острове казался совсем близким. Внизу на льду человек усердно щелкал кнутом, ободряя лошадёнку, которая с натугой вытягивала сани с большой бочкой речной воды. С островного берега раздавались звонкие голоса ребят, бегущих на лыжах. В памяти мелькали отрывки событий, переживаний. И всё заглушала своей могучей волной радости одна пронзительная мысль: “Я люблю, по-настоящему люблю!”
Через день приехала Нина. Вечером мы сидели на своём месте у горячей “голландки”; Нина с оживлением рассказывала о своих учебных делах и вдруг остановилась:
“Что ты смотришь на меня так, Боря?”
“Ниночка...”
Слова не шли на язык. Это было совершенно новое и мучительное состояние; я хотел что-то сказать и не мог. Потерялся самоконтроль, понимание того, что я делаю, что говорю. Я опустил голову, зачем-то коснулся пуговицы на ее рукаве и уже со злостью на себя сказал:
“Ниночка, я люблю тебя”.
И посмотрел в ее глаза. Её вид, серьезный и чуть грустный, успокоил. Больше мы ни о чём не говорили. Разговаривали наши бьющиеся сердца, горячие губы и трепетные руки. То были мгновения блаженства.”
Весь мир сконцентрировался для меня на одном: Ниночка, Нинуся. Волновало только то, что касалось наших отношений. Как встретились, как расстались, когда она уедет, когда приедет; что бы придумать, чтобы побыть вместе ещё час, ещё минуту. Казалось, что вышли все темы разговоров, всё уже переговорено. Интересовали прежде всего простые жизненные вопросы и заботы. Идти в кино, в театр или к ребятам, которые без конца звали нас, не хотелось: жалко было потерять несколько часов, которые мы могли провести вдвоём. Большую радость доставляли домашние музыкальные вечера. Нина любила и глубоко чувствовала музыку; она окончила музыкальную школу и хорошо играла на своем стареньком пианино. Сначала слушали серьезную музыку - Чайковский, Бетховен, Григ. Потом Нина с мамой дуэтом исполняли арии из опер. А в конце – пели вместе советские песни: “Марш энтузиастов”, “Вьется дымка золотая, придорожная”, “Прощайте скалистые горы”.
Новый 1946 год встретили с друзьями на квартире Володи Марченко. Перед отъездом провели вечер у моих родных. Из дневника:
“Трудно забыть мой отъезд из Энгельса. Мама с папой поехали на санях, а мы пошли пешком по льду Волги. Я шёл рядом с Ниночкой и никак не мог себе представить, что всё окончено, я уезжаю. Поезд долго не отходил и мы все прогуливались на морозном перроне. Не успели отогреться в вагоне, как поезд двинулся. Последние поцелуи и Ниночка выпрыгнула на ходу, я выбросил её портфель...”


31.
На обратном пути в Москве сдал документы для поступления в Институт Связи. Ещё раз посетил в Академии В.Ф.Козина, который подсказал мне мысль о том, что лучше пытаться попасть на учёбу не на факультет связи, а на вновь открывающуюся специализацию - радиолокацию. Эта идея меня сразу увлекла. Навестил Юру Королева и выехал в Мурманск, сразу приступил к работе. Через несколько дней меня вызвали в штаб Флота, где в торжественной обстановке вручили орден “Красной Звезды”. Я был взволнован этим приятным событием; это было подтверждением тому, что служба моя идёт нормально, всё хорошо. Написал короткое письмо Ляле, в котором сообщил о своих отношениях с Ниной. В этот период я забросил свой дневник, все свои переживания и мысли теперь  излагал в письмах к Нине. Бесконечные дела, занятия, дежурства плотно заполняли дни с утра до вечера, а часто и ночи. Наступил зимний штормовой период, когда аварии судов случаются чаще. Периодически приходилось выходить в море для оказания помощи терпящим бедствие кораблям и судам, в том числе иностранным. Эти выходы требовали максимального напряжения свОИХ Сил. Из писем Нине:
“Дежурю, обеденный перерыв. В окне виден залив, противоположный берег, с железной дорогой у самой воды, а на нашем берегу - два полусгнивших катера. Небо однообразно серо. В соседней комнате надоедливые звуки музыки. Может быть они испортили настроение? Не знаю ничего не знаю. Настроение ужасное, хуже не придумать. Да, у меня они бывают, эти грустные, томящие и давящие минуты. Всё становится нехорошим: серое до отупения небо, противные сопки, безмолвные и безучастные, наступившая в середине зимы оттепель, мокрая и нудная. Какая-то глупая животная злоба копошится внутри. Злюсь и на людей, которым нет до меня дела; злюсь на себя за то, что не могу с собой справиться, за само осознание своей позорной слабости. Злюсь на нашу разлуку, которая просто и неумолимо разделила нас. Сейчас, когда осуществляется пронесенная через все трудности и препятствия светлая мечта о настоящем счастье, когда я пережил эти дорогие минуты близости с тобой, когда после всех разочарований я полюбил, полюбил по-настоящему, от всей души, - сейчас я должен сидеть в этой комнате и беспомощно думать о том, что между нами тысячи километров, а до встречи - долгие месяцы разлуки. Это, в конце концов, несправедливо, это жестоко”.
Правда, такое настроение появлялось редко; работа поглощала всё время и предаваться грусти было просто некогда. Вскоре из Института Связи я получил студенческий билет и зачётную книжку; я почувствовал себя студентом-заочником. Остался пустяк - хорошо учиться и довести дело до конца. Заочное обучение - не для слабых; меня не раз предупреждали: служить, плавать и одновременно учиться практически невозможно, по крайней мере, в Институте такого прецедента ещё не было. Меня это не смутило, даже наоборот, - подхлестнуло: не было - так будет. И теперь предстояло доказать это делом. Из писем:
“Вот уже несколько дней продолжается оттепель. Снег осел, почернел, с крыш капает. В море шторм баллов 5-6. Это чувствуется и у нас: сильный ветер и зыбь в заливе. Такая погода обернулась неожиданной передышкой в работе; появилась возможность заняться учёбой и чтением. Составил программу. Бегаю в нашу библиотеку, она рядом; читаю газеты, журналы. Проработал “История русской общественной мысли” Плеханова. В Мурманске записался в две библиотеки; разыскал Учительский Институт, познакомился с директором; он оказался очень доброжелательным человеком, разрешил мне пользоваться отличной библиотекой и консультироваться у преподавателей. Что ещё надо? Вперед, без страха и сомнений!”
В это время произошла авария американского транспорта “Вильям Вэбб” (типа “Либерти”). Транспорт в составе большого конвоя ночью в условиях плотного тумана входил в Кольский залив и выскочил на прибрежные камни в северной части острова Кильдин. В панике команда, состоящая в основном из негров и мулатов, покинула судно. Авария произошла в непосредственной близости от берега. Часть команды погибла, несколько человек, которые выбросились в сторону берега, добрались до нашего берегового поста наблюдения. На транспорте, кроме других грузов, доставлялось оборудование целого завода, закупленного в США. Перед нашим отрядом была поставлена важнейшая задача – незамедлительно приступить к спасательным работам. Меня подключили к ним когда возникла необходимость установить связь между бортом судна и берегом. Оно село на каменную гряду почти посредине корпуса, корма поднялась выше корпуса. Вместе с двумя своими радистами, я прибыл на буксире к месту аварии. Первая боевая задача заключалась в том, чтобы любыми способами и срочно высадиться на судно. На нём не было людей; согласно морским международным законам, если судно покинуто командой, оно становится собственностью того государства, граждане которого первыми зайдут на борт. Сама высадка осложнялась рядом обстоятельств. С моря дул сильный ветер, накат волн был большим. Борта судна были почти отвесными и высокими, не за что было уцепиться. Всё это происходило в темноте, при свете прожекторов буксира. После нескольких безуспешных попыток, на палубу был заброшен трос, по которому радист Сериков перебрался на борт судна. Он закрепил второй трос и вместе со вторым радистом я попал, наконец, на СКОЛЬЗСКУЮ, сильно наклонённую палубу. Во время этой операции упал в море аккумулятор и радиостанция осталась без питания, а мы - без связи с внешним миром. Буксир ушёл, мы остались одни. До утра просидели в каюте, потом осмотрели верхнюю палубу. Судно накренилось на левый борт градусов на 30. Волны мерно ударяли в корму; каждый раз транспорт издавал пугающие звуки, казалось, что вот-вот он разломится. Двери кают были настежь открыты, всё указывало на то, что люди их покинули в спешке и панике. Обнаружили продовольствие, консервы, сухари, виски. Когда днём немного просветлело, оказалось, что нос судна находится совсем недалеко от берега. Попытались вызвать на семафорную связь кого-либо, но никто не откликнулся. К вечеру ветер усилился и начался шторм. Судно дрожало и вибрировало под ударами волн. Ночью раздался мощный взрыв, корпус не выдержал и лопнул в том месте, где сидел на камнях. Носовая часть ещё больше накренилась на левый борт, а корма ушла вправо. Положение становилось критическим. Несколько раз два буксира пытались подойти с моря и оказать нам помощь, из-за сильного волнения ничего не получилось. После двух суток ветер стал стихать. К нам приблизился буксир; по семафору я доложил обстановку, просил забросить нам катушку телефонного полевого кабеля. С носа судна на берег была протянута линия связи. Нас сняли с судна, на котором развернулись работы. По обоим бортам стояли по два паровоза и прикрывали входные люки в трюмы, где размещался особо ценный груз. Один из паровозов с большим трудом был сброшен за борт. Открылся доступ в трюм, после чего началась его разгрузка. Ещё раз на себе прочу-вствовал, какая это адская работа и возгордился своей аварийно-спаса-тельной службой, которую так часто недооценивают и игнорируют.


32.
Работал, ходил в море на “Бризе”, занимался, читал. Всё явственнее проступала весна. Впервые за зиму появилось солнце, после полутора-месячного перерыва. Счастливые минуты наступали, когда садился за письма Нине. Это стало ежедневной привычкой. Письма были длинными, боль¬шей частые о своих переживаниях и чувствах, которые интересовали толь¬ко нас двоих. Но иногда я рассказывал о своих делах и взглядах на более общие вопросы жизни. Из писем:
“Что это значит - быть верным себе, как я это понимаю. Быть верным себе - это редкое ценнейшее качество человека, ничего общего не име¬ющее с эгоизмом. Быть верным себе - значит иметь сложившийся характер, устойчивые твердые взгляды и убеждения и, главное, поступать всегда исходя из них; не изменять им в любых обстоятельствах. Таким человеком был Павел Корчагин, герой книги Н.Островсвого. В отношениях со всеми - с друзьями, врагами, любимой девушкой - он всегда оставался самим собой. В жизни таких людей, к сожалению, очень мало, потому что быть та¬ким - трудно, сложно, часто очень невыгодно. В книгах люди нам предста¬вляется цельными, настоящими только потому, что такими их изображают авторы, это в их власти. Обломов был Обломовым, Онегин во всем Онегин”.
“Сегодня окончил читать “Обломова”. Явно вижу, что когда-то прочи¬танные книги понимаю по-новому, это естественно. Нужно всё перечитать, а не считать, что знаешь их. В “Обломове” обнаружил много интересно¬го и нового для себя. Особенно волнуют отношения между Обломовым и Ольгой, Штольцем и Ольгой. И перед Штольцем стоял всё тот же вопрос: почему в большинстве случаев самые лучшие чувства кончается после женитьбы? В чём идеал отношений между мужем и женой? Как сделать, чтобы симпатия, возникшая между ними никогда не теряла естествен¬ной прелести, не одевалась в шутовской наряд, видоизменялась, но не гасла? Об  этом  надо думать и нам.”
“Чайковский, после нашей встречи, стал родным. Раньше я просто не замечал, как часто исполняют его произведения по радио. Вспоминаю один вечер в Мурманске. Был сильный мороз, я бежал на морской вокзал; вдруг на Пяти углах (есть такое место) услышал чудесные звуки “Вальса цветов”. Быть может потому, что был вечер или просто потому, что у меня было такое настроение, - не знаю, но я остановился, прислушался к мощным звукам в этом холодном ночном воздухе. Слушал до конца, не сходя с места. Не могу тебе описать, что я чувствовал.”
“Может ли любовь быть длительной, вечной, - сложный вопрос. Хочется в это верить, хотя во многих произведениях очень убедительно показано, как гибнет, как часто умирает любовь. Мне представляется, что настоящая любовь настоящих людей может жить очень долго. Просто со временем она изменяет свою форму. Вначале это яркая волнующая весна любви. Потом она сменяется более спокойными, более зрелыми отношениями. Потом приходит осень, - золотая и красивая; любят же люди и в 70 лет. И каждая форма по-своему прекрасна, если любовь истинная. Конечно, от самих людей, от их ума и воли зависит во многом долголетие любви. Глуп человек, если не прилагает все свои силы и возможности для того, чтобы беречь и сохранять это великое чувство.”
“Только что проголосовал, пришёл в каюту и здесь прослушал выступление И.В.Сталина. Оно меня глубоко волнует. В такие минуты каждый человек кажется мне родным; личная моя радость воспринимается как крупица радости всего народа. Да и как не радоваться, когда самое трудное - война - позади, когда впереди всё яснее видны контуры того, к чему стремилось веками всё человечество, - коммунистическое общество. Самое главное, что мы вышли из царства слепой необходимости, стихийной игры слепых общественных сил. Наше общество управляется великой партией, людьми, которые знают куда идти, как идти; которые вобрали в себя опыт человечества и руководят на научной основе. Можно ли сомневаться, что в таких условиях наш великий народ будет совершать чудеса, что жизнь наша будет совершенствоваться, что мы всё больше будем ощущать, что наши великие жертвы и великие труды были не напрасными. Впереди расцвет нашей науки, техники, подъем народного хозяйства, культуры, всего уровня нашей жизни. Впереди - счастье миллионов людей; настоящее, человеческое счастье.”
“ Я тоже люблю цветы, деревья, весь этот растительный мир. Помню в детстве на подоконнике окна своей комнаты я выращивал фасоль и лук. И как радовался, когда под влажной тряпочкой из разбухших половинок фасоли      появлялся зелёный росток. Это было удивительно - из сухого, неживого рождается живое, растущее. У нас был дома огород, там была моя грядка. В последний год жизни в Энгельсе, кроме огурцов и моркови, я посадил на ней кожуру от картошки с глазками, но ничего не взошло. Сажал и косточки абрикос перед окнами кухни. Была такая мечта - вырастить большое дерево. Очень любил животных. Часто воевал с мамой по поводу собак. Особенно нравились маленькие щенки, гладкие и блестящие. Сделал из ящика конуру и установил ее у крыльца. Помню, в ней проживало бедное маленькое создание с огромной цепью на шее. И целую ночь жалобно скулило. Помню, когда щенка кто-то обидел, я залез в конуру и целовал его во влажный черный нос. Были дома и кошки. Большая белая Мурка таскала у соседки цыплят и задушила моих голубей. Сколько было переживаний и тихих слез! На кухне держали наседку. С изумлением смотрел, как вылупляются цыплята, сразу встают на ножки и, как ни в чём не бывало, принимаются за работу по наполнению своих пушистых зобиков. Потом они бегали за своей шумливой родительницей по огороду, обрастали перьями и становились некрасивыми. Папа выкармливал поросят (обычно парочку - Машку и Ваську), а когда их под новый год резали, я убегал из дома. Я держал кроликов. С левой стороны крыльца была дверка в подпол. Здесь они и жили, вырывали себе норы. Когда появлялись малыши, не хватало терпения ждать, когда они вылезут сами из норы. Я запускал руку в прохладную нору, доставал слепых, похожих на крысят крольчат. Позже я начал строить специальные клетки для кроликов. Папа привёз из совхоза большую серую зайчиху, я её поместил в клетку и через месяц у неё отнялись задние ноги. Я выпустил её во двор, но было поздно; опять трагедия. Ну, а самая большая моя любовь - голуби. Это целый потрясающий мир увлечений и страстей. Это бесконечная игра чувств и воображения, это глубокие переживания и волнения. Разве можно забыть, например, минуты, когда прибежав со школы я мигом взбирался по лестнице на чердак сарая к своим любимцам. Оконце маленькое, на чердаке полумрак, дощатая крыша накалена солнцем, от сена и гнезд голубей исходят волнующие запахи. Посыпаю корм, наливаю свежую воду. Все слетаются и, не обращая внимания на моё присутствие, жадно набрасываются на пищу, толкая и оттесняя друг друга. Потом все успокаивались и занимали свои места. Что ни голубь - то своя индивидуальность, своя родословная и история жизни. Но самые волнующие минуты - это полёт голубей. Синее безоблачное бездонное небо и там, на большой высоте, едва различимое мелькание голубиных крыл.”
Однажды, на ночной вахте, как-то неожиданно и непроизвольно, во время написания письма к Нине получился мой первый стих:

                Надежда
Три долгих месяца прошли
и кто сказал, что нет любви?
И верю я: пройдет и год,
а чувство наше не умрет,
ему мужать, расти, цвести
и превратиться в счастья дни.

Это обрадовало: надо пробовать изъясняться и таким образом.
Напряженная работа продолжалась. Из дневника:
“Пятый день в море. Еще и еще раз: одно дело - думать, другое - делать; одно - книги, другое - жизнь; одно - сознание, воображение, другое - действительность, реальность.”
“Очень хочется писать, никак не решусь. Возьму в главные герои нашего доктора, Василия Васильевича, попытаюсь через него рассказать, что я пережил на пороге своей жизни. И название напрашивается “Доктор”. Итак, три ясные, конкретные цели: работа, учеба в Институте, написание “Доктора”. Всё остальное подскажет жизнь”.
После долгого ожидания, получил ответ на свой запрос о возможности поступления в Академию. Из него следовало, что надо иметь звание старшего лейтенанта и трехлетний стаж службы в должности. Итак, надо продолжать свою службу на Севере. Это огорчило, но ничуть не уменьшило стремление поступить в Академию. Вместе с тем, учёба в заочном Институте стала ещё более необходимой; она являлась хорошей подготовкой к предстоящим экзаменам в Академию. Вскоре отправил две первые контрольные работы по аналитической геометрии и марксизму. Из дневника:
“Только что вернулся из Полярного, участвовал в больших флотских учениях. Своё дело сделал по всем правилам. С удовольствием смотрел на боевые корабли - эсминцы, подлодки. Никакого сравнения с нашими судами. Каждый корабль красив по-своему и я глубоко чувствую эту красоту. Присутствовал на нескольких совещаниях в штабе. Этот штабной дух меня отталкивает. Неужели нельзя обойтись без этих глупых формальностей, без напускной важности? На войне было проще и честнее. Губа Эйна красива; хорош и вид Полярного с горы. Замечательный дом офицеров, какой-то по-домашнему уютный. Всё было хорошо, но не покидает чувство одиночества, всё время думаю о Ниночке.”
“Смотрел фильм “Депутат Балтики”; отличный фильм. Будьте целеустремленны, выбирайте дорогу и идите, не сворачивая, не боясь трудностей, - так советуют умные люди. Только целеустремленность ведёт к победе. Это точно - нельзя хвататься за всё сразу, надо всё время чувствовать, что сейчас главное.”
“На совещании офицеров меня критиковали, а сегодня разбирали на заседании партбюро. Я - нарушитель дисциплины, за двое суток на меня наложено два взыскания. И правильно сделано. Непочтительно отношусь к своим начальникам, дошёл до того, что без разрешения уехал в Мурманск. Это мне большой урок; поменьше самоуверенности, побольше осторожности. Служить надо так, чтобы нельзя было никому придраться, даже при большом желании это сделать. Я служу не своему начальнику, а Военно-Морскому Флоту, - это надо помнить каждую минуту. Вот так.”
“Настроение ужасное, не пойму, что со мной делается. Внутри шевелится что-то полосатое. Вся служба стала противной. Ну, ладно, пройдёт. Не отобьют же тремя сутками домашнего ареста желание делать то, что считаю правильным. Грош мне цена тогда. А тут, как нарочно, всё идёт подряд. Из Института нет ответа на мои контрольные. Академия явно отодвинулась. Из дома очень долго нет писем; ко всему от Ниночки вот уже восьмой день нет ни строчки. В общежитии поселили много новых жильцов, не могу сидеть в своей переполненной комнате; хожу, брожу по кабинетам, потом по сопкам. Ну, хватит, противно говорить об этом. Есть средство от всех бед -  работа. Для меня сейчас это значит: нужно заниматься и писать, писать и заниматься. Будет и на нашей улице праздник. Будет!”
Первомайские праздники и день Победы прошли в сплошных дежурствах. Очевидно, это считалось воспитательной мерой. Вначале я возмущался, а потом приспособился заниматься и писать по ночам на дежурстве и успокоился. Мало того, мне это понравилось: тишина, спокойствие. В эти трудные дни письма к Нине были единственной отдушиной и радостью. Писал их ежедневно, часто дополняя стихами.

Я не могу в письме обычном
простыми фразами, привычно
писать о мелочах, о том, о сём
и тем же словом - о святом.

Вначале как-то стеснялся своих стихов, чувствуя их несовершенство.
И вновь сегодня я грущу,

пусть это стыдно, некрасиво,
тебе, мой друг, опять пишу,
коряво, грубо, суетливо.
Но потом оправдывал себя тем, что стихи появлялись у меня в моменты глубоких переживаний, они шли от самой души.
И тяжело и грустно мне порой,
но в день, когда письмо любимой получаешь
и строчки милые десятки раз читаешь,
всё кажется ничтожным, мелочью пустой.
Радовало наступление весны:
Метели кружили
и волны страшили,
зима - прошла.

И солнце сияет
и море играет,
весна - пришла.
Возмущала тяжесть разлуки:
О, злое небо!
По какому это праву,
за какие за грехи
мы и Север и разлуку
пережить с тобой должны?


33.
В таком режиме проработал до конца мая, когда, наконец, наступил долгожданный отпуск. Прибыл в Ленинград, где решил разыскать своего школьного друга Изю Рыжика. В письме он сообщал, что учится на параллельных классах в Высшем Военно-Морском Училище им. Дзержинского, куда мы с ним поступали в незабываемом 1941 году. Подходя к знакомому зданию с Адмиралтейским шпилем, я вспомнил и пережил всё, что с ним было связано. Дежурный офицер приветливо попросил подождать и через минут десять - о чудо - появился живой улыбающийся Изька, возмужавший лейтенант Рыжик. Мы крепко обнялись. Потом я посетил Военно-Морскую Академию. Случайно, в коридоре, переговорил с начальником факультета генерал-майором Ненашевым. Он обнадежил: на будущий год вполне возможно поступить, даже несмотря на неполное соответствие требованиям для поступающих. Я был безмерно рад и благодарен этому седому представительному человеку, который вот так просто и участливо заинтересовался незнакомым лейтенантом. Есть же всё-таки порядочные люди!
Знакомым до мелочей маршрутом Москва - Саратов - Волга - Энгельс добрался до родных мест. Из дневника:
“Как во сне, добежал до домика на Театральной улице. Кто-то вскрикнул у окна и калитку открыла Полина Яковлевна; Ниночка стояла в кухне опустив руки и смотрела на нас.”
Дни эти были наполнены интимными переживаниями; их трудно вспомнить тем более, выразить словами. Свадьба наша состоялась 15 июня 1946 года. Отпраздновали её дважды: у моих родителей на улице Скучной, с гостями, а на следующий день - на Театральной, где были наши школьные друзья. Много часов провели в маленькой беседке, которая стояла у окна, в палисаднике. Совершили прогулку в лес. Перебрались на лодке на остров и там провели весь день среди полевых цветов и высокой зеленой травы, кустов и деревьев. Где-то вверху, над нами сияло ослепительно-голубое бездонное небо. Это были минуты истинного счастья. В последний день посетили могилу Гарика, брата Нины, погибшего нелепо и трагично на охоте от случайного выстрела. 5 июля выехал из Энгельса. В поезде пережил тяжелейшие минуты расставания. Настроение было жуткое; всё стало безразличным, перестал логично мыслить, ориентироваться. Ничего не ел, лежал всю дорогу на верхней полке и прибыл в Москву грязным и заросшим. Вечером выехал в Ленинград. Посетил Юру Королева. У него дела неважные - похудел, позеленел, какой-то возбужденный. Мучают его семейные дрязги, не ладит с тёщей, да и жена к нему относится как-то не так. Юрка, узнав о моей свадьбе, брюзжал, как старик: “Вот увидишь, и у тебя такое же будет”. Так и хотелось сказать: “Нет, не будет!”. Но пожалел его и не стал спорить. Выпили и мирно разошлись. Пошёл в Академию, получил программы вступительных экзаменов, стало ясным что надо готовить. Дорога на Мурманск снова вызвала плохое настроение. Бедные, нищие северные станции; оборванные малыши с протянутой грязной ручонкой: “Дяденька, дай хлебца”, - трудно на это, смотреть. В таком невеселом настроении возвратился на Дровяное. Из дневника:
“Встретили меня хорошо; поздравляют со свадьбой, кто искренно, кто не совсем. Бог с ними, меня это никак не волнует. Здесь всё идет по-старому - медленно и сонно. Подвёл итог поездки. Итак, я женился; сделан один из самых сложных и важных шагов в жизни. Доволен ли я совершившимся? Да, доволен, рад, счастлив. Я нашёл то, что искал. У меня настоящий друг, который соответствует моим представлениям о том, какая нужна мне жена. И, главное, - я люблю так, как только способен любить. Теперь надо всё закрепить, всё отладить. Главная наша проблема - мы не вместе, разлука пока неизбежна; надо делать всё, чтобы ее сократить. А пока – делать вс ё, чтобы уменьшить её тяжесть. Вот над чем надо думать”.
Вскоре мы пришли к мысли о возможности приезда Нины на время летних каникул ко мне. Сначала она казалась мне дикой, но потом  стала навязчивой. В части готовились к новой экспедиции, на этот раз в Норвегию. Я был уверен, что мне её не миновать, но в последний момент туда был назначен мой начальник по специальности. Удалось решить и квартирную проблему, -  один офицер пообещал на время своего отпуска предоставить свою семейную комнату мне. Отправил Нине телеграмму и после недели волнующих ожиданий, получил долгожданный ответ: “Выезжаю двадцать шестого июля”. Из дневника:
“Ещё раз прибрал комнату, ночью ходил за цветами, ложился, вставал и так и не смог заснуть. Первым шестичасовым катером добрался до каботажки. Было прекрасное солнечное утро. Я прошёлся по пустынным улицам Мурманска, посидел в скверике на привокзальной площади. Поезд пришёл точно, минуту в минуту. Вглядывался в окна, прошёл весь состав, – Ниночки нет. Вернулся к передним вагонам и здесь обнаружил мою родную девочку. Она стояла в летнем пальто, косынке, с чемоданом в руках. Незабываемые минуты!”
Побежали счастливые дни самостоятельной семейной жизни. Из дневника:                “Утром просыпаюсь и вижу рядом родное лицо. С трудом поднимаемся, завтракаем, иду на работу. По обеденному гудку (так здесь принято) прихожу домой; навстречу летит любимая. Обедаем, успеваем полежать и опять на работу до 18 часов. Снова встреча, ужинаем, говорим, читаем, играем в шахматы. Перед сном - прогулка на воздухе. В воскресные дни походы по моим любимым местам. Нашли новых два камня, они лежат рядом и мы назвали их своими. Были у озера, у камня оставили цветы. Собирали северные скромные цветы, пели песни, ходили по грибы. Ездили в Мурманск, ходили по магазинам. Были кратковременные разлуки, когда требовалось выходить в море. Они не были тяжелыми, потому что ожидание близкой встречи окрыляло. В эти минуты рождались стихи, которые я привозил как подарки.

Родная, двое суток
я в море побывал
и слов, тобой рожденных,
я много услыхал.

Их шлю скорей тебе я,
прочти, моя любовь,
пусть станет на душе теплее
и вспыхнет радость вновь.
                Ожидание
Вот чайка села на воду,
она блестит, блестит,
смотрю на пост я маленький,
а он молчит, молчит.
То грустно станет снова мне,
то вспомню - рядом ты,
и новые и близкие
нам встречи суждены.

Моя родная девочка,
на море я смотрю
и чувствую и радуюсь,
что так тебя люблю.
***
Бежит кораблик,
журчит вода,
тебя сегодня
увижу я.

Ты книгу бросишь,
обнимешь вновь.
О, радость встречи,
О ты, любовь!

Накапливался опыт совместной жизни. Убедился, что мы можем жить вместе, заниматься каждый своим делом. Нельзя слишком упрощать отношения, надо всё время чувствовать, что происходит в душе друга. Особенно надо быть внимательным при посторонних людях. Нужно стараться не повторяться, стремиться к новому, ещё неизведанному. И не терять над собой контроля, даже расслабляясь. Мы много размышляли о будущем, мечтали и планировали.
Я попытался осмыслить основные принципы нашей будущей жизни. В краткой форме их смысл сводился к следующему:
1. Отношения с обществом.
Люди живут в обществе; иначе они существовать не могут. Человек должен четко представлять все права, которые предоставляет ему общество, чтобы максимально использовать их для своих нужд. Не менее важно знать свои обязанности перед обществом, честно и достойно их выполнять. Отношения с обществом регулируются законами и моралью, а также традициями и общепринятыми привычками.
2. Отношения с людьми.
Интересы свои и интересы других людей являются одинаково важными; в этом состоит справедливая основа отношений людей. Всё, что делает и как делает человек, должно честно учитывать в равной мере свои и чужие интересы. Уважение человеческого достоинства, доброжелательность и всевозможная помощь людям являются непременными условиями человеческих отношений.
3. Семейные отношения.
Основа семьи - духовный и материальный союз двух взаимно любящих людей с целью создания наилучших условий их совместной жизни. Этот союз не существует сам по себе, как юридическая обязанность. Для его поддержания и совершенствования требуются непрерывные усилия разума и воли, практические действия по созданию наилучших условий существования семьи, совместное преодоление возникающих трудностей и препятствий. Для поддержания общности духовных интересов, надо стремиться к постоянному общению, обмену знаниями, опытом жизни, убеждениями и взглядами. Надо совместно осознавать общие цели, анализировать успехи и ошибки. Целесообразно иметь семейную фототеку, памятные семейные символы и предметы, вести дневники, отмечать памятные даты, праздники и т. д. Для удовлетворения духовных потребностей необходимо стремиться к накоплению своих знаний по специальности и общему образованию, постоянному духовному совершенствованию.
Важнейшее значение имеют материальные условия существования семьи. Нельзя эти вопросы считать малозначительными и недостойными внимания. Главная задача здесь - стремление к получению максимальных средств существования семьи и умению их разумно использовать. Деньги, вещи, блага не должны быть самоцелью, а служить средством, инструментом для создания необходимых условий достойной жизни и духовного совершенствования. Надо регулярно заниматься этими вопросами и регулярно планировать свои расходы, исходя из конкретных возможностей и условий.
4. Отношения с родителями.
Они должны строиться на основе искренности и взаимопонимания. Священный долг детей - оказывать родителям всю возможную моральную и материальную поддержку, сообразуясь с фактическим положением.


34.
Закончился отпуск моей жены. Из дневника:
“Расставание было тяжёлым. Наметили день отъезда, поехали в Мурманск за билетами и здесь Ниночка заговорила о возможности отсрочки ещё на день. На следующий день отменили рейс катера по погоде. Наконец, добрались до вокзала. Посадка, последние слова в тамбуре, последние поцелуи и слезы. Поезд пошёл, я на ходу выскочил. И вагон скрылся за поворотом.
Итак, снова разлука. После таких дней, такого счастья! Нужно превратить эту разлуку в подвиг, тогда её легче побороть. Мы провели вместе целых полтора месяца совершенно самостоятельно. Мы узнали друг друга настолько, что чего-то неожиданного уже не может появиться. Мы можем жить вместе; за это время не возникло и тени разочарования. С каждым днём становилось лучше, мы становились всё ближе и родней. И самыми лучшими были последние дни. Всё это значит, что всё хорошо. В разлуке будет страшно тяжело, но она закрепит в нашей памяти всё хорошее, заставит делать всё возможное для нашей встречи, сделает её ещё желанней.”
В эти тоскливые недели написал много стихов. Тема их одна и та же - разлука.

                На камне
Ветер причудливо носит
звуков неясных поток
или залив это просит
чистого неба клочок?

Серо оно, неприглядно,
слезы не в силах сдержать...
Неужто всё так безотрадно?
И сколько можно ждать?

                В Полярном
Сижу на солнышке в Полярном,
тепло и шум совсем утих;
мне кажется, что вот ты рядом,
рукою легкой направляешь стих.
А ведь и в самом деле, - рядом
совсем недавно ты была,
       ласкала  светлым,взглядом,
я слышал нежные слова.

   Сейчас ничто вокруг не замечаю
   и чувствую одно лишь - я люблю,
свою тоску надеждой заменяя,
я знаю твердо, что смогу
и верить крепко, беспредельно
и терпеливо ждать весны.
Ведь я уверен: выйдет солнце,
мы встретимся - и улыбнешься ты.

  Из дневника:
“Прошёл целый месяц в разлуке, а острая постоянная боль не унимается. Она только ушла вглубь, спряталась от окружающих – вот и всё. Любой толчок - взгляд на знакомую вещь, воспоминание, письмо - и всё сразу всплывает. Последние дни был просто на грани паники. Всё мерещилось, что Ниночка голодает, что болезнь её обострилась, что она не выдержит до весны... А может быть, это я сам себе намысливаю с одной целью: быть снова вместе? Надо остыть и всё продумать спокойно.”
“Ура, получил успокоительное письмо. У неё всё хорошо, нормально  учится, сдала все “хвосты”. На душе стало легче. Надо взять себя в руки и терпеливо ждать весны. Сегодня отправил ей посылку, - какое это  удовольствие!”
Учёба в заочном Институте продолжалась, отправил ещё несколько контрольных работ, обзавёлся всеми необходимыми учебниками. Продолжал писать стихи, почти в каждом письме к Нине они были.
                Ночь.
Ночь укутала залив туманом,
как заботливая нежная жена,
свет включила - бледное сиянье
и уснул он, глубоко дыша.

Робкая луна стыдливо показала
из-под тучки светлое лицо
и ресницами-лучами осветила
между сопок светлое пятно.

В ночь такую помечтать не прочь я,
чуточку печально, что скрывать,
о другой, о нашей ночи
хочется сегодня вспоминать.

Той, что счастье приносила
и закрыть не позволяла глаз,
что звала, ласкала, горячила
волновала и роднила нас.

Скорей, скорее пусть она придет,
и грусть, тоску прогонит прочь,
огнём страстей опять зажжет
вот эту мертвую, пустую ночь.
                Декабрь.
Прикрыв вершины мягким снегом,
декабрь уютно прикатил,
вздохнул, занялся зимним делом,
а мне - воспоминанья подарил.
Они свежи, волнующи и ярки,
И ничего не стёрловремя в них,
узором трепетным и легким
сверкает радость дней моих.

И этой радостью одной лишь
я годы долгие могу прожить,
с ней всё ненужное прогонишь,
сумеешь всё на свете победить.

Разлука давила, несмотря на все ухищрения. Со временем становилось всё тяжелее и вдруг утром - о, радость! - меня вызвали в штаб и дали задание: выехать в командировку для сопровождения демобилизованных матросов. Из дневника:
“Явился в полуэкипаж в Росте, принял 30 матросов. Задача - довезти их целыми и здоровыми к месту жительства. Сели в теплушку; нары, печка “буржуйка”, холодно, грязно, дымно. Старшина у меня попался шутник, но в делах слабоват. Матросов высаживали по группам, в зависимости от пункта назначения. В Акуловке отстали два пьяных матроса; на следующей станции отдали коменданту их вещмешки. Благополучно проскочили Кандалакшу. В Петрозаводске нас - грязных и замерзших - встретили с духовым оркестром. Ночью проехали Волховстрой, ещё два матроса отправились домой. В Бологое получили по аттестату продукты. В Торжке с боем отцепляемся от эшелона и после нажима, почти физического, на начальника станции, четыре наших вагона возвращают в Лихославль. Здесь не менее острая борьба за паровоз. Калинин, Клин, Ховрино, - сдаю пустые вагоны, спешу на поезд и - вот она, Москва! Вечером сажусь на саратовский поезд, еду и не верю этому. Соседи - майор и девушка из Вены; рассуждают умно и интересно. Саратов; на автобусе доезжаю до Волги, останавливаю “Пикап” и еду по льду реки до Энгельса. Бегу на Театральную и, наконец, крепко обнимаю свою девочку.”
“Новый 1947 год встретили с ребятами в театре, а потом дома, в кругу семьи. Как во сне пролетели целых 7 дней нежданного отпуска. Ниночка сдала патанатомию, стало легче и спокойней. Ходили к знакомым, встретили день рождения Лили Киселёвой; сидели у родной печки, как тогда, в декабре. Ели незаменимую тыкву. Перед отъездом посетили наш парк на берегу Волги. Был порядочный мороз, но мы пели. Всё было чудесно - дни, вечера, ночи. И вот она, последняя ночь; на табуретке противный чемодан, упаковываем его под слезы Ниночки. Через Волгу перебрались стоя в кузове бортовой машины. Привычная борьба за билет у кассы, перрон. Забрался на вторую полку и не слезал почти до Москвы”.


35.
Возвратился на Дровяное. Поползли рабочие будни, бесконечная смена хорошего и плохого, броски настроения и воспоминания, воспоминания. Единственное спасение - работа и работа. Понял и почувствовал, как можно отдаваться работе целиком и полностью, почти не думать о своих переживаниях, погрузиться в безбрежный океан забот, срочных мелких дел, когда вообще не чувствуешь жив или нет. Сблизился с двумя офицерами, которые служили здесь со дня основания аварийно-спасательной службы. Оба были инженерами корабелами и входили в подразделение специалистов, разрабатывавших проекты подъема затонувших кораблей. Владимиру Полищуку было лет 36-38, он родом из ленинградской артистической семьи. Высокий, круглолицый, с большой лысиной, добрыми светлыми глазами, он двигался быстро, порывисто, жестикулировал и увлекался разговорами. Оказалось, что по натуре он стеснительный и тактичный человек. Высококлассный инженер, любил свое дело, интересно рассказывал о его истории. Мы стали друзьями, но я чувствовал разницу в возрасте и жизненном опыте. Несмотря на это, Володя делился со мной своими личными переживаниями.В Мурманске у него была молодая женщина, которую он любил романтично и благодарственно, со зрелой силой немолодого человека. Особенно сблизила нас любовь к поэзии. Владимир знал множество стихов неизвестных мне.
...Только утро любви хорошо,
хороши только первые робкие встречи...
Его товарищ, Эдуард Чернецкий, происходил тоже из старой петербургской семьи интеллигентов. Замкнутый, строгий, знающий себе цену, широко образованный, он относился к сослуживцам несколько высокомерно, но ему всё прощалось, потому что без его консультации или заключения не решались сколь-нибудь серьезные технические вопросы. Зная, что я дружу с Володей, Чернецкий и ко мне стал относиться благосклонно, что мне льстило. В день моего рождения Володя обрадовал меня неожиданным подарком. Он вручил имениннику том стихотворений С.Я.Надсона - издания 1905 года.
“Это тебе подарок от Эдуарда, - сказал Володя. - Гордись, он книжки никому не дарит, да ещё такие”.
Старые книги меня всегда волновали; в них заключена какая-то магия времени и мысли. Уже то, что автора давным-давно нет, а он делится с читателем своими сокровенными мыслями кажется чудом. Я с громадным интересом прочёл книгу и храню её до сих пор. Поразило одухотворенное лицо поэта на фотографии и трагическая его судьба, изложенная в подробной биографии. Прожив всего 24 года, потеряв любимую девушку, страдая неизлечимой болезнью, этот человек создал шедевры русской поэзии. Стихи сразу запомнились на многие годы.
Заревом заката даль небес объята
Речка голубая блещет как в огне,
Нежными цветами убраны богато
Тучки утопают в ясной вышине.
Кое-где,мерцаябледнымилучами, Звёздочки-шалуньи в небесах горят. Лес, облитый светом, не дрогнёт ветвями,
И в вечерней неге нивы мирно спят.

***
Вперед, забудь свои страданья,
Не отступай перед грозой,
Борись за дальнее сиянье
Зари, блеснувшей в тьме ночной!

Трудись, покуда сильны руки,
Надежды ясной не теряй,
Во имя света и науки
Свой честный светочь поднимай!

Иди, не падая душою,
Своею торною тропой,
Встречая грудью молодою
Все бури жизни трудовой.

В мае месяце решился важный для меня вопрос - мой перевод на боевые корабли окончательно отставили. Вскоре мне присвоили звание старшего лейтенанта. Это было и приятно и нужно для поступления в Академию. Изменилось и отношение ко мне со стороны командования; получил две благодарности, перестали критиковать, укрепился авторитет, стало легче работать и жить. Продвигалась, хотя и медленно,  заочная учеба; закончил программу по физике и отправил три контрольные работы. Не без уже привычной нервотрепки, получил очередной отпуск после дня Победы. Теперь, когда главное препятствие для поступления в Академию было преодолено, я был уверен в положительном решении этого основного для меня вопроса. В Ленинграде, прямо с поезда, побежал в Академию и здесь меня ждало горькое разочарование: согласно новым условиям, я опять не подхожу. Это было ударом; рухнули дорогие мне надежды и планы. Начальник учебной части посоветовал попытаться попасть сначала на новые радиолокационные классы, получить эту специальность, а со временем поступить и в Академию. Всё отодвигалось на неопределенное время. Из дневника:
“Тяжелый был этот день. Вышел из здания Академии; не хотелось ни о чём думать, ничего предпринимать. Добрался до Летнего сада, сел на скамейку и долго сидел с закрытыми глазами. При неудачах, при крутых поворотах жизни иногда возникает неприятнейшее чувство разочарования, неуверенности, потери ориентиров. Так было и на этот раз. Казалось, всё кончено; если не учиться в Академии, то стоит ли вообще служить? А уходить со службы - значит всё сломать, всё начинать сначала. Но постепенно я успокоился и попытался всё взвесить и найти выход. Остановился на новом плане: поступить на курсы, перевести Нину для дальнейшей учебы в Ленинград; вместе окончим учёбу, а там видно будет. Сразу стало легче”.
Проездом в Москве посетил Заочный Институт. Декан факультета З.М.Пруслин ободрил меня и оказал всяческое содействие в организации моей учёбы. Получил разрешение на сдачу экзаменов по нескольким предметам в Саратовском Автодорожном Институте. 15 мая прибыл в Саратов, где меня встречала Нина; вместе отправились в Энгельс.
Замелькали дни отпуска. Они были наполнены прежде всего усиленными занятиями. Я готовил свои предметы, Нина - свои. Занимались и дома, и за городом, в детском парке. Поработали на бахче, встречались изредка с ребятами. Почти каждый день навещали моих родителей. Через две недели полностью сдал все четыре предмета в Саратове. Это придало уверенности, - учиться заочно могу. Ухудшились отношения с мамой Нины. Она, наверное, воспринимала инстинктивно меня как соперника, как виновника близкой разлуки с дочерью. Временами становилось не по себе, когда Нина колебалась между мной и мамой. Из дневника:
“Наша любовь, по-видимому, вступила в новую фазу. Если раньше всё держалось на чувстве, то сейчас подключается разум. Хорошо ли это или плохо, - это факт. В таких случаях не надо пугаться, хвататься за прошлое, без конца вспоминать его. Нет, нужно понять, что появилось новое и принять его доброжелательно”.
Общее положение в Энгельсе было неважное. Нищета людей, перенесших войну, вызвала к жизни всё плохое, что до неё уже изживалось: блат, взяточничество, подхалимство. Корень один - честно, на зарплату при всём желании явно не проживёшь. Отсюда вся эта грязь.  Её тяжело было ощущать в жизни наших родителей.
В своем Институте Нина добилась академического отпуска до зимней сессии и мы вместе выехали в Москву. Навестили моих родственников, побывали в Кремле, мавзолее Ленина, историческом музее, на Всесоюзной выставке, полюбовались многими станциями метро, Красной площадью. Целый день провели в парке Сокольники.
Прибыли на Дровяное. Из дневника:
“Ещё раз сбылась мечта: Ниночка рядом. Сейчас будем постигать самое сложное искусство - искусство совместной жизни. Нужно научиться обходить камни и ухабы на дороге жизни, не шарахаться в крайности. Нужно слушать, что советуют другие, но не поддаваться авторитетам, не принимать всё на веру; продумывать всё со своей точки зрения и в своих конкретных условиях. Нужно реально оценивать факты, независимо от того, нравятся они или нет. Не цепляться за старое, уходящее, пусть хорошее, дорогое сердцу, но неизбежно исчезающее. Нужно просто поблагодарить его и смотреть вперед, - там, в тумане будущего нарождается, растёт новое,  может быть - ещё лучшее; не пропусти его, встречай. Ну, а если пришло тяжёлое, даже дрянное, - не пугайся, не отчаивайся;  это - тоже жизнь и его надо уметь пережить. Люби её, жизнь, во всяком её виде, в любом проявлении. И она ответит взаимностью: за плохим пошлёт хорошее, даже плохое останется в памяти хорошим”.
Темп моей работы не снижался, - ежедневная суета рутиных дел, сменяемая кратковременными выходами в море, учениями, совещаниями, дежурствами. Но появился опыт всё держать в поле зрения - работу,учёбу, семейные дела, - и каждый раз выбирать самое главное, чем надо заниматься в данный день. После нескольких моих обращений, из отдела кадров пришло официальное уведомление о том, что я включён в список кандидатов на учёбу в Высших Радиолокационных Классах. Это была победа, это была удача! Прибыть в Ленинград надо было через два месяца. На это время составил себе программу действий по всем направлениям. Семейные наши дела осложнились неожиданной перспективой появления на свет ребенка. Из дневника:
“Немного не вовремя решил наш ребёнок появиться, но если это уже произошло, - пусть врывается в этот мир. Калечить Ниночку, рисковать последствиями, даже ради окончания ею Института, великая глупость”.                “Третий день Ниночка находится в больнице в Мурманске. Диагноз - токсикоз беременности. Решается вопрос - аборт или ждать. Здесь уже решают врачи, как решат, так и будет. В эти дни узнал, что такое домашняя работа, плита, кастрюли и т.д. Да, дело страшное, но если всё делается для любимого человека, - всё  получается”.
Вскоре произошёл перелом и дело пошло на поправку; привёз Нину из больницы. Начала есть, немного повеселела. Мне дали новую комнату, гораздо лучше прежней. Переехали, Нина почувствовала себя хорошо, кончилась неизвестность, стало легче. Сдал дела, заплатил за недостачу запчастей целых 7р.30к. и акт был утвержден. Попрощался со всеми сослуживцами. Прощай, мыс Дровяное!”
Выехали в Москву, попали в Большой театр, побегали по магазинам, купили подарки родным. Поезд, Саратов, Энгельс. Там я пробыл неделю, Нина осталась дома, а я прибыл в Ленинград точно в срок - 31 октября. Начинался новый этап жизни.
 


Глава VI. Новая специальность.
(1947-1949 г.г.)
               


36.
Вступительные экзамены оказались серьезными, но моя заочная учёба в Институте здесь явно помогла, - все экзамены сдал успешно и был зачислен на корабельный радиолокационный факультет, куда отбирали слушателей, показавших лучшие результаты. Это был второй набор на Высших Радиолокационных Офицерских Классах ВМФ. Цель учёбы - подготовка из связистов и штурманов специалистов вновь созданной радиотехнической службы по двум профилям - радиолокации и гидроакустике. Учебные классы размещались в городке Подплава на Васильевском острове, который был мне уже знаком по учёбе на Курсах переподготовки в 1945 году. Здесь же во дворе размещалась офицерская столовая. Жилой корпус не отличался комфортабельностью; это была громадная общая казарма с высокими потолками, железными солдатскими койками и тумбочками между ними. Мы её между собой называли ночлежкой. Пришлось привыкать ко всем прелестям общежития; ночью из-за холода накрывались собственной шинелью. Жили на казарменном режиме, выход в город - по увольнительным. Соседом по койке был мой однокашник по Училищу Ефим Берман, с которым мы подружились на всю жизнь. Он мне нравился своей медвежьей фигурой, физической силой, замедленной реакцией и наружным спокойствием. У Фимки был старенький патефон, чудом сохранившийся с довоенных времён. Пластинка была единственная. Одна её сторона была стёрта до предела, а на другой была песенка о любимой:

Бьют часы, поздний час,
входит в комнату молчание,
сколько лет все у нас
длится первое свидание.

“Крутили” эту пластинку без конца, пока она приелась окончательно. Кроме Бермана, было несколько знакомых по прежней учёбе, появились и новые друзья.
Руководил Классами капитан I ранга Глаголевский. Высокий, статный, в пенсне, в безукоризненной морской форме, он был для меня образцом начальника. Основы радиолокации преподавал инженер-капитан Шахбудагов. Занятия свои он проводил без конспектов и планов, редко пользовался доской, всё объяснял в буквальном смысле на пальцах, но очень ясно и доступно. Старший лейтенант Евгений Устинов, небольшого роста, подвижный и эмоциональный, читал курс материальной части радиолокационных станций. Громадные схемы станций украшали все стены и преподаватель, переходя от одной к другой, длинной указкой прослеживал замысловатые сплетения различных цепей, а меня поражало, как всё это можно запомнить и держать в голове. Распространение радиоволн, сравнительно небольшой курс, читал приватный преподаватель инженер-майор Фрейман Игорь Иммантович. С этим человеком я впоследствии совместно работал и дружил, а сам предмет, который он преподавал, стал моей специализацией в научной деятельности. Всё это было потом, а тогда я с увлечением пытался понять, как радиоволны, оторвавшись от передающей антенны, попадают в приемную антенну, удаленную на сотни и тысячи километров. Теорию вероятности читал преподаватель Академии генерал-майор береговой службы Ненашев, тот самый, который когда-то приободрил меня в Академии. Генерал был высокого роста, широкий, худощавый, с усами и седой головой. Он излагал материал интересно, иллюстрируя его жизненными примерами, отчего сложные понятия становились ясными. Этот предмет понравился мне своей широтой и универсальностью, применимостью к совершенно различным явлениям жизни. Гидроакустика для нас, радиолокаторщиков, была второстепенным предметом, но её блестяще преподносил капитан 2 ранга Аронов, известный специалист в этой области и очень интересный человек. Учёба, как всегда, увлекала меня; сам процесс познания нового, неизвестного приносил удовлетворение и радость.
Продолжалась и моя заочная учёба в Институте. Вначале казалось непосильным совмещать её с основной учёбой на Классах, но постепенно всё наладилось. Получил разрешение из Москвы на прикрепление меня для сдачи контрольных работ и экзаменов к Ленинградскому Институту Связи им. Бонч-Бруевича. Там меня приняли доброжелательно, но возникло затруднение с посещением Института: меня отпускали в город только по увольнительной. Пришлось пойти на приём к Глаголевскому. Он внимательно просмотрел документы, изучающе глянул на меня и улыбнулся:     “Всякие были ухищрения для получения увольнительной, но такого варианта не помню”.
Я попытался что-то разъяснить, но он остановил меня:
“Хорошо, сделаем так: если в первой сессии все экзамены Вы сдадите на высший балл, я дам разрешение на увольнение в рабочие дни по вечерам. Идите.”
Меня это дополнительно подстёгнуло, а он свое обещание выполнил и я получил возможность посещать Институт. Самыми трудоёмкими здесь были лабораторные работы по физике. Сдал три экзамена и перешёл на второй курс Института.
Больше всего проблем оказалось на семейном фронте. Прежде всего, надо было решить вопрос о переводе Нины из Саратовсвого Мединститута в Ленинградский. Изучил действующее законодательство, из которого следовало, что женам военнослужащих разрешён перевод на учёбу к месту службы мужа. По наивности, я посчитал, что всё в порядке. В Ленинградском Мединституте меня встретили вежливо, но твёрдо отказали: на 4 курс никого не переводим, всё перегружено. Я начал бомбить письмами Министерство Высшего Образования в Москве. Одновременно обратился в Главное Политуправление Советской Армии. После длительной переписки, Министерство сообщило, что оно не возражает, но окончательно решает директор Института. Трижды ходил к нему на приём, пока он сдался.
Вторая проблема - жилье в Ленинграде. Бегал по Васильевскому острову, узнавал, где сдают квартиры, потом стал обходить дом за домом. После двухнедельных поисков, удалось найти маленькую комнату на улице Гаванской.
Подготовив таким образом базу, написал Нине подробное письмо о необходимости её скорейшего выезда в Ленинград. Из дневника:
“22 декабря дал ей телеграмму - выезжай. Прошли 10 дней, - томительных, выматывающих, сводящих с ума своей неопределенностью, - ни одного слова в ответ на мои 5 телеграмм. В таком положении и настроении встретил новый 1948 год”.
Только 2 января Нина сообщила, что выезжает. Встретил её на вокзале и отвёз на квартиру; мы были рады и счастливы, что снова вместе. Оформили перевод в Институте и стали ожидать появления ребёнка. Это произошло гораздо раньше ожидаемого срока. Из дневника:
“Сегодня, 5 февраля, в 2 часа ночи начались схватки. Утром отвёз Ниночку на скорой помощи в роддом. Потом побежал на занятия, после них вечером позвонил, хотел узнать состояние жены, а меня обрадовали: всё хорошо, родилась девочка, вес 3100 грамм. Побежал в роддом, всё подтвердилось, роженица ещё в родильном отделении, никаких передач не принимают”.
“Итак, - новая ступенька в нашей жизни; трое - это качественно новое, это уже настоящая семья. Будущее меня не пугает, мы всё одолеем”
Нина находилась в роддоме девять дней. Я вращался с утра до вечера в потоке непрерывных дел: занятия, самостоятельная подготовка (обязательная); заготовка продуктов, посещение роддома. Переговаривались только записками. При выборе имени дочки произошла заминка. Я почему-то был уверен, что родится мальчик, Нина долго колебалась и остановилась на имени Леонора. Время поджимало, надо было оформлять документы и я уже был согласен на любой вариант. При регистрации в ЗАГСе вдруг выяснилось, что ребёнка можно называть только в соответствии с каталогом, где такого имени нет. Я уже начинал возмущаться, но делать было нечего. Секретарша нашла выход:
“Называйте её дома Леонорой, как вы желаете, а в документе запишем Элеонора, это имя есть в каталоге, хорошо?” На этом и порешили.
Условия жизни нашей на Васильевском острове оказались трудными. Хозяйка квартиры, Ольга Васильевна, относилась к нам доброжелательно, но не более того. Комната была маленькая, узкая, с одним небольшим окном, но хуже всего - стены были насквозь сырыми. Для печки требовались дрова; когда она разогревалась, комната превращалась в предбанник. Мебели почти не было; всё это происходило в голодное время. Из дневника:
“Вчера произошёл срыв в наших отношениях и, кажется, самый тяжелый. Пережил очень, очень нехорошие дни. Потом поговорили, решили, что главная причина - трудности нашего быта”.
Вскоре всё наладилось, наступили хорошие дни; мы как будто встретились после разлуки. В марте отпраздновали мой день рождения. Накупили, что могли, приготовили стол; Нина испекла большой торт. Пригласили всех наших друзей - Изю, Юру, Фимку, Марка с их женами. Всё получилось хорошо. Я был рад, что за столом познакомились люди, близкие мне, но не знавшие друг друга. Они подружились и многие годы поддерживали близкие отношения.


37.
Летели дни. Я продолжал учебу на два фронта. Нина, вопреки моим возражениям, каждый день ездила в институт, нерегулярно питалась, мало  спала, кормила и ухаживала за ребёнком. В её отсутствие за малышкой смотрели няньки, которых приходилось заменять, так как их уход, мягко выражаясь, был недостаточно хорошим. Вечером мы собирались вместе; я растапливал печку, если погода была подходящей, спускал во двор коляску и совершал прогулку с дочкой. Учёбу свою, в связи со всеми “горящими” делами, я несколько подзапустил и надо было навёрстывать упущенное - до окончания учёбы оставалось 3 месяца. Радиолокация всё больше покоряла меня своей новизной, захватывающими перспективами. Я пытался взять от учёбы всё, что можно.
Заболел, несколько дней пролежал дома с большой температурой. Из дневника:
“Вот когда начинаешь понимать, что такое здоровье. Надо спешить, не пропускать ни одного дня, ни одного часа. Надо полностью, до конца использовать свою работоспособность. Дальше будет хуже - болезни, усталость, житейские хлопоты, а там незаметно и старость”.
“Майские праздники прошли скверно, как-то не так, не по-праздничному. Начинаешь раздумывать - в чём дело? А дело в том, что в жизни есть области, не подвластные логике, разуму. Это чувства человека, его эмоции, переживания, настроения. Здесь ничего не запланируешь, не прикажешь. Нельзя заставить себя быть веселым к такому-то часу в праздничный вечер. Нельзя перенести своё желание поласкаться с женой на завтрашний день. Это другой мир, здесь работает не сознание, а подсознание. Так устроен человек и это нужно принять”.
После тяжелых колебаний, решили вызвать из Энгельса маму Нины для помощи по уходу за ребёнком. Ко всему, Нина заболела. Этот приезд, как я и чувствовал, ни к чему хорошему не привёл. Расстроился уже привычный распорядок жизни, с таким трудом достигнутое равновесие. Начались трения, а во время поездки в Петергоф произошёл взрыв, который уже давно назревал. Все трое считали себя правыми, никто не хотел понять, что спорить не о чем. Посыпались упреки, несправедливые, обидные, а потом и оскорбительные. Что-то сломалось, мы перешли недозволенную грань. Это была первая серьезная трещина в наших отношениях.
После завершения курса обучения, состоялась месячная практика на Черном море. Добирались туда всей группой поездом. Из его окон с интересом смотрел на уже восстановленные после войны вокзалы Тулы, Орла, Белгорода, Харькова, Лозовой, Запорожья. Практика включала несколько обзорных лекций, остальные занятия были самостоятельные, что всегда мне нравилось. Как обычно, составил себе личную программу. Познакомился с Севастополем, этим удивительным городом, который стал мне родным. Всё здесь служит Флоту, всё живёт им. Бухты, горки, тропки; какая-то неповторимая атмосфера героического прошлого, русской славы. Приморский бульвар, памятники флотоводцам, морской музей, дом Флота; нежное солнечное небо, темные звездные ночи, - всё это осталось в памяти на всю жизнь. Все люди доброжелательные, свои, с ними моментально находишь общий язык. Был на многих кораблях; корабельный быт отлажен, везде какой-то уютный порядок. Для меня это было моральным отдыхом после ленинградских потрясений. Но боль от них не проходила. Настроения и чувства тех дней отразились в стихах, рожденных между делами.

Море, снова море
манит лаской и простором,
и тревогою томленья,
и пьянящим чувством силы.

Здравствуй,море, здравствуй, небо,
обнимите, бросьте в бурю
и омойте, освежите,
вновь проверьте, закалите.

Пусть тяжесть непомерная
рождает бодрость,
пусть боль невыносимая
вернется силой,
а если радости не суждено
воскреснуть,
пусть море станет для души
могилой...


***
Мелькают огоньки в вечерней дымке,
бледнея, меркнет золото заката,
сверкая звёздами в небесной выси зыбкой,
ночь южная встает, - тепла, богата.

Мне это знакомо, а кажется ново,
неясные думы, забытые сны
приходят и снова, и снова, и снова
тревожат, волнуют, пугают мечты.

Минуты такие - плохие минуты,
как будто проснулся и смотришь вокруг,
а всюду загадки и снова вопросы
и в жизни не пройдено столько дорог...

Практика была успешно завершена и я возвратился в Ленинград. Здесь состоялся выпускной вечер слушателей Классов. Вручили аттестаты, все предметы у меня оказались с оценками “отлично”. Начальник объявил мне, что я представлен на должность преподавателя по материальной части радиолокационных станций. Это меня порадовало; перейти на преподавательскую работу, жить в Ленинграде, где уже учится Нина, - всё это казалось несбыточной мечтой. Но, совершенно неожиданно, в приказе о распределении слушателей оказалось, что я назначен на должность инженера в какую-то вновь образованную часть, местонахождение которой ещё неизвестно. Настроение сразу упало, опять рушились планы. Да и неопределенность положения всегда угнетает. Нина с дочкой остается в Ленинграде, значит, снова разлука. Временно, до организации части, меня откомандировали в наше Радиотехническое Управление в Москву. До свидания, город Ленинград!


38.
Прибыл в Москву, разыскал Управление и представился моему временному начальнику полковнику Никитину А.А.; получил от него разрешение выехать к семье в Ленинград на празднование нового года. Из дневника:
«Четыре дня пролетели, как миг. Но сколько в них прожито неподдельного счастья! Сколько радости от прикосновения к любимой, от возможности обнять её, просто смотреть на свою девочку! Какое счастье взять на руки свою дочку, это маленькое беспомощное существо, которое является твоим продолжением! Мы стали ещеё ближе и родней. Неужели действительно, что разлука так обостряет чувства?»
Встретили дома новый 1949 год. Приняли решение отправить дочку к бабушке в Энгельс. Вместе приехали в Москву и в тот же день я посадил их в поезд на Саратов.
Радиотехническое Управление Военно-Морского Флота, куда я был временно прикомандирован, размещалось на улице 25 Октября рядом с площадью Дзержинского. Здание было старое, неприспособленное для подобных учреждений. Само Управление было совсем молодым. Во время войны появились и показали свою эффективность принципиально новые радиолокационные средства наблюдения, обнаруживающие воздушные и надводные цели, а также гидроакустические, работавшие в воде по надводным и подводным целям. К 1943 году возникла необходимость создания новой радиотехнической службы Флота. Я прибыл в Москву когда эта служба уже полностью сформировалась. Начальником Управления был контр-адмирал Архипов Сергей Николаевич, его заместителем - капитан I ранга Генкин Абрам Львович. Из ветеранов радиотехнической службы мне посчастливилось узнать Никитина, Кравцова, Осипова и некоторых других. Отдел корабельных радиолокационных средств, куда я попал, размещался на втором этаже в одной небольшой комнате с одним окном. Столы сотрудников отдела стояли двумя рядами, а стол начальника у окна был обращён к подчиненным. Александр Алексеевич Никитин был небольшого роста, плотный, приземистый, подвижный, с седой короткой шевелюрой. Он отлично владел громадной информацией, знал до мелочей технику и людей своей специальности на всех Флотах. Принимал решения быстро, любил пошутить и поострить. Ко мне он с первых дней проявлял отеческое отношение и опекал по всем житейским и служебным вопросам. Мне определили рабочий стол и выдали рабочий чемодан для секретных документов. Никитин проинструктировал о порядке работы.Задача была одна - исполнять текущие указания, прежде всего - готовить проекты документов по переписке с другими учреждениями. С большим волнением получил первое задание - составить ответ на письмо начальника технического Управления. Срок исполнения в резолюции начальника не был указан, поэтому я немедленно приступил к делу. Через час я доложил проект ответа. Никитин внимательно прочёл и сказал:
“Не годится, стиль совершенно не тот, не наш, слишком кратко и ясно. Писание писем - это особая наука, которой, к сожалении, нигде не учат. Надо знать, кому пишешь, как к нему относится наш начальник; здесь важны тонкости, нюансы, акценты. Надо знать, какими словами обращаться к начальнику, к равному по должности, к подчиненному. И потом, - когда поступил документ? Два дня назад, а ты спешишь срочно ответить. Много чести, - документ должен отлежаться недели полторы. Садись, переделывай”.
Лишь после четвертой попытки я получил, наконец, визу на печатание письма в машинописном бюро. Вот так началось освоение бумажной науки, без которой на воинской службе не обойтись. Порядки в Управлении были твердыми и соответствовали духу того времени. В Кремле любили работать по вечерам, поэтому все нижестоящие организации приспосабливались к этому режиму работы. Рабочий день начинался в 10 ч. 30 м. Основная нагрузка падала на вечер, когда шли срочные указания, запросы и требовались материалы, справки, документы. Очень часто задерживались на работе до десяти часов вечера. Начальник Управления появлялся утром минута в минуту, когда большие часы у дежурного отбивали половину одиннадцатого. В своём кабинете он принимал только трех человек, остальным вход был запрещён. Занимался Архипов только крупными, стратегическими вопросами, которые требовали общения во внешних сферах, - в Генеральном штабе, у Главнокомандующего и т.д. Подчиненные отлично знали зеленый цвет резолюций, которые начальник писал импортной авторучкой с “вечным” пером. Они подлежали неукоснительному исполнению; никаких уточнений, тем более, изменений этих указаний не допускалось. За провинности или нерадивость начальник своих подчиненных не ругал, не воспитывал; он просто переводил их для дальнейшего прохождения службы, чаще всего на Тихоокеанский Флот. Делалось это быстро и неожиданно, так как у Архипова был хороший контакт с кадровиками. Всеми текущими внутренними делами занимался заместитель начальника Генкин. Он был из числа инженеров, стоявших у истоков радиолокации. Кандидат технических наук, эрудированный, невероятно работоспособный, знавший до мелочей всю историю и фактическое положение радиотехнических средств, их разработчиков, специалистов на Флотах, Генкин тащил на себе весь воз громадной повседневной работы по созданию, поддержанию и совершенствованию новой радиотехнической службы. В обращении с людьми он был прост, общителен и доступен. В его кабинете толпились подчиненные и приезжие со своими бесконечными делами. Когда он проходил по коридору, за ним тянулся хвост жаждущих спросить, уточнить, доложить. Даже на меня, старшего лейтенанта, временого человека в Управлении, он обратил внимание, пригласил в свой кабинет, расспросил о моих делах.
Коллектив Управления жил своей, отлаженной годами совместного труда, жизнью. Все знали друг друга, по утрам обменивались в курилке домашними новостями и своими житейскими заботами. Большими событиями были совместные рыбалки и посещения футбольных матчей. Два раза в неделю по распорядку была физкультура в Сокольниках, где ходили на лыжах, бегали и играли в волейбол. Обедали обычно в ресторане “Славянский базар”, который располагался через дорогу и днём превращался в закрытую столовую.3а соседним столом в отделе сидел майор Воробьев, скромный и немногословный офицер, который ненавязчиво помогал мне освоиться на новом месте. Мы не успели подружиться, как на очередной читке приказов в субботу совершенно неожиданно объявили приказ о его переводе для дальнейшей службы на Тихий океан. Я ни о чём не расспрашивал, он ничего не рассказывал, мы просто распрощались. Самым интересным для меня человеком в отделе оказался подполковник Голев Константин Владимирович. Это был человек небольшого роста и спортивного типа. Талантливый инженер и специалист высшего класса, он отличался широтой кругозора, громадной трудоспособностью, организованностью во всех своих делах и преданностью делу, принципиальностью в решении технических вопросов, что вызывало иногда недовольство начальства, которое это принимало за излишнюю самостоятельность мышления. В период моего пребывания в отделе, Константин Владимирович трудился над монографией по теме своей кандидатской диссертации в области распространения радиоволн. Меня поразило его умение  работать в любой обстановке - в отделе, не обращая внимания на шум сотрудников; у себя дома, в метро и трамвае. Во многом он стал для меня примером на всю жизнь. В отделе Голев курировал вопросы отношений и взаимодействия со всеми научными организациями Академии наук, министерств, а также разработчиками новой радиолокационной техники. Как это часто бывает у ученых, Константин Владимирович отличался рассеянностью и забывчивостью, считался ученым чудаком. В Управлении вообще любили подначки и не пропускали случая пошутить и над Голевым. Через несколько дней после моего прибытия, я был свидетелем очередной шутки. Читать постороннюю литературу на службе категорически воспрещалось. Для своей работы над монографией Голев использовал свой обеденный перерыв. Чтобы не тратить времени на приём пищи, он питался одними сырыми яйцами. В этот день всех предупредили о предстоящем событии; все замерли и ждали. Часа в два Константин Владимирович, не вставая из-за своего стола, обратился к Никитину:
“Александр Алексеевич, прошу разрешения на обед”.
“Да, конечно”, - ответил тот.
Голев собрал в чемоданчик секретные документы, достал из своего портфеля черновики и углубился в расчеты. Минут через десять, он, продолжал правой рукой что-то писать, левой открыл ящик стола, не глядя достал яйцо, разбил его и попытался выпить; ничего не получилось. Голев продолжал писать и достал второе яйцо. Только после этой второй попытки, он посмотрел на него и с удивлением обнаружил, что яйцо крутое. Здесь отдел не выдержал и залился долго сдерживаемым смехом.
Бумажные дела, которыми я должен был заниматься, были явно не по моему характеру. Я тяготился, сидя за столом. С удовольствием выполнял другие задания. Побывал на нескольких военных заводах, которые выпускали радиолокационную технику; здесь, в цехах и у военпредов, было что посмотреть. Был на нескольких совещаниях в научно-исследовательских институтах, что особенно меня интересовало. Как молодого офицера, меня привлекали к различным мероприятиям, куда Управление должно было выделять своих представителей по разнарядке. Так я попал на похороны известного связиста капитана I ранга Трипольского. Из дневника:
“Стоял в почетном карауле и думал без конца. Только в такие минуты осознаешь ценность жизни; всё в ней становится дорогим и хорошим, приемлемым. Осмотрел Ново-девическое кладбище. Сколько здесь покоится людей, и каких людей! Сколько судеб, трагедий, взлетов! Видел могилы Алилуевой-Сталиной, Д.Ульянова, Серафимовича, Поликарпова и многих других. На обратном пути, замерзший и голодный, думал об одном: надо спешишь, надо успеть больше сделать, увидеть, прочувствовать, передумать”.
Пришлось участвовать в процедуре приветствия очередного съезда Комсомола в составе делегации Вооруженных Сил. Целую неделю проводились тренировки в Кремле, непосредственно в зале, где должен был состояться съезд. Всё было отшлифовано до мелочей - вынос знамени Военно-Морского Флота, прохождение между рядами, коллективный ответ на приветствие. Всё прошло успешно, на большом подъеме. Я впервые увидел внутренние залы Кремля, в том числе Георгиевский.
В отделе, после убытия майора Воробьева, оказалась вакантная должность и Никитин предложил мне подать рапорт с просьбой перевести меня для дальнейшей службы на этой должности.
“Это большая честь и большая удача, - сказал он мне. - Будешь в Москве, получишь со временем квартиру, можешь учиться в Институте, да и оклады у нас больше, чем на флотах. Так что здесь думать не о чем, садись и пиши рапорт.»
Я поблагодарил Александра Алексеевича, но после колебаний и раздумий, решил отказаться от заманчивого предложения. Уж очень не по душе была мне эта канцелярская работа, вся эта столичная атмосфера. После обеда, набравшись храбрости, выбрал момент и обратился к Генкину за советом. Он спросил:
“А ты сам как думаешь?”
Я доложил свои соображения.
"Ну и правильно, поезжай в Феодосию, там будет живая работа с техникой, на море, на кораблях. Ты молод, штаны протирать на кресле ещё успеешь".


39.
Неудовлетворенность работой восполнялась возможностью заочной учёбы. Составил программу на ближайшее время и твердый распорядок. Занимался по утрам, до начала служебного времени. Вечером посещал отличную библиотеку Политехнического музея. Учёба осложнялась бытовой неустроенностью. Вначале проживал у своей тёти Тани недалеко от Земляного вала. Комната тети была очень мала, в ней едва помещались кровать и стол. После настойчивых усилий, меня разместили в офицерское общежитие на Арбате. Здесь было гораздо свободней, но в комнате проживали еще три человека. При первой возможности посещал свой Институт на улице Авиамоторной. Декан факультета З.М.Пруслин, исключительно доброжелательный человек, всячески поддерживал моё стремление к учёбе, включал меня в состав вечерних групп для выполнения лабораторных работ и разрешал сдачу экзаменов по мере моей готовности. Он не переставал удивляться тому, что я так долго не бросал учёбу, как это делали многие студенты. Для меня же она становилась менее трудной, так как начались предметы по специальности, которые я изучал ранее в Училище и на Курсах. В результате я подобрал свои “хвосты”, сдал все зачёты и четыре экзамена. Только тогда я почувствовал, что смогу, несмотря на все трудности, завершить заочную учёбу. Однако, вскоре возникло новое затруднение. На читке приказов объявили директиву Министра Обороны. В ней указывалось, что стала массовым явлением учёба офицеров в заочных институтах, после чего они всеми способами стремятся уйти из армии. Поэтому учёба офицеров в гражданских заочных учебных заведениях запрещалась. Но тем, кто окончил уже 4 курса, разрешалось её заверШИТЬ. Я был как раз в таком положении, сдал ещё два экзамена и получил соответствующие документы. Подал рапорт с просьбой предоставить мне учебный отпуск для сдачи экзаменов, ссылаясь на эту директиву. Полковник Никитин настойчиво советовал мне не делать этого, так как можно было ожидать отказа от начальника Управления, а это означало бы запрещение учебы; я настаивал на своём. На следующий день Никитин возвратил мне мой рапорт с резолюцией зелеными чернилами: “Разрешаю отпуск в счёт очередного”. Я возмутился, так как с появлением директивы получил законное право на завершение учёбы; заявил Никитину, что буду обращаться по этому вопросу к начальнику Управления лично.
“Ты что, соображаешь, что говоришь? Адмирал по личным вопросам никого не принимает, это у нас не принято. А ко всему, решение уже есть, вот оно, на твоем рапорте, никто его менять не будет. Ясно? Так что успокойся и бери очередной отпуск.”
Но я поступил по-другому: взял свой рапорт, выбрал удобный момент, когда адъютант начальника Управления, сидевший у входа в кабинет Архипова, отлучился, постучал и открыл тяжелую дверь. Кабинет был большим; адмирал сидел у окна за громадным столом и что-то писал. Я перешел порог и остановился, не зная, что дальше делать. Архипов продолжал писать, не поднимая головы. Молчание становилось нестерпимым и я громко произнес:
“Товарищ адмирал, прошу разрешения обратиться”.
Никакой реакции; прошло ещё несколько томительных минут, пока начальник поднял на меня глаза:
“Что у вас?”
Я подошёл к столу, положил на него свой рапорт, адмирал мельком посмотрел на него.
“Этот вопрос я уже решил”, - сказал он.
“Товарищ адмирал, согласно последней директивы Министра Обороны, пункт 6, лицам, которые окончили 4 курс разрешено завершить учёбу и на них распространяются льготы, в том числе 20-дневные отпуска для сдачи экзаменов”, - выпалил я. Пока я всё это говорил, Архипов погрузился в свою работу. Прошла ещё одна минута.
“Я этот вопрос уже решил” - повторил он спокойно.
“Разрешите выйти?”
“Идите”.
Так закончился мой демарш. Никитин, узнав, что произошло, ещё раз отругал меня:
“Я же тебе говорил. Теперь жди, чем всё закончится”.
Неустойчивость своего положения, неизвестность будущего, разлука с женой и маленькой дочкой, к которой ещё не успел привыкнуть, всё это вызывало множество волнений и переживаний. Настроение непрерывно изменялось. Из дневника:
“В начале февраля, после длительного ожидания, ко мне приехала Ниночка; провели целую неделю в блаженном состоянии”.
“Снова разлука, это давящее состояние одиночества. Особенно трудно  после года нашей совместной жизни”.
“Написал рассказ “Один разговор”. Он трудно достался мне, писал в перерывах между делами и хлопотами. Но радость творчества поддерживает, согревает и даёт опору”.
“Несмотря ни на что, я твёрдо и искренно говорю: я счастлив. Счастлив потому, что живу честно, по совести; что душа не замарана ничем, что думаю именно так, как думаю. У меня есть настоящая, верная подруга; я по-настоящему люблю. Я отец, у меня есть крошечная дочка; это тоже огромное счастье. Вперед, без страха и сомнений!”

Хоть тема одиночества стара
и ни к чему ее тревожить,
вдобавок ко всему она скучна,
отрады сердцу дать не может,

но мне сегодня грустно, - признаюсь,
и чувству этому безвольно отдаюсь.

Москва, умытая дождём, прохладой дышит,
парк шевелится муравейником живым,
вокруг улыбки, взоры, песни слышны,
а я брожу, разлукой ноющей томим.

Быть может, именно в толпе людей
мне одиночество переживать ещё больней.
***
Степан Щипачев “Стихи”,
несколько слов о любви,
и оживают в памятной тиши
глаза и ласки твои.
Быть может, волнуют стихи,
а может - те ночи в тиши,
ведь не были даром они
так сказочно хороши.

Были и соблазны, минуты слабости, но выходил из них достойно и этим потом гордился. Из дневника:
“Проверил себя на моральную устойчивость. Нет, глупости это - “невыносимая сила инстинкта”, “зов любви” и тому подобное. Всё это оправдание своего безволия, слабость своей любви. Я не из таких”.

Порой заговорят трусливо
души мятежной уголки
о том, что время торопливо,
что как бы годы не ушли,

что незаметно жизнь проходит
в разлуках, трудностях, труде,
не за горами старость бродит,
а там и смерть невдалеке...

Но то бывают лишь минуты,
затменья пасмурная тень,
потом бодрящий, обновленный
встаёт чудесный новый день.

И мне не жаль пропущенных свиданий,
туманов недопитого вина,
наградою всему мне служит
великая любовь твоя.
***
Не целуй без любви,
лучше сердце зажми
и скорей проходи.
О таком лишь мечта
увлекать хороша,
а ведь в жизни
она – горька.

В начале апреля получил очередной отпуск и немедленно выехал к Нине. Из дневника:
“Снова пережил это чудесное чувство волнения встречи: прибытие поезда на московский вокзал, Невский проспект, утренний полупустой трамвай, Малый проспект, 16 линия, наша комнатка. Ниночка на занятиях, ходил по комнате, думал и вспоминал. А дни неудержимо летят. Опять надо беспокоиться о будущем. А хочется смеяться, радоваться, баловаться - за все прошедшие и все будущие разлуки”.
Вместе встретили майские праздники, ходили на демонстрацию. Очень хотелось устроить встречу с друзьями - Изькой, Юрой, но ничего не получилось, праздновали сами и были рады этому. Отпуск окончился, вокзал, поезд, снова разлука”.
В середине мая приехал в командировку из Энгельса папа. Все эти три дня провели вместе, посетили родных, посидели за столом. Отец, как всегда, оптимистичен, ненавязчив, считает меня самостоятельным человеком, который знает, что делает.»
Продолжал трудиться в отделе Никитина, привык понемногу к этой обстановке. Вскоре в Москву приехал вновь назначенный командир нашей части капитан 2 ранга Курченко Михаил Сысоевич. Побеседовал со мной и пообещал, что скоро отправимся в Феодосию, займемся настоящими делами. Командир мне понравился; высокий, мощный сибиряк, круглое большое лицо с крупными чертами, толстая, короткая шея. Говорил просто, без дипломатии, настоящий “батя”. Я был рад тому, что кончается неопределенность. Ко всему через несколько дней ко мне ещё раз приехала Нина на целых десять дней. Я ждал этой встречи с большим волнением и нетерпением.

Сегодня поезд скорый
примчит тебя ко мне,
глаза увижу снова,
прижмусь к твоей руке.

Как первое свиданье,
как утро, как весну,
так жду я незабудку,
родную жду свою.

Разместились в квартире товарища, уехавшего в отпуск, недалеко от автозавода. Наслаждались близостью, ходили по Москве, посетили магазины, которые я всегда избегал. Утром посадил Нину на саратовский поезд, а через несколько часов выехал с Курского вокзала в неизвестную и загадочную Феодосию, месту моей постоянной и длительной службы.




Глава VII. Становление отдела.
(1949-1954 г.г.)
Ехал в Феодосию с каким-то двойным чувством. С одной стороны, завершается моё временое положение прикомандированного; начну работать по специальности, на постоянном месте. С другой - пугала неизвестность и неопределенность: что там будет? Части практически нет, голое место; жилья нет, жена в Ленинграде, дочка в Энгельсе. Вместе со мной прибыл старший лейтенант Князев Вениамин Александрович, с которым мы вместе обучались на Радиолокационных Классах в Ленинграде. С этим человеком я многие годы дружил на новом месте службы.
Феодосия встретила жарким солнцем, теплым морем и провинциальной тишиной. На следующий день прошёлся по городу; одни, чуть прибранные развалины домов, улиц и деревьев. Вместо вокзала - временое деревянное сооружение. Отдельными памятниками стояли гостиница “Астория” и здание банка, где размещалось при немцах гестапо. Весь проспект Ленина, улица Горького вплоть до Карантина представляли собой груду ракушечника и камней.
После переговоров в комендатуре, получил прикрепление в чужую часть для денежного довольствия. Нашли столовую военторга, в которой питались много лет. Официантка подсказала адрес, по которому сдаётся квартира. Прошли, посмотрели, - всё понравилось: зеленый двор с плодовыми деревьями, несколько старых кустов винограда. Хозяин с женой переселились во времянку, а мы заняли небольшой домик; улица называлась Боевая, но оказалась совсем деревенской и тихой. Эта квартира стала временой базой для офицеров, которые прибывали со своими семьями для службы в нашей части. Они обычно жили у нас по несколько дней, пока не находили квартиры, но некоторые задерживались надолго. Вслед за нами прибыл капитан-лейтенант Гужавин Анатолий Тимофеевич. Я с ним познакомился ещё в Москве. Анатолий Тимофеевич был по специальности гидрологом, служил на Тихоокеанском Флоте. Небольшого роста, скромный, доброжелательный и тактичный, он был образцом пунктуальности и добросовестности выполнения своих обязанностей и поддержания порядка. Приехал старший лейтенант Еремин Иван Петрович, начальник финансовой части, с молодой женой Ириной. Еремин был прирождённым начфином; всё, что касалось выполнения денежных операций, до каждой точки, каждой копейки, было для него святым делом. Появился у нас и помощник командира по материальному обеспечению капитан Семыкин Николай Васильевич. Он был высокого роста, худой, подвижный и эмоциональный, без конца курил и решительно принимал свои решения. Прибыл и наш командир, капитан 2 ранга Курченко М.С. с женой Клавдией Ивановной. С его появлением начала проясняться основная цель существования нашей части. Она заключалась в обеспечении испытаний и исследований, необходимых для разработки нового радиотехнического вооружения кораблей. Задача эта весьма ответственная, сложная; от успешности её выполнения непосредственно зависит боеспособность Флота. Дело это было новое, всё надо было начинать с нуля; только с годами накапливался по крупицам опыт. Но одно было ясно: первый этап - это строительство Полигона и организация трудового работоспособного коллектива. Для выполнения этой задачи был назначен командир Курченко, - организатор и хозяйственник, связист по специальности. По первоначальному замыслу предполагалось построить Полигон заново в посёлке Планерское, на берегу Коктебельской бухты. Времено мы расположились в Феодосии. Помещения для новой части не было; собирались на службу во дворе жилого дома, где поселился командир. Здесь, под развесистым деревом старой абрикосы, был установлен стол и две большие скамьи. В 8.00 Михаил Сысоевич выходил к нам. Каждый докладывал о выполнении заданий прошлого дня, получал указания и поручения. Иногда совместно обсуждали отдельные проблемы и вопросы. После энергичных усилий командира, горисполком выделил одну комнату по улице Галерейной. Где-то раздобыли старые письменные столы и стулья. Начались круглосуточные дежурства по части, завели положенную документацию. Несколько раз отправлялись всем коллективом на субботник в Планерское. Место, выделенное для строительства Полигона, представляло собой дачу Юнга, давно её покинувшего. Расчищали от мусора территорию, камнями обозначили границу части; приводили в порядок запущенный виноградник. Место было отличное - тихое, удаленное от дорог и людей, в непосредственной близости от моря. Но проходили недели, а строительство не начиналось, - нет финансирования. После неоднократных обсуждений, командир взял твёрдый курс на базирование в Феодосии, скорейшее начало испытаний. Это было правильное решение, но требовало полного напряжения сил в трудных условиях.


40.
Моей неотложной задачей в новой обстановке был перевод Нины из Ленинградского Мединститута на учебу в Симферопольский Институт. Имея уже опыт по этой части, я еще будучи в Москве, запасся в Минздраве согласием на это Министерства. На рейсовом автобусе отправился в Симферополь. Мединститут располагался рядом с железнодорожным вокзалом в большом зеленом городке. Нашел учебный корпус, приемную директора Института. Дождался, когда директор остался в кабинете один, несмотря на пассивное сопротивление секретарши (был неприемный день), вошел к нему. Принял меня вежливо и даже доброжелательно; прочел бумагу из Министерства и начал мне объяснять, что перевод на 5 курс вообще крайне затруднителен и нежелателен, ко всему этот курс переполнен, в общежитии мест нет ни одного и т.д. Я скромно заявил, что не могу изменить приказ о моем назначении, на общежитие мы не претендуем.
“Оставьте заявление, мы его рассмотрим”, - в заключение сказал директор.
И опять вопрос завис в воздухе. Через неделю я снова посетил Институт. Директора на месте не оказалось, секретарь посоветовал приехать к концу недели. И вот, после третьего захода, на заявлении появилась желанная резолюция. Это была победа.
В связи с переездом, запустил свои учебные дела. Заниматься на квартире, где колхозом жили несколько семей, было невозможно, поэтому после долгих поисков, нашел комнатку (стоила она дорого); поселились в ней вдвоем с Веней Князевым. Сразу появилась возможность учебы, тем более, что за это время соскучился по ней. Из дневника:
“Наслаждаюсь покоем в отдельной комнате; Веня не в счет, он познакомился с какой-то девушкой и часто ночует у нее. Занимаюсь непрерывно, с утра до вечера, до насыщения, до полного утомления. Поставил себе задачи: подготовить за месяц три предмета, получить отпуск, сдать экзамены в Москве, привезти Ниночку, прописать ее в Феодосии, найти ей жилье в Симферополе, оформиться в Институте. Вперед, без страха и сомнений!”
Непрерывно обдумывал, как эти задачи выполнить и мечтал еще заехать в Энгельс, посмотреть на дочку и родителей.
В начале августа, после всех волнений, выехал в Москву. Не задерживаясь, на самолете вылетел из Люберцев в Саратов. Из дневника:
“Погода была отличная. Полет на самолете доставляет большое удовольствие - взлет, отрыв от земли, большая высота, наблюдение земли с высоты птичьего полета, подлет, посадка. Переправа через Волгу, Энгельс, улица Театральная. Сколько раз я переживал встречу, а она неизменно волнует и радует. Ниночка была дома, здесь же рядом стоял смешной подстриженный ребятенок - моя дочка”.
Посетил родителей, у них все по-старому. Через три дня мы вдвоем выехали в Ленинград, где пробыли неделю. Нина открепилась в Институте, я сдал свои три предмета; все прошло удачно. Не задерживаясь в Москве, добрались до Симферополя, где остановились у моей дальней родни Кричевских на улице Луговой. Дня два ушло на поиск жилья для Нины; нашел довольно приличную комнату недалеко от Института. На следующей неделе оформились в Мединституте. Из дневника:
“Теперь надо обжиться в новых условиях и успешно решать все новые задачи, которые хлопотунья-жизнь будет без конца ставить перед нами. Только в этом вечном движении, в понимании своих целей и их достижении, несмотря на любые трудности, только в этом заключается радость настоящей, полноценной жизни”.
Надежда поступить в Академию не покидала меня; свою заочную учебу считал для этого лучшей подготовкой. Между тем, сама эта учеба была полулегальной. Командир части так решил эту проблему:
“Архипов в учёбе тебе отказал, я изменять его решения не собираюсь. Так что учись где хочешь и как хочешь, никаких отпусков и прочих льгот не будет. Когда нужно, бери очередной отпуск.”
В таком режиме я и учился до самого конца обучения.
Командир был сам энтузиастом и нас воодушевлял на добросовестный и самоотверженный труд. В новом коллективе были заложены основы честных, здоровых отношений, уважения и взаимопомощи. Все это стало потом традициями, которыми мы гордились. Я чувствовал себя нужным человеком, занятым большим делом. Из дневника:
“Работаю в полную силу. Работаю с удовольствием; хочется все делать толково, хорошо, на совесть. Чувствую удовлетворение даже от мелких хозяйственных дел. Сначала этому испугался, - не становлюсь ли дельцом, довольным повседневной суетой, не теряю ли квалификацию, не опускаюсь ли? Нет, это не так; я отлично знаю перспективу и ради нее готов делать все, что нужно.”
Часто, почти каждую неделю, ездил на рейсовом автобусе к жене в Симферополь. Дорога стала знакомой до мелочей, до деталей каждой остановки. Автовокзал Феодосии - Старый Крым - Грушевка - Тополевка -Богатое - Белогорск - Зуя - Симферополь. Почувствовал себя крымчанином, влюбился в крымские пейзажи, горы, леса, поля лаванды и розы. Эти встречи - расставания с Ниной придавали силу и остроту нашим чувствам и переживаниям и эта романтика рождала стихи.

Летит машина,
плывут поля
и горы жмутся
под облака.

Я вспомнил Мурманск
мыс Дровяной
и тот кораблик,
что шел домой.

Сегодня так же
тебя я жду,
еще сильнее
полней люблю.

***
Холодный зал, окно и дрели вой,
сквозь изморозь ажурного рисунка
смотрю на камни мостовой,
а сердце - словно скрипки струнка.
Каждый шорох и звук,
машины ленивое ворчанье
в громы превращаются вдруг,
волнуют, как первое свиданье.

Я в жизни часто, много ждал,
но не привыкла к этому душа,
десятки раз тебя встречал,
а встреча - так же хороша!

Из дневника:
“Заметил ещё одно: если раньше думалось о большом, общем, глобальном, то сейчас тянет размышлять о конкретном, земном. Я как будто заново родился, рассматриваю вокруг себя мир и удивляюсь тому, что этого раньше не замечал. Нежные прожилки в осеннем желтом листе дерева, комок земли с прошлогодними корешками, крупинками песка и маленьких камешков; кисть человеческой руки, от ногтей до запястья, со всей причудливостью её форм, - всё это интересует и волнует. И небо над головой, то чистое и бездонное, то закрытое темными дождевыми облаками. И море, со своим бесконечным разнообразием цвета и запаха. И лица людей, их глаза, через которые просвечиваются их чувства, мысли и переживания. На что не бросишь взгляд в этом удивительном мире, - везде поразительная красота. Я, наверное, росту не только вширь, но и вглубь. Это хорошо.”


41.
Новый 1950 год встретили вдвоём, а в конце января Нина приехала в Феодосию на целых две недели зимних каникул. Это были незабываемые дни.
К великой моей радости, подвернулась неожиданно командировка в Москву. Ехал в холодном вагоне, простудился и прибыл с большой температурой. Отлёживался в одиночном номере гостиницы ЦДСА на площади Коммуны. На душе было скверно, - столько  планов и надежд, а я с трудом вставал с постели. Дежурная по этажу заметила моё состояние и вызвала врача, который выписал таблетки, а главное, - приободрил меня. Через день побежал в Институт и окунулся в учебные дела. Хотелось всё бросить, полежать хоть пару часов ничего не думать, без этих давящих формул, схем и цифр. Но всё обошлось, - взял себя в руки, занимался и днем и ночью. Установил личный рекорд - сдал в один день три экзамена по разным предметам. Сверх своей программы сдал очень серьезный предмет - теорию механизмов. Скучал по Нине, единственной отдушиной были стихи.

Зависть, любимая, не так уж плоха,
особенно, если она человечна.
Не скрою, сейчас моя душа
завидует сильно, бесконечно.

Завидую всем, кто идет вдвоем,
кто нежно смотрит на подругу,
кто не стеснен в совсем простом:
взять и почувствовать руку.

Я знаю, что такое и с тобой, родная,
и рад, что зависти такой
(ведь у других она иная)
нам может позавидовать любой.
***
Да, было нелегко, конечно,
двенадцать дней шумела голова,
изнемогая, жаловалась иногда,
а время подгоняло вечно.

Но рад я об ином сказать:
твоей любовью осененный,
в разлуках частых закаленный,
я самый трудный, самый сложный
на верность смог экзамен сдать.

В день  рождения осмотрелся по всем направлениям своей деятельности. В службе всё идёт хорошо, работаю в полную силу, а главное -есть ради чего работать, ещё немного и начнём выполнять спецработы. Получил очередное звание капитан-лейтенанта, представлен на должность старшего инженера. Избран членом партбюро части, почувствовал вкус и смысл партийной работы.
Учёба в заочном Институте, несмотря на трудности и перегрузки, продвигается. Я научился разумно совмещать работу и учёбу, уделяя больше внимания тому, что в данный момент требует этого. Начал заниматься и физкультурными делами. В части оборудовали волейбольную площадку; организовал нашу команду “Риф” и стал её капитаном. Выступали на соревнованиях гарнизона и города. Несколько раз участвовали в субботниках города. Его озеленение задерживалось из-за отсутствия посадочного материала, саженцев деревьев. На границе Феодосии и станции Айвазовская, которая тогда называлась Сарыголем, был разбит Комсомольский парк для выращивания саженцев. Коллективный труд мне нравился. Здесь как-то чувствуешь силу и красоту совместных действий людей, направленных на общую пользу. Наверное, от этого и люди преображаются, становятся более человечными и красивыми.
На партийном городском семинаре случайно познакомился с Марьей Ивановной Калашниковой. Она сообщила, что в Феодосии создаётся отделение Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний и пригласила меня стать членом этого общества. Я с удовольствием согласился и подготовил две первые лекции: “Радио наших дней” и “Что такое радиолокация?”. Лекции читал на предприятиях города, чаще всего в цехах, у рабочих мест, а также в различных учреждениях. Непосредственное общение с людьми, возможность рассказать им о новинках науки и техники, о своей специальности увлекали меня. Я читал лекции свободно, не пользуясь конспектами; в зависимости от уровня аудитории усложнял или упрощал содержание. Большой интерес вызывало и общение с членами общества, лекторами, а также участие в работе научной секции общества. Это моё членство продолжалось более полувека.
Нина завершала обучение в Институте. Для подготовки к государственным экзаменам она часто приезжала ко мне и я пытался ей помочь чем мог. Экзамены сдала успешно и мы отпраздновали эту большую победу. Между тем, наши отношения не были ровными; после хороших периодов, приносивших большую радость, наступали срывы. Из дневника:
“Ниночка принимает и разделяет мои мысли и убеждения только тогда, когда у нас всё идёт хорошо. Как только отношения осложняются, -  то, что я считал давно ясным и решённым, вдруг оказывалось совсем не таким. В голову лезут противные мысли, вычитанные из многих книг, с которыми я никогда не соглашался: женщину учат только несчастья, а не размышления, “женщина живёт только чувствами и воспринимает логику, как насилие” и так далее. Неужели моя Ниночка из числа этих обычных женщин?”
Ко всем неприятностям прибавились проблемы со здоровьем. На  затылке появился небольшой прыщик, на который я не обращал внимания; работы, бесконечные дела, учёба, домашние хлопоты к этому не располагали. Через неделю  уже был большой фурункул. Голову нельзя было поворачивать, по ночам перестал спать, мучили страхи. В таком состоянии заступил на дежурство. Ночью температура поднялась, нещадно болела голова. Еле дождался смены и побежал в госпиталь. Принял меня хирург, средних лет симпатичный армянин. Не спрашивая меня ни о чём, он осмотрел мой затылок, посадил на стул лицом к спинке и весело сказал:
“Держись, дорогой, крепче двумя руками за спинку, можешь закрыть глаза”.
Я вцепился в стул, сердце от страха зачастило, от температуры болела голова и тошнило. Доктор твердой рукой вскрыл фурункул крестообразным надрезом, потом салфеткой вычистил гной и приказал:
“Таня, повязку молодому человеку”.
Я сидел ни жив, ни мертв. Сестра обработала рану, смазала пахучей мазью Вишневского и перевязала.
“Вставай, вставай, всё кончилось”.
Это была моя первая операция. Я прочувствовал, какая это пренеприятная сила - страх. И ещё, - что силой воли можно подавлять, побеждать и страх и физиологическую боль.
После окончания Ниной Мединститута, я получил очередной отпуск. Мы вместе отправились за своей дочкой в Энгельс. Как всегда, отпуск проходил в напряженном темпе. Проездом в Москве удалось сдать ещё два экзамена в заочном Институте. Чуть не опоздали на посадку в саратовский поезд. Пробыли в Энгельсе несколько дней, после чего всей семьей возвратились в Феодосию. Отношения с женой всё ухудшались, а бесконечные трудности возникали одна за другой. В Феодосии жить было негде, на несколько дней устроились на моей холостяцкой квартире по улице Р.Люксембург. Никто не желал пускать квартирантов с малыми детьми. Несколько дней занимался этой проблемой, пока удалось договориться с Михаилом Павловым, у которого был дом по улице 8 Марта. Хозяин дядя Миша и его жена, тётя Муся, сразу понравились. Комнатка была маленькой, но изолированной. Дворик зеленый, с деревьями и кустами винограда, рыжая собачка Туська. Ко всему, через дорогу располагалась моя часть.
После приезда из отпуска, я очень надеялся, что всё наши разлуки остались позади, теперь мы вместе, начнется нормальная семейная жизнь. Увы, этого не получилось. В день приезда я побежал на море искупаться. Стояла августовская жара, был полдень. Я поплавал и с удовольствием лег на горячий песок пляжа и вздремнул. Начал одеваться и почувствовал, что закружилась голова, забилось сердце, теряю сознание. Страх смерти овладел мною, смерти нелепой и глупой. Наверное, я пробыл в таком состоянии довольно долго; людей вокруг было много, но я не привлекал их внимания. Очнулся в тени у забора пляжа; надо мной склонился доктор санатория, сестра делала укол.
“У вас солнечный удар, - сказал доктор. - Сейчас подойдёт скорая помощь и отвезет домой. Больше так не купайтесь”.
Дома меня ждала новая неприятность. Из дневника:
“Меня положили на кровать приходить в себя. В это время Нина продолжала мыть полы, даже не поинтересовавшись, что случилось, так как мы уже пару дней не разговаривали после очередной размолвки”.
Это был удар не менее сильный, чем солнечный. Через несколько дней на работе я почувствовал себя плохо. Сердце начало учащенно биться, голова закружилась; самочувствие было таким же, как тогда, на пляже. Я посидел немного, все успокоилось. Такие приступы начали повторяться. Обратился к нашему врачу майору Разумову Александру Максимовичу; тот выслушал меня и уверенно заявил, что это серьезное заболевание сердца. Состояние моё всё ухудшалось, пока дело не дошло до того, что выйдя на обеденный перерыв, я упал во дворе части. Очнулся в госпитале, на койке приёмного отделения. Вызвали врача, подполковника, высокого и седого; он расспросил Разумова, прослушал моё сердце и сказал:
“Молодой человек, у вас отличное сердце, вы не больны. После солнечного удара вы внушили себе, что больны, это бывает, просто у вас невроз сердца. Больше не думайте о своей болезни и всё будет хорошо”. Мне дали валерьянку и я сразу почувствовал себя лучше. Болезнь моя действительно прошла и больше не повторялась. А я понял, что такое самовнушение.
В дни болезни и в ночные часы дежурств появлялась возможность подумать о чём-то, выходящем за рамки повседневных забот. Из дневника:
“Более или менее сложные дела можно успешно решать, если подходить к ним системно. Во всем должна быть своя система: система умственной работы, система физической подготовки, система накопления знаний, система отдыха, система питания, система воспитания ребёнка и так далее. Эти системы надо терпеливо создавать и непрерывно совершенствовать, исходя из реальных условий. Да, дело это хлопотное, но без систем жизнь превращается в одни случайности, казусы, бессмыслицу, бесплодную трату сил и времени”.
“Много неприятностей у нас возникало, когда мы были не одни, а на людях - чужих, знакомых или родных. Дело это тонкое, ему нужно учиться. Нельзя поднимать спорные вопросы, лучше помолчать или отшутиться; когда останемся вдвоём, к ним можно вернуться. Нельзя поддерживать другого человека в его споре с твоим другом. Нужно всегда помнить, что при посторонних обидное или неуместное слово сильно обижает, задевает. Только неумные пары при посторонних затевают споры, доказывают друг другу, не стесняясь в выражениях, считая, что так можно делать потому, что это близкий человек. Получается неудобно, а иногда и отвратительно. Не надо высказывать наших мыслей, планов, дел, которые касаются только нас одних; тем более не надо пытаться решать их на ходу. Нужно научиться во всём поддерживать друг друга, поддерживать умно и тактично. Если друг сказал или сделал что-то неудачно или неловко, надо уйти от этого шуткой или переводом разговора и внимания на другую тему. Нужно относиться друг к другу естественно и привычно, как обычно, а не искусственно, напоказ. Если у посторонних людей тон общения не наш, не надо переходить на него, поддакивать ему, а наоборот, перевести его на наш. Надо всегда и во всём помнить, что твой друг - самый близкий к тебе и отношения с ним - самые важные и дорогие”.
“Герой кинофильма “У стен Малапаги” хорошо ответил любимой, когда она выразила желание сделать его счастливым: “Этого мало, надо иметь мужество”. Да, в жизни очень нужно мужество. У К.Федина есть такие слова: “Слишком часто люди путают мужество с жестокостью и черствостью”. Это очень верно сказано. Когда ребёнок, капризничая, плачет и маме его очень жалко, но она находит в себе силы выдержать до конца, чтобы это не стало привычкой, - это не жестокость, а мужество. Когда очень хочется накупить своему другу всего, что ему нравится, принести, дать и порадоваться этому, а сделать этого нельзя, потому что семья будет голодать, - это не жадность, а мужество. И так далее”.
“Везде в книгах утверждается, что между чувством и разумом всегда есть противоречия; мало того, что это противоречие и является главным источником его развития, главной его движущей силой. Я в этом очень сомневаюсь. Противоречие между чувством и разумом - это признак слабости, несовершенства человека, недостаточного уровня его развития. Эта мучительная борьба бесплодна, она отнимает жизненную энергию. У цельного, сильного духом гармоничного человека такого противоречия нет. Он всеми своими чувствами хочет делать то, что нужно делать по доводам разума. Я почти уже научился так жить”.
“Да, людям нужно помогать; это естественная и человечная основа отношений людей, близких и чужих. Но надо правильно понимать суть этого понятия. Помогать можно и нужно тому, кто сам что-то делает хорошее, правильное и нуждается в помощи. Если же этого нет, возможны два варианта:
- ты сам делаешь за того, кому помогаешь, т.е. становишься угнетаемым;
- ты, под видом помощи, заставляешь делать другого то, что считаешь нужным, т.е. становишься угнетателем.
Во всех случаях помогать надо только в делах хороших, правильных; иначе помогающий становится соучастником плохих дел.”
42.
“Развиваться, совершенствоваться можно в любом деле. Если домашняя хозяйка вдумывается в свою работу, делает её всё лучше, учится у других этому искусству - она растёт, развивается. В таком смысле она, как человек, стоит выше, она интересней, чем какой-нибудь инженер, который завершил учебу с окончанием института, не обновляет своих знаний и не умеет их использовать в практической жизни.
Время шло, строительство Полигона всё откладывалось. В Планерском были проведены изыскательские работы для проектирования всего комплекса. Но денег даже на проектирование не выделили; мы не попадали в годовой план строительства на Флоте. В Феодосии часть продолжала ютиться в одной комнате по улице Галерейной. Правда, нам прикомандировали армейский взвод охраны и у входа в часть появился круглосуточный пост. Командир части продолжал настойчивые поиски выхода из положения. Вскоре подвернулся удачный вариант. Министерство культуры решило ликвидировать своё хозяйство, которое включало два здания в Феодосии по улице 8 Марта и дом отдыха художников в посёлке Солнечная долина, бывший посёлок Козы. Для нас это был выход - разместить в этих зданиях часть, а в Солнечной долине оборудовать береговую базу для испытаний. Сначала надо было уговорить на этот шаг наше Управление в Москве. После этого начались тяжелые переговоры между Министерствами обороны и Культуры. Всё получилось, согласовали, утвердили все документы и мы переехали в двухэтажное здание, старое и запущенное. Во дворе под открытым небом возвышалась гора угля и валялись останки бортовой автомашины ГАЗ. Начались авральные работы всего коллектива. Нашлись умельцы, которые реставрировали автомашину. Правда, она двигалась только тогда, когда за  рулём сидел начальник гаража старшина Шульга Тимофей Иванович. Мне повезло - я получил полузакрытое рабочее место за загородкой в комнате. Появились первые гонцы из Ленинграда, которые определяли возможность проведения первых спецработ в наших условиях. Это означало завершение первого этапа развития части и начала выполнения её основной задачи - проведения испытаний. Первые работы оказались не по моей специальности, а по гидроакустике. Пришлось срочно переквалифицироваться, что потребовало дополнительных усилий. Но они оказались не напрасными, - меня назначили ответственным исполнителем первой научно-исследовательской работы. Для её обеспечения была выделена несамоходная баржа. С большими трудами она была переоборудована; на ней установили и своими силами смонтировали сложный измерительный комплекс, громадные барабаны с многокилометровыми подводными кабелями, индикаторную и измерительную аппаратуру. В дне баржи была прорезана большая шахта, через которую в море опускались гидрофоны. Мне пришлось изучить всю эту технику; делал это с большим интересом и напряжением. Само приобщение к науке, возможность работать с техникой, своими руками налаживать её и измерять, анализировать результаты измерений, - всё это было той стихией, о которой я мечтал; я почувствовал, что это и есть основное дело моей жизни. Начались выходы в море с помощью буксира, который устанавливал нашу баржу-лабораторию в нужную точку моря, а по окончанию работ буксировал в порт. Выходы эти были кратковременными, на 2-3 дня, но каждый раз сопровождались трудностями. Работа разрешалась при волнении моря не более 3 баллов, но часто погода резко менялась и мы не успевали уходить в порт. Людей было недостаточно для нормального обслуживания плавсредства, приходилось делать всё, что требовалось - от поддержания радиосвязи до швартовки баржи. Руководили первыми работами ленинградские ветераны гидроакустики - Морозов, Юдин, Черныш. Общение с этими опытными специалистами и организаторами многому научило меня. Я впервые увидел живых ученых не на совещании, а в повседневных условиях их работы. Я вошел в тот дом, который стал моим жилищем на всю дальнейшую жизнь.
Времени для учёбы, чтения книг не оставалось, что очень угнетало. Лишь изредка, на ходу, рождались стихи.

Бледно-розовый мазок
на светлом сером небе,
смутной тучи уголок,
словно день и не был.

Стать бы здесь, на берегу,
посмотреть на моря россыпь,
но некогда – спешу, бегу
и думаю, что это - роскошь.
***
Каюта мало сказать - мала,
если учесть и площадь койки,
получится, не более, три  на два,
и тут же столик, шкафчик, стойки.

В иллюминаторе видна вода,
серая, в солнечных бликах,
за кранами, мачтами - гора,
туман и чайки, всё как в книгах.

Я очень рад здесь побывать,
взгрустнуть, подумать, вспомнить,
всё в памяти спокойно перебрать
и угадать, что сердце просит.

Нина страшно нервничала, что после окончания института не работает, теряет квалификацию. Она считала это преступлением, а домашнюю работу - каторгой. После тяжёлых усилий, устроил её врачом в медсанчасть нашей воинской части. Другого выхода не было, в горбольнице вакантных мест врачей не оказалось. Решили, что будем добиваться этой цели. Работа в одном коллективе ещё более усложнила и без того плохие наши отношения. Нина использовала любую возможность, чтобы уйти на работу, на дежурство. Дочка была на попечении нянек, которые скверно ухаживали за ребёнком. Я часто выходил в море, а когда, после напряженного, изматывающего труда, возвращался домой, там не было ни отдыха, ни жены, ни обеда. В части нас считали образцовой парой, приходилось кривить совестью, поддерживая это мнение.
Месяца через три, Нина поступила на работу в хирургическое отделение горбольницы, которое возглавлял доктор Сухарев. Он много десятков лет жил и работал в городе, пользовался большим авторитетом и уважением феодосийцев. Рейсовый автобус утром останавливался у его дома и доставлял его в горбольницу. Нина полностью отдалась работе и вскоре стала самостоятельно оперировать. Она безотказно дежурила по праздникам и выходным дням, дежурила и за себя и за других, если они её просили. Её без конца вызывали на работу и во внеурочное время, днём и ночью. Против этого трудно было возражать, но такой режим неизбежно сказывался на нашей семье, на маленьком ребёнке, не говоря уже обо мне. Мы видели маму редко и всегда уставшую от напряженной и изматывающей работы. Несмотря на мои доводы, Нина считала, что это правильно - прежде всего работа, а уж потом домашние дела. Я тяжело переживал эти неурядицы. Периоды отчаяния сменялись надеждами, что всё пройдет, всё наладится. Потом всё повторялось сначала.
После томительного ожидания, пришли правила приёма в Академию; я подходил по всем статьям. Несмотря на категорические возражения своего начальства, я отправил документы. Предварительные экзамены надо было сдавать в Севастополе. С трудом отпустили, прибыл и поселился на эсминце “Огневом”. Из дневника:
“Прошёл медкомиссию, занимался в морской библиотеке. Приморский бульвар, дом офицеров, теплые южные вечера, а на душе плохо - одиночество, тяжесть. Взял себя в руки и сдал все экзамены успешно”.

Ветер дул; у входа в бухту
таял синий дыма клок,
взрыв далекий где-то ухнул,
прокатился и умолк.

Лились печали и покоя
пустые звуки этих строк,
едва теплившейся звездою
казался жизни огонёк...

Возвратился домой. Отношения с Ниной, даже после очередной разлуки, не только не восстановились, но продолжали ухудшаться. Из дневника:
“Случилось невероятное, ужасное, самое худшее, что могло случиться - мы стали чужими; пишу это слово и сам не верю. Всей душой хочется верить, что я ошибаюсь, что со временем всё прояснится, но сегодня надо быть честным - так я сейчас чувствую.”

Ты всё дальше, ты уходишь,
холодею словно труп,
оживу ль, когда захочешь,
лаской рук твоих и губ?
***
Всё перевернуто, запутано, измято,
и сдвинуто с привычных мест,
где ясность и покой царил когда-то
теперь тревога, муки и протест.
Сумеем ли опять
мы счастье отстоять?
***
На душе всё хуже и ненастней,
подумать трезво - стынет кровь,
что в жизни может быть ужасней,
чем хоронить свою любовь?

В эти тяжелые дни кризиса семейных отношений основной моей опорой был интенсивный труд в части и завершение заочной ёбы в Институте. Первая спецработа, несмотря на значительные трудности, продвигалась успешно; были получены ценные результаты. Подал первое в части рационализаторское предложение и получил на него удостоверение за номером первым. Несколько позднее внедрил первое техническое усовершенствование. Затем подал три заявки на изобретения, всё в области гидроакустики. После длительной и канительной переписки, получил авторское свидетельство на одно изобретение. Подписал его сам министр Военно-Морского Флота адмирал Кузнецов Н.Г., чем я гордился. Рационализаторская и изобретательская работа увлекали меня и я занимался ими все последующие годы.
Получил учебный отпуск и отправился в Москву, где полностью потратил его на учёбу в Институте. С помощью декана Пруслина составил программу по завершению всех оставшихся предметов. Поселился в общежитии института и работал в полную силу, а иногда и сверх неё. В результате удалось всё сдать, остались два предмета. Это была победа и я, после всего пережитого, начал приходить в себя. Этому способствовало и предстоящее событие - рождение второго ребёнка. Для меня это было неожиданностью, но спокойно поразмыслив, я поверил, вернее, очень хотел поверить, что появление у нас ещё одного ребёнка может помочь восстановлению семьи.
Возвратился домой. Из дневника:
“Побродил по улицам города, а потом, сам не зная зачем, забрёл на гору и начал на неё подниматься. Было мокро, скользко, шёл по целине. И чем становилось тяжелей и неудобней подниматься, тем всё более возрастало желание это преодолеть. И я поднялся на вершину. Утро было тёплым, туман ещё не рассеялся, но солнце уже освещало на небе медленно плывущие облака. Море было тихим и спокойным. Весь город был как на ладони - от Карантина до Нефтебазы. На душе стало как-то легче. Да, мне тяжело, да, жизнь нанесла мне сильный удар, причём в самое уязвимое, самое хрупкое место – любовь, семья. Хватит хныкать, жалеть себя. Я в жизни боец. Удар получен; надо спокойно оценить его возможные последствия, восстановить, что можно, перестроиться и нанести ответный удар. Только так. Мы ещё посмотрим, товарищ жизнь, кто кого!”
“Жизнь человека - это непрерывные колебания его духа, взлеты и падения, подъемы и спуски. Они вызваны как внешними обстоятельствами, так и внутренними - состоянием здоровья, эмоциями, настроением. Это естественное явление, его не нужно бояться. При самых тяжёлых испытаниях надо уметь удерживать свой дух на достойном уровне; в этом отличие сильного человека.”
7 июня 1951 года Нина разбудила меня рано утром и на скорой помощи мы отправились в родильный дом, который тогда располагался в центре города, рядом с галереей Айвазовского. В обеденный перерыв я прибежал узнать как дела, пожилая женщина ответила:
“Родился мальчик, поздравляю, всё хорошо, вес 3900”.
Я почему-то был уверен, что будет сын. Вскоре  привёз их домой. Из дневника:
“В эти дни пережил массу впечатлений и чувств - отцовских и семейных. У нас целая семья. Вечером захожу за дочкой в садик, привожу её домой и мы собираемся все вместе - целых четыре человека”.
“Нина стала намного выдержанней; я понимал, что ей тяжело, что будут моменты, когда терпение лопается, когда выдержка изменяет. Не это страшно, я уже к этому почти привык. Неприятно другое - до сих пор мы не поговорили по душам. Неужели мы потеряли способность понимать друг друга? Неужели не сумеем снова стать родными людьми?”

Солнце медленно катило
света первую волну,
на душе так скверно было,
что не рад был и утру.
Струны сердца тихо ныли,
боль давила, как утёс,
а стихов печальных листик
вырвал ветер и унёс...

           ***
Дорога, рельсы, дальний путь,
вот в чём теперь спасенье,
Зачем, куда?Куда-нибудь,
услышать сердца вновь биенье.

Из дневника:
“Вчера появился час свободного времени и я заглянул в галерею Айвазовского, где не был давно. Постоял у громадной, во всю стенку, аллегорической картины. Слева на море тишь, спокойное голубое небо; молодые люди садятся в лодку, чтобы радостно и счастливо начать свой путь по волнам жизни. Посредине картины - буря, шторм, грозовые тучи; лодка не выдерживает, даёт течь. Справа - старость, тишь, люди на обломках своего счастья, хорошо ещё, что вдвоём. Мне эта схема не нравится. Я верю, что выйду целым из жизненного шторма, а в старости не буду цепляться за обломки прежнего счастья. Я верю, что обрету зрелое, выстраданное счастье”.


43.
В конце сентября выехал в очередной отпуск. Из дневника:
“На душе тяжело и скверно; одно желание - уехать, передохнуть. Почти ничего не приготовил для сдачи оставшихся экзаменов в Институте. Весь отпуск прошёл, как в кошмарном сне. Вспоминаются только отдельные эпизоды. Одинокий отъезд из Феодосии, после очередной размолвки. Москва, пересадка на Саратов. Общий переполненный вагон, страшная духота, пьяные пассажиры и проводники. На перроне встретили меня мама с Белочкой. Родители переехали на постоянное местожительство в Саратов, на улицу Радищевскую, рядом с парком “Липки”. Поехал в Энгельс, ночевал на Театральной, спал на полу, на том же месте, где прошли счастливые дни нашего медового месяца среди рассыпанных вокруг роз. Как давно это было! В Саратове помог папе привезти в дождь и слякоть дрова на зиму. В Москве посетил Управление и здесь получил ещё один удар: в приёме в Академии мне отказано из-за возражения командования. Все мои надежды, планы и труды рухнули.”
Возвратился в Феодосию. Через неделю приехала бабушка и увезла с собой в Энгельс дочку. Это было облегчением, но не выходом из положения; семья снова разлучалась, а бабушкино воспитание меня совсем не радовало. Немного пришёл в себя, наметил новые планы. Из дневника:
“Срывы, трудности в жизни неизбежны. Главное не в них самих, а в том, как человек выходит из этих состояний. Один, пережив неудачу, сникает, отказывается от всего, что считал правильным, во что верил, опускается, Другой находит в себе мужество выстоять, найти разумный выход и продолжать движение вперед и выше”.
Да, в Академию я не попал, но это же не катастрофа. Главная задача -получение знаний, более высокое образование. Этого можно достичь и другим способом: после окончания Института сразу переключиться на подготовку к защите диссертации. Это гораздо выше, значительней, чем учёба в Академии; к тому же, не надо будет тратить пять лет. Определил ближайшую задачу - завершить заочную учебу. Остался последний бросок - сдать два экзамена и выбрать тему дипломной работы. В библиотеке Института я познакомился с типовыми темами дипломов, но они мне показались легковесными и ученическими. Декан Пруслин посоветовал самому предложить тему диплома на основе своего рацпредложения. Эта идея мне понравилась. Я разработал принципиально новую конструкцию измерительного прибора, проверил экспериментально правильность его основной идеи. Тема была утверждена. Из дневника:
“Факты, конечно, не только упрямая вещь, но и основа истины. Это те кирпичики, из которых строится здание истины. Но сами факты это ещё не истина; одно знание фактов ещё недостаточно. Дело в том, что из одних и тех же фактов можно сделать разные, а иногда даже противоположные, выводы. Из отличных кирпичей можно построить скверное здание. Надежные факты и неоспоримые выводы, - вот, что нужно”.
“Любовь, как и всё в мире, есть единство противоположностей. Она даёт и самое высокое человеческое наслаждение и животные эмоции. Она может поднять и облагородить человека, а может опустить, втоптать в грязь. Может вызвать расцвет творческих сил, а может полностью их погасить, сломать человека, как личность. В этом коварство любви, о котором столько много написано книг”.
Завершилась первая, совместная с Ленинградским Институтом, научно-исследовательская работа. В пределах своего частного технического задания самостоятельно выполнил измерения в море, провёл анализ их результатов и написал научный отчёт. Защита отчёта была в Ленинграде. Ученый совет благожелательно выслушал мой доклад; зачитали положительные отзывы, высказали пожелания. Я почувствовал себя полноценным научным сотрудником. Встреча с Ленинградом, после длительной разлуки, обрадовала и придала новые силы. Обошёл многих знакомых и друзей, поговорил с Юрой Королёвым; Изи и Фимы дома, к сожалению, не оказалось. Зато встретился с Тамарой Ивановой, Юлей Ильяшенко, Толей Торгашиным, с которыми учился в школе Энгельса. Было о чём вспомнить, что сравнить. Побежал на Васильевский остров; очень хотелось взглянуть на нашу комнатку, где родилась дочка, но хозяйки дома не было. Побродил по городу, по Невскому, набережной у Адмиралтейства.
После настойчивых усилий и обращений в Политуправление Черноморского Флота, я все-таки добился признания меня законным заочником и получил право учебного отпуска на зимние и весенние сессии. Оставался заключительный этап - защита диплома. Командир части в трехмесячном отпуске, который полагался в этом случае, отказал, но согласился совместить учебный отпуск на зимнюю сессию с моим очередным отпуском.
В середине января я выехал в Москву. Задача была не из легких - надо было подобрать все свои “хвосты” и параллельно этому готовить дипломный проект. Времени катастрофически недоставало, сидел по ночам. Особенно трудоемкими оказались три больших чертежа, которые надо было выполнить строго по ГОСТам. Мне назначили научного руководителя, молодого старшего преподавателя. Побеседовав со мной, он решил, что я в силах сам справиться со всеми делами, поэтому не вмешивался в них. Рецензии, отзывы, визы, печатание, переплёт, - все это отнимало массу времени. Когда до защиты осталось два дня, я нашёл своего руководителя и показал ему отпечатанный доклад на предстоящей защите. Он внимательно прочёл и решительно сказал:
“Нет, не пойдет. Вы же взрослый человек, должны понимать. У вас всё так ясно изложено, так разжёвано, что членам комиссии не остается места на вопросы. А вопросы задавать надо, это же защита. Вот они и будут вас пытать по специальным предметам. Понятно? Садитесь, всё переделайте, изложите так, чтобы не было понятно о чём, собственно, идёт речь. Вот это им и разъясните в ответах”.
Логика была железная, пришлось потратить ещё одну ночь и всё переделать, вручную переписать, на печатание времени не оставалось. Защита состоялась 14 марта 1952 года. Всё прошло спокойно, солидно; я убедился в мудрости своего руководителя. Оценка - “хорошо”. Отпуск мой заканчивался. Начал оформлять документы и тут вдруг обнаружилось, что в моём личном деле имеется только копия аттестата об окончании средней школы, а без оригинала аттестата зрелости диплом об окончании Института не выдаётся. От этого удара и перенапряжения заболел, с температурой бегал по кабинетам, доказывал, просил, требовал. И вот всё совершилось – диплом на руках, я инженер по специальности радиосвязь.
В последний день моего отпуска в Москву приехал из Саратова отец. Я встретил его па Павелецком вокзале. Был рад побыть с ним, поделиться радостью своей победы. После этого я возвратился в Феодосию.
Вскоре из Энгельса приехала бабушка и привезла к нам нашу дочку; это ещё более усугубило наши трудности. Из дневника:
“Всё снова повторилось, снова срыв, снова разрыв. Я заболел, горечь и обида ещё усилились. Работа, выходы в море, колебания духа - вверх, вниз. Совершается то, что я ненавижу всей душой: плавание по воле волн, а не управляемым курсом. От этого начинает так тошнить, что с ума можно сойти. Появились неприятности на работе. Проще всего свалить их на зависть, физическое перенапряжение. Ясно одно: я излишне нервничаю по пустякам, я тонкокож; даже малые неприятности глубоко задевают и ранят. С этим нужно кончать. Нужно всё делать спокойней, с “холодной головой. Иначе жизнь измочалит, забьёт пустяками. Пора уже научиться компенсировать семейные неурядицы серьезными успехами в работе. Конечно, это трудно, но в принципе возможно”.
Написал первую научную статью. Выбрал конкретный вопрос, проблему, которые нужно решить, исследовать. Оказалось, что это не простое дело - сформулировать чётко постановку задачи. Она должна быть актуальной, не надуманной, а исходящей из практической необходимости. После этого, собрал весь доступный мне материал по теме, - надо знать, что уже сделано в этой области, глупо пытаться изобретать велосипед. Проработал различные варианты решения проблемы и только когда уверился, что могу предложить что-то новое, оригинальное, - вот тогда взялся за работу. Прежде всего, проверил экспериментально правильность основной идеи, основного замысла работы. Когда сомнений не осталось, разработал наиболее рациональную методику предстоящих измерений. Потом провёл их в максимально возможном объеме, тщательно проанализировал точность и надёжность измерений, их достаточность; только после этого сделал выводы. В заключении - практическое использование полученных результатов. Вот так или почти так я стремился проводить научные работы и писать по ним отчеты и статьи. Возникли также трудности с изданием статьи. Она была под грифом совсекретно; круг возможных издательств периодических сборников и журналов был очень мал. Я послал статью в наше Управление. Там её долго рассматривали и, несмотря на ещё недостаточное доверие ко мне, статья была опубликована. Очевидно, помогло и то, что в Управлении меня немного знали по временной службе в нём. Но главное заключалось в том, что результаты можно было быстро внедрить на Флотах. Последующие статьи публиковались уже легче.
Впервые был командирован в Ленинград для участия в научной конференции по распространению радиоволн. Вначале был обзорный доклад о состоянии знаний в этой области. Для меня это было весьма интересно и полезно. Потом работа проходила по отдельным секциям, а в заключении итоговый доклад. Познакомился со многими учеными, предложил побывать у нас, обрисовал наши условия и возможности. Ещё раз утвердился в важности для науки экспериментальной проверки в реальных натурных условиях своих исследований и открытий. Все Институты находятся в крупных городах, вдали от морей. Поэтому роль нашей части, как экспериментальной базы, будет неизбежно возрастать. Об этом нужно больше говорить, докладывать, убеждать как наше московское командование, так и командование и весь коллектив части. После возвращения попытался это сделать на заседании парткома, на партийном активе и в проекте доклада нашего командира о мерах по развитию нашего Полигона. Прочёл всё, что можно было достать, в том числе и в открытой иностранной печати, об организации испытаний средств радиоэлектроники. Пришёл к неутешительному выводу, что всё, что мы делаем по испытаниям, не имеет научных основ. Моделирование, наземные кустарные Полигоны при Институтах, - всё это не может служить заменой проверки в реальных условиях. Такую проверку надо проводить на всех этапах разработки новых средств, - от поиска новых идей до государственных испытаний. Нужно разработать научную идеологию испытаний, как специфического, самостоятельного вида деятельности; обосновать требования к испытаниям всех видов и форм. Надо разработать средства испытаний, оснастить ими Полигоны, что значительно упростит, удешевит и ускорит испытания; решить вопрос подготовки кадров испытателей и т.д. В последующие годы я уделял вопросам организации испытаний неослабное внимание.
Все явственнее обозначалась новая стратегическая цель - написание диссертации. Тема ещё не наметилась, но важно было сдать два общих предмета кандидатского минимума - марксизм и иностранный язык. Эти экзамены не имели срока давности и их сдача могла быть полезной во многих случаях. Самое же главное - большая перспектива, необходимость заниматься, не стоять на месте.


44.
Очередной мой отпуск откладывался до самого конца года. К этому времени надо было завершить написание научного отчёта по своей работе. Командир части вызвал и по-отечески отчитал меня:
“Ты что, Хляп, свалиться хочешь, посмотри на себя. Заканчивай отчёт, бери отпуск, пойди к Разумову, он оформит тебе путёвку в санаторий. И запомни: флоту нужны не только умные, но  здоровые офицеры”.
Пришлось работать опять по вечерам над отчётом и пожертвовать двумя днями своего отдыха. Путёвку получил в санаторий Черноморского Флота в городе Ялте. Добирался туда рейсовым автобусом через Симферополь. Несмотря на конец декабря, стояла солнечная тихая погода. Дорога до Алушты пролегала среди виноградников и деревьев, а далее начался подъем на перевал по извилистой и узкой трассе среди Крымских гор. Добрались до вершины и начался спуск; издалека показалось море, которое то прикрывалось горами, то вновь сияло своей безбрежной красотой. Я смотрел на всё это и всё ещё не мог поверить, что отдых начался, что все заботы и тревоги позади. Вспоминались утренние прощальные минуты; дети ещё спали, а Нина даже не встала проводить. Проехали Гурзуф, Фрунзенское, Никитский Ботанический сад и открылась панорама Ялты. С автовокзала пешком прошёл по набережной до самого её конца, разыскал свой санаторий. Место понравилось - непосредственно у моря, небольшие старые корпуса, деревья, кусты, скамеечки. Определили меня в двухместную комнату. Сосед, севастопольский офицер, через день заканчивал свой отдых. Он обрисовал обстановку, доложил о распорядке дня в санатории, расположении злачных мест и прочих деталях курортной жизни. Поскольку финансы у него, как это обычно бывает, истощились, пришлось его поддерживать. На смену ему прибыл тоже севастопольский офицер, немного постарше, но явно с лишним весом, - Николай Прокопьевич. Мы сразу подружились и отлично ладили до конца путёвки.
“Моя главная задача, – сказал он мне,- заняться своим здоровьем, на службе всё некогда. Сяду на диету, зарядка, прогулки после обеда вместо сна, врач всё разъяснил и расписал. А ты меня не совращай, тебе хорошо худому”.
Держался он ровно три дня, потом вместо ужина посидел в ресторане, уничтожил всё, что мог, выпил хорошего вина и возвратился к отбою в отличном расположении духа.
“Ну его к чорту, эти диеты, режимы, морковные котлеты и капусту, больше не могу; после обеда не спи, броди по набережной, какое-то издевательство. Ладно, пусть на три года меньше проживу, зато с удовольствием”.
А я наслаждался бездельем, много спал, много ел и набрал за первую неделю 1,5 килограмма веса. Потом совершил экскурсии в Ливадию, Воронцовский дворец, осмотрел Ялту от морского порта до окружающих её полукольцом гор. Был на танцах. Из дневника:
“Понаблюдал курортные фокусы, циничные случки людей, по другому это не назовёшь. Нет, это не по мне, не получу я от этого удовольствия. Я рад, что не дошёл до состояния, когда половое общение заменяет человеческую любовь”.
Из дома никаких известий не получал; грустно и одиноко встретил новый 1953 год. Заболел, три дня отлежал в койке. Единственное удовольствие - чтение книг из большой санаторной библиотеки. Из дневника:
“Прочёл Г.Фаста, Байрона; нет, почему-то не увлекают. Зато попалась невзрачная книжонка с умными мыслями, которые переписал в свою тетрадь с небольшими своими правками.
- Делай только то, что духовно поднимает тебя; будь уверен, что этим самым ты более всего можешь быть полезен обществу.
- Жизнь подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные - торговать, а самые мудрые - смотреть.
- Кроме внутреннего мира души, есть для человека ещё великий мир жизни, мир исторического созерцания и общественной деятельности. Здесь мысль становится делом, а высокое чувствование - подвигом. И благо тому, кто не праздным зрителем смотрел на этот океан шумно несущейся жизни.
- Активность - это признак жизни, её основное состояние, её суть.
- Девиз активных реалистов - добивайся максимального в пределах возможного.
- Быть рабом страха - это самый худший, самый позорный вид рабства.
- Часто причиной страха служит неизвестность.
- Страх, появившись, разрастается и часто заслоняет причину, которая его вызвала.
- Трусость - это страх перед опасностью, реальной или воображаемой.
- Суть мужества выражается в спокойном самообладании и в невозмутимом выполнении своей цели, своего долга, невзирая ни на какие бедствия и опасности.
- Самое трудное - мужество повседневного, многолетнего труда.
- Мужественный человек обычно страдает, не жалуясь; человек же слабый жалуется, даже не страдая.
- Мужество есть великое свойство души; человек, обладающий этим качеством, имеет право гордиться.
- Упрямство не является дефектом разума; это дефект темперамента, характера. Неподатливость воли, раздражительное отношение к чужим доводам происходит из особого рода самолюбия, для которого высшее удовлетворение - властвовать над собой и другими.
- Самое великое, самое божественное в человеке - способность сочувствовать, сопереживать, жалеть и прощать.
- Кость, брошенная собаке, не есть милосердие; это только доброта; милосердие - это кость, поделенная с собакой, когда ты голоден не меньше её.
- Против многого можно устоять, но не против доброты.
- Надо знать кому и зачем ты делаешь добро: слепая доброта часто приводит к большому злу.
- Умные часто бывают скучнее глупых, поэтому последние чаще нравятся женщинам.
- Ум у многих женщин служит не столько для укрепления их благоразумия, сколько для оправдания их безрассудств.
- Безрассудства сопутствуют нам всю жизнь, но по-разному для разных людей, разного возраста и разного положения.
- На свете дураков гораздо больше, чем мошенников, иначе мошенникам нечем было бы жить.
- Вся суть морального прогресса человечества заключается в уменьшении у людей глупости и прибавлении у них доброты и честности.
- Нет такой глупости, которую нельзя было бы исправить с помощью ума; нет такой мудрости, которую нельзя было бы испортить при помощи глупости.
- Только глупцы могут быть непоколебимы в своей уверенности.
- Образованный болван - самая худшая разновидность дурака.
- Плутовство, обман, нечестность и вероломство - всё это приёмы дураков, у которых не хватает ума, чтобы жить честно.
- Есть два вида терпения: одно облагораживает, другое унижает. Первое - когда терпят ради правого и справедливого, второе - когда капитулируют перед наглостью и несправедливостью.
- Нетерпение порождается бессилием и слабостью воли.
- Равнодушие - это тяжкий паралич души, высшая жестокость к людям; это нравственное уродство”.
Слова утешали, приободряли, но в глубине души оставалась рана, непрекращающаяся боль.

Чудесный край мечты
я вижу наяву,
о, если б мог бы ты
облегчить боль мою.

Покрылась пеленой зияющая рана,
застыла кровь, уж не струится,
но не прельщаюсь облаком обмана,
я знаю, прошлому не повториться.

   
Глава VIII. Первые успехи.
(1954-1960 г.г.)


45.
Успешное выполнение первых спецработ доказало работоспособность нашего коллектива и ускорило комплектование и оснащение части. Командир части М.С.Курченко выполнил свою основную задачу и был возвращён в Ленинград на прежнее место службы, получив звание капитана I ранга. На его место из Виндавы прибыл капитан 2 ранга Кирилловский Борис Александрович вместе со своей семьей - женой Ниной Яковлевной и двумя детьми. Одновременно с ним приехали несколько семей офицеров, мичманов и гражданских специалистов. Борис Александрович был человеком большого роста и крепкого телосложения. Большое его лицо, пышная шевелюра волос, осанка и манера поведения указывали на артистичность его характера. К этому времени он обладал уже опытом работы в научно-испытательной войсковой части и несомненным талантом организатора и руководителя. Не вникая в детали и тонкости, Кирилловский умел держать в поле своего зрения общие проблемы части. Он отличался широким кругозором и не столько техническими знаниями, сколько интуицией, позволяющей улавливать потребности развития части. Это он считал, и не без основания, своей главной задачей. Борис Александрович непрерывно докладывал о наших нуждах во все инстанции и способствовал завоеванию авторитета в Управлении, на Флоте и в научных организациях. В соответствии с традициями того времени, от командира требовались твердость, решительность и “жесткая рука”, поэтому он любил каждый раз показать свою власть, отчитать и поучить своих подчиненных, хотя по натуре и не был строгим и педантичным. В управлении людьми он опирался на несколько ключевых начальников подразделений, приближенных к нему. Его побаивались, но это шло на пользу, так как когда он сидел в своем кабинете, то уже сам этот факт способствовал более строгому выполнению подчиненными своих обязанностей. Не так просто было получить у Бориса Александровича визу для печатания какого-либо письма или доклада. Он внимательно читал весь текст и, будучи знатоком русского языка, обычно находил дефекты.
“Что это такое у вас: “при этом направляю...”; причем при этом? А здесь что, второй раз повторяете одну мысль, так делают только попугаи.”
При еженедельных осмотрах внешнего вида офицеров он лично осматривал каждого и не упускал возможности высказать свои замечания.
“Майор Степанов, это что у вас за китель, весь в пятнах, скоро дыры появятся. Вы что, не меняли его уже три года?”
“Так точно, - бодро отвечал наш начфин, - всего два раза перелицованный.”
Мы еле сдерживали смех, а командир, возмущенно взмахнув рукой, переходил к следующей жертве.
С приездом Кирилловского у нас появилась секретрь-машинистка командира части в лице Музы Покровской. Борис Александрович много курил, он любил, чтобы при посещении своих подразделений его сопровождала большая свита. Всё это происходило в самые первые годы его командования. При Кирилловском наша часть достигла своего наивысшего расцвета.
Заместителем командира по науке был инженер-подполковник Полянкин Алексей Николаевич, прибывший из Ленинградского Института. Небольшого роста, круглолицый, с большими роговыми очками, прикрывавшими маленькие глаза, он отличался любовью к теоретизированию и наукообразным выражениям. Вместо того, чтобы просто сказать: “Как сыро у вас в лаборатории”, он с серьезным видом констатировал: “У вас недопустимый перепад градиента важности, надо принимать какие-то меры”. В конце рабочего дня Полянкин любил вызвать к себе кого-либо из подчиненных и, поправляя очки, задать ему сакраментальный вопрос:
“Доложите, что вы сделали сегодня полезного для нашей Родины”.  Сменивший его капитан 2 ранга Боев Борис Яковлевич очень много курил, не боялся ответственности и пытался везде и во всём подчеркивать научную направленность нашей деятельности.
Первого заместителя командира по политчасти подполковника Сидорова сменил капитан 2 ранга Яковлев. Он не вмешивался в технические проблемы; многие офицеры знали о его пристрастии к алкоголю. В это же время в части появился капитан 2 ранга Супрунов Николай Георгиевич. По внешности он был похож на артиста Леонова. Вскоре он стал приближенным к командиру части лицом, что соответствовало его характеру. Эмоциональный, “заводной”, он разговаривал резко и насмешливо, любил без конца поучать и воспитывать молодых офицеров.  Это были гидроакустики, призванные на службу после окончания Университета - Мостовой, Гоголюк, Серов и другие. Особенно интенсивно комплектовались обеспечивающие подразделения, прежде всего служба материально-технического обеспечения со своими подразделениями и складами. Была созданы финансовая и медицинская служы части, гараж. Из Москвы нас начали снабжать измерительными приборами .Мне было поручено организовать лабораторию измерительных приборов и времено её возглавлять. Для размещения приборов была выделена небольшая комната, но вскоре оказалось, что подвал под ней залит водой, от чего дорогостоящая техника быстро приходила в негодность. Пришлось долго и упорно доказывать нетерпимость такого положения.
Для обеспечения всевозможных работ была сформирована команда матросов срочной службы со своим кубриком и столовой. Как показал опыт, коэффициент полезного действия такого подразделения оказался весьма низким. Мало этого, офицеры технических отделов в ущерб своей основной работе привлекались к различным строевым мероприятиям и поддержанию дисциплины матросов. Большой размах приняли в этот период строительные работы, выполняемые так называемым хозспособом, т.е. силами и средствами самой части. Возглавлял эти работы капитан технической службы Шаломеев Григорий Павлович. Это был скромный, трудолюбивый и очень компетентный специалист, который проектировал и строил всё, что требовалось от технических устройств до жилых домов. В его распоряжении была строительная бригада матросов и мичманов, а при необходимости привлекались и офицеры технических отделов. Таким способом была построена вторая половина нашего основного двухэтажного здания по улице 8 Марта. Рядом, на месте разрушенного во время войны здания, где во время оккупации размещалось гестапо, построили двухэтажный технический корпус, где разместились вновь создаваемые технические отделы, склады и другие службы. Отдельно во дворе были построены казарма матросов и гараж.
В состав части был введен отряд кораблей обеспечения испытаний. Он состоял из большой подводной лодки, тральщика, опытового судна “Тисса” и катеров. На этих средствах размещалась испытываемая техника, а также различные измерительные, контрольные и регистрирующие устройства. Командовал отрядом капитан 2 ранга Тесля Кондрат Кондратович. Таким образом, была создана основа для плодотворной испытательной деятельности части.
В этих условиях для меня важно было определиться в главном - в своей специализации. С одной стороны, я уже провёл несколько научных работ по гидроакустике, установил контакты со специалистами в этой области, даже получил свидетельство об изобретении. Проще и легче было продолжать работу в этом направлении. С другой стороны, я получил образование в области радиолокации, любил её и не хотел изменить ей ради временых удобств. Поразмыслив, я твёрдо решил начать первые работы по радиолокации. Этому способствовало и то, что по гидроакустике появились специалисты, которым я мог передать эту тематику.
Прежде всего, надо было найти актуальную проблему, требующую достойного и серьезного исследования. Будучи в Севастополе, я узнал о проблеме противоминного наблюдения. В тот период авиационные мины были грозной опасностью для кораблей Флота. Их ставили с больших высот и, как правило, в ночное время. Поэтому практически невозможно было засечь не только места постановок авиамин, но даже определить границы минных полей. Я участвовал в одной спецработе, где пытались решить эту задачу гидроакустическим методом, по звуку, который возникал при ударе мины о поверхность моря. Результаты оказались малоутешительными. При падении мин возникает всплеск воды и мои расчёты давали основание предположить, что его можно при определенных условиях засекать радиолокаторами. Это и была основная идея моих первых радиолокационных работ. В Управлении удалось договориться о выделении необходимой радиолокационной станции, установленной на тягаче, которая была наиболее приспособлена для засечки всплёсков. Всё это надо было проверить в натурных условиях. Работы проводились на мысе Ильи. Здесь, вдали от начальства, наблюдая экран радиолокатора, я чувствовал себя настоящим исследователем и на многие годы увлекся этой тематикой. После настойчивых усилий, мне выделили несколько человек, гражданского инженера и двух мичманов, которые и составили зародыш нашего радиолокационного отдела.


46.
Эти служебные дела несколько отвлекали от того,что было  дома.   
 Из дневника:
“Дома продолжается дикая жизнь, невозможно выскочить из заколдованного круга. Жалость, великая жалость к детям и изнуряющее страдание от своего бессилия что-либо изменить.”
Ко всему добавилась тревога в связи с “делом врачей”. Почувствовались признаки антисемитизма. В середине февраля 1553 года меня неожиданно ночью вызвали к начальнику СМЕРШа. Он принял меня в своём кабинете и в течение получаса переспрашивал анкетные данные, которые были указаны в моём личном деле, лежавшем на его столе. Особенно его интересовали мои дальние родственники и их местожительство. Я, конечно, понимал, к чему всё это. Такая обстановка неуверенности продолжалась до реабилитации врачей после смерти Сталина. Из дневника:
“В августе, впервые в жизни, ко мне приехали в гости родители. Очень хотелось хорошо встретить и порадовать их. Пообщались с внуками, осмотрели город. Несмотря на мои старания, в это время произошёл очередной срыв в отношениях с Ниной. Всё, что накапливалось, сдерживалось, плюс её поведение в присутствии родителей,  прорвалось. Дело завершилось преждевременным отъездом гостей. Для меня это было нестерпимым; впервые возникло чувство отвращения, невозможности жизни под одной крышей. Забрал свои вещи и перебрался в комнатку к одному старику в районе Форштадта. Из окна виден весь город, море, узкий мол порта. Особенно хорошо ночью, когда можно выйти одному во двор, смотреть, дышать и думать. Начал приходить в себя, перечитал свой дневник, наладил распорядок, определил ближайшие задачи. Решил добиваться перевода на другое место службы, куда-нибудь подальше. Дней через десять получил записку от Нины. Встретились, поговорили; просила вернуться. Я считал, что всё это напрасно, дело зашло слишком далеко и наша хроническая болезнь грозит затянуться на всю жизнь. Обещала всё исправить, изменить. Я вернулся”.
В начале сентября я отвёз сына в Энгельс. Привязался к нему сильно и расставался тяжело. Элочка оставалась в Феодосии и продолжала ходить в портовый детсад, куда с большим трудом удалось её устроить.
В октябре месяце мне присвоили воинское звание майора. Это было неожиданно, так как я ожидал этого события к празднику Октября. Возмутило то, что меня переаттестовали из морского звания в инженерно-технический состав. Но хорошо поразмыслив, решил, что может это и к лучшему. Вскоре мне вручили медаль за десятилетнюю добросовестную службу. Всё это приободрило, настроение начало понемногу улучшаться. Новый 1954 год встретил с чувством ожидания чего-то хорошего, надежды на выход из кризиса.

Где ты, далекая, милая,
светлая радость моя,
бережно в сердце хранимая,
нежно и чисто любимая
гордая жизни мечта?

Нет, не забыл, не растратил я
светлую радость мою,
после тревог и волнений,
после раздумий, мучений
ещё сильнее жизнь люблю.

***
Бескрайний розовый простор,
дали прозрачной синева,
чуть слышный моря разговор,
прохладной свежести пора.

Светлым блаженством дыша,
ласкою первых лучей
согревшись, поет душа
мелодию жизни моей

Отправил очередную статью в Москву, подал ещё одно большое рацпредложение для внедрения на Флотах. Был в командировке в Москве, доложил о своих работах, получил поддержку, а главное, - новую технику. Из дневника:
“Все дни и по вечерам сижу над отчётом по законченной работе. Всё получилось, всё подтвердилось, даже лучше, чем ожидал. Это радует и укрепляет веру в себя, в свои способности к научной деятельности. И, как всегда, когда заставляешь работать голову, она начинает работать по всем направлениям. Хочется написать что-нибудь интересное - большой роман о военных учёных, или научно-фантастическую повесть, или философские заметки. Идей много, но времени мало. А жаль”.
Вскоре окончил отчёт, защитил его на научно-техническом совете, недавно организованном в части. Сейчас эти защиты идут у меня гораздо легче. Меня уже знают и в Москве и в Ленинграде, не говоря о своём коллективе. По материалам отчёта написал две статьи, которые были опубликованы в сборнике нашего Управления. В день своего тридцатилетия подвёл итоги. Главный вывод - я справляюсь со своей работой и, что ещё важней, - я люблю её. Нужно научиться лучше использовать рабочее время, больше времени тратить на основную работу, меньше - на все остальные формальные дела. Сейчас самое важное - подготовить и сдать кандидатский минимум и выбрать тему диссертации, прикрепиться к институту. После моего возвращения, дома стало лучше, чем было. Появилась робкая надежда, что всё образуется со временем. С этой целью решил провести очередной отпуск с Ниной. Поехали в Энгельс, а потом в Ленинград. Из этого ничего не получилось, наши отношения снова расстроились. Вместо удовольствия отдых превратился в мучение.


47.
Работы в области противоминного наблюдения успешно продолжались по всем направлениям. Сама идея уже не вызывала сомнения. Важно было доказать практическую ценность полученных результатов непосредственно на Флотах, убедить командиров всех уровней в эффективности нового метода. С этой целью я предложил командиру части поставить вопрос об участии нашей техники в больших флотских учениях в районе Керчи.
“Не подведёте? - спросил командир. - Дело ответственное, на виду у высшего командования”.
“У меня сомнений нет” - заверил я.
Это была интересная, но трудная операция. Подготовили штатную радиолокационную станцию, установленную на тягаче. Для этого потребовалось её переоборудовать, изготовить фоторегистрирующее устройство. На грузовом автомобиле смонтировали корабельный радиолокатор, также переоборудованный для этих целей. Водителей своих у меня не было. Пришлось посадить на тягач мичмана Кузьменко, который ранее служил рулевым катера. На автомобиль выделили водителя, который работал на легковых машинах. В таком составе ночью мы следовали по асфальту дороги Феодосия – Керчь, явно нарушая запрет езды на гусеницах. Далее по бездорожью добрались до основания горы Опук и поднялись по её крутым склонам на вершину, где был развёрнут пост наблюдения. Включили станции, проверили все режимы. Открыли вахту круглосуточного дежурствам Для наблюдения результатов испытаний к нам были прикомандированы два офицера из штаба Флота. Все произошло на следующую ночь. Около четырех часов ночи два самолёта с большой высоты сбросили шесть авиамин. Места их приводнения были надёжно обнаружены и зафиксированы на фотоприставке. Всё получилось хорошо. В полдень к нам прибыл начальник штаба Черноморского Флота вице-адмирал Пархоменко. Он познакомился с нашим “хозяйством” и высказал своё положительное мнение. Нас отметили в приказе по итогам учения. Это была победа и вознаграждение за все труды.
С тех пор нас постоянно привлекали к всевозможным учениям, включая учения военно-морской базы. Из дневника:
“Совершил марш-бросок на Керчь. Добирался туда на тягаче. Прочувствовал жизнь танкистов: пыль, треск, лязг гусениц. Ночью блуждали по степи, какими-то неведомыми путями пришли на место, уже знакомую Керчь-крепость. Развернулись, приготовились. Люди работают с энтузиазмом, никто не ноет и не жалуется. Поступила команда - перебазироваться на гору Опук; переход по степи, ночные дежурства. 10 дней ночевал в кабине тягача, питался сухим пайком. Всё получилось, результаты хорошие”.
Возвратился домой и неожиданно для себя ознакомился с приказом о назначении членом комиссии по приёмке нового корабля.               
 Из дневника:               
“Неделю проработал на Южной точке, принимали новый корабль. Окунулся в непривычную обстановку: завод, цеха, военпреды, мастера. Все шумят, спорят, доказывают; иногда обманывают, ссорятся и снова работают, - дело надо делать. Добросовестно, до винтика проверил радиолокатор, трижды выходил в море. Выдал свои замечания по доработке техники и документации”.
Начал практические действия по подготовке к работе над диссертацией. Это была моя основная большая цель; она волновала и днём и ночью, пугала своей недостижимостью и радовала надеждами на её достижение, несмотря ни на какие трудности. Выехал в очередную командировку в Севастополь, проездом в Симферополе посетил разные институты и в сельскохозяйственном институте договорился о возможности сдачи кандидатского минимума по марксизму и немецкому языку. Мне выдали программу экзаменов, познакомили с требованиями к сдающим и определили реальные сроки - через месяц. Дома составил себе личную программу и в ускоренном темпе начал подготовку. Прибыл в Симферополь, оказалось, что надо сдавать в один день оба экзамена. Всё прошло успешно и я получил две четверки. Это воодушевило и придало уверенности. Гораздо более трудным оказался выбор темы диссертации, её основного замысла. В Ленинграде ознакомился с перечнями рекомендованных тем диссертаций. Они показались надуманными и далёкими от практических нужд Флота. Выбрать любую “диссертабельную” тему лишь для того, чтобы защититься - это  не в моём духе. Нет, надо самому найти актуальную, живую и очень необходимую для Флота проблему. Надо, чтобы она заинтересовала, волновала меня, чтобы я её чувствовал и любил. Надо не просто повторять и дополнять уже ранее известное, а предложить новые идеи, новые подходы, новую методику измерений, произвести их в натурных условиях, получить достаточно большой статистический материал. Сделать надежные выводы и сразу реализовать результаты. Только так, иначе незачем вообще приниматься за этот большой труд. Изучил все доступные мне материалы в закрытой и открытой печати. Долго раздумывал, анализировал, сомневался и остановился на проблеме исследования и измерения отражающих свойств кораблей, всплесков и других надводных целей. Именно эта проблема сдерживала в то время дальнейшее совершенствование радиолокационных средств, значительное повышение их эффективности, прежде всего, дальности действия. К тому же, я уже занимался частично этими вопросами в первых своих работах по противоминному наблюдению, которые органически вписывались в эту более широкую тему. Теперь надо было добывать и накапливать материалы и знания для составления конкретного развернутого плана диссертации. Одновременно нужно было готовиться к сдаче оставшихся двух экзаменов кандидатского минимума по специальности. В очередном отпуске я пытался решить эти задачи в Харькове. Был в Радиотехнической Академии им. Говорова и Политехническом институте. Не получилось, вежливо отказали по разным причинам. Поехал в Ленинград в Военно-морскую Академию им. Крылова. Побеседовал с “отцом” нашей военно-морской радиолокации инженер-полковником Бреневым Игорем Васильевичем. Высокий, седой, стройный и рассудительный, он был для меня образцом военного ученого. Благожелательно выслушав меня, Игорь Васильевич с интересом расспрашивал о теме диссертации. Прикрепиться к Академий и сдать специальные предметы оказалось невозможным. Но эта неудача не смутила меня. Из дневника:
“В Ленинграде разыскал своего бывшего командира Михаила Сысоевича Курченко и побывал у него на квартире по улице Гаванской. Посидели за столом, вспомнили горячие дни строительства части. С удовольствием ходил по городу, по Васильевскому острову, посетил нашу памятную комнатку, где прошли первые дни дочки. Наш Институт базировался в Пушкине; осмотрел здесь Екатерининский дворец, фонтаны, которые были восстановлены лишь частично. Побывал на квартире своего товарища Ефима Бермана, вспомнили времена учебы на Офицерских Классах. Успел также посетить Эрмитаж. Затем выехал в Саратов, где пробыл две недели у родителей. Отсыпался, отъедался, много времени проводил с Белочкой. Вместе с ней побывали в музее Радищева и Чернышевского, моего кумира. Поехал в Энгельс, к своим детям, но оказалось, что они уже возвратились в Феодосию. Побыл в родной школе № 13, встретился с Женей Санниковым, другом детства. Отпраздновали в своей семье окончание Белочкой школы, всё не верилось, что она уже взрослый человек. Возвратился домой полный планов и надежд”.


48.
Новый 1955 ГОД встретил в клубе дома офицеров. Клуб этот был построен с большими трудами на месте разрушенной немцами во время Отечественной войны синагоги. Инициатором и руководителем этой стройки был_ командир Военно-морской базы контр-адмирал Сиротинский Сергей Сергеевич. Он настоял, чтобы всё было выполнено качественно и красиво. Наша часть, наряду с другими, привлекалась к стройке и мне не раз пришлось участвовать в воскресниках. Дом флота получился хорошим и я часто его посещал впоследствии.
Вскоре я был назначен временно исполняющим обязанности начальника радиолокационного отдела. Получил, наконец, отдельную комнату и начал комплектовать группу офицеров, мичманов и гражданских специалистов, которые составили костяк отдела. Среди них - Князев, Мазанов, Дондуков, Кузьменко, Годованюк, Мышастая и другие. Первым моим заместителем был капитан 3 ранга Фаликс Анатолий Самойлович. Небольшого роста, слабого телосложения, подвижный и энергичный, он страдал серьезным заболеванием легких, которое нажил во время службы на кораблях во время войны. Несмотря на это, добросовестно и ответственно выполнял свои обязанности, был отличным специалистом и любил своими руками заниматься с техникой. Мы подружились семьями и иногда вместе встречали праздники. Анатолий Самойлович рано ушёл из жизни, сразу после демобилизации. Его сменил Николай Петрович Тверитинов, который внес большой вклад в создание отдела, разгрузил меня от бесконечных дел, не имеющих отношения к спецработам.
Работы, как совместные, так и внутренние, продолжались весь год интенсивно и плодотворно.            
Из дневника:
“Работы идут в ускоренном темпе. Пишу очередную статью, есть материал ещё на три. Оформляю заявку на новое большое предложение для общефлотского использования. Доклады на партсобраниях, заседаниях партбюро, выступления на семинарах, в устном журнале дома офицеров по линии общества “Знание”, лекции о дне Военно-Морского Флота в сёлах, и так далее, без конца. Выскочу из этого круга на минуту и рад, рад морю, небу, воздуху, этой жизненной скачке”.
В середине года произошло ещё одно большое событие - началась совместная научно-исследовательская работа с Институтом Радиофизики и Электроники Академии Наук Украинской ССР (г. Харьков). Сначала к нам прибыл руководитель работ Семён Яковлевич Браудэ. Круглолицый, энергичный, подвижный, остроумный, доктор технических наук и профессор, он был для меня идеалом не только ученого, но и организатора научной деятельности. В первую командировку в Харьков мне удалось познакомиться с директором Института Александром Яковлевичем Усиковым и ответственным исполнителем вновь планируемых работ Островским Исааком Еремеевичем. Его спокойствие, уравновешенность, деловитость, величайшая компетентность и добросовестность в работе, доброжелательное и уважительное отношение к окружающим, - всё это завораживало меня. Общение и совместная работа с харьковскими учеными стали для меня большой школой, которая во многом способствовала моей будущей научной работе.
Тема наших многолетних исследований была актуальна и крайне необходима для Флота. К этому периоду дальнейшее усовершенствование радиолокационной техники уже не могло значительно увеличить дальности действия радиолокаторов; был достигнут относительный предел технических возможностей. Надо было разобраться с загадками распространения радиоволн над морской поверхностью, которые не были известны. Причём, исследования требовались в широком масштабе, на всех используемых волнах и высотах воздушных целей, а также для всех типов кораблей противника. Такова была основная цель работ. С самого их начала мы определили чёткие формы нашего сотрудничества. Воинская часть выступала не только в роли обеспечителя организационных и хозяйственных дел, планирования и использования выделяемых корабельных и авиационных средств. Мы стали непосредственными участниками самих измерений, т.е. вносили свой научный вклад. Кроме того, важнейшей задачей был контроль направленности проводимых работ, максимальное приближение их к практическим нуждам Флота. Такой стратегии я придерживался во всех последующих многочисленных спецработах с разнообразными научными и конструкторскими организациями.
Вскоре состоялась очередная Всесоюзная конференция по распространению радиоволн в московском институте Радиоэлектроники АН СССР. На ней я впервые выступил на сессии с научным сообщением о своих экспериментальных работах по обнаружению всплесков. Выступление вызвало явный интерес и доброжелательное отношение, что было особенно важно для меня. Как я потом ещё не раз убеждался, столичные ученые не просто снисходительно относились к нам, практикам; для них добытый нами с большими трудами экспериментальный материал был весьма ценной основой для теоретических и расчетных разработок. Познакомился со многими учёными, которые работали в интересующей меня области. Каждая такая встреча приносила практические результаты: я рассказывал о нашей базе, возможностях и условиях проведения у нас научных работ, что расширило круг наших соисполнителей. Для меня же эти контакты имели большое познавательное значение; я уверился в громадном значении личных связей в науке.
В этот период становления отдела, как самостоятельного научного и производственного коллектива, были заложены многие принципы, которыми я руководствовался все последующие годы.
1. Основными направлениями деятельности отдела являются:
- проведение научных работ;
- специальная, боевая и политическая подготовки;
- военно-научная работа;
- изобретательская и рационализаторская работа.
2. По всем служебным вопросам коллектив должен иметь твердые и ясные взгляды и традиции; отдел - это коллектив единомышленников. Можно и нужно высказывать свои мнения при обсуждении различных проблем; когда решение принято, оно должно неукоснительно и добросовестно выполняться всеми.
3. Мы являемся научным коллективом в воинской части; все воинские уставные положения и порядки для нас обязательны. Нельзя смешивать научную свободу мышления и армейскую подчиненность и субординацию. Для каждой конкретной ситуации надо правильно выбирать стиль своего поведения.
4. Основными отличительными качествами коллектива должны быть высочайшая компетентность, дисциплинированность и преданность, любовь к своему делу.
5. Любые задачи надо стремиться решать минимальными и наиболее простыми средствами и усилиями, не числом, а умением.
6. Главный критерий, главный ориентир, по которому надо определять все действия и оценивать людей - польза делу. Всё остальное - личная выгода, удобство, трудность, престижность и т.д. - всё это второстепенное.
7. Отношения сотрудников, товарищей по труду, должны быть доброжелательными и уважительными; естественный долг - содействие и помощь во всём. Старшие по отношению к подчиненным должны быть требовательными и безупречно справедливыми.
Комплектование отдела почти завершилось. Общая численность составляла 14 человек - офицеры, мичманы, вольнонаемный состав. Людей было явно недостаточно, если исходить из количества выполняемых спецработ, а их обычно было более десяти каждый год. Каждый человек был на виду и существенно влиял на положение дел. Поэтому в коллективе не было людей, не умеющих или не желающих быстро осваивать новую технику, добросовестно выполнять свои разнообразные обязанности и, сверх того, множество дополнительных заданий. С самого начала была чётко отработана повседневная организация работы. С первых минут рабочего дня я проводил пятиминутную “планёрку”. Опоздать было просто невозможно, - всё происходило на глазах у всех. Каждый день определялись конкретные задачи каждому, перечень выделенных средств, - автомашин, кораблей, самолётов. Здесь же оперативно решались возникающие проблемы. По субботам проводил недельное подведение итогов работы и постановку задач на следующую неделю. Оценивалась работа каждого, указывались недостатки и упущения. Такая система требовала большого труда, большого внимания, но вполне себя оправдывала. Всем было ясно видно, кто и как работает, за что поощряется или наказывается. Эта прозрачность и чистота отношений в нашем коллективе стала традицией, которой мы гордились. Жизнь отдела не ограничивалась одними спецработами. Прежде всего, необходимо было обучать людей, для чего служила эффективная система специальной и боевой подготовки военнослужащих, а также технической учёбы вольнонаёмных, инженеров и техников. Обучали тому, что практически было необходимо знать для выполнения всех своих обязанностей. С этой целью я составлял продуманные программы для каждой категории специалистов, а офицеры и мичманы имели личные планы учёбы. Занятия проводил либо сам, либо мой заместитель. Ещё одним существенным направлением деятельности отдела была военно-научная работа. Она также  ориентировалась на выполнение научных работ, необходимых для обеспечения, дополнения или развития спецработ. Здесь можно было дорабатывать идеи, которые могли послужить основой новых исследований. Большую роль играла изобретательская и рационализаторская работа, которая, в основном, была направлена на совершенствование нашей измерительной техники и различных технических устройств. Она поощрялась непосредственно денежным вознаграждением, хотя и мизерным, что служило хорошим стимулятором.
В отделе была своя партийная организация.  Формализма в её работе хватало, но главную задачу она выполняла: позволяла мобилизовать и сплотить людей, выслушать их мнения, сказать то, что говорить по военной субординации было не положено. Я всегда пытался направлять её работу на решение реальных практических задач, избегая пустой идеологической болтовни. Для наших гражданских сотрудников существовала низовая профсоюзная организация. Много времени и внимания уделялось организации социалистического соревнования. Несмотря на явную несостоятельность и нежизнеспособность самой идеи, бумажный формализм, я пытался и эту форму использовать для пользы делу. Ежегодно, в рамках военно-научной работы, составлял отчёт о деятельности отдела, что способствовало совершенствованию всех видов деятельности и накоплению опыта. Вскоре отдел стал ведущим в части и многие годы занимал первые места не только в части, но и в военно-морской базе.
В январе 1956 года выступил на партийном собрании нашего Управления в Москве. Задача была одна - привлечь внимание наших начальников к нуждам части, высказать конкретные предложения. Восприняли моё выступление по-столичному - вежливо и снисходительно, но результата никакого мы не ощутили. Зато меня здесь же направили в г. Горький для участия во Всесоюзной конференции по статистической радиофизике, которая проводилась на базе научно-исследовательского радиофизического института. Познакомился с его директором  Всеволодом Сергеевичем Троицким, установил с ним контакт, после чего он проводил у нас несколько лет исследовательские работы в области пассивной радиолокации, включая изучение радиоизлучения Луны. Осмотрел город Горький, в котором оказался впервые. Он понравился своей тишиной и провинциальностью, снежными сугробами, чистым морозным воздухом и видами Волги. Жил в гостинице, у памятника В. Чкалову. По адресу разыскал своего друга Веню Князева, который демобилизовался и проживал со своими родными в старом доме. Посидели за столом; он был очень рад, вспоминали годы нашей совместной службы. Я тоже получил удовольствие от общения с этими простыми людьми.
В том же году произошло знаменательное для меня событие. Мы продолжали жить на частной квартире у Павловых. Под одну из спецработ нашей части были выделены два сборных жилых финских домика, которые были установлены вскоре у винсовхоза в Феодосии. Командир предложил мне занять одну комнату на первом этаже, где должна была поселиться ещё одна семья; на втором этаже - ещё две семьи. Соблазн получить собственное жилье был велик, но поразмыслив, я отказался. Жить в таком перенаселенном доме с двумя детьми было тяжело, а главное - я попадаю в список обеспеченных жилплощадью, что означало, что об улучшении условий на многие годы надо забыть. Мой отказ вызвал недовольство командира части и я понял, что о получении квартиры мечтать не приходится. И вдруг, 29 апреля, накануне майских праздников, меня вызвали в кабинет командира базы контр-адмирала Сиротинского С.С. в десять часов вечера. Я терялся в догадках о причинах вызова, перебирал в памяти возможные мои грехи или промахи. Прибыл, представился. Адмирал объявил:
“Вы у нас ветеран части, служите нормально, комиссия решила выдать вам квартиру; майор, вручите товарищу Хляп ордер и ключи.”
Я опешил, стоял, не зная, на что решиться. Какая квартира, где, с соседями или отдельная? Отказаться нельзя было, решил сначала посмотреть, а отказаться никогда не поздно, желающие найдутся. Поблагодарив адмирала, взял ключи.
“Да, вот что. Идите домой, возьмите чемодан и ночуйте на новой квартире, у нас появились артисты, которые могут самовольно влезть с детьми, а потом выселять их трудно.”
“Есть!”
Квартира оказалась в новом доме в переулке Цветочном, двухкомнатная, понравилась. Приказание выполнил, принёс чемодан и ночевал на полу. Всё это казалось чудом; живу в этой квартире до сего времени.


49.
Спецработы продолжались в прежнем ускоренном темпе. На своей технике неоднократно ездил в район Керчи, а для работы с харьковчанами - на нашу береговую базу в Солнечную долину. Дорога к ней в сторону Судака, через Коктебель и Щебетовку, стала знакома до каждого камня. Она была узкой, неблагоустроенной, с бесконечными поворотами и поднималась к высокому перевалу, а затем спускалась с него опасными зигзагами. Но крымские пейзажи, горы, леса, виды моря с большой высоты, - всё это радовало глаз и волновало своей красотой. Особенно хорошо было осенью, когда деревья и кусты окрашивались в красные, оранжевые, лимонные и золотые тона; листья не падали с деревьев до глубокой осени. Голубое небо было хрустально чистым и прозрачным, полная тишина, запахи леса наполняли душу какой-то благодатью; тянуло к стихам и песням.
Во время командировки в Ленинград посетил Военно-Морскую Академию с целью сдачи экзаменов кандидатского минимума. После беседы с полковником Бренёвым И.В. выяснилось, что сдавать можно только один предмет широкого профиля. Приёмная комиссия уже заканчивала свою работу и на подготовку оставалось всего три дня. Программа была серьезной, сидел днем и ночью, не разгибаясь. Всё прошло хорошо, получил четверку; Бренёв поздравил и приободрил. Последний экзамен по специальности узкого профиля сдавал в Москве, в научно-исследовательском институте во время своего очередного отпуска. Потратил целую неделю на подготовку; днём занимался в знакомой мне библиотеке Политехнического музея, а по ночам - в своём номере гостиницы дома Советской Армии. В ночь перед сдачей экзамена заболел - от перенапряжения не выдержал желудок, большая температура. Пытался перебороть болезнь, но пришлось вызвать врача. Два дня лежал один с мрачными мыслями и скверным настроением. Досадовал и злился, что рушатся все планы, с таким трудом согласованные. И всё-таки, через четыре дня снова договорился и сдал хорошо, получил четверку. От души порадовался этой победе, похвалил себя за настойчивость. Путь к написанию диссертации был открыт.
На следующий день выехал в Ленинград завершать свой отпуск. В поезде самочувствие резко ухудшилось, снова заболел желудок. С поезда побежал в военную поликлинику, откуда меня направили в военно-морской госпиталь на улице Лебедева. Это была моя первая встреча с больничным миром и поэтому, наверное, так хорошо запомнилась. Несмотря на моё сопротивление, врач решительно заявил, что необходимо стационарное лечение.
“Полежите, обследуйтесь, определим диагноз и подлечим. Тем более, что это у вас уже не первый раз”.
Госпиталь размещался в старом трехэтажном корпусе; высокие потолки, широкие коридоры, просторные палаты. Попал в офицерскую палату на четыре человека. Неделя ушла на собирание анализов. Лежал на своей койке и без конца думал. Из дневника:
“Как это глупо - не замечать и не ценить своё здоровье! Только сейчас, во время болезни, начинаешь это понимать: все наши дела, планы, мысли, идеи, - всё непосредственно зависит от состояния организма, от здоровья; нет здоровья - ничего человеку не нужно. А само по себе, автоматически, оно, наверное, поддерживаться не может. Надо помогать, надо что-то делать, а чтобы делать, надо знать что делать и как, надо уметь. Это же особый мир живого, совсем непохожий на мир техники, чем я занимаюсь. Я отлично знаю, как устроен радиолокатор, как он работает, какого требует ухода, как его отремонтировать, если что-то выйдет из строя. Но я абсолютно безграмотен в подобных вопросах, относящихся к собственному организму. Как правильно питаться, что можно, чего нельзя делать, сколько спать, сколько и как физически нагружаться и так далее. Я даже не понимаю, как  лечат людей. Человек заболел, надо его немедленно лечить, но для этого надо знать диагноз. Оказывается, что это дело совсем не простое, а главное - длительное. Надо знать особенности организма, его историю. Разве врач в краткой беседе с больным это может выяснить, тем более, что сам больной толком ничего не знает? Надо определить фактическое состояние организма, для этого требуются многочисленные анализы, на что уходит неделя. А как же до этого лечить? Врач и больной должны быть близкими союзниками в борьбе с общим врагом - болезнью. А как достичь понимания и взаимного доверия? Да, проблемы, проблемы... Хорошо уже то, что я начал ими интересоваться.»
Пролежал еще одну неделю и выписался. Так толком и не понял свой диагноз, но был рад, что всё успокоилось, шёл по улицам города, как вернувшийся с того света. На другой день выехал в Москву, на самолете ЛИ-2 прилетел в Саратов. Улица Радищевская, встреча с моими дорогими, здорово постаревшими родителями и с совсем повзрослевшей Белочкой. Побывал в Энгельсе, возвратился на поезде в Феодосию. И сразу попал в беличье колесо бесконечных дел.
Новый, 1957 год начался непривычными зимними спецработами; обычно они проводились летом. Дело в том, что мне очень важно было провести измерения по всплескам в условиях большого волнения моря. Аппаратура была установлена на самой большой высоте мыса Ильи. Непрерывные ветры и холод сильно усложняли работу. Даже добираться из города до мыса было совсем не просто; часто приходилось проделывать  четырехкилометровый путь пешком в оба конца, так как автомашину не всегда выделяли. Приходил домой усталым до предела. Из дневника:
“Работал не переводя дыхания, не разгибаясь и не оглядываясь. Только иногда ахнешь - уже зима, уже весна. В этом году она наступила поздно и оказалась холодной и затяжной. Отдельные дни уже теплые, потом снова холодные, ветреные. Деревья зазеленели, но цветение явно запаздывает”.
“К маю удалось окончить зимние измерения, написать два научных отчета, отправить в Москву две статьи. Учитывая реальную обстановку на службе и дома - не так уж и плохо. Сейчас надо остановиться, осмотреться и приступить к написанию диссертации. Хватит новых вариантов, идей; так можно до бесконечности. К осени надо окончательно определиться”.
В середине года прибыла большая московская комиссия во главе с начальником Управления. Проверялась и оценивалась наша трехлетняя научная деятельность. Подготовил много предложений по совершенствованию организации и техническому оснащению части. Среди членов комиссии был и подполковник Голев К.В. Это единственный человек, с которым я делился_ своими научными идеями и планами, с которым советовался. Его деловитость, целеустремленность и настойчивость были для меня образцом и примером. Константин Владимирович был отличным альпинистом, горнолыжником, проводил свои отпуска на Кавказе. В этот приезд он решил овладеть искусством плавания. Каждый день до начала работы отправлялся к морю, одевал ласты и по всем правилам науки проделывал полный цикл необходимых упражнений. При этом мы успевали поговорить о серьезных делах. Обсудили тему диссертации; Голев её одобрял, но требовал получения огромного объема экспериментального материала и безусловной корректности измерений. Я и сам понимал, что только так можно убедить ученых в правильности моего необычного и непривычного метода.
В июле выступил в Москве на научной конференции с идеей своей диссертационной работы. Половина ученых согласилась и приветствовала её, другая половина отвергла, как несостоятельную, идущую вразрез с установившимися взглядами. Ясно было одно: каких либо разумных возражений никто не приводил. Это была уже победа, оставалось провести многочисленные измерения, чтобы убедить неверующих.
В это же время шли интенсивные работы харьковчан. Вылеты самолётов, выходы кораблей, нервотрепка с их планированием, оформлением заданий каждому на каждый выход; инструктаж командиров и специалистов кораблей, организация радиосвязи по расписаниям, по кодовым таблицам и так далее. Только такими трудами достаются испытательные работы. Ко всему, приходилось успевать добираться на береговую базу, часами сидеть в железных кабинах радиолокационных станций, где стояла 40 градусная жара и непрерывно шумели вентиляционные моторы. Много времени требовалось и на решение бесконечных бытовых проблем размещения участников испытаний, согласования их взаимодействия с подразделениями береговой базы. Утешало только одно: работы шли хорошо, добываемые результаты измерений надёжны, точны и из них уже выявляются и подтверждаются теоретические представления о закономерностях распространения радиоволн над морской поверхностью. Ради этого стоит работать и многое переносить.


50.
Мои отношения с женой продолжали оставаться скверными настолько, что не мог писать о них в своём дневнике. Напряженная работа отвлекала, несколько смягчала остроту переживаний, но легче от этого не становилось. Безвыходность положения давила и угнетала, нервы были на пределе.
Впервые ко мне на летние каникулы приехала из Саратова сестра Белочка. Вдвоём отпраздновали её 19-летие. Она ходила на пляж, ездила с экскурсией на южный берег Крыма. Несколько раз была в кино и даже на танцах в доме офицеров, куда я её сопровождал, правда, с условием, что не буду стоять с ней рядом. Мы стали настоящими друзьями.
После длительных переговоров и обращений к директору Института Усикову А.Я., удалось получить уникальную измерительную аппаратуру, необходимую для измерений по теме диссертации. Это была не типовая аппаратура, а опытный макет, для которого институт сам изготавливал основные элементы на новом, ещё не освоенном диапазоне радиоволн. Поэтому освоить макет, поддерживать его работоспособность и производить на нём измерения было крайне сложно. Но в отделе были энтузиасты и умельцы, такие как Фаликс А.С., Невский А.А., Годованюк, которые справились с этой задачей. Я, как это привык делать, не только руководил работой, но непосредственно производил измерения. Только в таком случае у меня не было сомнения в их надёжности и достоверности. По методике измерений аппаратуру надо было размещать на предельно малых расстояниях от кораблей, по которым производились измерения. После длительных поисков, я выбрал место на голове Узкого мола Феодосийского порта, которое было в то время совершенно не обжито. Поставили две армейские палатки, установили автономный агрегат питания. Днём охраняли аппаратуру сами, а на ночь выставлялся вооруженный пост, так как вся техника была секретной. Корабли ставились на дистанции 150 метров на двух якорях, чтобы зафиксировать их положение. В самом конце работы штормом агрегат питания был смыт в море и его пришлось поднимать водолазами. Аппаратура чудом уцелела; работа была завершена полностью и успешно. Теперь у меня было достаточно доказательств правильности своего метода. Предложил командованию на этом месте построить стационарную измерительную лабораторию. Идея эта с трудом пробивалась в последующие годы, но все-таки была реализована. В этой уникальной лаборатории проведено множество спецработ и она существует до сего времени.
В конце сентября выехал в отпуск в Харьков. Проживал в уже знакомой гостинице “Красный воин”, целыми днями работал в Институте. Прочёл всё, что удалось раздобыть по теме диссертации. Составил окончательно развёрнутый план, написал две главы. Только сейчас вырисовался в чёткой логической последовательности весь замысел и объем этой большой работы, всё стало на свои места и приобрело законченность. Это был серьезный шаг к достижению заветной цели. Оставшиеся дни отпуска провёл в Москве и Ленинграде. Здесь позволил себе расслабиться. Из дневника:
“ Достал в библиотеке книги, читал и думал, сидя в Летнем саду или в отдельном номере гостиницы. Прочёл рассказы О.Генри. Ничего особого в них не происходит, но читать интересно. Заметил, что все они написаны по одной схеме: вступление, - какая-то общая мысль; сам рассказ, - в развитие или подтверждение этой мысли; развязка, - в последней фразе, неожиданная или парадоксальная. Всё просто, но это настоящая, красивая простота”.
“Читаю “Ледяной дом”, читаю с удовольствием. И как всегда в таких случаях, возникают свои мысли, пусть отрывочные и сверхкраткие; надо пытаться их записывать.
1. Понятие счастья - вещь чисто субъективная, но какой-то общий смысл в нём должен быть. Надо серьезно подумать об этом. В самом общем виде, возможно, это чувство высшего удовольствия и удовлетворения от осознания и уверенности, что человек живёт правильно, в полном соответствии со своими убеждениями и совестью. Получается, что все заключено в собственной самооценке.
2. Принято считать, что человек развивается, совершенствуется только в юности. Это явно не так, люди занимаются этим, осознанно или нет, всю жизнь. И чем они становятся старше, опытней,  тем с большим успехом.
3. Стратегические задачи человека:
- иметь свои убеждения,
- непрерывно их совершенствовать,
- жить и действовать только в соответствии с ними”.
   Возвратился утром домой, а вечером произошло тяжелейшее событие в моей жизни. Из дневника:
“Состоялось бурное объяснение с Ниной. Не хочу вспоминать этот жуткий разговор до трех часов ночи. Безоговорочно решил окончить на этом нашу мучительную совместную жизнь. Как в кошмарном сне прожил тяжелейшие несколько дней и вот вчера поезд увёз мою бывшую жену и родную дочку в Энгельс; Игорёчек остался со мной. Не могу и не хочу сейчас о чём-то думать, просто не в состоянии. Только бы перенести всё это, не сломаться, остаться самим собой, сохранить интерес к жизни. Хватит ли сил?”
А жизнь продолжалась и требовала действий. Разыскал уже когда-то жившую у нас домработницу бабушку Пашу. Она знала Игорёчка с первых дней его рождения, а главное - любила его. До работы утром я отводил сына в портовый детский сад, а вечером забирал его домой. Мы отлично ладили и постепенно наш быт налаживался. Иногда сильно беспокоило горло, врачи определили диагноз - хронический тонзелит. Пытался не отлучаться из Феодосии, но пришлось поехать в командировку сначала в Москву, а затем в Харьков. На работе также возникли осложнения. Против моих работ ополчился наш Ленинградский Институт. Вначале это были научные споры из-за разных подходов к решению проблем, которые исследовались в моей диссертации. Они просто не принимали меня всерьёз и, очевидно, были уверенны, что я, без поддержки в учёном мире, без научного руководителя не смогу поколебать их монополию в этой области. Но мои выступления на научных конференциях и статьи в печати делали своё дело. А когда у меня появилась возможность всё доказать с помощью экспериментов, против которых трудно возражать, наше противостояние обострилось. Оно усугублялось ещё и тем, что это было не просто теоретическое разномыслие. Принятие моего метода грозило подорвать основы существования целого отдела Института, который много лет занимался этой проблемой; он становился ненужным. Естественно, что здесь задевались не только интересы престижа; в ход пошли нечистоплотные приёмы борьбы, в которые я, по наивности, долго не мог поверить. Для меня самым больным местом была реакция своих товарищей по работе и позиция моего командования. А они оказались неустойчивыми и коньюктурными, с оглядками на начальников и извлечением своих выгод. Это глубоко задевало и возмущало. Из дневника:
“Настроение скверное. Семейный разрыв, болезнь горла, фокусы и выкрутасы начальства и некоторых “товарищей”, - всё это превратилось в один тяжёлый пресс, который давит всё сильней. Нельзя, ни в коем случае нельзя дрогнуть. Надо взять себя в руки, да покрепче. Ничего не откладывать, не оттягивать, а делать, делать всё, что можно быстро и энергично. Только так!”
В конце года в Москве выступил на научной конференции с сообщением о результатах последних измерений, которые неопровержимо подтверждали главную идею нового метода. Теперь можно было перейти к статистическим измерениям отражающих свойств кораблей различных классов. В Управлении меня поздравили с присвоением очередного звания инженер подполковника. Адмирал Генкин А.Л. одобрительно отозвался о работах и пожелал успехов. Для меня в то тяжёлое время это было большой моральной поддержкой. Сразу изменилось ко мне отношение своего командования, как это происходило уже не первый раз. Из дневника:
“После всех неприятностей всё успокоилось и стало на своё место. И признали, и похвалили, и гордятся моими работами. Вот так. Сейчас надо спокойно и терпеливо делать своё дело, не обращая ни на что внимания.”
На Новый год дома вместе с Игорьком нарядили ёлку и побывали на утреннике в детсаде. Немного остыл и успокоился после семейного разрыва. Сын был рядом, он служил опорой и радостью. Убедил себя в том, что выход из нашего семейного тупика был единственно правильным решением. Фактически всё сломалось и перегорело уже давно. Лет 5-6 я не решался на разрыв; всё никак не верилось, что это возможно, что я вообще могу на это решиться. В эти годы я пытался делать всё возможное для восстановления и налаживания наших отношений. Винить в этой драме кого-либо из нас трудно. Мы пережили, без преувеличения, высокое чувство истинной любви и я всегда буду благодарен судьбе за то, что это произошло, что мы оказались способными так любить. Этому способствовала и обстановка непрерывных встреч и расставаний, романтика разлук и ожиданий. Когда же, после окончания института, Нина приехала в Феодосию и начались совместные будни совсем нелегкой в бытовом смысле жизни, - здесь и обнаружились несоответствие, даже несовместимость наших характеров. И не сгоряча, а после многих лет и множества попыток всё наладить, стало ясно, что из этого ничего не получится. В таком случае надо иметь мужество на решительный шаг, ибо продолжать жить так дальше, значит загубить и себя и детей. И мы на это решились.
Только я начал успокаиваться, как получил от жизни новый удар. В конце января, как обычно, после работы зашёл за сыном в детсад и оказалось, что его там нет. Прибежал домой, - тоже нет. Обзвонил скорую помощь, милицию, детскую больницу, - безрезультатно. Я был в отчаянии и, главное, никак не мог понять, что случилось. Заведующая детсадом спокойно утверждала, что ничего не знает. И только когда я, через несколько часов мучительных поисков, пришёл к ней домой, она сообщила, что мой сын жив и здоров, его взяла приехавшая в Феодосию Нина и уже увезла с собой. Это было тяжело, но я успокаивал себя тем, что детям будет легче жить вместе, а не врозь; материально они будут обеспечены, уход будет нормальным. Что явно не получится - это правильное воспитание. Я был уверен, что в любом случае не прерву связи с ними; для меня они всегда были и навсегда останутся моими родными детьми. В последующие годы это подтвердилось, я часто навещал их и поддерживал на крутых поворотах их жизни.
В марте в Энгельсе, а затем в областном суде в Саратове, состоялся наш бракоразводный процесс. Атмосфера суда, его глубоко оскорбительный и унизительный дух, полулегальные встречи со своими детьми, - всё это вывело меня из нормального состояния. Только со временем пришла вера в то, что наша трагедия не означает, что весь мир скверный, а все люди - плохи. Увы, это понимание не уменьшает боли. Глубокий след этой драмы остался навсегда.


51.
Возвратился домой и окунулся в напряженную работу. Работа, - с утра до вечера, часто по вечерам, а на дежурствах - круглосуточно. Это было не только нужно для дела, это было моим спасением. Кроме множества совместных спецработ, было главное направление - основные измерения по теме диссертации. Они были весьма объемными, трудо ёмкими, но очень интересными, даже захватывающими.
В конце мая выехал в командировку в Ленинград. Из дневника:
“Ничего не радует. Какие-то беспросветные переживания, бесконечные отрывочные воспоминания. И все это – как бы со стороны, как во сне, происходит не со мной. Притупился интерес ко всему внешнему, что всегда так волновало и восхищало. Неужели сломался?”
Пытался отвлечься чтением и размышлениями.
“Почему идеи, теории, взгляды иногда захватывают людей, овладевают ими, а иногда - не оказывают на них никакого воздействия? Это похоже на явление резонанса в радиотехнике. В антенне приемника наводятся сигналы всех передающих станций. Но мы выделяем из них только ту, на волну которой настроились. Так и здесь: человек откликается только тогда, когда идеи, взгляды близки к его собственным убеждениям. Чтобы быть понятым, чтобы воздействовать на людей, надо знать их потребности, нужды, заботы, интересы, надо “работать на их волне. Тогда успех обеспечен.
В мире ни в чём, ни в предметах, ни в явлениях, ни в процессах, нет твёрдых, резких границ; они размыты, условны. Упрямство и упорство, уверенность в своих силах и самоуверенность, любовь к себе и самолюбие, – где здесь границы? Они зыбки и неуловимы. Особенно это проявляется в области человеческих отношений, в любви, в чувствах. Как всё это сложно и запутано! Что хорошо, что плохо; что правильно, что ложно? Вот где безбрежное поле для исследований и раздумий.”
В середине августа завершил измерения по теме диссертации и сразу взялся за обработку результатов измерений. Они оказались впечатляющими. Измерения были проведены по 5 типам кораблей при пяти положениях каждого. В каждом положении измерены отражения от каждого квадратного метра поверхности корабля. Общее количество замеров превысило 5 тысяч реализаций. Теперь четко выявилась зависимость силы отражения от архитектуры элементов кораблей. Установив эту связь, удалось разработать методику расчёта отражающих свойств кораблей по их фотографиям. Это был решающий шаг в решении исследуемой проблемы. Отпала необходимость трудоёмких и дорогостоящих измерений в натурных условиях и на модельных установках, чем занимались многие научные организации. Мало этого, стало возможным по фотографиям определять отражающие свойства кораблей противника. Определились
и другие разнообразные  области использования  результатов  исследования.
Весь сентябрь пробыл в командировке в Туле на радиолокационном заводе. Познакомился поближе с конструкторами и инженерами в их родных стенах. Завод старый, не из лучших, но делают всё, что надо и делают толково. Это настоящие умельцы и по натуре отличные русские люди. Все мои предложения по совершенствованию радиолокатора с целью его использования в противоминном наблюдении были воплощены в металл и пошли в серию. Этого я добивался длительное время.
Возвратился домой и через три дня вылетел в Москву. Рейсовый самолёт поднялся из симферопольского аэропорта по расписанию, но по погоде Москва не принимала и мы вернулись и сели в Воронеже, где пробыли до утра. Дальше всё прошло благополучно.
В начале октября отправился в город Горький на научную конференцию. Проводилась она в уже знакомом мне зале Облисполкома. Проживал в гостинице “Центральная”; участвовал в экскурсии на знаменитый горьковский автозавод; осмотрел громадные цеха и конвейер, с которого сходили сплошным потоком новенькие автомашины. По завершению конференции выехал в аэропорт, несмотря на дождливую погоду. После двухчасового ожидания, разрешили взлёт. Самолёт пробил слой низких облаков и из слякотного полумрака сразу прорвался к яркому солнцу. Это было поразительно и запомнилось на всю жизнь. Какие бы ни были внизу тучи, надо всегда помнить, что там, выше их всегда сияет солнце. К Саратову подлетали уже без дождя, полюбовался сверху на Волгу, знакомые острова, Энгельс. На такси добрался до улицы Радищевской. Радость встречи с родителями омрачилась болезнью Белочки, которую в этот день поместили в больницу. На следующий день посетил своих детей в Энгельсе. У них всё хорошо - здоровы, учатся, взрослеют, растут. Вручил им подарки, пообщались, сразу прошла неловкость, как будто и не расставались. На душе стало спокойней и веселей. Возвратился в Саратов, утром посетил Белочку в больнице и отправился на поезде домой.
В конце года написал научный отчёт по измерениям отражений от кораблей. К этому времени в части уже функционировал научно-технический совет. На нём обсуждались все научные труды - отчеты по научным и военно-научным работам, статьи, доклады,  после чего принималось решение о целесообразности их представления для утверждения или опубликования. Председателем совета был командир части, членами - начальники производственных отделов. Обычно на заседания совета приглашались офицеры всех отделов. По обсуждаемым вопросам высказывались различные мнения, часто разгорались споры. Это была хорошая школа, которая способствовала поднятию всего уровня научной деятельности части.
Со времени распада семьи прошло более года. Весь он был до предела наполнен трудами и делами. Среди них важнейшей целью было написание диссертации. Окончание измерений, кропотливая обработка результатов, осознание и анализ всего экспериментального массива данных, - всё это требовало постоянного напряжения. Рабочий день не ограничивался временем пребывания в части; непрерывно думал об этом везде - в вагоне поезда, за обедом в любое время - утром, вечером, ночью. Радовало и воодушевляло то, что мои теоретические предположения и расчёты отлично подтверждались экспериментами. У меня не оставалось никаких сомнений в правильности и надёжности выводов. Для меня это было главным - быть самому во всём твёрдо уверенным; в этом случае мнения других мало волновали.
Несмотря на успехи в научных делах, чего-то в жизни явно нехватало. Душа была одинока, никого рядом не было. Думать об этом не было времени. Всё случилось естественным образом совершенно случайно и неожиданно. В воскресенье, после дежурства, пошёл в кино. Перед самым началом сеанса, встретил девушку, которая работала в доме офицеров, где я иногда дежурил. Рая была с подругой; поговорили, уселись на разные места и посмотрели фильм “Гори, гори моя звезда”. После окончания кино, на выходе я их нашёл и проводил на улицу Зерновскую, где она снимала времянку во дворе. Разговорились как старые знакомые. Раечка нравилась мне своей простотой, скромностью и непосредственностью. Небольшого роста, стройная, спортивного вида (она занималась акробатикой и успешно выступала в самодеятельности дома офицеров), Раечка очень стеснялась меня, но когда подруга ушла, мы остались вдвоём в её комнатке до самого утра. С этого дня наши встречи стали частыми. Она работала на мельнице посменно и при каждом удобном случае я приходил к ней во двор, тихий и зеленый. Ужинали, пили охлажденное в маленьком бассейне пиво, с удовольствием ели настоящий домашний борщ, который она отлично готовила. Нам было хорошо вместе; я находил в этих встречах душевный покой и отдых после перенесенных потрясений и напряженной работы. Раечка всё больше нравилась мне своим бесхитростным характером, душевной чистотой и чувством своего женского достоинства; она не завлекала, не кокетничала. Частые мои командировки и разъезды ещё больше обостряли наши чувства и переживания. Едва возвратившись, я бежал на Зерновскую. А если она была на работе, ждал с нетерпением прихода с ночной смены. Это были счастливые дни.


52.
Отдел работал, как хорошо отлаженный механизм. Люди почти не менялись; изредка по тем или иным причинам заменялись офицеры. В таких случаях я заранее подготавливал кандидатуры и согласовывал их с замполитом. Вольнонаемный состав также принимался на работу с моего согласия. Это право, с большим трудом добытое, позволяло подбирать нужных и толковых людей.
Количество работ непрерывно возрастало. Если вначале они вписывались в несколько основных направлений, то вскоре стали разнородными. Приходилось в ускоренном темпе осваивать всё новые области радиолокации и даже смежные с ними. При формировании годовых планов я, как правило, присутствовал в Управлении; наши замечания и пожелания, а также инициативы учитывались, что позволяло отбирать наиболее нужные для Флота темы, имеющие реальное обоснование и обеспечение. Поэтому у нас не было случая срыва плановых спецработ. Большие трудности возникали, когда сверх плана по директивам и приказам нам предписывалось выполнение новых работ; этого нельзя было избежать.
В середине 1959 года, после длительных согласований, состоялось обсуждение моих работ по теме диссертации в нашем ленинградском Институте. Ученый совет Института заседал в Красном зале бывшего царского дворца в Пушкино. Моё противостояние с Институтом к этому времени достигло своей кульминации. Я понимал, что будет сделано всё, чтобы решительно отвергнуть мои идеи, которые не устраивали Институт и задевали как научные, так и кадровые его интересы. И всё же, очень надеялся, что можно будет в этом большом разговоре что-то доказать; подготовил перечень того полезного, что получит Институт от реализации нового метода. Уверенность придавало и то, что на этот раз у меня были результаты дополнительных измерений, которые предложил провести Институт. По наивности, мне казалось, что в честном научном споре всегда торжествует истина. Приехал за два дня до совещания, подготовил текст своего доклада и здесь, при кулуарном общении, почувствовал настрой и атмосферу среды, в которую попал. Мне просто препятствовали во всём, даже в мелочах - в выдаче секретных документов, в представлении рабочего места и т.д. Узнал о том, что уже заранее подготовлено и отпечатано решение Ученого совета; мне категорически отказали в просьбе ознакомиться с ним. Я вышел на трибуну и оказался один на один с научной элитой, опытной и сплоченной. Всё было решено до заседания, подготовлено и отрежиссировано по всем правилам грязной и подлой игры. Мне задавали провокационные и злые вопросы, не разрешали на них ответить, прерывали на полуслове, с мест раздавались реплики, обвинения и намёки. В этой обстановке я решал, что надо дальше делать. Если в моём присутствии проголосуют решение, в котором рекомендуется прекратить мои работы по этой тематике, - это будет конец. Поэтому, не дожидаясь голосования встал, поблагодарил коллег и покинул заседание. Председатель пытался что-то сказать, но я уже ничего не слышал. Оставалась надежда, что в Управлении ещё можно будет опротестовать всё происшедшее и отменить решение, принятое в моё отсутствие. Я выбежал на улицу и долго бродил по городу, чтобы успокоиться. Дошёл до памятника Пушкину-лицеисту и сел на скамейку. Его одухотворенный образ, медленно плывущие облака в небе и полная тишина снимали напряжение. На душе было скверно; ещё раз перебрал в памяти всё случившееся и, как всегда в таких случаях, пытался прежде всего понять, правильно ли действовал и верное ли принял решение. Да, всё правильно, буду бороться до конца. Вечером отправился в Москву и в Управлении подал докладную на имя начальника Управления, где изложил происшедшее и просил отменить решение Совета. Обещали внимательно разобраться.
Когда я возвратился домой, в части уже знали обо всём со слов заместителя начальника Института. Меня обвинили во всех грехах, не пожелав даже выслушать, а мне было обидно оправдываться. Дело закончилось максимальным взысканием за “нарушение дисциплины, выразившееся в самовольном уходе с ответственного совещания”. Этот факт я отрицать не мог, действительно ушёл, виноват. Дальше, как это обычно было принято, разобрали на заседании парткома и вынесли строгий выговор. Всё это было тяжело переживать; убедился, какими двуличными могут быть люди. Из дневника:
“Такое впечатление, что начальство только и ждёт, когда я споткнусь. Как здесь не вспомнить моего начальника штаба, с которым воевал в Ваенге. В этих случаях выход один - взять себя в руки и всё делать так, чтобы при всём желании нельзя было придраться. Правда, это требует утроения усилий, но другого выхода нет”.
Некоторую разрядку внёс долгожданный очередной отпуск. Как обычно, он был насыщен встречами. Сначала в Москве посетил тётю Аню, которая жила у самой Москва-реки, напротив Лужников. Тихая улица с одноэтажными частными домиками и огородами; было непривычно видеть эту деревенскую картину посреди столицы. Вся семья в работе и хлопотах, дети выросли. На поезде прибыл в Саратов, встретился с родными. Родители здорово постарели, живут бедно; Белочка успешно учится в Медицинском институте. Во время летнего отпуска на Украине она познакомилась с молодым человеком, Семёном, и, кажется, они по-серьезному подружились. Два дня пробыл в Энгельсе со своими детишками. Стояла отличная погода; все вместе ходили на Волгу, на остров, собирали полевые цветы и фотографировались. Дети растут, учатся в школе.
С Ниной отношения спокойные и ровные, разговариваем только о детях, они у нас общие. По предложению Белочки решил провести отпуск вместе с ней у тёти Тани в Рыбнице. Я выехал туда сам, а Белочка должна была заехать в Киев и вместе с Семёном приехать позже. Всё это так и получилось. У тёти Тани был маленький домик с небольшим двором, заросшим зеленью. Под старой яблоней стоял большой стол с двумя скамейками; здесь собирались, обедали и ужинали все приехавшие гости. При этом обязательно присутствовал Бобик, - небольшая забавная собачка. Вскоре появился и Семён, он остановился у своих родителей. Все вместе ходили на пляж Днестра, купались и загорали. Рыбница оказалась тихим, провинциальным городком с зелёными улицами, большим парком и одноэтажными домами. В этой обстановке хорошо отдыхалось. Приехал отец и мы с ним отправились навестить свою родину, о чём он уже давно мечтал. Посетили дом, где я родился, где прожил свои последние годы мой дед, переживший ужасы фашистской оккупации. С большим трудом разыскали его могилу; правда, надпись на ней сохранилась хорошо. На могиле бабушки памятника не оказалось, сторож показал нам холмик и уверял, что это она и есть. Соседи узнали отца, мы у них переночевали, посетили и других знакомых и родственников. Все искренно и уважительно встречали нас, расспрашивали о наших судьбах. В одном доме для нас устроили концерт; немолодой уже человек изумительно играл на скрипке, отчего хотелось плакать. На следующий день сфотографировали могилу дедушки и мой отчий дом, храню эти фотографии до сего времени. Возникло желание разобраться в своих корнях, постичь родословную своей фамилии. Это удалось сделать гораздо позже. Из Рыбницы отправился в Одессу, где ранее никогда не был. По адресам, которые дал мне отец, попытался найти своих родственников; многих не оказалось в живых. Познакомился с троюродным братом капитаном 2 ранга Пастернаком, участником боевых действий на Северном и Черноморском Флотах. Мы понимали друг друга с полуслова и выяснили, что могли встретиться на Севере. Осмотрел центр Одессы, знаменитую Дерибассовскую улицу, оперный театр, порт. Домой отправился необычным путём на дизель - электроходе “Россия” до Евпатории, а затем на такси через Симферополь в Феодосию.
К этому времени Раечка переехала ко мне на квартиру. Мы ни о чём не договаривались, не объяснялись; просто собрали её старенький чемодан и пришли ко мне. Через несколько дней я предложил ей уволиться с работы и с тех пор она всецело занимается домашними делами.
Осенью неожиданно, без предупреждения, появилась Нина. Она пыталась завести разговор о нашем сближении, о том, что многое осознала и ради детей надо попытаться всё наладить. Для меня всё это выглядело странным и нелепым. В душе всё перегорело, всё осталось позади.
После тяжёлых неприятностей по службе, сжав зубы, я продолжал интенсивно работать по всем направлениям. Количество спецработ увеличилось; дополнительно, без подготовки, надо было срочно провести три работы. Времени на написание диссертации не оставалось, что особенно беспокоило. Произошло важное событие - часть переехала в новое помещение по улице Горького. Строили его несколько лет на месте разрушенного во время войны здания, от которого уцелели фундамент и две стены. Проектировали сами с учётом наших нужд. После мучительных согласований, для размещения отдела удалось отвоевать целых пять комнат в отдельном трехэтажном крыле здания. Я настаивал на том, чтобы крыша была плоской, что позволяло разместить на ней антенны радиолокаторов и таким образом производить измерения непосредственно из лабораторий. Это существенно удешевляло работы и значительно их ускоряло. Когда с этим уже все согласились, на пути встал архитектор города, которому не понравился общий вид здания такой формы. Пришлось его долго уговаривать, а согласовывающую подпись добывать от его заместителя, когда архитектор был в отпуске. В трех комнатах отдела разместились измерительные лаборатории; технику обслуживали мичманы и гражданские специалисты. В отдельной комнате стояли рабочие столы офицеров, у меня был отдельный кабинет. Лабораторное оборудование, измерительные тракты проектировал сам, изготавливали их своими силами из списанных радиолокаторов Флота. На этой аппаратуре удалось провести много работ.
Постепенно страсти вокруг меня улеглись; отношение ко мне командования, а значит и многих подразделений, качнулось в положительную сторону. Мало этого, меня начали отмечать как новатора, который творчески работает, показывали проверяющим комиссиям и ставили в пример другим отделам. Доверие подтверждалось и тем, что на время отпуска заместителя командира части по науке я его замещал. Эту возможность я пытался использовать для того, чтобы внедрить во всей части всё полезное, что было проверено в организации отдела. Вскоре строевое взыскание было с меня снято, затем и партийное.
В одно из воскресений встретил на улице старого знакомого, героя обороны Севастополя подполковника в отставке Андрея Васильевича Телицина. Мы когда-то взаимодействовали с ним при проведении спецработ в Севастополе. Он обрадовался так искренно, что я не мог отказаться от приглашения зайти к нему, тем более, что дом был рядом. Он оказался  сборным; небольшой ухоженный дворик, весь в зелени, фруктовые деревья и у забора - просторная красивая голубятня. Андрей Васильевич показал своих питомцев, - один красивей другого. Потом поднял в воздух шестерку лётных голубей, “бакинцев”. День был солнечный, безоблачный, голуби набрали большую высоту. Мы сели на скамейку и целых два часа любовались едва видимым мельканием белых крыльев. Моё детское чувство любви к этим птицам вновь охватило меня с огромной силой. Когда Андрей Васильевич настойчиво предложил взять парочку обворожительных пискунов, я, не ведая что делаю, не мог устоять. Дома устроил на балконе гнездо и поместил в него птенцов; через стеклянную дверь можно было любоваться ими в любое время. Я часто отлучался и вся забота о них легла на плечи Раечки, которая скоро тоже влюбилась в них. Довольно скоро голуби выросли, на рынке приобрёл ещё одну пару красных чубатых старых голубей, которые сразу сели на свои яички. Соседи начали протестовать, так как по утрам их беспокоило громкое воркование. Не было удовлетворения и у меня, я люблю голубей лётных, их полёты. Пришлось соорудить своими руками голубятню и поставить её на столбах во дворе. Завёл лётные породы; после длительных усилий добился своего. - По утрам, с восхода солнца выбрасывал голубей с рук и они летали многие часы на больших высотах. Уходил на работу, а в обеденный перерыв они садились и я их кормил. Неизбежны были бесконечные переживания: то кошка на земле подкараулит свою жертву, то ястреб осенью ударит летуна на большой высоте, то ночью воры украдут самых лучших и дорогих. Познакомился со многими любителями голубей; среди них были и истинные фанаты, а не только дельцы и мальчишки. Моя голубиная эпопея длилась несколько лет и закончилась катастрофой: однажды утром я открыл дверцы голубятни и обнаружил восемь трупов моих любимцев; это была работа ласки, обитавшей в нашем дворе. Такого удара я вынести не мог, разобрал голубятню, выкопал столбы. Что-то внутри сломалось, хотя до сих пор эти птицы радуют и доставляют удовольствие.
Неожиданно пришёл приказ Главнокомандующего ВМФ о назначении меня членом комиссии по проведению испытаний новой радиолокационной станции, подобной той, с которой я работал в Туле. Станция была армейская, но после её приспособления для целей противоминного и берегового наблюдения, она представляла большой интерес для Военно-Морского Флота. Задача первого этапа испытаний состояла в проверке тактико-технических данных станции на армейском Полигоне в Смолино, под Горьким. Он размещался в лесу, был хорошо оборудован и отлично оснащён. Председателем государственной комиссии был командующий Закавказским Военным Округом, что обеспечивало максимальное внимание со стороны командования Полигона. От Военно-Морского Флота я был единственным представителем; занимался теми элементами станции, которые я сам разрабатывал, поэтому впервые испытания от меня не требовали напряжения. Успел даже посетить театр в Горьком. После успешного завершения этапа, был сделан 10-дневный перерыв для перебазирования станции в Баку. За это время я успел побывать в Горьком, в Москве, где доложил о ходе работ, и возвратиться домой. Не прошло и трех дней, как получил команду прибыть в Баку. Добирался туда из Симферополя на рейсовом самолёте ИЛ-14 с посадками в Краснодаре и Минводах. Разместили нас в гостинице штаба военного округа на берегу Каспийского моря. Задача второго этапа испытаний была значительно интересней и сложней. Необходимо было в натурных условиях проверить дальности действия станции по всплёскам от авиамин, кораблям и другим малым надводным целям. Оборудовали позицию станции непосредственно у берега моря в 60 километрах от Баку. Это значительно усложнило наш быт: приходилось каждый день совершать длительные поездки на ГАЗике. Приезжали вечером в город усталыми, голодными; ужинали в ресторане. Испытания прошли успешно, по всем правилам. Здесь же, в Баку, комиссия в ускоренном темпе составила отчёт по испытаниям. Времени оставалось мало, сидели днями и вечерами. Всё завершилось банкетом в ресторане под громадной скульптурой Кирова. Председатель комиссии генерал-майор Значенко поздравил и поблагодарил нас. Когда разговор зашёл о назревающем сокращении Вооруженных Сил, что тогда всех очень волновало, генерал произнес памятные слова: “Пережили мы Отечественную войну, переживём и это”. Как-то стало сразу легче.
За время пребывания в Баку я познакомился с истинным любителем голубей. Это был высокого роста, уже в возрасте, полный азербайджанец, с широкими бровями и большими усами. Голубятня его, большая и красивая, располагалась перед окнами нашей гостиницы рядом с парашютной вышкой, смотрителем которой он был. Держал только одну породу - “бакинцев”, чистопородных, настоящих. Летали они по 6-7 часов, отлично щелкали крыльями и садились после полёта прямо на землю перед голубятней. Я несколько раз присутствовал при этих священнодействиях и наметил себе пару самых лётных красавцев. Хозяин, как обычно в таких случаях, заметил мою слабость и заломил дикую цену, но устоять я уже не мог. На самолёт садился с картонной коробкой в руках. Возвращался по маршруту Баку-Тбилиси-Кутаиси-Адлер-Симферополь.
Застал свой родной коллектив в паническом состоянии. В стране происходило крупнейшее сокращение Вооруженных Сил. Проводилось оно, мягко выражаясь, далеко не лучшим образом. Сокращали все части под одну грёбенку,  одним процентом, независимо от назначения и специфики их деятельности. Это нанесло огромный ущерб всему Военно-Морскому Флоту, да и не только ему. В части наступили лихорадочные дни. Комиссии следовали одна за другой; каждой из них надо было доказать, обосновать крайнюю необходимость остающихся должностей. Вышестоящие инстанции были заинтересованы в нашем максимальном сокращении, чтобы у себя удержать побольше должностей. В части была создана кадровая комиссия, которая обсуждала каждого офицера для решения вопроса о его дальнейшей службе. В таких условиях большую, если не основную, роль приобретают субъективные факторы, мнение командира. Всё это привело к многомесячной нервотрёпке и неуверенности в своём положении. После рассмотрения на комиссии, мне объявили, что решено оставить на службе в занимаемой должности. В конце года появилась возможность продолжать работу над диссертацией; осталось дописать последние две главы. А в самом начале 1961 года ко мне в кабинет пожаловал заместитель командира части капитан I ранга Кузнецов В.Г. в сопровождении незнакомого мне офицера. Кузнецов, пряча глаза, скороговоркой объявил мне, что приказом командующего Черноморским Флотом я переведен на должность начальника радиолокационной лаборатории нашей береговой базы в посёлке Лагерное; мне надлежит немедленно передать отдел капитану 2 ранга Саркисову. Для меня это было настолько неожиданно, что я не задал ни одного вопроса. О чём было спрашивать? Совершенно ясно, что такое решение было незаконным и несправедливым. Во-первых, кадровая комиссия подтвердила выводы последней аттестации, в которых указывалось о моём соответствии занимаемой должности и перспективности службы. Во-вторых, мною были сданы все экзамены кандидатского минимума, что даёт преимущество при назначении на вышестоящую должность. В-третьих, в соответствии с действующими положениями, понижение в должности при положительной аттестации возможно лишь с согласия офицера. В-четвертых, назначение на должность начальника отдела должно производиться не командующим Черноморским Флотом, а Главнокомандующим ВМФ с согласия нашего Управления. Всё это так, но произошло по-другому. Просто офицеру из Севастополя уже давно надо было присвоить очередное звание, а в условиях сокращения таких должностей не предвиделось; вот и решили эту проблему таким подлым образом.
         


Глава IX. Береговая база.
(1961 г.)
               

53.
Береговая база была предназначена для проведения испытаний не корабельных, а береговых радиолокационных средств и научных исследований, для которых требовались береговые позиции для размещения измерительной аппаратуры. Находилась база в 40 километрах от Феодосии в посёлке Лагерное. Ветхие строения, перешедшие к нам по наследству от дома отдыха художников, ни в кое мере не удовлетворяли нас и пришлось всё переоборудовать своими силами. Со временем, по мере проведения спецработ, база совершенствовалась, обрастала техническими позициями, лабораторными и жилыми помещениями. По моей радиолокационной специальности в штате была одна лаборатория, в составе которой, после многих сокращений, оставались два офицера, три мичмана и пять матросов. Никакого самостоятельного участия в спецработах не предполагалось; задача лаборатории сводилась к обеспечению испытателей помещениями, электроэнергией, связью, охране секретной аппаратуры, бытовом устройстве приезжающих испытателей. Основная работа заключалась в занятиях, воспитании матросов, смотрах и хозработах. Это был крутой поворот в моей службе. Рушились не только долговременные планы и мечты, но нечто большее. Была подорвана вера в честность и справедливость. Вопрос о завершении диссертации повис в воздухе. Военно-Морская Академия, где я надеялся защищаться, существенно сократилась и слилась с другой Академией. После телефонного разговора с И.В.Бренёвым стало ясно, что о защите нечего и думать. Он посоветовал обратиться в Харьковскую Радиотехническую Академию. Изменялся и образ моей жизни, её бытовая сторона - надо было жить вдали от Феодосии, от своего дома, от Раечки.
Через день после объявления мне приказа, я прибыл на автобусе к новому месту службы. Доложил командиру базы капитану I ранга Пилипенко Владимиру Степановичу. Он, конечно, знал о моём перемещении и обращался со мной весьма тактично. В своё время Владимир Степанович сам пережил это, когда был незаслуженно и грубо переведен с большой должности командира бригады кораблей на должность нашей береговой базы. Мы не разговаривали на эту тему; я занялся делами по вступлению в новую должность.
Усилиями воли настроил себя на одно: если уже так произошло, надо достойно и добросовестно выполнять свои новые обязанности. Осмотрел все лабораторные помещения, технические позиции и остальное хозяйство. Мне дополнительно выделили большую комнату в лабораторном корпусе; привёл её в порядок, оборудовал своё рабочее место, телефон, настольную лампу. Расставил старенькую, но необходимую мебель. Ознакомился со всей имеемой техникой и документацией на неё. Собрал подчиненных, поставил задачи, каждому определил конкретное место. Включился в строгий распорядок части - утреннее построение, распределение по работам, обед, суточное планирование и т.д. Уговорил начальника секретной части мичмана Федько выдавать мне на вечер необходимые документы. Так как освещение в части отключалось в 22 часа, оборудовал себе светильник, который работал от аккумулятора. Когда всё затихало и успокаивалось, садился за работу. Написал две статьи по результатам последних измерений, дописывал последние главы диссертации.
И все же на душе было тяжело. В первую же поездку в Феодосию оформил через секретную часть на имя Главнокомандующего ВМФ жалобу на командующего Черноморским Флотом. В ней кратко обосновал незаконность понижения меня в должности и просил возвратить меня на прежнее место службы. Копию жалобы отправил начальнику Главного Политического Управления ВМФ. Командир части и замполит пытались переубедить меня и намекали на серьезные последствия такого шага. Я и сам мало верил в положительное решение: уж слишком неравные были силы в этой борьбе. Но терять было нечего: я твердо решил, что надо добиться возвращения на прежнюю должность или демобилизоваться, что в то время повального сокращения было легко сделать.
Раечка глубоко переживала обрушившиеся на меня неприятности. Она ни о чём не расспрашивала, но всё прекрасно чувствовала и это помогало мне их переносить. 20 февраля 1961 года мы зарегистрировали свой брак. Всё получилось скромно; посидели за столом вдвоём у себя дома. Я почувствовал, что у меня единственная надежная опора - жена и мой дом.
Летом к нам пожаловали гости, которых я давно приглашал. Сначала появился Ефим Берман со своей семьей, а несколько позже - Изя Рыжик с дочкой Ирочкой. Я был очень рад их приезду, но всё омрачалось моим отсутствием, приезжал из Лагерного редко и ненадолго.
Неожиданно позвонили из Феодосии и сообщили, что мне надлежит прибыть на техническое совещание в Харьков. Очевидно, там ещё не знали о моих злоключениях и продолжали числить участником совместной работы. Прибыл в Институт; заседали, решали, никто ни о чём не спрашивал; я был рад тому, что буду продолжать работать с харьковчанами. После завершения совещания, отправился в Радиотехническую Академию им. Говорова, куда мне советовал обратиться И.В.Бренев. Академия эта была общевойсковой, знакомых там не оказалось даже для того, чтобы выписать пропуск. Узнал фамилию начальника кафедры антенных устройств и распространения радиоволн полковника Шифрина и убедительно попросил его принять меня. В его кабинете состоялся первый разговор. Естественно, что возник вопрос о том, почему я, моряк, обращаюсь не в свою Военно-Морскую Академию, а к ним. Я откровенно объяснил обстановку, сокращение нашей Академии и невозможность защиты в ней. Тема диссертации заинтересовала полковника и он любезно согласился ознакомиться с ней, если я её пришлю, что было сложно организовать по условиям секретности. Но и это уже было лучом надежды в моём положении.
Возвратился домой, с большим трудом отпечатал в секретной части диссертацию, переплёл её и отправил в Харьков после длительной переписки и получения разрешения из Москвы. Через два месяца снова посетил Харьковскую Академию, где выяснил, что тема моей диссертации более близка другой кафедре, куда её и направили на рассмотрение. Начальником кафедры основ радиолокации оказался крупный учёный, автор известного учебника по радиолокации, доктор технических наук, профессор, полковник Ширман. Он пообещал познакомиться с диссертацией в ближайший месяц.
Возвратился домой и предложил командиру базы два больших технических проекта. Прежде всего, надо было модернизировать систему проводной связи нашей Базы. Она годами создавалась стихийно и явно не обеспечивала надёжную связь при испытаниях. Разработал единую рациональную схему связи, перечень необходимых средств. Естественно, что реализация этого предложения была возложена на автора идеи; пришлось доставать технику, кабели, столбы и руководить работами. Несмотря на трудности, всё было завершено в сжатые сроки. Другая задача - привести в порядок систему многокилометровых морских кабелей, которые были в спешке проложены в море и на берегу для обеспечения спецработ по гидроакустике. Надо было убрать лишние кабели, вырыть новые траншеи, уложить в них кабели и подвести их к лабораторным помещениям.
В награду за свои труды, получил очередной отпуск. По насыщенности поездок и интенсивности действий, он оказался рекордным. Прежде всего, отправился в Харьков. Ширман с диссертацией ознакомился, но, как человек очень осторожный, долго не принимал решения. Очевидно, хотел со мной обстоятельно познакомиться и побеседовать. В научной работе доверие играет особо важную роль. При желании здесь легко проявить недобросовестность; проверить же точность измерений, объективно оценить фактические условия, в которых они были проведены, как обрабатывались результаты, - всё это просто невозможно сделать. Не менее сложно разобраться в обоснованности обобщений и выводов; для этого надо досконально знать конкретный предмет исследований. Поэтому решающее значение имеет вера в честность и добросовестность исполнителя работы, его научный авторитет, для чего надо его хорошо знать. Понимая это, я никогда не обижался, когда ко мне относились осторожно и недоверчиво. После беседы я понял, что полковник Ширман заинтересовался самой идеей диссертации; несмотря на огромную занятость, он нашёл вечернее время и устроил мне своеобразный экзамен.
“Ну хорошо, всё логично, а теоретическая часть даже красива. А можно ли вашу методику расчета применить для других объектов, например, для танков?” - спросил он.
“Я этим не занимался, но считаю, что принципиально это возможно. Всё дело в архитектуре отражателей, а где они расположены - на корабле или танке - не имеет значения.”
“Хорошо. Что вам нужно, чтобы произвести расчёты по танку?”
“Фотографию танка и 10 минут времени.”
Полковник позвонил, в кабинет вошёл его подчиненный майор, который несколько лет занимался измерениями отражающих свойств танков в натурных условиях. Мне дали отличную фотографию танка, её масштаб. Пока они беседовали, я нанёс на фотографию сетку, каждая ячейка которой составляла элементарный отражатель площадью 1 квадратный метр. По архитектуре отражателей определил их средние величины отражений, а затем, путем сложения и общую величину отражения. Сообщил результат полковнику, а майор назвал результаты своих измерений по этому танку. Данные совпали с точностью 5%. Таким сравнением одновременно проверялись и сам метод, и правильность измерений, и методика расчёта. Только после этого я почувствовал, что ученый поверил мне, поверил в правильность работы. Через три дня состоялась малая защита на кафедре Ширмана, которая рекомендовала принять диссертацию к защите в Академии. Быстро оформил все нужные для этого документы. Здесь выяснилось, что я должен решить ещё одну задачу - найти двух оппонентов, доктора и кандидата наук. Выехал в Москву, посетил три института, встретился с Голевым. Он согласился быть оппонентом, оставалась главная трудность - найти доктора наук.
Все, к кому я обращался с этой просьбой, сочувствовали, говорили хорошие слова, но у каждого находились причины для отказа. Я их прекрасно понимал, - все заняты своими делами, кому хочется тратить дни, специально ездить в Харьков для обязательного присутствия на защите. Выехал в Ленинград, где продолжал поиски оппонента в Академии и Институтах. Ничего не получилось. Посетил своих друзей Ефима Бермана и Изю Рыжика. На несколько дней приехал в Саратов, погостил у родителей. Здесь впервые познакомился со своим племянником, - Белочка родила сына Геночку. Был в Энгельсе, пообщался со своими малышами. Из дневника:
“Во дворе на улице Театральной бегали мои роднульки - Элочка и Игорёк. Вытянулись, похудели, повзрослели; через несколько минут они освоились в общении со мной. Пофотографировал их, пошли в парк на качели, потом в кино.”
Вместе с Белочкой и малышом выехали в Москву. На Киевском вокзале достал им билеты, купил в “Детском мире” кроватку, посадил на поезд. Продолжал поиски оппонента, посоветовали поехать в Киев, в Политехнический Институт к доктору технических наук Волернеру. Срочно выехал. Оказалось, что он проводил у нас спецработы по гидроакустике и даже помнит меня. Учёный быстро согласился и я, окрыленный этим, поспешил в Харьков. Здесь очередное разочарование - кандидатуру оппонента не приняли, не моя специальность; к тому же отношения с этим учёным были сложными. Я упал духом и не знал, что предпринять. Взглянув на меня, ученый секретарь Славолюбов сказал:
“Не отчаивайтесь, есть ещё один выход: я поговорю с полковником Ширманом. Так как вы не служите на его кафедре, он имеет право оппонировать.”
На следующий день тяжелейшая проблема была решена - Ширман согласился быть оппонентом. Как сказал Славолюбов, сам этот Факт уже половина успеха защиты. Приехал домой с большими надеждами и планами. Из дневника:
“Главное сейчас - защитить диссертацию. Даже если демобилизуюсь - это будет основой новой жизни”.
Командир Базы убыл в свой очередной отпуск и я замещал его 45 суток. К этому времени мы отлично сработались. Владимир Степанович был интересным человеком. Он прославился в годы Отечественной войны своими подвигами на торпедных катерах, за что был удостоен звания Героя Советского Союза. Энергичный, решительный, жесткий в требованиях, он нравился мне своей активностью и неуемностью, деловитостью. У него был  педагогический талант; он любил уставы и сам проводил по ним занятия с матросами. Оказавшись в роли командира удаленной от начальства части, я узнал много нового для себя. В таких условиях командир обладает полной самостоятельностью; он всё решает, всеми командует. Хочет он или не хочет, он обязан быть всегда бодрым, сильным, подтянутым, рассудительным, уравновешенным, а самое главное - честным и справедливым. И дело здесь даже не только в долге и ответственности. Просто, если он не будет таким, его перестают слушаться подчиненные, невозможно выполнять то дело, которое поручено. В условиях удаленных подразделений, когда всё происходит у всех на виду, когда все всё знают, подчиненные из общей безликой массы превращаются в конкретные личности, своеобразные и непохожие. Надо было научиться твёрдо и неукоснительно поддерживать порядок и ритм жизни всего коллектива, знать фактическую обстановку; часто обходить всю территорию части, посещать казарму матросов и солдат, которые проживали раздельно, пищеблок, технические позиции, электростанцию, гараж, склады и жилой городок. В овраге размещалось отделение собаководов, специальная кухня и питомник для сторожевых собак. Они обеспечивали ночную охрану секретной техники. Собаки были незаменимы в тех условиях и отлично выполняли свои обязанности. Рядом с питомником стояла голубятня, где в полудиком состоянии содержалось множество разнородных голубей, которые всегда меня интересовали и волновали. Поближе познакомился с матросами, проводил с ними политзанятия и лекции на технические темы перед демонстрацией кинофильмов по вечерам. День был полностью заполнен бесконечными делами и заботами.
Для проверки организации политической подготовки, прибыла из Феодосии комиссия во главе с заместителем командира военно-морской базы по политчасти контр-адмиралом Домриным П.Ф. Окончив проверку, он зашёл в кабинет командира.
“Ну что, Хляп, как вы здесь себя чувствуете?”
“Нормально, товарищ адмирал. У меня к вам большая просьба. Я подал жалобу на имя Главнокомандующего ВМФ, вот уже полгода не получаю на неё  ответа”.
“Знаю, знаю, ответ должен быть”.
“Товарищ адмирал, я прошу об одном, - чтобы мне ответили, это положено делать по уставу через месяц. Я буду вынужден обратиться в ЦК КПСС”.
“Ну ладно, ладно, не надо формальничать. Чувствуете, какое время переживаем? Потерпите, ответ будет”.
Боль моя от несправедливого перевода в Лагерное несколько притупилась, ушла вглубь, но не прошла. Сдерживало и то, что появилась надежда защитить диссертацию, в которую я вложил столько сил. Я готов был на самое трудное - демобилизоваться, хотя служба в Военно-Морском Флоте составляла весь смысл моей жизни.
Осенью к нам в гости приехали мои родители, которым я старался ничего не говорить о своих неприятностях. Они познакомились с Раечкой, но я не мог их часто посещать, находясь в Лагерном. Из отпуска возвратился командир, я сдал ему обязанности, стало легче. Недели через три поехал по делам в Феодосию и случайно у входа в часть встретил командира части Кирилловского; он спешил на совещание в штаб.
“Вы уже знаете новости?” - спросил он, садясь в машину.               “Никак нет.”
“Прибыл приказ о возвращении вас на прежнюю должность. Идите к заму, он в курсе.”
“Есть!”
Это было невероятно и поразительно. У заместителя командира узнал подробности. Конечно, Главком не наказал командующего Черноморским Флотом за беззаконие по отношению ко мне. Нашли другой, вполне приличный выход: в нашей части был открыт новый отдел, его начальником назначили Саркисова, а я был возвращен на свою должность. Помогло и ходатайство начальника Управления Генкина А.Л. и нескольких руководителей Институтов. Все стало на своё место; стало легче жить, справедливость восторжествовала; это значит, что я действительно нужен Флоту, делу, которому служу.
Сдал свои дела на береговой Базе, приехал в Феодосию, пришёл в свой кабинет, где продолжал сидеть Саркисов.
“Ну, поздравляю, я тебя понимаю и уважаю твою железную выдержку, я бы так не смог. Не обижайся, не я это организовал, просто так получилось. Давай дружить, тем более, что по тематике наши отделы близки. Садись в кресло, сдавать нечего, пиши рапорт”.
Утром, как обычно, провёл пятиминутку, спланировал рабочий день; как будто и не было этих тягостных и тяжелых месяцев. Перевёл дух и включил даже не второе, а пятое дыхание.




Глава X. Второе дыхание.
(1962-1967 г.г.)


54.
Беды часто приходят не по одной, но зато и радости бывают не одиночными. Вслед за моим возвращением, по телефону из Харькова сообщили, что защита диссертации назначена на январь 1962 года. Новый год встретил в отличном настроении. Из дневника:
“22 января выехал в Харьков. Три дня волнений, подготовки и вот она – долгожданная защита. Широкий длинный стол; на одном его конце - президиум научного совета Академии во главе с её начальником генерал-полковником Баженовым. На противоположном конце стола - я, защищающийся. По бокам стола - члены совета и оппоненты. Зачитали биографические данные, потом предоставили мне 30 минут для доклада. Говорил спокойно и свободно, уложился в 29 минут. Потом вопросы, краткие ответы; выступления оппонентов Ширмана и Голева. Секретарь совета зачитывает 9 отзывов на диссертацию из научных и учебных организаций Вооруженных Сил. Затем последовали выступления членов совета, в основном положительные и доброжелательные; отмечались лишь мелкие недостатки. После краткого перерыва началось тайное голосование черными и белыми шарами. Наступили самые волнующие минуты ожидания результатов голосования, все сели по местам и вот объявлен итог: за - 21 человек, против - 3 человека. Вздохнул полной грудыю - свершилось. По принятой традиции устроил в ресторане банкет. Всё прошло как полагается - тосты, пожелания, шутки. Искренно всех поблагодарил и было за что: как-никак я был морским чужаком среди армейских учёных”.
Вышел на середину громадной площади имени Дзержинского. Вечер был тихий, небольшой морозец; вдали светились огнями здания Академии и Госпрома. Я поднял к звездам глаза и поблагодарил небо за свершившееся чудо. Диссертация никогда не была для меня самоцелью, средством решения карьерных проблем и удовлетворения тщеславия. Она была, прежде всего, творческим актом исследования серьезных научных вопросов, отгадывания загадок, постижения истины. Это была для меня великая и трудная цель, к которой я стремился много лет и которую достиг, преодолевая множество больших и малых преград и трудностей, служебных и личных. Осознание своей победы было величайшим удовлетворением и достойной наградой.
Дома не принимал поздравлений; надо было ещё дождаться утверждения защиты Высшей Аттестационной Комиссией, которая присуждает учёную степень. Привёл в порядок весь свой научный багаж, критически перебрал ранее выполненные работы. В результате этого анализа они предстали в виде стройной логической последовательности. Было ясно видно, что в своей научной деятельности я занимался решением двух крупных проблем военно-морской радиолокации.
Первая проблема - возможность применения радиолокаторов для обнаружения всплёсков на морской поверхности. Это было необходимо для многих направлений практического использования, главное и наиболее актуальное из которых было противоминное наблюдение. Задача эта была решена полностью, до конца. Прежде всего, я изучил физические свойства самих всплёсков, которые возникают на поверхности моря при падении различных тел - авиамин разных типов, авиабомб, артснарядов. На основании натурных измерений, выявил зависимость размеров и формы всплёсков от веса и формы падающих тел, скорости и угла их приводнения. Возникнув, всплёск за время своего существования проходит этап подъема, а затем спада; надо было установить законы этих явлений. Только после всего этого, можно было переходить к изучению отражающих свойств всплесков в различных условиях их обнаружения, в том числе при волнении моря. В результате была разработана методика расчета отражающих свойств всплёсков по их фотографиям и физическим параметрам, что исключало необходимость дальнейших трудоемких и дорогостоящих измерений. Только изучив отражающие свойства всплёсков, можно было определить требования, которым должен соответствовать радиолокатор для обеспечения их надёжного и эффективного обнаружения. На их основе были предложены конструктивные решения для переоборудования береговых и корабельных радиолокаторов и разработки новой специализированной системы противоминного наблюдения. Вторая большая проблема - исследование отражающих свойств кораблей. Здесь также был предложен новый подход ко всей проблеме. Ранее измерялись и изучались отражающие свойства всего корабля в целом. Принципиально новым было рассмотрение корабля как совокупности элементарных отражателей. Была разработана методика измерения отражающих свойств этих отражателей в натурных условиях. Получив многочисленные результаты, удалось установить зависимость отражений элементарных отражателей от их архитектуры. Это, в свою очередь, позволило разработать методику расчёта отражающих свойств кораблей, в том числе иностранных, по их фотографиям. Предложены способы практического использования результатов во многих и разнообразных направлениях проектирования, испытании и боевого использования радиолокаторов.
Конечно, можно было ограничиться этими направлениями работы, продолжать дорабатывать отдельные вопросы; это и легче и проще было делать, так как уже всё понятно. Но с творческой точки зрения, меня всегда интересовало ещё не познанное, не выясненное. Смысл творчества - найти ответ, дойти до истины. Когда это сделано, интерес к работе пропадает. Поэтому я попытался выйти на новую, не менее крупную и важную проблему для последующей работы. Это удалось сделать через несколько месяцев.


55.
Очередной отпуск провел вместе с Раечкой. Она ранее никуда не ездила и мне очень хотелось показать ей все, что можно было. Сначала посетили Москву. Переночевали у тети Ани, в ее доме у Москва-реки. Оказалось, что тетя Сусанна куда-то уехала отдыхать и ее квартира пустует. Мы с удовольствием отправились в Мневники. Район этот в то время еще не был благоустроен, но зато мы были одни в отдельной квартире. Я составил программу знакомства с Москвой и мы начали ее добросовестно выполнять. Прежде всего, посетили Выставку достижений народного хозяйства. Целый день ходили по павильонам, посмотрели животных, птиц, голубей. Перешли в зону отдыха, пообедали на открытом воздухе, до вечера любовались прудами и деревьями. На следующий день совершили экскурсию по метро. На каждой станции выходили, осматривали и ехали дальше; я был в роли гида и рассказывал, что знал. С большим трудом достал билеты в Большой театр на балет “Лебединое озеро”. Получили громадное удовольствие от самого знаменитого театра, его возвышенной атмосферы, от постановки и музыки. Потом были в Кремле, Оружейной палате; посидели и сфотографировались среди чудесных роз. Были в отличном кинотеатре “Россия”, в магазинах ГУМ и ЦУМ. Это были незабываемые дни активного отдыха. На душе было спокойно; защита была позади, повседневные заботы и тревоги остались в Феодосии. Раечка с искренней непосредственностью воспринимала весь этот огромный мир и я был рад этому. Затем на поезде выехали в Киев, где жила Белочка. К этому времени её семья уже переехала из общежития в отдельную квартиру. Семён, её муж, работал мастером цеха на большом станкостроительном заводе. Отец несколько лет пытался обменять свою квартиру в Саратове на жилье в Киеве, чтобы быть рядом с Белочкой, но ничего не получалось. Когда подвернулся случай, он переехал в домик на станции Жмеринка. Погостив в Киеве, мы отправились в Жмеринку, где на вокзале нас встретил отец. Дом родителей был на тихой зелёной улице Демьяна Бедного. После беготни по Москве, это был деревенский рай. Ели, спали, вечерами играли в карты. Отец с гордостью показывал своё хозяйство: погреб, который он выкопал и оборудовал своими руками; дерево, на котором привил одновременно вишню, сливу и грушу. Под окном стояло старое засохшее большое дерево. Отец спилил его, два месяца расчищал и отпиливал по кусочкам его корни и, наконец, вытащил весь пень. На этом месте он посадил молодую яблоньку. Слушал его и, любуясь им, радовался тому, что он, наверное, в своих генах передал мне способность к такой настойчивости и упорству при решении жизненных проблем. Вся эта атмосфера деревенской замедленной жизни, малых радостей, теплоты родных людей, полной свободы, - всё это было лучшим отдыхом. Раечка потолстела от отличной домашней сметаны, которую покупали на базаре. Я заметил в воздухе голубей, проследил где они садятся и познакомился с хозяином. Им оказался пожилой украинец; ради такого редкого гостя и такого интереса, Василий Петрович устроил настоящую демонстрацию своих любимцев. Это была редкая порода крупных белых чернобоких голубей. Вечером, при закате, они поднимались, медленно набирали высоту широкими кругами. Внизу, на земле, становилось уже темно, а птицы на большой высоте ещё освещались лучами заходящего солнца; они поднимались всё выше и выше, пока не исчезали из вида. Я шёл домой, а в 4 часа утра выходил у себя во двор, отыскивал в свете восходящего солнца белую стайку голубей, которые плавными кругами снижались и садились на свою крышу. Удержаться было невозможно; я купил две отличные пары, оборудовал ящик и привёз, не без трудностей и хлопот, их домой. Голуби быстро привыкли к новому дому и долго радовали своими ночными полётами.
Время шло, со дня защиты прошёл почти год, а решения о присуждении кандидатского звания всё не было. Снова приходилось переживать и волноваться. Оставалось только одно - терпеливо ждать. Голев сообщил мне телефон Высшей аттестационной комиссии и я изредка позванивал туда. Известия были малоутешительными - диссертацию направили на дополнительную экспертизу; куда, почему - мне знать было не положено.
Почти весь этот год беспокоил желудок. Боли наступали неожиданно и я не мог их связать с какими-то причинами. Был у врачей, обследовали, сделали анализы, но ничего не прояснилось. Часто болело и горло; здесь диагноз был ясен - хронический тонзилит. Начиналось с одной половины горла, поднималась температура; через несколько дней всё переходило на другую половину.
Отравляли жизнь и другие неприятности. Непосредственно под нашей квартирой располагалась отопительная система всего нашего военного городка. Кочегарка работала на угле. Такое соседство, особенно с наступлением отопительного сезона, становилось всё более нестерпимым. Шум моторов круглые сутки был слышен и нервировал, особенно по ночам. Периодически газы проникали в квартиру; горячие шлаки выносились на улицу и сбрасывались под окнами. Мои робкие обращения, ссылки на законодательство, запрещающее нахождение отопительных систем в жилых домах, не давали никаких результатов. Мы с трудом дожидались окончания отопительного сезона и со страхом ожидали начала нового. Проблема требовала громадных и длительных усилий для своего разрешения. Выходов было два: либо сменить квартиру, либо переместить отопительную систему.
Вдвоём скромно отметили новый 1963 год. Из дневника:
“26 февраля в очередной раз позвонил в Москву. Заочно знакомый мне человек ответил, что в эти минуты моя диссертация рассматривается на заседании ВАК. Еле дождался следующего дня, снова дозвонился и услышал долгожданную весть: “Поздравляю вас, Борис Наумович, диссертация утверждена”. Прибежал домой и поделился радостью с Раечкой. В ближайшее воскресенье собрал дома за большим столом всех, кто работал со мной в эти годы по этой тематике - 15 моих товарищей, сослуживцев, всех вместе - офицеров, мичманов, инженеров, техников, в том числе ушедших уже на пенсию. Это был незабываемый вечер душевного общения. Я был рад, что люди чувствуют себя причастными к этой победе”.
Через несколько дней, в ресторане “Астория” отметил это событие в узком кругу начальников отделов, командира части и его заместителей. Здесь, в неофициальной обстановке, после нескольких рюмок коньяка, можно было поговорить о том, чего не принято говорить в обычной служебной обстановке. Забылись все обиды; мне казалось, что все говорят искренно и это радовало.
Продолжал работать в своём обычном интенсивном темпе. Часто замещал заместителя командира, а иногда и командира части. После проработки всей доступной информации, выбрал новое направление для исследований. На эффективность работы радиолокаторов непосредственно и существенно влияют условия распространения радиоволн. Морские условия имеют свою специфику: море отражает радиоволны, как зеркало; поверхность моря имеет кривизну, что создаёт особые зоны тени и полутени. Из всех факторов, влияющих на распространение радиоволн над морской поверхностью, важнейшим и определяющим является рефракция, т.е. искривление траектории радиоволн. Несмотря на множество научных работ отечественных и зарубежных ученых, это явление было недостаточно изучено. Поэтому и здесь я попытался предложить новый подход ко всей проблеме. Во всех работах основной характеристикой радиолокационных полей была их   интенсивность в каждой точке пространства. Измерить такую совокупность практически невозможно. Я предложил новую характеристику - вертикальный разрез поля, т.е. зависимость интенсивности от высоты над морской поверхностью, которая имеет лепестковый характер. В этом случае измерения и, главное, расчёты полей существенно упрощаются. Наметил долговременную программу своих будущих исследований. Сначала разработать методику и изготовить аппаратуру для измерений вертикальных разрезов на малых и больших высотах. Экспериментально проверить наличие и устойчивость лепестковой структуры полей над морской поверхностью. Разработать метод измерения фактической степени рефракции по вертикальным разрезам. После этого провести статистические измерения степени рефракции в различные сезоны года для разных морских театров. Разработать метод прогнозирования степеней рефракции над морской поверхностью. Разработать методику расчётов влияния степени рефракции на эффективность работы радиолокаторов. Таким образом, открывались чёткие перспективы исследований на многие годы. Эти идеи я доложил на очередной конференции по распространению радиоволн в Москве. Как обычно, нашлись неверующие, непонимающие и просто злопыхатели. Но многие учёные положительно отозвались, хотя и подчеркивали, что всё это следует надёжно доказать экспериментально. С этим я был полностью согласен. Прежде всего, как обычно я это делал, надо было доказать правильность идеи самому себе. Поэтому с большим энтузиазмом начал подготовку к первым работам.
В июле произошло приятное событие - мне присвоили очередное воинское звание инженер-полковника. Это было достойное признание всех моих успехов в науке и руководстве отделом. Отпраздновал это событие по всем правилам – в своём коллективе, потом в кругу начальников отделов и руководителей части.
В августе к нам в гости приехали мои родители, а мы с Раечкой отправились по туристической путевке на Кавказ. Десять дней провели в Красной Поляне, в горах и лесах. Полная тишина, горный воздух, мощная зелень, море цветов, парное молоко по утрам у хозяйки; небольшие, до обеда, походы по окрестностям, - всё это надолго запомнилось. Посетили дачу Сталина в горах. Она продолжала охраняться, хотя и пустовала много лет. Дом оказался очень скромным; сторож рассказал, что Сталин здесь отдыхал всего 2-3 раза. Дачу изредка посещали Ворошилов, который любил колоть дрова, и Буденный, любивший играть на гармошке. Остальные десять дней путевки провели в Кудепсте, на берегу Черного моря. На катерах совершали кратковременные экскурсии и последовательно осмотрели Сочи, Мацесту, Хосту, Адлер, Гагру, Новый Афон, Сухуми. Каждый день купались, по вечерам смотрели кино на открытой площадке. Такой отдых понравился и мы его продлили в качестве “дикарей” на частной квартире. Здесь произошло неприятное происшествие. Спали мы с открытыми окнами и ночью, как потом выяснилось, воры достали из моих брюк паспорт и украли из него деньги, предназначенные для обратных билетов. Паспорт вернули на место и я ни о чем не подозревал. Возвращались домой морем из Сочи на теплоходе “Петродворец”. Когда надо было оплатить ранее заказанные билеты, денег не оказалось. Пришлось возвратиться в Кудепсту и одолжить у хозяйки под честное слово необходимую сумму. История эта имела необычный финал. Через несколько месяцев я получил повестку о явке на суд в качестве пострадавшего. Оказалось, что воров задержали на других кражах и они сознались и в том, что обворовали меня. По решению суда мне два года из колонии выплачивали мизерными долями долг. На обратном пути погода стояла отличная, море было тихим и ласковым, отдельная двухместная каюта радовала своим уютом. А в порту Феодосии нас встретили родители. Через месяц я проводил их на поезд в Симферополь.
Осенью две недели работал на кораблях в Севастополе. Здесь уже всё было знакомо и привычно. Успевал бывать в Доме Офицеров, в кино. Отыскал в библиотеке Морского музея интересные материалы по истории Феодосии и событиях, связанных с деятельностью там Черноморского флота.
Возвратился домой и мы отлично отпраздновали в семейном кругу день рождения Раечки. В честь этого события купил красивый электросамовар, который стал нашей семейной реликвией.
С самого начала нового 1964 года выехал в командировку в Москву и Ленинград. Как обычно, знакомился со всеми спецработами, которые предстояло выполнять по утвержденному годовому плану. До утверждения, пытался участвовать в формировании этого плана, чтобы препятствовать проведению малоэффективных и далеких по тематике нашего отдела спецработ. Теперь, посещая Институты, я знакомился с непосредственными исполнителями и всеми доступными теоретическими материалами, согласовывал сроки начала работ, необходимые подготовительные мероприятия и наиболее целесообразные варианты их проведения.
Весной состоялась научная конференция на базе научно-исследовательского Института радиофизики в городе Горьком. Были заслушаны интересные доклады, обсуждены по секциям, после чего нам показали научную базу Института в Зименках, где были установлены уникальные радиотелескопы и измерительная аппаратура; меня всё это интересовало прежде всего с точки зрения практического использования в Военно-Морском Флоте.
Возвратился домой за несколько дней до празднования своего 40-летнего юбилея. Происходило это в конференц-зале части, на общем собрании всего коллектива; зачли приказы командования, искренно поздравили. Всё это было не только приятно, но и повышало чувство ответственности, поддерживало стремление двигаться дальше, делать больше.
Участие в научной конференции по вопросам радиоастрономии имело свои последствия. Вскоре выяснилось, что существует настоятельная необходимость проведения исследований в этой области. Проблема заключалась в том, что на государственных испытаниях на Севере радиосекстан для подводных лодок показал свою непригодность использования в условиях дождей и тумана. Необходимо было выявить причины этого и предложить выход из положения. Удалось убедить наше московское Управление, что отдел, несмотря на новизну тематики, способен справиться с подобной задачей. После всех согласований тема была включена в план. Пришлось заново осваивать неизвестные предметы и явления: астрономия, Солнце, Луна, их радиоизлучения, - всё оказалось новым и потому интересным. Так как в Крыму дождливых дней мало, предложил провести измерения в других районах. С этой целью выехал в командировку в г. Валдай, ознакомился с местной метеостанцией. Она оказалась самой крупной организацией в этом тихом, провинциальном городишке. После этого, посетил Центральную Аэрологическую Обсерваторию в подмосковном городе Долгопрудном. Здесь условия работы были несравненно лучшими, количество дождей в году вполне устраивало, ко всему я был знаком с молодым талантливым сотрудником Обсерватории Андреем Габриэльевичем Гореликом. После согласования всех организационных вопросов, радиосекстан был установлен на Полигоне Обсерватории, где мы проработали целых три года. Однозначно была определена причина больших ошибок радиосекстана в дождливую погоду. Оказалось, что дело не в самих дождях, их влиянии на распространение радиоволн. Главным виновником всех неприятностей был обтекатель секстана, который намокал во время дождей. Одновременно были исследованы и другие практические вопросы; радиоастрономия стала для отдела привычной.
Очередной отпуск этого года провёл с Раечкой. Сначала посетили Ленинград, где она ранее никогда не бывала. Разместились в гостинице рядом с московским вокзалом. Прошлись по Невскому до Дворцовой площади, поклонились Адмиралтейскому шпилю, зашли в магазины. Целый день любовались красотами Эрмитажа, посидели на скамейке у Невы. Затем на скоростном катере “Ракета” отправились в Кронштадт, где жил и служил мой школьный друг Изя Рыжик. Он встретил нас на причале, организовал пропуск в свой легендарный закрытый город. Проживал Изя со своей семьей на улице Аммермана, где и принял нас со своей женой Тосей с искренней теплотой. Провели весь день и часть ночи в разговорах за праздничным столом; было о чём вспомнить. На следующее утро возвратились в Ленинград, вечером на фирменном поезде “Красная стрела” убыли в подмосковный город Солнечногорск, где размещался санаторий Министерства Обороны. У меня была путёвка, а жена отдыхала “дикарём” на частной квартире. Это были чудесные дни; старый огромный парк с аллеями деревьев, озеро в лесу с островом и скульптурой оленя на нём; катание на лодках, прогулки в лес по грибы; парное молоко на дому по утрам. Единственная неприятность - комары и мошкара; приходилось непрерывно обмахиваться веткой. В санатории оказалась отличная библиотека. Прочёл ещё раз биографию Джека Лондона, его “Мартина Идена”. В героях Лондона есть что-то притягательное и прежде всего - их цельность, непосредственность, воля к жизни, невероятное упорство и мужество. Перечитал и некоторые рассказы О.Генри и Новикова-Прибоя. Наверное, под влиянием этого чтения зашевелились в душе старые желания. Из дневника:
“Научная работа, технические проблемы, - это хорошо, интересно. Но нужно и что-то иное: жизнь гораздо шире науки, гораздо красочней и разнообразней. Её отражают писатели в своих произведениях, исследуют мыслители и философы. Вот куда надо в конце концов прийти. Надо пробовать писать; писать обо всём, что просится, о чём хочется сказать. Не надо обращать внимания на всё эти формы, правила, жанры и стили. Писать так, как получается. Багаж у меня поднакопился, насмотрелся в жизни прилично, соображать, мыслить умею. Теперь надо научиться писать. Джеку Лондону это сделать было гораздо труднее, он начинал с освоения грамоты, с нуля. И сумел, смог достичь многого. Надо привести в порядок всё имеемое - записи, выписки, опыты. Побольше читать и читать целеустремленно с конспектированием. А главное - писать, писать”.


56.
Исполнилось десять лет моего пребывания в должности начальника отдела. С годами накопился опыт руководства коллективом в этих нестандартных условиях. Особенность заключалась прежде всего в том, что надо было совмещать уставные отношения воинской части с демократизмом научной организации. Кроме этого, состав отдела был разношерстным: офицеры, мичманы, вольнонаемные инженеры и техники. Большие сложности возникали также из-за двойного подчинения нашей части: по специальности - Радиотехническому Управлению ВМФ (Москва), по всем другим вопросам - Военно-Морской базе (Феодосия) и Черноморскому Флоту (Севастополь). Каждая из этих инстанций ставила перед нами свои задачи. Управление интересовали вопросы качественного выполнения плана спецработ; флотским организациям важны были строевые дела: боевая подготовка, дисциплина, боеготовность. Приходилось маневрировать в зависимости от обстановки. Со временем я выработал свою стратегию в этих вопросах. Главная цель нашего коллектива - выполнение спецработ, для чего создавалась и существовала часть. Всё должно быть направлено на решение этой задачи и никакие инспекции, проверки, очередные указания не должны этому препятствовать. Все воинские положения и отношения должны служить средством выполнения основной задачи, не мешать, а содействовать этому. Я не критиковал и безусловно выполнял конкретные указания и приказания своих начальников. Когда они шли вразрез с интересами дела, находил формы доведения своего мнения до командования. Это можно было делать через замполита и по партийной линии - на партсобраниях, активах и партконференциях. Когда начальники сами спрашивали моё мнение по техническим, научным или организационным вопросам, у меня хватало смелости высказывать и отстаивать свою позицию, как специалиста, не подлаживаясь к тому, нравится это начальнику или нет. Не всегда это было удобно, но в конечном счёте такая позиция работала на мой авторитет. В отношениях с подчиненными, ещё со времён службы на Севере, я пытался совмещать требовательность и строгость с безусловной справедливостью, ясным пониманием нужности моих требований и их разумности. С годами у меня выработался свой стиль руководства, который включал уважительное, доброжелательное отношение к человеку, независимо от его должностного положения; чёткость в постановке задач, больших и малых; сугубо индивидуальный подход к каждому человеку на основе знания его способностей, характера и интересов; строгий контроль за деятельностью и действиями подчиненных; собственный пример в выполнении своего долга и отношении к делу. Малочисленность коллектива позволяла всё это делать в полной мере - все были на виду в ежедневном тесном общении. Большое внимание уделял подбору своих кадров. После длительных упорных усилий, связанных часто с конфликтами в отношениях с замполитом и кадровиками, удалось добиться положения, при котором я знакомился с кандидатами на должности отдела и высказывал своё мнение до принятия решения. На освобождающееся место пытался находить подходящих людей; проверял их подготовку, способности и  находил для каждого место в коллективе. Офицерам предлагалась долгосрочная цель, специализация по конкретному направлению, а также программа самостоятельной подготовки. Всё это со временем дало положительные результаты: в отделе служили и работали толковые и добросовестные специалисты. Была организована система технической учёбы всех, без исключения, сотрудников. При возможности, проводил занятия сам, особенно с офицерами. Основной целью учёбы было создание научного коллектива со своей идеологией, принципами и традициями. Наряду с техническими проблемами, изучались также практические вопросы организации испытаний и проведения научных работ. У каждого офицера и инженера были годовые планы самостоятельной подготовки; успехи в учебе всячески поощрялись. Совершенствовалась и система военно-научной работы, в которой участвовали все члены коллектива. Она включала экспериментальные и расчетные работы, направленные на обеспечение проводимых спецработ, а также проработку новых поисковых идей. Часть военно-научных работ была связана с разработкой и совершенствованием полигонного оборудования и измерительных средств. Особое внимание уделялось оказанию помощи флоту в освоении новой техники, участию в сборах специалистов флота и разработке методических документов.
Все эти усилия и труды приносили свои плоды. Многие годы отдел являлся передовым и образцовым в части и завоевывал первые места в соревновании внутри части и в масштабе военно-морской базы. Нас многократно награждали грамотами, призами и вымпелами.
Мои семейные дела складывались благополучно. Искренность, простота и уважительность наших отношений с Раечкой с годами не только не тускнела, а наоборот, приобрели свою устойчивость и надёжность. Осенью 1964 года в нашей семье появилась дочка Раечки  Елена, которая до этого проживала у бабушки в г. Жданове. Было ей 12 лет; физическое и умственное развитие не были блестящими. Пришлось много поработать, помочь ей в школьной учёбе, снять множество предубеждений и предрассудков. Три человека - это уже семья, эта истина ещё раз подтвердилась; добавилось хлопот, но и радостей тоже. Материально-финансовое положение нашей семьи было довольно скромным. Алименты, займы, налог и партвзносы уносили больше половины моей зарплаты. Но мы умудрялись сносно жить и даже помогать, правда, чисто символически, ежемесячно моим родителям. Наше домашнее хозяйство постепенно совершенствовалось; каждое приобретение доставляло удовольствие и радость. Раечка приютила котёнка, который быстро вырос и стал членом семьи. По ночам Васька уходил, а днём, после приёма пищи, очень любил отдыхать на своём стуле. Однажды он не вернулся домой и мы тяжело это переживали. Нерешенным оставался вопрос с нашей кочегаркой, которая продолжала отравлять жизнь. На все мои обращения в самые высокие инстанции приходил стандартный ответ: письмо внимательно рассмешено и направлено... Направлялось в ту самую организацию, которая не могла и не хотела эту проблему решить.
Отпуск 1965 года провёл в санатории Министерства Обороны “Ирпень” под Киевом. Лес, маленькая речушка, тишина, особый киевский воздух, - всё это располагало к полному отдыху, уходу от постоянной рабочей напряженности. Здесь я почувствовал, какое это удовольствие - полностью расслабиться, отдаться беззаботному течений жизни, любоваться природой, тихо и спокойно думать, размышлять. Ко всему, рядом был дом моей сестры Белочки, куда я неоднократно приходил. Ходили вместе в кино, угощались за семейным столом.
Осенью на длительное время несколько раз посещал Севастополь. Размещался на кораблях или в военной гостинице. Работа сводилась либо к проведению своих исследований на больших кораблях, которых не было в Феодосии, либо к участию в учениях Флота. Кроме того, на нас возлагалась обязанность оказания помощи в освоении новых образцов техники, которые прошли испытания в нашей части и были приняты на вооружение. Организационно эти работы были весьма сложными: мы были в роли гостей и должны были приспосабливаться к условиям боевой деятельности кораблей. Приходилось работать на попутных выходах кораблей, по ночам, при их стоянках и даже ремонтах. Но всё это стало уже привычным; наладились отношения с командирами кораблей, специалистами радиотехнической службы, особенно после того, когда они почувствовали, что мы действительно в состоянии им помочь.
Разыскал в городе своего сослуживца Леонида Кузьмича Афонина. Он уволился из нашей части несколько лет назад с должности командира береговой Базы в Лагерном и успел освоиться в новой обстановке гражданского человека. В последнее время он работал администратором в театре им. Луначарского и принимал меня в своём кабинете. Леонид Кузьмич был человеком удивительной энергии и работоспособности, общительным и жизнелюбивым. Наши дружеские отношения продолжались много лет и при каждом посещении Севастополя я прежде всего устанавливал с ним контакт.
В следующий отпуск мы отправились в Кисловодск на самолёте из Симферополя. Опыт совместного отдыха уже был - я по путевке в военном санатории, а Раечка - на частной квартире. Составил программу, установили распорядок, осмотрели город. До обеда в свободном режиме знакомились с соседними курортами. Сначала посетили Ессентуки, его прекрасный парк. В другой день поехали в Железноводск, потом в Пятигорск. Пешком прошли до Машука, потом до могилы Лермонтова к его скромному памятнику. По утрам совершали прогулки по тропе здоровья, - вверх, в горы. Поразительно чистый воздух, дыхание гор, богатая зелень, - всё это осталось в памяти на всю жизнь. Домой возвращались на поезде довольно долго, с двумя пересадками.
Всe эти годы, посещая Москву, при первой возможности навещал детей, которые проживали с Ниной в Коломне. Дети подрастали, изменялись. Игорь учился отлично, чего нельзя сказать об Элеоноре. Отношения их с матерью были, на мой взгляд, не совсем такими, как хотелось. Я всегда считал, что самое важное в отношениях детей и родителей - душевный контакт. Не было его в желаемой степени и у меня с ними, что я объяснял своей оторванностью от них. Но несмотря на все эти сложности, я всегда стремился быть в курсе их жизни, проблем и подстраховывать на крутых поворотах в критических ситуациях.
После окончания школы, Элеонора самостоятельно надумала поехать в Ленинград и поступить там в Гидрометеорологический институт. Училась она в школе посредственно, шансов на поступление было мало, но само стремление продолжить учбу и самостоятельно добиться чего-либо я приветствовал и одобрял. Вскоре стало ясно, что поступить ей не удалось, но домой в Коломну она не возвратилась, а самое главное, ничего о себе не сообщала. Ситуация становилась угрожающей. Прибыв в командировку в Ленинград, начал поиски дочки. Обратился вначале в Институт, куда она пыталась поступать. Выяснилось, что у них существует традиция: не зачисленных в Институт вербуют для работы на заводах города, а через год они снова пытаются поступать на учёбу, уже имея рабочий стаж. Очевидно, что так произошло и с Элеонорой. С большим трудом разыскал этот завод, который оказался в часе езды на электричке. Здесь установил, что дочь действительно работает в военизированной охране стрелком. Нашёл общежитие, поговорил с комендантшей, узнал не очень приятные детали жизни и быта и решил, что Элеонору нужно вывозить немедленно. В этот день она оказалась в карауле. Её подменили на посту и состоялось наше свидание в караульном помещении. Она прибежала, худая и замерзшая, в шинели и кирзовых сапогах и никак не могла понять, что перед ней родной отец. После тяжелых дипломатических переговоров, я уговорил её уволиться, взял обходной лист, оббегал все инстанции, оплатил все долги и вместе с ней уехал в Ленинград. В этот же вечер посадил её на московский поезд.
После моих настойчивых приглашений, летом следующего года Элеонора приехала к нам отдыхать вместе со своей подругой. Целыми днями пропадали на пляже, а вечерами - на танцах. В это время я уезжал в Севастополь, так что поговорить с дочкой, сблизиться, так и не получилось. Но то, что она была у меня в гостях уже радовало. Видно ей тоже это понравилось, потому что на следующий год дети приехали к нам вместе - Элеонора и Игорь. Поводил их по городу, навестили нашу квартиру на улице 8 Марта, портовый детсад, куда они оба ходили. Сыну показал феодосийский порт и наши военные корабли. Дети познакомились с Еленой и вместе ходили на море, много фотографировались.
С трудом убедил Элеонору в возможности и целесообразности поступления в смоленский медицинский институт на вновь открываемое отделение бионики. Составил ей программу подготовки к сдаче вступительных экзаменов и помогал в занятиях. Дочь поехала в Смоленск, подала документы и выдержала экзамены. Однако, радость моя была недолгой: в первую же зимнюю сессию она отказалась от дальнейшей учёбы и возвратилась в Коломну. Поступила на работу сначала в аптеку, а затем на Коломенский тепловозостроительный завод, где работает и поныне.
В то лето отдыхал в санатории в Гурзуфе. Курорт этот понравился своим почти домашним уютом, особой атмосферой и достопримечательностями Южного берега Крыма. Превосходный старый санаторий Министерства Обороны расположен на самом берегу моря. Все корпуса санатория находятся в большом ухоженном парке, украшеном старинными скульптурами, включая уникальную “Южную ночь”. Бережно хранятся следы и легенды пребывания здесь Пушкина и Шаляпина. Отдыхал тут и Юрий Гагарин. Случайно познакомился на пляже с прославленной фигуристкой Ириной Родниной, которая отдыхала в это время со своей матерью, сестрой и мужем Зайцевым. Она строго по часам выдерживала установленный режим купания, читала какие-то книжки и иногда спрашивала меня о значении отдельных слов. После завершения путевки на оставшиеся дни моего отпуска ко мне приехали Раечка с Еленой. В свободном режиме мы проживали на частной квартире в Ялте. Показал им город, порт, пляжи, дом Чехова. Успели посетить ближайшие незабываемые места - Фрунзенское, Артек, Никитский ботанический сад, Ливадию, Мисхор, Байдарские ворота. Вернулись домой на автобусе через Симферополь.
В этом же году мне присвоили учёное звание старшего научного сотрудника (доцента). Присвоение звания свидетельствовало о том, что учёный после защиты диссертации не остановился, а интенсивно продолжает свою научную деятельность. Для получения учёной степени (защиты диссертации) достаточно решить конкретную научную проблему; учёное же звание означает, что ученый стал специалистом в широкой области науки. Для меня это было естественно и привычно - завершив исследование по какой-либо теме, я доводил результаты до практического использования на флоте и сразу принимался за новую тему. С этого события начался новый этап в моей жизни - наступили годы зрелости.



Глава XI. Годы зрелости.
(1968-1975 г.г.)


57.
В 1968 году состоялась очередная Всесоюзная конференция по распространению радиоволн. На этот раз она проходила в Ашхабаде. Участие в работе научных конференций стало для меня привычным и необходимым делом. Прежде всего, это была отличная возможность осмотреться, сориентироваться в состоянии отдельных направлений науки и конкретных проблем. Процесс развития науки идёт весьма неравномерно. Периоды относительного затишья сменяются резкими переходами и скачками в тематике, методах исследований; появляются новые идеи и новая измерительная техника. Обычно вначале на них возлагают слишком много надежд. Научные организации, научные коллективы спешат примкнуть ко всему модному. В этих условиях понять направление развития, уловить наиболее выигрышную тематику означало способствовать успеху работы на многие годы. Не меньшее значение конференции имели для неофициального знакомства и общения с коллегами по тематике, установления личных контактов, нахождения общих интересов и планирования совместных работ. В условиях строгой секретности это была единственная возможность взаимодействия. Кроме всего, конференции были отличными трибунами, с которых можно было сообщить о своих работах и возможностях, услышать компетентное мнение.
Отправился в Ашхабад на самолёте из Симферополя. Самолёт набрал высоту, погода была отличная, во всех деталях видна была крымская земля. Пересекли Черное море, пролетели над северным предгорным Кавказом. Вечером произвели посадку в Минводах. После этого пролетели над Кавказским хребтом и сделали вторую посадку в Баку. Бросок через Каспий и вот под нами жёлтая пустыня и среди неё столица Туркмении. Нас встретили в аэропорту, отвезли в гостиницу. За пять дней удалось многое сделать. Выступил с двумя докладами и одним сообщением в секции. Они были приняты доброжелательно и вызвали явный интерес. Речь шла о результатах последних измерений по проблемам исследования рефракции радиоволн новым методом. Познакомился с несколькими учёными, в том числе из Томского Университета, договорился с ними о проведении совместных работ на нашей базе. На автомобильной экскурсии осмотрел курортные места в горах, настоящий оазис среди пустыни. Из общения с местными жителями узнал много для меня нового. Оказывается, в 1948 году в Ашхабаде произошло катастрофическое землетрясение, которое разрушило весь город и унесло сотни тысяч жизней. В аулах Туркмении люди жили в условиях, которые весьма условно можно было называть социалистическим строем. Здесь всем руководил назначаемый сверху человек, который фактически был и председателем колхоза, и руководителем сельсовета, и судьей, и отцом родным, решающим бытовые и семейные проблемы. Это была какая-то кланово-родовая система. Обратно возвращался домой тоже по воздуху.
Сын Игорь окончил школу и надо было помочь ему в выборе дальнейшего пути. Учился он хорошо, окончил школу с золотой медалью, обучался в заочной школе юных математиков при Московском Государственном Университете, часто принимал участие в математических олимпиадах. Всё было хорошо, но, как выяснилось, под влиянием молодёжных веяний того времени он оказался неблагонадежным, отчего состоял на учёте в соответствующих органах. По этой причине Игорь был уверен, что для него путь к учёбе в институтах закрыт. Я об этом узнал с большим опозданием. Тем более важным для меня в этой ситуации было попытаться помочь сыну. Выехал в Москву, просмотрел разные варианты и остановился на знакомом мне Московском Институте Электронного Машиностроения. Председателем экзаменационной комиссии был заведующий военной кафедрой, который несколько лет назад проводил научную работу в нашей части. Я обратился к нему за советом. Выслушав меня, он сказал:
“Да, наш Институт считается престижным. В этом году впервые открыта новая специализация - автоматические системы управления. Правда, есть сложность - мы готовим специалистов пока только для Москвы, поэтому принимаем людей с постоянной московской пропиской. Но председателю экзаменационной комиссии предоставлено право допускать в виде исключения к экзаменам двух человек с пропиской в Московской области. Так что давайте попробуем, пусть сдаёт экзамены”.
Игорь воспринял всё это с большим недоверием. Я разъяснил, что помогаю лишь в одном - получить разрешение на допуск к экзаменам, остальное зависит только от него. И ни о каких нечестных путях здесь речи быть не может.Я не из породы родителей, которые дают взятки или используют связи. После колебаний, он согласился попытаться поступить. Первым экзаменом была математика письменная. Система очень чёткая - пять вопросов, за каждый правильный ответ - один бал. Игорь ответил на три вопроса, начал четвертый, но не успел. Вышел с экзамена подавленный, посчитал, что провалился. В экзаменационной комиссии я выяснил, что вопросы сложные и результаты Игоря вполне обнадёживающие. Обычно после первого экзамена происходит отсев, иногда приходится даже устраивать дополнительный набор. На следующий день мы обнаружили свою фамилию в списке допускаемых к следующему экзамену. Сын поступил в Институт и это была наша общая победа. Но по опыту с дочкой я уже знал, что одно дело - поступить, другое - учиться. Поэтому перед первой зимней сессией, будучи в командировке, я поинтересовался его учебными делами. “Всё нормально”, - как всегда ответил он. После этого я пошёл в деканат. Заместитель декана достала из картотеки большую личную карточку, внимательно её просмотрела и сказала:
“Ну, что вам сказать, парень способный, сначала взялся за учёбу серьезно, посещал хорошо, сдавал зачёты с первого захода. Но уже месяца полтора как бросил учёбу, имеет 7 “хвостов”; до экзаменов осталось две недели, так что сын является вторым кандидатом на отчисление. У нас с этим строго, отчисляем и с пятого курса.”
Увидев мое лицо, она пыталась меня утешить:
“На первом курсе мы отчисляем почти половину студентов, учиться трудно”.
“Я всё понимаю, но всё-таки разрешите попробовать исправиться”.
“Пожалуйста, пытайтесь, но такого случая ещё не было”.
Я взял такси, прибыл на место жительства Игоря. Несмотря на его пассивное сопротивление, погрузил его учебники, так называемые личные вещи и привёз его в свой номер гостиницы ЦДСА, где я размещался. Был установлен жёсткий режим: пальто сдать в камеру хранения, никуда не выходить, обедать в буфете на своём этаже, спать на раскладушке только после выполнения суточной программы. Я чувствовал, что сын хотел продолжить учёбу, но потерял веру в то, что можно исправить положение.  У него хватило сил, - “хвосты” были ликвидированы, а оставшийся экзамен по физике был перенесен на конец сессии. Это была наша вторая общая победа. После этого мне ни разу не потребовалось вмешиваться в учёбу сына, которая успешно завершилась окончанием института.


58.
Работы по исследованию рефракции радиоволн успешно продолжались. Всё шло по большой программе, которую я себе наметил на многие годы. Была разработана и изготовлена своими силами при наименьших затратах аппаратура для измерений вертикальных разрезов полей в приводном слое. Она была установлена непосредственно в нашей лаборатории, что экономило время и труд людей. Правда, разрешение на установку аппаратуры в производственном корпусе части удалось получить с большим трудом; шум подъемника во время измерений беспокоил соседей и вызывал недовольство. Но потом всё удалось преодолеть и уладить. Сами замеры занимали по 5 минут утром и вечером; они производились целых три года почти ежедневно. Был получен огромный статистический материал. Подтвердилось предположение об устойчивости лепестковой структуры полей, на котором была основана вся идея нового подхода. Была разработана и экспериментально проверена методика определения рефракции по вертикальным разрезам. По сравнению с ранее существовавшими метеорологическими методами она была во много раз точнее, надежнее и быстрее. По результатам измерений были определены средние значения степени рефракции по месяцам и сезонам. Выяснилось, что повышенная рефракция, при которой значительно увеличивается дальность действия радиолокаторов, существует гораздо больше времени, чем раньше привычно предполагалось. Стало возможным не только быстро и надёжно  определять фактическую рефракцию, но и прогнозировать её при плавании на различных морских театрах. Была разработана инструкция по этим вопросам и после утверждения в Управлении разослана по всем Флотам для практического использования в боевых и учебных условиях. Таким образом, задача, которую я ставил перед собой, была в основном решена.
Много работ было проведено по измерению вертикальных разрезов полей на больших высотах для локаторов, работающих по воздушным целям. С этой целью потребовалась другая аппаратура, которая устанавливалась на воздушном аэростате и обеспечивала измерения до высоты 3 километра. Как всегда, с появлением новых методов открывались новые перспективы и возможности; процесс познания бесконечен. Результаты этих работ приносили мне большое удовлетворение и служили опорой в преодолении больших и малых трудностей и преград, с которыми всегда связана исследовательская и испытательная деятельность. Ясно было одно: в основном дело в этой области сделано и пора искать новые большие проблемы, над которыми стоит трудиться.
В первых числах мая 1969 года я поехал к отцу на празднование его 70-летия. По этому случаю в Жмеринке, где он проживал, собрались родные и близкие ему люди - дети, внуки, сёстры и братья. Отец был старшим из братьев и может быть, по этому праву, а скорее по складу своего характера, он всю жизнь был связующим звеном в большой семье Хляпов. С четырехлетнего возраста обучался у своего деда, а затем в русской часной школе. С детских лет стремился к учёбе, к приобретению знаний. В 14 лет, вопреки воле родителей, уехал из родного дома в г. Одессу, где уже проживала его старшая сестра. Это был тяжёлый предвоенный 1913 год. Поступил в ремесленное училище “Труд”, в литейный цех. Условия труда были ужасными; холод, голод, непосильный труд сделали своё дело - через год отец заболел воспалением легких и был отчислен из училища. После длительной болезни, поступил в 5 класс часной гимназии, которую успешно окончил в 1918 году. Пробиваясь случайными заработками (грузчиком в порту, репетитором гимназистов), он поступил на физико-математический факультет Одесского Университета. В это же время женился на подруге детства Татьяне Левкович, которая с его помощью приехала в Одессу. Здесь она экстерном окончила гимназию. Страшный голод 1921 года прервал учёбу родителей и заставил их возвратиться на родину. Там была эпидемия сыпного тифа, отец заболел, попал в больницу и чудом остался жить. Размещались в маленькой комнатке при аптеке. Отец работал кассиром райисполкома. При налётах бесконечных банд, прятался у родных и знакомых. В 1927 году появились первые колхозы и отца избрали председателем. Через три года его направили на учёбу в Москву, на финансово-экономические курсы. Вместе с ним поехала мама и поступила на курсы машинисток. После окончания учёбы по разнарядке отца направили на работу в Казахстан, сначала в г. Семипалатинск, а затем в г. Павлодар. В 1932 году нашу семью постигло большое горе - умерла моя одиннадцатилетняя старшая сестра Маша. Её лечили вначале от малярии, а потом, когда уже было поздно, оказалось, что это брюшной тиф. В 1933 году отца перевели на работу в г. Энгельс, столицу автономной республики немцев Поволжья. Сначала мы жили на часной квартире по улице Рабочей, а потом дали жилье на улице Скучной, где и прошло моё сознательное детство. Отец много работал, разъезжал по совхозам, был всегда озабочен делами. Годы были голодными, дома держали корову и поросенка. Отец заготавливал на зиму сено и дрова, вскапывал огород. Мама целыми днями занималась хозяйством - доила, кормила, готовила пищу, убирала и стирала. Я не помню, чтобы родители когда-нибудь сидели или отдыхали. В I936 году родилась моя сестричка Зиночка. Родители, очевидно, надеялись как-то возместить утрату Машеньки, но ребёнок прожил всего месяц и умер от заражения крови. На работе у отца происходили бесконечные реорганизации - тресты ликвидировались, объединялись и вновь создавались Особенно много по вечерам и ночам отец работал в период составления годовых отчётов, но всегда делал это досрочно и каждый год ездил в Москву на защиту отчёта в Наркомате. Авторитет отца, как специалиста, честного, принципиального бухгалтера и порядочного человека были непререкаемы. Об этом говорили и его начальники и сослуживцы. Многие приходили к нам домой и искренно благодарили за помощь, за учёбу, за советы. В те времена подарки и прочие материальные доказательства уважения не были в моде. К тому же, отец был исключительно щепетилен. Он делал добро людям не из корыстных побуждений и был глубоко удовлетворён, когда люди это понимали, ценили и помнили. И они действительно помнили; я был свидетелем этого.                В 1938 году родилась моя сестра Белочка, родной и близкий мне человек.
Важнейшим событием в жизни отца была Великая Отечественная война. Он прошёл её с первых до последних дней непосредственно на фронте. Участвовал в крупных операциях, форсировании больших рек; награждён боевыми медалями. Прошёл с боями Украину, Молдавию, Румынию, Болгарию, Чехословакию и завершил войну в Праге.
Всю свою жизнь я гордился и любовался своим отцом. Пример его жизни, его убеждения и сам облик человека служили для этого основанием. Он был не только родителем, а моим единомышленником и другом, примером, которому я пытался подражать.
Празднование юбилея прошло отлично. Посидели за обильным домашним столом, поговорили, посмотрели своих родствеников, погуляли по городу. Отец устроил выставку своих наград, благодарственных приказов Сталина по случаю взятия городов и форсирования рек; здесь же демонстрировались довоенные ручные часы, с которыми он не расставался на войне и фронтовая фляжка. Я зачитал поздравительный адрес от имени нашей семьи.
“Дорогой наш Человек!
В торжественный день твоего 70-летия сердечно поздравляем тебя, нашего любимого отца и дедушку.
Ты прошёл большой и нелегкий путь. Родившись в последнем году прошлого века, ты успел вкусить прелести царского режима. На твоих глазах разразилась и прошумела очистительная гроза Великой Революции. Ты был участником восстановления хозяйства, коллективизации и напряженного труда на благо последующих поколений, на наше благо, твоих детей и внуков. В тяжелейшие годы Великой Отечественной войны ты непосредственно на фронте честно и самоотверженно выполнял свой гражданский долг. После войны ты трудился вместе со всем народом для восстановления страны.
За свою жизнь ты сумел сделать самое важное - создать и сохранить те духовные ценности, за которые мы тебя любим, уважаем и гордимся. Это, прежде всего, трудолюбие, любовь к людям, глубокая вeра в коммунистические идеалы, оптимизм, скромность, любовь к семье и своей жене.
Желаем тебе от всей души здоровья, бодрости, энергии, многих, многих лет жизни и ещё раз здоровья”.
Огласил много адресов, поздравлений и телеграмм от других родственников. Эти дни, счастливое лицо отца запомнилось на всю жизнь.
В это  время отец начал заниматься обменом своей квартиры на Киев, чтобы быть рядом с дочкой Белочкой. Это была сложнейшая задача, так как попасть на жительство в этот город было не менее трудно, чем в Москву. С присущей ему настойчивостью, отец более двух лет искал подходящий вариант. Наконец, удалось его найти: отдать двухкомнатную квартиру Белочки и свою однокомнатную в Жмеринке за трехкомнатную в Киеве. Хлопоты были  долгими, а когда всё  согласовапи, в бюро обмена отцу отказали, ссылаясь на недостаточность площади по санитарным нормам. И это после того, как вначале не возражали. Отец был в шоке; позвонил мне и сказал, что больше у него ни сил, ни здоровья, ни веры в успех нет. Я вылетел в Киев и начал хождение по всем инстанциям: Верховный Совет, совет Министров, партийные и судебные органы. Несмотря на явные основания (восстановление семьи, переезд престарелых родителей к детям, болезнь мамы, участие отца в Великой Отечественной войне), все ссылались на всесильную инструкцию, которая как раз и допускала исключение в этих особых случаях. Все сочувствовали, поддакивали и опять отсылали к заместителю председателя горисполкома. Я уже с горечью готов был признать своё поражение в этом столкновении с чиновничьим произволом; предпринял последнюю попытку и обратился в прокурорский надзор того же горисполкома. Там, внимательно выслушав, обещали восстановить справедливость и законность. Ни во что не веря, я уехал домой, но через три дня отец сообщил, что обмен состоялся, получен ордер. Это было чудо; я был рад, что принял в нём участие. Родители переехали в Киев, но всего три месяца мама прожила в новой квартире. В январе 1971 года мы её хоронили. Это были тяжелейшие дни. Только в такие часы начинаешь понимать и чувствовать то, что скрыто в глубинах сознания и отодвинуто суетой повседневной жизни. Прощаясь со своей мамой, я вспоминал всю её жизнь, глубину её материнских чувств. Вся её жизнь была полностью и безраздельно отдана своей семье, своим детям и мужу; ничего другого у неё не было; это было смыслом всей жизни. В тяжёлых условиях довоенных и особенно военных лет, она свято и безропотно выполняла свой долг. И за это ей наша вечная благодарность и память.


59.
После исследования рефракции, самой сложной и объемной темой были испытания и исследования новой системы опознавания Вооруженных Сил. Задача опознавания своих сил, особенно при ведении боевых действий, как показал опыт Великой Отечественной и второй мировой войн, является важной и сложной. Во время этих войн своими силами были уничтожены сотни кораблей и самолётов. Действовавшая в то время единая радиотехническая система опознавания явно и безнадёжно устарела. Казанским институтом была разработана принципиально новая техника, её предстояло испытать в реальных условиях. В работе были задействованы все виды Вооруженных Сил. Нам предстояло взаимодействовать по отдельности с летчиками, танкистами, сухопутчиками. Председателем большой государственной комиссии был маршал авиации Савицкий. На Военно-Морском Флоте была своя, малая комиссия, которую возглавлял командующий Черноморского Флота, его заместителем был командир нашей части, а я был членом комиссии, фактическим исполнителем всех работ. К работе привлекались корабли разных классов, начиная с большого противолодочного крейсера “Москва”. Они базировались в Севастополе, что ещё более усложняло организацию работы. Самолёты обеспечения вылетали из дальних аэродромов Волги и даже Севера. Каждый вылет такого самолета, каждый совместный выход группы кораблей требовал длительной, трудоёмкой подготовки и безукоризненной организации работ. Это была высшая школа и, пожалуй, вершина организационной науки спецработ, которую я постиг. Часть испытаний была проведена в Севастополе. Сюда, на корабли, состоялся визит маршала Савицкого. Несколько раз я участвовал в совещаниях комиссии в Москве, дважды докладывал ему лично о состоянии дел на флотских испытаниях. Общение с маршалом было для меня интересным ещё и потому, что это был незаурядный и оригинальный человек, личность. Работа продолжалась около трех лет и была успешно завершена принятием на вооружение новой системы. В последующие годы по этой тематике проводились в отделе дополнительные работы, а также оказывалась помощь флоту по освоению новой системы на кораблях.
Несмотря на все старания, много времени приходилось тратить на дела и вопросы, не имеющие отношения к проведению спецработ. Это всегда беспокоило и удручало меня, но избежать такого положения было невозможно. Масса времени уходила на подготовку и проведение всяческих смотров, осмотров, работу приезжающих комиссий, посещение части начальством от командира Военно-Морской базы, его аппарата, флотских органов и командиров из Севастополя, из Москвы. После каждого такого мероприятия составлялся план устранения недостатков, а затем и отчёт о его выполнении. Множество подобных же указаний мы получали в письменных циркулярах и приказах Главнокомандующего ВМФ и министра Обороны, а также других высоких инстанций. Хорошо запомнился типичный случай. Командир ВMБ разработал и твёрдой рукой внедрил в частях систему планирования и контроля личной деятельности каждого офицера. Она была доведена до абсурда. Каждый офицер вечером должен был составить поминутный план своей работы на следующий день. Непосредственный начальник должен был этот план уточнить и утвердить. На следующий день надо было строго следовать пунктам этого плана; начальники обязаны были всё это строго контролировать внезапными проверками. Вечером каждый докладывал о выполнении плана, причинах срыва и получал за это соответственно. Вся работа превратилась в составление личного плана, что-то сделать было уже невозможно. Эта “научная” система просуществовала не один месяц и попортила нам много крови.
Много труда затрачивалось на исполнение так называемых внештатных обязанностей. Многие годы среди них были: заместитель председателя комиссии по изобретательской и рационализаторской работе, которая трудилась еженедельно; заместитель бюро научно-технической информации, заместитель научно-технического совета части, заместитель совета ветеранов части; член комиссии по подведению итогов соцсоревнования, на заседаниях которой происходили жаркие многочасовые баталии.
Не менее активной была партийная работа. Член партбюро части, которое было затем преобразовано в парткомитет; два года избирался секретарем парткома. Как начальник отдела, надо было руководить работой первичных организаций, партийной и профсоюзной, в своём отделе. Использование партийного канала позволяло решать многие большие и малые задачи. Дозволялось высказывать своё мнение, что-то предлагать, “пробивать” неудобные проблемы. Поэтому для меня партийная и общественная работа не были бутафорией и пустой болтовнёй. Они способствовали сплочению людей, их воспитанию, поддержанию здоровых отношений. Мы научились обходить, насколько это было возможно, всяческие формальности и догматизм, пытаясь всё поставить на пользу дела.
В этих условиях выполнение спецработ требовало ещё большего напряжения и труда. Но только здесь, в море, на кораблях, единолично управляя процессом, который называется испытаниями, добиваясь нужных результатов, я чувствовал себя свободным человеком, который выполняет ответственное и очень нужное для страны дело. И в этом, без преувеличения, ощупал смысл и радость своей жизни.


60.
После окончания школы Елена, наша дочка, пыталась попасть в Институт, но это не удалось. Она поступила на работу в нашу воинскую часть на должность лаборанта. Одновременно обучалась в Феодосийском политехническом техникуме на заочном отделении. В 1973 году она вышла замуж за лейтенанта Анатолия Лупашку, который служил в армейской воинской части. Свадьба проходила в разгар лета и потребовала от меня больших усилий. Из Молдавии приехали многочисленные родственники, которых надо было размещать, встречать и провожать. Свадьбу отпраздновали в ресторане “Астория”. Всё получилось хорошо и красиво. Молодые поселились сначала на частной квартире, а вскоре - в офицерском общежитии.
Подобные события происходили у сына Игоря. Когда он оканчивал 4 курс института, я узнал по телефону, что через две недели состоится его свадьба. Для меня это было неожиданностью, так как на все мои вопросы на эту тему при наших встречах он обычно отвечал, что этим не интересуется. Пришлось срочно вылететь в Москву. Поселился, как обычно в гостинице ЦДСА, пригласил для знакомства молодых в ресторан Дома офицеров. Невеста сына, Аллочка, оказалась интересной, эрудированной девушкой, заканчивающей факультет иностранных языков Коломенского педагогического института. Мне было дано почётное, но совсем нелегкое задание - руководить организацией свадьбы. Подобрал себе помощников, договорился с администрацией ресторана “Москва”, с оркестром. Гостей набралось около 40 человек, пришлось расписать их по местам. Всё получилось отлично. Правда, заключительный этап, когда спускались по широкой лестнице с 5-го этажа, садились в такси и разъезжались по домам, запомнился с трудом. В эти памятные дни познакомился с родителями Аллочки, с которыми искренно дружил до конца их дней. Через три года у Игоря появилась дочка - Машенька, моя любимая внучка.
В эти годы неоднократно посещал своих родных в Киеве. Каждый такой приезд был желанным и радостным. По просьбе отца я заранее оповещал о дате своего прибытия. Он говорил, что само ожидание приезда и его предвкушение продлевает удовольствие встречи. Благодаря кулинарным способностям Белочки и заботам отца, праздничный стол всегда был на высоком уровне. По случаю моего приезда часто приглашались гости, благодаря чему я познакомился со всеми друзьями семьи. При каждом посещении мы ходили с отцом на могилу мамы на Берковецком кладбище. Отец постоянно за ней ухаживал, посадил молодое деревцо акации, которую так любила мама. С годами крона этого большого дерева закрыла всю могилу. Часто гуляли с отцом по лесу и паркам Киева. Особенно он любил Ботанический сад. Это были незабываемые дни нашего близкого общения.

                ***
После кота Васьки, в нашей семье появилась кошка Мурка. Она не сразу привыкла к дому и часто уходила во двор. Со временем мы заслужили её доверие и, однажды, она принесла в зубах своих слепых котят с крыши соседнего дома, где она их родила. На кухне оборудовали место, где Мурка и выкормила своё потомство. Всё было хорошо, но эта процедура повторялась довольно часто и возникала проблема устройства котят. Когда Мурка погибла, от неё остался сын  Барсик. Он с детства отлично ладил и дружил с ещё одним членом нашей семьи - собачкой Сильвой. Она ещё маленьким щенком привязалась во дворе к Раечке и та не смогла не взять её домой. Это была веселая, очень подвижная собачонка черно-белого цвета с фигуркой балеринки, стройными ножками и неотразимыми черными глазами. Она удивительно живо сопереживала всему происходящему в доме и чувствовала настроение каждого. Я оборудовал место ей в прихожей и она многие годы украшала нашу жизнь.

***
Продолжал активную работу в обществе “Знание”. Тематику непрерывно обновлял; с появлением компьютеров подготовил новую лекцию “Думающие машины”. Люди ещё очень мало знали о принципах их устройства, возможностях и использовании в разных областях. Читал эту лекцию в различных аудиториях с учётом их состава; каждый раз выбирал соответствующий уровень сложности лекции. Однажды, меня пригласили выступить в доме писателей в Коктебеле. Стояло лето, слушателей было мало; среди них оказались немолодая женщина с накинутым на плечи пуховым платком и рядом с ней - очень представительный мужчина. Я окончил лекцию и просил задавать вопросы.
“Всё это очень интересно, - сказала женщина; её лицо было знакомо, но я никак не мог вспомнить, где я её видел. - Я много поняла, но не могу себе представить, что машины могут думать”.
Я её уверил, что даже люди технических специальностей не сразу к этому привыкают. На обратном пути в Феодосию начальник клуба подсказал мне, что это были знаменитая актриса Жизнева и не менее знаменитый режиссер Михаил Роом.

***
Один из отпусков провёл в сочинском санатории Министерства Обороны им. Фабрициуса, который считался генеральским. Санаторий расположен непосредственно на берегу моря в старом большом парке. После дополнительной оплаты, меня разместили в старом одноэтажном корпусе. Номер был четырехкомнатный, люксовский; громадные бронзовые люстры, телевизор, холодильник, большой балкон с видом на море, в спальне - две огромные кровати, две ванные комнаты, письменный стол в рабочем кабинете. Обслуживание отличное, спокойное, без всяких очередей, без суеты, всё солидно. Проблаженствовал целую неделю, пока не прибыл хозяин этой палаты, генерал-полковник с семьёй. Меня переселили в двухместный номер нового корпуса. И здесь повезло: сосед, Николай Иванович, командир ракетного полка из Забайкалья, оказался отличным человеком; мы с ним сразу подружились и хорошо провели весь отпуск.

                ***
Случайно попал на лекцию в доме культуры и там меня познакомили с Лилей Константиновной Терновой. Она работала преподавателем английского языка в школе и по совместительству фотографом дома культуры. Выяснилось, что уже давно она руководит кружком “Кругозор”. Каждую неделю собирались люди с единственной целью - поговорить, пообщаться. Это была феодосийская интеллигенция всех профессий - Касаткина, Шайтанова, Левченко, Петрова, Браславская. Мне понравилась атмосфера полной демократии и свободы мнений независимых и уважающих друг друга людей. Кроме собеседований, Лиля Константиновна устраивала творческие вечера приезжающих на отдых в Крым писателей, журналистов, артистов. Отношение властей к этому кружку было настороженным. Нас подозревали чуть ли не в диссидентстве, - такое было время. Я, пользуясь связями в горкоме партии, побеседовал со вторым секретарем горкома, что разрядило обстановку. Потом выступал в роли ведущего на встречах с писателем Борщаговским, журналистом Л.Жуховицким и другими. С годами вся эта общественная работа становилась всё более разнообразной и интересной. Всё окончилось после преждевременной и неожиданной смерти Лили Константиновны, которая мужественно скрывала от нас свою болезнь и работала до последнего своего дня.

               ***
Осенью, после длительного выхода в море, пришёл домой в каком-то полубольном состоянии. Ночью температура поднялась до 39 градусов. Утром был у нашего врача, который успокоил: обычная простуда. Но температура не снижалась, начали болеть коленные суставы обеих ног. Направили в госпиталь, где сразу положили на лечение. Военно-морской госпиталь располагался у самого моря; все здания, оборудование, имущество, - всё было старым, изношенным и примитивным. Офицерская палата на 5 человек; неделя ушла на всевозможные анализы, только после этого объявили диагноз: полиартрит суставов ног. Испугался сам, а врачи ещё добавили страха - болезнь серьезная, неизлечимая, переходящая в хроническую форму. Срок лечения при обострении - не менее двух месяцев. Выписали множество сильнодействующих лекарств - таблетки, уколы через 4 часа круглые сутки. От всего этого сильно болела голова, тошнило, пропал аппетит, настроение было отвратительным. Ко всему, в палате лежали тяжелые пожилые больные, один из них при мне скончался. В таком состоянии провёл недели две-три. Здесь в полную силу осознаешь цену здоровья, чувствуешь беззащитность человека, который оказывается в абсолютной зависимости от лечащего врача, его знаний, опыта и человеческих качеств. Днём и ночью лежал, думал и переживал. В результате появилось стихотворение:

Качается палуба жизни,
прыгает стрелка желаний,
а ночь разбивается в брызги
порывов пустых и страданий.

Стремительно мысли мелькают,
пульсируют чувства тревожно,
а волны сомнений пугают
и вынырнуть вверх  невозможно.

Лежу, ворочаюсь, не спится,
в углу сосед храпит больной;
дремлю, и в забытьи мне снится
надежды лучик золотой...

Уже много лет не писал стихов, которые всегда появляются у меня в особые моменты жизни, когда душа пытается выразить то, что обычными словами и логикой не скажешь. Через полтора месяца меня выписали и ещё долгое время приходил в себя. К великому моему счастью болезнь эта больше не возвращалась.


61.
26 марта 1974 года мне исполнилось 50 лет. Этот свой юбилей я встретил в расцвете сил. Научные работы проводились успешно как самостоятельно, так и совместно с крупными научными институтами. У нас были отличные деловые отношения и связи с работавшими на нашей базе коллективами. Благодаря участию в научных конференциях и совещаниях, активной публикации статей в закрытой печати результаты наших работ были достаточно известны. Организация отдела, как слаженного механизма, была отработана по всем направлениям деятельности. Отдел многие годы занимал первые места в соревновании и был признанным лидером среди подобных подразделений. Опыт нашей работы использовался внутри и вне части. Нас часто поощряли в различных формах.
Домашние и семейные дела были также в порядке. Отношения с женой отличались уважительностью и стабильностью, не омрачались никакими сложностями и подобиями конфликтов. Выросли дети, обзавелись семьями, учились, появились внуки. Со всеми мы поддерживали искренние и чистосердечные отношения. Это были действительно зрелые годы моей жизни.
В части юбилей отметили в полную меру традиций. В конференц-зале состоялось собрание всего коллектива. Выступили командир части, его заместители, представители других отделов, сотрудники родного отдела, а также приглашенные гости из других воинских частей и научных организаций Москвы, Ленинграда, Киева и Горького. Командир части зачитал поступившие поздравления, вручил грамоту за подписью командира Феодосийской ВМБ вице-адмирала Л. Чулкова, начальника политотдела контр-адмирала В. Пильщикова, огласил поздравительный адрес нашего коллектива следующего содержания:

“Кандидату технических наук,
старшему научному сотруднику,
полковнику-инженеру Хляпу Борису Наумовичу.

Уважаемый Борис Наумович!
В связи с Вашим пятидесятилетием примите сердечные поздравления и добрые пожелания от командования части и коллектива сослуживцев. Ваша многолетняя плодотворная служба в Военно-Морском Флоте, успешное выполнение ответственных заданий на важном участке укрепления боевого могущества флота, высокое чувство ответственности является примером верного и честного служения своей Родине, образцом выполнения воинского долга.
Мы знаем Вас как принципиального эрудированного учёного, умелого организатора и, вместе с тем, как скромного и отзывчивого человека, внесшего ценный вклад в укрепление Военно-Морского флота.
Нам приятно отметить, что Вы, Борис Наумович, обладаете высокими качествами военного исследователя с развитым чувством нового, находитесь всегда среди тех, кто первым проникает в тайны радиолокационной среды, ведёте настойчивый поиск новых научных решений и умело внедряете новую технику в боевую практику флота.
Желаем Вам, Борис Наумович, крепкого здоровья, долгих лет жизни, успехов в службе и научной деятельности, большого личного счастья.
Козловский В.В. Петров А.А.
Родионов А.В. Чистяков Ю.В.
Сиренко В.И. Тихонов А.М.
Кашуба Д.Д. Петренко B.C.
26 марта 1974 г. гор. Феодосия”.

Ко дню Военно-Морского флота я был награждён за успехи в службе и руководстве отделом вновь учреждённым орденом “За службу Родине в Вооруженных Силах”. Орден вручил командир Военно-Морской базы на торжественном собрании Феодосийского гарнизона в Морском саду.

              ***
После завершения основных работ по системе опознавания, я сразу переключился на новую тематику. Перебрав актуальные проблемы Флота, остановился на наиболее значительной и сложной из них - проблеме обнаружения противокорабельных ракет (ПКР). К этому времени наши вероятные противники разработали новое мощное и эффективное средство борьбы с кораблями - ПКР. Они летали на сверхнизких высотах, на громадных скоростях и, ко всему, очень слабо отражали радиоволны, что исключало возможность их обнаружения обычными корабельными радиолокаторами. Наш Флот оказался практически безоружным перед этим новым видом оружия. Разработчики локаторов и научные организации, как обычно, живо откликнулись на свежую тематику, но обещали разработать новые специальные локаторы через несколько лет и настаивали на том, что другого выхода нет. Ознакомившись с материалами по этой проблеме, я предложил выйти из положения путём приспособления стоящих на кораблях локаторов. Расчеты показывали, что большинство локаторов, после их соответствующего переоборудования, будут способны обнаруживать ПКР. Эта идея, как всегда, нашла множество противников, но дело было не в технических трудностях. Разработчики были заинтересованы не в модернизации своих локаторов, на что не требовалось больших затрат, а в разработке новых радиолокаторов. После острой полемики и борьбы, Управление приняло решение провести опытную проверку моего предложения. Головной организацией этих крупномасштабных испытаний была определена наша часть, а я был назначен руководителем работы. В ней участвовали многие научные организации и все разработчики испытываемых локаторов. Работа оказалась весьма сложной, трудоёмкой и ответственной.



Глава XII. Завершение службы.
(1976 - 1979 г.г.)


62.
Неумолимо приближался срок окончания воинской службы. Предельный возраст для моего звания, согласно положения о прохождении службы, составлял 50 лет. Но в порядке исключения, мне продлевали его каждый год  до 55 лет. Поэтому я как-то серьезно об этом не задумывался до последнего года. Отдел продолжал плодотворно и ритмично выполнять планы спецработ, которые включали по 12-14 тем в год. Основным направлением, которое требовало значительных творческих и организационных усилий, оставалась проблематика обнаружения ПКР. Трудности исполнения этих работ были связаны со многими причинами. Испытаниям подвергались 18 типов корабельных радиолокаторов, установленных на разных кораблях. Каждый из этих типов надо было досконально изучить и, мало этого, предложить технические решения по их переоборудованию. Создалось парадоксальное положение, когда разработчики не только не были заинтересованы в модернизации своих станций, но и всячески препятствовали этому. Приходилось преодолевать их скрытое сопротивление и самому доходить до тонкостей и деталей устройства станций. Серьезные проблемы возникли при выборе целей, по которым проводились испытания. В идеале нужны были точные аналоги ПКР противника, которых у нас не было. Использование в качестве целей отечественных ракет затруднялось не только дороговизной и сложностью организации их запусков, но и несоответствием их параметров ПКР противника. Потребовалось предложить, разработать и изготовить своими силами специальные радиолокационные имитаторы ПКР. Это была увлекательная, но очень напряжённая работа. Впоследствии, после неизбежных трудностей, удалось изготовить подобные имитаторы на Флотах, где они использовались для тренировок радиометристов по обнаружению ПКР. Все эти затруднения многократно возрастали из-за отношения к работе большинства участников испытаний. Они не были заинтересованы в положительных результатах; наоборот, всячески пытались доказать, что принятые на вооружение локаторы неспособны обнаруживать ПКР, а потому необходима разработка новых средств. Противодействие было нечестным и подпольным, с интригами; борьба была ещё более жесткой, чем при защите диссертации. Но зато у меня к этому времени накопился опыт, отпали многие иллюзии. Главным союзником моим был Флот, которому необходимо было решать задачу борьбы с ПКР как можно скорее. Несмотря на все трудности, испытания были успешно завершены и дали надёжные результаты. По их выводам командование Черноморским флотом предложило провести новые крупномасштабные испытания с использованием в качестве целей отечественных ракет с целью проверки возможности не только обнаружения, но и борьбы с ПКР. Председателем комиссии был назначен командир Феодосийской ВМБ, я был его заместителем по вопросам обнаружения радиолокационными средствами. Работа продолжалась два года с привлечением большого числа кораблей и пусками значительного количества ракет и использованием  наших имитаторов ПКР. От меня эта работа потребовала огромных усилий и напряжения. Но по опыту первых испытаний, я был уверен в положительных результатах, которые ещё раз подтвердились. Это была моя лебединая испытательная песня.
Осенью 1978 года командир части известил меня о предстоящем увольнении в начале следующего года. От вылёживания в госпитале и всяких уловок с целью продления срока своей службы я отказался. Составил перечень дел, которые нужно сделать до ухода. Прежде всего, надо было “закруглить” спецработы, которыми я непосредственно руководил и, по возможности без ущерба, передать их новым исполнителям. Написал подробный обзор всех проведенных в отделе спецработ за 25 лет моего руководства; их оказалось более 100. Всё было сгруппировано по тематике, по годам, по видам испытаний, с указанием инвентарных номеров отчётов, докладов, статей. Обобщался опыт организации испытаний и деятельности отдела по всем основным направлениям - технической учёбе, военно-научной, изобретательской и рационализаторской работе и т.д. Из дневника:
“Когда работал над обзором, сам удивился: сделано действительно порядочно и сделано капитально, хорошо. Главное - это нити, проходящие через многие годы; нити четкие и последовательные, которые я не всегда осознавал, а теперь всё выстроилось в стройную логическую систему. Это же отлично - цельное, единое, законченное, оно всегда красиво”.
Написал два отчёта по оконченным недавно спецработам, три статьи по их результатам и даже подал четыре последних рацпредложения. Работал с большим напряжением и энтузиазмом. Из дневника:
“Это мой долг, мой подарок себе ко дню достойного окончания службы. Никаких отрицательных эмоций не переживаю; я вполне созрел, я сам хочу уходить. Значит, для меня это не будет трагедией, как бывает у многих офицеров. Я уверен, что это  не падение вниз, а подъём вверх. Я получу возможность делать то, что считаю нужным, использовать своё время по своему усмотрению, жить как хочу; другими словами, я стану свободным человеком. Разве это мало? И разве я не могу надеяться на то, что в этих условиях смогу построить свою дальнейшую жизнь хорошо и интересно? Вперед, без страха и сомнений!”
В конце ноября сдал свои дела и обязанности. Через день выехал в Севастополь, где выступил на ежегодных сборах специалистов радиотехнической службы с докладом о результатах последних испытаний по обнаружению ПКР. Возвратился домой и вскоре убыл в последнюю командировку в Киев, где договорился с Институтом о работах на будущий год. Посетил родных, с отцом и Белочкой побывал на могиле мамы. Затем выехал в Москву, в Управлении обошёл начальников отделов и переговорил о наших нуждах и планах работ на следующий год. Вместе с сыном Игорем побывал в Коломне, пообщался с дочкой Элеонорой. Возвратился домой и вдвоём дома встретили с женой новый 1979 год. Получил очередной отпуск, укороченный в связи с предстоящей демобилизацией. Провёл его в Сочи, в свободном режиме “дикаря”. Отдыхал, вновь продумывал и переживал предстоящую смену образа жизни.
16 февраля меня проводили на общем собрании всего коллектива части в конференц-зале. Это было волнующее для меня событие. Люди, от командира части до уборщицы Оли, искренно желали мне всего хорошего. Командир части зачитал приказ и приветственный адрес.
“Уважаемый Борис Наумович!
Сегодня Вы завершаете важнейший этап в жизни - службу в Вооруженных Силах СССР.
Более 37 лет отданы Вами беззаветному служению Советской Родине в рядах Военно-Морского Флота. В годы Великой Отечественной войны Вы защищали северные рубежи нашей Родины от фашистских захватчиков. Вся Ваша последующая служба в Вооруженных Силах была наполнена творческим горением, полным напряжением сил в научно-исследовательской работе, настойчивым поиском нового.
За активное участие в Великой Отечественной войне и создание новой техники для ВМФ в послевоенный период Родина наградила Вас 13 правительственными наградами.
С 1948 года Вы проходили службу в нашей части, первым в нашем коллективе получили высокую учёную степень кандидата технических наук и ученое звание старшего научного сотрудника.Благодаря Вашему трудолюбию, высокому чувству личной ответственности, умению направлять работу коллектива все задания командования выполнялись успешно.
Желаем Вам, Борис Наумович, долгих лет жизни, крепкого здоровья, постоянной бодрости, новых творческих успехов в труде, большого личного счастья.
Кашуба Д.Д. Петров А.А.
Касатонов B.В. Тихонов A.M.
Петренко B.C. Кравченко А.С.
Шостик В.Ф. Серявин В.Н.
Яковлев А.В. Долголиков Г.Н.
16 февраля 1979 года”.

Из дневника:
• “Сразу после торжественных проводов весь отдел в полном составе был приглашён в кафе “Феодосия”, где прошла неофициальная часть. Услышал от своих подчиненных много хороших слов, которые ранее они стеснялись говорить, теперь было можно. Сидя за столом, глядя в глаза моих товарищей по труду, руками и головами которых многие годы воплощались мои замыслы, я чувствовал их родными людьми и от души благодарил за всё, что удалось сделать. Вспоминали трудные моменты, курьёзные случаи. Великая это радость - общение человеческих душ!”
За время службы я привык планировать свои действия, а после получения результатов - анализировать и подводить итоги. Поэтому через некоторое время после демобилизации попытался осмыслить итоги своей службы в Военно-Морском флоте. Она началась в мае 1942 года и продолжалась около 37 календарных лет. За это время моё служебное положение, естественно, изменялась. Послужной список оказался таким: курсант Училища, начальник связи Отдельного Зенитно-артиллерийского дивизиона, слушатель Спецкурсов, связист Аварийно-спасательного отряда кораблей, слушатель Высших радиолокационных классов. После их окончания в 1948 году был назначен в новую научно-испытательную часть в городе Феодосии, где и прослужил чуть более 30 лет до демобилизации. Здесь занимал должности инженера-испытателя, старшего инженера-испытателя и с 1953 года - начальника радиолокационного отдела. Таким образом, служба сложилась вполне благополучно. Мне очень повезло в том, что она была связана непосредственно с испытательной и исследовательской деятельностью по любимой мной специальности.
Воинские звания присваивались без задержек и в 39 лет я получил последнее звание полковника-инженера, что для Военно-Морского Флота считается неплохим результатом. Мою работу многократно отмечали в разных формах поощрений.Награждён тремя орденами, два из которых  за участие в боевых действиях. Это орден “Красной звезды” и орден “Отечественной войны” II степени. Третий орден - “За службу Родине в Вооруженных Силах” за успешное руководство отделом в мирное время. Из медалей наиболее дороги мне “За оборону Советского Заполярья” и “За победу над Германией”. Всего - 24 награды.
В разное время мне были присвоены почётные звания ветерана Великой Отечественной войны с вручением нагрудного знака «Фронтовик», ветерана Вооруженных Сил” с вручением медали, ветерана Краснознамённого Северного  Флота, ветерана Краснознамённого Черноморского Флота,   ветерана войсковой части 31210.
Неоднократно отмечался в приказах Главнокомандующего Военно-Морским Флотом, начальника Радиотехнической службы ВМФ, командующего Черноморским Флотом, командира Феодосийской Военно-Морской Базой, командира в/ч 31210 с вручением почетных грамот или объявлением благодарности.
Бережно храню приветствия и поздравления, которые я получал по случаю государственных памятных дат от президентов России Б.Н. Ельцина, В.В. Пyтина, заместителя министра Обороны маршала Соколова, начальника Радиотехнической Службы ВМФ, командующего Черноморским Флотом, феодосийского Горкома КПУ, командира Феодосийской МБ, командира в/ч 3I2I0. В мои юбилеи поступали адреса и приветствия от научных организаций городов Москвы, Ленинграда, Киева, Горького, с которыми мы взаимодействовали, а также от своего командира части. В дни рождения, как это было принято в отделе по отношению к каждому сотруднику, приветственную открытку получал от своего коллектива.
Все эти знаки внимания, от больших до самых малых, были дороги мне прежде всего потому, что поддерживали чувство полезности своей работы и жизни, соучастия в общих больших делах, ощущение нахождения в общем строю, достойного служения Флоту. Я горжусь этим.
В эти дни прощания с частью перебрал в памяти образы наиболее близких товарищей, с которыми я  соприкасался в совместной многолетней работе. О каждом из них можно много рассказывать интересного, вспоминать эпизоды из жизни части, а также наши личные отношения. Всё это значительно расширило бы объем книги, поэтому ограничусь лишь перечислением их фамилий.
Должность командира нашей части в эти годы последовательно занимали М.С.Курченко, Б.А.Кирилловский, В.В.Козловский, Д.Д.Кашуба, В.Ф.Касатонов, С.С.Львов. При всём различии своих личностных качеств, их объединяли и сближали традиции нашей части, атмосфера взаимоотношений людей, которыми отличался наш коллектив со дня его основания.
Заместителями командира по научно-испытательной работе, которые непосредственно руководили производственными отделами, служили: А.М.Полянкин, Б.Я.Боев, В.Г.Кузнецов, В.А.Большаков, Д.Д.Кашуба, В.Ф.Касатонов, Н.Г.Хижняк. Мне удавалось устанавливать с ними нормальные служебные отношения, основанные на признании моей высокой компетентности и невмешательства в мои внутренние дела по руководству отделом. После Б.А.Кирилловского должности командира части и его заместителя по НИP комплектовались не людьми со стороны, а нашими выдвиженцами, среди которых были и мои подчиненные В.Ф.Касатонов и С.С.Львов.
Заместителями командира по политической части были: А.И.Яковлев, герой Советского Союза Н.В.Старшинов, А.Ф.Морозов, А.А.Петров. С этой категорией начальников у меня складывались хорошие отношения, чему способствовала моя активная политическая позиция и участие в работе партийных организаций части.
Из обслуживающих подразделений, без которых невозможно проведение спецработ, запомнились помощники командира части по материально-техническому обеспечению Н.Семыкин, А.Савицкий, главные инженеры Н.Г.Супрунов, Г.Н.Кузнецов, Н.Г.Семаков, Н.Никитенко; начальники планово-производственного отдела В.Сергеев, Ф.Крячко. В отношениях со всеми подразделениями обеспечения я пытался отстаивать важнейший принцип нашей организации: основной задачей нашей части является проведение спецработ, всё остальное должно служить этой цели. Такая позиция часто встречала сопротивление: каждому казалось, что именно его деятельность является самой главной, его интересы, нужды - самые важные. Это естественно, на любом корабле, например, уважающий себя кок уверен, что именно он и командир корабля главнее всех. Но это не мешало мне успешно взаимодействовать со всеми подразделениями и добиваться всего, что необходимо для проведения работ.
Коллектив нашего отдела периодически обновлялся, хотя основной костяк мичманов, которые проходили сверхсрочную службу и вольнонаемный состав были стабильны и десятилетиями работали на своём месте. Моими заместителями последовательно служили: А.С.Фаликс, Н.П.Тверитинов, Н.П.Пономарёв, В.С.Петренко, А.А.Морочко. На должностях инженеров-испытателей работали офицеры: В.Князев, Е.Лепорский, А.Мазанов, А.Раллев, М.Передерий, Н.Саволей, Н.Лазарев, В.Касатонов, С.Львов. Ветеранами отдела были мичманы Д.Годованюк, В.Сисев, А.Пархоменко, В.Дворский, С.Махнёв. В первые годы к нам прикомандировывали на длительный период мичманов, среди них А.Борох, К.Кузьменко, В.Дергунов.  Гражданскими инженеров  многие годы работали А.Невский, Д.Мороз, А.Логинова, А.Пархоменко, В.Балашов, А.Яковлева; техниками-лаборантами Т.Мышастая, О.Фатеева, Л.Чаусова. За время совместной работы мы не только сблизились, но и сроднились, ощущали свой коллектив как вторую семью. До сих пор бережно храню фотографии своих сослуживцев и со многими изредка перезваниваюсь по праздникам.



Глава XIII. Вольнонаемная работа.
(1979-1989 г.г.)


63.
Перебрав возможные варианты моей дальнейшей работы после выхода в отставку, прислушавшись к тому, “что сердце просит”, я принял настоятельное предложение командования части остаться в ней в роли вольнонаемного старшего инженера. По существовавшей традиции, чтобы не создавать неловкости в отношениях, было принято в таких случаях не оставлять начальников в своих отделах. Поэтому меня на определенное время назначили в другой отдел, хотя никаких неудобств в отношениях со своими бывшими подчиненными у меня просто не могло возникнуть. В новом коллективе меня приняли хорошо, но с интересом наблюдали как я буду вести себя и прежде всего по отношению к молодому начальнику этого отдела. Тематика здесь была родственной, по некоторым работам мы и ранее взаимодействовали, так что переучиваться или доучиваться не пришлось. Я сходу переключился на выполнение спецработ, измерений, военно-научную работу и всего остального. Оборудовал рабочее место, что позволило не сидеть за письменным столом, а работать с техникой, о чём я всегда мечтал. Зелёные и красные огоньки измерительных приборов; дымящийся паяльник, знакомый со школьных радиолюбительских лет; запах канифоли, - всё это располагало к инженерному труду. Выбрал актуальную и перспективную тему, подготовил аппаратуру и провёл весь цикл измерений. Через год в моём родном отделе освободилась должность старшего инженера и я возвратился в свой коллектив. Проанализировал ещё раз ранее выполненные работы, определил отдельные нерешенные вопросы и подключился к их решению.
Из крупных дел этого периода самым значительным было создание в лаборатории на Узком молу уникального измерительного комплекса. Обобщив опыт разработки и использования при испытаниях и исследованиях различных измерительных средств, я разработал схемы и изготовил своими руками универсальный измерительный комплекс. Он работал на трех диапазонах радиоволн и имел 10 активных и пассивных каналов. Это позволяло с минимальными затратами времени и средств проводить разнообразные спецработы. Отпадала необходимость под каждую тему заново проектировать и изготавливать необходимую измерительную технику; достаточно было за день-два перенастроить комплекс. Расположение комплекса на голове Узкого мола обеспечивало также возможность использования в качестве целей всех входящих и выходящих из порта Феодосии кораблей и судов. Это упрощало и значительно удешевляло проведение большого числа работ. В целях экономии, комплекс был собран из отдельных блоков и элементов разных списанных радиолокационных станций. Правда, это потребовало от меня напряженного технического творчества, выдумки, необычных решений, но как раз в этом я находил удовлетворение от своего труда; это была моя стихия. Комплекс был, несмотря на большие трудности с техникой и людьми, полностью собран, составлены документация и инструкции по использованию. Увлечённый этой работой, я почти четыре года потратил на неё, работая не в непростых условиях, связанных с удаленностью от части. Добраться до головы Узкого мола можно было только пешком; длина самого мола составляла 750 метров, а его расстояние от части - ещё около километра. Проходить этот путь надо было ежедневно четыре раза и в зной, и в дождь, а порой и в штормовую погоду, когда волны перехлестывали через стенку мола и приходилось двигаться перебежками. В такие минуты я чувствовал себя в море на корабле.


64.
Мужа Елены Анатолия неожиданно и срочно отправили для продолжения службы в Германию. Выехал он один, а Елена с малолетней дочкой Юличкой осталась в общежитии, где они проживали. Я знал о существовании приказа Министра Обороны, по которому предписывалось перед направлением офицера заграницу обеспечивать его семью жильем. Поэтому  пошёл на приём к командиру дивизии, где служил зять. Выслушав моё заявление, полковник вначале попытался просто отмахнуться, сославшись на отсутствие жилья.
“Вы, конечно, понимаете, что в очереди стоят многодетные семьи живых офицеров, которые служат сейчас здесь и их нужно обеспечить в первую очередь”.
“Я понимаю, что никто не имеет права не выполнять приказ Министра Обороны, в пункте 4 которого ясно сказано, что без обеспечения жильем никто не должен направляться заграницу”.
Ранее я узнал, что полковник недавно был представлен к званию генерал-майора и с нетерпением ждал этого события. Поэтому решил воздействовать на это чувствительное место.
“Товарищ полковник, мне очень не хотелось бы, да и просто некогда, обращаться с жалобой к Министру Обороны, но я не вижу другого выхода”.
Такая перспектива ему явно не понравилась; тут же приказал включить Толю вне очереди в списки первоочередников и пообещал первую же однокомнатную квартиру ему предоставить. Не один раз я звонил и ходил снова на приём, прежде чем предложили квартиру. Она оказалась в старом доме, с печным отоплением, поэтому я отказался. Наконец, была выделена квартира в новом доме в посёлке Орджоникидзе, недалеко от Феодосии. После её осмотра, учитывая, что скоро вся семья уедет в Германию и в течение 5 лет будет приезжать только в отпуск, я согласился. Через два месяца был получен вызов из Германии и я сопроводил дочку с внучкой до Москвы, взял им билеты и посадил на поезд в Брест. Ежегодно вся семья приезжала на отдых в свою квартиру. В 1978 году на свет появилась вторая внучка - Алёночка. Неожиданно, не дослужив в Германии своего срока почти полгода, Анатолий был назначен для продолжения службы в г. Иолотань, Туркменский военный округ. Это произошло в самом конце 1979 года. Вся семья прибыла к новому месту службы. Не успел Анатолий принять артиллерийский дивизион, как ночью дивизия была поднята по боевой тревоге и отправлена, как выяснилось позже, в Афганистан. Елена с двумя малыми детьми на руках осталась в холодной времянке с глиняными полами и “буржуйкой”. Пытался дозвониться, - всё напрасно. На все телеграммы приходил один ответ - адресат выбыл. В такой обстановке мы встретили новый год. Только 3 января от дочки получили телеграмму с просьбой помочь выехать. Я отпросился на работе и вылетел на самолёте из Симферополя по известному уже маршруту в Ашхабад через Минводы. Шёл снег, авиация летала с большими сбоями, билетов не было, чувствовалась военная обстановка. С превеликими трудами удалось местным рейсом добраться из Ашхабада в районный центр город Мары. Уже темнело, на такси доехал до железнодорожного вокзала, - там ни души. Еле достучался до дежурного, высокого человека с длинной седой бородой. Он меня спокойно выслушал, очень посочувствовал, но ничего не посоветовал. Ближайший поезд на Иолотань уходил завтра вечером. Я вышел на привокзальную площадь, где была стоянка такси. Когда  попытался сесть в него, водитель, узнав куда надо ехать, заявил, что у него кончился бензин и немедленно уехал. Второй водитель, после моего настоятельного предложения, объяснил, что в Иолотань даже в мирное время ночью никто не поедет, ни такси, ни частники, там всегда было опасно. Время приближалось к десяти часам вечера, кругом темнота, город совершенно чужой и враждебный. Вспомнил откровения моего попутчика в самолёте - на востоке можно что-то сделать только двумя способами: или быть большим начальником или иметь большие деньги. Выхода не было: когда появилось новое такси, возможно последнее, - я решительно открыл переднюю дверь, сел рядом с водителем. Он посмотрел на мою морскую форму и, наверное, принял меня за офицера правоохранительных органов.
“Мне срочно надо доставить в Иолотань приказание в военкомат, поехали”, - твердо произнес я.
“Да, да, понимаю, но у меня нет бензина, я кончил работу...” - пытался он объяснить.
Я перебил его:
“Ты понял или нет? Знаешь о введении военного положения?”
“Да, да, всё понимаю, я сейчас позвоню, скажу, что еду”.
“Из машины не выходить! - приказал я. - Поехали!”
Таксист подчинился. Ехали больше двух часов, разговорились постепенно. Парень оказался неплохим и к концу пути мы отлично ладили. Он рассказал о местных порядках и обстановке. В полной темноте привёз меня к военкомату,  двери которого оказались запертыми.
“Товарищ начальник, куда будем машину ставить?”, - деловито спросил он.
“Сколько на счётчике?
“Товарищ начальник, денег брать не буду, сейчас война”.
“Ты меньше разговаривай, слушай, что тебе говорят. Сколько на счётчике?”
Я расплатился.
“Отправляйся домой”.
“Есть, есть, сейчас”, - и машина скрылась в темноте.
Я долго блуждал по городу прежде чем случайно не вышел на рельсы железной дороги, а по ним добрался до вокзала. Долго и громко стучал, пока дежурный открыл дверь. Объяснил ему, что меня срочно надо сопроводить в воинскую часть. К счастью, она располагалась поблизости и меня быстро проводил подросток, помощник дежурного. Собственно, части не было; в военном городке остались два сторожевых поста, на один из которых я наткнулся в темноте. Солдат довёл меня до жилгородка и показал времянку. Когда дочка услышала мой стук и голос, было около трех часов ночи. Жилье освещалось огнем “буржуйки”, которая отапливалась углем. Здесь же, у дверцы, лежал дымящийся шлак, на котором спали два щенка. На одной солдатской кровати, на досках спала, завёрнутая в какое-то тряпье, Юличка. У младшей внучки, которой не исполнилось ещё и двух лет, была высокая температура, от непривычной и грязной воды все болели. Я свалился и почти сразу уснул. Утром на окраине города разыскал авиационную большую часть. Командир её, майор, очень доброжелательно выслушал меня, посочувствовал и оказал неоценимую помощь - выделил грузовую автомашину и трех солдат. Навалом набросали за борт вещи Елены, посадили её с детьми в кабину и отправились в г. Мары, так как авиабилеты продавались только там. Контейнера для погрузки вещей не было, надо было ждать неделю. Пришлось снова применить силовые методы, чтобы решить эту задачу. Забросили вещи, забили громадными гвоздями, опломбировали. Самолёты по погоде не летали, на этой же машине добрались до железнодорожного вокзала и с боем добыли билеты на поезд до Ашхабада. Утром на такси доехали до аэропорта и здесь я часа два “пробивал” билеты на самолёт. К счастью, погода немного наладилась. Прилетели в Симферополь ночью в сильный мороз. Из-за обледенения, автобусное движение было закрыто, ночевать с больными детьми было крайне опасно. Я метался по аэропорту в поисках выхода из положения. Ответ один - движение по дорогам закрыто, ехать невозможно.
Случайно подвернулся частник на своей “Победе” и заломил невероятную цену; деваться было некуда. По сплошному дорожному льду, сползая в кюветы, разворачиваясь поперек дороги, мы шесть часов добирались до Феодосии. Это был невероятный ледовый поход; до сих пор трудно поверить, что всё совершилось, что всё это произошло.
Анатолий провоевал в Афганистане, где-то под Гератом, почти два года; Елена каждый день просыпалась с мыслью, что он может не вернуться. Но всё обошлось, он вернулся; правда, с гепатитом, который потом залечивал в госпитале не одну неделю. После Афганистана его пытались отправить для дальнейшей службы в Забайкалье. Пришлось обратиться к Главкому Сухопутных войск с просьбой вернуть на старое место, где у него имелась квартира. Вернули, но зачем-то не в Феодосию, а в Запорожье. После моей длительной переписки с Одесским военным округом, удалось всё-таки добиться его возвращения в Феодосию. К этому времени появился приказ Министра Обороны, согласно которому участники боевых действий в Афганистане получили право на внеочередное улучшение жилищных условий. Я снова подключился к этой операции, имея уже опыт подобных дел. Всё окончилось благополучно - семья дочки получила трехкомнатную квартиру в городе Феодосии, где проживает и поныне.

В начале мая 1981 года отец пригласил приехать на его день рождения, если возможно, с Игорем. Собрались и другие родственники. Всё прошло хорошо; отец выглядел как всегда бодрым, подвижным, много шутил и ни словом, ни поведением не выдавал своей болезни. Поэтому для меня было полной неожиданностью сообщение Белочки о тяжелом состоянии отца и желательности моего скорейшего приезда. К концу мая болезнь проявилась уже во всей своей безжалостности и безнадежности. Я был с ним в эти последние трагические дни. Он умирал так же достойно, как и жил; до последней минуты не дрогнул, остался мужественным и непобежденным. Похоронили его на Берковецком кладбище, рядом с мамой, под сенью уже большой акации, которую он сам посадил. Здесь же покоится прах моей двоюродной сестры. Я тяжело перенес эту утрату; в такие дни убеждаешься в известной истине, что вместе с родителями уходит часть нас самих, что пока живы родители, дети ощущают себя молодыми.
Через 10 дней после ухода отца в Москве родился мой первый внук, сын Игоря. Я с ним познакомился только через месяц, когда удалось посетить Москву. Кроме всего, он был мне дорог ещё и тем, что является единственным продолжателем фамилии Хляп в своём поколении.
В 1982 году я одержал крупную победу на бытовом фронте. Многолетняя упорная борьба за ликвидацию котельной, которая располагалась под нашей квартирой, перешла в завершающую фазу. На все мои многочисленные обращения во все инстанции, от горсовета до ЦК КПСС и президиума Верховного Совета СССР, приходили сочувственные отписки, а положение не изменялось. В отдельной папке со входящими и исходящими документами накопилось более 200 бумаг. Я терял надежду, потом снова обретал её и с новой силой бросался в бой. После 12 лет переписки наметилось конкретное решение проблемы - надо было подсоединить наш жилой городок к тепловой системе Морского завода, который располагался через дорогу в 50 метрах от нас. Завод категорически возражал, ссылаясь на недостаточную мощность своей теплосети. Всё усложнялось ещё и тем, что это предприятие подчинялось непосредственно своему Министерству в Москве, и не реагировало на просьбы местных властей. Оставалась единственная возможность - воздействие по “партийной линии”, по которой завод замыкался на Феодосийский горком. По этой линии я и нанес решающий удар. С большим трудом, через секретаря парткома завода, раздобыл техническую документацию, изучил её и обнаружил, что необходимая для отопления городка мощность составляет всего 0,6% мощности заводской теплосети, т.е. что директор завода просто блефует. Подал заявление в Феодосийский горком с просьбой о привлечении к партийной ответственности персонально директора завода за введение в заблуждение партийных органов, за ложь. Такой маневр удался, директор вызвал меня, просил забрать заявление и согласился на подсоединение городка. Ещё несколько месяцев ушло на рытье траншей и прокладку двух труб через улицу. И вот, всё совершилось, - котельную демонтировали. Я поставил последнюю точку в этой затяжной истории: собственными руками забетонировал окна ненавистной котельной, лотом раздолбил бетонное покрытие вокруг квартиры, привёз несколько прицепов чернозема и посадил ряды колючего кустарника - маклюры, несколько кустов и деревьев. У окна балкона был посажен куст дикого винограда, который с годами был заменен вьющейся розой. Она  до сих пор радует нас в майские недели своего цветения.


65.
В эти годы появилось больше свободного времени; отпали бесконечные выезды, выходы на кораблях, дежурства, вызовы и так далее. Стало возможно больше думать и размышлять не только о служебных и научных проблемах, но и о чем-то общечеловеческом, о нравственных вопросах.
Много лет подряд выписывал и с интересом читал газеты “Правда”, “Советский флот”, “Литературная газета” и нашу феодосийскую - “Победу”, а также журналы “Наука и жизнь”, “Здоровье”. Ежедневно смотрел телевизионные передачи, прежде всего программы: “Время”, “Кинопанорама”, “В мире животных”, “От всей души”, “Голубой огонёк”, “Кабачок 12 стульев” и другие. Утром, ещё в постели, прослушивал последние известия радиостанций “Би-би-си”, “Голос Америки”, “Свобода”. Сопоставляя все эти источники информации, отсеивая ложное и сомнительное, я по своему разумению воспринимал и оценивал происходящее в мире, доверяя только своему жизненному опыту. Всё это позволяло ощущать пульс современной жизни, дыхание страны, всего человечества; сопереживать и чувствовать себя сопричастным и свидетелем исторических событий. Это придавало жизненную устойчивость, раздвигало рамки своего индивидуального существования и служило основой его полнокровности и полноты. Часто хотелось не довольствоваться только ролью наблюдателя, а высказать своё мнение по злободневным вопросам, тем более, что газеты к этому приглашали. Так возникла многолетняя переписка с газетами, прежде всего с “Литературной газетой”, которая в те года была менее политизирована и более свободна по сравнению с другими изданиями. Вот некоторые вопросы, которые меня интересовали.
1. Большая дискуссия развернулась по вопросу надо ли изменять существовавшее тогда семейно-брачное законодательство. Юристы рьяно доказывали, что всё в нём правильно, хорошо, ничего менять не следует; в крайнем случае, достаточно ещё более ужесточить бракоразводный процесс и семья станет крепче, разводов станет меньше. Меня возмущала такая позиция.
“Можно и вовсе запретить разводы, было такое в истории. Но станет ли от этого семья крепче? Очевидно, чтобы достичь такой цели, надо укреплять основу семьи. Советские люди считают, что такой основой является любовь. Если любви нет, дальнейшее сожительство просто безнравственно. Этому мы учим молодежь и это будет утверждаться в жизни, это веление времени и мораль нового человека. Законы, которые идут наперекор рожденным жизнью взаимоотношениям людей, - плохие законы. Их надо совершенствовать. Надо стремиться к освобождению людей от “грязи бракоразводного процесса”, от прочерков в метрике для внебрачных детей и других прелестей действующих законов.”
2. Обсуждался вопрос о домашнем труде женщин.
“У нас бытует мнение, что труд домашней хозяйки не является престижным, не заслуживает внимания, уважения и никак не может дать удовлетворения кому-либо. Его пренебрежительно считают чем-то архаичным, терпимым, но нежелательным явлением: кухня, печка, посуда, корыто, - всё это позорно. А люди, которые занимаются этим - отсталые, ограниченные. Так ли это? Не обижаем ли мы незаслуженно миллионы наших тружениц? И правильно ли воспитываем своих дочерей, внушая им с детства отвращение к домашнему труду? И не это ли является причиной того, что жизнь всё-таки заставляет молодых жён переоценивать, иногда мучительно, подобные убеждения? Неоспоримо одно: этот труд является необходимым, следовательно, общественно полезным. Без него существование семьи просто невозможно, без него не вырастут дети. Надо всеми способами поднимать значимость и престижность этого труда, облегчать, механизировать и облагораживать его. Неплохо бы учредить “день домохозяйки”, проводить конкурсы на лучшую хозяйку. Да и сам опошлённый термин пора уже заменить в быту на какой-то более благозвучный. В зависимости от своих наклонностей, от жизненных обстоятельств, от своих способностей и убеждений, женщина может трудиться либо в общественной сфере, либо дома. Человек оценивается не по тому где и кем он работает, а как работает. В этом суть.”
3. Ещё в 1973 году обсуждали вопрос о необходимости пересмотра принятой практики фиксации национальности во многих документах, от классного журнала до паспорта.
“Что-то здесь явно не то. Не надо без конца акцентировать внимание на том, что разделяет людей; лучше подчеркивать, что объединяет их. Что случится, если исключить упоминание о национальности во всех документах, включая паспорт? Обходимся же мы без обязательных когда-то граф “социальное происхождение” или “вероисповедание”. Отрицательных последствий не видно, а польза несомненна; рухнет ещё одна, самая непробиваемая искусственная перегородка во взаимоотношениях людей. Искусственная потому, что фактически у нас признанно, узаконено и везде декларируется полное равенство наций. А если это так, какой же смысл имеет официальная принадлежность к определенной национальности? Это нужно только для того, чтобы реанимировать неравенство, оживлять и поддерживать предрассудки и привычки. Ущемляется ли этим национальная гордость и самосознание людей? Для такого предположения нет разумных оснований. Мы ведь не замечаем, что в нашем паспорте нет графы - “советский человек”, но это не мешает глубоко чувствовать это понятие и гордиться своей принадлежностью к могучей семье сроднившихся народов. Возможно, что для решения определенных экономических и демографических задач необходимы данные о национальном составе населения. Но они, как известно, определяются при переписях населения на основе добровольных опросов. Каждый человек имеет право сам определять свою национальную принадлежность, только он один”.
4. Много спорили по вопросу - что такое интересное, в частности, в литературе. Дипломированные искусствоведы утверждали, что “мерилом того, подлинная литература или нет, талантливое или бездарное произведение искусства является то, интересное ли это произведение. Не больше и не меньше”. Другой авторитет утверждал, что “интересное для меня есть новизна, обращенная ко мне”. У меня были другие мнения.
“Чтобы не тратить времени, обратимся к энциклопедии. “Интерес в психологии это отношение личности к предмету как к чему-то непосредственно для него ценному, привлекательному. Из этого следует, что интересное в художественной литературе - это то, что имеет для меня важное значение, ценное, волнующее, привлекательное. Интересное совсем не обязательно должно быть новым. Воспоминания человека по своей сути всегда являются известными, никак не новыми, а они бывают очень интересны. Давно известные книги иногда интересно перечитывать, даже не один раз. С другой стороны, далеко не всё новое является интересным. Таким образом, новизна не есть главное, основное в определении понятия интересного. Автор художественного произведения излагает в нём то, что считает интересным для себя. Читатель воспринимает и выделяет то, что созвучно, интересно ему. Не может быть книги, одинаково интересной всем читателям. Но это не снимает, как часто считают, ответственности писателя за своё слово. Писатель, если он настоящий, должен знать действительность, заботы, чувства, мысли, проблемы многомиллионной читательской аудитории; он должен знать интересы людей и пытаться выразить то, что для них важно и ценно, что помогает им жить по-человечески. И выражать красиво, разумно, привлекательно, пользуясь всем многообразным арсеналом средств литературного мастерства. В своей совокупности это и есть мерило талантливости произведения.”
5. Обсуждался и такой вопрос: что такое успех в жизни, как отличить подлинный успех от мнимого? Я долго размышлял по этому поводу и пришёл к неожиданному для себя заключению.
“Это понятие идёт от театра. Успех артиста - когда его заметила публика, пресса; когда он стал знаменитым и популярным. По этому подобию успех в жизни - это когда ты живёшь на виду у людей, когда замечают тебя, твоё положение, твоё благополучие, когда подражают и завидуют. Пружиной стремления к успеху в жизни является своя высокая самооценка: я лучше всех, талантливее, достойнее, поэтому меня должны замечать и почитать. Если такой успех основан на действительных качествах человека – это подлинный успех, если нет - мнимый, что чаще и бывает. В любом случае здесь присутствует что-то показное, нескромное. Вряд ли порядочному человеку следует стремиться к успеху в жизни. Стремиться надо к разумной и достойной жизни, чтобы она оказалась состоявшейся, не зря прожитой. Ну, а оценят ли справедливо твою жизнь современники, состоится ли успех в жизни, - не так уж важно. Главный судья здесь собственная совесть”.
6. Ещё одна серьезная проблема обсуждалась неоднократно: школьное обучение.
“Поразительно, но в нашей школьной жизни нет ясности не только в способах, методах, программах обучения, но и в самом главном - в основной цели школьного обучения. Именно цель определяет всё остальное - средства, способы, методы и т.д. Принято считать, что основная функция школы - обучение подрастающего поколения; сейчас всё настойчивее утверждают, что не менее важная функция школы - воспитание детей. Итак, - обучение и воспитание, может быть, лучше - воспитание и обучение. Но это функции, а не цель. Воспитывать и обучать можно с разными целями: с целью подготовки к поступлению в высшие учебные заведения; с целью подготовки квалифицированных работников; с целью ознакомления с основами человеческих знаний и т.д. Цель школьного воспитания и обучения не должна быть отдана на откуп учителям и даже министрам. Она должна быть узаконена в чёткой, ясной форме и подлежать неукоснительному исполнению. Лучшие умы педагогической науки уже давно утверждали, что такой целью должна быть подготовка молодых людей к разумной и достойной жизни в реальных условиях современного общества. Исходя из этого, детей надо обучать тому, что им надо знать в практической жизни. И если благополучие человека определяется чаще всего хорошим здоровьем, крепкой семьей, заинтересованной работой, то учить надо тому, как беречь и поддерживать своё здоровье, как строить семью, как уметь хорошо работать. Чтобы успешно воспитывать, надо знать, какие качества следует воспитывать (трудолюбие, порядочность, умение делать не только то, что хочется, но и что нужно, отношение к людям и себе и т.д.); как воспитывать лучше; как оценивать результаты воспитания и т.п. Сколько накопилось сейчас предложений думающих педагогов-новаторов! Не пора ли смелее и решительнее совершенствовать не только детали, но и основы системы воспитания и обучения в школе, решать назревшие и перезревшие проблемы?”
7. Не стеснялся я и покритиковать авторов публикуемых произведений. Например, откликнулся на стихи Б.Ахмадуллиной.
“Не берусь оценивать всё творчество поэтессы; речь идёт о впечатлении от двух новых стихотворений.
Можно понять желание поэтов иногда поиграть словами, просто подурачиться. Но и здесь есть предел, грань, за которыми стих превращается в пустышку, в абракадавру, в голубую муть. Прочтите эти стихи, попытайтесь понять о чём, собственно, идёт речь в стихотворении “Прогулка”. Сделать это весьма затруднительно, даже многократно проштудировав текст. Просто, считает автор, ему не удалось “не упастись от мысли обо всём”. Но вся беда, что мысли то невозможно обнаружить. Разве можно назвать поэтической мыслью фамильярное обращение к Пушкину? Или диалог со столбом? (Кстати, почему он “злей, чем предмет, мертвей, чем существо”? Злостью отличается живое, а не предмет; существо же обычно бывает живым, а не мёртвым.)
О чем это:                «Вот самозванца наглость:
моим надбровным взгорбьем излучён,
со мною же, бубня и запинаясь,
шептаться смел - и позабыл о чем!»
Вот так; действительно, о чём это? Где здесь малейший намек на мысль? В такой же манере написано второе стихотворение; не буду цитировать. При всём старании, не находишь другого определения, как полная бессмыслица. Так и хочется воскликнуть: остановись, человек, одумайся!
Настолько сильно подействовали на меня эти стихи, что я ухватился за “злато-гусиное перо” (выражение поэтессы) и вот что из этого получилось:

«Что-то неясное,
густо-туманное,
в чём-то таинственно
недосказанное,
здесь недодумано,
там – перемудрено,
это поэзия Б.Ахмадуллиной.»

Впрочем, с этим ничего не поделаешь - таково дарование поэтессы. Непонятно другое: зачем, почему “Литературная газета”, наша родная и умная газета, на своих страницах демонстрирует такую продукцию? Неужели были бы опубликованы подобные стихи, если бы под ними не стояла подпись выдающегося человека? Нужны ли подобные произведения для миллионов читателей газеты, не обижаете ли вы их?
Не обижайтесь на резкий тон, это от души. Порадуйте ясным и честным ответом на возникшие не только у меня недоумения. Только честным.”
Писал я не только в “Литературную газету”, но и в “Правду”, “Советский флот” и журнал “Наука и жизнь”. Очень редко, но иногда мои заметки публиковались. Когда шло всенародное обсуждение новой “Брежневской” конституции, мои предложения опубликовали в “Правде”; самое главное - одно из них было учтено в тексте конституции. Я, конечно, понимал, что это произошло не по одному только моему мнению, но всё-таки было приятно. Вся эта публицистическая переписка приносила удовлетворение, укрепляла веру в себя, свою способность мыслить и рождала надежду сотворить что-то большое и серьезное.
Привёл в порядок свои бумаги, записи, заметки, архивы, письма. Купил в Москве югославскую портативную пишущую машинку и отпечатал на ней переписку с Ниной в годы нашей, без преувеличения, настоящей и большой любви. Отправил это произведение сыну Игорю и дочери Элеоноре.
   Многие годы зрело желание узнать всё возможное о корнях своей фамилии, о людях, из которых я произошёл. Это удалось сделать в 1983 году, когда я написал “Фамильную книгу Хляп”. В предисловии книги сказано:
“Очевидно, в каждом человеке в той или степени живёт древнейший родовой фамильный инстинкт. Я это почувствовал и осознал, когда ушёл из жизни отец. Вместе с ним ушла какая-то часть души, оборвался один из основных корней, нарушилась одна из важнейших связей с жизнью. Возникло неодолимое желание осмотреться, познать свою родословную, укрепить связи с живущими родственниками; собрать воедино факты, документы, воспоминания о нашей фамилии. Другими словами - написать фамильную книгу. Убеждён, что фамильная книга - это не только дань уважения своим прародителям и память о тех, кого нельзя забывать. Она нужна для  живущих  поколений, ибо итогом жизни человека на земле является то, что он оставил на ней в делах своих, мыслях, в примере собственной жизни и образе своей неповторимой личности. Фамильная книга ещё более нужна для новых поколений, принимающих эстафету жизни, продолжающих и совершенствующих её. Осознание своих родственных отношений придаёт устойчивость и силу в жизненной борьбе человека.
Задача моя облегчалась целым рядом обстоятельств. Во-первых, в традициях нашей фамилии всегда были поддержание постоянных связей, интерес, доброжелательность и поддержка своих родственников. Это проявлялось в регулярной переписке, частых посещениях и встречах. Во-вторых, мой дядя Айзек Хляп взял на себя труд создания строго документированной родословной нашей фамилии. Она включала имена, фамилии, даты рождения 442 родственников. В-третьих, моя тётя Татьяна Станиславская (Хляп) написала замечательную книгу “Памяти сердцу дорогие” - о живых и не вернувшихся участниках Великой Отечественной войны, а также погибших семьях родственников. В этой книге собраны фронтовые письма, дневники, фотографии и воспоминания о их судьбе. В-четвертых, я сохранил много писем и документов родных и сам был с ними знаком.
Выбор круга родных, о которых упоминается в этой книге, не вызвал затруднений. В каждой родословной есть свой основной “ствол” и его “ветви”. Ствол родословного дерева составляют мои прямые предки и потомки по мужской линии семи поколений. В ветвях указаны их жены, братья и сестры. Книга состоит из двух частей. Первая часть содержит родословную, письма отца, письма матери, письма сестры, переписку с Ниной, фотографии. Во второй части помещены мой дневник, мои стихи, фотографии.
Взглянув внимательно в лица своих родных, я укрепился в убеждении, что у меня есть все основания для глубокого удовлетворения и фамильной гордости. Мы вышли не из знати, не из сословий, живших в конечном счёте за счёт труда других людей. Мы вышли из слоёв, которые своим трудом создавали блага и потому составляют основу человеческого общества. Все мои родственники, без исключения, - труженики, они своим разумом и собственными руками обеспечивали свою жизнь. Каждое поколение оказывалось на уровне своего времени; по крайней мере, не было в его хвосте. Несмотря на неизбежные зигзаги истории, последующие поколения поднимались в своей социальной и человеческой сути на всё более высокие ступеньки. Этим они выполняли своё предназначение, ибо суть кратковременной жизни человека на земле состоит в том, чтобы взять у предшествующих поколений всё полезное, хорошее, человеческое; приумножить, обогатить его и передать своим потомкам”.
С большим трудом отпечатал книгу в четырех экземплярах; нашёл умельца, который переплёл её в красивый переплет. Вручил  на хранение сестре Белочке, сыну Игорю и дочери Элеоноре.
В марте 1984 года отметили мое 60-летие. В части меня поздравили, как это было принято в нашем коллективе, тепло и уважительно: общее собрание, приказ по части, поздравительный адрес. Было сказано много хороших слов и высказано пожеланий. Дома собралась феодосийская родня, из Киева приехала сестра Белочка. Всё было отлично, но я никак не мог себе представить,
Что  мне  шестьдесят.
Нy, хоть убей,не верится,
           что шесть десятков лет,                внутри  мыслишка вертится:
            такого быть не может,нет!


66.               
С большим интересом, энтузиазмом и надеждами воспринял новый курс партии на перестройку, которую возглавил молодой, энергичный и эрудированный руководитель - М.С.Горбачёв. Не зная истинного положения дел, всё-таки по всему чувствовалось, что перемены в нашей жизни неизбежны, что действительно во всех областях какой-то застой, а то и просто загнивание. Свежим ветром веяло от многочисленных речей, выступлений, решений. Суть их я воспринимал как попытку раскрепощения людей, пробуждения интереса миллионов к активной свободной жизни, ко всему человеческому. Другими словами, как решительный поворот к “социализму с человеческим лицом”. Эти идеи я не только приветствовал, но и пытался, в меру своих возможностей, донести до людей, - на политических занятиях в части, выступлениях на партийных и профсоюзных собраниях, в лекциях на предприятиях города, которые читал в обществе “Знание”, в беседах, проводимых в кружке “Кругозор”. Составил обстоятельный перечень прошлых заблуждений и стереотипов мышления, которые необходимо преодолеть, переосмыслить. Писал много писем на эту тему в газеты. Много читал новых книг, которые раньше не были доступны и считались диссидентскими. Среди них - нашумевшую книгу Б.Пастернака “Доктор Живаго”. Хотелось самому разобраться в чём громадный интерес к этому произведению. Прочёл - и разочаровался. Роман мне просто не понравился, ни по мыслям и идеям, ни по композиции и языку, ни по литературным достоинствам. Может быть, это чисто субъективное мнение, но оно тогда появилось. Мне показалось, что только яростная идеологическая борьба двух миров создала ту рекламу, ту волну, на которых это произведение было вознесено до высот Нобелевской премии. Когда всё это стихло, успокоилось, его перестали вспоминать. Такое произошло со многими новинками, в том числе с произведениями Солженицына. Прочёл и произведения Сахарова. Из того, что удалось мне прочесть, а впоследствии и увидеть на телевидении, создалось  впечатление об этом легендарном человеке. Для меня он является образцом стойкости и непоколебимой преданности своим идеям и убеждениям. Нет сомнения в его громадном таланте в области науки и технического творчества. В этом его величие. Что касается его качеств как серьезного экономиста и крупного политика, - здесь много сомнений.
Между тем, работа в части становилась всё менее привлекательной. Общее бедственное положение Военно-Морского Флота непосредственно сказывалось на нашей испытательной работе. Неопределенность общей обстановки, потеря перспектив привели к тому, что поисковые научно-исследовательские темы резко сократились. Остались отдельные испытания, в которых от нас требовались только материальное обеспечение и организация использования выделяемых корабельных и авиационных средств. Впереди ничего обнадеживающего не просматривалось, инициативные предлагаемые работы не финансировались. В этих безрадостных условиях, проработав вольнонаемным ровно 10 лет, я решил завершить трудовую деятельность  и подал заявление об увольнении. Доработал до последнего дня 1989 года. Накануне нового года меня тепло проводили на общем собрании коллектива части. В своём прощальном выступлении я сказал:
“Позвольте, дорогие мои товарищи, прежде всего сердечно поблагодарить вас за внимание и добрые слова в мой адрес. Хочу  поделиться мыслями и чувствами, которые волнуют в этот знаменательный для меня день. Когда отчитываешься перед самым строгим судьей - своей совестью - за свою 40-летнюю работу в нашем коллективе, я испытываю чувство истинного удовлетворения. Всё это длительное время в меру своих сил я пытался делать что-то полезное. Не мало удалось, получилось, но главное - я научился хорошо работать, а ещё важнее - я по-настоящему любил эту работу во всех её видах и формах.Это и неизбежные бесконечные повседневные заботы, воинские дела как в период становления и развития части, так и во время 25-летнего руководства отделом и в последние гражданские 10 лет.Это и вопросы разумной, рациональной организации наших работ, от малых (как лучше измерять), до крупных, в масштабе Радиотехнической Службы Флота.Это и непростые вопросы отношения к людям - подчиненным, начальникам, сослуживцам. Я стремился видеть людей такими, какие они есть, со всеми их достоинствами и слабостями; пытался поддерживать в них всё хорошее и порядочное, что есть в каждом человеке. Это и научная работа, самая, пожалуй, интересная и любимая. Несмотря на известные трудности и бесконечные проблемы, удалось выполнить около 100 научных работ, опубликовать 130 трудов, защитить диссертацию, выступить с 8 докладами на Всесоюзных научных конференциях, внедрить более 200 рацпредложений, в том числе 9 - флотского значения. Меня радует, что все эти труды  не “липовые”, как это иногда бывает, когда авторы творят их не для дела, а для своих прозаических интересов. В каждом из них решался серьезный и нужный вопрос, делались практические выводы, достигались конкретные результаты. И всё это скрупулезно честно, надёжно и достоверно, как это полагается в настоящей науке. Во многих случаях предложены новые подходы, новые пути и методы. Конечно, вся эта работа не проходила просто и гладко, встречала иногда недоверие и сопротивление, особенно со стороны других организаций. Приходилось доказывать, отстаивать, бороться. Но я стремился и это делать честно, потому что верил, что истина пробьется. Так в конце концов и получилось, труды не были напрасными.
Удовлетворение вызывает и то, что тонус моей жизни  сохранился до сего дня: в этом году я ни разу не болел, бегал на Узкий мол не хуже молодых в любую погоду, сделал 10 военно-научных работ (в том числе написал две статьи), оборудовал с немалыми усилиями измерительный комплекс, реализовал 13 рацпредложений.
Вместе с этими хорошими чувствами, я испытываю и менее приятные. Это, прежде всего, естественное грустное чувство расставания с людьми, которые столько лет окружали; с местом работы, где памятен и дорог каждый уголок. Здесь останется часть моей души.
Беспокоит и то положение, в котором находится наш коллектив, перспективы его деятельности. Мать, вырастившая ребенка, если даже и захочет, не может не переживать, не думать о его судьбе. Мне кажется, что курс на свертывание науки в Военно-Морском Флоте - опасный курс, он дорого обойдется. И что мы с вами не всё делаем, что можем, чтобы исправить положение.
Но я по натуре явный оптимист; я верю, что жизнь всё расставит по своим местам. Нельзя и не надо на крутых поворотах жизни или всего общества или отдельного человека впадать в растерянность, уныние и панику. Всё наладится, всё устроится.
Надеюсь и на то, что сумею решить и свои проблемы перехода на новый образ и режим жизни, найти место для приложения сил в наше бурное и очень интересное время.
Желаю всему коллективу и каждому из вас лично успехов в творчестве, в труде. Желаю здоровья, человеческих радостей и благополучия.
Ещё раз благодарю за совместный труд и доброе ко мне отношение.
Хорошего вам Нового года”.



Глава XIV. Пожилые годы.
(1990-2003 г.г.)
67.
Положение моё изменилось, но привычный распорядок дня остался неизменным. Подъем в 7.00, завтрак, дела, обед, отдых, снова дела, ужин; после программы “Время” - отбой. В новой тетради, как и на работе, на левой стороне записывал перечень всех необходимых дел, близких и далёких; на правой - из этого списка - программа на текущий день, обычно 7-8 пунктов. Утром уточнял их, учитывая самочувствие и погоду,  определял последовательность выполнения. Всё это придавало ощущение хозяина своего времени, свободы действий.
Начал подыскивать себе какое-то занятие, место работы. Предлагали руководить городским отделом Всесоюзного общества изобретателей и рационализаторов. Можно было попробовать преподавать в Политехническом техникуме. Но перебрав подобные варианты, осознал и прочувствовал одно: я не хочу снова оказаться привязанным к жёсткому регламенту работы, сидеть на стуле или стоять у доски “от сих до сих”. Самая большая ценность, которую я приобрёл , о чём  мечтал всю жизнь - стать свободным и независимым человеком, делать каждый день только то, что самому кажется нужным и интересным.
   В это время начали появляться новые формы деятельности, которые позволяли совместить творческий труд со свободным режимом работы. В середине 1990 года в Москве я нашёл то, что искал. Это было научное производственно-внедренческое объединение “Новатор”, размещавшееся на Солянке. Познакомился с руководителем объединения - энергичным, эрудированным, зажигающим своими идеями и планами. Прежде всего, пришлась по душе главная цель новой организации - практическое внедрение на производстве новой техники; не разработка, не производство, а практическое внедрение. Специальным решением правительства этому объединению было разрешено создавать ВТК - временые трудовые коллективы. Руководитель ВТК сам подбирал необходимых специалистов, без формальностей, на договорной основе. Они могут проживать в разных городах и работать в других организациях. ВТК заключал договор с “Новатором”, а он - непосредственно с предприятиями. Техническое задание чётко определяло требование к работе, сроки; в договоре указывались сумма всех этапов работы и порядок оплаты. ВТК получал 60% от договорной суммы и сам распределял эти деньги между членами коллектива. Это было детище перестройки, её практическое воплощение. Я был определён представителем этой фирмы в г. Феодосии и руководителем коллектива. С энтузиазмом принялся за новое дело, которое пришлось по душе. Обошёл все крупные предприятия города, познакомился с директорами и главными инженерами. Моя задача была не простой - вникнуть в технические проблемы каждого предприятия, предложить конкретные обоснованные решения по ним и через “Новатор” поставить и смонтировать необходимую новую технику и оборудование. Кроме этого, надо было разработать техническую документацию и обучить людей работе на этой технике. Первые же шаги показали большие трудности выполнения этих задач. Далеко не все руководители предприятий готовы были к  новой форме работы, не доверяли ей; да и внедрение новой техники всегда было связано с громадными усилиями. В новых же непредсказуемых условиях и неопределенности положения в стране, многие считали, что заниматься новой техникой не своевременно. Ко всему оказалось, что некоторые руководители просто не ведали и не интересовались техническими проблемами своего предприятия. В таких случаях приходилось спускаться в цеха, участки и выяснять всё у непосредственных исполнителей, а потом во всё вникать самому. После тщательной проработки этих вопросов, я выявил проблему, одинаково важную и не терпящую отлагательства для своего решения - модернизация гальванического производства и утилизация его вредных отходов. На всех предприятиях это производство оказалось допотопным, устаревшим и кустарным; ядовитые отходы тяжелых металлов просто сбрасывались в городскую канализацию, что категорически запрещалось делать. На некоторых предприятиях были установлены огромные емкости, в которых отходы накапливались и при длительном хранении грозили быть причиной серьезных катастроф. В принципе все руководители предприятий осознавали нетерпимость такого положения и после долгих переговоров согласились на решение перезревшей проблемы. Собрав все исходные данные, я поехал в Москву, нашёл головной Институт по этим вопросам, познакомился с начальником отдела, изложил суть вопроса, пригласил его лично стать членом временого коллектива. В таком варианте стоимость всей работы для предприятий оказалась в десятки раз меньшей, а специалисты получили бы в десятки раз больше, чем они получали на своём штатном месте. Было разработано экономичное и эффективное решение всей проблемы: оборудовать в Феодосии общее для всех заводов предприятие по переработке отходов гальванического производства. Оно могло даже приносить прибыль, так как утилизировало ценные металлы. Вернувшись в Феодосию, окрыленный удачным решением, которое явно было выгодно для всех сторон, я обошёл все заводы с целью подписания окончательного договора. И тут выяснилось, что вопреки своим заверениям, все руководители дружно отказались от своих обещаний подписать договор. Это было для меня шоком; главное, я не мог понять, почему они так сделали. Только после дипломатического общения с начальниками цехов всё выяснилось: узнав, что в работе участвует Московский институт, высший контрольный орган в этой области, что вначале будет проверка фактического положения с отходами, они побоялись ответственности и санкций. Вот так идея, ради которой я работал безвозмездно полгода, изучил новую для меня область, согласовал все вопросы, подобрал людей, была загублена. Пережив это потрясение, я, как всегда при неудачах, не хотел сдаваться и решил бороться до конца. Пошёл на приём к новому мэру города Новицкому и всё ему высказал. Он поддержал мои планы и попытался спасти положение, собрав у себя совещание руководителей предприятий. Я сделал краткий доклад и поставил вопрос ребром: или подписывать договор или вся работа прекращается. Директора много и красиво говорили, жаловались на общую обстановку, хвалили идею, но никто подписать договор не решился. Я сделал резкое заключение, мэр постарался смягчить наш конфликт, посоветовал всем ещё раз подумать, а мне не обижаться. Но для меня всё было решено - к этой теме я не возвращался.
Несмотря на эту неудачу, я продолжал верить в правильность и полезность новой формы трудовой деятельности. Перебрав реальные варианты, снова попытался реализовать её. После длительных и терпеливых переговоров, удалось подписать два договора - с фабрикой игрушек и объединением “Оптика”. На фабрике я разобрался с организацией производственного процесса, определил какие проблемы целесообразно решать в конкретных условиях с помощью компьютера. Их оказалось несколько: учёт материальных ценностей и сырья на складах; расчёт заработной платы; учёт кадров и другие. Нашёл толкового и опытного специалиста - А.И.Кривых, в равной степени компетентного как в программировании, так и в самой технике. Исходя из нужд фабрики, выбрали самый подходящий и самый дешёвый тип компьютера, который надежно обеспечивал решение необходимых задач. Поехал в г. Курск, на завод, который выпускал эти компьютеры, договорился о срочной поставке и обслуживании техники. Работа была доведена до конца, включая обучение операторов, которые впервые в своей жизни познакомились с компьютером. Нечто подобное совершили и на “Оптике”, где уже был, стоявший без дела несколько лет, свой компьютер. Сделали для него программу для целей метрологии. Завершение этих двух работ, трудоёмких, но сугубо творческих, принесло определенное удовлетворение; это был реванш за первую неудачу. Но от новых работ я решительно отказался; тем более, что общий катастрофический спад производства в те тяжёлые годы явно исключал востребованность подобной деятельности.


68.
Продолжал заниматься и общественными делами.
   В обществе “Знание” разработал новые лекции и читал их в организациях и на производствах города. Руководил научно-технической секцией, где рассматривались и обсуждались новые лекции по этой тематике прежде чем разрешалась их читка в аудиториях. Пытался, правда, со скромными результатами, привлечь к этой работе молодых людей.
   Менее интенсивно, но не прекращал переписку с различными газетами. Вместо участия в дискуссиях на общие темы, меня интересовали чисто практические вопросы жизни. Права участников Великой Отечественной войны, их социальное и материальное положение. Почему отопительный сезон начинается по трудно объяснимому правилу - три дня температура воздуха подряд должна быть ниже +8 градусов; для Крыма это означало, что 2-3 месяца нужно сидеть в холоде. Почему в феодосийской газете “Победа” обманывают покупателей, неправильно истолковывая их права. И так далее.
   Более всего труда и времени занимало участие в экологическом движении, которое тогда набирало силу. Вначале было организовано феодосийское отделение “Экология и мир”, руководил которым молодой Борис Григорьевич Рыжов. Я подключился к активной работе. Каждую неделю собирались в полуподвале по улице Кирова, обсуждали злободневные вопросы. Вскоре я ощутил бесполезность этой работы и потерял к ней интерес. Однако, в 1991 году при моей поддержке был избран новый руководитель - Лев Львович Штейнберг. Он мне понравился своей неуёмной энергией, эрудицией, высокой технической подготовкой (инженер-атомщик). После своего избрания на должность президента общества, которое получило самостоятельность и преобразовалось в ассоциацию Феодосийского региона “Экология и мир”, он предложил мне пост вице-президента общества по научно-техническим вопросам. Мы приняли новый устав, зарегистрировали общество в горисполкоме и начали бурную деятельность. Основными её направлениями были:
- Борьба за прекращение строительства Крымской атомной станции в Щёлкино, недалеко от Феодосии. Организовывали пикеты, ездили на конференции учёных, писали обращения и письма во все правительственные организации, вплоть до Организации Объединенных Наций. Борьба эта, в которой участвовали многие тысячи граждан Крыма, а также множество общественных организаций, окончилась победой - строительство прекратили.
- Защита от загрязнения питьевой воды в городе. Предлагалось, как временная мера, восстановить заброшенные родники и ключи. К этой работе были привлечены школьники.
- Утилизация производственных отходов, создание мусороперерабатывающих заводов. Предлагались технические проекты и исполнители.
- Защита крымских заповедников, животного мира, прежде всего, Тихой бухты и Кара-Дага.
- Борьба за перенос феодосийской нефтебазы, загрязняющей море, за пределы нашего региона.
- Защита от загрязнения моря, пляжей, Феодосийского залива. Дело дошло до необходимости запрета купания в нашем курортном городе.
- Борьба с аллергически-опасными растениями, прежде всего, с амброзией. И так далее,
   В работе ассоциации принимали активное участие Иванова Н.А., Наугольный В.И., Бадодин А.В.,3агородников А.А., Ковальчук А.В., Степанова М.Н., Шилина М.С., Шведова Ж.В., Тайманова Л.Г.
   Одновременно с работой в ассоциации, я стал общественным инспектором феодосийского городского комитета по охране природы. Там мне выдали удостоверение общественного инспектора № 1, по которому предоставлялись большие права по контролю и наложению санкций.
   Активная моя деятельность в области экологии длилась около четырех лет. Со временем она становилась всё менее эффективной. Ко всему, начался крен в сторону коммерциализации самой работы общества, а попытки создать финансовую базу неизменно завершались провалом. Я ушёл из общества, но часто вспоминаю эти с энтузиазмом прожитые годы.
Жить на пенсию становилось всё тяжелее, надо было искать что-то дополнительное. В этот период краха экономической системы и всего государственного строя Советского Союза, возникло громадное количество посреднических фирм. Продавали-покупали всё: лес, цемент, автомобили, самолёты и т.д. Я попытался участвовать в этой деятельности, для чего оформился представителем фирмы “Выбор” и международного бизнес-центра “Альфа”. Это была какая-то азартная игра. Надо было добыть информацию о том, кто и что продаёт, кто готов купить, независимо от места жительства. Задача состояла в том, чтобы организовать торговую сделку, согласовать и заключить договор; если это произошло фактически, предусматривалась выплата вознаграждения за посредничество в процентах от суммы договора. Суммы эти были большие, что вызывало ажиотаж у всех участников сделки. Днём и ночью с домашнего телефона звонил в разные города - от Архангельска до Томска. Незнакомые люди заверяли, обещали; то возникали надежды на близкий успех, то всё рушилось и наступало горькое разочарование. Из почти сотни подобных попыток удалось довести до результата только одну - продажу трех автомашин “Волга” из Новокузнецка покупателю в Москве. Для этого дважды ездил в Москву, встречался с покупателем (какая-то полувоенная организация), убеждал, доказывал. Наконец, всё произошло - подписали договор. Я сам присутствовал при выдаче покупателю автомашин и получил моральное удовлетворение от того, что довёл дело до конца. Но только моральное: посредническое вознаграждение, несмотря на клятвенные заверения, мне просто не выслали; особенно горько было это переживать потому, что обманщиком оказался генерал-майор. Затевать судебную тяжбу было бесполезно, да и не было просто сил.
Модным и очень выгодным стала продажа лома цветных металлов. Много лет назад, работая на Карантине, я заприметил морской дюралюминиевый катер. Нашёл владельца этого, давно списанного и всеми позабытого кораблика, получил его согласие на утилизацию. После длительных поисков, нашёл в Москве фирму, которая покупала металлолом на определенных условиях. Задача была сложная: подыскать людей со сварочным оборудованием, разрезать катер на фрагменты размерами не более 1 метра, найти грузовую многотонную автомашину, доставить на ней груз в Донецк и сдать на завод. Вся эта операция проводилась на полулегальных основаниях; кругом запреты - нельзя вывозить из порта, нельзя без пропуска выезжать из Крыма. Всё это приходилось делать самому, включая погрузку, сопровождение и т.д. Взявшись за это дело, я, как обычно, предпринял всё, чтобы довести его до успешного завершения. И чем труднее были новые препятствия, тем энергичнее пытался их преодолеть. Чудо совершилось: отправил две автомашины в Донецк, поехал в Москву и по этим квитанциям получил вознаграждение наличными деньгами. Расплатился с владельцами катера, со своим юридическим лицом. Это была одна из крупных побед в наступивших новых условиях жизни. Я доказал себе, что и в них могу существовать.
   К этому времени в Москве появились многочисленные модные полулегальные банки и общества, куда можно было помещать свой вклад под большие проценты. Несколько поколебавшись, я поверил в возможность улучшить таким способом своё финансовое положение. Разыскал скромный частный банк, который размещался в арендованном у детского садика домике. Познакомился с обходительными работниками, изучил условия договора и рискнул положить все заработанные таким трудом деньги на “алюминиевой операции”. Два раза действительно получил довольно приличные проценты. Когда приехал в очередной раз, двери банка оказались закрытыми, все вывески сняты, никаких признаков жизни. Обида и злость обманутого человека захлестнули меня, но взял себя в руки и решил бороться до конца. С трудом разыскал директора детсада; после тяжёлого разговора, пригрозив привести следователя, узнал новый адрес банка. Переехал он куда-то на окраину Москвы. Добирался туда долго и тяжело, но, к большому удивлению, банк продолжал работать. Встретили меня не так уж вежливо, разъяснили, что вынуждены резко снизить проценты, если они не устраивают, могу получить свой вклад. Я был рад этому и распрощался с ними. Казалось бы, получив такой урок, можно было сделать правильные выводы. Однако, через несколько месяцев позже, насмотревшись телевизионной рекламы, я встал в громадную очередь на Пятницкой; после четырех часов борьбы пробился по льготному (!!!) варианту участников войны в новую ловушку - “Тибет”. Два раза получил проценты, после чего и эта пирамида рухнула; вся сумма вклада пропала. Трудно поверить, но даже после этого, я был наказан украинским “Домом Селенга”. Очевидно, что это какой-то психоз игрока, неуправляемое чувство, которое овладевает человеком помимо его сознания. Хорошо хотя бы то, что я познал в жизни и такие переживания; жалко только, что заплатил за это слишком дорого.


69.
7 июня I991 года мы собрались в семейном кругу и отпраздновали в Коломне 40-летие сына Игоря. Я вручил ему часы “Победа”, которые приобрёл ещё в 1953 году, носил много лет, потом подарил отцу и они прослужили ему ещё 15 лет. На крышке часов было выгравировано: “Фамильные часы Хляп. 1953 г.” Просил сына беречь реликвию и передавать её по наследству сыновьям и внукам. Не удержался от того, чтобы обратиться к стихам и прочёл произведение почитаемого мною поэта Р.Киплинга:

                Если…
О, если ты спокоен, не расстроен,
когда теряют головы вокруг,
и если ты себе остался верен,
когда в тебя не верит лучший друг;
и если ждать умеешь без волненья,
не станешь ложью отвечать на ложь,
не будешь злобен, став для всех мишенью,
но и святым себя не назовешь;
и если ты своей владеешь страстью,
а не тобою властвует она,
и будешь твёрд в удаче и несчастье,
которым, в сущности, одна цена;
и если ты готов к тому, что слово,
твоё в ловушку превращает плут,
и, потерпев крушенье, можешь снова –
без прежних сил - возобновить свой труд;
и если ты способен всё, что стало
тебе привычным выложить на стол,
всё проиграть и всё начать сначала,
не пожалев того, что приобрёл;
и если можешь сердце, нервы, жилы,
так завести, чтобы вперед нестись,
когда с годами изменяют силы,
и только воля говорит: “держись!”;
и если можешь быть в толпе собою,
при короле с народом связь хранить,
и уважая мнение любого,
главы перед молвою не клонить;
и если будешь мерить расстоянье
секундами, пускаясь в дальний бег,
Земля - твое, мой мальчик, достоянье,
и более того, ты - Человек!

   К этому времени мои отношения с сыном стали более доверительными и близкими. Жизнь его складывалась непросто. Первый брак, после рождения дочки Машеньки, распался. Во втором браке у него появились два сына и дочка. Упорство и трудолюбие его давали результаты, а главное - у него был свой стиль жизни, самостоятельность мышления. Правда, его действия не всегда приходились мне по душе, но я не пытался ему что-то советовать или критиковать. После многолетних мучительных усилий, Игорь добился постоянной московской прописки и стал владельцем своей комнаты в коммунальной квартире. Больше всего он интересовался книгами, которыми были уставлены многочисленные полки и стеллажи. Сын был вечно занят бесконечными делами; надо было содержать большую семью, что в те нелёгкие времена требовало громадных усилий. При каждой встрече мы обменивались информацией о своих делах, положении и ближайших планах. Это было то, о чём я мечтал в своих отношениях с взрослыми детьми. При каждой встрече я старался обрадовать внуков подарками, а главное - пообщаться с ними, что доставляло большую радость. Дети росли здоровыми, смышлеными и развитыми.
   Несмотря на все трудности жизни, душа требовала каких-то интеллектуальных творческих занятий, чем я был занят всю свою жизнь. Собрал и привёл в порядок многие тысячи выписок из книг, журналов и газет, которые накопил за все годы чтения. После длительных размышлений, решил написать на этой основе книгу “Секреты человеческого бытия. Коллекция мыслей.“ Это удалось сделать к началу 1994 года.
Книга  стала первоисточником  всех послеующих произведений в этой  области.
   В книге приведены 8300 мыслей, каждая из которых имеет самостоятельный смысл. Упомянуты и частично уточнены 370 понятий, указатель которых приведен в конце книги.80 основных понятий вошли в 15 тематических разделов по отдельным областям  жизни и деятельности человека.
   Работа над книгой заняла много времени, потребовала значительных умственных усилий, но принесла большое удовлетворение. Из дневника:
“Вот уже больше двух лет почти ежедневно тружусь над созданием книги “Секреты человеческого бытия”. Перебрал все до последней своей выписки, тетрадки, конспекты, заметки. Сколько разумных и красивых мыслей! Это же настоящее богатство, действительное богатство, а не ложное, материальное и преходящее. Каждый день, садясь за письменный стол, я отрываюсь от всей  жизненной суеты, будничного и мелкого. На мощных духовных крыльях поднимаюсь в заоблачную высь, куда-то в другой мир, где всё хорошо, светло, понятно, разумно и красиво. Сейчас главное - не утонуть в этом потоке мыслей, а расставить всё по местам, связать  в единое цельное. Если это получится, я смогу себе сказать - ты молодец!”
Понимая, что опубликовать книгу в наше время будет весьма затруднительно, если вообще возможно, я отпечатал её в двух экземплярах. Зять моей сестры Белочки Толя взял на себя нелегкий труд и размножил книгу. Потребовались новые усилия, чтобы сделать  переплет, но зато получил  удовольствие, когда  подарил всем своим родным, детям и внукам.
   В марте 1994 года, по нашей семейной традиции, отпраздновали мой 70-летний юбилей. На нём присутствовала сестра Белочка, приехавшая из Киева, все феодосийские родные. Продемонстрировал свои почетные грамоты, приветственные приказы, поздравления с праздниками Победы, адреса. Немного позже, осознав случившееся, написал стихотворение.
Вот она - крутая дата:

семь десятков позади.
Рвутся мысли вдаль куда-то,
что там светит впереди?

Неужели всё прошло
и душа, как костер, угасает?
Неужели всё ушло
и мелодия жизни стихает?

Нет, годы, - не пугайте,
нет, время, - не тревожь,   околдовать и не пытайтесь,
      врешь, старость, - не возьмешь!


70.
   Прошло несколько лет; эйфория перестройки увяла. Возникла атмосфера неуверенности, “потери курса”, как говорят моряки. В таких случаях корабельными уставами предписывается: остановиться, бросить якорь и осмотреться. Для меня это означало одно - попытаться переосмыслить свои убеждения, ответить на возникшие мучительные вопросы. Правда, в своей научной работе я уже давно привык к постоянным сомнениям, критическим подходам и решительному отказу от уже привычных представлений, если они противоречат фактам. Самое главное - добраться до истины, какой бы она ни была - удобной, желанной, выгодной или нет. Так приходилось делать не один раз; я это делал без колебаний и всё начинал снова. Всё дело в том, что то касалось отдельных научных вопросов или проблем, а теперь речь шла о всём мировоззрении, выработанном многими десятилетиями. Потребовалась напряженнейшая работа мысли, ознакомление с ранее недоступными источниками, идеями и мнениями, фактами и доводами, чтобы прийти к чему-то целостному. Прежде всего, надо было ответить на самые важные вопросы, которые поставила жизнь.
Вопрос I. Какое было построено общество, в котором мы жили много десятилетий?
1. Социализм, построенный в нашей стране за годы советской власти, в действительности оказался не научно обоснованным и не естественным результатом исторического процесса, не “столбовой дорогой человечества”, как это декларировалось. Он был далёк от “истинного” социализма, каким его представляли себе теоретики. Скорее это был уникальный эксперимент в жизни России, который повлиял на историю всего человечества. Суть и смысл этого события ещё предстоит понять и осмыслить, но главное уже становится ясным. Условно, чтобы отличать это явление от других, можно называть его большевистским социализмом, так как он создавался по разумению и под руководством той части социал-демократии России, которая в самом начале 20 века назвала себя большевиками и олицетворялась В.И.Лениным, а позднее - И.В.Сталиным.
2. Чтобы понять сущность большевистского социализма, логично было бы сравнивать его с “истинным” социализмом. Однако, даже теоретически основы такого общественного устройства и, прежде всего, его экономики никогда и никем не были разработаны. Социализм в философии существовал в форме социалистической идеи, направления научной мысли, а не как практической системы общественного устройства, которую можно было бы построить. Ни одно государство мира такого устройства не создавало до 1917 года. Таким образом, сравнивать большевистский социализм с “настоящим” социализмом не представляется вообще возможным. Остаётся попытаться понять его суть сравнением с современными общественными образованьями, которые возникли на основе рыночных отношений и доказали свою жизнеспособность. Условно их можно называть цивилизованными общественными устройствами или обществами.
3. Чаще всего, при анализе и сравнении общественных систем их коренные различия сводят к отличиям форм собственности. В действительности, они указывают лишь на то, кому принадлежит собственность и только. Остаются в тени факторы, многие из которых существенно определяют облик экономики - кто распоряжается произведенным продуктом, какую часть прибыли государство изымает в виде налогов, каким образом происходит обмен товарами и их распределение, и т.д. При большевистском социализме основная задача в области экономики, которая, кстати, была успешно решена, состояла в переходе на единственную форму собственности - государственную. В первые годы революции была предпринята попытка обобществления даже личной собственности путём создания коммун. Частная собственность была полностью ликвидирована, её возрождение в любых формах считалось подрывом существующего строя, главным злом общества. Государственной собственности было присвоено название общенародной. Фактически же была построена экономическая система государственного капитализма, как это признавал Ленин. Распоряжался всем произведенным в стране мощный госаппарат безраздельно властвовавшей партийно-государственной номенклатуры. Производство, обмен, распределение, строительство, цены, финансы - всё было жёстко централизовано до предела, иногда абсурдного.
  В цивилизованных обществах имеют право на существование любые формы собственности. Вce они поставлены в равные экономические условия и в конкурентной борьбе выживают те из них, которые оказываются наиболее эффективными, т.е. обеспечивают большую производительность труда, меньшие затраты труда, сырья и энергии. Очевидно, что для нашей страны, с её просторами и многообразием природных условий и уровней развития регионов, подобный подход оказался бы наиболее результативным.
4. При сравнении различных общественных систем, важнейшие различия заключены в методах государственного управления, в главных функциях государства, его целях и задачах. Большевистский социализм основным назначением государства считал управление обществом во всех без исключения областях его жизнедеятельности; государство - это орган диктатуры пролетариата, позднее - трудящихся. Фактически это был мощный инструмент, исполнявший волю партгосноменклатуры. Для большевистского социализма отдельный человек является только материалом, “винтиком”. Он должен беспрекословно служить государству, его интересам и нуждам.
   В цивилизованном обществе основной целью государства является служение не одному классу или слою, тем более, не диктатору, а всему обществу, всем без исключения людям, их личному благополучию, свободе, независимости, защите от внешних врагов и внутренних антиобщественных элементов, преступников. Задача государства - обеспечить реальное правление народом волею самого народа и для народа.
5. При большевистском социализме была найдена и реализована идея принципиально новых органов власти - советов. Они обладали всей полнотой власти, сконцентрированной в одних руках. Считалось, что в таком виде советы являются идеальными органами диктатуры пролетариата. На практике, советы превратились в удобную ширму абсолютного всевластия правящей партгоссистемы.
   В цивилизованных обществах, после столетий проверок и совершенствования, осуществлено разделение власти на три независимые ветви: законодательную, исполнительную и правовую. Опыт всех стран подтвердил опасность концентрации власти в одних руках, что неизбежно ведёт к авторитаризму или диктатуре. Органом законодательной власти является парламент, избираемый всем народом и представляющий все слои населения. Деятельность парламента опирается на партийные и общественные организации, которые выражают и отстаивают интересы классов, слоев по социальным, региональным, возрастным, национальным, половым, религиозным и другим признакам. Эти интересы обычно бывают разными, а порой и противоположными. Поэтому регулировать их можно только путём выработки согласованных решений на основе справедливого компромисса.
6. Основой большевистского социализма была однопартийная система, абсолютное запрещение других партий. Декларировалось, что партия выражает интересы рабочих и крестьян, а позднее - всех трудящихся. Очевидно, что это невозможно осуществить, так как интересы разных классов и слоёв неизбежно отличаются. Внутрипартийная демократия фактически была отменена; все решения по руководству страной принимало Политбюро при формальном одобрении Центрального Комитета партии. При этом, ответственность за последствия этих решений ни на кого не возлагалась. Миллионы членов партии были превращены в послушных исполнителей любых решений руководства, независимо от их целесообразности и здравого смысла.
В цивилизованных обществах существуют многопартийные системы. Назначение партий - объединение отдельных групп, слоев общества, выражение и отстаивание их интересов. В этих условиях партии представляют неотъемлемую часть парламентской системы, её опору. Они придают обществу стабильность, удерживают массы людей от анархии.
7. В условиях большевистского социализма роль профсоюзов была сведена к воспитанию трудящихся “в духе социализма; это была “школа коммунизма”, всецело подчиненная партии.
   В цивилизованных обществах профсоюзы являются мощными, самостоятельными объединениями работающих людей по их профессиям. Основная их задача - отстаивание всеми возможными средствами и формами интересов своих членов.
8. При большевистском социализме правоохранительная система была сведена к жёстокому карательному органу насилия, предназначенному обеспечивать беспрекословное выполнение всех указаний и распоряжений стоящих у власти органов и руководителей. При этом нарушались все элементарные права граждан, использовались незаконные методы, несправедливое судопроизводство.
   В цивилизованных обществах основным назначением права является выработка и реализация в практической жизни общества норм справедливых отношений людей; поддержание разумного равновесия интересов личной свободы и  блага общества. Государства, основанные на таком праве, называют правовыми.
9. При большевистском социализме была решительно отвергнута общечеловеческая мораль, разрушены религиозные формы морали. Провозглашалась мораль классовая, пролетарская, которая сводилась к принципу - “нравственно всё то, что на пользу коммунизму”. На практике это означало - нравственно всё, чему учит партия в своих идеологических установках.
   В цивилизованном обществе мораль служит основой всех форм отношений людей. Моральные понятия, принципы, ценности и ориентиры накапливались тысячелетиями жизни разных народов. Сейчас происходит формирование единой общечеловеческой морали, субъектом которой является свободный и равноправный человек, индивид, личность.
10. В условиях большевистского социализма насилие органически и неизбежно пронизывало все стороны жизни людей. Вce революционные преобразования - уничтожение частной собственности, ликвидация классов и слоёв; коллективизация, индустриализация; само положение государства как единственного работодателя, на которого работают все, - всё это невозможно было осуществлять и поддерживать без страха и насилия.
   В цивилизованных странах насилие, как средство решения государственных и общественных проблем, поставлено вне закона. Насилие осталось лишь как неизбежный в крайнем случае способ сдерживания антиобщественных элементов, преступников и анархических действий, опасных для существования общества.
11. В самом общем виде отличие большевистского социализма от цивилизованного общества сводится к принципиально различным отношениям человека и общества, “я” и “мы”. Большевистский социализм основан на полном подчинении интересов индивида интересам государства; явного преобладания общего над частным; коллективного над индивидуальным; управляемого над самодеятельным. Это по сути общество современных рабов.
   Цивилизованные общества возникли на идеях преобладающей ценности личности, индивида, его жизни и свободы; личной выгоды, личной заинтересованности и признании справедливости и естественности эгоистических интересов каждого человека. В современных условиях общество стремится находить и поддерживать разумный баланс интересов “я” и “мы”.
Вопрос II. В чём причины краха большевистского социализма?
1. Большевистский социализм, после многих лет существования, рухнул не под ударами внешних вражеских сил. Страна выстояла в прямом вооруженном столкновении во 2-ой мировой войне. Правда, против неё воевал не весь капиталистический мир, а его передовой отряд - фашизм; так, к счастью, сложилась история. Не удалось покорить страну и экономической блокадой, даже  когда она проиграла в историческом соревнования двух экономических систем. Большевистский социализм был обречён на гибель своими внутренними глубокими причинами. Из них решающую роль играли две: несостоятельность своих основополагающих принципов и идей, на которых пытались построить новое общество; стратегические ошибки, допущенные в руководстве страной.
2. Теоретической основы (политической и экономическрй) построения социалистической системы общества никогда не существовало. Задолго до К.Маркса в философии возникла и разрабатывалась социалистическая идея, перекликавшаяся с религиозными верованиями и мечтами людей о том, что человечество когда-то придёт к “светлому будущему”, к “царству божьему на земле”. Все люди станут честными, добрыми, умными; общество будет построено на правильных, гуманистических основах; люди станут братьями и т.д. Эта мечта, как далёкая перспектива, оказывала и оказывает положительное воздействие на ход нравственного развития человечества. Что касается практического решения этого вопроса, то его просто не существовало. К.Маркс, как он неоднократно подчёркивал, не занимался “конструированием будущего и провозглашением раз навсегда готовых решений для всех грядущих времен”. Он не ставил себе задачу и не занимался разработкой основ социализма. Русские большевики восприняли социалистическую идею не в совокупности её многовекового смысла, а из рук К.Маркса как руководство к действию по решению основной задачи - взятию власти.
3. Сама идея “построения” какого-либо общественного или государственного устройства на основе умозрительных представлений и идей даже гениальных мыслителей является заведомо несостоятельной, особенно если это предлагается сделать на принципиально новых основах. Общество развивается по своим естественным закономерностям; жизнь общества движется вперед совокупными усилиями массы своих граждан. Необходимо непрерывное приспособление всех сторон жизни общества к возникающим новым условиям; это и есть эволюционный процесс, который является основным и определяющим. Изменять устройство общества путём ломки его основ - безумие. Если это необходимо, основы надо осторожно и бережно реформировать. Для возникновения в реальной жизни социалистических отношений людей, общество должно прежде всего достигнуть такого уровня развития производительных сил, который обеспечил бы всех без исключения людей всем необходимым для их благоденствия с учётом их индивидуальных потребностей. Но создание только экономических условий совершенно недостаточно. Надо решить ещё более сложную задачу - неизмеримо высоко поднять нравственный уровень всех граждан. Чтобы жить в таких условиях, люди должны быть способны к самоограничению, добровольному отказу от произведенных ими благ на пользу другим людям. Они без принуждения, добровольно и честно должны считать свои интересы равными интересам других людей и всего общества; привыкнуть самостоятельно противостоять потребительству, власти денег, своим порокам; они должны стремиться к высоким духовным и нравственным ценностям и идеалам и т.д. Вот почему построение большевистского социализма в отсталой стране было по своей сути делом безнадёжным. Это была обреченная на неудачу попытка “внедрить” социалистическую идею путем насилия.
4. Идеологической основой построения большевистского социализма было марксистское учение. В центр внимания марксизм-ленинизм всегда помещал и нравственно приподнимал, возвеличивал понятия и принципы, которые фиксируют, акцентируют прерывность исторического процесса человечества - скачки, социальные взрывы, конфликты и т.д. Локомотивом истории считались социальные революции, непримиримая антагонистическая борьба общественных сил была объявлена главной движущей силой истории; насилие одного класса над другим - неизбежной необходимостью диктатуры господствующего класса и необходимостью борьбы “до победного конца и т.д. Вся предшествующая будущему коммунизму история человечества была объявлена предысторией, в которой естественны такая классовая жестокость и такие жертвы; только при коммунизме, в “подлинной истории”, воцарится мир и единство людей и народов. Это и будет, согласно К.Марксу, “царство свободы” взамен прежнего “царства необходимости”. Чем всё это окончилось известно: “сверкающие высоты” не были достигнуты, а по дороге к ним остались миллионы жертв и искалеченные судьбы целых народов.
5. Несостоятельность идеи построения большевистского социализма и его идеологических основ дополнялись множеством стратегических ошибок, просчётов и извращений, допущенных руководителями страны на разных этапах.
Большевики взяли власть в стране не имея обоснованной экономической программы и политической стратегии построения нового общества. Они сначала делали, а потом пытались осознать (и то не всегда), что надо было делать. Корни драмы советской истории заключались даже не во взятии власти в 1917 году, а в характере использования этой власти, неумении разумно ею распоряжаться. Вместо того, чтобы сразу после революции приступить к созданию предпосылок цивилизованности, решать задачи буржуазной революции, о чём неоднократно провозглашал В.И.Ленин, был выбран путь преждевременного, неуместного и гибельного “введения коммунизма” военным путем. Жизнь показала полную несостоятельность такого подхода, что был вынужден признать вождь государства. Мало этого, только через 5 лет после взятия власти В.И.Ленин пытался переосмыслить саму суть социализма, его смысл, его экономические основы, предложив, уже будучи больным человеком, новую экономическую политику (НЭП). К этому времени окончательно погасла призрачная надежда на мировую, прежде всего европейскую, революцию, что служило одним из важных доводов необходимости взятия власти в 1917 году.
И.В.Сталин сознательно ревизовал и отказался от идеи НЭПа, в угоду честолюбию устремился к ускоренному построению казарменного социализма. Демократический потенциал, который в какой-то степени пытался реализовать В.И.Ленин, не был сохранён после его смерти. Вcё шло в сторону единоличной диктатуры, к культу личности.
Одной из стратегических ошибок было раскулачивание крестьянства. Это подорвало и без того слабую экономику страны, послужило мощным катализатором насилия, несправедливости и моральной деградации всего общества.
   Огромный вред нанесла фанатичная идея мировой революции. В ней были заложены сразу две утопические идеи: подчинить весь мир одному руководству и сделать этот мир большевистско-социалистическим. Такая политика привела к крайней милитаризации всего общества, колоссальным затратам, впоследствии - к непосильной гонке вооружений. Позднее принимались и множество других необоснованных и разорительных решений, например, выполнение пятилеток в укороченные сроки; гигантомания при индустриализации страны; поднятие целины, строительство БАМа, “внедрение” кукурузы, поворот северных рек и т.д. Всё шло по принципу - впереди идеи, а затем люди. Это противоречило благородным идеям социалистическим, согласно которым впереди должны быть люди, их нужды, их жизни, а уже затем -идеи.
Вопрос III. Как относиться ко всему происшедшему?
Очевидно, что волна критики прошлого, возмущения происшедшим, спекуляций на неправильно толкуемых фактах, аналогиях, совпадениях и просто домыслах; мода на низкопробное третирование прошлого, ностальгия по нему - всё это в конце концов успокоится. В истории и памяти людей останутся десятилетия существования в условиях большевистского социализма, которые ни зачеркнуть, ни забыть невозможно. Надо только пытаться правильно их понять, чтобы двигаться дальше.
По своей экономической сути это был эксперимент по модернизации отсталой и малокультурной страны, т.е. крайне жестокий, варварский способ решения жизненно важной задачи - первоначального накопления капитала и индустриализации, прикрываемый марксистко-ленинской фразеологией и выдаваемый за теорию и практику строительства социализма. Эта тяжелейшая задача неоправданно высокой ценой жизни и страданий миллионов людей была выполнена.
В нашем прошлом нельзя не видеть работу народную - подвиг масс людей, подвиг самопожертвования и самоотверженности как в условиях мирного времени, так и в годы Великой Отечественной и других войн и конфликтов. Этим нельзя оправдывать существование жестокой системы, но надо гордиться подвигом народа, совершённым в таких условиях. Что касается роли и поведения каждого из нас в этот период, то надо воздать должное в соответствии с фактическим участием в этом историческом процессе. Нельзя ставить на одну доску и тех, кто строил и кто арестовывал; кто даже в тюрьме творил и кто доносил; кто работал для общего дела и кто - для пайка или карьеры, для начальства; кто оставался человеком в самых нечеловеческих условиях и кто оправдывал своё превращение в подлеца и негодяя. Вcё полезное, достойное, что было совершено и накоплено в жизни людей того периода, должно быть осмыслено, сохранено и использовано на благо людей. Разве можно отрицать, что были святые люди, для которых служение Родине действительно стало смыслом их жизни. Миллионы коммунистов, рядовых тружеников искренно и беззаветно трудились, глубоко и свято веруя в счастливое будущее людей. Много слов было сказано об общенародном покаянии, но каятся надо не всем, а тем, кто чувствует свою вину за фактически совершенные лично им преступления. Остальные должны не каяться, а мужественно переосмыслить события жизни на основе фактов; попытаться вникнуть в суть ранее привычных понятий, убеждений и стереотипов мышления. И после этого - правдиво рассказать своим детям и внукам о том, что пришлось пережить этому поколению, как всё это было в действительности.
   Вопрос IV. Что будет дальше?
К 1984 году высшее руководство партией и страной начало осознавать, с большим опозданием, необходимость и неизбежность существенных реформ.
Большевистский социализм исчерпал свои возможности, прежде всего в области экономики. Появилась надежда, даже уверенность, что всё можно поправить, не нарушая основ социалистического общества. Была провозглашена перестройка и гласность. Надежды на неё не сбылись; процесс либерализации превратился в неконтролируемый крах всей системы. Стало ясно, что предстоит пересмотреть сами основы всей жизни. Стихийность такого перехода неизбежно связана с катаклизмами, неустойчивостью, потерями, ошибками, случайностями, - всё это “украшает” нашу жизнь до сего времени. Сейчас пытаются найти, изобрести какую-то новую концепцию будущего. Пора уже понять, что не надо выдумывать новые глобальные цели развития общества. Естественная всеобщая цель давно известна и останется навсегда. Это - непрерывное улучшение жизни людей и совершенствование их отношений. Процесс этот бесконечен и неисчерпаем; нужны не всеобщие цели, не цели эпох, этапов, фаз. Нужны прежде всего идеи, идеалы, без которых нельзя упорядочить хаотическое движение масс людей. Нужны ориентиры, духовные и нравственные ценности, механизмы посвящения в них всех граждан. Нужны разумные решения конкретных задач в управлении страной и подъеме экономики. Форма общественного устройства сама определится и будет такой, какой сформирует её реальная жизнь в наших конкретных условиях. Опыт человечества, многовековая история большинства развитых стран выявили и проверили на практике идеалы и принципы устройства такого общества, которое наиболее соответствует современному уровню материального положения и нравственного состояния человечества. Его можно условно назвать цивилизованным гражданским обществом. Это общество основано на демократическом общественном устройстве и правовом государстве. Основные черты такого общества отмечены выше, при его сравнении с большевистским социализмом (вопрос I).
Несмотря на огромные трудности, зигзаги, потери и разочарования, мы должны и движемся в этом направлении. Наш народ много испытал в своей непростой истории; преодолеет он и нынешний кризис и займёт, наконец, достойное место в грядущем новом мире.


71.
Уяснив для себя глобальные вопросы своего миропонимания, я несколько успокоился и приобрёл привычную устойчивость и цельность своих убеждений.  Это заняло не один год моего пожилого периода. Только после этого можно было спуститься с небес к своим земным личностным делам. Как мне жить в этом новом мире? Что я могу и что должен делать? Как прожить этот период своей жизни? Как обеспечить материальную основу своей семьи? Чем можно помочь своим детям, внукам, родным? Как продлить творческую активность, над какими проблемами стоит трудиться? Такие и подобные вопросы встали передо мной, хотя, казалось бы, в эти свои годы человеку многое уже становится ясным и понятным.
Летом 1994 года из Киева приехали погостить сестра Белочка с внуком Олежкой, а потом к ним присоединились его родители - Елена и Анатолий. Вечером мы купались в море, сидели на берегу и делились новостями своей жизни. Общение с родными и близкими людьми волновало и радовало меня.
В декабре этого же года в Коломне отметили вместе с сыном Игорем и дочерью Элеонорой 70-летие Нины. Сейчас, оглядываясь на всё происшедшее сквозь многие десятилетия, я не испытываю к ней каких-либо отрицательных эмоций; всё давным-давно успокоилось. Большое чувство, которое владело мною, угасло естественным образом; осталась искренняя’ благодарность за те незабываемые годы, за глубокие и высокие переживания; за всё хорошее, что у нас было, а было его много; за то, что она мать моих детей и что дети выросли хорошими людьми. Много десятков лет и до сего времени Нина работает хирургом-онкологом; работает ответственно и самоотверженно, не щадя себя; её знают и благодарят многие люда. Нет никаких сомнений, что её жизнь, по большому счету, состоялась, что она жила и живёт достойно. Всё это было высказано юбиляру за семейным столом.

              ***
Не переставал работать по благоустройству своей квартиры. Жилье требует постоянного внимания, работа по его совершенствованию бесконечна. Главное, - чтобы она была по душе и приносила удовлетворение. Вместе с Раечкой, трудились над озеленением нашего двора. Высадили тополя, сафору, акацию, декоративные кусты. Много лет приходилось охранять и оберегать эти посадки от вытаптывания их детьми, которые играли под нашими окнами в футбол; выслушивать обидные упрёки их родителей и соседей. Но каждую осень мы упорно заменяли поврежденные посадки, они росли и крепли. Со временем, наши противники изменили своё мнение и даже сами начали сажать зелень у себя под окнами.
Внутри квартиры работы не прекращались каждый год и проводились только собственными руками, иногда долго вынашивались. Пол во всех комнатах был покрыт сначала электрокартоном, потом линолеумом, затем оргалитом. Многократно полы красили, заменяли обои, красили окна и двери. Переделали батареи отопления, которые почему-то не были установлены под подоконниками, а выступали на стенках. В ванной и туалете облицевал пол и стены керамической плиткой, которую пришлось везти из Москвы. У нас часто отключали воду, пришлось сконструировать и установить под потолком туалета накопительный бак. Несколько раз совершенствовал его, пока не превратил в электроколонку. Года три назад всё это было заменено импортным электронагревателем воды, что окончательно решило проблему нашего снабжения горячей водой. Несколько раз переоборудовал лоджию, в результате чего она превратилась в дополнительную комнату, которой мы пользуемся круглый год. Много сил было затрачено для приобретения мебели, которая была тогда большим “дефицитом”. В Феодосии её не было; пришлось в Москве организовать целую операцию. Там я выбрал подходящий для нашей квартиры комплект польской мебели. У одной москвички пришлось купить очередь для приобретения мебели (эту очередь выстаивали по году и более и только граждане с постоянной московской пропиской). Наступил счастливый день, мебель доставлена на квартиру москвички (по иному не разрешалось). После этого её снова спустили во двор, отвезли на Курский вокзал и здесь я узнал, что отправлять мебель из Москвы, да ещё не москвичам, строго запрещалось. Только после длительных переговоров мне, как участнику войны, в порядке исключения дали разрешение. Мебель эта до сих пор украшает наше жилье. Таким же образом через пару лет доставил я из Москвы набор кухоной мебели. Она много лет добросовестно служила нам и только недавно была заменена новой. Один ковёр я получил по трехлетней очереди в своей части, а второй привёз из столицы. Первый черно-белый телевизор “Электрон” я приобрёл по знакомству во Львове. После демобилизации, получив выходное пособие, в Москве, тоже с трудом, купил цветной телевизор “Восход” с новым тогда сенсорным переключателем каналов. С годами я его освоил и довольно часто ремонтировал. Только несколько лет назад приобрёл импортный телевизор. Неоднократно меняли люстры, занавеси на окнах. Наверное именно потому, что вс ё это доставалось с такими трудами, наша квартира, весьма скромная, так дорога мне; это моё родное гнездо.
   Года два трудился над написанием новой книги “Что есть что. Основные понятия человеческого бытия.” После нескольких попыток издать книгу, пришёл к убеждению, что нужно попробовать изготовить микротираж, а там видно будет. Нашёл в городе частного издателя, договорились на 80 экземпляров. Три месяца ушло на изготовление оригинал-макета. В процессе этой трудоёмкой работы я выполнял обязанности редактора, корректора, художественного оформителя и т.д. Подобрал шрифт, фотографии, форму обложки. Когда всё было готово, мой издатель отказался размножать и переплетать книгу. Пришлось забрать дискеты с набором книги и искать нового исполнителя; сделать это удалось после долгих хлопот. Наконец, всё получилось. Раздал книгу своим детям, сестре, близким и друзьям.


72.
В это же время продолжал часто, по 5-6 раз в году, навещать Москву и иногда и другие города. В своей жизни я много ездил, - в поездах, электричках, автобусах, автомашинах; летал на самолётах, плавал на кораблях. Как-то на досуге прикинул, сколько же километров наездил; оказалась весьма внушительная величина, близкая к 40 оборотам вокруг земного шара. За это время прожил на колесах почти четыре года, посетил около 140 городов и населенных пунктов, соприкасался во время этих поездок с тысячами незнакомых людей. Поездки всегда связаны с затруднениями, волнениями, неудобствами и напряжением сил. Вместе с тем, они неизменно создают особое состояние души. Все заботы, повседневные тревоги остаются где-то дома. Повышается острота восприятия всего окружающего, возникает интерес ко всему происходящему, которое непрерывно и быстро, как в кино, изменяется. Новые места, свежие впечатления, давно забытые воспоминания, необычные ассоциации. Наблюдаешь жизнь людей в непосредственной близости в одном купе, в одном поезде или вокзале. В голову приходят новые мысли, легко рождаются стихи. Часто встречаешь и вступаешь в разговоры с интересными спутниками. В этих условиях люди свободны, абсолютно независимы и поэтому общаются легко и искренно. Разговоры идут на все темы - политические события, воспоминания жизни, бытовые коллизии, даже что-то интимное, о чём обычно ни с кем не делятся. Иногда за поездку становятся близкими людьми и обмениваются адресами. Поездки - это часть моей жизни, очень красочная и интересная. Каждая такая дорожная встреча оставила множество воспоминаний о тех удивительных минутах, о моих впечатлениях и настроениях того времени, о людях, с которыми соприкасался и общался. С годами всё это тускнеет и забывается; в памяти остается лишь, как говорят, “сухой остаток” рассуждений, мнений и доводов, которые поколебали или дополнили мои представления о мире. Припомню некоторые из них.
1. Однажды в купэ мы проговорили почти всю дорогу с очень интересным попутчиком. Седой, интеллигентный, немного насмешливый, он показался мне настоящим энциклопедистом; с ним легко было разговаривать на любые темы. После этой встречи, я записал в дневнике:
“В поезде разговаривал и спорил на темы чувств человека, сущности любви. Надо во всём этом разобраться как следует, потому что в жизни вопросы эти не менее важны, чем мышление, логика, политика.”
Удалось это сделать гораздо позже, когда занялся написанием книг.
Совершенно ясно, что существуют два разные по своей сути чувства -половое влечение и половая любовь, которые очень часто смешивают и путают и, ко всему, именуют одним словом - любовь.
Половое влечение выражает одну из основных потребностей всех живых организмов, в том числе человека, - потребность размножения. Чувство это избирательно, т.е. человека особенно сильно влеч ёт к себе не любой представитель противоположного пола, а конкретный, наиболее желанный. Почему это так происходит, по каким признакам, по каким причинам - эту загадку люди не разгадали до сих пор. Естественное удовлетворение половой потребности происходит при физическом общении двух существ разного пола. Так устроена природа. Физиология мужчин и женщин различна, что неизбежно обуславливает разные чувства и переживания при их близости. У мужчин половое чувство должно быть таким сильным, чтобы возможно было преодолевать значительные психологические барьеры, не теряя своих желаний, без которых мужчина не может выполнить свои функции. Женщина же может участвовать в половом акте не только не имея желания, но и вопреки своим чувствам и воле. На этой основе существует проституция, при которой женщина удовлетворяет половое влечение мужчины за вознаграждение, за плату. Это может происходить также путём насилия, страха и ряда других причин. Наивысшее наслаждение люди получают, когда имеет место взаимное искреннее влечение и желание.
Кроме естественного удовлетворения посредством общения людей разного пола, существуют различные способы совершить это путём разнообразных манипуляций, отклонений и извращений, таких как онанизм (самим с собой), различные имитирующие предметы (куклы), мужеложество (гомосексуализм), скотоложество (с животными) и так далее. В наше вседозволенное и разнузданное время всё это приобретает абсурдные формы. Дело дошло до того, что эти противоестественные и противные человеческому духу явления признаются чуть ли не правами человека. В некоторых странах бурно расцветает гомосексуализм, он регистрируется как равноправная форма брака. Осталось добиться того же для другиз извращений, например, регистрации брака с животными, овцами или ослами. Воистину, нет предела человеческой глупости!
Что касается проституции, то до сего времени человечество бьется над проблемой целесообразности её легализации. Вполне очевидно, что для этого, прежде всего, надо решить основополагающий вопрос: является ли проституция преступлением, т.е. действием, вредным и недопустимым для человеческого общества или нет? Если это преступление - с ним надо бороться, его нельзя легализовать. Ссылки на то, что проституция существует вечно и бороться с ней бесполезно явно несостоятельны, так как существуют не менее древние и неистребимые преступления, как, например, воровство. Тогда следует, что и его следует легализовать. Отождествлять проституцию с одной из форм обслуживания людей, приравнивать её к профессии, - всё это не имеет никакого основания, а служит лишь оправданием. Если общество разрешает и поощряет в легальных формах торговлю телом человека, попирающую сами нравственные основы сожительства людей, вряд ли можно признать его цивилизованным. Эту истину невозможно опровергнуть.
Половое влечение у человека, как и все другие его  чувства, имеет свою форму, оно очеловечилось. Мало этого, на его основе возникло новое явление, присущее только человеку и отличающее его от всех животных, - человеческая любовь, самое яркое и прекрасное человеческое чувство. В самом общем виде способность любить что-то или кого-то выражается в необычном отношении к предмету любви, который становится важным, нужным, желанным и доставляет любящему удовольствие и наслаждение. Предметом любви может быть всё, что окружает человека: различные вещи – автомобиль, одежда, мебель; свой дом, город, лес, море, вся природа; растения, цветы, животные, люди, книги и т.д. Переживания, испытываемые при любви, весьма разнообразны и определяются качествами человека, его личностью и характером. Каждый человек любит каждый предмет по-своему, по-особому. Чувство это проявляется во всех сферах и аспектах человеческой жизни. Оно является одним из проявлений полноты чувствования жизни, духовного богатства человека, его внутренней красоты. Жизнь без любви (в широком её смысле) не может быть истинно человеческой и счастливой.
Особую силу и значение чувство любви приобретает, когда её предметом является человек противоположного пола. В этом случае для её отличия от любви в широком смысле слова, её называют половой любовью. Именно о ней, о половой любви, так много сказано и написано, именно она больше всего волнует людей. Если основной целью, главным желанием полового влечения является обладание предметом влечения, удовлетворение своей половой потребности, то основой истинной половой любви служит духовное начало. Человек в любви получает высшее наслаждение от желания сделать любимого человека счастливым, доставить ему максимум добра, удовольствий; отдать ему всё, что имеет, оберегать его от зла, защищать от опасностей, вплоть до самопожертвования. Любовь - это преодоление природного чувства эгоизма, высшая духовная потенция человека. Половая любовь - это нравственное творчество; в ней проявляются лучшие человеческие качества, ранее неизвестные самому человеку. Любовь милосердна, снисходительна и бескорыстна; она всё очищает, всё прощает и всё врачует. Она пробуждает все силы человека, возвышает его, укрепляет веру и уважение к себе, заставляет совершенствоваться, чтобы быть достойным своего избранника, которого обычно считают гораздо лучшим, чем он есть в действительности. Любящие чувственно воспринимают друг в друге доброе и прекрасное. Сила любви, красота её переживаний, зависят не столько от предмета любви, сколько от духовных и душевных качеств любящего; чтобы уметь сильно любить, надо быть очень хорошим человеком. Чувство любви соткано из нитей фантазии, воображения и иллюзий, отчего оно очень хрупко.
В наше время модны половая вседозволенность и распущенность, так называемый секс, иными словами - половые связи без любви, что раньше называли блудом.  Секс не имеет права называться любовью и по своей сути сводится к физическому акту отправления естественной надобности с помощью партнёра, как принято говорить. Именно такая “любовь” слишком часто приносит людям неимоверные страдания, калечит души и жизни, опошляет, унижает и оскорбляет всё чистое и человечное.
2. Несколько раз беседовал в поездах по вопросам национализма. Мне всегда казалось, что здесь и спорить не о чем. Дикие люди жили в древние времена разобщенными племенами, враждовали, воевали, грабили и завоевывали друг друга. В этих условиях соплеменник - это свой, родной, близкий человек, сородич; все остальные - враги, чужаки, инородцы. Порядки, законы, обычаи и традиции своего племени – всё это родное, привычное, правильное, хорошее; у других - всё не так. Интересы своего племени - выше всех других, они важнее, непосредственно касаются каждого, самые справедливые; за них надо бороться, отстаивать, а если требуется - умирать. Вcё это понятно и логично. Можно понять и то, что до сего времени могут сохраниться остатки этой пещерной идеологии. Удивительно другое: в наше время, при колоссальном развитии средств связи и общения, высокой степени взаимной зависимости и интеграции, космических технологиях, – при всём этом национализм жив даже в развитых странах; он играет существенную роль в современном мире. При том, что не имеет никакого идеологического обоснования, никакой разумной основы. Как-будто человечество ничего не извлекло из недавних урокой истории, как-будто не было фашистского национал-социализма, не было двух  мировых войн. Как-будто не провозглашён во всех мировых отношениях, конституциях и законах большинства стран простой и ясный принцип: все люди равноправны, независимо от их национальной или рассовой принадлежности; люди оцениваются по их личным качествам, а не по происхождению. Практическая реализация этого принципа выбивает, почву из-под самой сути национализма. Вместо этого, преднамеренно фальсифицируются исторические факты; смешиваются понятия национализма и патриотизма; идеализируются и возвеличиваются старые обычаи и традиции, часто дикие. Националистическая карта разыгрывается во всех политических баталиях.
Обычно люди в дорожных разговорах избегают этих тем, но несколько раз мне встречались серьезные попутчики, с которыми было интересно обменяться мнениями. Один раз это был прибалтийский интеллигент, эрудированный, корректный и выдержанный, который пытался понять собеседника. В другую поездку разговаривал с эмоциональным башкиром, в третью - с преподавателем киевского университета. Несмотря на все различия, по одному вопросу у них была совершенно одинаковая позиция. Все приводили множество исторических и бытовых примеров обид и несправедливостей, которые были нанесены их народам в недавнее советское время. И что интересно, они в один голос провозглашали виновником зтого не существовавшую в их странах советскую политическую систему, а русский народ; во всём виноваты русские. Я так и не понял, делали ли они это преднамеренно или действительно считали возможным и правильным отождествлять всё советское и русское, не замечая, что система держалась и на их национальных кадрах. От неё страдали не только многие народы, но и сам русский народ и, может быть, не в меньшей степени. Разве, например, русские крестьяне обогащались за счёт ограбления других народов? Скорее  происходило наоборот - расходы на развитие всех республик ложились на плечи тех же крестьян. В этом суть - пострадали все. И сейчас, когда эта система рухнула, казалось бы, все народы бывшего Союза должны сблизиться и объединиться для построения новых форм государственного и общественного устройства, а не разбегаться по своим национальным квартирам, затаив свои обиды и виня во всем русский народ, вспоминая без конца русский империализм.
Как бы то ни было, ясно одно:противостояние людей на национальной почве приносило всегда и приносит сейчас одни страдания, мучения и жестокости. Национализм держится не на интересах наций, а, в основном, на невежестве, диких традициях, темноте и нищете. Он живуч только потому, что служит отличным и простым средством достижения сугубо эгоистических целей и интересов преступных и агрессивных групп или отдельных вождей. В современных экономических условиях от национального суверенитета остается только национально-культурная его часть. Для процветания народов национализм бесперспективен, вреден и самоубийственен.
3. Когда поезд Москва - Феодосия плавно двинулся в путь, в купэ вошёл четвертый пассажир. Он был взволнован своим опозданием, забросил рюкзак под сиденье, снял куртку, сел на свою нижнюю полку, вытер носовым платком пот и только после этого обратился ко мне:
“Добрый вечер, сосед.”
В нём было что-то неординарное - в одежде, фигуре, поведении; лицо напоминало Булата Окуджаву. Через час мы уже разговорились, с удовольствием поглощая совместный ужин. Разговаривал он тоже несколько необычно, но интересно. Так началась моя многолетняя дружба с Рюриком Михайловичем Барановым. Недели через две я навестил его дом в Планерском. Размещался он на большом участке, который выходил обрывом непосредственно к морю у водной спасательной станции. От перекосившихся ворот с маленькой калиткой тропинка шла через заброшенный сад. Здесь в полном беспорядке стояли неухоженные деревья айвы, вишни, миндаля и яблок; некошеная трава доходила до колен. В глубине двора скрытый от взоров стоял большой дом, на крыше которого свободно вращался резной флюгер. Над большими входными дверями висели толстые морские канаты, два небольших якоря и старинный чёрный фонарь. Здесь же, слева, расположился туалет, на дверях которого красовалась яркая русалка. Правее стоял сарайчик с чёрной бочкой летнего душа на крыше. В прихожей была кухня со старой газовой плитой и ржавыми водопроводными трубами. Из неё дверь вела в небольшую комнату с одним окном. В ней стояла большая старая деревянная кровать и ещё более старое пианино. На двух стенах сверху донизу висели живописные произведения хозяина - портреты, пейзажи в простых рамках. Далее был вход в большую комнату-веранду. Передняя её стенка выходила к морю и когда окнa раздвигались казалось, что сидишь на открытом воздухе. Большой грубый деревянный стол, стулья, на стенах экзотические предметы: натуральная рыбацкая сеть с засушенными рыбками, большие морские раковины, крупная многоцветная галька, сухие крабы и пучки трав, курительные трубки, несколько картин. Заканчивалось всё двумя небольшими полутёмными комнатами. В одной из них стоял старый однотумбовый письменный стол с настольной лампой под зеленым абажуром, а в другой - оборудовано спальное место, нечто среднее между лежанкой и диваном. Снаружи дома крутая узкая лестница вела на второй чердачный этаж, где находилась художественная мастерская хозяина с большим столом, мольбертом и огромной кроватью, покрытой шкурой неизвестного зверя. Весь дом был каким-то загадочным и романтичным, в стиле повестей А.Грина. В те годы я ещё служил и мог посещать Рюрика Михайловича довольно редко, но каждый раз получал от этого большое удовольствие. После суетни, беготни и темпа службы, я оказывался здесь в совершенно ином мире, отдыхал душой.
По отдельным скупым замечаниям и репликам стало ясно, что в былые советские времена Рюрик Михайлович за свои диссидентские грехи попал в тюрьму, где отсидел не один год. По этой причине жена бросила его, оставив на попечение сына. Но своему характеру это был малообщительный и ершистый человек, своеобразный и разносторонне одаренный. Он писал рассказы и повести, в основном, о героях Великой Отечественной войны, их подвигах. Для этого непосредственно на местах высадки десанта в Планерском собирал всё, что попадалось - оружие, старые гильзы, беседовал с очевидцами боевых действий. В Москве, с большим трудом, ему удалось каким-то образом создать короткометражный фильм о моряках-аквалангистах с подводными съемками в натурных условиях. Он много рисовал, главным образом маслом; это были пейзажи Крыма и портреты. Любил играть на своей старенькой гитаре и под неё петл песни из репертуара Окуджавы, а также более вольного стиля. Этому соответствовала и его одежда - клетчатая рубаха на голом теле и потертые джинсы. При внешней грубоватости и излишней нетерпимости, это был человек легко ранимый и глубоко одинокий. Возможно поэтому мы так сдружились. Он считал меня сильным и преуспевающим человеком, у которого в жизни всё в порядке и завидовал белой завистью. Как то раз он попросил меня добыть настоящий большой морской якорь. И по-детски радовался, когда привезли на машине списанный катерный якорь, который он установил у входа в дом. Рюрик Михайлович, несмотря на свой весьма скромный достаток, никогда не сдавал своё жилье в наём отдыхающим, от которых не было отбоя, - место было очень удобное. Он у себя не терпел посторонних людей, но радушно принимал на ночлег и краткое жительство многочисленных знакомых - бродячих художников, музыкантов, всяких “хиппи”, которых так привлекало Планерское.
У Рюрика Михайловича была мама Магда Францевна, человек не менее интересный и нестандартный. Летом она приезжала из Новокузнецка и здесь мы познакомились. Небольшого роста, с пышными абсолютно седыми волнистыми волосами, она отличалась той благородной красотой пожилого человека, в которой угадывался аристократизм происхождения. Она действительно была из старинного шведско-немецкого рода, откуда унаследовала своё имя и имя сына. Интеллигентная и восприимчивая, она обладала незаурядным музыкальным талантом пианистки, преподавала в консерватории и продолжала выступать с сольными концертами. Весь ееё облик соответствовал этой специальности. Когда я появлялся в доме, она с искренней доброжелательностью и неизменной улыбкой протягивала обе руки и говорила:
“Боренька, дорогой, как я рада, садитесь, сейчас будем обедать, какой вы молодец, что собрались к нам”.
И если я преподносил, кроме бутылки хорошего крымского вина, букетик полевых скромных цветов, она не могла удержать слез.
“Какой вы замечательный и приятный человек, Боренька; вот стоит вам появиться в доме и я не узнаю своего сына, он становится внимательным, человечным и даже добрым, это просто удивительно.”
Вечерами, когда темнело, морской воздух наполнял дом прохладой. Мы вдвоём шли в “малый зал”, Магда Францевна садилась на круглый стул у пианино и начинался настоящий, полноценный концерт классической музыки. Я с великим удовольствием слушал музыку Чайковского, Бетховена, Моцарта и был благодарен этой женщине, которая с таким мастерством и таким чувством играла для меня одного. Это было чудесно.
Дружба наша продолжалась многие годы. Однажды вечером ко мне на квартиру позвонили и необычно тихий голос Рюрика Михайловича произнес:
“Борис Наумович, извините, нахожусь в Феодосии, но не могу к вам зайти”.
“Что случилось, вы где?”
“Да вот попал в больницу”.
“В какую больницу?”
“Да вы не волнуйтесь, меня положили на операцию в городскую больницу около вас”.
“В каком отделении?”
“В хирургии”.
“Я иду к вам, что принести?”
“Ничего не надо, не беспокойтесь.”
Я прихватил фрукты, домашнего торта и поспешил в больницу. Рюрик Михайлович был рад и тронут моим вниманием. Поговорили в палате, купил лекарств, побеседовал с лечащим врачом, после этого несколько раз посещал его вплоть до выписки. Он пришёл ко мне с палочкой в руках, невеселый и какой-то сумрачный. Помог ему добраться домой. После этого только два раза побывал в Планерском, а потом через знакомых  узнал печальную весть о его смерти. Года два назад с сестрой Белочкой я посетил Планерское и поразился происшедшим там изменениям. На месте жилища Рюрика Михайловича стоит новый дом; я не выдержал и постучался. Навстречу вышла женщина; когда она узнала, что я знал Рюрика Михайловича,  пригласила меня в дом. Он стоит на новом месте, ближе ко входу, но вся архитектура, расположение комнат сохранились полностью, даже чердачный этаж. Живут в нём родственники, получившие наследство. Печально и тяжело было на всё это смотреть, вспоминать былое. Память об этом человеке останется со мной до конца жизни.


73.
Во время работы над книгами для меня самым интересным и волнующим было отгадывание загадок, отыскание ответов на те вопросы, которые принято считать непостижимыми, “вечными”. Я пытался ответить на них непривычно, по-своему и если это получалось - испытывал прекрасное чувство открывателя, исследователя.
Вопрос №1. В чём состоит природная сущность человека?
Вопрос этот сводится к отличию человека от животных, из которых он произошёл, к пониманию того, что в нас осталось от мира животных и что есть чисто человеческого, свойственного только людям.
Для современной науки вопрос - откуда мы, люди, произошли - не является загадкой. Человек произошёл из животных и является органической частью мира живого на планете Земля, вышел из него и кровно с ним связан. Неопровержимые доказательства всех без исключения наук, от древнейших до новейших, от археологии до генетики, подтверждают земное происхождение человека и его статус высшей разумной формы организмов на Земле. Отличия человека от животных, в своей сущности, определяются двумя основными факторами.
Первый из них - высшая степень развития психических способностей и возможностей человеческого мозга, их новый качественный уровень. Это касается не отдельных особых сторон и свойств, а всего комплекса психической деятельности человека.
а) Каждое живое существо ощущает и воспринимает в той или иной форме воздействия внешней среды обитания и внутренних процессов. Восприятие - сложнейший процесс, состоящий из многих звеньев. Отличие человека здесь в том, что у него существует новое, только ему свойственное звено - пpeдставление. Человек не только ощущает, но и представляет себе воспринимаемое. Представление - это продукт высшей психической деятельности, особый образ воспринимаемого, который запоминается, длительно хранится н многократно воспроизводится в памяти человека. Как это происходит, на каких принципах устройства и функционирования, -  это остаётся загадкой для науки нашего времени.
б) Вce высокоорганизованные животные в той или иной степени способны определять воспринимаемую информацию, выявлять взаимосвязь отдельных её элементов и соотносить  с реальной действительностью, ориентироваться в ней. Отличие человека здесь в том, что только он достиг того высшего уровня мышления, который называется разумом. Суть его заключается в способности не только упорядочивать и запоминать, но и раскрывать сущность действительности, её внутренний смысл, выявлять и постигать истину,  происходящее вне и внутри себя. Разум человека включает правильную классификацию фактов и явлений действительности, их систематизацию, приведение знаний в целостную систему, установление связи между прошлым, настоящим и будущим. Разум - это главное оружие и инструмент, обеспечивающий силу и мощь человечества, что дало основание называть весь род “человеком разумным”.
в) Существенным отличием человека от животных является его язык. Он выполняет две важнейшие функции. Во-первых, служит основой мышления, что свойственно только человеку. Все представления, мысли, понятия существуют в психике человека посредством и в форме слов; все мышление человека в своей основе понятийное. Понятия обозначают конкретные или абстрактные объекты мышления - предметы, явления, события с их сутью, качествами, взаимными связями. В понятиях сконцентрированы знания и опыт человечества. Во-вторых, язык служит основным средством общения с себе подобными существами. В животном мире также используются различные формы и средства общения, включая звуковые сигналы, но только у человека язык играет столь значительную и определяющую роль. С языком связана вся наша жизнь, деятельность, поступки, отношения; без него невозможны не только совместная деятельность, но само существование человеческого сообщества.
г) Важным отличием человеческой психики от животной является наличие и высокая степень развития его воображения. Воображение - это присущая только человеку способность представлять и анализировать события и явления без их непосредственного восприятия. Мало этого, воображение творит собственный мир, создаёт и оперирует представлениями и образами, которых в реальной действительности вообще не существует. Эту способность называют фантазией. Когда фантазия обращена на будущее, на желаемое и связана с достижением определённых целей, её именуют мечтой. Мечтание – чисто человеческая способность забегать вперед и созерцать в своём воображении то творение, которое предстоит только создать. Именно благодаря этому человек совершает и доводит до конца обширные и долговременные планы и дела, преодолевая трудности и невзгоды.
д) Только у человека существуют такие способности психики, как вера и надежда, которые связывают его мыслительную и эмоциональную сферы. Человек верит чему-то или во что-то, принимает за истину то, что соответствует его представлениям и жизненному опыту. Вера связана с осмыслением и оценкой; это сложнейший труд души, в котором участвуют как сознание, так и подсознание. Надежда - это способность человека убедить себя в том, что ожидаемое и очень желаемое событие, явление обязательно произойдёт. Надежда не только поддерживает человека, но является великой движущей силой его действий.
е) Человек отличается также способностью творчества, т.е. решения ранее неизвестных задач, овладения новыми способами, приёмами действий. Творчество включает такие сугубо человеческие способности, как интуиция, воображение и аналитическое мышление, которые недоступны другим живым существам.
ж) Вce живые организмы в какой-то степени и в разных формах наделены способностью познания мира; без этого их существование невозможно. В процессе взаимодействия со средой обитания используется информация, передаваемая по наследству (инстинкты), опыт сородичей (подражание им) и личный опыт. Отличие человека здесь в том, что его психика свободна от наперед заданных программ поведения. У ребёнка врожденных программ очень мало, только для выживания в этом возрасте. В этом не слабость а сила человека, открывающая большие возможности усвоения накопленного людьми опыта, чему содействует также длительный период созревания. Человек познаёт и впитывает от окружающих людей язык, понятия, логику мышления, знания, опыт, традиции, привычки и многое другое; это основа его человечности.
з) Любое живое существо реагирует на воспринимаемое из внешнего и внутреннего мира; на всякое раздражение следует рефлекторный отклик. У высокоорганизованных животных рефлексы усложняются, сопровождаются эмоциями, в которых задействована психика. Человек здесь отличается тем, что способен на высший, только ему свойственный уровень эмоций - на чувства. Источниками чувств являются не только материальные, но главным образом духовные причины.
и) Особую роль в жизни людей играют те способности психики, которые образуют их внутренний мир. Явным отличием человека является здесь способность вычленить себя из окружающей среды, посмотреть на себя со стороны. Из важнейших качеств внутреннего мира человека основным является его совесть, присущая только ему. Она включает осознание моральных предписаний, необходимость их выполнения, нравственный самоконтроль, самооценку своих действий и поведения. Это внутренний судья человека.
к) Для любых живых организмов основной задачей жизненного процесса является удовлетворения своих потребностей, без чего невозможно само существование. Отличием здесь человека, не считая большого разнообразия этих потребностей, является наличие, кроме потребностей, также интересов. Интересы - это осознаваемое или нет желание, стремление, влечение к чему-то с целью познания или овладения. В отличие от потребностей, предметами интересов служит то, без чего человек, как организм, может существовать, но как человек полноценный - нет. Это могут быть материальные или духовные объекты, которые облегчают, улучшают или украшают жизнь, увеличивают удовольствия или уменьшают страдания и неудобства.
л) Общая способность всех живых существ - представление в той или иной форме реальной действительности, её отображение в своей психике. В отличие от всех остальных животных, только человек достиг качественно новой ступени развития этой способности, называемой осознанием. Осознание - это представление, отдание себе отчета в том, что происходит вокруг и в своей собственной психике. В этой поразительной способности заключена центральная тайна человеческой психики. Вся психическая деятельность человека имеет две состояния - осознаваемое и неосознаваемое. Неосознаваемое заключено в сферу подсознания и выражается в скрытых побуждениях, невостребуемых элементах долговременной памяти, интуитивных расчётах и прогнозах, - во всём, что называют “нюхом”, “озарением”, “чутьем”. Осознаваемая сторона психики составляет сферу его сознания. Сознание есть не что иное, как осознаваемое бытие.
Второй фактор, определяющий коренные отличия человека от всех других живых существ, - это общественный образ его жизни.
а) Человечество достигло своего положения и поразительного развития благодаря тому, что люди тесно взаимодействуют, совместно трудятся и помогают друг другу во всех сферах жизни. Коллективный образ жизни ведут и некоторые виды животных (в стадах, стаях, муравейниках, ульях), но только в человеческом обществе стали возможны передача последующим поколениям накопленных материальных и духовных ценностей, знания, опыта, традиций, привычек.
б) Все живые существа удовлетворяют свои потребности путём определенных действий. Отличием здесь человека является способность к высшей форме действий - целенаправленной общественно-полезной деятельности. Она направлена не только на приспособление к природе, использование её даров, как это происходит у животных, но и на активное преобразование природы для своих нужд, создание “второй природы”, искусственной среды обитания. Только человек научился производить необходимые ему средства существования, только у него есть средства производства. Для этого пришлось вступить в особую систему материального взаимодействия с природой.
Исходя из природной сущности человека, можно заключить, что человек - это чувствующее, мыслящее, осознающее и разумно действующее существо, ведущее общественный образ жизни.
Вопрос №2. В чеём заключается смысл человеческой жизни?
Прежде всего, надо понять, что это такое - определить смысл чего-либо. В самом общем виде, это означает - выявить соответствие чего-либо (предмета, явления, события) какой-то наперед известной цели, ответить на вопрос: зачем это, для чего это? Если это соответствует достижению желаемой цели - в нём есть смысл; больше соответствует - больше смысла; не соответствует - не имеет смысла, бессмысленно. Таким образом, понятие смысла относится только к сфере человеческой деятельности.сee, что осмысленно делает человек, имеет какой-то смысл, т.е. человек заранее понимает зачем он это делает, для чего, с какой целью. Переносить это понятие в другие области действительности, где отсутствует человеческая целенаправленность - неправомочно и недопустимо. В чём смысл движения Земли вокруг Солнца, для чего она вращается? Зачем живут крокодилы и слоны, для чего предназначены сосны и березы? Стоит поставить эти и подобные вопросы, как становится ясна их абсурдность. Только поэты могут утверждать, что “если зажигаются звезды - значит, это кому-нибудь нужно”.
Люди осознают и понимают смысл жизни по-разному. Одни поднимаются до осмысления общечеловеческой сущности  жизни и принимают её за нравственную норму, стремясь постичь и реализовать  в своём жизненном поведении. К сожалению, таких людей мало, но они служат примером для миллионов. Другие, чаще всего молодые, просто не знают или не понимают эти нравственные ориентиры. Третьи - знают требования морали, но в жизни постоянно их нарушают. Есть и такие, кто в принципе не согласен с тем, о чём говорит опыт человечества и бросают вызов всей нравственности, выставляя напоказ и бравируя своей “смелостью”. Такое положение является следствием неизбежного различия уровней морального сознания людей. Всё это так, но не может служить основанием утверждений о том, что “каждый судит о морали, в том числе о смысле жизни, по-своему, следовательно, у этих понятий вообще нет объективного смысла”. Без ясного, неоднозначного и единого для людей понимания сути моральных понятий не может быть самой морали, без которой невозможно существование человеческого сообщества.
Человек, как и всё живое, рождается для того, чтобы жить. Какого-либо смысла существования, заданного извне, особой цели существования, предназначения жизни у человека нет и быть не может. Значит ли это, что сама жизнь человеческая бессмысленна? Нет, это не так. В отличие от животных, человек способен осознавать свою жизнь, ставить перед собой цели и стремиться их достичь. Не кто-то извне, а сам человек наполняет свою жизнь определенным содержанием. И он же сам или окружающие оценивает соответствие своей жизни тем идеалам и представлениям, которые он считает (или считают люди) правильными, верными, называя это смыслом жизни. Если цели жизни не достигнуты - жизнь не состоялась, она воспринимается человеком как бессмысленная. В таком понимании понятие смысла жизни является не пустой фразой, а важнейшим нравственным ориентиром. Он отвечает на важнейшие актуальные вопросы человеческого существования: каковы главные цели и задачи человеческой жизни; как надо жить, к чему стремиться, чего избегать, остерегаться, что такое хорошо, что - плохо. Каждый может по-своему отвечать на эти вопросы, но многовековый опыт человечества накопил и выработал определенные представления, ориентиры, идеалы по этим вопросам. Истинно человеческая цель жизни - активное, разумное, созидательное и творческое деяние на благо самого себя и людей, близких и далёких, на благо всего существующего в нашем мире. Каждому из нас природой и обстоятельствами жизни предоставлен сравнительно короткий отрезок существования, длина которого в большой степени зависит от образа жизни и усилий самого человека. За это время человек должен попытаться максимально реализовать себя, т.е. проявить во всей полноте свою сущность, свои способности достичь их потолка; использовать все существовавшие возможности, добиться максимального в пределах возможного. Истинно человеческая суть жизни - в её духовности, в непрерывном развитии и совершенствовании, восхождении к  вершинам мысли, культуры, достигнутым человечеством, в творчестве и радости бытия. Жизнь не добра и не зла, она сама по себе нейтральна и безжалостна. Жизнь одаривает радостью, счастливыми минутами, если понимаешь её и разумно действуешь, но она жестоко и зло бьет, когда не понимаешь или не хочешь понимать реальность. Жизнь человека не предопределена кем-то; её создают переплетения обстоятельств, часто случайных, и сам человек своими действиями или бездействием. Надо жить реальной действительностью, принимать и любить её такою, какова она есть, но всеми силами стремиться сделать такой, какой она должна быть по нашим представлениям. Жизнь человека - не бесконечная череда удовольствий и развлечений; думать так и мечтать об этом - глупое и великое заблуждение. Жизнь - это прежде всего - каждодневные усилия для её сохранения, поддержания,  преодолениия,  постижениия действительности, познания истин, не всегда приятных и удобных. Увы, без этого ничего не даётся, ничего достичь нельзя: ни стать личностью, ни оставаться ею; ни добиться своего благополучия, ни помогать ближним, ни найти и занять свое достойное место в мире, ни любить и быть любимым. Мы только по недомыслию и невежеству своему думаем, что жизнь проста, легка и постоянно расплачиваемся за это заблуждение. В жизни неизбежно приходится и страдать, и мириться, и терпеть, и грустить, выбирать из двух зол меньшее, идти на мучительные компромиссы. Многие, очень многие, считают главным деньги, богатство, плотские удовольствия,  власть, карьеру. Для некоторых важнее всего   верования, идеология, политическая борьба. Жить в себе, радоваться самой жизни, достойно выносить её лишения и невзгоды  мало кто желает. Для этого нужно суметь подняться духовно, отбросить от себя всё лишнее, ненужное и пустое, перестрадать и, наконец, освободиться. Человек, погруженный в духовное, становится безразличным к мелочной суете, ко всему наносному. Безбрежный мир, которому доверился и с которым слился, очищает его от приставшей грязи, щедро поит из своих вечных живительных родников.  Жизнь становится осознанной, осмысленной и свободной. Возникает ответственность за себя, за людей, за всё происходящее вокруг; рождается чувство долга по отношению ко всему живому, к истории, к будущим потомкам. Такой человек, имеющий моральные устои, способный размышлять, чувствовать и любить, достигает вершин человечности; к нему приходит достоинство, истинно человеческое счастье, он знает свою цену и свой долг.
Общечеловеческие ценности давно открыты и известны. Во все времена, у всех народов и во всех вероисповеданиях нравственным считалось то, что способствует благополучию и процветанию людей, их счастью, а безнравственным - всё, что этому препятствует. Высшими ценностями являются те, которые в большей степени содействуют развитию и совершенствованию, очеловечиванию человека и общества. В наше время к ним относят: истину, правду, добро, благо, гуманизм, красоту, свободу, равноправие, справедливость и другие. В зрелые годы на своём опыте человек приходит к одному выводу: всё дело в простых естественных жизненных основах, на которых построена и держится настоящая человеческая жизнь. Эти основы содержат три фундаментальных принципа:
- Любить, постигать и следовать истине; отвергать и ненавидеть ложь.
- Делать добро; бороться со злом.
- Видеть, чувствовать красоту, прекрасное; презирать безобразное и уродливое.
В соответствии с этими принципами, человек должен стремиться жить разумно, достойно и красиво. В этом и заключается истинный смысл человеческой жизни.
Вопрос №3. В чём суть счастья человека?
Понятие счастья - одно из самых расплывчатых и неуловимых. Правильное понимание счастья - вопрос не просто просветительский и далеко не праздный. Стремление человека к счастью провозглашено смыслом жизни человека, её главной целью. Мало этого, эта же цель стоит перед всем обществом в целом, всеми его органами и структурами. Как же можно стремиться к цели, не понимая чётко и ясно её смысла?
Неоднозначность понятия счастья вызвана прежде всего тем, что этим термином называют одновременно как само чувство человека, его переживания, так и те причины, которые эти чувства вызывают, порождают. Эти два фактора надо  разделять и не путать.  Счастье - это чувство человека,-  в этом главное. Корень чувства счастья прослеживается от чувств удовольствия, наслаждения, радости, удовлетворения. Но это не просто совокупность подобных чувств, а высшая их степень, наибольшая интенсивность переживаний и масштабность, важность причин, вызвавших это чувство. Счастье - вершина иерархии положительных чувств человека. Поэтому уместно употреблять это понятие для самых значительных переживаний и самых существенных причин. Не подобает любое удовольствие, радость от любой причины называть, как это часто делают, счастьем. Поступая так, люди обедняют себя и обесценивают своё стремление к большому, истинному счастью.
   Обычно, когда говорят о счастье вообще, подразумевают счастье, возникшее от осознания и ощущения человеком своей жизни в целом. Это чувство наивысшего радостного удовлетворения полнотой и совершенством своей жизни,   её соответствия своим убеждениям об идеале человеческого бытия, его правильности. Для возникновения такого идеального счастья жизни необходим целый ряд условий. Человек должен обладать высокоразвитым самосознанием, богатым внутренним миром, способностью осознавать, чувствовать и оценивать свою жизнь во всей её аспектах.  Мало этого, человек должен быть творцом своей жизни, активно строить её по своему разумения, управлять ею, а не плыть по течению. У человека должны быть твёрдые убеждения об идеале человеческого бытия, о целях и сути своей жизни. Условия весьма трудные, но ведь и награда самая большая - ощутить от своей жизни самое высшее, предельно возможное положительное переживание. Истинно счастливым может быть лишь настоящий человек и это - справедливо. Счастье, понимаемое как наивысшее положительное чувство, в принципе не может служить целью жизни человека; оно не планируется, не достигается; за него бессмысленно бороться, его нельзя добиться. Как и любое человеческое чувство, счастье возникает независимо от воли и желания человека. Никто, ни сам человек, ни окружающие, ни общество, ни государство, какими бы они идеальными ни были, даровать, дать человеку счастья не могут. Чувства не даются, они возникают и существуют только внутри человека, - так он устроен. Долг и задача самого человека, близких и любящих людей, всего общества - создавать условия, способствующие тому, чтобы человек ощущал себя счастливым, но это ещё не гарантия появления этого чувства. Счастье человека возникает не только и не столько от достижения им больших целей, сколько от самого наличия этих целей и процесса движения по их достижению. Человек может на этом пути совершить невозможное, перенести все немыслимое, преодолеть невзгоды и страдания, но чувствовать себя счастливым. Вместе с тем, есть много людей, достигших успеха, благополучия, материальных благ, но не испытавших истинного чувства счастья. В этом заключается тайна неуловимости счастья, иллюзорность погони за ним. Счастье - это награда, её нельзя требовать, её нужно заслужить.  Прав человек, когда активно действует во имя достижения тех целей, условий и благ, которые, по его мнению, принесут ему счастье. В этом стремлении - главная пружина его жизни. Человек не создан для счастья, как птица для полета; он создан для жизни в нашем мире. Только живя человеческой жизнью, можно надеяться на познание истинного счастья. Само чувствование счастья, субъективное его восприятие и переживание, его пределы и границы у каждого человека свои. В подсознании счастье проявляется в виде отличного самочувствия и настроения. Осознаётся это чувство лишь изредка, в отдельные моменты, которые запоминаются и украшают всю жизнь.
Как утверждали древние философы, блаженство тела - в здоровье; блаженство ума - в познании. Можно дополнить: блаженство души - в удовлетворении жизнью.A все вместе, - это и есть счастье человека. В повседневной жизни каждый сам определяет тот уровень положительных чувств, который он называет своим счастьем. С возрастом приходит ощущение, что если человек жив, если всё нормально – он уже счастлив. В этом и заключена естественная суть самого сильного и прекрасного чувства человека.
Вoпрос №4. Что такое человечность и духовность?
Обычно принято считать, что человечность - это гуманное отношение к людям. Но этому понятию можно придать гораздо более широкий и универсальный смысл. Человечность - это обобщенная характеристика всей совокупности психологических, духовных и нравственных качеств человека, которые сравниваются с идеализированным образом “настоящего человека”, в котором воплощены все лучшие качества, достигнутые человечеством в ходе его развития, с идеалом человека. Мерой человечности не могут быть крайности - это человек, это - недочеловек. Такой мерой служит степень человечности, т.е. близость к идеалу. В историческом плане нравственный прогресс людей представляет собой длительный процесс очеловечивания человека. Его суть состоит в замене законов биологического развития психики, животных потребностей, увлечений, врожденных инстинктов поведения законами разумного существования сообщества людей. Самая главная задача в жизни человека - стать и всегда оставаться прежде всего человеком, а уж потом - специалистом, ученым, художником, отцом, сыном, любимым  и т.д. Это великое искусство, которому нужно учиться всю жизнь. Быть плохим человеком легче и проще, чем хорошим; поддержание в себе человечности требует больших усилий воли и напряжения. В этом причина того, что так мало настоящих людей. Степень человечности человека, в самом общем виде, определяется практическим воплощением его стремления к трем основным ценностям человечества - Истине, Добру и Красоте. Важнейшие признаки человечности - чувства достоинства, ответственности, долга и справедливости. Жить по-человечески - значит ясно осознавать реальную действительность, управлять своей жизнью, самим собой, строить жизнь по своему разумению; уважать и соблюдать интересы других людей как свои собственные. Найти свою дорогу, знать своё место в мире; действовать, созидать, творить, сражаться с обстоятельствами, со своими пороками и недостатками; ставить перед собой достойные, ясные цели, добиваться их достижения; побеждать, переносить поражения и снова действовать, - вот в чём суть и радость всей жизни настоящего человека.
Ядром и фундаментом человечности является духовность. Обычно духовность связывают с религиозным происхождением этого понятия и соответствующей этому сутью. Однако, можно придать ей более широкий естественный смысл. Духовность - это способность человека осмысливать всё переживаемое, действовать по внутренним идеальным побуждениям и мотивам в соответствии со своими нравственными ориентирами. Духовность предполагает наличие самостоятельного мышления, собственного миропонимания и мироощущения. Для настоящего человека внутренний духовный мир обладает более высокой реальностью, более значим чем внешний   предметный . Для него всё существующее является не просто средством удовлетворения своих материальных потребностей; оно интересно само по себе, вне связи с практическими нуждами. Духовность - не образование, даже не культура поведения; она создается не вне, а внутри нас и не количеством знаний и впечатлений, а свойствами характера, мышления и чувствования. Духовная жизнь - это собственное стремление к высокому, творческая воля; в ней размышления, чувствования, переживания являются такими же важными событиями, как и реальные, материальные. Здесь принципы, убеждения, нравственные критерии ставятся выше материальных ценностей, выгод и расчётов. Духовно развитые люди воспринимают бессмертие своего дела, идей, стремлений как личное бессмертие и потому меньше боятся смерти; общие стремления людей часто являются смыслом их личной жизни. Прожить во лжи, сытно и бездумно можно, но жить по-человечески без духовности, без искренности, без потребности к истине, к высокому – невозможно. Духовность по желанию, по плану и, тем более, по команде не возникает; такими способами её можно только загнать внутрь, затыкая рты. Единственный метод позитивного воздействия на духовный процесс - примером, образцом человечности. Антиподом духовности является не бездуховность, как это может показаться из термина, а цинизм. Цинизм опошляет, осмеивает, девальвирует всё чистое и высокое; он подвергает сомнению искренность и порядочность всех людей, их веру в идеалы, справедливость и всё доброе в жизни  и в человеке.


74.
В одну из поездок в Москву посетил своего школьного друга Изю Рыжика. После окончания службы в Военно-Морском Флоте, он продолжал жить в Кронштадте, где преподавал по своей специальности. Сын его, Анатолий, служил в городе Ярославле, куда на отдых приезжали каждое лето Изя с Тосей; там мы и встретились. Это была волнующая встреча после многих лет перерыва в общении. Из Москвы добирался на отличном рейсовом автобусе. Приехал теплым солнечным утром; на привокзальной площади стояла машина и рядом с ней мои друзья. Обнялись, вглядываясь в глаза, оценивая степень постарения. Нет, всё хорошо; изменились, конечно, но не стали стариками. Два дня пребывания в гостях были насыщенными и волнительными. Сначала отдохнули на даче, которая находилась рядом с поместьем-музеем Некрасова Карабихой. Дача размещалась непосредственно у тихой, заросшей густой зеленью, речушки. Строили дачу по собственному проэкту и своими руками. Двухэтажный деревянный домик; на первом этаже - гостиная, комната, кухня; крутая узкая лестница вела на второй этаж, где располагались две комнаты и веранда, с которой просматривался весь участок. На нём были гараж, баня, парники, плодовые деревья и грядки с зеленью, скамеечки и дорожки. Вcё это создавало атмосферу домашнего уюта. Сельская тишина, подмосковный воздух, заросли крапивы высотой в рост человека, - всё располагало к отдыху и общению. Пообедали за большим столом, без конца рассказывали друг другу о своей жизни, детях и внуках; вспоминали начало войны, школу, путешествие в Ленинград, поступление в Училище. Следующий день провели в Ярославле. Анатолий на своей машине устроил экскурсию по городу; посетили Училище, где он в это время служил заместителем начальника, затем Ярославский Кремль, центральные улицы, набережную, площадь. Вечером собралась вся большая семья Рыжиков, посидели за отлично накрытым праздничным столом. Утром на машине   меня отвезли в Москву. Вскоре Изя переехал на постоянное жительство из Кронштадта в Ярославль. Года через два я вновь посетил их в новом жилье. И снова получил большое удовольствие от общения с этими дорогими мне людьми. Я горжусь своим настоящим другом, его семьей, нашей неувядаемой дружбой, которую мы достойно пронесли через шесть десятков лет, через всю жизнь.

                ***
   Иногда приходили невеселые мысли о неотвратимо приближающейся старости и тогда, как противоядие, рождались стихи.
Года летят. Она всё ближе,
всё злее жалит и мутит,
и отравляет радость жизни,
и неизбежное сулит…

Нет, я сдаваться не намерен,
я должен подвиг совершить.
Да, будет трудно, но уверен:
умом и волей старость можно победить.

             ***
Никогда любить не поздно,
никогда не поздно жить,
и дарить цветы и звёзды,
и любовь свою дарить.

Если станет невозможно
и случится вдруг беда,
не скажи себе, что поздно,
ни за что и никогда.

                ***               
Сын проживал с семьёй в одной комнате коммунальной квартиры. Все его попытки обменять её ни к чему не приводили. К этому времени он на длительное время уехал из Москвы и я взялся за решение этой проблемы. Потребовалось более двух лет напряжённого  изматывающего  труда, великого  напряжения сил, терпения  и  нервотрёпки. Это  была  битва  с непробиваемой бюрократической  системой. Тем большее  удовлетворение  я испытап одержав  полную  победу. Сын и
Внуки  получили отдельную двухкомнатную квартиру.

         ***
   В эти годы, когда удавалось отрываться от повседневной суеты, ощущал прекрасное чувство удовлетворения жизнью, что отразилось в стихах.
Как хорошо с собой наедине,
когда звучит мелодия во мне,
когда душа гармонией полна,
когда вокруг святая тишина.

Вот так бы миру нашему бывать,
Вот так бы жить и так бы умирать,
но суетливо люди всё бегут
и облака куда-то всё плывут…
Как хорошо с собой наедине!

            ***
Мелодия жизни моей
в душевной живёт глубине,
как песни любимой мотив,
как вечности светлый призыв.

Пусть годы летят всё быстрей,
пусть время куда-то спешит,
мелодия жизни моей
по-прежнему в сердце звучит.


75.
Bсю жизнь меня интересовали политические проблемы; не было дня, чтобы я не прочёл газету или не просмотрел телевизионные новости. С началом перестройки начались крупные потрясения, которые были где-то очень далеко от меня, но, тем не менее, непосредственно влияли на окружающую обстановку и повседневную жизнь. Я пытался ориентироваться в этих событиях не только и не столько по официальной информации, по мнениям политиков и обычных людей, сколько с помощью собственного анализа, исходя из своих позиций.
Перестройка началась с майского выступления нового генерального секретаря партии М. С. Горбачёва в Ленинграде в 1985 году. Я воспринял его с большим энтузиазмом; где-то подспудно чувствовалось, что наступает пора больших перемен в жизни всего общества.Новый руководитель вселял большие надежды. Я искренно поверил в то, что стоит узаконить гласность, открытость, избирать руководителей предприятий, привыкнуть к плюрализму, научиться высказывать своё мнение и выслушивать мнения других; провести некоторые ограниченные экономические реформы, навести порядок, - и всё наладится, всё устроится. С удовольствием читал выступления идеолога перестройки  Яковлева, материалы в “Литературной газете”, “Известиях”, “Огоньке”. На глазах изменялась атмосфера жизни: теперь разрешалось свободно и самостоятельно высказывать свои мысли на партийных и профсоюзных собраниях, в лекциях общества “Знание”, в письмах в газеты и обращениях к должностным лицам. Со временем начала рассеиваться страшная угроза ядерной войны, открытой конфронтации с Западом. Германия объединилась, Варшавский Договор перестал существовать, пала Берлинская стена. Но главное должно было произойти внутри страны. Я ожидал, что вот-вот будет созван съезд партии, принята новая программа, намечены чёткие перспективы и пути движения вперед, как это обычно делалось. Но время шло, неопределенность и неуверенность явно перерастали в неразбериху и разброд. У нас, в нашем микромире, это выразилось в резком
сокращении проводимых спецработ, утрате интереса к поисковым исследованиям. По всему чувствовалось, что ситуация выходит из под контроля, нарушена система управления. За путчем, его провалом последовал крах, развал всей государственной и общественной системы. Этому не хотелось верить, но факты упрямо убеждали. Поразительно было то, что всё рухнуло так быстро, без серьезной борьбы; не нашлось ни одной политической силы, которая сопротивлялась бы этому, встала на защиту свергаемого строя. Когда свергали самодержавие, белогвардейцы, контрреволюционеры яростно боролись, а здесь никого не нашлось. Партгосаппарат, верхи всех уровней, включая комсомольские и профсоюзные, поспешили отказаться от всех привычных идеалов и лозунгов, почуяв возможность легко и просто превратиться в собственников, присвоить всё то, что было накоплено тяжелейшим трудом многих поколений обманутых людей. А люди, прежде всего рядовые коммунисты, ждали команды, указаний что же нужно делать. Они были приучены к этому - ждать команды и самоотверженно её выполнять. Это состояние полного бессилия меня страшно угнетало. Большевистский социализм бесславно рухнул.                Кончилась эпоха Горбачёва, наступила эпоха Ельцина. Вначале у меня создалось довольно критическое впечатление о личности Б.Н.Ельцина, а главное - его способности вывести страну из кризиса. Не видно было ясной, продуманной программы действий; бесконечные импульсивные рывки, шараханья, кадровые импровизации; отсутствие слаженной команды единомышленников; недостаточный общий уровень и проблемы со здоровьем, - всё это создавало неуверенность и непредсказуемость ближайшего будущего страны. Любая случайность могла круто повернуть всё направление движения. Со временем нельзя было не заметить сильные стороны Ельцина, как политика: его харизматичность, непостижимый талант принимать интуитивные решения, находить выходы из тупиковых положений, сильная воля и решительность, умение “держать удар”.
Как бы ни было, годы эти были тяжёлыми. Вся структура власти на всех уровнях распадалась; экономика оказалась в состоянии паралича; все силовые структуры, армия потеряли свою боеспособность и разлагались, уровень жизни людей катастрофически падал; общество дичало, преступники чувствовали себя в полной безнаказанности. Погоня за наживой, богатством стала престижной страстью; деньги смели всё: законы, запреты, мораль, благоразумие, стыд и совесть. Всё это мы прочувствовали на себе. Прожить на пенсию стало просто невозможно, заработать где-то дополнительно не получалось. Начались перебои в снабжении продуктами, а потом и хлебом; часто прекращали подачу воды, всю зиму не отапливали квартиры, потом начались отключения электричества. В этих условиях у меня была одна главная задача - выжить; ко всему, надо было помогать родным и близким, которые оказались в ещё  более худшем положении.
С замиранием сердца следил по телевизору за баталиями президента и Верховного совета, за вспыхивающими в разных районах страны очагами вооруженных схваток и боялся одного: как бы всё это не взорвалось бессмысленной гражданской войной. Важнейшим событием и великой заслугой президента, его победой стало принятие новой Конституции, которая узаконила, наконец, окончательный отказ от возврата к старому строю. Неожиданное выступление президента в предновогоднюю ночь и его добровольный уход вначале не вселял радужных надежд, уж слишком много было неверия и разочарований. Спорным был и сам выбор преемника - никому неизвестного Путина. До него столько раз менялись фигуры руководителей, что доверия уже не оставалось.
В.В.Путин мне понравился с первого своего появления на экране, но по опыту я знал, что нужно подождать и посмотреть на его практические дела, прежде чем о чём-то судить. Одно меня удивляло: многие возмущались тем, что его выбрал и предложил Ельцин, а раз так - это уже плохо; удивительная логика! Сейчас, задним числом, я готов простить Ельцину все его ошибки и промахи только за этот удачный выбор, сделанный вопреки сильнейшему противодействию. За одно это Борису Николаевичу надо поставить золотой памятник.
С приходом В.В.Путина дела в стране медленно, но явно пошли на поправку. Я не перестаю удивляться широте его кругозора и многогранности таланта руководителя. Управление страной в критических условиях, строительство государственности, исправление ранее допущенных грубейших ошибок; проведение экономических реформ, возрождение армии на новых основах, преобразование всей правовой системы, подъем военно-промышленного комплекса, науки, образования, искусства; выполнение конкретных программ по транспорту, энергетике; восстановление статуса мировой державы, установление новых доверительных отношений со странами СНГ, Западом, Востоком, всеми другими странами, - невозможно перечислить всего, чём занимается президент. Поражает работоспособность этого человека, его способность в один день плодотворно и компетентно решать несколько крупнейших проблем. И вся эта деятельность подчинена одной и самой важной цели: реальному улучшению положения непосредственно каждого гражданина страны. Успеху во всех видах деятельности президента способствуют его человеческое обаяние, скромность, твёрдость, уважительное, не напускное, отношение к людям, умение и желание не только говорить, но и выслушивать людей. Именно такой руководитель нужен сейчас России. Первые положительные результаты, первые признаки выздоровления проявляются всё чаще и заметнее. Я их замечаю, приветствую, от этого жить становится интересней и радостней. А главное - возрождается надежда на достойное будущее страны, крепнет вера во всё хорошее.  Это вызвало желание хоть в чём-то содействовать  процессу возрождения. После некоторого колебания, решил выбрать самую важную, на мой взгляд, проблему нашего времени и обратить на неё внимание президента, а также разослать свои книги туда, где они могут оказаться полезными. В Москве узнал адрес приемной администрации президента и отправился туда. На Ильинке встретили меня с некоторым недоумением, никак не могли понять, что же я прошу, чего требую. Направили в один из кабинетов для разговора с консультантом. Он меня выслушал, перебил и недовольно спросил:
“Если коротко, что вы просите?”
“Я ничего не прошу, я обращаюсь к президенту с предложениями, которые считаю актуальными для страны”.
“Хорошо, что же вы хотите?”
“Я прошу подсказать, что мне надо делать, чтобы моё обращение попало к президенту. И больше ничего”.
Он опять недоверчиво посмотрел на меня, пробежал глазами текст и начал критиковать предложения, а потом предложил направить их в министерство культуры.
“Вы извините, я не прошу вашего мнения по сути предложений. Я обращаюсь к президенту, имею на это право, как любой гражданин.”
“Президент получает сотни тысяч писем, он физически не может их все читать. В администрации есть аппарат, который этим занимается и, если находит нужным, упоминает о самых важных вопросах в обзорах писем, которые периодически представляются президенту”.
“Спасибо, всё ясно”.
Я составил препроводительные и через несколько дней отнёс их на Ильинку. В одном из приемных окошек женщина очень доброжелательно приняла мои бумаги, а я не смог удержаться снова переспросить об их судьбе.
“Не беспокойтесь, ваше обращение будет прочитано консультантами, а книги поступят в личную библиотеку президента. Желаю вам здоровья.”
Я от души поблагодарил её и с чувством исполненного долга пошёл домой. Видно, это чувство, несмотря ни на что, осталось во мне. Конечно, я не прельщаюсь надеждами, что мои труды кому-то когда-то окажутся в чём-то полезными, интересными. Главное - я сделал своё дело, высказал своё мнение. Вот это и доставляет большое удовлетворение.
   Привожу копию обращения к президенту В.В.Путину.
   Президенту Российской Федерации В.В.Путину.
  Многоуважаемый Владимир Владимирович!
Осознавая Вашу невероятную занятость, считаю своим долгом обратиться по вопросам, имеющим государственное значение. Оправданием этому служат несколько соображений.
Прежде всего, я уверен, что эти идеи и мысли созвучны Вашим высказываниям и практическим делам.
Вы умеете и даже любите выслушивать мнения других людей.
Кроме того, я не вижу других инстанций и политических сил, которые могут реализовать подобные предложения.
Ко всему, в моем распоряжении не так много времени, чтобы пытаться пропагандировать свои взгляды, искать единомышленников и т.д.
Мечтаю только об одном, — чтобы моё обращение и книги дошли до Вас. Если же они, хотя бы в малейшей степени, окажутся полезными, я почувствую себя счастливым человеком.
От души желаю Вам благополучия, успехов и здоровья.
Кандидат технических наук, полковник-инженер, ветеран Великой Отечественной войны и Вооруженных Сил
20.06.2002 г. (Б.Хляп)



Предложения по выработке основ
политики государства в области нравственности.

1. Из всех реальных смертельных опасностей, которые грозят в настоящее время России, как и всему человечеству, главной становится нравственная деградация. Атомная война, экология, войны государств, — всё это важные, но постепенно решаемые проблемы. Осознание  опасности моральной деградации на всех уровнях общественного и индивидуального сознания миллионов наших сограждан является важнейшей задачей современности.
2. Бытующие сейчас идеи и само отношение к проблемам нравственности не выдерживают критики и становятся нетерпимыми. Область нравственности считается неприкасаемым личным делом, а вмешательство в него со стороны общества, а тем более государства, — недопустимым нарушением прав и свобод граждан. При этом забывается азбучная истина, что свобода исключает совершение гражданами действий, которые затрагивают интересы или наносят ущерб другим людям, а тем более, если представляют угрозу существования всего общества. Многие политические деятели уповают на то, что сейчас не время заниматься нравственными  вопросами; сначала надо решать экономические и социальные проблемы. Это наивный и губительный подход, о чём свидетельствует опыт западных преуспевающих стран, для которых нравственная деградация, дефицит духовности в жизни общества не менее опасны. Надо ясно понимать, что когда мы разбогатеем, удержать людей от нравственной деградации будет уже невозможно.
3. Суть нравственной деградации заключается в игнорировании, искажении и разрушении естественных общечеловеческих жизненных ориентиров и нравственных ценностей, составляющих основу жизни общества, отдельных людей и их отношений; подмене их ложными и разрушительными идеалами, привлекательными для массового сознания. Если история развития человечества есть процесс очеловечивания человека, то нравственная деградация — это противоположное явление расчеловечивания человека, стагнация его духовности, гниение общества. В наше время требуется глубокое осмысление и научное исследование этого феномена. В сферу нравственности должны быть направлены лучшие интеллектуальные силы и максимальные усилия общества.
4. Явные признаки нравственной деградации становятся всё более зримыми, неопровержимыми и зловещими.
а) Основа морали — человеческая жизнь, её ценность, право человека на существование. Убить человека в наше время, с точки зрения нравственных запретов, ничего не стоит. Родители убивают детей, дети — своих родителей. Человек способен убить своего друга, сослуживца, чтобы занять его должность. Появилась новая профессия — наёмные убийцы, киллеры. Реклама убийства в полный голос звучит в большинстве средств массовой информации. В искусстве и литературе убийство украшается, эстетезируется. Возникла и широко распространяется чудовищная форма терроризма — убийство непричастных к борьбе людей, т.е. убийство стало абсурдным, бессмысленным и массовым.
б) Ложь, обман, мошенничество  стали позволительными и привычными формами отношений людей между собой и с государством, обществом. Они пропитали всю нашу жизнь сверху донизу и не считаются недопустимыми постыдными пороками.
в) Такое же положение с воровством, грабежом, насилием во всех их отвратительных видах и формах.
г) Половая вседозволенность, распущенность и разврат стали нормой нашей жизни. Грубость, наглость, разнузданность восхваляются как престижные качества современного человека.
д) Пришло то время, о наступлении которого давно предупреждали человечество: наглое ничтожество взошло на пьедестал. В элиту общества, включая руководителей экономики, политики, силовых структур, верхушку депутатского, научного и военного корпуса, в деятели культуры, в “звёзды” искусства прорвались люди не просто непорядочные и недостойные, а часто бездарные проходимцы, ничтожества. Они нагло и бесцеремонно преследуют только свои корыстные личностные цели и ведут нас к катастрофе.
Перечень признаков нравственной деградации можно долго продолжать.
5. Единственной силой, которая способна повлиять на этот раковый процесс деградации общества является государство. Оно должно объединить и координировать усилия всего общества, его здоровых сил в борьбе со смертельным злом. Мало этого, именно эта задача должна стать первейшей функцией государства в наше время. Надо преодолеть стереотип негативного отношения к воспитанию людей, которое в недавнее время служило исключительно идеологическим целям. Да, свобода личности — основа цивилизованного общества. Но нельзя забывать азбучную истину: свобода исключает совершение  гражданами действий, которые затрагивают интересы или наносят ущерб другим людям, а, тем более, представляют угрозу существования всего общества.

Что предлагается делать?
1. На базе существующих научных организаций создать единый Центр человекознания. Цели этой науки — изучение сущности жизни человека во всех её аспектах; обобщение опыта жизни людей и выработка знаний, необходимых для разумного индивидуального и общественного существования, совершенствования и развития человека; разработка рекомендаций по нравственному воспитанию граждан всех возрастов. Люди должны находить в этой науке вразумительные ответы на самые животрепещущие вопросы своего бытия. Важнейшей задачей человекознания является определение этических принципов, составляющих фундамент мировоззрения людей. Необходимо выработать и конкретизировать основные понятия и категории, отражающие в ясной и однозначной форме духовную ориентацию, поведение человека, его отношения с людьми, с самим собой, с обществом и государством.
2. Расширить и конкретизировать разделы Конституции Российской Федерации, посвященные нравственным проблемам. Узаконить места, функции, права и обязанности государственных и общественных структур в сфере нравственности, контроля и ответственности их деятельности.
3. Образовать в правительстве полноценный исполнительный орган по практической деятельности в области нравственности, воспитания и координации  с Министерствами Образования и Культуры.
4. Дополнить законодательство Российской Федерации необходимыми законами в области нравственности на всех уровнях.
5. Всеми возможными формами и средствами доводить, пропагандировать и культивировать знания и проблемы нравственной сферы. Считать эту проблематику важнейшей для искусства, литературы, средств массовой информации, просвещения, образования и культуры. Учредить в этой области фонды, премии, объединив усилия существующих разрозненных организаций, включая государственные, общественные и культовые, чётко определив их место в общей системе.
6. Разработать и издать учебники человекознания для изучения в школах, учебных заведениях, в производственных коллективах и общественных организациях.
7. Разработать и внедрить систему отбора, выдвижения и назначения руководящих кадров государственных структур различных уровней с учётом их нравственных качеств.
   Вышеизложенные проблемы, безусловно, сложны и трудны. Для их решения требуются громадные усилия и длительное время, а плоды появятся далеко не сразу. Мало этого, деятельность в этой области довольно часто, к великому сожалению, оказывается неблагодарной. Всё это так, но с чего-то надо начинать; уже сама серьезная постановка этих вопросов даст положительный эффект. Это тот случай, когда промедление смерти подобно.
2.06.2002 г. Б.Хляп

   Свои две книги, кроме президента, подарил Феодосийской городской библиотеке им. Грина, мэру г. Феодосии, своим друзьям и сослуживцам, детям и внукам. Несколько позднее, направил  эти материалы для использования новым политическим партиям на имя их лидеров М.С.Горбачёва, Г.А.Селезнёва, Б.Грызлова и С.Миронова, дополнив их своим мнением по злободневным вопросам.


76.
   Любовь к стихам появилась у меня ещё в школьные годы. Этому способствовал учитель литературы в г. Станиславе. Он не завлекал нас, не требовал, не ссылался на свой пример; он просто любил и глубоко чувствовал поэзию и эта любовь передавалась ученикам. Он знал множество стихов и готов был читать их в любое время. Делал это естественно и задушевно, тихим, но очень разборчивым голосом; каждое слово ясно звучало.
В то время я даже не пытался пробовать писать стихи; это казалось невозможном и несбыточным. Стихи воспринимались как загадочный голос души. Чтобы он прозвучал, нужен не только природный дар. Прежде всего, надо иметь что сказать; иметь неодолимую потребность высказаться и обладать способностью сделать это в красивой форме. В полной мере, очевидно, этими качествами обладали поэтические гении. На протяжении веков они создавали неповторимые шедевры поэтического искусства, которые восхищают и облагораживают человечество. Поэзия - это прекрасные цветы и гордость человеческой культуры. Гораздо позже я поверил, что писать стихи могут и обыкновенные люди. Чаще это происходит в юности, в моменты острых переживаний, в пору любви или страданий. Люди пытаются выразить то, что их глубоко волнует, свои интимные переживания. Иногда они находят отклик у окружающих, а часто и нет. Потребность высказаться порой заглушается душевной целомудренностью, неуверенностью в себе, нежеланием открыть свою душу, выставить её напоказ. К тому же, стихотворная форма творчества требует большого труда, терпения, мучительных поисков нужных слов, ритмов и рифм. Поэтому великое множество стихов гибнет в зародыше, а появившись, - пропадает в безвестности.
Как бы то ни было, отважившись однажды написать первый стих, я не стал “рифмоплётом”. Стихи появлялись у меня непроизвольно, только изредка в критические моменты жизни, из глубины души и я был рад этому. Гораздо чаще читал и слушал чужие стихи, чувстя их искренность и правдивость. Даже у классиков стихи неравноценны; есть настоящие шедевры, а есть - не очень. Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Фет, Майков, Надсон, -  перечитывал их не один раз и каждый раз получал большое удовольствие. У Есенина по душе пришлись всего несколько жемчужин, у Маяковского тоже не всё нравится. Люблю стихи В.Шефнера, М.Лисянского, Доризо, Н.Добронравова, И.Эренбурга, Р.Рождественского и многих других замечательных поэтов. Встречался в жизни и с совершенно неизвестными любителями поэзии и иногда поражался красотой их неизвестных миру произведений. Особенно запомнилась случайная встреча в Симферопольском аэропорту. Это было летом; я летел в Москву, до вылета оставалось целых три часа и я стал в длинную очередь к буфету на втором этаже. Через несколько минут подошла женщина средних лет, невысокого роста, плотного телосложения. Лицо её не отличалось утонченной красотой, но привлекало каким-то своеобразием. Особенно выразительны были небольшие черные глаза, чуть грустные и затаённые.
“Вы последний?” - спросила она.
“Да, я крайний” - ответил я.
Она смутилась, но мы быстро и легко разговорились.  Когда подошли к желанному прилавку уже чувствовали себя хорошо знакомыми. Разговаривать с Натальей Федоровной было приятно; она не болтала без умолку, а внимательно слушала, не пропуская смысла каждого слова. Вскоре обнаружилось, что мы оба поклонники поэзии. Я вспомнил стихи Блока, она продолжила их и это окончательно закрепило наше знакомство. Покончив с салатами, курицей и бутылкой пива, мы спустились в душный зал и вышли на свежий воздух. Нашли свободную скамейку напротив входа в гостиницу аэропорта. Слово за слово, Наталья Федоровна поведала мне свою историю. Уже много лет она любит морского офицера, который служит в Севастополе и имеет семью. Сейчас возвращается домой в Киев. После встречи с ним  полна противоречивых чувств.
“Что это я разболталась, - сказала она, - никому в жизни не рассказывала, а совсем незнакомому человеку всё выложила. Не узнаю себя, вы извините”
  “Да вы не стесняйтесь, я вас отлично понимаю, просто вам надо с кем-нибудь поделиться”.
“Да, да, так оно и есть”.
   Она продолжала рассказывать, словно боялась, что не успеет всё сказать. Крымское солнце нещадно палило; Наталья Федоровна заспешила на регистрацию своего рейса.
“Я чувствую, что вы любите стихи и понимаете их. Вот вам мои произведения, может быть, интересно будет узнать, какие чудачки живут на этом свете”.
“Спасибо, теперь скажите мне номер вашего телефона”, - ответил я.
“Нет, нет, - решительно запротестовала она. - Я и так буду ругать себя за то, что делаю. Спасибо вам большое, как-то легче стало на душе.“                Я проводил её на посадку и мы расстались. Прочёл стихи только после того, как поздно вечером устроился в номере гостиницы. Они мне понравились, это настоящие стихи. В них, как в зеркале, видна судьба этой красивой души, её беды и радости. Это и есть поэзия жизни.
«О слезах и грусти не скорблю…
Я люблю тебя, люблю, люблю,
потому что всё с тобой - полёт,
потому что всё с тобой - поёт.
Сосны, рельсы, облака поют,
и везде, во всём с тобой - уют,
без тебя же вся вселенная - тюрьма,
без тебя и солнце в небе - тьма.
а с тобой - весна, земля, трава,
а с тобой - жива, жива, жива,
жизнь во мне смеется и поет,
только смерть полёт мой оборвёт.

            ***
Вcё равно ведь, поздно или рано,
чем позднее, тем нужней вдвойне,
ты отправишь мне радиограмму
на известной нам одним волне.

Всё равно, пусть поздно или рано,
времени не тратя на ответ,
в очередь к билетной кассу стану,
как жар-птицу выхвачу билет.

Все равно, на море или суше,
пусть ещё не знаю, - где, когда,
встретятся на звёздах наши души
и замрёт в безмолвии земля.

        ***
Чистый, лучистый на землю лег
первый осенний снег…
Ну почему ты так далёк,
милый мой человек?

Мне бы из снега снежки лепить,
счастливый твой слушать смех,
мне бы тебя без оглядки любить,
пить с твоих губ снег.
     Мне бы дров принести, огонь развести,
картошки испечь в золе,
чтобы ночь была и метель мела
по нашей с тобой земле.

Денек, да денек, да ещё денёк,
человечий недолог век,..
Чистый, лучистый на землю лёг
первый осенний снег.

         ***
Как только день закатится
за выступ голубой,
хочу, моя вечерница,
сумерничать с тобой.

Хочу, чтоб по-домашнему.
у синего окна
в глубоких туфлях войлочных
стояла тишина.

Хочу, чтоб заоконные
погасли фонари…
ты мне про то, что сбудется
негромко говори.

Негромко и несуетно,
слова не торопя,
чтоб только двое слышали,
чтоб только ты и я.

          ***
На судьбу обижаться не вправе,
жизнь и так благосклонна ко мне,
если молодость есть вторая,
лучше первой она вдвойне.
Откровеннее и мудрее,
проницательней и щедрей,
я горжусь и любуюсь ею,
этой молодостью своей.

Та подарком была, - не боле,
Та у всех молодых была,
эту - я по собственной воле,
зовом сердца сама нашла.

Я в её неизменность верю,
оттого, что моя она,
потому что великою мерой
оплатила её сполна.

          ***
Хорошо живу, чуть трудновато,
всё умею, всё могу,
как плясунья по канату
по судьбе своей бегу.

получается красиво,
всем приятна красота,
только знать бы сколько силы
вымогает высота.

Миг один, одна неловкость
и на дне… По чьей вине?
До чего же эта легкость
душу вымотала мне!

        ***
Нельзя за любовь - любое,
нельзя, чтобы здесь что всем,
за любовь платят любовью
или не платят совсем.
Принимают и не смущаются,
просто скромно благодарят
или, и такое случается,
ничего о ней не говорят.

Горькое… вековечное…
Не буду судьбу корить.
Жалею тех, кому нечего
или некому жизнь дарить.

           ***
Улыбаюсь, а сердце плачет
в одинокие вечера…
Я люблю тебя, это значит –
я желаю тебе добра

Это значит, моя отрада,
слов не надо и встреч не надо
     не надо моей тревоги,
и не надо моей печали,
и не надо, чтобы в дороге
мы рассветы с тобой встречали.

Кто же скажет, моя услада,
что нам надо, а что - не надо?

Нет, никто ничего не расскажет,
не подскажет нам как  тут быть,
и никто узелка не развяжет.
Кто сказал, что легко любить?

                ***
Из всех жанров искусства для меня самым близким, непосредственно вызывающим отзвук в душе, была песня. Когда слушаешь хорошую песню, она каким-то непостижимым образом рождает в воображении образы, чувства и мысли, воспоминания, которые волнуют и радуют. Часто песня запоминается на всю жизнь, снова и снова появляется в памяти, создавая настроение и доставляя удовольствие. Она действительно “жить помогает”. Почти в каждой  песне  можно обнаружить
одну-две строки, которые, как некий символ, метка, выражают весь облик, дух песни.

…Надежда - наш компас земной,
а удача - награда за смелость…
…Если б знали вы как мне дороги
подмосковные вечера…
…Как хорошо сидеть у огонька,
когда в руке лежит твоя рука…
…Ничего, что ты пришел усталый
и во лбу морщинка залегла…
…Эти дни когда-нибудь
мы  будем  вспоминать…
      
…И хоть с вами совсем не знаком
и далёко отсюда мой дом…   
…Прощай любимый город,
уходим снова в море…
…Бьют часы, поздний час,
входит в комнату молчание…
               
…Ты говорила, что не забудешь
Тихих и ласковых встреч… 
 …Как упоительны в России вечера…
…Чтоб тебя на земле не теряли,
постарайся себя не терять
…Прощайте, скалистые горы…
…Вставай, страна огромная,
вставай, на смертный бой…
…Женский голос поманит, покличет
и пойдешь неизвестно куда…
…Я возвращаю ваш портрет…
…Вот кто-то с горочки спустился…

   Эти песни пробуждали хорошее, доброе, чистое, человечное.
В наше смутное для всего искусства время умудряются исполнять песни, у которых вообще нет содержания, а есть бессмысленный набор слов; удивительно, но факт. В других песнях есть содержание, но такое, что уж лучше была бы бессмыслица. Откровенная разнузданность, низкопробная пошлятина, осквернение и надругательство над всем чистым и святым для нормального человека; циничное и наглое воспевание вседозволенности и низких страстей, - вот такие “мысли”, такие “идеи” в этих “песнях”.
Все остальные составляющие песни - музыка, личность исполнителя, его внешние и вокальные данные, манера исполнения должны играть по отношению к содержанию подчиненную роль и соответствовать общей идее песни, служить средством эмоционального воздействия, наилучшего доведения до сознания слушателя идеи песни. Если музыка, мелодия становятся самостоятельным элементом, не связанным с содержанием, - это уже не песня, а какой-то иной жанр. Этим грешат многие современные модные песни. В них музыка существует сама по себе; она обрушивается на слушателя, забивает содержание. Громкость её такова, что вызывает нарушения психики, слова песни заглушаются; непонятно, о чём, собственно, поётся. Сама музыка не содержит мелодии, а сводится к назойливому повторению одной-двух музыкальных фраз многократно, а то и просто единственного такта, заимствованного у диких племён. Исполнитель всеми способами - беготней, движениями, непристойными кривляниями, экстравагантной одеждой, прической - стремится привлечь внимание не к песне, а к своей персоне. На телевидении пошли ещё дальше - были изобретены клиппы. Здесь внимание зрителя переключено с содержания не только на исполнителя, но вообще на нечто несуразное - мелькание отдельных хаотических видеокадров, совершенно не связанных со смыслом песни. Причём, мелькание это производится с такой скоростью, что осознать наблюдаемое просто невозможно, глаза по своей физиологии не способны. Это уже “высший пилотаж” в уродовании песни, который выдаётся за вершину достижений.
Популярные талантливые мастера песен запоминаются на всю жизнь и неотъемлемы от тех песен, которые они исполняли. Для меня это, начиная с предвоенных лет, были Ирма Яунзен, Ольга Ковалева, Лидия Русланова, Гелена Великанова, Вадим Трошин, Леонид Утесов, Клавдия Шульженко, Марк Бернес, Муслим Магомаев, Жан Татлян, Эдита Пьеха, София Ратару, Людмила Зыкина, Ольга Воронец, Екатерина Шаврина, Галина Ненашева, Иосиф Кобзон, Лев Лещенко, Юрий Антонов, Майя Кристалинская, Людмила Сенчина и многие другие. Побывать на концертах этих любимых артистов мне не посчастливилось, за редким исключением; слушал их по радио, на танцевальных вечерах, с пластинок, а позднее - по телевидению. Сегодняшних кумиров, честно говоря, душа не приемлет. Я это не отношу, как это принято сейчас считать, за счёт возраста, “отставания от жизни”, “непонимания молодежи” и тому прочих несостоятельных штампов. Дело, к сожалению, не в этом; дело в действительном вырождении искусства, в том числе и песенного. Я верю в то, что дурная мода на всю эту “масс-культуру”, “поп-музыку” обязательно пройдёт в нашей стране и песня, могучая и красивая, вернётся на свое законное и достойное место.

                ***
В Москве и Ленинграде не пропускал возможности попасть в театры или на концерты. Несколько раз был в Большом театре, в Мариинском; удалось посетить театр А.Райкина, побывать на концерте Э.Пьехи во времена ее пребывания в ансамбле “Дружба”, на постановках драматических театров им. Горького и А.Островского. С большим удовольствием слушал оперетту, а однажды попал в консерваторию на концерт серьезной музыки.
Больше всего, конечно, ходил в кино. Оно в те времена было действительно всенародным, самым доступным и самым любимым видом искусства. В каждом городе и почти во всех деревнях и поселках были киноустановки разных типов, включая передвижные. Даже на малых кораблях Флота обеспечивался просмотр фильмов не менее двух раз в неделю. Развитая и отлаженная на всех уровнях система кинопроката четко снабжала всех кинофильмами. Техника кино непрерывно совершенствовалась. На моих глазах появилось звуковое кино, потом цветное, затем широкий и широкоформатный экран, а экспериментально - стереоскопическое кино.
Кинотеатры были не только местом просмотра фильмов, но и в какой-то мере центрами культуры. Здесь проводились лекции, беседы, выставки; перед сеансом выступали артисты, музыканты; после демонстрации фильмов устраивались танцы. Само посещение кинотеатра вызывало удовольствие и было привычной потребностью. Сначала надо было выстоять очередь в кассу. В фойе обязательно работал буфет - бутерброды, пирожное, мороженое, пиво, воды. По звонку занимали места в зрительном зале, оглядывали соседей. Гас свет и на экране начиналось волнующее действо. Оно увлекало, вызывало сопереживание и даже ощущение соучастия с тем, что происходило на экране. Перед фильмами показывали киножурналы - хроника последних событий, видовые короткометражки, мультфильмы. Сами фильмы были добротными, отлично поставленными. Безусловно, они служили пропагандным и идеологическим целям, были политизированы, но при всем этом имели разумные сюжеты, гуманистическую направленность, показывали жизнь людей, их чувства и переживания. В них часто говорилось о том, чего нельзя было говорить; это была отдушина, которая привлекала людей. Многие фильмы были поставлены на исторической или документальной основе, часто экранизировались классические произведения художественной литературы. Музыкальное оформление, как правило, было отличным; почти каждый фильм давал жизнь новым песням, которые моментально становились популярными. Из великого множества фильмов остались в памяти названия только некоторых: “Путевка в жизнь”, “Чапаев”, “Депутат Балтики”, “Мы из Кронштадта”, “Весёлые ребята”, “Цирк”, “Волга-Волга”, “Юность Максима”, “Трактористы”, “Кубанские казаки”, “Жди меня”, “Баллада о солдате”, “Не забудь, станция Луговая”, “Петр первый”, “Тихий Дон”, “Неоконченная повесть”, “Это было в Пенькове”, “Весна на Заречной улице”, “Свинарка и пастух”, “17 мгновений весны”, “Любовь земная”, “Подождём до понедельника”, “Война и мир”, “Анна Каренина”, “Гори, моя звезда”, “Калина красная”.
   Почти каждый фильм ассоциируется с исполнителем главной роли, яркими и талантливыми артистами, любимыми всем народом, хотя их не называли “звёздами”. Среди них мне особенно запомнились Бабочкин, Кмит, Чирков, Серова, Крючков, Орлова, Утёсов, Бернес, Целиковская, Быстрицкая, Смоктуновский, Ладынина, Зельдин, Мордюкова, Ульянов, Васильева, Хитяева, Чурсина, Гурченко, Михалков, Баталов, Рыбников, Матвеев.
В постсоветский период, когда развалилась вся система киноискусства, да и вся наша жизнь, я кино вообще не посещал, поэтому ничего о нём сказать не могу. Некоторые впечатления остались от телевизионных фильмов, причём весьма тягостные. Засилие чужих поделок, называемых боевиками, детективами и тому прочее; наши доморощенные копии с тем же насилием, кровью, убийствами, разнузданной порнографией, пошлостью и низостью чувств, - всё это не вызывает желания попытаться понять и осмыслить это позорное явление. Я не могу называть его киноискусством, вся эта телепопса вытеснила великое кино. Либо оно возродится на каких-то новых основах, либо канет в лету.

***
С телевидением я познакомился ещё перед войной, когда занимался в радиокружке Дома пионеров. Нас, детей, поражала сама фантастическая возможность передачи на огромное расстояние движущихся изображений; это казалось чудом. Первые передачи проводились из Москвы на средних волнах; телевизоры были примитивными, изображение мелькало и искажалось, но это не мешало восторгаться происходящим. Во время заочной учёбы в институте связи в пятидесятых годах я уже серьезно изучал телевизионную технику. Случилось так, что экзамены по этому предмету сдавал лично отцу отечественного телевидения Катаеву по его, тогда широко известному, учебнику. Моя основная специальность - радиолокация - близка к телевидению, поэтому в последующие годы имел возможность следить за его бурным развитием, читать популярные лекции. Первый телевизор удалось приобрести в начале семидесятых годов и с тех пор являюсь заинтересованным зрителем телепередач, без которых не могу обойтись ни одного дня. Прежде всего, это была информационная программа “Время” - события дня в стране и в мире. По возможности, не пропускал такие передачи как “В мире животных”, “Кинопанорамма”, “От всей души”, “Голубой огонек”, “Кабачок 13 стульев” и новые фильмы. После перестройки и краха советской системы положение на телевидении коренным образом изменилось. Что там происходило внутри него - было совершенно непонятно, но на экране всё сменилось - содержание, оформление, люди. Ведущие информационных и политических программ всё увереннее чувствовали себя вершителями судеб, “четвертой властью”, носителями “абсолютной свободы слова”, неподвластными никаким законам. Они говорили что хотели и как хотели, открыто издевались над властью, над президентом, правительством и кем считали нужным. Это выражалось не только в беспардонном извращении фактов, в язвительных выражениях, но и в интонациях, выражении глаз, манере изложения и уничижительного комментирования действий и событий. Меня поражало и возмущало их отношение, злобные нападки на армию, всё воинское, людей в погонах. И это в то время, когда люди гибли в Чечне, защищая страну от полного развала. Много лет называли бандитов боевиками, полевыми командирами; борьбу  терроистов - справедливой войной за освобождение от России. Главари бандитов красовались на экране, давали интервью, им верили больше, чем своим генералам, и т.д. Вся история последних десятилетий была зачёркнута; всё, что было сделано героическим трудом миллионов в эти годы объявлено глупым и преступным. Дело дошло до того, что Великую Отечественную войну признали ненужной и бессмысленной, а участники войны стеснялись носить свои награды. Да, это позорное время было и телевидение внесло в его появление свой весомый вклад.
Проходили годы; изменения к лучшему стали появляться только с 2000 года, после избрания нового президента. Но, на некоторых каналах до сих пор считается признаком “свободы слова” продолжать “наезды” на власть, хаять всё, что делается. Концепция “четвертой власти”, очевидно, не даёт покоя своей привлекательностью, несмотря на всю свою несостоятельность. В цивилизованном обществе есть три ветви единой государственной власти - законодательная, исполнительная и судебная. Попытки создания других систем власти всегда губительны для общества; они приводят к нестабильности, беззаконию, развалу государства. Каждая функциональная структура общества имеет своё назначение, его надо чётко понимать и добросовестно выполнять, а не пытаться стать выше всех, обрести полную независимость и стать неприкасаемой. Не менее пагубна широко разрекламированная идея абсолютной оппозиции средств массовой информации (СМИ) властям. Из неё следует, что СМИ всегда и везде должны бороться с властью, контролировать её действия, разоблачать и осуждать, судить её. Это напоминает позицию некоторых партий в парламенте, “вечных оппозиционеров”, для которых чем хуже в стране, тем лучше для них. Не составляет труда понять, что такие идеи потребовались деятелям СМИ, в частности, телевидения, чтобы полностью развязать себе руки. В действительности, СМИ имеют в обществе вполне ясное назначение: своевременно доводить до масс необходимую для нормальной жизни общества и достоверную, правдивую информацию. Только и всего, не больше и не меньше. Делать это надо ответственно, честно и профессионально, соразмеряя всё с интересами общества, пользой для всех людей, а не личными вкусами, амбициями и корыстью. Этому должно быть подчинено всё - большое и малое. Если в жизни происходит что-то хорошее, то его нужно уметь показать так же ярко и убедительно, как и плохое. Если власти, правительство, любой деятель и просто человек делают что-то доброе, полезное, человечное для людей, для страны, - это надо замечать, об этом говорить, это показывать. Если президент законным порядком избран народом - его нельзя унижать, это уже не личность, а должностное лицо, которого граждане обязаны уважать, потому что от его авторитета зависит порядок в стране. Чтобы информация дошла до большинства слушателей, ведущий должен уметь говорить внятно, разборчиво и достаточно медленно, иначе трудно осознать о чём, собственно, идёт речь. Вошла в дурную моду скороговорка ведущих, спортивных комментаторов; невольно начинаешь подозревать, что им платят в зависимости от количества слов, произнесенных в минуту. Если на телевидении разрешают себе произносить слова грубые, хулиганские, непристойные, вплоть до мата, - это уже преступление, потому что по манере разговора на экране люди судят о дозволенном и престижном в нашей стране. Если без конца показывают убийства, стрельбу, насилие, жестокость, неприкрытую или прикрытую фиговым листочком порнографию, всё сводят к одному - “про это” - да ещё всё это смакуют, украшают, эстетизируют, - это просто преступление перед обществом и никакие оправдания высокоинтеллектуальных защитников, сексологов и психопатологов здесь не помогут.
Нельзя не обратить внимание на несовершенство системы финансирования телевидения, которая, возможно, служит причиной многих его бед. В самом деле, услуги всех видов, как и товары, обычно оплачиваются потребителем. В телевидении потребитель ничего не платит, - включает телевизор и смотрит. Телевидение зарабатывает себе на жизнь какими-то не совсем понятными и явно  непрозрачными способами, прежде всего за счёт размещения рекламы. Совершенно очевидно, что это далеко не лучший вариант и, прежде всего, для потребителя, так как на него обрушиваются все пороки такого порядка. В области телекоммуникаций уже давно нашли технические способы решения этой проблемы - за каждый разговор потребитель платит в зависимости от его длительности. Наверное, и в телевидении можно изобрести нечто подобное; тогда всё станет на свое место, потребитель получит возможность непосредственно влиять на качество и содержание телевизионных услуг. Пока же на экране властвует главный содержатель телевидения - реклама; властвует грубо, нахально и неразумно. Трудно понять, что заставляет рекламодателей платить такие огромные деньги за такую низкопробную продукцию. В конечном счёте, задача рекламы - довести до потенциального потребителя информацию о товаре: какой товар, чем он лучше имеемых, где его можно приобрести и сколько он стоит. Вместо этих данных в рекламных роликах есть набор бессмысленных, часто просто глупых и безнравственных слов, мелькающие кадры, не имеющие никакого отношения к товару, но зато вдалбливающие в головы зрителей низменные чувства, грубости и пошлости.
Сейчас можно только мечтать о том времени, когда СМИ перестанут считать своей главной целью получение максимальной прибыли, когда окажутся в состоянии осознать свою ответственность перед обществом, разумно определять и дозировать количество и качество необходимой для людей информации. Вот тогда СМИ превратятся в мощное средство прогресса нашего общества, его нравственного и духовного развития и совершенствования.


77.
Наступил 2003 год.
Неудержимо приближается весна; дни летят за днями, не успеваю замечать - воскресенье, среда, снова воскресенье. Чем они заполнены?
Просыпаюсь минут за десять до 6 часов. Стоит пошевелиться, как наш чуткий страж, Каштан, соскакивает со своего спального места и подбегает к моему изголовью. Он ждёт утреннего приветствия. Протягиваю руку и поглаживаю его тёплые уши, широкий лоб, касаюсь влажного носа. Глаза его в полутьме светятся благодарностью и собачей радостью.
“Здравствуй, здравствуй, иди на место”, - говорю я и он исчезает. Окончательно просыпаюсь, шевелю руками и ногами, занемевшими от ночного сна. Ничего не болит, всё хорошо.
“Доброе утро, как спалось?” - спрашиваю у Раечки.
“Отлично, доброе утро.”
“Шесть часов, ровно,” - это уже приятный девичий голос говорящих часов оповещает о времени.
Включаю на прикроватном щитке телевизор, просматриваю выпуски новостей сначала на первом канале ОРТ, а через полчаса - на канале НТВ. Поднимаемся; собачки (у нас их две - Каштан и маленькая Кукла) просятся на прогулку и жена выпускает их во двор. Включаю самодельный электронагреватель горячей воды; несколько минут энергично жесткой расчёской массажирую голову. Бреюсь в ванной перед зеркалом; удобная бритва с тремя плавающими лезвиями легко и мягко превращает мои колючие щеки в гладкие. Освежаю кожу кремом после бритья. Всё это создаёт бодрое настроение и предвкушение хорошего предстоящего дня. Садимся на кухне за завтрак. Он состоит из овсяной или манной каши, одного яйца всмятку и двух кусочков белого хлеба с маслом или сыром, а также чашки кофейного напитка со сгущенным молоком. Сажусь за письменный стол, включаю настольную лампу; приобрёл её недавно, поэтому продолжаю ею любоваться. Не меньшее удовольствие доставляют стоящие в вазе на подоконнике яркие, свежие тюльпаны. Достаю свою чёрную рабочую тетрадь, просматриваю перечень накопившихся дел и выбираю из них те, которые можно и нужно сделать сегодня. Обычно это 6-7 пунктов, прикидываю, в какой последовательности удобней их выполнять. Всё ясно и понятно, теперь можно взяться и за работу, за писательский труд. Обычно то, о чём пишу, особенно, если это серьезные вопросы, продумываю заранее. Это происходит и во время прогулок, отдыха, в ночное время. Периодически встаю, разминаюсь, а после работы делаю зарядку. Около 10 часов выхожу на улицу, одевшись по погоде. Прохожу через новые металлические двери нашего подъезда. Они закрываются на ключ, поэтому меньше стало непрошеных гостей и бездомных собак. Спускаюсь по десяти ступенькам нашего крыльца, прохожу мимо своих окон. Под ними  аккуратно подстриженный ряд колючей маклюры. У второго окна стоит старая развесистая шелковица; каждый год я её укорачиваю, чтобы не заслоняла окно. От этого её ствол стал толстым, а листья необыкновенно большими. Огибаю наш палисадник. На самом его углу разместился большой куст жасмина, рядом - низенькое дерево персика, кусты розы и сирени. Окно лоджии обрамлено вьющейся розой, которая цветёт долго яркими пунцовыми гроздями. Всё это заведывание жены; она выращивает здесь цветы, их цветение  посменно продолжается до глубокой осени. Выхожу на переулок Цветочный, который знаменит тем, что на нём есть один единственный дом №1.Справа, по улице Горького, находится Морской завод, который в прошлые времена ремонтировал корабли и суда. Завод выходит непосредственно к морю. От нашей квартиры  до него не более метров 200-250. Когда море штормит, особенно  по ночам, мы его отлично
Слышим.
 Слева,по улице Ленина пятиэтажное здание гостиницы торгового порта “Моряк”. Перехожу свой узкий переулок  и вхожу с угла в Морской сад. Место это историческое: здесь в древности располагался невольничий рынок. Рабов доставляли с юга Украины, выдерживали на время карантина от свирепствовавшей тогда чумы и затем отправляли на галерах в Турцию. До сих пор этот район города называется Карантином, речушка в нём  Чумкой. Пересекаю весь сад по диагонали. После войны на этом месте осталась лишь груда ракушечника и уцелело одно дерево. Участок передали военным морякам, отчего он получил свое название; восстанавливали его хозспособом, на субботниках и воскресниках, завозили чернозем, сажали тонкие молодые саженцы деревьев. По всему периметру был возведен невысокий забор, разбиты клумбы для цветов, дорожки, оборудована открытая площадка для кино. Позднее соорудили танцплощадку, где проводили свое увольнение матросы. Сейчас сад находится в каком-то бесхозном состоянии, танцплощадка снесена, вывезены бюсты героев Отечественной войны. И только в праздничные дни производится уборка. Мне здесь знакомы каждое дерево и каждый куст. Здесь, на этих дорожках, я часто фотографировал своих родных и знакомых; здесь отец встречал меня, сидя на скамейке, когда отдыхал у нас летом..
Слева, через дорогу по улице Ленина, сохранился исторический дом, в котором перекочевала, Екатерина, когда посетила Крым в сопровождении Потемкина. Рядом стоит недавно возрожденная мечеть с минаретом, где совершаются молебны. В конце улицы - садик Айвазовского, где покоится прах отца нашего города и его супруги; здесь же маленькая армянская церквушка с часовенкой. Справа от Морского сада по улице Горького находится двухэтажное здание портовой поликлиники, перед которым установлен памятник нашему известному врачевателю Александру Романовичу Довженко. Я был с ним хорошо знаком и довольно часто встречался в период участия в кружке “Кругозор”. Напротив поликлиники - одноэтажное здание морского вокзала Феодосийского порта, который имеет свою богатую событиями и традициями историю. Здесь трудились на сооружении Узкого мола М.Горький и силач Поддубный. Сюда в 1905 году заходил под красным флагом мятежный крейсер “Потемкин”, о чем напоминает скромный памятник перед вокзалом. Через дорогу - входные ворота военного порта, где базировались военные корабли и куда я приходил сотни раз для участия в выходах кораблей на испытания. Каждый выход был уникальным; разные корабли, от авианосца “Москва” до водолазных катеров; разные цели и задачи, условия работы и, конечно, разные люди, с которыми приходилось контактировать. Все это происходило множество раз, днем и ночью, летом и зимой, в штиль и штормовую погоду. Каждый выход требовал тщательной длительной подготовки, четкой организации и взаимодействия с незнакомыми людьми, твердого управления, громадного напряжения сил, воли и большого упорства.
Далее мой маршрут пролегает по улице Горького. Во время Отечественной войны сюда прорывался из порта известный героический Феодосийский десант; вся улица была снесена, уцелело одно здание банка. Сейчас это зеленая ухоженная улица. Справа, на целых два квартала, тянется бульвар с аллеей платановых деревьев. Вce они высокие, мощные, с крупными резными листьями и серебристой бархатной корой, которая каждые 2-3 года полностью заменяется на новую. Посреди бульвара стоит памятник герою войны пионеру Вите Коробкову, бесстрашному разведчику, которого расстреляли немцы. Иногда сюда приходят школьники и повязывают ему красный галстук. На левой стороне улицы разместился клуб Феодосийского порта, а рядом - маленький ресторанчик “Моряна”, основными посетителями которого когда-то были торговые моряки; сейчас там летом обслуживают отдыхающих. Следующее примечательное здание - Феодосийская таможня; построили её недавно и получилось красиво. На этом месте была большая табачная фабрика, гордость Феодосии, производившая известные в стране папиросы «Казбек». Она сгорела за одну ночь полностью, остался один остов. Далее размещается управление порта, а за ним  банк. Бульвар выходит на большую площадь. Справа стоит родное и знакомое до мелочей, до каждого этажа и окна здание моей воинской части. Его строили на довоенном фундаменте по индивидуальному проекту. Так как финансирование, как обычно, было недостаточным. Строительство планировалось в две очереди. В середине здания была высокая арка с центральными воротами во двор, симметрично относительно её должны были быть две половины, но в первую очередь попала только левая половина, а правую так и не построили. Мой отдел размещался на третьем этаже с плоской крышей для установки антенн, на чём я с большим трудом настоял. Перед зданием, на высоком постаменте, который остался от бывшего здесь памятника Сталину, установлена гранитная фигура героя времён гражданской войны Назукина. Сама идея памятника мне не по душе. Чтобы выразить и запечатлеть память о человеке, его надо изобразить в образе, который наиболее полно отражает суть его жизни или подвига. Назукин представлен в цепях, в момент, когда его вели на расстрел. Для такого революционера смыслом жизни скорее была борьба, а не жертвенность.
По этой дороге от дома до части я отшагал чуть более 30 лет два раза в день. Несложно подсчитать, что общий путь за это время составляет более 15 000 километров; это даже трудно себе представить.
Памятник Назукину обращён в сторону большого городского парка с древней башней Константина, которая является символом города и изображена на его гербе. Рядом с ней на древних камнях оборудована танцплощадка. Летом здесь работает дискотека. Левее стоит “фонтан Айвазовского” - ажурная беседка с кранами чистой питьевой воды. Это был первый водопровод в городе, построенный по проэкту Айвазовского и на его средства. Рядом с фонтаном  сквер с тремя высокими стеллами и вечным огнём. Это памятник героям Отечественной войны. Сюда по праздникам возлагают цветы и по традиции приходят молодожёны после регистрации брака. Замыкает площадь высокое здание с мощными белыми колоннами - кинотеатр “Крым”. Вся площадь асфальтирована. Это место проведения митингов, шествий, гуляний, а в будни по ней малыши катаются на велосипедах.
Далее дорога разветвляется; направо она ведет к площади железнодорожного вокзала, на набережную к морю, картинной галерее Айвазовского. Это центр отдыха, гуляний и развлечений, феодосийский Бродвей. Сюда я хожу к морю купаться или на прогулки. Налево дорога идёт к центральному рынку. Пo пути прохожу мимо первого высотного жилого дома нашего города, нового современного узла связи необычной архитектуры. Всё здесь приведено недавно в порядок: новый качественный асфальт, тротуары, зелёные насаждения. Городской рынок на моих глазах многократно перестраивался и совершенствовался. Пo его периметру расположены магазинчики, ларьки, молочный и мясной павильоны. Вся центральная часть с рядами зелени, овощей, фруктов, рыбы находится под общей громадной крышей. Продукты здесь круглый год в изобилии, свежие и разнообразные. Сама атмосфера отношений людей имеет свой особый колорит. Почти все феодосийцы, продавцы и покупатели, знают друг друга и процесс купли-продажи сопровождается разговорами о здоровье, обменом новостями, шутками. Только в летний сезон всё это нарушается массой приезжающих на отдых.
Для меня ежедневные походы на рынок - это прежде всего физическая нагрузка, прогулка длиной около 3 километров. Но, одновременно, и умственная нагрузка: решаю каждый день заново как приобрести необходимый набор продуктов в нужном количестве, наилучшего качества при минимальных затратах. Задача сложная, творческая и достойная научного подхода. Здесь есть о чём поразмыслить, а это меня всегда привлекало. Сейчас уже накоплен достаточный опыт и вся операция не требует больших усилий. Что нужно купить сегодня определяю заранее, до прихода на рынок. Где, что, у кого лучше покупать, - это уже проверено и хорошо известно. Образовался круг постоянных продавцов; отработаны способы оценки качества продуктов. Никогда не торгуюсь; если цена не устраивает, просто ухожу. Мнения продавцов о своей продукции с интересом выслушиваю, но не принимаю за истину, я их понимаю. Домой возвращаюсь чаще всего пешком, но при больших перегрузках пользуясь автобусом.
Дома, даже до звонка, собачки встречают меня громким лаем и бурно выражают свои чувства. Возможно, это связано и с тем, что наступает время кормления. Этот процесс превратился в ритуал: оба садятся на кухне и терпеливо ждут, когда я разденусь, достану косточки, разрублю их на мелкие части и начну поочередно вручать. После этого, мы сами садимся за стол и едим свежие фрукты. Наступает время отправляться за водой. Водопроводная вода у нас скверная, поэтому приходится  добывать чистую. Выходим с Раечкой со двора и по улице Горького идём в сторону Карантина. Проходим ворота Морского завода, за которыми стоит военная гостиница. Дорога поднимается на горку, где расположена открытая киноплощадка. Далее спускаемся вниз к морю. Здесь всё напоминает о древней старине: высокие башни, толстые каменные стены, служившие надёжной защитой от врагов. Видна небольшая армянская церковь, которую сейчас реставрируют; перед ней - остатки древнего бассейна. Под мостиком журчит маловодная Чумка; здесь выходит на поверхность ключевой источник, сохранившийся с древности. Вода чистая, холодная и вкусная. Набираю пятилитровую пластмассовую канистру и бутылку для жены. Возвращаемся домой по той же дороге. Стоит полная, какая-то необычная тишина; недалеко от дороги пасутся две коровы и несколько коз с жадностью выщипывают молодую траву. С моря тянет тёплый весенний ветерок, мы словно в ином нереальном мире.
По возвращению занимаюсь домашними делами. То сломалась вилка пылесоса, надо её заменить; очиститель воздуха давно требует чистки; на балконе оборвалась веревка для белья. И так далее. В час дня приступаем к обеду. Основное блюдо - салат из свежих овощей - капуста, лук, огурцы, помидоры, сладкий перец, моркрвь, - всё, что есть свежего по сезону. Салат  поливается паучим подсолнечным маслом и употребляется с чёрным хлебом. На второе - борщ или суп на мясном бульоне, раза два в неделю - уха из свежей рыбы.
После обеда отдыхаем, слушаем новости и снова я сажусь за письменный стол, если требуется - выполняю неотложные дела. Около 6 часов вечера - ужин, горячее блюдо из тушеных овощей, крупы с мясом или рыбой. Около 8 часов - вечерний чай с халвой или вареньем, а затем, уже лежа в постели, смотрим передачи по телевизору. К этому времени жена заканчивает свои бесконечные дела по дому, прогуливает собачек перед сном и мы заканчиваем свой трудовой день.


                ***
       Вглядываясь в прожитые годы, вспоминая события, дела, лица людей, свои переживания и чувства, непроизвольно пытаешься осознать самое важное и главное, что происходило в жизни, честно ответить на нелегкий вопрос: состоялась ли она, не зря ли прожита?
Основным делом моей жизни была служба в Военно-Морском Флоте. Я выбрал эту дорогу в 17 лет и прошагал, по ней (включая вольнонаемную работу) 47 календарных лет. Служба для меня была не  источником заработка, не просто работой, сложной и тяжёлой. Это был образ моей жизни, её внутреннее содержание. Черты моего характера, человеческие качества сформировались в условиях службы и потому соответствовали ей. Это, прежде всего, активная целеустремленность, постоянная готовность к действию, организованность и воля, упорство и настойчивость. Служба мне нравилась, я от души любил море, корабли, своих товарищей; всё это было родным. Важнейшей стороной жизни были отношения с людьми. Главным в человеке, что я ценил, были его польза делу, профессионализм и порядочность; всё остальное - недостатки характера, личное ко мне расположение, происхождение, национальность и т.д. - всё это было второстепенным и несущественным. Я не только умом, но и сердцем уважал людей не только за их личные качества, служебное положение, но и просто потому, что каждый из них - человек. У меня было немало противников, но не было личных врагов, которые стали ими из-за моей несправедливости или нечестности. Никто никогда не уличал меня в подлости, трусости или непорядочности. Ни одно моё перемещение по службе, присвоение звания не происходило с моим участием, какими-то грязными приёмами. Занимая должность, я считал своим долгом овладеть знаниями и умением следующей вышестоящей ступени. Характер работы, соответствие его моей специальности и опыту всегда были первостепенными, а всё остальное, включая материальные блага, интересы, карьера - дополнительными факторами. Я с благодарностью воспринимал знаки внимания и поощрения со стороны командования, глубоко переживал порицания и взыскания, прислушивался к мнениям окружающих, но самым строгим и самым справедливым судьей неизменно считал собственную совесть.
Величайшим событием моей жизни было участие в Великой Отечественной войне. По воле судьбы я попадал в разные условия и всегда стремился делать всё, что от меня требовалось в это тяжелейшее время честно и добросовестно - работать у станка на военном заводе, учиться в Училище, участвовать в боевых действиях на Севере. Самой большой наградой и удачей было то, что я остался жив, в то время как из ста ребят моего возраста вернулись с войны трое. Но это не моя заслуга, а удача.
Большой удачей в моей жизни было и то, что я попал на научно-испытательную работу. Это открыло возможность стать военным ученым. Научная деятельность, непосредственное участие в разработке и испытаниях новой техники, инициативные исследования в реальных морских условиях, общение со многими научными коллективами, - всё это обогатило мою жизнь, придав ей большую значимость. Я стремился в полную меру служить науке так же преданно, как Флоту. Наука научила меня самому главному - верить в человеческий разум и во всём пытаться доходить до истины.
Большое место в моей жизни занимали семейные и родственные отношения с близкими людьми. Несмотря на все осложнения, я воспринимаю свою семейную жизнь как благополучную и удачную. В молодые годы я изведал большое истинное чувство самого высшего для меня накала. Пережил и великую трагедию утраты любви, её смерти. Этот удар не сломил меня, не обезобразил дальнейшую жизнь. Судьба вознаградила меня преданным другом, с которым в душевном контакте и добром согласии прожили вот уже 45 лет. У меня есть трое детей, которых я не различаю по крови, а одинаково сильно люблю. Выросли 6 внуков и 2 правнука, которые радуют самим фактом своего существования. Близким другом является единственная сестра Изабелла, имеющая своих внуков и правнуков, с которыми поддерживаю связь. У жены есть родной брат Валентин; для нас он почти член семьи.
Мои жизненные интересы отличались широтой и многообразием. Поэзия и голуби, радиолюбительство и художественная литература; политика и искусство, теоретическое и практическое, глобальное и повседневное, военное и гражданское, общественное и личное, - всё это вызывало неподдельный живой интерес. Сам процесс познания истины, мышления, думания, дохождения до истины всегда доставлял настоящее удовольствие. Я получал от этого большее удовлетворение, чем от забав, развлечений, еды и прочих плотских удовольствий. Поэтому любимым занятием всю жизнь было чтение книг, поглощение всех видов информации. Накопление знаний сопровождалось выработкой своих мнений и убеждений, своего миропонимания и мировоззрения. Очень важным были цельность и непротиворечивость своих убеждений и их непрерывное обновление. На этой основе возникла и крепла вера в себя и самостоятельность. Я научился управлять собой, строить свою жизнь по своему разумению, но зато и брать за это полную ответственность. С трудом, но выработалось умение поддерживать баланс между своими чувствами и разумом, принимать то, что нужно за то, что я хочу. В жизни неизбежны обстоятельства и случайности, которые не зависят от воли и желания человека. Но оказавшись уже в них, осознав, что произошло, я делал всё, что считал разумным. Это, конечно, не означает, что я не делал в жизни промахов и ошибок, что у меня не было слабостей. Вполне возможно, что моя самооценка завышена, но именно так я думаю и потому вынужден так писать.
Таким образом, по большому счёту, я не имею права жаловаться на свою судьбу и на себя. Наоборот, я ощущаю большое удовлетворение от всего того, что удалось увидеть, познать, сделать и прочувствовать в своей жизни. Другими словами, я чувствую себя счастливым в моём понимании этого понятия.
Я заканчиваю свою книгу, но жизнь моя продолжается. Казалось бы, самое время остановиться, перевести дыхание. Пробовал, - не получается. И в самом деле, зачем останавливаться?
Мудро сказал поэт:

Бейся сердце, сколько можешь биться,
и пока по жизни я бегу,
не проси меня остановиться,
лучше - разрывайся на ходу!

                ***
   Наступил 2004 год  и я отпраздновал  свой 80-летний юбилей. Всё  получилось  замечательно. Особенно тронуло то,
что об этом  событии  вспомнили и
поздравили  те, с которыми  не общался  десятки  лет. Как обычно,
выразил свои  чувства в стихе.

                80 лет
  Года летят и старость ближе,
  Всё злее жалит и мутит,
  И отравляет радость жизни,
  И неизбежное сулит…
         Нет, я сдаваться не намерен,
         Я подвиг должен совершить,    
         Да, будет трудно,но уверен
        Смогу и старость победить.
НА ТРЕТЬЕМ   ДЫХАНИИ
                2018г.

                               Когда я листаю страницы своей довольно продолжительной  жизни, сознательная её часть предстаёт  в виде трёх больших этапов.
  Первый – со школьного  выпускного вечера в ночь начала Отечественной войны до окончания своей трудовой деятельности в 1989 году. О нём я рассказал в книге       «Не переводя дыхания. История одной жизни.».  На следующем этапе включилось  второе дыхание. События этого времени изложены в книге«На едине с        собой.Размышления и воспоминания»
  5 марта 2017г. моя жизнь коренным образом изменилась. Ушла из жизни моя жена, самый близкий любимый человек, с которым мы прожили 60 счастливых лет.
  Сегодня отмечаю годовщину этого
скорбного события. Депрессия  понемногу  утихла, включилось третье дыхание. Созрел замысел рассказать  о нём.
               ==========
  Новые условия жизни вызвали необходимость осмотреться по всем главным вопросам своего бытия.
    Изменилась сама цель и смысл  жини.  В последние годы они сводились к продлению жизни любимого человека, круглосуточному  уходу за ним. Сейчас появилась возможность заняться собой. Это новое дело, а значит  новые
мысли,  творчество, это интересно, это настоящая жизнь.
 Для того, чтобы выяснить  как  мне дальше жить  и что  делать,  провёл   НИР (научно-исследовательскую работу). Причём, по всем правилам, с изучением доступной информации по теме,анализу,опытной проверке и т.д., как это делал во всех 48 научых работах, выполненных  во времена службы.                Прежде всего, определил новые цели жизни. Они  сводятся к сохранению здоровья, сражению  со старостью и продлению работоспособного состояния. В этом сейчас смсмысл жизни. Затем, выявил основные способы достижения  этих  целей. Для каждого из них  разработал    системы ежедневных практических   действий. В некотором смысле содержанием  книги является литературный     отчёт  по этой НИР.
               ==========
    ЗДОРОВЬЕ. Это состояние
физического   и   духовного благополучия  человека, когда все органы и системы  организма работают нормально, в полную силу своих возможностей. Здоровье зависит прежде всего от отношения  к
нему самого человека, заботе о его сохранении. Мало кто осознаёт, что здорвье – это самая большая ценность человека. Несмотря на очевидность и неоповержимость этой истины, ею далеко не всегда  руководствуются. Мало этого, находятся умники, которые не прочь высмеять человека за его заботу  о своём здоровье. Чтобы быть здоровым, мало одних тостов и пожеланий. Надо много знать и много делать, не жалея времени и сил, не откладывая  на потом, на старость. 
  Какие я сделал выводы?               
      ПИЩА.    Это продукты растительного и животного происхождения, а также вода и воздух.  Для того, чтобы жить и быть здоровым, человек должен правильно питаться     безопасной и полезной пищей в нужных количествах,60% блезней, от которых погибает человек, происходят от неправильного питания. . С физиологической точки  зрения человек есть то, что он ест.   Однако, люди обычно выбирают пищу прежде всего по вкусу, стремясь получить максимальное удовольствие, не зная какие продукты являются вредными и опасными. Только в последние годы обнаружено, что избыток соли является причиной смертельно опасных сердечно сосудистых заболеваний, всё жареное – рака, сахар – диабета.      . Не секрет, что магазинные продукты содержат опасные добавки,что указанный на этикетках состав продуктов не всегда соответствует действительности, что сроки  хранения часто нарушаются. К тому же, не искючено, что указываемый вес может быть занижен. И  так далее. Любая пища становится опасной при излишнем её
количестве, при неправильном приготовлении и хранении,  а также слишком горячая или  холодная. Пищеварительный процесс начинается со слюны, поэтому надо долго жевать. Во время еды не надо пить много жидкостей, потому что они разбавляют желудочный сок и тем ухудгшают пищеварение.     Грязная вода и руки, нечистый воздух являются источниками множества заболеваний.            
  Решил  эти и подобные общеизвестные  истины разместить на своём компьютере и смотреть на них пока они не  станут привычками.  Отказался от  приобретения продуктов в магазинах, приобретаю их на рынке у производителей. Перепробовал продукцию у  разных продавцов и выбрал постоянных и надёжных.
  Вода, которую мы пьём, в зависимости от источника имеет не только разную чистоту, но и разное молекулярное строение. Вода – это важнейшая составляющая пищи. При
обезвоживании организма происходит загустение крови, что опасно для жизни. После ознакомления, выбрал продавцов артезианской воды с хорошей очистки. Заказываю по телефону, привозят в 20-ти литровых баллонах с насосами.
 Пью утром натощак стакан холодной воды, днём три раза горячую воду с джемами  ягод(клюква,смородина,  брусника). От чая,ко  ффе и  соков отказался После многократных проверок, остановился на следующем меню:
- завтрак – яйцо, творог или брынза, сметана или сливочное масло, хлеб, горячая вода  с джемом.
 - полдник – фрукты свежие по сезону  (черешня, вишня,  персики, виноград, абрикосы, хурма, алыча).
 - Обед – селёдка, квашеная капуста, салат из свежих овощей (морковь,яблоки, помидоры,редиска, лук, кукурузное масло), горячее  блюдо -  (борщи,супы, в том числе рыбные ), котлеты куриные  или  печёночная колбаса.
 - Ужин - каши (гречневая,ячменная, овсяная, пшенная), кефир.
  - Вечерний  чай с вареньем.
 
ПОДВИЖНОСТЬ. Поступившая пища переваривается желудочным соком в 7 аминокислот и всасывается в кровь.  Её потоком она доставляется до миллиардов клеток организма, удаляя из них отбросы. Для этого существует сердечнососудистая система, состоящая из сердца,  сосудов, крупных (артерий) и мелких (капиляров). Эта сисема нормально функционирует, если человек достаточно двигается, работая мышцами.    Чтобы быть здоровым надо двигаться. Совремённый сидячий  образ жизни (автомобили, компьютеры, механизация труда) препятствует этому. Так называемая физкультура, которой занимаются немногие,  недостаточна. 
  Изучив разные способы стимуляции подвижности (зарядки, бег, ходьба, гимнастика), разработал упражнение, которое называю проворачиванием организма (по аналогии с флотским термином проворачивание механизмов). Его суть состоит  в   сочетании              самомассажа с работой всех мышц,
Начиная  с волосистой части головы, затем лба, лица с одновременным напряжением всех лицевых мышц (глазных, щёк,губ,шейных). Потом  массажируются  мышцы плеч, рук, кистей,груди,поясницы,ягодицы, колени икры ног.Можно обходиться без массажа, напрягая последовательно мышцы всего тела сверху до пальцев ног. Упражнение можно делать при любом удобном случае, лёжа, сидя или стоя. Здесь полный простор для импровизации,любые движения, их сочетания. Задача одна – напрягать мышцы, проворачивать кровеносную систему.
  Ещё одно упражнение для подвижности – дозированная ходьба. Выбрал в садике 80-метровый участок дороги и ежедневно хожу. Количество галсов и темп зависят от самочувствия и погоды.  Экстремальные виды спорта, бег, холод, перегрузки и т.п. сохранению здоровья не способствуют, всё должно быть вмеру.
ПСИХИКА. Важнейшую роль  в поддержании и сохранении здоровья играет психика. Она управляет всеми органами и системами, регулирует и координирует их совместную работу, а также взаимодействие   человека со внешней средой. Вся духовная составляющая человека, его сознание, понятия, представления, убеждения, принципы – всё это продукты деятельности нашей психики. Для  неё, как и мышц, требуется ежедневная работа. Мозг, как и сердечные и дыхательные мышцы, трудится непрерывно всю жизнь и день и ночь, даже во сне. Развитый человек способен концентрировать своё внимание, логически мыслить, держать себя в руках.
  Моя психика сформировалась службой в ВМФ, в ней не надо, да и невозможно ничего менять. Главное – чтобы она была загружена интересной работой. Дел хватает  по своему самообслуживанию, по общению, по литературному творчеству, по интернету. Само мышление доставляет удовольствие. Мне не скучно жить.            
БОЛЕЗНИ. Это нарушение здоровья,
нормальной жизнедеятельности человека. Здоровье идеальным не бывает, его нарушения весьма разнообразны, от мелких до серьёзных. Часть болезней организм
вылечивает сам, без вмешательства человека. Для этого существует иммунная система. Очень важно знать свой организм и правильно определять когда нужно не мешать ему, а когда помогать. Ещё важнее знать когда обращаться  к врачу, а когда обходиться без него. Бытует наивное представление, что борьба с болезнями есть дело врачей, а дело больного – побыстрей обратиться к врачу и бездумно выполнять его указания. Это большое и опасное заблуждение. Больной и врач – это союзники в борьбе с общим врагом и каждый должен вносить максимальный вклад в это дело. Первейшая жизненная задача каждого разумного человека – с детского возраста заботиться о своём здоровье, знать меры предупреждения болезней и выполнять их.
   Главная проблема возникающая при заболевании - диагностика. Нельзя лечить боолезнь, если надёжно не установлено чем болеет человек. Диагноз опрделяется по симптомам (признакам), а их чувствует на себе только больной.  Здесь  необходимо взаимопонимание больного и врача. Сейчас большим помощником в этом деле служит интернет.
  Другой проблемой является выбор способа лечения. Далеко не всегда он бывает наиболее простым, к чему  надо стремиться. Обычно назначают таблетки, причём, несколько разных.   
Потоком крови они доставляются не только куда нужно, но  и во все другие органы, вызывая болезни более опасные чем те, которые должны лечить. Ещё хуже, когда одновременно принимают разные таблетки, которые реагируя создают новые непредсказуемые  и опасные вещества. Только недавно медицина установила, что этих таблеточных болезней почти половина от всех. Предупреждение о побочных явлениях ничего не даёт, так как после покупки и употребления таблеток ничего изменить нельзя.
  В моём положении есть возможность  более активено заниматься своим здоровьем. Уточнил диагнозы своих хронических болезней и попытался лечить их не таблетками и пищевыми добавками, а простейшими способами. Идея проста – заставить свою кровь часто обильно обмывать больное место. Есть результаты. Полиартрит и повреждение сухожилия пальца руки (контрактура  Дюпюитрена),
          которые считаются неизлечимыми, не беспокоят после того, как стал ежедневно по несколько раз энергично проворачивать (двигать и массажировать) их местоложение. Зрение улучшилось после регулярных упражнений глаз. Проворачивание кадыка и частое громкое пение излечивают горло. И так далее.
 СТИЛЬ ЖИЗНИ.  Здоровье несовместимо с бездумным, безшабашным образом жизни. Здоровый образ жизни - это не только отсутствие дурных привычек (курение, алкоголь), а гораздо более широкое понятие Это  стиль жизни. В его основе  разумный порядок во всём – в делах,     действиях, поведении, в своём внутреннем мире (душе), в мыслях и чувствах, в своём доме. Об этом размышлял всю жизнь, об этом писал книги. У меня свой стиль жизни, его сейчас не надо изменять. Наоборот, его следует сохранять и оберегать. Требуется только откорректировать свой распорядок дня.
   6.00. Лёжа упражнение проворачивание организма, одновременно слушание  известий по радио ВЕСТИ и продумывание плана  действий на день.
  7.00. Подъём. Бритьё, душ.
  8.00. Завтрак.
  9.00. Работа на компьютере.
  10.00. Фруктоедение.
  10.30. Ходьба, рынок, магазины, терренкур (дозированная ходьба).
  13.00.Обед.
 14.00. Дневной сон.
 15.3 0. Горячая вода с джемом.                16.00. Работа на компьютере.
 18.00. Ужин.
 18.30. Радио ВЕСТИ
 22.00. Ночной сон.
   ИНФОРМАЦИЯ. Это пища для ума. Сама природная сущность человека заключается в его обмене со средой обитания не только веществами и
 энергией, но и информацией. Без этого нет здорового человека.
  В связи с проблемами со зрением, я лишился возможности читать, писать, смотреть телевидение. С превеликим сожалением свою библиотеку за ненадобностью пришлось подарить библиотекам города. Остались два  источника  информации – радио и Интернет. Слушаю радио два раза в день. Каждые полчаса новости, комментарии серьёзных экспертов, отличные познавательные и исторические программы. Всё это вызывает желание высказать своё мнение, что я и делаю, дополняя свои книги в интернете. Его поисковые системы позволяют уточнить любое понятие, узнать нужные сведения по болезням, лекарствам, адреса и т.д. На моём компьютере все мои книги, адреса,телефоны, справки, перечень  ежедневных дел, фотографии. Благодаря ему я могу писать и читать. Сама работа на компьютере заставляет думать, тренирует память. 
 ОБЩЕНИЕ. Полноценная здоровая жизнь человека невозможна без общения с людьми.По своей природе человек – существо общественное. Формы общения весьма разнообразны, от совместной жизни до шапочного знакомства. Самые близкие отношения и тесные контакты  существуют в семьях.
  Ежедневно ко мне приходит внучка Алёнушка, приносит  пищу. Обмениваемся семейными новостями. Включает компьютер, открывает файл ДЕЛА и мы обсуждаем все пункты её заданий и планы на сегодня. Ежедневно по мобилнику общаюсь с дочкой Еленой. По праздникам и дням рождения вся семья, включая двух правнучек, собирается за столом.  С сыном Игорем и его большой семьёй (у него четверо детей и трое внуков) общаюсь по Интернету.
  Моя сестра Изабелла со своей большой семьёй проживает в г.Киеве. Каждое воскресенье переговариваемся с ней по интернету.
 Мой самый бликий друг со школьных лет  И. Рыжик, с которым мы в первые дни Отечественной войны  начинали свои самостоятельные жизни, живёт в г.Ярославле. С превеликим удовольствием регулярно беседую с ним по мобильнику и каждый раз вспоминаю те годы.
   Поддерживаю связь со своими сослуживцами по воинской службе.
Капитан 1 ранга В.ф.Касатонов  проживает в г.Бресте. Этот замечательный человек пишет книги и у нас общие литературные интересы. Обмениваемся своими произведениями, поздравлениями по праздникам и дням рождения. С подполковником Э.Леонидовым часто беседуем по телефону на тему как лучше жить и что нужно делать в
пожилом возрасте.
  В нашем городе живут мои бывшие
подчиненные Т.Мышастая, Л.Чаусова, О.Шеховцова, А.Яковлева, с которыми перезваниваюсь по городскому телефону.
  Общаюсь  со своими постоянными продавцами продуктов на рынке и в магазинах, а также с соседями по двору и подъезду.
  Кроме этих реальных субъектов общения,     есть     чудо,     нечто виртуальное, труднопонимаемое, которое всегда со мной. Это  моё  собственное  «Я». Мне интересно честно и откровенно общаться с ним по любым вопросам, спорить, радоваться и грустить. Он всегда при мне и потому   никогда  не одинок.
ЛИТЕРАТУРНОЕ  ТВОРЧЕСТВО. Оно для меня является основным ежедневным делом, без которого не мыслю свою жизнь. Волнует не столько результат, сколько сам процесс мышления, думания.Это увлекательная охота за мыслью. Она рождается где-то в неосознаваемых глубинах сознания не в готовом виде, а в неуловимой форме зародыша, темы и потом созревает, то покидая сознание, то возвращаясь в изменённом виде. Надо уметь схватить её на пике истинности и красоты. Если это получается, возникает чувство мозговой радости и  большого удовлетворения. Чаще всё это происходит не за столом, а ночью  или на прогулках.
  Дополняю три книги в Интернете. Пишу  новые лаконизмы, сейчас их в книге «Коллекция мыслей» уже  1220. Веду некое подобие дневника в книге «Наедине с собой». Изредка появляются новые стихи. А гланое – пишу это дополнение к книге «Не переводя дыхания». Что касается перспектив, считаю интересным вопрос об отношении к нашему советскому прошлому. Попытаюсь изложить свои убеждения по нему.   
ВЕЩИ. Для нормальной жизни человеку нужны вещи, которые предназначены для выполнения определенных функций. Я никогда не страдал болезнью вещизма, накопительства. Наоборот, получаю удовольствие, когда освобождаюсь от лишних ненужных  вещей.   После опытной проверки обнаружил, что посудомоечная машина мне ни к чему. Убрал из квартиры все ковры со стен и полов. Из своей одежды и постельного белья  оставил минимум. Надо подумать что мне из вещей действительно ужно.
          =========               
Итак, задачи нового этапа моей жизни  ясны. Надо совершить подвиг – победить старость.Пусть меня в этом  генеральном   сражении вдохновляет новый   девиз: «Не сгибаться, не слабеть, не стареть!»