ПРОЩАЛЬНАЯ ВСТРЕЧА – Часть 4
Прикосновение к минувшему
Повесть
Глава 4
В пятидесятые годы ушедшего столетия среди молодежи в родной церкви, тогда еще не Михалыча, а просто Глеба, появился молодой, статный, а для юных, смешливых девчонок, наверное, и симпатичный юноша. Высокий, ладный, худощавый шатен с высоким лбом и залысинами на висках, рассудительный и серьезный, он как-то свободно и легко вошел в их маленькую, но сплоченную молодежную группу. Они подружились. Приехал он с Западной Украины, старался говорить на русском языке, но, как ни противоборствовал со своим западным акцентом, так и не смог его одолеть, хотя весьма усердствовал.
Сейчас много говорят о принудительной русификации восточной Украины в Советское время. Глеб этого не замечал. Обычно в больших населенных центрах разговаривали на русском языке. Здесь были сконцентрированы научные учреждения, высшие учебные заведения, театры и т.д. Одним словом – цивилизация. Не удивительно, что все разговаривали на объединяющем всех русском наречии. Им осуществлялась коммуникабельность империи. И люди, приехавшие из села на жительство в город, тоже хотели быть цивилизованными, силились разговаривать на русском, иначе к ним относились свысока.
К этому стремился и новый друг. Имя его звучало непривычно для послевоенного времени и несколько смущало – Адольф Яма. Поэтому все его величали по-дружески, фамильярно – Адик. Родился он где-то на Волыни, еще до воссоединения Западной Украины с центром. Вероятно, там было популярно в то время имя начинающего, энергичного германского канцлера, именем которого был назван. Фамилия тоже не типична для украинцев. Но, уж, это кому как повезет. Примечательно, что она Глеба заинтересовала. (Здесь вволю проявилась его слабость давать ближним прозвища).
Когда он учился в начальных классах, в одном из учебников, то ли в Букваре, то ли в Родной речи, был рисунок. Художник изобразил на нем, как первобытные люди добывали себе говядину на шашлык. Из глубокой ловчей ямы выступали поднятая голова и спина мамонта. По открытой пасти и высоко поднятому хоботу видно, что реликт явно был недоволен гостеприимством окружающих, а вокруг успешно пойманной жертвы в экстазе прыгали нестриженые неандертальцы и пытались лишить жизни несчастное животное, кто стрелой из лука, кто копьем, а кто просто большим булыжником. Можно было согласиться, пленэр художнику удался. Шедевр впечатлял.
Глеб исхитрился уловить прямое подобие между местом, в которое угодила обреченная четвероногая живность из Букваря, и фамилией Адольфа, о чем тут же с радостью ему сообщил. Другое орудие лова животных – «капкан» – для доброй иронии было грубовато и для добродушного прозвища подходило мало. Поэтому в конечном варианте за ним закрепилось прозвание «Силок». Тоже ловчий инструмент, но чем-то оно было благородней. К тому же в этом слове слышалось что-то от могутности, силы. Друг так же, как и Глеб, имел достаточное представление о дивном потенциале юмора и вскоре ему «отомстил». Фамилия Глеба – Доля – быстро обросла синонимами: «Судьба», «Фортуна», «Талан». Но не только фамилия. Буква «Г», на которую начинается его имя, в украинском звучании выговаривается мягко и похожа на русскую букву «Х» – буквы омофоны – поэтому здесь открывались неограниченные возможности для фантазирования. Его угораздило быть не только Хлебом, но и булочкой, пончиком, даже бубликом и другими харчевыми производными от этого основного продукта питания.
Так они шутливо величали друг друга в минуты дружеской расположенности, когда ими владело хорошее настроение – а оно всегда преобладало, что поделать, молодость есть молодость – когда из них выпирал неугасимый и бодрящий юмор, в основном, когда были наедине. Это бывало частенько.
Молодежь – не по своей воле, разумеется – жила автономной жизнью, обособленно. Время было сложное, тотально контролируемое власть имущими, и потому в церкви существовало множество различных запретов и ограничений, жестко лимитирующих их неискушенные кипучие устремления. Нужно было с этим как-то мириться. Это была данность, которую невозможно было изменить или игнорировать, можно было к ней только приспосабливаться. Но юность всегда свободолюбива, а действие убивает страх – потому они позволяли себе жить по своим не оглашаемым канонам. Утеснения только сплачивали младую поросль и обучали конспирации. Время было смурое и требовало относиться к себе с особым уважением и настороженностью, а потому всем им следовало держаться прихоронно, оглядчиво. Приходилось все делать тайно. Власти не позволяли разгуляться. Да и руководство церкви, вполне возможно, что не по своей воле – хотя это остается открытым вопросом до сих пор – устойчиво пыталось сдерживать молодые инициативы.
* * *
Глеб Михалыч задумался и молчал, погрузившись в накатившие воспоминания. Я воспользовался этой паузой, чтобы задать вопрос, который принудил бы его более обширно осветить то, что меня давно интересовало:
- Послушай Глеб! Ты же знаешь, я ведь, пришел к Богу в более поздние времена, и мне любопытно было бы послушать о твоей молодости и обстановке, в которой приходилось действовать вашей молодежи. Так что, не обессудь, давай… приступай к деталям. Поделись воспоминаниями. Только подробнее.
- Если я начну тебе обо всем подробно рассказывать, мы сегодня домой не попадаем. Об этом книгу можно написать.
- Ну, скажем, книгу ты потом напишешь, а сейчас, хотя бы пунктиром, хоть что-нибудь расскажи. Какие-то примеры, случаи. И тебе приятно будет вспомнить молодость, и мне интересно. Во всяком случае, для меня это – Терра Инкогнита. – Мне действительно было интересно, ведь, судьба у каждого человека своя, неповторимая и очень индивидуальная, как отпечатки пальцев, потому личные впечатления моего друга о прошлом для меня были чрезвычайно интересны.
- Это, пожалуй, можно. – Согласился Глеб. – Только ты задавай наводящие вопросы, а то я, ведь, не знаю, что тебя интересует.
- Сегодня славный денек! Хорошо, что рыбка несговорчивая, не желает ловиться, а то не было бы времени пообщаться. Без ухи я обойдусь, и даже с удовольствием, а вот без твоего рассказа…. Ты расскажи о вашей деятельности. У меня, ведь, была тогда совсем другая жизнь – девки, гульки, танцы. А вы же чем-то занимались, что-то предпринимали? Ты же говоришь, у вас были какие-то запреты. В чем вас ограничивали?
- Ограничивали нас во всем. Но мы,… молодежь всегда трудно управляемое сообщество и потому различные инициативы так и фонтанировали из нас. Стремились ко многому, но возможностей мало было. Сейчас, выражаясь высоким штилем – пристально вглядываясь в смеркающиеся дали минувшего, понимаешь, как многое преобразил резец времени. А может, возраст и жизненный опыт подталкивают к переоценке событий того и последующего времени. Можно говорить о некоторой наивности нас, молодых. Но, что делать, весна жизни – это неизбежная, чудная пора бурного цветения бескрайних иллюзий. Нас, пожалуй, нельзя было обвинить в беспредельной религиозной истовости или, напротив, в какой-либо особой меркантильности, но то, что появлялось в результате нашей скрытной деятельности, приносило нам несказанное удовлетворение.
Как всегда, когда человек зрелых лет вспоминает свою молодость, в голосе Глеба слышалась некоторая теплота и легкая ностальгия.
Струнный оркестр – громкое название молодежного крохотного сотворения из скрипки, двух мандолин и нескольких гитар – приносил постоянную радость не только им, но и небольшим различным сельским церковкам, посещаемым молодежью довольно-таки часто. Численность сельских общин порой не превышала дюжины серебряных старцев. Блеск очей, радость, светящееся в них при появлении юных гостей, радушие и любовь, с какими принимали их (своей молодежи не было, потому так радостно их встречали), а потом потчевание молоком с медом и другой различной сельской вкуснятинкой, сводили на нет все трудности и неудобства путешествия.
Михалыч припоминал, как они старались свою жизнь разнообразить разными деяниями.
Есть такое замечательное украинское понятие – «толока», к большому сожалению, теперь редко вспоминаемому. Это работа миром, когда созываются друзья, знакомые, родственники, если они есть, для подмоги кому-то. Никогда в жизни Глеб не получал столько радости и удовольствия от неинтересной и тяжелой бесплатной физической работы, как тогда, в молодости, когда их: молодежь, друзья иногда приглашали подсобить в строительстве жилища. Радость получали не только потому, что работали с шутками, подзадориванием, дружно, но, главное, оттого, что было ощущение приобщения к чему-то большому, духовному. Помощь ближнему – это ли не исполнение заповеди? В дольнем распознавали горнее.
А как небольшой группе друзей были по сердцу тайные «Философские дебаты». Это Глеб сейчас, с долей легкой иронии и искренней ностальгии, так назвал те беседы, дискуссии на различные, как они тогда были убеждены, жизненные темы: о месте молодого христианина в агрессивном атеистическом советском обществе; о практическом исполнении заповедей Христа в их серой повседневности; о цели и смысле жизни. Нет, там не мельтешили громкие цитаты из Гегеля, Канта, Фейербаха, не было схоластики и каких-то других заумностей…. Не тот уровень. Они были много проще. Их младые устремления были преимущественно прикладными, более приземленными. Они полагали, что своей жизнью, личным примером можно что-то изменить в обществе, во Вселенной. Мечтали путешествовать, торить новые пути, в загадочную далекость будущего нести добро, свет миру. Молодежный задористый энтузиазм и внутренний мир понуждали творить мир вокруг себя и дарить добро человечеству. Так душе было комфортней. Желали свою будущую профессию сделать служением. Служением людям, а, следовательно – Богу. Качественно жить. Ведь не важно, сколько человек проживет. Важно, как.
Разумеется, это не значит, что, приняв выверенное решение, они тут же бежали его исполнять. Пока они попросту теоретизировали. Здесь была начальная школа нравственности. Это были первые неуверенные, умозрительные шаги в познании мира. Здесь закладывалась основа, стержень души – ось, вокруг которой впоследствии пребывала орбита вращения их бытия.
- Господи, – проговорил Михалыч задумчиво, – как мы были девственно-прекраснодушны и восхитительно наивны! Мы думали, что все зависит от нас. Стоит только приложить к грядущему наши молодые энергические стремления. Но… не все задуманное впоследствии воплотилось в реальность. А она, как в дальнейшем выяснилось, строится из обломков зеленых прекраснодушных иллюзий.
Многое мог бы вспомнить Глеб Михалыч.
Его с Адольфом устремления быть врачами сформировались не сразу, не вдруг. Этому предшествовали многочисленные беседы. Дар ощущать страдания других больше, чем свои – великий дар – полагали они. Бог подарил человеку огромное счастье – умение любить ближнего. Иметь в себе эту одну из важнейших составляющих духа – максимальное приближение к совершенству. Любовь к окружающим, к людям вообще – альтернатива эгоизму и, таким образом, особый дар – значит, Божий дар. Он находится в тебе всегда и уходит с тобой даже в вечность. Христос тоже очень возлюбил всех людей. До смерти. Это больше, чем много.
Таковы были их основополагающие мотивы. Кроме того, Глеб перечитал множество художественной литературы об эскулапах, в которой с мечтательной завистью и восхищением наблюдал за мужественной деятельностью благородных и великодушных героев в белых халатах. Многочасовые операции. Бессонные ночи у постели больного. Бесстрашные и трудные сражения с недугами за жизнь человека – самое ценное, что есть на земле – это ли не самое наилучшее применение юным, возвышенным порывам совместить нормальную, но романтическую профессию и непосредственное служение людям?
Неистощимые оптимисты-романтики….
Всего относительно немного времени прошло после многолетней, тяжелой, разрушительной, забравшей на свой кровавый алтарь миллионы человеческих жизней, войны. Город стоял весь в развалинах. Некому было его отстраивать. Да и средств, видать, тоже не было. Учебных заведений было мало. Мединститут – их сокровенная мечта – только начинал поднимать из руин свои, превращенные войной в горы битого кирпича, учебные корпуса. Чтобы привлечь молодые кадры на восстановление их, администрация института предложила программу, по которой молодым строителям, принимающим участие в этом мероприятии и желающим поступить в отстроенный институт, предоставлялись большие льготы. Друг Силок не счел возможным пренебречь таким заманчивым подарком судьбы и трудился над возрождением из пепла своей будущей «Альма-матер».
Семья Глеба строилась, и его время полностью было поглощено работой на производстве, зарабатыванием достаточных средств для строительства семейного очага – собственного дома. К тому же, приближалась не слишком желанная пора, когда ему предстояло отдать стране свой «почетный» и малопривлекательный, но обязательный долг (кредит, которого не брал) – службу в армии. Да и не было у него еще, увы, законченного среднего образования. Таким образом, их с другом глобальные, стратегические планы отодвигались на отдаленное, неопределенное «далече».
Глава 5
Клева по-прежнему не было. Предполагаемая жертва нашей рыбацкой страсти была настырной и упорно не стремилась проявлять к нам свою благосклонность. Ее больше устраивали родимые мокредь-пенаты. Изменчиво-неизменное припекающее солнце уже поднялось достаточно высоко и пыталось пробиться своими знойными лучами к нам на берег. Но пахучий навес раскидистых ветвей старых кленов и сосен хранил верность нам и надежно удерживал для нас желанные тень и прохладу. И припекающее светило, и полуденное время, да и само наше озабоченное брюшко подсказывали, что уже пришла пора заняться прозаичными бытовыми заботами. Спешно требовалось унять пронзительные вопли своего отощавшего желудка. Мы разложили на траве нехитрую снедь. На лоне природы даже бесхитростная еда приобретает особую угодливость для глаз и добросъедомую смачность. Мы с аппетитом перекусили.
Величественная и сладостная истома самоуправно владычествовала нами. Трудно было бороться с налитыми тяжестью веками, и они плавно укрыли очи. Приятно было нежиться на ласковом муравчатом ложе под сенью прохладных разлапистых ветвей видавшей виды склонившейся долу старой ветлы.
Я лениво приоткрыл глаза и посмотрел на Михалыча. Он бодрствовал, взгляд его отрешенно-тщетно терялся в водной глубине. Я заметил:
- Есть такая старинная русская пословица: «Хотелось бы пудами, а и в горстку не дают». Так метко наши предки подметили именно о тебе, почтенном, согласен? Ты что, неуемный телепат-невезунчик? Мысленно уговариваешь: «Ловись рыбка большая»?
Глеб стряхнул с себя задумчивость:
- Говорят, что человек бесконечно долго может смотреть на то, как горит огонь, течет вода и как работает другой человек. Идеальный вариант – пожар. – Он улыбнулся и без перехода продолжил уже серьезно. – Я только недавно заново открыл для себя воду.
- Тебе напекло? Не гуляй долго на солнце без головного прибора. Чего ее открывать? Не Америка. Вон она, мокрая и ленивая, плавает у твоих ног. Вода, она и в Африке – вода.
- Вот тут ты не прав. Вода, как и любое творение Божие, удивительное чудо. Но вода - особенное чудо. Помнишь слова Христа: «Нет пророка в своем отечестве»? То, что поблизости, будничное – привычно и не удивляет. Мы утрачиваем умение видеть дивное и изумляться. Повседневность превращает все окружающее в заурядность и не позволяет рассмотреть в обыденном удивительную необыкновенность. Я тоже до недавнего времени совершенно не думал и не предполагал о чудесных свойствах воды. Последние десятилетия ее изучением всерьез занялась наука. Это не минерал и не вещество. Это нечто, приближающееся к живому. Представляешь? У нее нет мозга, но есть память. Нет ушей, но она слышит. С ужасом воспринимает деструктивный тяжелый рок и утешно, с наслаждением, благостную «Лунную сонату» Бетховена. Нет глаз, но она видит. Она полиглот, понимает слова на любом языке. Нет сердца, но она чувствует. Огорченно воспринимает грубость и с благодарной радостью – нежность. Нет нервных волокон, но умеет чрезвычайно быстро передавать информацию на большие расстояния. Но самое удивительное то, как она реагирует на молитву. Когда слышит чье-либо славословие своему Творцу, она, словно невеста в белом брачном одеянии, с нетерпением ожидающая своего возлюбленного, расцветает фантастической, нежных тонов, лазоревой лилией. Распускается изумительной красоты, небесно-голубой снежинкой.
Средневековые хроники сохранили историю, в которой рассказывается, как в 1472г. «святой» инквизицией был заточен в темницу некий аббат Карл Гастингсис. Обвинялся он в том, что «наслал» на какого-то смертного болезнь. Пока он ждал неправедного суда и сидел в подвале, его кормили краюхой черствого хлеба и поили вонючей, гнилой водой из соседнего болота, (все равно, ведь, сжигать). Но обреченный смертник, зная свою судьбу, постоянно был в молитвенном общении с Богом, готовясь к встрече с Ним. И, слыша страстную, отчаянную молитву, вода превращалась в прозрачную, чистую и вкусную, пригодную для питья. Кстати, этот факт послужил дополнительным обвинением аббата в сношениях с дьяволом. Вот такая история.
Человеческий организм и наша родимая матушка Земля имеют приблизительно одинаковое процентное соотношение воды. Случайно ли это? Воде обязан своим неохватным разнообразием и растительный мир на нашей планете, поскольку она везде неодинаковая. Вода является средой обитания огромнейшего живого макро и микромира.
Все это не плод болезненного воображения. Наука, пока только начинающая изучать воду, не станет фантазировать или мистифицировать. Вот сейчас я гляжу на нее, и по примеру Давида, восклицаю в сердце своем: «Велики и чудны дела Твои, Господи!»
Я не прерывал Михалыча. Он замолчал, и опять посмотрел на воду. Теперь и я, уже по-новому, с интересом взглянул туда же. Я слышал, в общем, об этом, но, как говорится, краем уха, а вот так детально, для меня это было внове. Мы молчали. Но я ждал продолжения его истории.
Продолжение следует