Ветеран

Валерий Леонов 2
    Дом  дяди Леши находился рядом с нашим домом, на одной улице, были мы соседями.  Его дети, Владимир и Геннадий,  были ровесниками  детей нашей семьи.  Как и большинство семей нашего маленького городка,  жили мы небогато, у всех все было одинаково. Держали в хозяйстве кур, откармливали поросенка, многие держали корову. Люди, в большинстве своем, переехавшие в город из деревни, продолжали  вести,  по сути,  сельский образ жизни и ведения домашнего хозяйства.
     Мы,  дети, то и дело бегали из дома в дом по своим мальчишеским делам. Я с того давнего времени помню фотографии, по тогдашнему,  распространенному  обычаю, собранные в  рамке под стеклом. Такая летопись семьи в фотографиях на одной картине в простой, деревянной раме. Альбомов,  ни в нашей семье, ни в какой  другой,  я не припоминаю.
     На одной  фотографии - молодой дядя Леша со всеми своими родственниками, с молодой женой, тетей Марусей, недавно вернувшийся с войны, герой.  Солдатская гимнастерка, сержантские погоны.   На груди орден Красной Звезды,  две медали, нашивки за ранения.  Потом, став постарше, я узнал, что медали были:  одна за город Будапешт, как в песне, другая - за победу над Германией.  Но никогда не видел я, чтобы надевал на праздник Победы Дядя Леша свои награды, как делали это все другие  участники войны. И на скорбных мемориальных митингах на братском кладбище нашего города   не видел я дядю Лешу. Но каждый год , на девятое мая,  дядя Леша,  приняв фронтовые сто граммов,  а, судя по всему, намного больше, пел одну и ту же песню про город  Будапешт. И так же, как солдат в той песне, плакал.  Не вытирая слезы и, наверное, не замечая их.    И была  в этом, казалось нам, мальчишкам, какая-то  тайна,  невысказанная, тревожащая  горькими воспоминаниями, душу ветерана…
        Прошли годы, мы выросли,  стали  взрослыми,  женились, родились наши дети. Подружившись с соседскими ребятишками  также бегали друг другу в гости, как мы когда-то. Так что тропинка по огородам, протоптанная еще нами, не зарастала. В какой-то год  дядя Леша соорудил заборчик между нашими огородами, но на тропинке заботливо оставил проход, сделав  калиточку.  Все так привыкли к тропинке, что никому и в голову не приходило перекопать ее. Моя мама и тетя Маруся часто пользовались этим коротким путем, никогда не выходя на улицу, вдоль которой стояли наши дома.
       Служба на флоте не всегда позволяла  бывать в родных местах  на майские праздники.  Но, при малейшей возможности,  я всегда стремился встретить День Победы в нашем  маленьком городе. Здесь, среди родственников  и знакомых с детства людей, он  был особенным , неповторимым.  В тот год  мой отпуск выпал на начало мая, и конечно, перед Днем Победы я был дома, у мамы. Здесь я узнал скорбную весть:  зимой умерла тетя Маруся .  Дядя Леша остался один.
    9 мая, захватив мурманские деликатесы и бутылку Столичной, отправился  в гости к дяде Леше. Он был дома, смотрел парад на Красной площади. Обрадовался, засуетился, быстро накрыл стол, достал из русской печи варево.  Сели, выпили за Победу, закусили. Помянули тетю Марусю. Парад к тому времени закончился и пошел  репортаж из сквера у Большого театра. Это давно уже стало традицией и туда стали съезжаться ветераны из разных  областей  страны, надеясь встретить однополчан.  Цветы, улыбки, счастливые, веселые лица.
        Ветеран в солдатской гимнастерке, сшитой недавно на заказ, потому что пополнел, погрузнел,  бойко рассказывал о боевом пути гвардейской дивизии , в которой воевал.  И как-то так выходило у ветерана, что он, по меньшей мере, командовал  этой дивизией. Какая – то была она  плакатно - героическая у него,  эта гвардейская дивизия. Не было в ней простых солдат, кашеваров, санитаров, вестовых, и молодых лейтенантов не было, которые на передовой выходили из строя за месяц, два. Кто в госпиталь, а кто в вечную память. И генералов, командиров этой дивизии тоже не было, которых  было трое, погибших на длинном , тяжелом пути дивизии, один за другим.  Лишь четвертому довелось встретить день Победы в 45-м.
      Дядя Леша поморщился, не нравился ему этот  словоохотливый  ветеран.  Момент показался мне подходящим для  воспоминаний  и я спросил его: - Дядя  Леша, расскажи, как воевал, за что орден получил?   Он долго молчал, выпили по стопке, закурили. Несколько лет прошло  с тех пор, а помню его рассказ от слова до слова. Не об ордене рассказал мне  дядя Леша.   
           К  январю  42 года северный фланг огромного фронта от Баренцева моря  до Черного стабилизировался. Немцам не удалось ни захватить  Мурманск, важнейший порт на севере страны,  ни перерезать железную дорогу Мурманск -  Ленинград, по которой  страна получала помощь по лендлизу. Часть, в которой воевал Алексей, оборонялась под Кандалакшей .  Было ему в ту пору всего 19 лет. Активные боевые действия прекратились. И немцы, и наши, укрепляли  свои позиции,   активными разведывательными действиями старались  нащупать слабые места в обороне противника,  больше  узнать о планах и намерениях  друг друга.
        В ту ночь Алексей был в секрете,  боевом охранении.  Он находился в небольшом окопчике, выдолбленном в мерзлой земле, по брустверу обложенном камнями. Выкопать окоп в полный рост в скалистом грунте Заполярья даже летом было невозможно.  ( Много таких окопов и траншей , глубиной по колено и обложенных валунами видел я в сопках, куда ездили за грибами.)   Окопчик находился впереди передовых траншей его роты метрах в  25-30. Впереди - нейтральная полоса, метров двести- триста, по ней протекала небольшая, но довольно глубокая река. Собственно, она и помогла осенью остановить на этом рубеже немецких егерей.
      За рекой, почти сразу, начинались траншеи немцев.  Осенью, по молчаливому согласию обеих сторон,  из реки брали воду для питья, никто не стрелял, если солдат выходил к реке без оружия, с ведром.  Но сейчас , в январе, река почти не угадывалась в темноте, покрытая льдом и снегом.  Погода была снежная и ветреная. Судя по всему,  скоро должна была разыграться настоящая  пурга.
       Алексей напряженно всматривался в темноту, за реку, откуда мог появиться враг. В такую погоду, он знал,  ходят в разведку  и немецкие разведчики и наши.  Его слух был обострен до предела, ему казалось, он слышал, как падал снег на землю.  Ш-ш, чок-чок, ш-ш, чок-чок - послышалось  ему откуда-то сзади и справа. Он не сразу понял, что это за звук, почти не слышный, и только его напряженное, нервное внимание позволило уловить его. Ш-ш – тихо скользили лыжи, чок-чок - впечатывались в снег кольца лыжных палок. 
       Это была немецкая разведгруппа , возвращающаяся к своим. До них было метров тридцать, не больше.  В призрачном свете на несколько секунд выглянувшей из-за тучи луны, он успел рассмотреть  немцев. Семь человек, один впереди, четверо тащат носилки , двое сзади. На носилках больной или раненый.  Внезапно он понял, что на носилках наш солдат. Немцы были в маскхалатах, солдат на носилках - в валенках и шинели, в шапке-ушанке.
     Первым    рефлексивным  движением  Алексея было:  стрелять!  Но через секунду он с ужасом понял, что, после первого же выстрела , будет убит ответным огнем!  И он пропустил разведгруппу немцев. Минута, и немцы, унося плененного солдата, скрылись в темноте.  Снегопад и поземка вскоре стерли следы проскользнувших сквозь наши боевые порядки немецких разведчиков, и никто никогда не узнал о произошедшем…   Много позже, повоевав, став опытным снайпером, имея свой боевой счет убитых немцев, дважды раненый , он задавал себе мучивший его вопрос :  мог ли он уцелеть в том скоротечном бою, случись он. И всегда отвечал  - нет.  Мог ли он спасти солдата?  И весь опыт его, теперь уже  бывалого,  осторожного и хитрого снайпера, безжалостно отвечал ему - нет!  Но легче от этого не становилось.  И делая очередную зарубку на ложе винтовки, шептал про себя:- “ Это вам за него.”
        Репортаж из сквера у Большого театра закончился. Начался традиционный праздничный концерт. Клавдия  Шульженко.  Синенький, скромный платочек…  Людмила Гурченко.  Едут, едут по Берлину наши казаки…  Марк Бернес.  Враги сожгли  родную хату…
        На постаревшем лице дяди Леши появились слезы. Он повернулся ко мне и спросил, надежда и мольба были в старческих, слезящихся глазах:
   - “ А,  может, выжил  тот солдат?” Я понял его. Не дядя Леша, а тот, молодой солдат  Алексей из  стылой, январской ночи сорок второго года, спрашивает меня, взрослого, сорокалетнего мужчину, офицера,  и умоляет  понять, простить, снять  груз многолетней тайны, хранимой в душе.
      Что я мог ответить?  Не судьи мы людям, вернувшимся с войны.  Мы и на свет появились, потому что живыми вы вернулись, а не похоронками в осиротевшие дома.  Кто без греха - брось в меня камень. Кто из них, прошедших войну и выживших , под артиллерийским обстрелом, под бомбежкой, в приступе всепоглощающего животного страха, вжавшись всем телом в землю, закрыв голову руками, не шептал стыдную молитву: -“Господи, только не меня, не меня… другого.” 
   -Он выжил!-ответил я, и добавил твердо, так, как будто знал это наверняка-Он жив!    Лицо его просветлело.
    -Спасибо тебе, теперь и помереть не страшно, с Марусей моей встретиться. А ты заходи, в следующий раз я тебе про орден расскажу, я храбро воевал … , потом. Здесь он запнулся, сделал паузу, отделяя себя, того, воевавшего храбро, от молодого солдата из январской ночи сорок второго.
       Знакомой с детства тропинкой возвращался я домой. Во мне звучали слова, напетые только что Марком Бернесом: -“ Хмелел солдат, слеза катилась, слеза несбывшихся надежд. И на груди его светилась медаль за город Будапешт.”  Пошел легкий, веселый, светлый  майский  дождь. И,как это бывает в мае, светило солнце, несмотря на дождь. И радугой украсилось небо.  И, то ли в шуме льющейся с неба воды, то ли в далеких, приглушенных раскатах грома мне послышалось:  - “Прощаю тебе, Алексей, прощаю.”