Опубликовано с разрешения автора. Оригинал: http://www.proza.ru/2014/12/06/1691
На фото автор и "герой" сего рассказа за два года до того, как захотел стать трактористом.
Этот памятный День Победы
или
Почему я хотел стать трактористом?.
Посвящается всем детям войны и их
матерям, которые, в «шлемах и латах»,
поднимали из руин, разрушенную войной, страну,
согревая наши души теплом своих сердец.
Родина- Мать зовет. Этот плакат с первых дней Великой Отечественной войны поднял всех на защиту своего Отечества.
Многие молодые незамужние женщины вместе со всеми ушли на фронт.
У войны, как известно свои счеты с жизнью и смертью, но и любовь на войне никто не отменял.
Большинство «детей войны» оказались именно плодом фронтовой любви.
В народе, нас называли, в лучшем случае «безотцовщина», за какие-либо наши коллективные проделки - «е***.ной», но самое обидное было – это прозвище «трофейный».
Нашим матерям приходилось терпеть народную молву о себе и, закусывая губы до крови, ночами солить подушку своими слезами.
«На чужой роток не накинешь платок».
Сколько ночей бессонных у колыбелей, сколько труда и терпения надо было нашим матерям вложитьв каждого из нас?
Они думали о своем дите от рождения и до последнего своего часа.
Мир не сказка, а борьба добра со злом, зла с добром, а потом... опять борьба за мир, за веру... и ещё за что-то не всегда понятное.
Особенно трудно было матерям, воспитавших своих сыновей без отцов.
Тут много мудрости надо и ума вложить, что бы из сына вырос МУЖЧИНА.
Я с благодарностью вспоминаю свою мать - участницу Великой Отечественной войны, которая воспитывала меня «трофейного» одна, без мужа.
Досталось же ей дитятко "непокорное", как сказал ей святой отец при крещении в душанбинской церкви в 1947 году.
Итак, как я однажды хотел стать трактористом.
В детстве все краски ярки.
Мир, кажется, живет весь для тебя.
Была весна 1950 года. Май. День Победы. Обычный рабочий день.
Моя родная деревня Ступново ( в то время Пришекснинского района) из 8 домов на бугре, окруженная вологодскими лесами.
Солнечное утро. Я проснулся с самого ранья.
На майские праздники мать сшила мне рубашку из немецкого парашютного шелка кремового оттенка, с карманом на груди, а на нём красными нитками "мулине" вышила звезду с лучами.
И вот, она торжественно, как военную форму, подала мне эту рубашку со словами: - " на-ко примирь" (здесь и далее я постараюсь сохранить тот простонародный говор в нашей местности, царивший повсеместно в те времена).
- Ну, Шурка, баской ты сегодни, первый санапал на всёй деревне - с ухмылкой подбодрила меня бабуля и тем самым как бы благословила на сегодняшние "геройские" подвиги.
Она- то знала, что к вечеру я чего-нибудь ради праздника всё равно сотворю, или выкину какой-нибудь фортель.
Мать перед выходом на "улку" тоже строго наказала:
- Мотри там, в грись не лизь, да не изорви рубаху. Послидний лоскут исшила, нетутко боле. Береги рубашонку.
И мотри не варзай, а то живо у меня рвань получишь,ужо.
Но эти слова были для меня обычным напутствием, поэтому особо не напугали, до вечера ещё оставался целый день....
И день не пошел, а полетел птицей счастья... Меня выпустили на волю.
Для порядка, а больше, ради того, чтобы показать всем свою новую рубаху, прошелся вдоль по деревне.
Народу в деревне никого. Все при делах. Началась посевная горячая пора.
Остановился я около конторы колхоза "Пограничник".
Весь колхоз состоял из трех таких же микро деревенек, как и наше Ступново. С кем он граничил , мне было глубоко наплевать.
Председатель колхоза Геннадий Бурницов, с озабоченным видом, сидел на крыльце и курил самокрутку.
Увидев меня, заулыбался:
- Ну, чё, победитель, как дела? Матка с утра ременную артиллерию не сделала ишо?
-НЕ, дядь Генадий. Ты чё? Ишо у меня вчерашняя рвань болит.
-За чё вчера-то получил?
- Да, на мерине Рустеме вчерась катался верхом, пал с ево и всю штанину изорвал.
Бабушка было пробовала заступиться за миня, конешно, но матка прытко зла была.
Штаны то виш послидние, а топеря вот, с заплатой. Матке жалко их было.
Крепкие вроде и были, из "чертовой кожи".
Вот она и говорит, на тибе Шурка как на бисе, всё кажинный день рвется.
Ты домой кажыный день прибегаш как из окопа.
Я, вечёр, было, спросил её: - а чё, завтрея праздник, День Победы? Это, когда мы над фашистами совсем победу сделали?
На это она мине так и сказала: - Пока тебя беса не выращу, у меня никаково дня Победы не будёт. Я с тобой кажин день как на войне.
-Ну, ладно, дядь Генадий, я, пожалуй, побегу на пруд.
-Ну, беги, беги. Там мужики трактор ремонтируют, пособи им.
-Ладно…, погляжу.
Минута и я у пруда.
На высоком берегу стоял разобранный трактор ХТЗ с железными колесами.
Трактористы переводили ХТЗ - как «хрен товарищ заведешь».
Так оно и было. Поэтому он и был разобран.
Брюхо трактора (картер) лежало на земле, все в черном нигроле.
Нигрол заманчиво блестел на солнце. Так и тянуло макнуть в него палец.
Двигатель частично тоже валялся рядом. Ну, прямо обворожительная красота.
Картина нигролом.
Трактористы грязные с ног до головы: Вася Черняев- «Серко» и Емельян Виноградов. Один участник войны, другой, «по броне», ковал победу в тылу.
Глядя на их вид, ласточкой пропорхнула завидная мысль: - вот бы и мне трактористом. Замараешься весь и ругать никто не будет.
Увидели меня трактористы.
И сразу вопрос: - Ну, "кавалер трех рваней", пошто явился? Чево вырядился то, как на свадьбу?
-Таак? Значит, рубаху мою новую увидели, оценили - пролетело в моем мозгу - Хорошо, добро, ладно.
-Дак, празник седня. День Победы над фашискими ерманцами.
- А вы чё, делаёте?
- А ты не видишь? Ремонт вот делаем.
–Вот вить, все в поле пашут, а у вас дак ремонт.
- Да ладно ты, Шур, не бригадир ишо упрекат- то нас. Если хош, так пособи нам. Геннадию скажем, что бы в колхоз тибя записал?
- Миня? В колхоз запишут? И муки дадут, и хлиба на трудодни?
-А ты как думал? В такой рубахе, тебя сразу запишут и выписку на муку Генадий сёдни же и выдаст.
–ДАаа, матка радешенька будет, ежели на Троицу мне мучки Генадий выпишет.
А чево, мужики, делать- то надоть?
( вот с этого, наверное, момента во мне и стало доминировать стремление быть добытчиком в семье;заработать хотя бы кусок хлеба.)
- Да, ты больнё чист. Сначала руки- то хоть замарай.
С радостью исполнил свою мечту и ткнул пальцем в нигрол,… ЕСТЬ!!!
Васька на это с ухмылкой пробурчал:
-Это не эдак бы, Шура, надэ, а обе руки, да хоть бы по локти. На нас- то погледи, какие мы с Омелей.
Забыв обо всем, я запихал в нигрол ручонки до локтей.
А всё же мысль, что рубаху как-то надо бы сохранить чистой, пробуравила мозг, но тут же и пропала, в радостном ожидании записи в колхоз.
Но и этот мой вид им, видать, не очень-то глянулся.
Емельян говорит:
- Знаешь Шурка, ты вон ту уразину потташшы, вон туды…, к картеру.
Уразина эта была тяжелая и вся в чёрном нигроле, пока я её подтянул, дело было сделано: рубаха была вся в пятнах.
Увидев что наделал с рубашкой,я понял,что теперь-то уж, точно, мне от матери достанется большая нахлобучка,и,самый жгучий, из всех прежних, ременный салют.
Своими грязными ладонями я схватился за щёки, и прорыдал: - Ну, топеря матка меня убиёт.
- Да, полнотко ты, отстань. Иди топерь к Генадию, чичас же, на разу, и в колхоз запишет, а ради празника и муки выпишет.
Потом уж не бойся, не будет тибе никакой рвани. Токо скажи Геннадию Ивановичу, мотри не забуть, шо нам пособлял.
К конторе я прибежал шустро, но вид у меня был уже совсем не тот, что час назад, и далеко не праздничный.
Геннадий, как сидел на крыльце и дымил самокруткой, так и продолжал сидеть.
Увидев меня в такой заляпанной нигролом рубахе и лицом боевого папуаса, он засмеялся и начал что-то оживленно обсуждать со счетоводом Иваном.
-НУ, и чево ты там с мужиками поделал? - серьезно, пытаясь подавить в себе, душивший его смех, строго спросил Геннадий.
- Генадий Иванович, миня мужики попросили пособить, так я и помог им малёхо.
А ишо, они сказали, шобы ты миня в колхоз записал и муки выписал.
- НУ, ладно, чево с тобой делать, думал, мал ишо, да вижу уж, вроде как и можно, роботником раз стал.
Деловито встал и бросил:
-Ну, ты тут поготь, сичас справку тебе вынесу.
Через минуту мне был вручен, исписанный химическим карандашом, обрывок бумаги от какой-то старой ведомости. Что там он написал, я не знал, конечно.
Как потом я узнал, в бумажке было написано: - " Лиза! Дай ты своему выпоротку рвань хорошую".
Вскоре, это обстоятельство меня побудило выучить азбуку, что я, самолично, без посторонней помощи и сделал.
Сначала разбирал по буквам названия газет и заголовки статей с крупным шрифтом, а потом старательно перерисовывал их химическим карандашом на полях этих же газет.
Примерно через полгода уже читал всё и везде.
Особенно нравилось громко зачитывать вывески в селе; - «МАГАЗИН» ( с ударением на втором слоге - так в деревне говорили), «Чаромское сельпо», «Столовая» и тому подобные названия.
Не любил читать слово – «Амбулатория», так как с ходу прочитать не получалось, а по слогам толком ещё не наловчился.
Вот и получалась в результате – «малубатория», или, вообще, какая - то нецензурщина.
А пока, я опять обрадел и, с запиской в руках, побежал скорее обрадовать мать.
Влетаю домой. А домишко наш - старая банька, одна комнатка.
Бабушка сидела на лавке. Как увидела меня в таком виде, так и брякнулась с лавки прямо на пол.
-Лизка, погледико? На этого выпоротка-то…
Мама, как глянула на меня, так и обмерла.
А я, всё ещё возбужденный, протягиваю ей исписанный Геннадием Ивановичем листочек, и скороговоркой, рот в улыбке до ушей: - "Маааа… миня в колх...
Но, встретившись с её взглядом, я уже на продолжение разговора не рассчитывал..., а стремглав метнулся вон из дома, оценив, что рвань меня уже догоняет и состоится раньше, чем наступит вечер этого праздничного дня.
Всей своей шкурой я почувствовал, неотвратимость жестокого наказания. И что будет оно сейчас же, как праздничный салют, из всех подручных средств.
Я вылетел пулей из избы, и бегом к пруду.
Мать, схватив, клюшку, которой полоскали белье в пруду, стремительно бежала за мной, практически, дышала мне в спину.
Около пруда она меня настигла и сцапала. Жесткая, натруженная рука участницы войны цепко ухватила меня за рубаху.
Я тщетно пытался выкрутиться. Шелк рубашки хотя и скользил у неё из рук, но, рывок, и я уже барахтался в пруду.
Первая мысль… - вот утону веть, жаль, не успел плавать научиться…. И вдруг чувствую, погружение закончилось.
Вроде бы сквозь воду даже проблеснул солнечный лучик,но я над водой, ещё раз блеснуло солнце и опять снова надо мной вода, одна вода, и так несколько раз.
Это маманя в горячах пыталась отмыть меня и рубаху за один прием.
В это время, мужики, устроив для себя развлечение, весело похохатывая, курили самосад, и делали вид, что они тут вроде бы и не при делах.
Но тут, Васька Серко, возьми, да и брякни матери: - "Лиза, а может ты бы их порознь прополоскала- то, и Шурку, и рубаху?"
Я мгновенно был выброшен на солнечный брег пруда.
Мать, молча, подняла на него клюшку, поняв, чьи это были проделки надо мной.
Одновременно, оба: - и Емельян, и Васька, как немало повидавшие на своем веку, имевшие опыт отступлений в таких ситуациях, поняли намерение мамы.
Не дожидаясь объявления войны, они, обгоняя друг друга, помчались вокруг пруда.
Мать, с завидной скоростью, догоняла их, и то одного, то другого, утюжила клюшкой по их спинам.
Бой продолжался минут десять. Мужики выбились из сил, мать тоже.
В эти минуты мне было и не обидно, и не больно, только до слез жалко новую рубаху со звездой.
Мать увидев, что я безутешен, подошла, обняла, поцеловала и сказала:- "Горюшко ты мое. Иди, одинь толстовку, больше седни рвани не будет."
- Мам, дак, Генадий муки нам выписал, я на Троицу хотел тибе и бабушке...
Заплакала мать.
Мужики начали повинно успокаивать мать.
Емельян сказал: -Лиза, я Шурке на Троицу дам муки, на пироги вам, как только в МеТе еСе (МТС- машинно-тракторная станция) нам выпишут.
Снова светило солнце.
Колхоз пополнился ещё одним "добровольцем".
Памятный, на всю жизнь для меня, этот день Победы продолжался.
ххх
А в это самое время, все колхозники дружно пахали, сеяли: всеми силами укрепляли могущество страны Советов, восстанавливая послевоенную мирную жизнь. И им за это, практически, ничего не было.
За тяжелый трудовой, 10 -11 часовой, день ставили палочку, который назывался ТРУДОДЕНЬ. В конце года за эти самые заработанные трудодни колхознику причиталось примерно по 1-4 копейки на трудодень и плюс к тому, по 300-400 граммов какого-нибудь зерна.
Об этом, памятном событии сегодняшнего дня, жителям деревень нашего колхоза: - Ступново, Тимшино и Назарово, предстояло узнать только вечером.
К вечеру, возле конторы на лужайке, под тополями, источавшими весенний аромат своих молодых, липких смолистых листочков, были составлены столы.
Каждый из сельчан принес и выложил на стол, что было в доме из еды: - ржаной хлеб, испеченный наполовину с картошкой и лебедой, вареная картошка, молодой, зимовой, зеленый лук.
Вскладчину, на всех купили две бутылки красного вина и водки, из расчета по 250 граммов на каждого мужика.
За вином в Чаромскую сельповскую лавку Геннадий Бурницов, ещё загодя, послал Тольку Клубова, за которым увязался и я.
Продавщице, которая не хотела его отоваривать, Толька заявил, что за вином его послал Бурницов.
Продавец, Тоня Ганюличева, строго поглядела, почему- то на меня, а не на Тольку, и спросила: - «Не врете?».
Я ответил: – «Нет, не врем».
Бутылки с водкой были запечатаны красными сургучными печатями.
Клюквенное вино было по цене 18 рублей «сталинскими» деньгами, а водка 21 рубль 20 копеек.
Цену я запомнил, так как был свидетелем этой покупки.
На сдачу Толька ещё прикупил лично себе пачку папирос «Север», или «Красная звезда».
Тогда ему, наверное, было около семи лет, а дымил он уже как паровоз.
Это о нём люди в деревне говорили, что пить, курить и говорить он начал одновременно.
Как рассказывали про него наши деревенские, он, ещё лежа в люльке-зыбке, постоянно требовал только две вещи; - «матка – дай титьку, или матка - дай «курьва».
Мне же Толька дал горсточку «ландрину» (леденцов) из тех, что были куплены для общего чаепития.
Эту щедрость по отношению ко мне он проявил исключительно только потому, чтобы я не проболтался мужикам о купленных им папиросах.
Именно об этом он меня недвусмысленно «предупреждал» пока мы шли от Чаромского до Ступнова.
Вот так, смолоду, Толькиными кулаками, меня жизнь приучала хранить тайны людские и государственные.
А потом, всю свою военную жизнь, свято исполнял, единожды данную Родине- СССР, присягу, хранил и оберегал государственные тайны, за скромное денежное содержание военнослужащего.
Считай – «за щепотку ландрина-монпансье».
Вот только сейчас, вам первым и рассказал об этом.
Не вру, ей богу.
И рассказал - то вам обо всём этом, только исключительно потому, что срок давности истек, ведь более 60 лет с тех пор минуло.
ххх
Большинство за общим столом сидели бабы.
Мужиков- победителей на весь наш колхоз насчитывалось всего- то до десятка трудоспособных.
За этим столом на трех баб было, наверное, от силы по одному мужику, а всего на праздничный ужин собралось человек 15-17.
Возраст всех пирующих был около 30-35 лет, но мне они тогда казались уже пожилыми.
Так, на закате дня, они и начали пировать, отмечая День Победы.
Женщины после первой же рюмки клюквенного вина откровенно заплакали о своей одинокой бабской доле.
Мужики после второй стопки водки запели фронтовую « Кто в Ленинград пробирался болотами…» , а затем - « На позицию девушка…».
Женщины, попросили меня подпеть им, и мы, в ответ мужикам, дружно проревели «Тонкую рябину»…
Потом, все в разнобой, дружно перебивая друг друга, начали вспоминать о войне и лишениях. Помянули не вернувшихся с войны.
От души все обхохотались, когда Геннадий Бурницов, с серьезным видом и присущим ему юморком, рассказал захмелевшим застольникам, о сегодняшних кадровых изменениях в колхозе, то есть, о «зачислении» меня в списочный состав колхоза.
О том, как я отличился сегодня, помогая трактористам ремонтировать трактор.
Особенно красиво он рассказал, как маманя устроила Василию и Емельяну кросс вокруг пруда и отметелила их клюшкой.
В это время, я был откровенно горд матерью, и, где-то в глубине души, чувствовал себя тоже немножко «героем», ну, не минувшей войны, конечно, но сегодняшнего дня Победы, точно.
Потом, когда Ким Хмелев заиграл на гармошке под «драку», началась всеобщая пляска.
Но, когда мужики допили всю водку, а заодно, и остатки клюквенного вина, они наперебой стали спорить о том, кто из них больше всех «герой войны».
Спор быстро перерос в ожесточенную драку, до крови.
Бабы, с ревом, бросились яростно разнимать драчунов.
В этой общей свалке, из-за затаенной ревности и других обид , женщины тоже начали откровенно таскать соперниц за волосы и царапать лица, выплескивая, таким образом, скопившуюся неудовлетворенную женскую страсть, зависть и кривые усмешки-издевки, к тем, имеющим по ночам мужскую ласку.
Наконец, к полуночи, шум и гвалт местного значения постепенно утих, все угомонились.
Умыли кровь бойцам. Дошло дело и до заглаживания причиненной обиды взаимными целованиями с потерпевшими.
Всеобщий колхозный пир благополучно закончился общей мировой.
Так как вина больше не было, то, вскипятили большой ведерный самовар, и за мир во всем колхозе «Пограничник» стали пить морковный чай со смородиновыми почками-листиками и «ландрином».
А тем временем, кто- то, с кем-то начал незаметно куда- то исчезать.
Но мы, ребятня, всевидящее деревенское око, доглядели и знали, какие парочки огородами и по задворкам, крадучись, с оглядками, пробирались к своим домам или сеновалам…
Примерно даже предполагаю, но не скажу, у кого и от кого в начале следующего года родился мальчик, как плод, вспыхнувшей страсти этой майской ночью.
Над деревней повисла теплая ночь….
На ночном небе ярко светились, подмигивая друг другу, веселые звезды.
Полная луна, казалось, неслась по небосводу между редкими тучками, резво подгоняемых весенним ветром.
В пруду неистовствовал на разные лады квакающий лягушачий хор.
В зарослях ивовых кустов, около пруда, начинал робко распеваться соловей. Это была его первая проба- прелюдия к началу соловьиных ночей в тот год.
На завтра, бригадиром ( им, кажется, была тетя Зоя Майорова), уже всем колхозникам был дан наряд, выйти на посевную в поля.
Вот так и прошел самый долгий, праздничный день моей жизни, который навсегда остался в моей памяти, как ДЕНЬ ПОБЕДЫ.
На следующую весну, как причисленный к лику колхозников, я, сидя верхом на лошади по кличке – «Военная», вывозил со скотных дворов на телеге-одноколке навоз на колхозные поля.