Одиночество убивало меня, как гниющая рана. Как увеличивающая день ото дня, зловонная рана, облепленная мухами и кишмя кишащая их личинками, оно методично, не оставляя шансов, отравляло кровь, пожирало плоть и приближало смерть.
Я испытывала сильную боль. Меня бил озноб. Я перестала спать. Понимала, что медленно умираю. Но даже это не заботило меня и не могло заставить отогнать гудящее извивающееся многоголовое чудовище, питающееся моими мозгами, сердцем и, вероятно, душой, если вдруг она существует... Жить просто не хотелось. Находиться в этом огромном мире, полном разных существ, переполненных чувствами и эмоциями, не разделяя их, не имея возможности быть кому-то нужной, или хотя бы небезразличной, становилось день ото дня тяжелее. Я несла эту боль, ставшую нестерпимой, и надеялась на скорое освобождение. Да, пусть всё кончится, если сепсис уже не остановить.
Иногда я думала, что стоит переступить через перила балкона… Что такое «балкон» и "перила"?.. Или легко и стремительно шагнуть под приближающийся к станции поезд… «Станция», «поезд»… Как странно! Откуда они приходят ко мне, таинственные названия неизвестных понятий?... И всё время в памяти всплывает это печальное слово - «Каренина»… Что это? Я не знаю… Спутанность сознания, вызванная септическим шоком?..
Давно, около трех лет назад, когда маму и остальных членов моего прайда еще не убили, она часто нашептывала мне, счастливой, любимой и полусонной, вместо колыбельной песни разные вещи, что я должна знать. Мама говорила про людей. Они слабые, не обладают такой физической силой, как мы… Но у них есть возможность убивать сильных. У них есть несущее смерть оружие… То есть, и люди, и мы обладаем властью. Мы цари животного мира, они цари всего мира... И они способны глубоко чувствовать… Не все, конечно. Как и мы...
Мама говорила мне, что мы и люди накрепко связаны. Для людей высшая похвала – назвать кого-то из своих львом. Для них это честь. Иногда мы, и правда, рождаемся в их телах, а они в наших… И несем память о другой, чужой жизни… Хотя трудно угадать, глядя на них и на нас, кто есть кто. Поэтому мы не нападаем на них… Только в крайних, угрожающих жизни, случаях… Мама говорила, что мы во многом похожи. Люди тоже знают об этом, но в последнее время, когда они переселились в города и занялись добыванием денег – а это главная их пища – они забыли, что мы одной крови… Забыли, что мы чувствуем одинаково и одинаково страдаем…
Мама о многом мне рассказывала. Но обо всём не успела. Ее убили… Я осталась одна. Я долго скиталась. Я выжила. Но не смогла вновь обрести семью. Я превратилась в калеку. Несмотря на то, что мое тело сильное и я готова к прыжку и к схватке… Мне не хватало любви. И я хотела прекращения муки…
И тут я увидела его. Крошечный детеныш антилопы, недель трех от роду, лежал под низкорослой кривой акацией совершенно один. У него были большие темные глаза, полные печали, внутри черных длинных полос, будто нарочно проведенных кисточкой художника по палевой шерсти морды. Малюсенькие рожки пробивались надо лбом. Тонкие ноги, пока нелепые и нескладные, запутались возле худенького тельца. Длинные уши подрагивали, впитывая звуки саванны. А черная мочка носа была сухой и, наверняка, горячей… Нигде вокруг не видно стада. Похоже, это дитя осталось без матери... Потерянный малыш, одинокий, никому не нужный… Как я.
Когда я приблизилась и обнюхала его, он даже не дернулся. Так же лежал, не повернув головы, лишь поводя трепетными ушами. Мне захотелось его приласкать. Я провела языком по его спине. Чуть солоноватая, покрытая короткой шерстью, кожа. Похожая на шкуру львенка… Я уткнулась носом в его холку. Господи! Как он пахнет! Теплый детский запах, песочно-травяной, с легкой кислинкой. И чуть заметный след горечи потери,пустой обреченности… Он попытался встать. Распрямил свои смешные мосластые ноги и двинулся в сторону деревьев. Наверное, он хотел есть. Ему нужно было материнское молоко. Я медленно побрела за ним.
Детеныш принялся обгладывать листья с низко опустившейся ветки. Я стояла рядом. Ждала, внимательно наблюдая за происходящим в окрестностях. Вон вдалеке мелькнуло несколько зебр, а за кустами пасется стадо жирафов… Малыш грустно опустил голову: листья не могли насытить его, детский желудок еще не приспособлен к их перевариванию. Молоко. Ему нужно молоко… Как бы мне хотелось накормить его! Маленькая бутылочка с соской и большая удобная коляска. Я бы играла с ним, купала, гладила по головке… Удивлялась каждый день, как быстро он растет, набирая вес… Мой любимый крошка!.. Какой сумбур у меня в голове! Солнце припекает безжалостно, расплавляя мозги…
Саванна – опасное место. Надо быть бдительной, чтобы никто не причинил детенышу вреда. Он так хрупок!.. А голод сделал его слабым. Он еле идет… Я везде с ним. Когда он ложится отдохнуть, я ложусь рядом. Я трогаю его лапой и вылизываю. Он смешно играет с моим ухом и хвостом, доверчиво трется о мою шкуру растущими рожками… Я тоже очень голодна. Но не могу охотиться. Мне нельзя ни на миг оставить его без присмотра. Везде опасности. Но мне и не хочется охотиться. Не хочется убивать. Кровь, теплый запах разодранной плоти могут его напугать…
Мы идем к реке. Нам нужно напиться. Я предельно внимательна. Малышу ничего не грозит. Он спускается к воде и пьет. Будто вода может утолить его голод… Я тоже пью. Но сделав несколько глотков, поднимаю голову и осматриваюсь. Поблизости жадно лакают воду два леопарда. На нас они не глядят. Мой детеныш им не интересен: при такой мамаше у них нет шансов… Крокодил замер чуть подальше, притворившись старой корягой, прибитой течением к берегу. Высоко в небе парит орел, высматривая жертву… В реку зашло небольшое стадо слонов. Гигантские ноги и мощные бивни. Таким ничего не страшно. Слоненок поливает взрослого слона из хобота. Я отвожу глаза: мне больно от чужого счастья...
Ниже по течению пьет, настороженно озираясь, стайка газелей. Леопарды, припадая на передние лапы, внимательно наблюдают за ними... Я поворачиваю прочь от реки. Малыш замешкался. Легким рычанием я подзываю его: следуй за мной… Так всегда звала меня мама…
Вот уже неделю мы вместе. Мы оба голодны. Я измучена. Наверное, осталось недолго… Скоро мы умрем, вот так лежа рядом, почти обнявшись… Я и мое дитя…
У меня уже нет сил подняться. Мне нужно есть, по крайней мере, раз в 3-4 дня. Нужно охотиться. На больших быков, антилоп, бородавочников… Но я не хочу. Не могу нападать на тех, кто так похож на моего ребенка… А голодный детеныш, как заведенный, продолжает идти вперед. Я провожаю его взглядом. Не уходи!.. Опасно, милый… Останься рядом с мамой… Он скрылся за колючими кустами мимозы. Постой! Я иду… Собрать силы, покидающие тело, и подняться на лапы… Что это?! Шорох… Я вскакиваю. О боже! Большой лев прятался в зарослях. Не уследилааааа!.. Лев схватил легкое тельце за шею, смешные мосластые ножки безжизненно свесились и болтаются в такт шагов хищника, неспешно удаляющегося с добычей…
Я ползу следом, прижимаясь к потрескавшейся земле. Не чувствую боли от раздирающих шкуру камней и колючек. Прячусь в кустах и наблюдаю, как чудовище с лохматой гривой спокойно и неторопливо разрывает моего младенца на куски. Мне страшно. Меня парализовал ужас. У меня нет сил броситься на убийцу. Я прижимаю тяжелую морду к передним лапам, не отрывая взгляда от моего убитого малыша, и еле сдерживаю стон отчаяния и скорби. Мое зрение подводит меня: всё начинает почему-то расплываться и обретает нечеткие очертания… Я вижу себя нагнувшейся над колыбелью, улыбающейся той мягкой счастливой улыбкой, что бывает только у мамы, глядящей на своего младенца. Он сыт и засыпает, посапывая маленьким носом с черной мочкой, влажной и прохладной… Моя морда почему-то, несмотря на жару, мокрая. Будто только что прошел дождь... Дождь всегда приносит в саванну радость. Почему же этот такой соленый?..
(ИЗ СБОРНИКА "100 РАССКАЗОВ ПРО ТЕБЯ")