Вторая часть
Квартира была недалеко от вокзала: троллейбусом всего три остановки. Поэтому путь преодолели быстро. Уже открывая дверь квартиры, заметил, что Настя (по дороге всё же познакомились) как-то сникла. Но расспрашивать не стал, решив, пусть сначала придёт в себя, а потом и поговорим обо всём.
Переступив порог квартиры, стал всех устраивать: собаке со щенками постелил старый плед в углу просторного коридора, а Настю с ребёнком провёл в комнату, предложив пока прилечь на тахту. И метнулся на кухню. Благо, что холодильник был набит продуктами – жизнь научила всегда держать в доме запас провизии. В микроволновке подогрел молоко – надо было покормить малыша и собаку. Отнёс Насте молоко с печеньем. Ребёнок с жадностью стал кушать. Поставил миску с молоком и целой пачкой печенья собаке, и она враз всё съела. И с благодарностью лизнув руку, улеглась возле сладко уже спавших щенков. Затем заглянул в комнату – ребёнок спал, посапывая. Настя впервые улыбнулась мне. У меня отлегло от сердца: значит девочка оттаивает душой. Я предложил Насте одеть мой махровый халат. И пока она плескалась в ванной, успел приготовить нехитрый завтрак.
После ванны Настя преобразилась – проступивший румянец на щеках подчёркивал красоту больших карих глаз; пухленькие губы, чуть-чуть растянулись в полуулыбке; темно русые длинные волосы ниспадали волнами вдоль спины. Фигурку не портил даже мой мужской длинный халат – стройные ножки, как-то по- детски, застенчиво выглядывали из-под него. Невольно залюбовался ею. Сердце встрепенулось. Хотя и попытался удержать разницей в возрасте (оказалось в 23 года) – да разве ж его удержишь! Смутившись, пригласил к столу. Налил по рюмке водки, извинившись прежде за столь крепкий напиток для дамы. Чокнулись – выпили. Вижу, Настя с нетерпением смотрит на бутылку – налил ещё. Не дожидаясь меня, она, молча, залпом выпила. Осмелев, предложила выпить ещё. Тут я понял, что передо мной не такое уж безвинное создание. Захотелось сразу выставить за дверь, но… ребёнок. Что будет с ним? Мои не успевшие родиться надежды уже рушились. В таких случаях хочется, как говорится “Спрятать голову в песок”, лишь бы удержаться за мечту. Что я и сделал, оправдывая происходящее перенесённым стрессом. Расспрашивать не стал, а дал вволю выпить и уже изрядно захмелевшую уложил спать на диван. А сам сел в кресло возле малыша и невольно погрузился в воспоминания.
Рос я хилым и болезненным. Был частым гостем в изоляторе. Лишних хлопот никому не хотелось, потому при каждом удобном случае, меня спихивали в очередной детдом. А новичкам в детдоме всегда несладко приходится: их каждый пробует на зуб – кто подзатыльник поддаст, а кто и кусок хлеба отберёт. Жаловаться? Ни-ни – сразу ребята “тёмную” устроят. Тогда уже вовсе пропал. Моей защитой было только терпение – в конце концов, всем надоедало моё молчание, и ребята переставали обращать на меня внимание. И только армия научила умению постоять за себя. А вот с женщинами не складывалось – слишком, видно, мягок был. И влюблялся, вроде, в тихих, робких, но они, изучив меня, почему-то старались взять верх надо мной. Я не выдерживал, предпочитая свободу. Вот и теперь сидел,размышляя: и на работе с командировкой всех подвёл, и полная неясность здесь. Так и уснул.
Проснулся от шума: Настя на кухне мыла посуду, мальчик поручь сидел на стульчике и что-то лепетал. Собака в углу возилась с попискивающими щенятами. Увидев меня, Настя улыбнулась:
- Давайте, Радой назовём собаку?
- А почему - Радой ? – ещё спросонья не соображая, спросил её.
-От слова радость, - и пояснила, - чтобы радость у нас в доме всегда была. Как я тогда обрадовался этим словам!
Год, день в день, наш дом был наполнен счастьем. Мы расписались с Настей, и я усыновил Димочку. Рада стала общей любимицей, а я в ней души не чаял. И не ездил больше в командировки, не желая оставлять их одних. Хватался за любую подработку, лишь бы обеспечить всем семью. Я не спрашивал Настю о прошлом, боясь ранить её душу воспоминаниями. Но оно нашло нас само.
Как-то утром, сославшись на нездоровье, Настя попросила меня отвести Димочку в садик. Димочку отдали в садик потому, что Настю я устроил на подготовительные курсы в ВУЗ (у неё не было никакого образования). Поэтому, погуляв в парке с Радой, быстро отхлебнул кофе из чашки, взял за ручку Димочку и спустился к машине. Завёз сынишку в садик и поспешил на работу. В обеденный перерыв позвонил Насте справиться о здоровье и уточнить, что же купить из продуктов в супермаркете. Телефон молчал. Подумал, что может сама вышла в магазин за хлебом. Погодя, позвонил ещё раз. Опять молчание. Обеспокоенный быстро собрался и уехал домой. На столе в кухне меня ждала записка: “Прости. Уезжаю навсегда. С Димой поступай, как знаешь. Имею право жить красиво. Настя”. Вот и всё. Так мы с Димой остались одни.
Я долго в потайном месте хранил эту записку, пока не пришла другая. Сын был уже тогда в 5 классе. Рос он смышленым и беспроблемным ребёнком. Охотно посещал спортивную секцию, занимаясь Дзю-До (это было сначала моим желанием, чтобы мог стать сильным). Небезуспешен был в изучении иностранных языков – дома мы старались, в помощь ему, разговаривать и на английском и на французском. Вопрос о маме, я пожалуй решил как и многие в такой ситуации, сказав, - мол, умерла. И сменил место жительства – с центра города на окраину, чтобы соседи ненароком не спрашивали лишнего. Быт у нас с ним был отлажен – по очереди дежурили на кухне и поддерживали порядок в доме.
В один из осенних дней я подъехал к месту работы. Быстро припарковав машину, выскочил из неё. Меня окликнул молодой человек. Я не успел ничего спросить, как он торопливо отдал мне конверт и быстро удалился. Ну, думаю, очередной обиженный на мою статью в газете. Такое нередко бывает в нашей журналистской практике. Поэтому машинально конверт сунул в карман пиджака. О нём вспомнил только тогда, когда приехал домой. С радостью зашёл в квартиру, вдыхая ароматный запах Диминых блинчиков. Он, в свои дежурные дни по кухне, баловал меня, зная, как обожаю блинчики.
- Сынок, принимай! – И протянул ему купленные продукты.
- Папа, ты опаздываешь – остынут!
- Сынок, только переоденусь. Я голоден, как волк, - и поспешил в комнату. Письмо само вывалилось из кармана. Не знаю, почему я его тут же вскрыл? Читаю.
“Меня обманули. Я в рабстве на плантации”. И приписан адрес. Почерк Насти.
Перед глазами всплыло всё. Вокзал. Уже давно ушедшей из жизни, глаза Рады. Щенки. Нора. И страх за сына. Моего – единственного. И болью сдавило грудь. И я, как в замедленном кадре, вынул из кармана зажигалку. Потом ключ от секретера, где хранил первую записку. Соединил обе записки и… поджёг.
Записки уже догорали, когда заглянул в комнату Дима:
- Папа, ты опять куришь в комнате? Ты же обе-щал мне. Я еле выдавил из себя:
- Сынок, всё в порядке.
Дима ускользнул к своим подгорающим блинчикам, так ничего и не поняв.
А меня потом очень долго мучил вопрос: прав ли был я? С сыном поговорили об этом, лишь накануне его свадьбы – не мог уже носить такую тяжесть в себе. Решив: будь – что будет, я рассказал всё, умирая при каждом, считай, произнесённом мной слове… Сын молча слушал. Потом поднялся, подошёл ко мне и опустился на колени со словами:
- Ты мой папа. Я люблю тебя также, как и ты меня. Давай,
никогда не будем вспоминать о женщине случайно родившей меня.
А по его щекам медленно сползали уже мужские скупые слёзы. Я обнял сына. И мы ещё долго сидели, обнявшись, слушая стук наших сердец.
Валле Дан