На пороге жизни

    Б.Н.Хляп

  На пороге жизни
  Северный флот
  1946 г.








 О, весна без конца и без края,
 Без конца и без края мечта!
 Узнаю тебя, жизнь, принимаю
 И приветствую звоном щита.
 А.Блок




 
1.
Вот он уже на берегу, снова после двухнедельной разлуки увидит ее. Забыто всё: и тяжелый переход, и бесконечное ожидание, даже последнее холодное прощание с Верой. Всё это ерунда. Вот сейчас, через несколько минут, он увидит её, её добрые серые лучистые глаза, почувствует теплые волнующие руки. Вот и деревяный маленький домик, знакомая, много видавшая на своём веку лестница. Вот дверь с фанерным, чуть перекошенным почтовым ящиком, полустёртой надписью на нём. Ну, конечно, она дома, это её неторопливые шаги. О, долгожданная минута! Она такая же, Вера. Да разве можно измениться за это время, просто ему кажется, что прошли годы. Удивленно поднимаются широкие густые брови:
«Юрик?»
«А ты уже не ждала?» – улыбаясь говорит он целует Веру.
Особенно сильный толчок затуманил так ярко вставшую перед ним картину. Присмотревшись, он различил знакомую царапину в потолке над койкой. Да, это всё мечты, воспоминания. До вахты оставалось еще часа полтора, но сон не приходил. Закрыв глаза, Юрий снова увидил себя сидящим в теплой светлой комнатке. Как приятно, как хорошо! Белоснежная скатерть с затейливой каёмкой водворена на свое законное место. Даже эти маленькие тарелки, вот этот пузатый чайничек с синим кружочком на крышке, радуют и волнуют.
 «Да что ты меня сразу кормишь, давай лучше поговорим».
«О чем говорить-то? У нас всё по-старому», - спокойно отвечает Вера, нарезая хлеб. Она всегда такая: у меня всё по-старому, у меня всё неинтересно. И в самом деле, говорить не о чём. Он сидит за узким столом против неё и смотрит в её ласковые глаза. Вино всё преображает: теперь перед ним удивительно красивая молодая девушка и взгляд её прекрасных глаз доходит до глубины души. Пусть говорят, что она непривлекательна, стара, что он, молодой и симпатичный, не пара ей. Пусть, ему всё равно хорошо сидеть вот так, просто смотреть в её глаза, чувствовать себя любимым в этой маленькой комнатке.
«А ты не опоздал в прошлый раз?», - почему-то вспоминает она, уютно устраиваясь под одеялом.
«Да что об этом говорить», - недовольно произносит Юрий, взволнованный близостью ее тёплого тела.
Да, он опоздал. Опоздал на целый час. Вот он перед командиром корабля. Опять эти бесстрастные холодные глаза пронизывают его. Опять медленно, растягивая удовольствие, командир «драит» его. Что он понимает? Что ему объяснишь? Скорей кончал бы. Слова пролетают мимо ушей, только заключительная фраза укалывает:
«За опоздание с берега арестовываю при каюте на двое суток».
«Есть!» - почти радостно отвечает он, вот всё и кончилось.
 Юрий открывает глаза, спрыгивает с койки и открывает дверь. Может духота не даёт уснуть? Дверь сейчас же захлопывается, а сам он летит в противоположный угол каюты и оказывается на диванчике.
«Разгулялось не на шутку», - со злостью думает Юрий и вспоминает, что вот уже прошло время отдыха, впереди четыре часа под дождем и ветром, а он так и не уснул. Одни мечты, одни воспоминания.
Досада не покинула его и на мостике после привычной процедуры заступления на вахту.
«Вот оно, море, которым так восхищаются, так красочно описывают», - думал Юрий, всматриваясь в темноту. «Хорошо сидеть где-нибудь в тепле и уюте, созерцать и расписывать его прелести. Хорошо полюбоваться пенистыми гребнями волн в золотой рамке картины. Приятно засмотреться на красоты шторма в кинозале. А вот болтаться не день, и не два, болтаться до тошноты, до одурения, до нестерпимого желания хоть на одну минутку получить возможность спокойно стать, выпрямится, поднести ложку ко рту, - вот это почему-то никто не берётся описывать».
Высокая волна подбросила корабль, подняла его на самую вершину, подержала мгновение на белом гребне и с силой бросила в пучину впадины. Неудержимо хотелось лечь, закрыть глаза, отключиться. А впереди – четыре часа болтанки.

 2.
 Юрий Светлов служит на корабле недавно. Несколько месяцев назад, он, молодой командир, прошедший ускоренный курс обучения в медицинском училище, прибыл к месту назначения. Ему казалось, что его уже ждут там, что наконец-то начнётся та самостоятельная настоящая жизнь, о которой столько мечталось во время учёбы. Он попал, как и мечтал, на действующий Северный флот, значит, ещё успеет повоевать. Он был уверен, что попадёт обязательно на эсминец, блестящий, красивый, каким он представлял его по книгам и рассказам. Все будут рады его появлению. Он получит каюту, наведёт в ней блеск, расставит в идеальном порядке свои баночки, бутылочки, коробочки. У него будет белоснежный халат и большая ослепительная лампа в каюте. В беспокойстве провел он четыре дня.
«Что они думают?» - с возмущением размышлял он. «Сказали бы, наконец куда назначают».
Это было мучительно – лежать целый день на койке и думать, думать без конца. Длинная узкая комната с рядами кроватей опротивела. Несколько офицеров, тоже ожидающих назначения, в таком же настроении - ничего делать не хочется, всё страшно раздражает, время ползёт ужасно медленно и нечем его подогнать.
Но вот – свершилось. Капитан 3 ранга устало окинул взглядом молодого стройного лейтенанта:
«Назначены на «Орёл». Желаю успеха».
Юрий, радостный и возбуждённый, вылетел из кабинета. Наконец-то всё кончилось!
«Ну, куда?» - участливо поднялся с дивана бывший сосед по общежитию, ожидавший своей очереди.
«На «Орёл»! – выпалил Юрий, не в силах сдержать радости.
«На «Орел»? Ну, брат, прямо скажу, не завидую.»
«А что, почему?» - беспокойно спросил Юрий, стараясь подавить поднимающуюся тревогу.
«Сам увидишь».
И вот Юрий у трапа «Орла». Корабль стоит у борта баржи, с которой перегружают уголь. Неуклюжий корпус рыбного траулера с режущими глаз дооборудованными постами для пулемётов и пушки. Мачта, очевидно повреждённая, надставлена на скорую руку. Труба торчит прямо, как у пароходиков на детских рисунках. Синий потрепанный и вылинявший флаг вспомогательного флота. Никто не обращает ни малейшего внимания на его появление. Юрий поднимается по трапу, сторонясь грязных, в толстом слое угля, поручней. Погрузка идёт полным ходом. В воздухе ковш угля, медленно оседает пыль, проникая в каждую щель. Юрий перешагивает через большую лужу и только здесь обнаруживает вахтенного. Узнав о цели прибытия, тот безучастно показывает на проход. Он поднимается наверх и останавливается перед дверью каюты командира корабля. По привычке поправляет китель, фуражку, повторяет в уме давно приготовленную форму доклада.
«Да», - слышится густой, хриплый голос. Юрий открывает дверь и входит в темноту. Привыкнув к ней, он различает большие морские часы на стенке, столик с тёмной мрачной настольной лампой и лежащего на койке человека.
«Доктор»? – догадывается тот и нехотя встаёт. -«Обещали, обещали, да всё никак. Проходи, садись».
Слова рапорта мгновенно вылетают из головы. Юрий с любопытством рассматривает широкое одулаватое лицо, бесцветные, слегка припухшие глаза, пучок редких разбросанных волос.
«Ну, ладно, принимай хозяйство у нашего фельдшера, Смолякова. Да всё это в порядок нужно привести. Давно мы без доктора ходим. А Смолякову сапоги чинить, а не этим делом заниматься. Иди».
И вот его каюта. Как она не похожа на ту, другую, созданную его воображением! Умывальник с полуоткрытой доской, очевидно не работающий; крохотный столик, заваленный бумагами, тряпками вперемешку с хлебными корками и поверх вскго – пустая консервная банка. Койка под самым потолком, маленький диванчик, над ним – полочки для медикаментов. Стул с чехлом, превращенным в серую рогожу. Удушливый запах краски, ржавого корабельного железа и лекарств. Юрий стоял у входа, не решаясь войти.
«Что же это такое, - напряженно думал он. – Как же это? И почему нет яркой лампочки?»

3.
Побежали дни. Юрий постепенно перестал удивляться и возмущаться. Апатия медленно и неотвратимо вытеснила все остальные чувства. Правда, он привёл в порядок свою каюту, даже достал большую лампочку. Но всё это было не то.
Утром он вставал, завтракал. Если не было вахты, спускался в каюту, рылся в своих бумагах, приклеивал бирочки к широкогорлым бутылочкам, перебирал имущество. Потом обычно приходили на приём матросы. Юрий внимательно выслушивал жалобы, переспрашивал, подсказывал сам симптомы. В голове сразу мелькали страшные болезни. Ему казалось, что человек болен, болен опасно. Он с беспокойством обследовал матроса, находил всё больше признаков, перебирал в памяти главы учебников. Матрос, получив освобождение, уходил довольный, а Юрий ещё долго сомневался? А вдруг это не простая боль, а дизентерия?
Вскоре он заметил, что ходят на приём к нему почти одни и те же люди, да и с однообразными жалобами. А когда случайно подслушал разговор матросов, где один хвастал, как он сегодня «объегорил» доктора, - всё стало предельно ясным. Злость душила его. Подлецы, он переживает, беспокоится, а они отлынивают от службы благодаря ему! Вот кому он нужен, - лентяям и больше никому. Это возмущало до глубины души. Юрий стал замечать «больных», отличать их от настоящих. Сказать им прямо в глаза, что они врут, симулируют, он не решался. А может, и в самом деле человек заболел? Нет, так нельзя. И он продолжал возиться со своими клиентами, только реже освобождал их от работы. За всё это время было всего несколько серьёзных случаев. Боцман поранил себе руку, одного матроса придавило при погрузке, да принесённый с берега грипп обошел всю команду.
Перед обедом Юрий отправлялся на камбуз снимать пробу. Худощавый рябой кок встречал его без энтузиазма. Юрий уже не возмущался, как в первое время, невыскобленным столом, не совсем свежей тряпкой, остатками грязи на ушках бачков. Только большой нелужёный бак тревожил его. Ну, что сделаешь? Сколько раз говорил командиру, докладывал. Но всё как-то не получается: то на берегу не найти никого, то лудильщик болен, то ещё что-нибудь. Так и готовят в этом баке до сего времени.
Попробовав обед, тихо поворчав на грязь, - неуверенно, по привычке, - он расписывался в журнале и возвращался в каюту. До обеда оставалось немного, и он ложился на диванчик с книгой в руках.
«Обед подан», - докладывал вестовой, не открывая, пристегнутую на крючок дверь. Юрий мыл руки, медленно вытирал их и думал: а может не пойти, подождать? Он не мог спокойно переносить эти обеды. Всё задевало его, всё вызывало бессознательный протест.
Вот они собираются вместе – четыре офицера «Орла». Штурман, старый торговый моряк, северянин, - низенький, плотный, малоразговорчивый, - садится рядом с Юрием. Помощник командира корабля – вечно в засаленном кителе, с огромными выпуклыми глазами и круглой, как яблоко, на тонкой шее головой, - входит в кают-компанию с шуткой, крепким словцом. Механик тихо занимает своё место и, уставив широкоскулое лицо в тарелку, сосредоточено и серьёзно принимается за работу.
Неуютно, нехорошо Юрию с ними. Когда они узнали, что он не переносит сальных шуток, неприличных разговоров, - помощник специально стал изобретать фантастические истории и с удовольствием останавливался на захватывающих подробностях. В такие моменты механик отрывался от работы над тарелкой и расплывался в улыбке, а штурман с беспокойством смотрел на Юрия. Рассуждения после обеда о том, что вот есть такие моряки, которые никак не научатся курить и не способны освоить морской лексикон, больно кололи самолюбие. Юрий чувствовал себя не в силах отвечать на все насмешливые нападки. Внутри кипело, хотелось встать, стукнуть кулаком по столу, крикнуть: вы что хотите? Чтобы я был таким же, как и вы? Не будет этого! Но он молчал, торопливо ел и спешил пораньше уйти.
Вот почему всякий раз, вытирая руки, он думал: не пойду, припоздаю, пусть разойдутся. Но обычно этого не получалось и он появлялся за столом как раз ко времени, когда все закуривали после приёма пищи и были вполне свободны для мучавших его разговоров.

 4.
После обеда Юрий ложился отдыхать. Но это удавалось далеко не всегда, находились неотложные дела. Особенно неспокойно было в конце месяца, когда нужно было снимать натуральные остатки. Юрий бегал, взвешивал, записывал, запутывался и начинал всё с начала. Всегда чего-нибудь нехватало, что-нибудь не сходилось и нужно было идти к командиру корабля, что было для него мучением.
В это же послеобеденное время Юрий готовился к очередным политзанятиям. Вначале он всеми силами отказывался от них: он не может, он не знает. И вообще, он не строевой офицер, у него нет личного состава. Но проводить занятия было некому и волей-неволей пришлось сдаться. Приходить к матросам с пустой головой Юрий просто не мог. Он скорее сбежал бы, сорвал занятие, чем явился на занятия неподготовленным. Материалов для подготовки почти не было. Юрий злился, нервничал, перерывал старые подшивки газет (новые поступали нерегулярно), журналы, вспоминал, что знал по теме, слушал радио. Сначала он делал это неохотно, но потом заинтересовался: занятия доставляли пищу уму, заставляли волноваться, работать, думать. Появилась привычка к чтению. Волновала и сама необходимость разговора с людьми, выступления перед ними. Мучили сомнения: а вдруг не так расскажет, непонятно, вдруг собьётся? Или зададут каверзный вопрос?
После ужина, часов в семь, вызывал к себе командир корабля. Это был грубоватый, призванный из запаса и так и не ставший военным человек. Он имел свои странности, тяжёлый, неуживчивый характер. Любитель выпить, он целыми днями отлёживался в каюте, мало вмешиваясь в жизнь экипажа. То он не обращал никакого внимания на грубейшие нарушение дисциплины, то вдруг из-за пустяка наказывал на «полную катушку», «драил» без нужды и цели, так, для удовольствия.
Командир сразу невзлюбил Юрия. «Ишь, чистенький, бедненький», - ворчал он, после очередного столкновения, раскуривал неизменную коротенькую трубку. Может быть, в этом выражалась досада на собственную жизнь. Вот он, - всю жизнь проплавал на рыбацких шхунах, хлебнул всё сполна. В двадцать лет был мальчишкой на побегушках, ничего не знал, ничего не понимал. Его били, не считали человеком. А вот этот, - смотри, ничего не пережил, на всём готовом, а туда же – обижается, рассуждает, всё не доволен. В старое время не желали большего: имеешь кусок хлеба, койку, можешь раз в месяц напиться, погулять, - и порядок. Ему никто не заглядывал в душу, не интересовался, что там делается. Так что же хочет этот салажонок? И он с удовольствием смотрел на быстро меняющиеся краски юношеского лица своего доктора, на блеск глаз, которые загорались иногда огоньками затравленного зверька. Командир был недоволен, если Юрий плохо реагировал на его нотации, не возмущался, молчал. И получал настоящее удовольствие, когда «доставал» его, когда от возмущения кровь бросалась в лицо собеседника. То-то, брат, знай наших!
Юрий приходил по вызову в каюту, докладывал и поудобней становился на расставленных ногах в ожидании длинного разговора. Вначале он открыто возмущался, доказывал, протестовал. Но потом понял, что всё это делается для глупой забавы, что чем ближе он принимает всё к сердцу, тем большее удовольствие доставляет противнику. Тогда он сделался молчаливым. Несправедливые слова, передергивание фактов, полное нежелание разобраться, помочь делу, - всё, что вызвало в нём глубокое раздражение, теперь тщательно скрывалось безразличием глаз, спокойствием голоса. Он научился считать в уме или думать о постороннем, когда шел разговор. Это принесло свои плоды: командир стал реже интересоваться делами доктора, оставлял его в покое, не пропуская всё же случая отомстить за отнятое удовольствие.
Когда корабль находился в море, времени свободного не было. После кратковременной подготовки Юрий был допущен к несению вахты. Бесконечно долгие часы в дозоре убивали в нём представление о море, как о чём-то интересном, величественном, привлекательном. Подавляла и обыденность службы. Там, где-то далеко, люди ходят в атаки, совершают подвиги, рискуют, побеждают, умирают. А он ходит по линии дозора, качается неделями, не видит ничего, кроме серого неба, густого тумана, вечно подвижного морского пространства.Что геройского, что интересного в этом? Когда же корабль находился в порту, Юрий вечером собирался на берег. Он с тревогой ожидал, не будет ли срочного приказания выйти в море, отпустит ли его командир, не случится ли что-нибудь непредвиденное. Но вот «добро» получено. Юрий, выбритый, начищенный, при белоснежном воротничке и блестящих пуговицах, в городе. Всё кажется замечательным, прекрасным. Каждая мелочь – забор с выломанной доской, лошадь с бочкой воды, занавеска в окне дома, выглянувшая из-под ворот дворняжка, - вызывают такой восторг, столько радости, что уже одна прогулка по земле превращается в чудесный сон. Знакомых в городе не было и Юрий чаще всего попадал в кино. Как-то заглянул в клуб, - не понравилось.
Однажды в солнечное воскресенье, Юрий пошёл отыскивать дом, куда его просили передать посылку и письмо от старшины, служившего в другой базе. Дом оказался маленьким, низеньким, каким-то деревенским. На стук вышла женщина средних лет. Она стыдливо запахнула расстёгнутый ватник и пригласила в комнату. Юрий сидел на стуле и мельком осматривал жильё. Как давно он не был в обыкновенной домашней обстановке! Сколько воспоминаний о родном доме возбуждаются самыми незначительными предметами: салфеткой, сковородкой на плите, умывальником с тазом на табуретке, пушистой кошкой на диване! Он был снова дома.
Вера прочла письмо от брата и начала расспрашивать о его жизни. Юрий говорил много, интересно. Было так приятно в этой комнате, так спокойно с этой простой женщиной. Он просидел у неё до обеда и обещал при возможности зайти завтра. Так началось знакомство. Юрий не отдавал себе отчёта в том, что происходит, зачем он ходит в этот домик, что будет дальше. Его просто тянуло туда, Вера как-то по-матерински тепло и участливо встречала его и её забота трогала его до глубины души. Она не умничала, не кокетничала, не требовала напряжения, настороженности, не вызывала желания казаться умным, интересным. С ней всё было просто. И когда она как-то вечером сказала, что ему не стоит ходить ночью в такую даль на причал, а лучше переночевать у неё, Юрий не испугался и не удивился. Конечно, это лучше Утром, шагая по пустынной улице, он переживал заново всё происшедшие. Мысли мелькали и перепутывались. То возникало чувство стыдливой радости, неосознанной мужской гордости. То вдруг охватывала смутная душевная тревога. Неужели это всё? Неужели всё счастье, всё удовольствие только в этом и заключается? Это не укладывалось в голове. Он столько читал о любви, о величайших переживаниях, волнениях, муках, радостях. И вдруг, - всё так просто, просто до отвращения, до брезгливости.
Проходили дни, и Юрий убеждался, что в нём нет истинного чувства к Вере. Другие девушки не перестали его интересовать. Наоборот, сравнивая их с Верой, он замечал всё больше недостатков в ней. Её откровенность, простота, спокойствие становились все более гнетущими. Юрий начал бессознательно избегать её. А она, чувствуя, что теряет этого интересного молодого человека, ещё крепче держалась за него, старалась всеми силами привлечь, удержать его, делала глупости и тем самым ещё больше отталкивала его. Юрий всё чаще ощущал какую-то неловкость и вину перед ней. Уже несколько раз решал он, что вот сегодня пойдет последний раз и всё кончится. Но дни проходили за днями, разлуки делали всё прошлое хорошим и дорогим и серенький домик тянул к себе.

 5.
Наступила весна 1944 года. Маленький «Орёл» всё также ходил в дозор, перевозил боезапасы и продукты на посты и батареи. Буря была где-то далеко. Вести с 0фронтов волновали людей, но отходя от репродукторов, погружаясь снова в будничную работу, мирную, однообразную, не нарушаемую неожиданностями, они забывали обо всём. Это не был боевой, специально созданный для войны корабль. Погрузка угля, продуктов, переходы, работы получались гораздо лучше, уверенней, чем боевые тревоги, стрельбы, вечная настороженность и готовность. Офицеры, призванные из запаса торговые моряки и рыбаки, для которых море – дом родной, не могли понять в глубине души, зачем с них требуют все эти тонкости воинской службы, зачем матроса нужно заставлять обязательно «козырять», если и так делает своё дело; к чему вся эта беспокойная жизнь с вахтами, звонками, тревогами, когда врага не видно и не слышно, только бомбардировщики иногда беспокоят. Не меньшее волнение возникало в тех случаях, когда прибегал вахтенный и докладывал, что идёт начальство. Здесь командир начинал замечать всякие неприятности: и шлюпбалка до сих пор не выпрямлена, хотя ещё когда говорил боцману; и флаг, весь истрёпанный, с синей бахромой, не заменен, а ведь приказывал сигнальщику. Командир молча, с тоской в глазах, выслушивал довольно основательную критику всей организации службы, слабо отбивался, где было возможно. Смотря на боевого, полного энергии проверяющего, он и сам верил, что всё устранимо, возьмётся он и сделает как надо. После ухода начальства он вызывал в каюту помощника и начинал развивать перед ним планы полного обновления жизни корабля. Но помощник, уловив к чему идёт дело, не моргнув глазом, находил неопровержимые доводы.
«Василий Никифорович, да ведь как же шлюпбалку можно сделать, когда…» - и пошёл, и пошёл. Командир уже сам понимал, что этого сегодня сделать нельзя. Он уже не рад был, что завёл этот разговор и закруглял его неопределённым указанием:
«В общем, смотри сам. Как можно будет, так и делай», на что помощник бодро отвечал: «Есть, есть».
Жизнь текла сама собой, без вмешательства сверху. Командиру и в голову не приходило подумать, пересмотреть, обновить, попытаться узнать, что думают, чем дышат люди на корабле. «Не девки, чтобы за ними ухаживать. Матрос – он должен сам до всего дойти. А не поймёт, - на своей шкуре почувствует», - рассуждал он. При всём этом командир был опытном толковым моряком. Стоило ему подняться на мостик, как он на глазах преображался, выпрямлялся. Даже бесцветные глаза приобретали блеск, в повелительном голосе чувствовались довольные нотки. За это уважали его матросы и гордились: уж их батя сумеет справится с любой швартовкой, найдет выход из любого положения, уж в морском деле его никто не проведёт.

 6.
Юрий всё больше привыкал к новой для него жизни. Он сделался молчаливым. С кем было говорить? И что они поймут в его чувствах? Было просто неловко говорить с этими пожилыми, видавшими виды моряками, сказать им, что ему не нравится их жизнь, что он не так мечтал жить, что жизнь должна быть захватывающей, настоящей, интересной. А говорить так хотелось… Когда взволнованный он приходил с увольнения домой, хотелось поделиться, посоветоваться. Он сам, не замечая, начинал всё рассказывать и вдруг обрывался на полуслове: кому это интересно? Никому. А на завтра в кают-компании будут смаковать его переживания, перевранные и опошлённые. Юрий краснел, обижался, ругал себя и мысленно клялся не говорить ни слова.
Единственным исключением был штурман корабля, Николай Петрович. Каюты их были рядом, и Юрий частенько заглядывал к нему. Николай Петрович понимал Юрия и сочувствовал ему. От этого сочувствия Юрий переполнялся благодарностью к своему пожилому другу. Но даже и с ним общение не приносило полного удовлетворения. Они слишком далеко стояли друг от друга по дороге жизни. Юрий только шёл в полутьме по незнакомой тропке, надеясь вот-вот выйти, наконец, на широкую ровную дорогу. А штурман уже спускался в сумрачный влажный овраг, изредка оглядываясь на пройденный извилистый путь.
Бежали дни. Как Юрий не пытался отделиться, спрятаться в своей каюте от окружающих его людей, жить по-своему и не обращать внимания ни на что, - этого не получалось. Вскоре он уже не находил всё таким плохим и отталкивающим. «Корабль этот не настоящий военный, -находил он оправдания, ничего удивительного, что и порядка на нём настоящего нет. Офицеры здесь не кадровые. Да и вообще, сейчас война, до блеска ли, до красоты. А потом, наверное, у всех такое: когда ещё не знают жизни мечтают о каком-то идеале, сплошном празднике. Потом всё проходит, живут как все. Чем я лучше других?».
Юрий стал меньше следить за собой, безразличнее относится к службе. Он испытал удовольствие, когда его в первый раз пригласили на именины к механику, а потом уже приглашали всякий раз, когда собирались погулять. Было что-то приятное в том, что он сидит, пьёт, разговаривает с людьми, как равный с равными. Он не хотел отставать от них, пил, старался говорить как все. Он становился своим. И когда, напившись, помощник командира, потный, пьяный, полез целоваться и кричал на ухо: «А ты свой парень, Юрка, подлец!» - это не вызвало отвращения. Вставая утром после таких вечеров с ужасной головной болью, Юрий не находил себе места целый день. Всё пережитое казалось гадким, омерзительным. Грусть, неуловимая и сосущая, постепенно овладевала им, в глубине души росло и крепло возмущение против этой, столь не похожей на желаемую, жизни. Иногда оно прорывалось наружу. В такие минуты Юрию хотелось убежать, сделать что-нибудь дерзкое, порвать, сломать, бросить в лицо всем, что он не хочет, не будет так жить. Он начинал грубить командиру, презрительно улыбался на его замечания, что выводило из себя старого моряка. Никакие наказания не могли тогда удержать Юрия, помешать показать и подчеркнуть, что вот он, живёт по-своему, а командир - по-плохому, не так как надо. Он радовался, когда можно было сорвать обед, не дать на него разрешение, доложить, что мясо не годно, что его не просолили вовремя, несмотря на его указания. Он тщательно взвешивал все продукты и заносил в книгу малейшие недовесы. . Это была настоящая непрерывная война, победы и поражения в которой Юрий остро переживал.
Однажды к помощнику пришла женщина, назвавшись его женой. Юрий дежурил по кораблю и был не в духе. Сегодня он рассчитывал попасть в город, но командир не отпустил и вот он ходит по палубе и смотрит на огоньки.
Часа в два ночи в каюте помощника послышался шум, ругань, дверь распахнулась, помощник грубо выталкивал из каюты полуголую гостью. Оба были пьяны. Вслед за женщиной на ледяную палубу полетели её вещи.
«Пошла вон, … такая», - кричал разбушевавшийся звероподобный человек и всё норовил ударить кулаком в грудь своей жертвы. Кровь бросилась к лицу Юрия, он не осознавал, что он делает. Одним ударом успокоил помощника, упавшего на диван. Потом помог подняться женщине и выпроводил её с корабл Целую неделю перед глазами Юрия стояла эта отвратительная картина.
«Это же дикость, так раньше жили, об этом Горький писал, - взволновано размышлял он. – Как же сейчас такое возможно? Как может быть таким нормальный человек?» Всё хорошее, что было в нём от семьи, от школы, от книг поднималось, протестовало, заставляло возмущаться ещё и ещё. Мучительные переживания неизменно завершались одним вопросом: что делать? Он писал рапорта, ходил в штаб, просил перевести его на другое место службы. Ему обещали, но всё откладывалось и за .
Пришёл праздничный день. Уж слишком однообразны были последние недели и поэтому казалось, что сегодня произойдёт что-то особенное, необычное. Но ничего не случилось. С утра, как обычно, Юрий проверил кубрики, снял пробу, поднялся на мостик и здесь вдруг вспомнил свой последний довоенный праздник. Как было хорошо! Просторная, ярко освещённая комната. Большой овальный стол по-праздничному накрыт. Отец спокойный и немного торжественный, на своём месте в кресле. Мама хлопочет и волнуется. Шум, смех, шутки ребят и девчёнок. Потом танцы, прогулка в парке. Как хорошо!
Юрий хотел спуститься в каюту, как вдруг на мостике появился командир. Его неуклюжая фигура, бесцветные глаза были особенно противны сегодня, сейчас.
«Доктор, иди сюда. Когда ты научишься исполнять свои обязанности?» Глаза уставились вверх на фуражку подчиненного, сдвинутую на затылок. «На полубаке грязь, в шкафу на камбузе крошки, да кругом, черт побери, безобразие, а он себе прогуливается и мечтает! Я за тебя работать буду?»
Он говорил что-то еще, долго, надоедливо. Но Юрий ничего не слышал. Бешенная злость закипала где-то в груди, лицо покраснело, в глазах заиграли огоньки. Он ничего не видел кроме бесцветных глаз и подбородка, двигающегося вверх и вниз. Непреодолимая сила толкала на что-то дикое: плюнуть в лицо этому человеку, заставить покраснеть эти глаза.
«Что со мной, что происходит?» - испуганно думал Юрий, когда командир отпустил его, наконец. Спустившись в кают-компанию, он ничего не заметил: ни свежей скатерти, ни оживленных лиц сослуживцев, ни новых приборов на столе. Его не трогала праздничная атмосфера, царившая на маленьком корабле, оторвавшемся далеко от родного берега. Юрий молча ел, пил, не поднимая глаз, чтобы не увидить ненавистное лицо. Он безразлично смотрел в иллюминатор на плавно качающуюся линию горизонта, делал вид, что не слышит тоста командира, произносимого тем же медленным самодовольным голосом. Но выдержать до конца он не смог. После третьего тоста, смотря на довольное улыбающееся лицо штурмана, рассказывающего морской анекдот, Юрий заулыбался. А когда командир ушёл, вызванный на мостик, ему стало совсем хорошо. Он ответил на шутку помощника, сам начал что-то рассказывать, обращаясь, то к штурману, то к механику. За столом завязался нестройный общий разговор, который возникает, когда люди ещё не пьяны, а больше изображают пьяных, но уже болтают гораздо больше и свободней. Когда же Юрий спустился к себе в каюту, от плохого настроения не осталось и следа.
«Неужели это всё, весь праздник? Нет, нужно ещё что-то сделать. Ведь завтра опять начнётся эта скучная пустая жизнь, снова всё повторится. Нет, так просто нельзя». Он сел на диванчик. Ещё с утра засела мысль о спирте. Сейчас она соблазнительно зашевелилась.
«Ну, конечно, пойду к помощнику, выпьем ещё по рюмке. Почему нельзя? Сегодня праздник, выпьем, поговорим и ляжем спать».
Минуту он колебался: зачем это, к чему? Но, думая так, Юрий уже поднимался в каюту помощника.
И вот они сидят на диванчике наклонившись друг к другу. Помощник рассказывает о своей службе на Чёрном море. Юрию тоже хочется что-то рассказать. Он вспоминает о чём-то, улыбается про себя и предлагает: «Давайте по последней!» Помощник поёт своим сиплым тон голосом, потом лезет целоваться. Его прерывистое дыхание, потное красное лицо отталкивают Юрия.
«Спать, спать», - отмахивается он и переступает порог каюты.
«Юрка, - слышится сзади голос помощника, - попадёт нам от бати».
Это слово ударяет хлыстом, вызывает бурю. Где-то внутри соскакивает до предела заведённая пружина. Бросившись обратно в каюту, он хватает лежащий после предпраздничной чистки пистолет помощника и выскакивает на палубу. Вот трап, ведущий в каюту командира. Он бежит, скатывается по обледенелым ступеням и снова лезет вверх. Почему заперта дверь каюты? Стучит кулаком, бьёт ручкой пистолета по стеклу, которое с треском разлетается. Откуда-то бегут матросы, мелькает лицо штурмана. Кто-то сжимает руку Юрия, он вырывается и стреляет в стенку каюты. Вот трап, вот палуба. Блестит в серебре луны зовущее спокойное море. Юрий отталкивается от фальшборта и летит вниз, в бездну. Холод, страшный отрезвляющий холод сжимает его. «Конец, все! Конец!»
Вдруг струя свежего спасительного воздуха врывается в лёгкие.
«Жив, жив! Нельзя, не хочу, не хочу! Жить! Жить!»
Холод проникает внутрь тела, одежда тянет вниз, но Юрий отчаянными усилиями удерживается на воде. Что-то с шумом падает рядом. Он цепляется непослушными пальцами за спасательный круг. Сильные руки поднимают его вверх.
Были разбирательства, были объяснения. Юрий что-то говорил, отвечал на вопросы, но всё происходило как во сне. Пережитое потрясение было настолько сильным, что мозг отказывался об этом вспоминать и думать. Острота притупилась. В каком-то отрешённом состоянии он был уверен и смирился с мыслью, что всё кончилось – служба, жизнь.
Через несколько дней ему объявили приказ о переводе на другой корабль.

 7.
Командир соединения, живой подвижный капитан 2 ранга внимательно посмотрел на Юрия, рапортовавшего о прибытии для дальнейшего прохождения службы. Юрий напряжённо вглядывался в открытое лицо.
«Хорошо. Садитесь. Будете служить на сторожевом корабле», - просто сказал он. Ни одного слова о происшествии, никаких вопросов. Сразу стало легче и свободнее. «Хорошо делайте своё дело, и всё будет в порядке. Желаю успеха».
«Вот это – человек!» - восхищённо думал Юрий, пробегая по длинному коридору штаба. На душе было легко и радостно. Кончилось, всё кончилось. Что там впереди?
«Северянин» не был похож на «Орла». Во всём чувствовался твёрдый привычный порядок. И вахтенный стоял, а не сидел у трапа. И команды отдавались звучным решительным голосом, чётко и толково. И матросы бегали по палубе, ловкие и расторопные. Командир корабля, молодой капитан-лейтенант, был из той категории людей, которых уважают, не задумываясь за что. Спокойствие и рассудительность не покидали его, а деятельная натура в сочетании с трезвым цепким умом выделяли его из среды заурядных людей.
Кроме официального, предусмотренного должностным положением права, для командования людьми человек должен ощущать никем не даваемое моральное право. Основой этого морального права является собственное отношение к своему долгу. Люди, не имеющие такого права, не могут по-настоящему требовать. Они руководят нерешительно, поверхностно. Для них служба превращается в маскарад, в вечную игру с бумажками и парадами, с артистическими жестами и затверженными речами. Командиры, обладающие этим моральным правом, по самой своей природе не могут не требовать честного отношения подчиненных к службе: если они сами всё выполняют, то не допустят, чтобы другие уклонялись. Капитан-лейтенант Любимов имел это право. Каждый день его подчиненные убеждались в правильности действий командира. Не раз угадывал он самые, казалось, незаметные оттенки и тонкости в настроении людей, побуждения и причины их поступков и действий.
Корабельные офицеры жили естественной здоровой семьёй. Плохое известие из тыла, интересная книга, корабельные события, фронтовые новости, - всё обсуждалось в маленькой кают-компании. Юрий вначале по привычке сторонился всех, отмалчивался. Он твёрдо помнил правило: не показывай, что у тебя делается внутри, не позволяй никому заглянуть в свою душу, - чужие грязные руки больно заденут всё сокровенное. Но дни проходили за днями, никто не трогал Юрия. Он просто считался равным членом семьи, имеющим полное право делать то, что считает нужным. Следствием этого явилось всё большее сближение с новыми товарищами по службе. Всё чаще в кают-компании звучал его весёлый звонкий голос. Офицеры любовались юношеским жизнерадостным лицом доктора и невольно вспоминали свои молодые довоенные годы. Нелегко было стать на одну ногу с этими людьми. Нехватало жизненного опыта, мало прожито лет, слишком открыто и непосредственно волновались чувства. Но природная честность и порядочность Юрия, его бьющая наружу молодость, желание всё узнать, понять и вместе с тем умение чувствовать свою малоопытность, - всё это привлекало к нему собеседников. Он умел слушать, слушал всех, слушал всё: и плохое, и хорошее. Он ещё не решался возражать, высказывать свои мнения, убеждения. Да их ещё и не было у Юрия. Когда он говорил с одним человеком, - полностью становился на его точку зрения; ему казалось, что именно это – правда. В разговоре же с другими, говорившими совсем противоположное, он не в состоянии был спорить и, в конце концов, соглашался с новой точкой зрения. Он просто как губка впитывал в себя мысли, факты, взгляды. Из каждого разговора что-нибудь оседало, каждому человеку он пытался подражать.
Юрий оборудовал по своему вкусу свою каюту, навёл порядок на камбузе, часто бывал в кубриках. Раздобыл и повесил над койкой большой чёрный репродуктор, каждый день просматривал газеты.
Над страной гремели победные залпы. Неудержимым потоком двигались армии на запад, сметая на пути все преграды. Каждый день приносил новое. Люди не успевали осознавать события, вдуматься в них, как всё новые и новые победы заставляли радостно биться сердца. Наши войска в Польше, Болгарии, Румынии. Далеко позади осталась граница с Германией.Всё это захватывало, будоражило весь экипаж корабля, от матроса до командира. У большой карты в любое время стояли люди. Её измусолили, продырявили булавками, обвешали нитками, а потом начали закрашивать красным карандашом. Спорили из-за каждой деревни, посёлка. Спорили горячо, чуть не до драки.
Это были незабываемые дни весны Победы.

 8.
Неожиданно Юрий получил письмо. Писал школьный товарищ, Анатолий. Сообщал, что находится в авиации, на фронте, имеет награды. С восторгом описывал свои бои, чувство жизни после перенесённых опасностей. Просил сообщить, где воюет Юрий, как живёт, что делает.Письмо глубоко взволновало Юрия. Он вспомнил школу, ребят, родной город. Вот он вместе с Толей убегает с последнего урока, и оба мчатся на Волгу. Уже весна. Редкие льдины медленно проплывают по середине реки. Ребята стоят у самого обрыва, лёгкий весенний ветерок гладит волосы, лоб. Как на ладони видна река, лес на острове, затопленном половодьем. В синей дымке угадываются здания большого города на противоположенном берегу и отчётливо видна высокая дымящаяся труба у самой воды.На старой тяжёлой лодке мальчики перебираются на другой берег. Собственно, берега нет, - лодка скользит между деревьями острова, с хрустом ломая кусты. Они пробираются всё дальше вглубь леса. Здесь есть излюбленное место. Это бывшая лужайка, превратившаяся в озерко, окружённое кустиками. Сложены вёсла, Толя, перегибаясь, опускает в воду руки и говорит:
«Давай искупаемся».
«Что ты, ведь лёд идёт».
Толя и сам знает, что нельзя ещё купаться. Это он так, для начала разговора. Они мечтают о будущей жизни. Всё так ясно и понятно. Кончат школу, поступят в институт, потом начнётся самостоятельная жизнь. Как давно это было!
«Да, тогда всё было просто, - думает Юрий, перечитывая письмо. – И это понятно: мы были детьми. А теперь? Что я знаю теперь? Что узнал нового с тех лет? Стало ещё хуже, раньше была уверенность и ясность жизни, а теперь я ничего не понимаю. Разве это настоящая жизнь? А какой она вообще должна быть?»
«Справа двадцать, огонь острова», - доложил Юрий. На мостик поднялся штурман и сразу пристроился к компасу. Юрию становилось как-то весело, когда он видел этого человека за своей работой. Штурман приседал, неестественно изгибаясь перед стойкой компаса. Он прищуривал глаз, отчего лицо принимало совершенно новое хитрое выражение. Прицелившись и получив отсчёт, он повторял его вслух и, боясь забыть, шёпотом твардил его всё время, пока шёл от компаса до рубки.
«Вот ведь живёт человек и доволен своей судьбой, - размышлял Юрий, вглядываясь в отходящий к траверзу огонёк. – Работает, работа его занимает, он любит её. Ему больше ничего не надо, он удовлетворён вознёй с компасами, картами, таблицами, приборами. Почему я не могу так? Почему? Чего я хочу, чего мне надо? Я офицер, знаю своё дело, честно служу. Нет, нет, не то!» И уже после смены, забираясь на койку, он вдруг подумал:
«У меня нет собственного мнения, своего твёрдого взгляда на мир. Ну, конечно, вот в чём суть. У каждого человека должен быть собственный взгляд на всё в мире. Иначе это просто не настоящий человек. А я до сих пор соглашаюсь с мнением любого человека, с любой книжкой».
Это открытие потрясло его. Едва проснувшись утром, он решил:
«Вот что нужно делать: создать, приобрести своё мнение обо всём. Только тогда можно во всём разобраться, решать свои жизненные задачи».
Юрий с жадностью набросился на книги. Он доставал их отовсюду, просил, требовал, ухищрялся. Он просиживал ночами, читая всё подряд. Чтение стало привычкой, удовольствием. Целый поток нового, непривычного ворвался в воображение. Мысли, факты, идеи, чувства, их понимание, объяснение, - всё мелькало перед глазами, а он всё читал и читал. Вспоминалось пройденное в школе, давно забытое и, казалось, невозвратимое. Множество понятий, иногда прямо противоположных, вызывали недоумение. «Как же это, - думал он, - одни говорят одно, другие обратное, и оба хорошо и убедительно. Кому верить, кто прав? Истина же одна». Он перестал верить абсолютно всем и это испугало его. Никакие авторитеты, имена не могли заставить его принимать на веру выводы, заключения без их доказательств. Он выбрасывал безжалостно из головы всё, что считал до этого правильным, давно известным и справедливым; выбрасывал с таким же упрямством, как когда-то хлам из каюты, не оставляя по углам ничего. Только после этого он стал заново укладывать вещи по своим местам.. Но перед тем как поставить их на полку, критически осматривал со всех сторон, снимал верхнюю оболочку, заглядывал внутрь и уже после этого, успокоенный и уверенный, что знает, что это за штука, принимал. Эта тяжёлая работа доставляла большую радость. «Да, именно так и нужно. Я сам всё передумаю, и к чему прийду, то и будет моим собственным мнением».
Как-то ему попалась книга Чернышевского «Что делать?». Он помнил, что в школе проходил её, даже учили наизусть какой-то сон Веры Павловны. В нём – алюминиевые города и всякая такая ерунда. Сначала он отложил книгу в сторону, но потом заставил себя заняться ею, теперь он выслушивал всех, выписывал интересные для него мысли. Прочитал залпом, не отрываясь, забывая о сне и еде.
«Сколько мыслей, - с восхищением и благодарностью думал Юрий. – Сколько хорошего и интересного! Какие люди, настоящие умные люди! А главное – вот он ответ, который я искал, вот что нужно делать: «Поднимайтесь из вашей трущобы, друзья, выходите на вольный белый свет, славно жить в нём, и путь лёгок и заманчив, попробуйте: развитие, развитие. Наблюдайте, думайте, читайте тех, которые говорят вам о чистом наслаждении жизнью, о том, что человеку можно быть добрым и счастливым. Читайте их – их книги радуют сердце, наблюдайте жизнь – наблюдать её интересно, думайте – думать завлекательно. Желайте быть счастливыми – только это желание нужно. Для этого вы будете с наслаждением заботиться о своём развитии: в нём счастье. О, сколько наслаждений развитому человеку! Даже то, что другой чувствует как жертву, как горе, он чувствует как удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей как открыто его сердце; и как много их у него. Попробуйте – хорошо!»
Юрий перестал читать без разбора. В запылённых углах библиотечных полок раскапывал он книги Чернышевского, Герцена, Белинского, классиков русской и иностранной литературы. «Вот кто научит, что делать, всё объяснит. Вот кого нужно читать, - с удовлетворением думал Юрий. – Ни к чему тратить время на всякую дрянь. Главное – нужно знать действительность, разбираться в ней правильно. А для этого – читать, читать, думать, думать».
И он читал и думал. Воображаемые победы над книгами укрепляли его, поддерживали веру в свои силы, бодрили. Он читал всё более сложные произведения и был рад, когда становилось ясным ранее непонятное. Он увлекался этой работой, тренировкой своего ума. «Прав Чернышевский, - благодарно думал Юрий. – Это наслаждение!»
Вторая душа появилась у Юрия. Она спокойно на всё смотрела, всё замечала, всюду проникала. От неё нельзя было скрыться. Стоило Юрию сделать что-нибудь нехорошее, некрасивое – и душа зло и безжалостно доказывала: ты подлец, так нельзя, так не нужно, так плохо. Он измучился. Душа показала массу гадостей, глупостей, сидевших в нём и окружающих его людях. Он с ужасом видил свои недостатки, они вырастали в его воображении, заслоняли всё хорошее, и он с горечью думал, как далёк он от подобия того, каким должен быть настоящий человек.
Одна душа стремилась всё узнать, всё пережить, всё испытать, и хорошее, и плохое, даже противное, гадкое. А другая душа спокойно и неотступно наблюдала за всеми его действиями, а потом изводила своими холодными логическими доводами. Юрий постепенно убедился, что отмахнуться от неё совсем не просто, конфликтовать с ней не надо, Уж лучше стерпеть, не делать того, что она не советует, не разрешает. Но это не всегда получалось. Нередко он делал то, что хотелось и только потом разбирался, что и почему сделал. «Чернышевский тоже говорит, что человек должен научиться делать только то, что сам, своим умом и сердцем считает хорошим и нужным. а не делать только потому, что так делают другие, что так принято, так советуют, только то, что считаешь сам хорошим». И он твердил себе это каждый раз, вдумываясь в каждый свой поступок. Вот сегодня его приглашают выпить. Ему это не хочется, он пошёл бы лучше на танцы или просто почитать спокойно. Но отказаться неудобно: обидятся. Мало этого, убеждают, что это удовольствие, что все так делают. Может он ещё не понял, не почувствовал этого удовольствия. Одно ясно – выпьешь, и разговаривать легче, и люди ближе. И Юрий ходил, пил. А наутро с тяжелой головой ругал и изводил себя, доказывал насколько это глупо и нехорошо. Он ещё и ещё раз перечитывал знакомые строчки: «Будь честен, т.е. расчётлив, не просчитывайся в расчёте, помни сумму, помни, что она больше своей части, т.е. твоя человеческая натура сильнее, важнее для тебя, чем каждое отдельное твоё стремление: предпочитай же её выгоды выгодам каждого отдельного твоего стремления, если они как-нибудь расходятся – это называется: будь честен. И всё будет отлично».

 9.
Юрия попросили посмотреть больного, знакомого командира корабля. Он отправился на квартиру. Узкий коридор, две комнаты и кухня. В маленькой комнате лежит больной. На подушке, глубоко утонув в неё, покоится давно небритое лицо. В полумраке лихорадочно блестят глаза. Одеяло плоско натянуто, как будто под ним нет тела. От этого голова кажется одинокой. Стул с грудой бутылочек, стаканом воды и чайной ложкой. Старушка суетится, бегает за мылом, полотенцем.
«Бабушка, да я сама всё сделаю», - с раздражением говорит девушка в простеньком домашнем платье.
Юрий осматривает больного. Ничего страшного, обычный грипп. Он выходит в другую комнату и успокаивает девушку. Конечно, ничего страшного, сейчас многие болеют, нужно только вылежать до конца. Он вглядывается в лицо девушки. Белокурые в локонах роскошные волосы, приятное округлое лицо с голубыми глазами и неожиданно тёмными густыми бровями, длинные ресницы и яркие пухлые губы. Девушка успокаивается и благодарит Юрия. Она, оказывается, знает многих сослуживцев по кораблю.
«А почему я вас нигде не видела?» - глаза задорно блестят где-то в тени ресниц.
«И я не понимаю, почему не встречал вас раньше».
«А она не из скромниц», - думал Юрий, шагая домой и вспоминая её слова: «Так я вас жду, слышите?» В воскресенье они встретились в театре. Юрий не узнал её. Перед ним была стройная зрелая девушка. Наглухо застёгнутое платье удивительно шло к ней, выгодно открывая до локтя красивые белые руки. Чёрные брови резко выделялись на чуть припудренном лице.Валя взяла его под руку, как старого знакомого и начала сообщать последние театральные новости. Она знала всех артистов, что проектировалось, что провалилось. Знала, каким артистам подходят какие роли, костюмы, кто чем сейчас болеет, кто с кем дружит и насколько близко. Одним словом, была посвящена в закулисную жизнь театра.Вечер прошёл интересно и весело. Юрий был в восторге и от последующих встреч. Вот это настоящая, интересная девушка, красивая, культурная, с тонким насмешливым умом и таким необходимым житейским тактом, умением без слов догадываться, что нужно сделать, чего недостает и что лишнее.
Шло время, и Валя становилась понятней. Все те качества, которыми так щедро наделил её Юрий в своём воображении, постепенно рассеивались. Валя действительно была развитой начитанной девушкой. Потеряв с детства мать, имея вечно занятого своими делами отца, она росла в одиночестве, предоставленная самой себе. Отец безумно любил дочь, немедленно удовлетворял малейшие её просьбы и капризы. Бабушка давно превратилась в послушную исполнительницу любых причуд шаловливой внучки. Валя не встречалась с трудностями жизни, не сталкивалась с большими неудобствами и невзгодами. Что интересовало и занимало её целыми днями и ночами так это книги. Особенно пленяли её воображение французские романы, многословные и захватывающие. Отгороженная от людей и жизни стенами своей комнаты, она создала себе удобный замкнутый мирок. Экстерном сдала экзамены за десятилетку, учёба в которой была прервана с началом войны, и поступила в институт. Она была уверена, что живёт настоящей, интересной жизнью. Её рассуждения были умны, тонки, но от них отдавало такими старыми, уже давно отвергнутыми истинами, взглядами, что Юрий порой просто с удивлением смотрел на эту сошедшую со страниц старых книг девушку.
«Я со многими вашими сослуживцами знакома, Юрий».
«Это я знаю».
«И конечно слышали, как все обвиняют в легкомыслии и непостоянстве?»
«И это слышал».
«Ну, вы то меня поймёте, Юрий. Я молода, не так уж дурна собой, мне хочется узнать побольше людей, всё перечувствовать, понять. Ну, скажите сами, разве можно вот так просто встретить человека, полюбить его и всё? Выйти замуж и на этом окончить свою жизнь? Не узнать ничего большего, не волноваться, не переживать? Да и разве найдёшь сразу человека, которого ищешь? Я ищу, пытаюсь найти настоящего друга, который обожал бы меня, подходил ко мне, мог удовлетворить мои духовные и физические потребности. Если я вижу, что мой знакомый не подходит для этой роли, я ухожу от него. Разве это легкомыслие?»
«Знаете, Валя, всё это очень хорошее оправдание для подобного поведения. Человек всегда это делает – находит себе оправдание, когда чувствует, что дело не совсем ладное. Всё это выглядит правильным, но ведь можно проверять качества вашего будущего друга не такими уж слишком простым способом».Она обидилась. Особенно поражали Юрия её взгляды на предметы, выходящие за круг сердечных дел, повседневных забот. Здесь Валя была совершенно беспомощной. Она не знала не только истории, политики, но все представления о мире, о жизни были какими-то примитивными и невежественными. Она не стыдилась признаться в этом и утверждала, что это не её женское дело.
«Если я буду пытаться серьёзно всё изучать, активно работать, а мужа отправлю по столовым, это не жизнь. По-моему, муж и жена составляют одно целое, но их роли внутри этого целого разные: муж заботится о внешнем, а жена о внутреннем благополучии семьи», - говорила она.
Однажды, прогуливаясь по улице, Юрий с воодушевлением рассказывал ей о последних фронтовых новостях.
«И вы действительно верите всему, что говорится в газетах?» - с легкой иронической улыбкой спросила она.
«Я проверяю, если это, по-моему мнению , правильно, то верю».
«Всё это глупости. Наши солдаты несознательно отдают свои жизни, бросаясь под танки. Их или заставляют, или они слепо верят, что так нужно».
Юрий был поражён и возмущён. Он остановился, кровь прилила к лицу, запылали щёки и уши. Но сдержался и резко спросил:
«Это ваше мнение или заимствованное?»
Валя заметила, какое впечатление произвёл разговор на собеседника, но продолжала тем же назидательным тоном:
«Ну, если вы действительно думаете по-другому, значит будете полезным человеком в наше время».
Юрий погулял ещё немного, сослался на дела и ушёл. Возмущение кипело в нём. Как это можно, эта девчонка, кукла-пустышка болтает о таких вещах, да ещё что болтает? Хватит, больше нечего у неё делать! Давно пора кончить эту комедию. Он, кажется, уже достаточно хорошо понял её.Утром, передумывая ещё раз всё, Юрий размышлял уже спокойнее. Не одна же она такая. Сколько людей, которые в таких делах совершенно не разбираются. Да и как может, например, Валя иметь правильное представление о жизни, если она вне её существует? Просто она ничего не знает и не понимает.Через неделю Юрий неожиданно встретил Валю на улице. Она шла по противоположной стороне под руку с капитан-лейтенантом и весело болтала. Юрий отвернулся и проскочил мимо. А вечером он получил письмо. Валя удивлялась, почему он не показывается, просила обязательно зайти, билеты в театр на воскресенье уже куплены.Вначале Юрий решил зайти к ней, поговорить, всё объяснить, но потом раздумал. «Прийду, заболтаюсь, не сумею сказать так, как думаю. Улыбнётся своими глазами и слова забудешь. Лучше написать». Он отправил ей письмо.
«Валя! Я не приду к вам, уже давно надо было это сделать.Несмотря на ваш ум, который, впрочем, более тонок, чем глубок, несмотря на превосходное (по вашему мнению) знание людей, вы на этот раз ошиблись. Вы видите во мне несколько необычного для вас человека, который что-то делает, чем-то интересуется, не так часто жалуется на «пустоту жизни», живёт свои умом (ваши слова). Ну, а сам он – неопытный, скромный мальчик, который не умеет даже целоваться с известным вам мастерством. Вам показалось, что пленили этого несмышлёныша. А взгляды, - взгляды изменяются со временем, ведь он ещё не знает жизни, она его научит. Так ведь, похоже? Валя, вы ошиблись. В вашей богатой практике по изысканию друга жизни это довольно оригинальный экземпляр.Нам не по пути. Вы, после знакомства и экспериментов с десятком-другим молодых людей (всё с той же утешительной целью) найдёте себе какого-нибудь спокойного морячка. Он будет по уши влюблён в ваши глазки. Выйдете замуж, будете крепко держать его в руках, это у вас отлично получается. Он будет ходить в море, зарабатывать деньги, выбиваться из сил в заботах о внешнем благополучии семьи. Вы будете писать ему вполне страстные письма и по привычке продолжать познавать людей. Вы не подниметесь выше этого, за всю жизнь не поймёте где вы живёте, когда, что делается вокруг, что было раньше, что будет впереди, после вас.Жили уже так люди и ничего интересного в этом не нашли. Старо это, совсем не то. Ну, а я? Я найду себе подругу, умницу, скромницу, без лжи и фальши, девушку нашего времени, с которой будет легко и душевно, можно радоваться и грустить не только о «внутренних» своих делах, но и о делах своей страны, всего человечества.
Желаю успехов. Юрий.

 10.
Возвратившись с берега, Юрий застал у себя в каюте на диванчике незнакомого человека. Дежурный сообщил, что прибыл его, Юрия, друг и просил пустить переночевать.
«Кто же это такой?» - напряжённо вспоминал Юрий, оглядывая широкие плечи уткнувшегося в стенку гостя, щегольский китель на спинке стула и рваные носки на полу. Он где-то видил этот китель, сшитый по-особому, с выпуклыми модными пуговицами и сверхширокими нашивками. Но где? Утром незнакомец проснулся и весело приветствовал Юрия:
«Здорово, дорогой!»
В ответ на удивлённый взгляд Юрия, он широко улыбнулся:
«Да ты что, не узнаёшь, что ли? Вместе выпивали в Доме офицеров».
Юрий вспомнил. Это было во времена его службы на «Орле». В тесноватом помещении кружились танцующие. Головы, руки, платья, улыбки. Юрий чувствовал себя как в чудесном сне. В центре водоворота находился он, лежащий сейчас перед ним человек. Безукоризненная новенькая форма облегала его спортивную фигуру. Блестели золотом погоны и нашивки. Широкие брюки скрывали носки модельных полуботинок. Всё это сливалось с самим человеком, стало его частью и дополнялось красивым чуть бледным лицом с чёрными подвижными глазами, выразительным ртом и широкими густыми бровями. Волнистые волосы спадали на лоб, придавая лицу вдохновенное выражение. Он был красив, это видили все и он сам. В глазах Юрия это был столичный лев, попавший в провинциальное общество. Юрий, стоя в стороне и любуясь им, с завистью и горечью думал: «Вот это – настоящий офицер! Есть же люди, которые умеют жить, счастливые люди!» В перерыве они очутились за одним столиком в буфете и даже перекинулись несколькими фразами.И вот Андрей в его каюте. Юрий с нетерпением и жадностью рассматривал его вблизи. Андрей привстал на диванчике, не первой свежести рубаха сползла, обнажив бледную кожу груди.
«Ты понимаешь, какая история получилась, - заговорил он, поправив подушку. – Познакомился я с одной девицей пару дней назад. Так, ничего,- и фигурка, и мордочка подходящие. Потанцевали, туда-сюда. Надо, думаю, ближе к делу. Намекаю ей, что квартирки-то у меня здесь нет, даже переночевать негде. Она эдак преспокойно отвечает, что сегодня нельзя, мама дома, а вот в воскресенье – пожалуйста, мама работает в ночную смену. Прихожу вчера, и в самом деле – полный порядочек. Только уселись за стол, даже выпить не успели, как в том анекдоте, стучат. Входит матрос. Ну, думаю, попал в историю. А она – хоть бы глазом моргнула: «Знакомьтесь, мой муж Александр. А это, Саша, мой школьный товарищ Андрей, вчера на улице встретились». И мило так улыбается. Ну, девки, позавидуешь. Пришлось знакомиться. Парень оказался спокойный, даже застенчивый. Посидели, выпили, и я бодро откланялся. Пропал вечер, ужас какой-то».
Андрей громко зевнул, потянулся и начал одеваться. Юрий смотрел, слушал и не верил ушам и глазам. Никак не совмещался тот образ в клубе с этим пошлым рассказом. Он не успел ничего сообразить и прийти в себя.
«Ну, брат, спасибо. Пойду свою коробку искать, где-то на рейде болтается».
«Так вы умойтесь, вот мыло и полотенце».
«Не стоит, доберусь, не на вечер же наряжаюсь. Будь здоров», - и, согнувшись, вышел из каюты.
«Вот тебе и счастливый, умеющий жить, настоящий человек, - с горьким раздражением думал Юрий. – Когда я в конце концов отучусь от глупой детской привычки верить человеческой внешности и словам?»
Под этим впечатлением он прожил целый день. А ночью в три часа его подняли. «Командир просит вас в кают-компанию», - доложил вестовой, загадочно улыбаясь и держа почему-то в руках блюдце. Юрий быстро оделся и выбежал на палубу. Стояла чудесная лунная ночь. Свежий ветерок поднимал лёгкую зыбь. Корабль чуть покачивало и он, только вечером покинувший родной порт, уверенно разрезал серебряную гладкую волну.Юрий поспешил в кают-компанию. Почти все офицеры были в сборе. Командир корабля, по-особому привлекательный, стоял у края стола и не приглашал садиться.
«Товарищи офицеры», - взволнованно и непривычно торжественно начал он. Но не выдержал и выкрикнул: «Друзья мои, победа, победа! Германия капитулировала! Через десять минут построение всего личного состава».
Этого давно ждали, об этом говорили чуть ли не с нового года, и всё же новость прозвучала ошеломляющей. После абсолютной тишины все сразу заговорили, задвигались. Радостное глубокое чувство охватило этих несентиментальных людей. Говорили какие-то слова, обнимались, целовались.Юрий поднялся на мостик.
«Победа, Победа! – отдавалось у него в голове. – Кончилась, наконец, война, кончилась величайшей победой. Теперь ничего не страшно, теперь начнётся настоящая нормальная человеческая жизнь. Какое счастье, что вот сейчас миллионы людей одновременно думают об этом, живут одним порывом. Мне не стыдно взглянуть каждому из них в глаза. Я не герой, не ходил в атаки. Но я честно делал то, что выпадало на мою долю, что нужно было делать. И это уже немало».

 11.
Юрий с неослабевающим интересом продолжал наблюдать за людьми, изучать их. Теперь это получалось лучше. Был рад, когда угадывал заранее то, что потом действительно происходило. Он замечал, что многие любят жаловаться на жизнь, на любые трудности и неприятности. И часто делали это для своего оправдания или утешения. Почти каждый не прочь поучать другого и возмущается, когда человек думает не так, как он сам, а по-своему.Он ещё,, не спорил, потому что ещё не верил себе. И продолжал слушать, поддакивать, старался не выделяться, подделывался, иногда со внутренней борьбой, под окружающих. Замечал их слабости, недостатки, втайне возмущался, осуждал, а сам делал вид, что принимает эти слабости, не замечает их. Он чувствовал себя в воображении свободным человеком, самостоятельным и независимым. И эта только воображаемая свобода была источников величайшей радости. Рождалось чувство собственного достоинства и самоуважения.
Кают-компания ярко освещена. Сегодня воскресенье. Крепкий «морской» чай кажется особенно приятным. Быть может потому, что наверху холодно. Или просто виновата поданная на ужин солёная рыба. За чаем завязывается разговор. Перебрав небогатые новости (корабль уже неделю в море), начинают мечтать о возвращении в базу. Капитан-лейтенант с модной норвежской бородкой шутит:
«Нам то, старикам, всё равно, а вот доктор – еле терпит».
Юрий нехотя отшучивается. Капитан-лейтенант наступает смелее:
«Бывало и я, не успеют концы закрепить, раз, и к дорогой под крылышко. Хорошо! Что-то беленькой вашей не видно, доктор?»
Если промолчать, будет хуже. И Юрий, улыбаясь, отвечает:
«Хватит, погуляли, характерами не сошлись».
«Знаем, знаем, - подхватывает его собеседник, - испортили девушку и в кусты. Какая нынче молодёжь пошла, а, Иван Семёнович?»
Иван Семёнович, понимающе, вздыхает. Юрий вспыхивает:
«Слушайте, не во всём же молодые должны поступать подобно старшим. Это было бы слишком скучно. Вы судите, очевидно, по себе».
«Ишь какой! Ну, ладно, мы были плохими, а что же вы делаете, молитесь на девочек, что ли?»
«По крайней мере, доставляем себе удовольствие посильнее, чем ваши дешёвые радости, покупаемые за пол-литра водки. И подличать при этом, оказывается, меньше приходится».
Капитан-лейтенант поражён неожиданным отпором. Он пытается что-то придумать в ответ, закуривает трубку, чтобы выиграть время, но Юрий наносит второй удар:
«Вот вы никак не хотите понять, что у нас своё мнение, что мы можем, имеем право, думать по-своему. Поэтому часто и не понимаете нас. Мы отлично знаем, что у вас большой жизненный опыт. Но ведь вы приобрели его в другое время, в других условиях. Мы не хотим на веру принимать всё, что вы знаете, дайте нам право самим проверить: если подойдёт – хорошо, спасибо, если устарело – в сторону. Зачем же обижаться?»
Юрий разошёлся, глаза блестят, придавая юношескому лицу особую привлекательность. Он чуть приподнялся с кресла и смотрит собеседнику прямо в глаза. Как это здорово: наконец, он говорит, говорит что думает. Вот так и должно быть, так и надо, нечего бояться и скрываться. Если чувствуешь, что правильно – говори, кричи, доказывай!
Разговор замяли, каждый остался при своём мнении. Но после этого вечерами нападать на Юрия решались только с подготовленными неотразимыми аргументами. Это была победа. И прежде всего над собой.

 12.
Корабль стал на зимний ремонт, и Юрий подал рапорт с просьбой об отпуске. Первом отпуске после войны, а для него вообще первом отпуске на службе. После бесконечной беготни, бесчисленных смен надежды и отчаяния, отпуск был разрешён. Он сам не верил этому: неужели он действительно увидит скоро родных, школьных товарищей, город? Нет, не может быть.Но долгожданный день всё-таки наступил: вот он – вокзал, поезд. Взволнованные шумной посадкой пассажиры начали осматриваться, рассовывать чемоданы, устраиваться. Спали напряжение и тревога. Юрий снял шинель, поставил под голову чемоданчик и забрался на вторую полку. Сбылось, он едет, это не сон. Он закрыл глаза и представил себе, что уже в родном городе. Как хорошо! Домой он не писал когда появится: лучше неожиданно, да и не знал точно. Поезд укачивал и успокаивал мерным стуком колёс: всё бу-дет, всё бу-дет. Юрий любил ездить в поездах. Это было своеобразное кино, бесконечная цепь новых впечатлений, лиц, вещей. Мелькающие станции с их базарами, водокачками, свистками и разбегающимися рельсами; незнакомые попутчики в вагоне, сама атмосфера непрерывного движения, - всё это вызывало поток несвязных мыслей, догадок, чувств. Он пытался осмыслить этот поток впечатлений и не успевал; мысли путались, прерывались новыми воспоминаниями, мечтами. И среди этого хаоса господствовало одно: он едет домой. Эта мысль заглушала всё остальное, она раздавалась первой, когда после сна открывались глаза и покидала последней засыпающую голову.
Вот, наконец, железнодорожный вокзал. Он шёл по улицам, высоко подняв голову, полной грудью вдыхая морозный воздух. Сам того не замечая, Юрий ускорял шаги и к дому уже подбегал. Калитка, старый сарай, крыльцо с провалившейся первой ступенькой, - всё по-старому. Бегущая навстречу мать, вытирающая слёзы бабушка; вопросы без ответов, ненужные бессмысленные движения, взгляды, подмечающие новое и незнакомое, чтобы тотчас забыть. Вот он разделся, усажен на стул. Мать суетливо звонит по телефону: «Юрочка приехал! А? Что? Юрочка приехал, быстрее, отец!»
Постепенно волнение встречи и её ожидания затихает. В окно заглядывает пушистая серая шапочка и сейчас же исчезает.
«Лялька из школы», - говорит мать и бежит открывать дверь. Краснощёкая, курносая, с блестящими чёрными глазёнками в комнату вбегает семилетняя сестрёнка. Она останавливается на мгновение на пороге и с криком бросается к брату. Через несколько минут приходит отец и ещё на кухне начинает объяснять, что никак не мог понять по телефону о чём говорила мама. Юрий бежит навстречу и крепко обнимает отца. Он такой же, только чуть ниже.
Замелькали быстро летящие дни. Вот Юрий на школьном вечере. В знакомый зал собираются бывшие соученики. Теперь это взрослые люди, незнакомые и непонятные друг другу. Но так кажется издали. Стоит им переступить порог школы, как лейтенанты, старшины, бойцы мгновенно превращаются в Петек, Мишек; из студенток, врачей, учительниц – в Верочек, Танек. Они сбрасывают с себя незримые оболочки, в которые обычно заключены люди, и остаются теми же ребятами и девчонками, со всеми своими шалостями, искренностью и обидчивостью. Кто сказал, что нельзя вернуть детство? Соберитесь в школе, в своём классе, сядьте за свои парты, попросите учительницу взять в свои руки журнал, - и к вам вернутся все ощущения той незабываемой поры.
Входит высокий широкоплечий лётчик с орденами на груди, подтянутый и стройный. Юрий невольно привстаёт и приготавливается к знакомству. Фу, ты. да это же Колька Первухин! Вот орёл! Юрий трясёт твёрдую руку и приглядывается к его спутнице: Лилька, точно, Лилька. Подходят Жорка, Валя, ещё и ещё, знакомые дорогие лица. Все собираются в кружок и оживлённо, перебивая друг друга, рассказывают и переспрашивают. Сколько пережито нового, необычного. Шутка ли, окончилась великая война, девочек осталось больше, ребят совсем немного, но им, стоящим здесь, повезло: они остались живы. Появляется Марья Александровна, классный руководитель. Она заметно постарела, стала суше и ниже. Но лицо такое же родное. Она вторая мать каждого из них и глядя на неё, они чувствуют себя ещё ближе друг к другу.
Учителя наши школьные! Нет, не пропадает ваш незаметный кропотливый благородный труд. Помнят вас вырастающие на ваших глазах люди, помнят и благодарят. А если и не помнят, - всё равно, ваши мысли, идеи незаметно для самих учеников растут и развиваются, живут в новых условиях и благодаря этому сами обновляются и зреют. Это вы связываете подрастающее поколение со старым; через вас, как сквозь цветное стекло, молодой человек впервые видит и познаёт мир. И слава тем из вас, которые способны отобрать всё хорошее, новое, свежее в жизни и передать его юному воображению.
Юрий шёл домой, глубоко взволнованный всем перечувствованным.
«Да, - размышлял он, - так оно и получается. В детстве человек всё слушает, всем верит. А ему говорят только хорошее: и мама, и учительница, и книги. Вот у него и создаётся мнение, что на свете всё хорошо и прекрасно, что жизнь – одно удовольствие, что добро всегда торжествует над злом. Когда же человек сталкивается с жизнью, то в испуге отшатывается. Он глубоко страдает, иногда ломается. За плохим, о котором он и не подозревал, перестаёт видить хорошее, начинает верить, что всё в жизни плохо, что только юношеские розовые очки подкрашивают мир, а на самом деле он гадок, плох. Тем более, что окружающие его молодые старики непрерывно твердят об этом. Жизнь перестаёт быть радостью, превращается в тягостную скучную обязанность, в бесконечный ряд разочарований. Человек начинает стыдиться своих юношеских надежд, своего стремления к возвышенной красивой жизни. Как это глупо – стыдиться всего хорошего, свежего, пусть даже романтического, сентиментального! Зачем это делать? Почему не удержать эти золотые мечты, развивать их дальше, научиться претворять в действительность?»
Безлюдные улицы плохо освещены, но снег делает ночь прозрачной. Крепкий морозец придаёт бодрость и заставляет двигаться живей. Юрий стучит в закрытое ставней окно. В комнате вспыхивает свет. Сейчас мать, набросит платок и откроет ему двери.

 13.
Юрий бегал по знакомым, представлялся, вспоминал. Все удивлялись, ведь ещё недавно он был неловким мальчиком, и вот, пожалуйста, морской офицер. На улице его останавливали незнакомые люди, и после нескольких фраз выяснялось, что это старая соседка или сослуживец отца, или просто знакомый. Это волновало. В памяти оживали воспоминания, переплетались с другими, обрастали подробностями. Он жил в каком-то сне.
Только одного человека не успел Юрий ещё навестить – Наташу. Очень хотелось увидить её, посмотреть во что она превратилась за это время. Юрий сразу замечал изменения, происшедшие с бывшими одноклассницами. Некоторые из них выросли, развились из неловких, с косичками и в коротеньких платьицах, девочек в серьёзных зрелых людей. Другие успели обзавестись семьями и осунувшись под тяжестью забот как-то увяли, рано состарились. Особенно интересно было узнать их мысли, взгляды. Иные совсем ничего не думали, считая, что всё идёт как должно быть, что так уж устроена жизнь, нечего и требовать другого. Некоторые чувствовали неудовлетворение, боролись по возможности, не решались полностью согласиться со всем обыденным. А что Наташа?
Они вместе учились в школе. Наташа была в младшем на год классе. Юрий, тогда стеснительный незаметный мальчик, часто слышал и нередко видил Наташу. Она была везде: в учкоме, в балетном кружке, в пионеротряде, в хоре. Это было время, когда ребята отстают в развитии от девочек, а они уже начинают интересоваться учениками старших классов и смотрят на своих одноклассников явно свысока: ничего вы ещё не понимаете, мальчишки! Встречаясь с Наташей в школе, Юрий тянулся к ней, ему хотелось поговорить, подружиться с ней. Он иногда заранее решал, что сегодня, как только увидит её на перемене, подойдёт и заговорит. Но когда это происходило, он терялся, спешил пробежать быстрее мимо. Когда же рядом с Наташей кто-нибудь шёл, Юрий поднимал голову, делал страшно серьёзное лицо и, стараясь всем существом своим показать полное равнодушие, смотрел в противоположную сторону. Это не мешало заметить, обратила ли Наташа на него внимание или прошла, не заметив Однажды вместе с ребятами Юрий зашёл в класс, где собирался на занятия школьный хор. Школьников было много. Руководительница на доске писала слова новой песни, исполняла её, потом все повторяли. Юрий первый раз попал на эти занятия. Он робел, краснел и едва шевелил губами. Наташа сидела недалеко. Она чувствовала себя как дома и уверенно пела своим грудным голосом. Юрий несколько раз посмотрел в её сторону: поёт и не обращает никакого внимания, как будто его вообще не существует. Он пересел незаметно поближе, поворачивался, делал вид, что смотрит на надоевший старый номер стенгазеты, - ничего не помогало. Нет, она просто не хочет его видить. Ну, хорошо, он ей докажет. Юрий набрал полные лёгкие воздуха и… Над хором поднялся и замер необъяснимый звук, никак не гармонирующий со спокойным течением песни. Все замолкли и смотрели на Юрия. Он густо покраснел, не в силах поднять глаз. Где-то в углу девочки не выдержали и залились звонким заразительным смехом. Через мгновение весь хор дружно хохотал. И Наташа громче всех. Ему хотелось провалиться, превратиться в невидимку, убежать. А тут ещё рядом сидящая девчонка с толстыми светлыми косами участливо спрашивала:
«Что, у тебя сорвалось, сорвалось, да?»
«Да отстать ты!» - в сердцах буркнул Юрий, оттолкнув её рукой. На этом его вокальная каьера закончилась.
Летом они вместе попали в пионерлагерь. В солнечное утро, когда ещё чувствуется прохлада ушедшей ночи, хотя солнце уже приятно греет лицо, шею, обнажённые руки, Юрий пришёл на школьный двор. Он был в майке, коротких штанишках и серой, переоборудованной по собственной фантазии фуражке. Предстояла первая длительная разлука с домом, и настроение было невесёлым. Родители приводили детей, разговаривали между собой о лагере, питании, о том, что трудно расставаться с детьми на целый месяц, и в конце концов все соглашались, что пионерский лагерь – дело хорошее. Уже отправили одну машину и ребята с шумом усаживались на следующую, когда Юрий увидил бегущую Наташу. Запыхавшись, она подбежала к машине, бросила в неё узелок и ловко забралась сама. «И она в лагерь», - мелькнуло в уме у Юрия. Было и приятно, что они будут вместе, и одновременно он почувствовал себя чем-то связанным и неловким.Лагерь располагался в сосновом лесу, на возвышенности. Крутой обрыв, видный ещё издалека, оказался склоном оврага, по дну которого протекала маленькая речушка. Беседка с библиотекой, бильярд, волейбольная площадка, деревяные здания столовой и жилого корпуса с большими окнами и свеже покрашенными койками, - всё понравилось Юрию. Разлука с домом, новая обстановка, ребята, вожатые, необходимость кушать, когда это надо, а не когда хочется, пролежать мёртвый час, не открывая глаз, хотя так и тянет побежать на речку, - всё это в первое время вызывали детскую грусть. Но она продолжалась недолго: через неделю Юрий уже привык к весёлому лагерному дню. Зарядка, сборы, целые дни на воздухе, на солнце, в белой панамке и трусиках; прохладные вечера, волейбол, купания, прогулки в лес – день был заполнен доотказа. И здесь Юрий никак не мог решиться поговорить с Наташей. Высокая, стройная, в белоснежной шапочке на пышных подстриженных волосах, она была такой же неуловимой, везде успевающей. Юрий высиживал целыми часами в беседке, читая книгу только для того, чтобы рассмотреть, как она прийдёт и сменит книгу. Он старался попасть в команду, играющую против неё, и был целый день доволен, если удавалось выиграть. Когда же организовался драмкружок и его пригласили участвовать, Юрий согласился только после того, как Наташа сама попросила об этом. На большой пионерский костёр, посвящённый закрытию лагеря, готовили пьесу о японских шпионах. Заранее приглашались родители и гости из города. Для передачи приглашений послали Наташу и Юрия. Вдвоём забрались они в кузов автомашины. Как хорошо было стоять на быстролетящей машине, подставив лицо тёплому встречному ветру! Наташа стояла рядом, положив одну руку на кабину, а другой крепко держалась за локоть Юрия. Это было волнующе приятно.В городе Юрий забежал домой, отнёс пригласительный билет в дом пионеров и на обратном пути зашёл за Наташей. Зелёная калитка отгораживала от улицы двор, в глубине которого в углу стоял маленький, словно игрушечный, домик. Перед окнами за низким заборчиком разрослись кусты сирени. После палящего солнца в полутёмной, с прикрытыми ставнями, прохладной и чистой комнатке было уютно и приятно. Юрий уселся на стул и ждал Наташу. Её мать высокая худощавая женщина, расспрашивала о лагерной жизни. Вскоре прибежала Наташа, и они отправились в обратный путь.
Наступил день праздника. На поляне около речки была расчищена большая площадка. Для зрителей оборудованы места на земляных ступеньках, накрытых досками. Приготовлено место для костра и сцена.Вечер выдался тёплым и тихим. Юрий взволнованно суетился за кулисами, роль которых выполняла стенка из нарезанных ветвей. Где-то пропала кобура от нагана, а без нагана просто невозможно было выступать, предстояло стрелять в японца. Юрий десятки раз шарил в густой траве, перерыл ящики с костюмами, не слышал ни выступления ребят, ни песен, ни стихов, ни аплодисментов зрителей. Кобура оказалась подвешенной на дереве. Не успел он успокоиться, как подошло время выступать. Наташа, помогавшая в поисках, подбодряла его:
«Ну, ничего, ничего, успокойся, будешь говорить как на репетиции. И не смотри на людей, как будто их нет».Всё обошлось благополучно. Он и говорил и смотрел как нужно. И даже Наташу поцеловал, не стесняясь всех. А когда простыня, изображавшая занавес, закрыла сцену, и раздались дружные аплодисменты, стало совсем легко и радостно.
Гости расходились. Луна уже давно строго смотрела на затянувшийся праздник ребят. Ночной ветерок приносил из леса запах сосны. Юрий отыскал Наташу, взял ящик с костюмами и они пошли по прохладной траве.
«А ведь ничего получилось, правда?» - тихо сказала она. Юрий не успел ответить, как их догнали ребята. Они шумной толпой окружили «артистов» и оживлённо обсуждали события вечера. Наташа включилась в общий разговор, а Юрий с досадой отбивался от непрошенных гостей.
После лагеря ребята не стали ближе друг к другу. Юрий всё также робел, мечтал о встречах, разговорах; Наташа попрежнему не обращала на него внимания. Потом он твёрдо решил, что она противная, злая девчонка и перестал с ней разговаривать. Пусть знает.
В девятом классе Юрий переехал в другой город, а через полтора года началась война. Он ничего не слышал и редко вспоминал о «противной» девчонке. И вот теперь он шёл к ней домой. Дома Наташи не оказалось. Её мать, такая же высокая и тонкая, не узнала Юрия и сказала, что Наташа будет только в субботу. В этот день шёл снег, колючий ветерок уговаривал посидеть лучше дома, в тепле родительского дома. Он почти отложил свой визит, но потом всё же решил пойти. На улице морозик, можно пройтись.Дверь открыла Надежда Фёдоровна.
«Дома Наташа?»
«Дома, дома, проходите».
Юрий отряхнул с шинели снег и вошёл в дом. Из комнаты навстречу ему вышла Наташа. Беглый взгляд Юрия не заметил резкой перемены в её внешности. Только волосы не подстрижены коротко, а зачёсаны назад, что придаёт лицу серьёзное взрослое выражение.Наташа, не спеша, подошла, словно вчера расстались, подала руку:
«Мне мама говорит, что Юрий приехал, а я почему-то всё не верила, что это ты. Ну, садись».
Поговорили о ребятах, учителях, знакомых: кто где находится, что делает, как живёт. Перед глазами Юрия вновь со всеми подробностями встали картины школьной жизни.
«Наташа, а ведь мальчик Юра был кажется влюблён в девочку Наташу, - сказал он, улыбаясь. – Особенно в лагере. Только разговаривать не мог с вредной девчонкой».
Она засмеялась.
«Правда? Я тоже как-то чувствовала необычность наших отношений».
Говорить было просто и свободно. Не беспокоило, что Наташа не поймёт его. Только иногда начинал он подбирать выражения, думать: а стоит ли это говорить? А хорошо ли получится? В таких случаях Наташа сразу замечала фальшивые нотки и удивлённо смотрела на него. Юрий смущался, ругал себя в душе. Она, его школьная подруга, говорит всё так просто и искренне, а он не может. Не может, хотя страшно хочется говорить обо всём до конца, открыто.
В сенях раздался шум, и в комнату ворвались ребята и девушки. Это были друзья Наташи. Они на ходу о чём-то спорили и вдруг, увидев Юрия, примолкли, как школьники при входе учителя. Вася, хороший знакомый Юрия, подошёл, протянул руку и видно было, что он не знает как вести себя: как со своим парнем или незнакомым человеком. Остальные познакомились с серьёзными лицами и начали неловкий разговор. Юрий смотрел на них и завидовал. Вот ведь живут люди одной семьёй, всё у них просто и естественно. Ведь это же счастье – иметь рядом друзей, жить среди них. Счастье, не замечаемое только ими самими. А он все эти годы, когда так нужна поддержка друзей, забота родных, был один. Даже разговаривать искренне разучился.
Гости, посидев полчаса, начали подозрительно дружно вспоминать о своих срочных делах. Вскоре они ушли. Надежда Фёдоровна расспрашивала о жизни Юрия, морских делах, но он почему-то не мог заставить себя говорить об этом. Поступило предложение спеть что-нибудь.
«Будешь петь, Юра?» - спросила Наташа, усаживаясь за пианино.
«Ты же знаешь мои вокальные способности».
«Ну, вот ещё. Ты пел довольно прилично. Помнишь, в лагере?»
Воспоминание развеселило Юрия. Конечно, давайте споём, только что-нибудь попроще. Пели знакомые лагерные песни. «Вьётся дымка золотая, придорожная» доставила огромное удовольствие, а марш энтузиастов Юрий уже свободно подпевал.
«Завтра я уезжаю в институт, а в субботу буду дома. Будет время – заходи. Ребята собирутся, девчонки, скучно не будет», - говорила Наташа, провожая Юрия до калитки. Ветер стих и улица, недавно завьюженная снегом, теперь была по-деревенски тиха и спокойна.
 «Молодец Наташа, - думал Юрий, с удовольствием вдыхая освежающий воздух. – Она не опустилась как другие девчонки, такая же вечно занятая, деятельная».
Он с нетерпением ждал субботы. Всё домашнее уже утеряло новизну и не казалось таким хорошим, как в первые дни отпуска. Его тяготило полное отсутствие дела, занятий. «Это самое хужее – сидеть и ничего не делать, - думал он. - Какие только глупости не приходят в голову». Он приглядывался к жизни родных. «Неужели они считают, что вот это и есть настоящая жизнь? – удивлялся он. – Ведь у них нет больших волнующих дел, всё как-то мелочно, просто, спокойно. Отец ходит на работу, выполняет её добросовестно, бывают неприятности, новости, но всё это обыденно, неинтересно. Мама вообще крутится целыми днями в доме».Вот произошло событие: проезжавшая машина порвала электрические провода. Сколько было хлопот, беготни! Отец звонил в электросеть, мама два раза ходила туда, обещали сделать. Потом оказалось, что нет провода, надо его самим приобретать. Мама спрашивала у знакомых где и как это делается. Отец на работе разыскал электрика. В итоге вся эта история заняла столько времени, потребовала споров, советов, размышлений. И всё ради того, чтобы повесить два провода длиной в три метра. Вот так и все мелочи жизни. Они занимают основное время, загромождают всю жизнь, из-за них человек не чувствует себя живущим на свете. Он суетится, топчется на месте, тратит силы и, когда оглядывается, оказывается, что жизнь уже прошла. Нет, он, Юрий, не согласен с этим. Он не хочет тратить на пустяки свою жизнь. Он будет жить по-другому.
Когда он пришёл к Наташе, там уже были ребята. На этот раз его приняли, как хорошего знакомого, а он всеми силами старался не отличаться от них. Наташа расцвела в окружении друзей. Она была душой компании и незаметно, умно руководила ею. . Пели все вместе, пела Наташа под собственный аккомпонимент, вспоминали смешные школьные истории. Потом пошли толпой провожаться. Неужели и он, как все, сейчас пожмёт Наташе руку и отправится домой? Хотелось сказать ей что-то тёплое, хорошее, чтобы она поняла, как ему хорошо.
«Ну, а ты что же не идёшь?» - повернулась она к нему, когда они остались вдвоём у калитки. Щёки её раскраснелись от мороза и быстрой ходьбы, глаза весело улыбались.
«Наташа, - тихо сказал Юрий. – Наташа…»
Глаза, бездонные и родные, были близко, рядом. Они волновали и ободряли. Юрий привлёк к себе девушку и крепко поцеловал её.
 Наташа не поехала в институт и Юрий проводил целые дни в маленьком домике. Он приходил с утра, смотрел как она убирает комнаты, готовит обед. Это доставляло огромное необъяснимое удовольствие.
«С девушкой нужно знакомиться не на вечере танцев, не в фойе театра, не тогда, когда она прибранная, причёсанная,даже говорит и думает не по-обычному, а напоказ, по парадному. Тогда они все выглядят заманчивыми и очаровательными. Человека нужно видить в его обычной житейской обстановке, в неприкрашенном и естественном виде. И если девушка понравилась тебе такой, то нарядной она всегда будет хороша», - думал Юрий, любуясь Наташей. Да и как было не любоваться, так шло ей старенькое серое платье с вытертыми от колен полосками, домашние шерстяные носки. Когда Наташа, набросив на плечи ватник, а на голову платок, выбегала в сарай за чем-нибудь, он стоял у окна и улыбался, улыбался без конца.
На один день она отлучилась в институт. Юрий не знал чем занять совершенно свободное время. Он побродил по улицам и вышел на берег Волги. Река лежала перед ним в своём зимнем убранстве. На ослепительном ковре свежего снега лес на острове казался неправдоподобно чётким. Внизу на льду человечек усердно щёлкал кнутом, ободряя лошадёнку, с натугой вытягивающую сани с бочкой воды. С берега на лыжах спускались ребята и что-то кричали звонкими голосами.
«Я люблю, люблю Наташу. Её я искал, о ней мечтал. Никто и никогда не был мне так близок и так дорог».
В памяти мелькали отрывки воспоминаний, пережитое и прочувствованное. И одна мысль заглушала всё могучей волной радости: «Я люблю, по-настоящему люблю!»
 Они сидели рядом. Наташа оживлённо рассказывала, как добралась через Волгу в институт, и вдруг остановилась на полуслове:
«Ты что так смотришь на меня, Юрий?»
«Наташа…» - слова не шли на язык. Это было ново и мучительно. Он хотел говорить и не мог. Потерялся самоконтроль, понимание того, что ты делаешь, говоришь, что хочешь. Он опустил голову, потрогал зачем-то пуговицу на кителе и уже со злостью на себя сказал: «Наташа, я люблю тебя». И посмотрел в лицо девушке. Вид её, спокойный и чуть грустный, успокоил его. Больше они не говорили. Разговаривали их бьющиеся сердца и тесно переплетённые руки.
На следующее утро, переживая снова эти минуты, перебирая в памяти всё, что произошло, он с улыбкой думал: «А ведь не верилось, что можно быть в таком состоянии. Такое только в книгах и кино случается. А оказывается – правда, правда! Каким я был в этот момент глупым и смешным! Представляю, какое выражение было на моём лице. Любимая моя, поймёшь ли ты, что значит такое состояние?»

 14.
Весь мир сконцентрировался для Юрия в одной точке: Наташа, Наташа. Самые волнующие вопросы вращались вокруг их отношений – как они встретились, как расстались; когда она будет дома, когда он придёт; что ещё придумать, чтобы побыть вместе ещё час, ещё минуткуЧерез несколько дней казалось, что вышли, окончились все темы разговоров, не о чём больше беседовать, всё уже известно. Юрий с ужасом чувствовал, что приближается подобие какого-то охлаждения, и мучительно думал, как его предотвратить.
«Ты не чувствуешь во мне друга, родной, - сказала Наташа. – Ты не говоришь со мной обо всём, что тебя волнует. А быть для тебя только волнующей женщиной я не смогу. Да вряд ли вообще это возможно – быть на душевном удалении и по-настоящему любить».
Это заставило думать и думать. Права она, Наташа. Конечно, он ещё не чувствует её другом, настоящим, бесконечно близким, перед которым абсолютно ничего не скрываешь, которому нельзя не рассказать всё, до самого конца. У него не было таких друзей, он редко испытывал это прекрасное чувство откровенного разговора, полного доверия, чистой задушевности. Он, наоборот, убедился, что нельзя с людьми откровенничать, быть прямым и простым. Да и вообще, какие должны быть отношения с любимой девушкой, с человеком, которого избираешь в подруги жизни? Существует ли в жизни тот сияющий идеал вечной любви, о котором мечтают люди? Можно ли сохранить на всю жизнь это прекрасное чувство, рождающееся вначале? Если да, то как это сделать? Юрий перебирал в памяти прочитанное, слышанное самим пережитое.
«Да, это возможно, - решил он. – Нужно, чтобы люди подходили друг к другу, чтобы существовало бессознательное сердечное влечение. Только оно говорит об истинности чувства. Без этой основы ничего не получится. Для того же, чтобы сохранить это влечение на долгие годы, люди должны быть способны понимать друг друга, быть близкими душами. Чтобы оба продолжали развиваться в тех же направлениях, не уходя далеко, не разбегались, иначе они перестанут понимать, чувствовать своего друга. Именно в этом заключается смысл истинной дружбы – помогать другу идти вперёд, самому не отставать, а если оказался впереди, подтягивать до себя своего друга. Иначе потеряешь его.Значит, главное – чувственная основа и духовная близость, возможная при одинаковом уровне развития людей. Возможно ли это сейчас, в наше время? В старину равенства развития женщин и мужчин в принципе не могло быть. Уж слишком разное было их положение, их условия жизни. Муж работал, участвовал в общественном труде. Это требовало развития, непрерывного совершенствования. Иначе он просто не мог существовать. А жена? Она сидела в доме, отрезанная от всего мира, в кругу бесконечных домашних дел и забот. Душа её, в основном, была занята семейными переживаниями. Для неё любовь была смыслом жизни, её главным содержанием. Такими были героини романов Тургенева. Пушкинская Татьяна – то же самое. Если бы она встретила ответное чувство у Онегина, она была бы счастлива. Ей не нужно было ничего большего, она считала бы себя счастливой. Шло время, изменялись условия жизни, изменялось положение женщин. Уже Гончаров описывает чувства неудовлетворенности Ольги в самые счастливые годы её жизни со Штольцем. Ей что-то не хватает, она сама не знает чего, но чувствует, что любовь, только любовь, - это не полное счастье жизни. Анна Павловна Чернышевского уже догадывается, чего ей не достает: разумной деятельности, захватывающего и заполняющего всю жизнь дела. Она начинает заниматься, работать. И от этого её личное счастье любви к другу вырастает, превращается во всеобъемлющую любовь ко всем людям, ко всему прекрасному.Ну, а сейчас? Мы жили и росли в одинаковых условиях с Наташей. Ходили в одну школу, читали те же книги, играли в те же игры, слушали тех же учителей, смотрели одни кинофильмы и пьесы. Поэтому у нас близкие взгляды на жизнь, похожие черты характера. Почему мы не равны, не близки духовно? Конечно, близки. Мы можем быть счастливыми вместе. И будем, всё зависит только от нас».

Мороз крепчал. По улицам пробегали люди, спешившие укрыться побыстрей в тёплые дома от пронизывающего ветерка.Юрий провожал Наташу на вокзал. Ей сегодня обязательно нужно было ехать в институт. Переезд через Волгу не работал, единственный путь – железная дорога.Мороз бодрил. Он заставлял напрягать все мышцы. Ощущение этой напряжённости и упругости придавало всему радостный и светлый оттенок. Наташа шла рядом, спрятав лицо в меховый воротник и когда смотрела в его сторону, как-то смешно поднимала голову. Они чуть не опоздали на поезд и Юрий, не успевший хорошенько попрощаться, гоустно смотрел вслед уходящему составу. Было тяжело возвращаться одному. Он знал, что увидит её завтра вечером, но всё равно было грустно.Прямо с вокзала Юрий зашёл в библиотеку, взял книгу. Глаза пробегали по строчкам, но нельзя было заставить себя вникнуть в смысл читаемого. Неотвязно сверлил всё тот же вопрос: почему он продолжает молчать с Наташей? И вторая его душа зло подсказывала: ты просто не хочешь сознаться самому себе. Это же старый приём – побольше молчать. Этим человек пытается казаться непонятным и более умным, а потому и интересным. Онегин умел хранить молчание в важном споре, Клим Самгин молчал, строя из себя умника. Старо это, глупо. И он молчит с Наташей именно поэтому. Он боится открыться, обнажиться, показать свои слабости и недостатки. Он пытается делать то, что обычно делают люди: надевать на себя маску, оболочку нужного цвета и формы. Ему было неприятно, если кто-то заглядывает в его душу , даже Наташа. Потому что опасался, что она поймёт его, разгадает и перестанет им интересоваться. Он чувствовал, что Наташа не из тех девушек, которые безропотно соглашаются со всеми недостатками друга. Для сохранения её чувства нужно, чтобы её взгляд, проникающий в глубину, обнаружил там что-то значительное и красивое. Видимо, он не совсем уверен в этом.
Юрий сдал книгу и вышел на улицу. Незаметно для себя очутился в садике на берегу Волги. Когда-то бегал мальчишкой по этому, тогда совсем заброшенному, пустырю. При нём здесь были посажены тонкие саженцы деревьев. Казалось, что ничего из этого не получится, просто очередной субботник по озеленению. Но вот стоит настоящий парк, с развесистыми, особенно привлекательными в этот морозный день, деревьями, с аллеями и скамейками. Он шагал по дорожке, старательно попадая в следы кем-то оставленные в скрипучем снегу.
«Нет, так нельзя. Это просто глупо. Не буду же я всю жизнь от неё скрываться. Пусть уж лучше она меня сейчас узнает», - решил он и с облегчением вышел из парка.
«Да и не так уж страшно плохо там, в моей душе. И если она настоящий друг, то сделает всё, чтобы было лучше».
 Мелькали дни. Даже ходить в кино, в гости не хотелось Юрию. Разве можно потерять целый вечер? Иногда в их отношениях наступали заминки. Казалось, всему конец, уже не могут повториться прожитые чудесные минуты. Хотя бы потому, что нельзя себе представить, что может быть ещё лучше. Но проходили часы, и они становились ещё ближе и родней. Впервые видил он такую открытую честную душу. Наташа говорила всё, что волновало и тревожило её. Говорила даже то, что должно было задевать Юрия, не нравиться ему. Но всё это говорилось таким родным голосом, с такой уверенностью, что он поймёт её, что поднимающееся в первый момент чувство задетого самолюбия быстро оседало, и начинал работать разум, который не мог ещё и ещё раз не признать всю откровенность друга. Именно этого не было у него. В тяжёлые мучительные минуты ему казалось, что Наташа говорит так с какой-то целью, намерением. Тогда взволнованные чувства давали простор необъятному воображению. Но проходило время, и Юрий ругал себя за эти минуты. Он всматривался в Наташу, старался понять в ней всё. Общительная, жизнерадостная, всегда в кругу друзей, всегда в заботах, в участии, она была неутомима в бесконечных делах. Незаурядный ум, развитый основательной работой по накоплению знаний; живое, несколько преувеличенное воображение и та кипучая энергия, которая не даёт человеку ни минуты покоя, - всё это делало Наташу интересным и привлекательным человеком.
«Именно такой и представлял я себе настоящую подругу, - думал Юрий. – Да и вообще, о чём здесь рассуждать? Я люблю. Это значит, что она для меня лучше всех».
 Было солнечное морозное утро. В такое время не хочется сидеть дома, даже тепло жилья не удерживает. Хочется бродить по улицам, вдыхать полной грудью холодный воздух и мечтать.
«Пойдём, Наташа, прогуляемся. Сегодня так хорошо», - сказал Юрий, прийдя к ней утром.
«Разве не холодно? Мне показалось, что на улице ужасный мороз. Сейчас кончу свои дела, и пойдём».
Юрий попробовал помочь ей, но вскоре убедился, что только мешает. Вот всё окончено, - скорей в свой садик!
Какое это блаженство - идти вот так по заснеженным тропинкам! Всё кругом предстаёт необыкновенно красивым и значительным. Мысли, яркие и свежие, мелькают одна за другой. И боязно высказать их вслух, чтобы не вспугнуть чудесного настроения.Они подошли к дереву, украшенному сверкающими нитями инея. Юрий встряхнул ветку и снежинки, покружив в воздухе, опустились на воротник и шапочку Наташи.
«Юрик, так мы и не закончили вчерашнего разговора».
«Это о разнице между дружбой и любовью?»
Наташа кивнула головой.
«Ну, так вот. Ты говорила, что в отношениях между мужчиной и женщиной должна быть прежде всего дружба, самая настоящая. Такая же искренняя и бескорыстная, как между двумя мужчинами. Иначе их отношения будут непрочными и после того, как пройдёт первое волнующее чувство, а оно неизбежно пройдёт после какого-то времени близости, - эти отношения грозят измениться, даже прерваться. Так, да?»
«Да. Ведь всегда хорошо описывают чувства до женитьбы, до тесного сближения. Эти чувства очень волнующи и ярки, особенно если есть препятствия, мешающие их развитию, разлуки. А вот после, когда уже всё получилось, когда ничего не мешает счастью? Как сохранить эти отношения, как не надоесть друг другу, не сделаться скучными, не потерять взаимного уважения? Вот мне и кажется, что если будет дружба, искренняя и необходимая обоим, то этого никогда не случится».
«Я думаю, что не нужно отделять любовь от дружбы. По сути, они неотделимы. Просто дружба более спокойна, более стабильна, в ней больше участвует рассудок. Она медленнее возникает и медленнее изменяется. Любовь же более живая, порывистая, беспокойная, быстро меняющаяся, пульсирующая. Ко всему у каждого человека своя, неповторимая любовь, по-своему прекрасная. Да и у каждого она не остаётся постоянной, застывшей, а всё время изменяется. У любви бывает весна. Это то, о чём ты говорила, до свадьбы, время ухаживания, наиболее яркий, красочный период. Хочется петь, вдруг начинаешь писать стихи, краснеешь, смущаешься, сомневаешься. Многие считают, что только в этом и есть истинная любовь, что после этого периода всё кончается. Как сказал поэт, «Только утро любви хорошо, хороши только первые робкие встречи». Нет, это совсем не так. Настоящая любовь продолжается дальше, развивается и переходит в своё лето. Люди начинают жить вместе, никаких преград нет, всё кажется ясным, простым, а поэтому и неинтересным. Вот здесь и начинают супруги надоедать друг другу, а надоев – поглядывать по сторонам и замечать, что на свете есть ещё и другие хорошенькие женщины и интересные мужчины».
«Правильно, Юра, я тоже об этом думала. Почему, например, муж видит жену заспанную и непричёсанную, а жена мужа – небритого и злого? Почему когда входит посторонний человек, супруги переодеваются, приводят себя в порядок, садятся за стол и ведут культурные разговоры, а когда остаются вдвоём – говорят только о дровах и картошке? Как не надоесть, если видишь чужих всегда вежливыми и любезными, а своего самого близкого человека - в очень некрасивом виде».
«Да, да, правильно.»
 «Люди, которые поняли это и не хотят этого допустить, ведут себя по-другому.. Помнишь, как рассуждали Лопухов и Вера Павловна? И как они жили? У них были отдельные комнаты, они не показывались друг другу в неприличном виде. В своих отношениях они были вежливее и предупредительнее, чем с посторонними людьми. А сам Чернышевский? Он всю жизнь называл жену по имени и отчеству. Чернышевский говорит:
 «Смотри на жену, как на невесту, знай, что она каждую минуту имеет право сказать: я не довольна тобой, прочь от меня. Смотри на неё так и она через десять лет будет внушать такое же поэтическое чувство, как невеста. Признавай её свободу открыто и формально, без всяких оговорок, как признаёшь свободу своих друзей – и тогда через десять лет ты будешь ей также мил, как был женихом!» Юрий продолжал:
«Это мы всё говорим о втором периоде любви. И он вечно не существует. На смену ему приходит следующий: появляется ребёнок и вместе с этим неизбежно изменяется любовь, приобретает новую форму и оттенки. Потом приходит старость и снова изменяются отношения людей. Вот так беспрерывно всё движется. Если это истинное чувство, то любовь действительно вечная. Изменяются только её внешние её проявления. Разве можно обижаться, что не всё время на земле стоит весна, что она неизбежно сменяется летом, по-своему прекрасным, но чем-то другим? Разве можно требовать в шестьдесят лет тех чувств и переживаний, что и в восемнадцать? Это закон природы и мы не в силах его изменить. Мы только можем и должны сделать всё, что в наших силах, чтобы в любой период любовь была максимально красивой, чтобы каждую её форму использовать до дна, испытать всё возможное человеческое счастье. А для этого…»
«Почему ты не даёшь мне говорить? Для этого нужно быть настоящим человеком, нужно чувствовать и понимать всё, что происходит в жизни, у тебя внутри и у своего друга».
Они почти бежали по аллее. Наташа, возбуждённая, с сияющими чудесными глазами, с горящими щеками была прекрасна. Поцелуи, поцелуи без конца, ещё и ещё. То была пора истинного счастья.
 С неумолимой жестокостью приближался конец отпуска. Всё чаще думал об этом Юрий, но каждый раз утешал себя: ещё есть время, ещё несколько дней. Прощальный вечер совпал со встречей первого мирного Нового года. Собрались у Марии Александровны. Не раз в школьные годы они вместе встречали Новый год. И раньше собирались в маленькой комнате своего классного руководителя. И сейчас, сидя за праздничным столом, Юрий вспоминал прежние встречи. Чувствовалась явная разница. Сейчас уже не было того общего ребяческого, что сливало в одну массу, в одну стайку ребят, где каждый по отдельности выглядел незаметным слабым подростком, а все вместе – живым ярким букетом. Теперь каждый приобрёл свою индивидуальность и было интересно познать её.
Юрий разговаривал, наблюдал за всеми, но всё было отодвинуто, заслонено сознанием того, что его Наташа сидит рядом, он ощущает тепло её руки, видит её глаза. Будь что будет, - ему всё равно хорошо.Включили на полную громкость радио, и Москва ворвалась в комнату звоном курантов. Сознание общности переживаемой минуты, того, что миллионы людей чувствуют и переживают сейчас подобное же – непомерно увеличивало свою собственную радость. Она переставала помещаться внутри, требовала движения, проявления в песне, танце, просто в словах. Юрий порывисто встал.
«Друзья, мы снова собрались вместе, после всего, после такой войны. Каждый прошёл своей дорогой, каждый по-своему вступил в жизнь, по-особому её чувствует и воспринимает. Но у нас есть общее и единое. Мы все осознаём себя советскими людьми, живущими и шагающими в ногу со своим народом. Это великое, самое человеческое чувство. И пока оно есть в нас, мы будем молоды и счастливы. За это чувство, за молодость, за наше время!»Все встали. Стрелка часов переползла заветную чёрточку, и мир оказался в новом году. Юрий посмотрел на Наташу и они крепко расцеловались.

 15.
Родители тоже провожали Юрия. Они отправились с вещами на санях, а Юрий с Наташей пошли пешком. Был тихий тёплый зимний день. По замёрзшей Волге двигались одиночные пешеходы, изредка проезжали машиныСознание близкой разлуки ещё не овладело Юрием. Было радостно и приятно идти рядом с Наташей по гладкому зеленоватому льду реки. Только временами вдруг укалывала мысль, что через несколько часов всё кончится.
Вокзал шумел и жил своей жизнью. Группа пехотинцев по-хозяйски расположилась в углу, оставив узкий проход. Пассажиры сидели, ходили , стояли вперемешку с чемоданами, мешками, корзинами. Среди этой подвижной массы выделялись фуражки железнодорожников, чёрные шинели моряков, погоны офицеров. Юрий нашёл свой вагон, забросил на полку вещи, попросил соседа присмотреть за ними и вышел на перрон. До отхода поезда оставалось десять минут. Они прохаживались все вместе, ведя малозначительный разговор. Отец поглядывал из-под густых бровей, говорил о будущем отпуске, мама в сером тёплом платке, повязанном поверх пальто, низенькая и круглая, никак не могла смириться с тем, что её «мальчик» зимой носит фуражку, а не тёплую шапку и каждый раз возвращалась к этой теме.Юрий взял отца за руку и отвёл в сторонку. Смотря на седые волосы, выбившиеся из-под шапки, на родное худощавое лицо, Юрий переживал ранее незнакомые чувства. Хотелось обнять отца, сказать что-то задушевное, выразить свою любовь.
«Папа… - начал он тихо и смутился. И вдруг торопливо заговорил. – Ты знаешь, что у меня получилось. Я люблю Наташу и это серьёзно. Я постараюсь определиться и взять её к себе. А пока прошу тебя, чтобы наш дом стал для неё таким же родным, как для меня».
«Хорошо, хорошо. Не беспокойся об этом. Помогать нам пока не надо, я работаю, так что проживём».
«Вы, наверное, замёрзли, - сказал Юрий, когда снова все были вместе. – Я уже устроился, всё в порядке».
«И правда, пойдём», - сказал отец. Юрий крепко расцеловал обоих. И они пошли - отец, в широком сером пальто, и мать, несущая в руках одеяло, которым укрывали ноги при переезде через Волгу.
Железнодорожный колокол возвестил отправление поезда.
«Ну, Наташенька, вот мы и расстаёмся. Как это ни тяжело, может быть к лучшему: мы сможем проверить свои чувства в разлуке. Если они выдержат это испытание, мы будем счастливы вместе. Любимая моя, делай так, как подсказывает тебе твоя совесть. Пусть только никогда не служит тебе оправданием в критические минуты недостаток моей любви. Знай всегда, что сильнее, больше любить тебя никто не будет».
Уткнувшись в его шинель, она плакала. Он без конца целовал мокрое от слёз родное лицо.Поезд тронулся с места. Юрий стоял на подножке ещё ощущая её дыхание и что-то кричал. Он почти физически чувствовал, что какая-то часть его души с болью отрывается и остаётся на с его любимой.
 Дорога прошла как в бреду. Юрий ходил по вагону, пытался играть в домино, чем-то отвлечься, но всё это проходило вне его, без участия его чувств. Когда же он усаживался у окна и смотрел на мелькающие дорожные кадры, в голове воцарялся настоящий хаос. Мысли перегоняли, перебивали друг друга; воспоминания, даже самые малозначительные и забытые, вдруг вставали яркой картиной, обрывались на половине и через мгновение уже нельзя было вспомнить, о чём он думал. Такое состояние не покидало его и ночью.Когда, наконец, в окнах показались пригороды столицы, он даже не почувствовал того радостного волнения, которое испытывал ранее, подъезжая к Москве. Как во сне сошёл с поезда, перебрался на другой вокзал, узнал время отхода, прокомпостировал билет. И снова движение, а за окнами проносятся леса Карелии. Ещё одна ночь позади.
« Зачем грустить, - думал Юрий, подставив разгорячённую голову струе освежающего воздуха на площадке вагона. – Я люблю Наташу, она любит меня. Дело только в том, чтобы пережить несколько месяцев разлуки. В конце концов, близость нашей встречи зависит и от меня самого».
Эта мысль приободрила его. Он зашёл в вагон, забрался на полку, повернулся лицом к стене и продолжил размышлять:
«Человек тем и отличается от животного, что ему дан ум, которым он должен управлять своими чувствами. Одни и те же события могут вызывать разные чувства в зависимости от того, как на них смотреть. Вот, например, наша разлука. Можно без конца страдать, грустить и, сложа руки ждать, когда всё это кончится. А можно действовать, бороться. Нужно только твёрдо понять, что от меня самого зависит дальнейшая судьба: нужно готовиться, добиваться и поступить в Академию. Тогда и Наташа будет со мной».
Чем больше думал он, тем яснее вырисовывался план необходимых действий. Нетерпеливое возбуждение охватывало его.
«Совершенно ясно: хочешь быть с Наташей – сумей поступить на учёбу. Чего тут плакать? Работай, действуй. Разве не в этом радость жизни?»
Он соскочил с полки, подошёл к окну. Прижимаясь лбом к холодному, чуть заснеженному стеклу, ощущая необыкновенный приток сил, наполнявший всё его существо, он вызывающе посмотрел на мрачную вершину проглядывающую за лесом сопки.
«Берегись, Север! Мы ещё померяемся силами и посмотркто ког

 16.
С новыми силами приступил Юрий к работе. Он вдруг обнаружил, что вокруг масса дел. Чтобы их переделать, не хватает суток. Корабельная жизнь интересовала его теперь во всех мелочах. Хотелось знать, чем дышит, о чём думает каждый человек на корабле. Появилось желание рассказать, передать всем то, что он считал хорошим и правильным. Он искренне радовался, когда день проходил в успешной работе всего экипажа, когда люди были увлечены делом, ощущали, плоды своего труда. Он болел за каждую мелочь, нервничал, когда его не понимали, когда работа давала сбои и нужно было всё начинать сначала.Он снова взялся за книги. Теперь это было продуманное чтение.
«Сначала человек приобретает отдельные несвязанные куски знаний, читает всё подряд, - думал Юрий. – Когда знаний накопилось достаточно много, нужно расположить их в определённом порядке, связать в одно целое. А для этого нужно знать, прежде всего, историю».
Он принялся за дело. . С жадностью голодного человека проглатывал книги по истории России, флота, медицины. И тут перед ним возникли вопросы, без разрешения которых он не мог идти дальше, понять всё. Это были философские понятия, представления, которые обобщали события, явления, факты. Он занялся философией и это захватило его воображение. Он перечитывал по несколько раз подряд трудные книги, откладывал их, если не удавалось понять до конца. И потом, после прочтения других книг, снова возвращался к первым. Он воспринимал читаемое, как открываемое им самим. Иногда он приходил к какому-нибудь выводу, и если встречал подтверждение в книге, гордился своим открытием, всё твёрже верил в себя.
«Пусть я ещё не понимаю многого в сложных вопросах, они касаются целых эпох, обществ, классов. Но этими явлениями руководят те же законы, которые справедливы для более мелких и простых дел. Нужно понять эти всеобщие законы и научиться пользоваться ими в повседневной жизни, чтобы правильно разбираться в событиях, людях, жизни, да и в себе самом. Это главное, - размышлял он. – Почему эти законы знают только отдельные философы, учёные, а остальные люди живут слепо и бессознательно? Не пора ли всем людям перейти на научный уровень мышления? Ведь изучают всё это в институтах, школах, на политзанятиях».
И Юрий пытался это делать.
« Всё в мире находится в непрерывном изменении, движении. Значит, смысл самой жизни, суть её – в движении. Но движение может быть разным: можно идти вперёд, а можно катиться вниз, назад. Истинная жизнь, дающая удовлетворение человеку, приносящая сознание о не зря потраченных годах, - это непрерывное движение вперёд. Дышать, не значит жить. Жить – значит идти вперёд, развиваться, без устали подниматься всё выше и выше»
 «Количественные изменения, накопившись, переходят в качественные. Значит, и накопление знаний, сначала незаметное, постепенное, приводит, в конце концов, к новому, более высокому состоянию. Человек поднимается на следующую ступень, откуда и видит дальше. И переход этот происходит скачком, иногда от незначительной внешней или внутренней причины, особенно под воздействием сильных переживаний, толчков. Дело значит в том, чтобы неустанно впитывать знания, стремиться узнать больше, не упускать случая узнать новое, непривычное. И результаты будут »
«Развитие это борьба противоположностей. Если человек развивается, то в нём неизбежно должна проявляться эта борьба между плохим и хорошим, старым и новым. О самой главной сути этой борьбы хорошо сказал Горький: «Подчиняясь притяжению двух сил истории – мещанского прошлого и социалистического будущего - люди заметно колеблются: эмоциональное начало тянет их к прошлому, интеллектуальное – к будущему». Значит, не надо бояться плохого, мещанского, имеющегося в тебе, а смело и настойчиво вступать с ним в борьбу. Пока эта борьба будет продолжаться, ты будешь развиваться, идти вперёд»
«Всё имеет хорошую и плохую стороны. Нужно уметь в любом положении, в счастьи и в нечастьи, видить и то и другое. Плохое сегодня завтра может стать хорошим, за это нужно бороться, это нужно приближать. Сегодняшнее хорошее не всегда остаётся таким и завтра, оно может превратиться в плохое. Умей вовремя расстаться с ним, понять, когда оно начинает переходить в плохое»
«Всё связано, нельзя отделять, вырывать ничего из общей связи. Любовь, это казалось бы чисто индивидуальное чувство, зависит от времени, от условий, в которых живут люди, от класса, слоя общества, к которым они принадлежат. Если общество, класс растут, поднимаются, то и любовь их представителей должна быть наиболее полнокровной, по-человечески красивой. Если класс нисходит, загнивает, нельзя ждать искренних высоких чувств как массового явления. Сейчас, когда у нас происходит бурный рост и подъем всего общества , любовь должна быть интересней, значительней, чем когда-либо. Прав был Маяковский, когда писал. что «Нынче битвы революций посерьёзнее Полтавы и любовь пограндиознее Онегинской любви». Сейчас нельзя довольствоваться маленькими и мелкими чувствами, наступило время большой любви».
«Если я хочу знать человека, совершенно недостаточно понять, что он сейчас собой представляет. Нужно выяснить, куда он движется: от плохого к хорошему или наоборот. Не тот человек плох, у которого ещё много недостатков. Не тот хорош, кто научился скрывать своё плохое. Стоющий человек тот, кто, осознавая плохое в себе, ведёт с ним неустанную борьбу, непрерывно накапливает в себе хорошее».
«Сознание отстаёт от бытия. Литература, продукт духовного творчества, неизбежно отстаёт от жизни, действительности. Описать можно лишь то, что уже произошло, совершилось. Значит, новое, молодое, современное нужно искать непосредственно в самой жизни, в живых людях, происходящих событиях. Нужно изучать реальных людей, в них, в лучших современниках, всё новое, рождающееся. Сама действительность».

 17.
 Корабль был в море, далеко от базы. Нечего было и мечтать о письмах от Наташи. Юрий злился, ругал всё на свете и, сознавая своё бессилие, грустил. Как хотелось получить хоть весточку, хоть строчку! Он писал ей, писал почти ежедневно, зная, что письма уйдут не скоро. Он не мог приняться за работу, не написав письма, не поделившись со своим другом мыслями и чувствами. Он видил её перед собой в часы ночных вахт, когда шагая по мостику ещё и ещё раз переживал в воспоминаниях все счастливые минуты. И, странное дело, теперь это волновало даже больше, чем тогда, в действительности. Только теперь в полную силу он осознавал всю радость случившегося. Наташа появлялась и в часы усталости, превращая их в легче терпимые; она была с ним и в радостные минуты, и он благодарил её за них. Что бы теперь не случилось, как бы не оборачивались события, чувствовал себя уверенней и твёрже. Он успевал делать гораздо больше, чем раньше. Музыка, стихи, прозвучавшие по радио, отдельные штрихи и оттенки жизни, ранее не замечаемые, стали глубоко волновать, вызывая воспоминания, давая толчок мечтам. Мир предстал в необычно увлекательном и интересном виде.
Маленький ботик, пыхтя и отдуваясь, подошёл к борту. Из рубки высунулась голова:
«Доктор есть?»
«Что?» - крикнул штурман, перегибаясь через леер.
«Доктора, доктора нужно. Человека ударило».
Крупная волна била судёнышко о железный борт корабля. Рыбак с трудом отошёл, прижимаемый ветром, и держался невдалеке. Юрий захватил медицинскую сумку и побежал к спускаемой по тревоге шлюпке. Она подошла к борту и, выбрав удобный момент, он перепрыгнул на его палубу. В тёмной грязной каюте на койке лежал пострадавший. Судорожно перекошенный рот, неестественный оттенок кожи лица, короткие стоны, вырывавшиеся сквозь сжатые до крови зубы, - всё говорило о муках человека. Лопнувший трос перебил левую руку рыбака и она безжизненно лежала, неестественно подогнувшись. Юрий быстро расположился, приказал принести три свечки, выпроводил из каюты лишних людей и занялся своим делом. Через полчаса больной с наложенными на руке шинами немного успокоился. Юрия пригласили в каюту капитана, и небольшого роста человек с седеющими бровями без слов пожал ему руку.Юрию много раз приходилось встречаться с рыбаками. Идёт такая скорлупка, пыхтит, и только удивляешься, как люди могут отважиться выйти на ней в море. Надстройки прокопчены от низкой трубы, на палубе царит для непосвящённого взгляда полный беспорядок, матросы в разнообразных и часто фантастических одеждах выглядят неповоротливыми и неловкими. Но стоит посмотреть, как они делают своё дело, как спорится у них работа, с каким поистине автоматизмом и своеобразной красотой они выполняют замысловатые манипуляции, - и позавидуешь, и восхитишься. Юрий чувствовал себя среди них как среди давно знакомых людей. Они не хвалили, не льстили. Просто видили в нём человека, который принёс им пользу, человека работающего. И от этого сами собой складывались братские человеческие отношения. Юрий всей душой чувствовал это и сознание исполняемого долга поднимало его в своих глазах, заставляло радостно биться сердце.
С большим трудом добрался Юрий на свой корабль. Уже давно ожидаемый по штормовому предупреждению ветер надвигался. Море свирепело. Ветер завывал и каждый предмет на палубе издавал свой особый звук. Гудели фалы, натянутые до предела; свистела антенна, спускающаяся на мостик; бочка, закреплённая по штормовому, вносила в общий хор собственный охающий тон. Гребни волн стали иссиня белыми. Они в ярости закипали, поднимаясь всё выше и выше, и бессильно спадали, оставляя на бурлящей воде белоснежную кружевную пену.Юрий стоял на мостике, вцепившись руками в холодные поручни. Он испытывал небывалое радостное чувство.
«Ну-ка, нажми сильней!» - мысленно кричал он навстречу ветру. И ветер нажимал. Потоки воды обрушивались на палубу, накрывая её полностью. Корабль дрожал, как живое существо под непрерывными ударами волн и ветра.
«Вот она, - большая радость! Радость в буре, в борьбе!
Всем сердцем принимаю тебя, трудная и чудесная буря-жизнь!»

 18.
«Пойдёмте-ка на берег прогуляемся, Юрий Михайлович, - предложил штурман. – Оно, конечно, ничего интересного нет, глушь здесь непролазная, а всё-таки поразмяться не мешает».
Юрий отложил книгу и быстро оделся. Вот уже три недели, как он не был на берегу. Кстати, посмотрит этот недавно дикий, а теперь уже обжитый благодаря войне остров.Несколько деревянных домиков, среди которых возвышался один, побольше и с башенкой наблюдательного поста. Крошечный причал с затопленной неподалеку баркой. Брошенный трактор без гусениц у самой воды. Всё это отдавало чем-то безжизненным. Немного в стороне на горке кладбище. Штурман отправился по делам, а Юрий направился к этому печальному месту. Снег здесь почти стаял, обнажив каменистую землю. Молодые ростки скудной зелени чуть пробивались на свет, оживляя серый фон. Юрий побродил среди могил, пытаясь разобрать полустёртые надписи на деревяных остроконечных столбах.
«Ничего не обходится без жертв, - с тихой грустью думал он. – Лежат они безвестные, забытые. Они не герои, о них не поют песен, вряд ли вспоминают. Но без них не жили бы здесь люди, не ходил бы я сейчас. Они сделали своё дело и кто виноват, что на их долю выпало именно это, а не более высокое и значительное?»
Медленно возвращался он, любуясь спокойным морем и по-весеннему тёплым солнцем. Зашёл в штаб за штурманом и здесь случайно узнал, что начальником санслужбы является не кто иной, как Василий Волгин, с которым он учился в Училище. Юрий быстро разыскал его домик и застал Василия за приятным занятием – подготовкой к обеду.
«Вот где пришлось встретиться, - взволнованно говорил он, крепко пожимая руку, - ну и ну, вот не ожидал. Юрка, живой Юрка! И здесь, у нас на острове! Ну и ну!»
«Знакомься с женой», - не переводя дыхания, сказал Василий, подталкивая оторопевшего гостя к вошедшей в комнату высокой стройной женщине в домашнем халате. Юрий смущённо улыбнулся, пожал холодные кончики пальцев и посмотрел на Василия.
«Что, не ожидал? Я, брат, знал, что пропаду на Севере один и вовремя женился, - шутил он, усаживая Юрия на диван. – Это мой товарищ, Оля, я тебе рассказывал о нём, мой командир отделения в Училище».
«Какими судьбами к нам?» - спросила Ольга.
«Да мимоходом, решил навестить Василия в его резиденции».
«И хорошо сделали. Будете у нас гостем. Вася, говорить будете потом, давай лучше сообразим обед».
«И расширим и увлажним его, - весело подхватил супруг. – Давно мы не сидели за столом, Юрка».
Хозяева удалились на кухню, а Юрий стал рассматривать комнату. Маленькое помещение было образцом семейного уюта. Всюду чувствовалось вмешательство женской руки, делающее чудеса из самых обыкновенных вещей. Та же картина, но к месту, со вкусом размещённая, смотрелась совсем поиному. Тот же будильник, стоящий на вышитой салфетке и красиво повёрнутый, выглядел в новом виде. Занавески на окнах, половики на полу, дорожки на столе, маленький туалетный столик с зеркалом и безделушками на нём, - всё было необычно мило и приветливо.
«Однако, Васька неплохо устроился, - подумал Юрий, - не хуже, чем в любом городе».
Весело и непринуждённо лилась беседа за столом. Друзья вспоминали ребят, преподавателей. Оля оживляла разговор, напоминая о себе остроумными замечаниями.
«Толик проснулся, - вдруг забеспокоилась она. – Вы извините, пора его подкормить».
«Ну, Вася, всё у тебя хорошо, - сказал Юрий, когда Оля вышла. – Скажи честно, ты доволен жизнью?»
«Не только доволен, я счастлив. Да, Юрка, это настоящее счастье. Я здесь как на большой земле. Меня не волнует, что на острове темно, холодно, снежно. Я не чувствую потребности быть в толпе людей, толкаться, стоять в очереди за билетами, вечно бегать, спешить, актёрствовать на публике и лукавить среди друзей. Ничего этого мне не нужно. Всё заменила Оля. Если ты не пережил этого, не поверишь, что значит быть с любимым человеком. Мы вместе устраивали своё гнездо. Вот этот стол я делал сам, Оля вышила всё, что ты видишь. Каждая вещичка напоминает о тех днях, когда мы начинали на пустом месте. Теперь у нас есть сынулька, меня уважают, считают знающим врачом. Оля иногда поёт в нашем клубе. У нас много книг, мы вместе вслух читаем их».
«Ну и что ты думаешь делать дальше?»
«Как что? Жить. Я человек военный, пусть за меня думают о больших делах. Переведут на другое место - и там устроюсь не хуже. Мы с Олей нигде не пропадём».
Юрий посидел ещё немного и отправился на корабль. Шлюпка со штурманом давно уже ушла, не дождавшись его и нужно было её вызывать через пост. Он медленно шёл вдоль берега и думал:
«У человека есть два счастья: маленькое и большое. Маленькое – это когда ты здоров, имеешь что кушать, любишь достойную женщину, ростишь детей, имеешь квартиру, одежду. Большое счастье – это удовлетворение от того хорошего, полезного, что ты даёшь людям, обществу. Всё то, что не пропадёт бесследно с тобой, а будет жить, рости дальше, пусть в других людях, делах, в другое время, не отмеченное твоим именем, но рождённое тобой.Маленькое счастье ближе и понятнее человеку, к нему стремятся все, оно виднее, ощутимее. И если бы на этом можно было остановиться! Но оно удовлетворяет не всех людей. Разве Онегины, Печорины и другие «умные ненужности» тех далёких времён не имели возможности устроить своё маленькое счастье? Большое счастье испытывают, вернее, осознают далеко не все. У большинства оно состоит из отдельных, разрозненных, незаметных фрагментов, которые не так просто собрать вместе, разглядеть. Только у людей больших, выдающихся, оказавшихся в особо удачных условиях, большое счастье видно для всех, его вознаграждают уважением и почётом. Но у каждого человека есть, есть хотя бы небольшие крупинки большого счастья. Только они делают жизнь настоящей, поистине человеческой. Задача в том, чтобы научиться видить и понимать своё большое счастье, работать на него, потому что только оно является достойным».
Солнце уже скрылос и дыхание моря наполнило приближающиеся сумерки холодом.

 19.
Катились дни, то переходя в бег, то застывая на месте. Редко, редко забежит кораблик на базу, запасётся всем необходимым: топливом, водой, продовольствием, - и снова спешит в море.Необыкновенной красоты восходы солнца, вечно изменяющийся вид моря, чайки, чуть не садившиеся на мачты, тупорылые моржи, вдруг появляющиеся у борта, бездонная высь неба, то и дело прикрываемая проплывающими облаками, - всё волновало Юрия и ежеминутно напоминало, что он живой человек, он чувствует, он ощущает всё живое.
«Жизнь состоит, - размышлял он, - из непрерывной смены хорошего и плохого, радостного и грустного. Человек должен всем существом своим чувствовать и то и другое. Без этого не познать всей полноты жизни. Глупо ожидать, и тем более требовать, чтобы всё время было одно хорошее. Более того, чем было тяжелее, тем радостней воспринимается его окончание, переход к хорошему. Уж лучше провести месяц в море, в борьбе, в неудобствах и трудностях, а потом попасть на берег и всей душой, каждой клеточкой своего тела чувствовать радость, наслаждение от одного сознания, что идёшь по земле, что тебя не качает, что всё кругом красиво, чем жить монотонной и однообразной жизнью где-нибудь в заштатном городишке. Да и сами трудности после их преодоления вспоминаются как хорошие и светлые минуты жизни. Это ли не победы над самим собой, проверка себя на прочность? Так зачем же пугаться невзгод и превратностей жизни? Жизнь хороша в любом своём виде, лишь бы она была действительно настоящей , а не животным существованием.»
 Война завершилась, большая часть матросов подлежала демобилизации и готовилась к новой гражданской жизни. Юрию предложили по вечерам проводить общеобразоаптельные беседы с матросами и он и он готовностью изъявил своё согласие.
«Мечтаю я много, - думал он, - - а делать ничего не делаю. Приобрёл знания, пытайся применить их на практике, в жизни. И людям полезное дело сделаешь, и мысли свои проверишь, а вдруг не такие уж они правильные, как кажется».
 Большинство матросов было из довоенного призыва, немало повидавшие на своем веку люди. Чтобы заинтересовать их, нужно было преподнести что-то новое, в понятной и интересной форме. На занятиях по арифметике Юрий изобретал задачи близкие к практике. Занятия превращались в живые беседы по всем вопросам, начиная с объяснения причин северного сияния и кончая примитивными понятиями философских категорий. Юрий присматривался к сосредоточенным выразительным лицам своих слушателей и не мог не думать о них. Вот они, истинные герои жизни, её творцы сидят перед ним. Они без всякой рисовки, без сентиментальных рассуждений и колебаний отдавали свои жизни, когда это требовалось, терпели невероятные лишения, делали невозможное, - и всё это просто, буднично, как само собой разумеющееся. Вот сейчас они совершают многомесячный арктический поход, не думая о трудностях, которые встанут перед ними, не подозревая о незаметном ежедневном подвиге их жизни. Их не провожали с оркестрами на причале, девушки в розовых платьях не дарили им цветы. А ведь они плавают в широтах, которые до войны считались недоступными для таких кораблей. Нужно помочь людям осознать всё творимое ими, глубже всмотреться в мир, понять и почувствовать не только то, что делается у себя и у лруга в кубрике , но и на корабле, на флоте, по всей стране. Только тогда они почувствуют весь смысл и всю радость своей нелегкой жизни. А для этого нужно учиться и учиться. И Юрий торопил с занятиями, похваливал идущих впереди, подгонял отстающих. Матросы постепенно втянулись в учёбу, спорили как умножить дробь на дробь, и усердно разыскивали на карте звучные названия британских военно-морских баз.
…Юрий ещё раз посмотрел на компас. Молодец Трифонов, корабль идёт точно по курсу. Вокруг открытое море и беспокоиться особенно не о чем. Он окинул взглядом горизонт, приказал дежурному проверить вахту на полубаке и, успокоенный гладкой поверхностью моря, прохаживался по мостику, напевая песенку английского солдата.
«Товарищ лейтенант, - негромко спросил сигнальщик, когда Юрий оказался рядом с ним, - как там насчёт демобилизации, ничего не слышно?»
«Как же не слышно, вам же объявляли: первая очередь уже демобилизуется».
«Так то в армии, а у нас как, на флоте?»
«Это распространяется и на флот».
Матрос успокоено вздохнул и тихо заговорил. Лица его не было видно и казалось, что слова доносятся откуда-то с моря.
«Шесть лет не был дома. И писем не получал. Писал, писал, ни одного ответа. Бросил. Что там теперь, дома? Может, и нет там ничего? А ведь знатный был у нас колхоз, первый в районе. Вот думают, что деревня – значит, ничего хорошего нет, всё скучно. И мужики живут – ничего не понимают, темнота. А в нашей деревне как ладно под конец жили, в городе такого не сыщешь. Станцию пустили свою, кино, в школе - десять классов, радиоузел хотели купить. Бывало, едешь на своём «Сталинце» вечером и душа радуется. Подзаправишься, помоешься, и бегом на гулянку. Или утром пораньше выйдешь, и застанет тебя восход. Смотришь, смотришь на бескрайнее поле, вот как сейчас на море, и волны на нём ходят, только что не вода, а пшеница. И думаешь: что человеку ещё надо?»
«Скоро, скоро увидите всё это снова», - так же тихо и задумчиво проговорил Юрий.
«Теперь я уже разбираюсь кое в чём. Подберутся ребята, свой порядок заведём, флотский. Ведь если всё это с головой делать, такую жизнь можно устроить, во сне не приснится».
«Правильно, Земляков. Всё от людей зависит. Если они дружны, если каждый на своём месте и даёт всё, что может, горы можно свернуть».
«Теперь дело легче пойдёт, чему только не научились на войне.»
Юрий посмотрел на часы: пора делать поворот. Он ещё раз проверил по карте время поворота, давно рассчитанное штурманом, и отдал команду. Корабль плавно покатился влево.
«Одерживай!»
«Есть, одерживай!»
«Так держать!»
«Есть, так держать!»
…Вечное неудовлетворение собой не покидало Юрия.
«Неужели я не могу командовать собой? Требую с матросов, доказываю им, а сам не могу управлять самим собой. Вот сколько раз принимался за зарядку, а всё что-то мешает, всё сбивается. Неужели не справиться с простейшей задачей: каждое утро, без единого пропуска, без всяких оправданий делать зарядку? Глупость! Человек я или тряпка?»
И он приучил себя делать зарядку прямо в душевой, чтобы никто не видил, не выходил оттуда, пока усталость от упражнений и горячего пара не ломила тело, а холодная вода не заставляла розоветь упругую кожу. Вскоре занятия превратились в удовольствие, он чувствовал своё наполненное энергией тело, ощущал бодрость и радовался этому.
«Правильно говорят: человек должен любить и развивать своё тело. Не нравится оно тебе, возьми и переделай. Слабы руки - заставь их больше работать, сутулишься – разгибай позвоночник. И всё станет на место. Одно требуется – твоё желание и настойчивость. И больше ничего».
Всё свободное от дел и вахты время шло на чтение книг. О привык читать одновременно одну серьёзную и одну-две легкие книги. Их чередование воспринималось как хороший отдых. Иногда только наступали минуты, когда не хотелось ни за что браться. Тогда Юрий поднимался на мостик, освежался от ветра, от бескрайнего неба, от бесконечного мира волн. Когда же крепкий ветер раскачивал тяжёлую серую воду, и корабль начинал взлетать на гребнях закипающих волн, Юрий, сменившись с вахты, долгие часы лежал. Тело металось из угла в угол койки, мышцы напрягались и во сне, удерживая равновесие. В такое время оставалось только одно: вспоминать, думать, мечт

 20.
 Приближался конец похода. Малейшая задержка на стоянках, на переходе из-за туманов и непогоды волновала всю команду: возвратится ли корабль в базу к празднику Октября? Разговоры на эту тему не прекращались весь день, вспыхивая с новой силой то в кают-компании, то в кубриках. Некоторые лукавили, утверждая, что куда там, разве успеть, но в душе мечтая о противоположном. Наконец, показался скалистый остров, верный признак близости залива, в глубине которого размещалась родная база. Люди облегчённо вздохнули: было только 4 ноября. У самого входа в залив густой туман, проверяя нервы моряков, ещё раз задержал корабль на несколько часов. Они показались длиннее и томительнее всего похода. Но вот и долгожданный маяк, вход в залив. Все свободные от вахты на верхней палубе. У большинства взволнованные радостные лица. Молчание, только отдельные фразы. Каждый думает о своём.
Юрий, начищенный и выбритый, стоял на мостике и неотрывно смотрел на огни приближающегося порта. Мягкий толчок, на уровне борта надвигается стенка причала. Закреплены концы, подан трап. Поход окончен.
 «Товарищ лейтенант, ну и писем вам!» - отдуваясь говорит матрос, спускаясь с тяжёлой сумкой по трапу.
«Давайте, давайте», - нетерпеливо говорит Юрий и сопровождает почтальона в ленкомнату.
Какая радость! Целая пачка писем и большинство из них аккуратные конвертики с прямым родным почерком. Юрий запирается в каюте, непослушными пальцами распечатывает все письма, раскладывает их по числам и начинает читать, не отрываясь, перечитывает все подряд и начинает снова, сначала. Потом читает письма родных, друзей и снова пробегает по уже знакомым Наташиным строчкам. Сколько мыслей, чувств, воспоминаний заполняют в эти минуты разгорячённое воображение! Всё перепутывается, смешивается и одно только ощущается – огромная, наполняющая всё существо радость.
«Товарищ лейтенант, командир вызывает».
Юрий смотрит на рассыльного и широко улыбается. Эта ликующая радость передается и матросу. Он смотрит на разложенные на койке письма и тоже улыбается.
«Командир вызывает», - повторяет он.
«Иду, иду», - наконец произносит Юрий и бежит наверх.
Возвратившись, он снова медленно, вдумываясь в каждое слово, перечитывает письма.
«И у ней то же, что у меня. И Наташе хочется без конца говорить, писать, делиться каждой мелочью, каждым переживанием. И она сдерживает себя, потому что не знает, как я воспринимаю всё это. Точно, всё точно как у меня. А если это так, если она думает и чувствует то же, значит, всё в порядке».
Заботливые слова подруги трогают до глубины души. Сердце переполняется беспредельной благодарностью. Как хочется увидить её сейчас, рассказать что он переживает!
«Наташенька, любимая моя, - шепчет он, кружась по тесной каюте, - если бы ты знала, если бы знала!»
…»Не желаете ли вы пойти завтра в город на демонстрацию?» - спросил за ужином старший помощник.
«С удовольствием», - ответил Юрий.
Ему и действительно так хочется сейчас окунуться в толпу людей, просто потолкаться среди них.Утром Юрий уже шагал по убранным улицам. До начала демонстрации оставалось немного времени и он пробирался сквозь милицейский кордон к площади. Праздничное настроение проглядывало в походке людей, в наряде зданий, сквозило в свежем бодрящем воздухе. Юрий вспомнил прошлые праздники. Он любил сборы в школе, когда чисто одетые, радостные ребята собирались на школьном дворе, строились колоннами. Потом раздавались флаги, портреты, большие – через весь ряд – красные полотнища с пачкающимися белыми буквами лозунгов. Любил улицы, наполненные громом маршей, по которым проносились пушки, танки, конница и проходили войска. Любил идти в колонне с большим школьным знаменем впереди, ждать сигнала учителя, означающего, что нужно кричать «Ура!», на минутку увидить людей на трибуне, важных и серьёзных. Любил даже те утомительные минуты, когда колонна останавливалась и ждала своей очереди. Тогда ряды распадались, ребята собирались в кружок, разговаривали, пели и, если поблизости оказывалась гармошка, танцевали. Любил и заключительные минуты, когда напряжённость исчезала, чувствовалась усталость, колонна медленно двигалась в школу, теряя по пути свои ряды и превращаясь в маленькую группу школьников, несущих украшения…
Лёгкая грусть, навеянная воспоминаниями, сейчас же исчезла, когда он очутился на площади. Войска уже прошли, и перед трибуной проходила первая колонна демонстрантов. Юрий устроился на деревяном крыльце и внимательно всматривался в лица людей. Они сменяли друг друга, как в кино. Перед глазами мелькали плотные фигуры рыбаков, торговых моряков, скуластые лица рабочих судостроителей, уверенная поступь железнодорожников, девичьи фигуры студенток, подвижные ряды школьников. Остался в памяти старик с большой бородой, ещё бодрый и стройный строитель, шагавший впереди колонны, высоко подняв голову, с важным и сосредоточенным видом несущий большой портрет; белокурая краснощёкая дивчина в белом халате и косынке на открытой автомашине. Он не отрываясь смотрел на демонстрантов и думал
«В каждом человеке есть частица хорошего, прекрасного. Но только частица. Её трудно заметить, она часто теряется в дряни, которая ещё живет в людях. Когда же они вместе, в одной массе, всё прекрасное сливается в целое, большое и ясно видимое. Коллектив – вот идеальная личность человека, вот где нужно искать человеческое, истинно прекрасное».
…Уже засыпая в своей каюте, Юрий снова переживал впечатления дня.
«Когда-то люди жили отдельными стаями, - думал он, - нападавшими друг на друга. Потом появились замки, отделённые стенами и рвами. Образовались государства, жизнь сгруппировала людей в слои, классы. В каждом из них они стали ближе друг к другу, потому что имели общие интересы, цели. Одни сообща грабили, другие вместе оборонялись. Наконец, сейчас, в нашей стране все люди объединились для одной, единственно человеческой, цели - сделать для всех людей достойную и счастливую жизнь. После всех тягчайших трудностей строительства новой жизни, после невероятных лишений Отечественной войны люди стали ещё ближе, родней. В этом всё дело, вся наша сила. И уверенность в том, что настанет время, когда люди всего мира сольются в одну великую человеческую семью.Ради этого стоит жить, стоит работать!»

 21.
Отшумели праздничные дни, снова потянулись будни. Какое-то глубокое неудовлетворение овладело Юрием.
«Ну, хорошо, - думал он ночью, на дежурстве, - я много читаю, думаю, кое-чего начал понимать, соображать. Но так без конца нельзя. Всё это теория, всё слова и мечты. А нужно делать дело, нужно действовать. Как нас учат: прежде всего выбрать цель. Не фантастическую, а вполне реальную, достижимую. Затем изучить обстановку, найти в окружающей же среде средства для достижения цели. Начать энергичные действия. При изменении обстановки пересмотреть средства, выбирая каждый раз самые подходящие.Человек должен научиться управлять своей жизнью, а не плыть по течению. Надо ясно осознать, что ты хочешь, что можешь и что нужно делать. А не блуждать в потёмках случайностей.
Итак, специальность у меня есть, я медик, к тому же моряк. Проверил себя, всё нормально, это по мне, потяну, справлюсь. Теперь надо двигаться дальше… А дальше только одно – военно-морская медицинская академия. Только там начинается настоящая медицина, настоящая наука. Попаду в академию, решу и вторую большую задачу: женюсь, создам семью. Никакого сомнения нет, мы любим, понимаем и чувствуем друг друга. Это самое главное.
Вот она, моя главная цель сейчас, сегодня: поступить в Академию Не так это просто сделать, но всё зависит от меня. Надо узнать правила приёма, программу вступительных экзаменов. Составить график подготовки, - по месяцам, по неделям, по всем предметам. И сесть за дело. Уж это я умею».
Он вышел на палубу. Корабль стоял у стенки. Темнота ночи дополнялась туманом, нависшим над заливом. Сквозь него угадывались знакомые огни порта. Они то просвечивались, то снова скрывались. И эта игра уверенности и сомнения выглядела как предзнаменование грядущего. Где-то там, вдали, проглядывало будущее.
 Впереди была жизнь