Рассказ написан в соавторстве с Мариной Павлинкиной - http://www.proza.ru/avtor/sardinka
Он.
Наша жизнь похожа на отрезки. Длинные наполнены радостными минутами, счастливыми днями, знаковыми событиями. Короткие, наоборот, полны тревог, несбывшихся надежд, случайных дат и встреч. Странно то, что длинные отрезки времени проживаются мгновенно и растворяются в памяти, как ложка сахарного песка в горячем чае. С короткими всё не так просто. Они врезаются в память сбитым самолётом. Впиваются в мозг острыми когтями догнавшего свою добычу тигра. Высекаются где-то в глубине души скорбной надписью, слишком схожей по смыслу с печальными строками на надгробных плитах.
Отшумел очередной Новый год. Третий подряд, встреченный мною вне дома. Без привычных подарков, потихоньку положенных под ёлку жене и мальчишкам. Как обычно, ещё числа двадцать седьмого, ближе к вечеру. Новогоднее настроение не ограничивается лишь тридцать первым декабря. Или это вечное моё нетерпение и желание поскорее выложить все главные козыри сразу? Не знаю. Ответные подарки от супруги я получал только с боем курантов, хотя и всячески намекал, начиная с вечера двадцать седьмого, что не прочь, так сказать, принять "ответный удар". Просил, умолял, клянчил, даже пугал – бесполезно.
Вот так живёшь с человеком последние лет двадцать пять, а человек в лучшую сторону меняться и не думает.
Работа чаще изматывает нас и проверяет на прочность, чем приносит радость и удовлетворение. Утверждение, безусловно, спорное. Я слышал, у некоторых людей всё происходит с точностью до наоборот. У этих людей получается даже закрутить с работой бурный роман длиною в жизнь. Они нагло хвалятся на каждом углу о правильно сделанном когда-то выборе. О призвании, таланте, тонкостях своей профессии и, Бог его знает, о чём ещё. Счастливые люди!
У меня всё проще. Моя работа – это вампир, сосущий из меня кровь и днём, и ночью. Подозреваю, что в тот момент, когда эта сволочь высосет последнюю каплю, то спокойно перешагнёт через меня, упавшего, и схватит за руку очередного молодого парня с крепкой шеей. Точно такого же, каким был я двадцать с лишним лет назад. И они - нет, не начнут свой путь, а продолжат мой. Как когда-то и я, дурак, пошагал чьей-то чужой, ненужной дорогой. Мало того, что эта дорога всю жизнь водила меня по каким-то тёмным углам и переулкам, последние четыре года она решительно вела меня в тупик, забросив в какую-то дыру на окраине Родины, откуда я всё реже и реже мог выбираться домой. Низкий поклон поездам!
Семейные отношения накалились до предела, редкий телефонный разговор доходил до слова "целую" в конце. Чаще всего я молча слушал о том, каким оказался подлецом, что терпение жены не резиновое, как отбиваются без меня от рук мальчишки, как мы становимся друг от друга всё дальше и дальше; ещё пугающие прогнозы, чем именно может это всё закончиться, что у меня наверняка уже кто-то есть, и она это чувствует ...
Иногда я успевал выкурить подряд две сигареты, убрав телефон от уха на приличное расстояние. Лишь изредка, услышав, что труба замолчала, произносил задумчиво, что-то вроде: "Ты прав, малыш, надо что-то с этим делать ..." И телефон, "взрываясь", начинал болтать с новой силой. Я опять убирал его от уха и закуривал следующую сигарету.
Она.
К тому времени, когда мне исполнилось тридцать два, я успела дважды выйти замуж. Один раз развестись официально и один ... Как бы это поточнее выразиться? В общем, если говорить начистоту, то мой второй брак трещит по швам, как старые штаны, пролежавшие на сыром чердаке лет пятнадцать, но я не виновата. Я любила! А когда человек любит по-настоящему, разве он может быть хоть в чём-то виноват? Просто мне не везёт с мужиками, вот и всё.
На этой дурацкой земле единственный нормальный мужчина – мой отец. Он и с
дочкой посидит, и денег даст. А главное – он всегда молчит. Лишь иногда покачает головой, раскурит трубку, тихо скажет: "Ах ты, моя поветруля. Всё порхаешь. И чего тебе на месте-то не сидится? Вон Светка уже, как ты, стала".
Это он имеет ввиду время, когда нас с ним бросила мать. Моей Светке летом тоже будет семь.
Эффектная была женщина. Красивая. Но со своим внутренним понятием свободы. Если можно так сказать, свободная от любых обязательств, принятых в обществе устоев, норм и правил. Отец на три месяца в моря, она – на три месяца в загул.
Помню, собрала меня в первый класс. Погладила платье, фартук. Поставила у кровати ранец, синие сандалики. Повесила на спинку стула белые гольфы и ленты для бантов. Позвонила бабушке, чтобы та утром пришла проводить меня в школу. Оставила на кухонном столе отцу записку и улетела с каким-то армянином в Москву. Навсегда.
Я ненавижу её фотографии! Каждый раз, как немного выпью, грожусь отцу их сжечь. А как бы вы поступили на моём месте?
Я ему говорю: "Зачем они тебе, вот скажи? Смотри на меня – мы похожи с ней, как две капли воды. Только она – чёрно-белая капля, а я цветная. Хочешь, разденусь? Хочешь?!" А он мне: "Не нужно так говорить о маме ..." Я уже почти ору: "О какой, к дьяволу, маме? Ты в своём уме?! Или ты не знал ничего про неё?!" "Знал, поветруля, знал". - Отец горько, как-то обречённо вздыхает, собирает старые фото в стопку и уходит в соседнюю комнату. Он не хочет продолжать этот бесполезный разговор.
Люблю ли я поезда? Не знаю. Мне больше нравятся корабли. Наверное, это потому, что я родилась и живу у моря. Из детских воспоминаний о поездах остались только мелькающие за окошком зелёные пейзажи и мелодичное позвякивание ложечки, размешивающей сахар в стакане с чаем.
Из воспоминаний сегодняшних. Скажите, вы любите поезда? Я лично их ненавижу! Какой-то стрелочник-мечтатель восемь лет назад неправильно перевёл стрелку и теперь все мои поезда мчатся к разлуке. А в последнее время меня не покидает ощущение, будто я взяла билет на поезд, которым управляет сошедший с ума машинист. И наш состав летит под откос.
***
Вечер третьего января выдался тёплым. Минус четыре, полный штиль. Я на ходу расстегнул куртку, снял и засунул в боковой карман сумки спортивную шапочку, не торопясь спустился к платформе. До прибытия поезда оставалось пятнадцать минут. Из заднего кармана джинсов Billy Joel громко запел "A Matter of Trast". Я достал телефон.
- Да, малыш.
- Ты где? - сухо поинтересовалась жена.
- На платформе. Утром буду дома.
- На сколько приедешь?
- На два дня.
- На два дня ... Тебе не надоела вот такая наша жизнь? Конечно, как она может тебе надоесть, - завела она старую песню. - Никаких забот и хлопот. Захочу, напьюсь, а захочу – вообще на звонки отвечать не буду.
- Я зарядку оставил на работе. Малыш, давай утром погово ...
- Конечно, на работе, а где её ещё можно оставить? - заводилась она. -
Ты меня за дурочку держишь, да? Запомни: тот, кто обманул один раз,
обманет и в следующий.
- Малыш ...
- Тряпка, вот ты кто! Что, не хватает смелости признаться?
- Давай утром всё обсудим, - пробовал я удержать руками падающий небоскрёб.
- А что нам обсуждать, Игорь? Как ты бросил меня с пацанами и четвёртый год мотаешься неизвестно где? Ты же знаешь нашу соседку со второго этажа, она открытым текстом сказала: "Бросил он и тебя и детей, и вы на фиг ему там не нужны, потому что он давно себе бабу завёл". Я отвёл руку с телефоном в сторону. Закурил.
Вдалеке показалась серая нить приближающегося поезда. Телефон замолчал.
Я быстро поднёс его к уху. Задумчиво произнёс:
- Да, наверное, ты прав, малыш. Надо что-то с этим делать ...
Труба "взорвалась" с новой силой. Я снова отвёл руку и стал прикидывать, где может остановиться мой восьмой вагон.
Возможно, когда человек берёт билет в плацкарт, это как-то определяет его статус, платёжеспособность, уровень желаемой комфортности. Обычно я предпочитаю купе в фирменных поездах, если еду далеко. Но вряд ли кто осмелится кинуть в меня камень лишь за то, что я нормальный мужик и умею считать деньги. Звучит банально или, может, пошло? А я-бы сказал: какая разница, где ты лёг спать и проснулся? За что я должен переплачивать двойную цену? За статус или имидж? За всё равно неспокойную ночь в поезде?
И там, и тут незнакомые чужие люди. К большому сожалению, деньги не валятся с неба, а достаются тяжёлым ежедневным трудом.
Поэтому - да, плацкарт.
Вагон относительно свободен. Поезд дальнего следования, медленный, с многочисленными остановками. Сорок минут, как вышел из точки отправления. Настроение после разговора с женой ниже среднего. Желание одно - перекусить и завалиться спать. Утром нужно явиться домой свежим, уверенным в своих мыслях и, как ни банально прозвучит, но желательно, трезвым. Разные случались у меня поездки. Помню, как один раз пришлось звонить жене и слёзно клясться, что сволочная проводница забыла меня разбудить, и я проехал наш город, а в другой раз ... Впрочем, опустим.
Нахожу своё место. Середина вагона. Моя - правая верхняя полка, на нижней слева сидят две подружки. Я поздоровался, опустил сумку на пол, вагон качнулся и медленно тронулся.
"Странные подружки", - подумал я, присев у окна. Та которая постарше, безразлично листает журнал, потягивая джин-тоник. Первыми бросились в глаза её накрашенные фиолетовым лаком длинные ногти. Б-р-р-р ... Меня передёрнуло, словно увидел руки колдуньи. Чёрная, под горло, водолазка и нелепое массивное украшение. Тяжёлая золотая цепь с крупным кулоном. Может, телец?
Лицо её потерялось в зарослях серо-жёлто-белых мелированных волос, как первый весенний ландыш в зазеленевшем лесу. Глаза скрыты за большими очками в чёрной оправе, а тёмно-бордовая помада тонко обозначает две прямых полоски. Как будто она, плотно сжав губы, сердится или грустит. Подруга выглядела гораздо моложе. Похожа на студентку лет двадцати. Хрустит беконными чипсами, листает какой-то толстый конспект. Приятное худое личико с острым носиком, придающим некую утончённость.
Серые раскосые глаза. Волосы собраны назад в конский хвост. Посеянные на щеках и переносице веснушки. Ужас, какое тощее у неё тело! А ручки, а шейка... Воздухом она питается, что ли?
"Господи, - подумал я. - Как всё-таки нам, мужикам, немного требуется от тебя для полного счастья: крем, чтобы почистить ботинки, зубная щётка и бритвенный станок. Да и то про зубную щётку – это я загнул, Господи, и зачем-то попросил лишнего".
В проходе появилась проводница. Оторвала от билета корешок, уточнила, где я буду выходить, выдала стандартный комплект белья. Исчезла. Девушки продолжали показательно молчать. Будто я своим появлением расстроил или прервал их мило текущую беседу. Да и фиг с ними. Не то настроение. Я поднялся, вспомнил простую истину: меньше знаешь - лучше спишь. И спокойно начал расстилать постель.
- Смотри, Лен, сейчас этот «мужчизна» расстелет постель. Заварит пачку "Доширака", достанет из сумки банку пива, - тихо, но тем не менее, так, чтобы я слышал, говорила очкастая дама в чёрной водолазке, - и, не глядя на нас, отужинает, уставившись в окно. Помнишь, я тебе рассказывала про такой типаж? Обычный, городской козЕл. Сейчас пожрёт и завалится спать.
- Ира, - зашептала "студентка", - давай говорить потише. - Достала из бокового кармашка рюкзачка тонкую пачку сигарет, быстро нащупала под столом тапочки. - Я в тамбур.
Я закончил возиться с постелью. Расстегнул сумку. Достал пиво, кусок "Российского" сыра, половину обруча «Краковской», четвертинку "Дарницкого", раскладной швейцарский нож "Victorinox" и ... - пачку говяжьей лапши "Доширак".
- Женщина, - обратился я к очкастой кобре лет тридцати пяти, прекрасно понимая, насколько обидно звучит это слово для всякой дамы от шестнадцати до семидесяти. И сознательно грубо повторил: - Женщина, вы не подскажете насчёт кипятка? Сейчас уже можно заварить лапшу или надо подождать, когда поезд отъедет от станции?
- Зачем вы так? – она нервным движением сняла очки. В её испуганных глазах замелькало чувство тревоги. Какой-то забитости, что ли.
Извините, но мне таких не жаль.
- А как ещё с тобой разговаривать? - я сел за стол. Начал нарезать колбасу и сыр. - Я кто тебе? Сват? Брат? Ты почему так общаешься?
- Как?
- Квак!
Не торопясь, откупорил бутылку пива, сделал добрый глоток, распечатал пачку лапши, поднялся и пошёл к титану.
- Меня Игорем зовут, - вернувшись, представился я. - Есть будешь?
- Нет, спасибо. - Волосы её теперь были аккуратно расчёсаны. Студентки по-прежнему не было. - Очень приятно, Ирина. Ты куришь?
- Угу.
- Может, выйдем, покурим? Поговорим, познакомимся поближе.
Я шумно подул на бульон в ложке, глотнул ещё пива, взял кусок колбасы и хлеб.
- Ир, я есть хочу и спать. А ты иди, покури.
***
Знаете, голодный и сытый мужик – это абсолютно разные ребята. Быстро справившись с лапшой и прочей нехитрой снедью, я поймал себя на мысли, что тупо пялюсь в окно и жалею о своей несдержанности. К чему было заводиться по таким мелочам? Взял и нагрубил незнакомой тётке.
В окне проплывал убогий, заметно чернеющий к ночи, скучный зимний пейзаж. Вернулась студентка. Мышкой скользнула под одеяло, включила ночник, взяла со стола конспект.
- Твоя подруга что-то не в духе сегодня, - я допил тёплое пиво.
- А это не моя подруга, - обиженно воскликнула она. - С чего вы взяли? Мы просто вместе сели на вокзале и познакомились, - она уставилась на оставшийся от трапезы сыр. - Голландский?
- Не помню. Будешь? Тут и хлеб остался.
- Давайте, - она протянула тощую руку и взяла приготовленный бутерброд.
- Ира разводиться с мужем едет в ..., а я раньше выхожу в ... – Она произнесла название небольшого городка, в двух часах не доезжая моего, и получалось так, что Иркиного тоже. - Прибытие около пяти утра. Так что, я скоро спать буду, - вздохнул говорящий скелет и надкусил бутерброд с сыром.
- Я тоже. Представляешь, больше суток не спал. Всё! Выбрасываю, на фиг, мусор, курю и - дрых, - улыбнулся я студентке, а она в ответ покачала остатками бутика. Сделала блаженное лицо и нараспев сказала: "Он – чу-дес-ный". Я вздохнул.
- Да ты кушай-кушай, Лена. Поправляйся. "Надо было тебе и колбасы оставить", - сказал я уже сам себе, выбравшись в проход.
Стою в тамбуре, курю. Зеваю, кручу в голове свои невесёлые мысли. Ирка напротив у другой двери. Молча смотрит на ... Что можно увидеть за стеклом, когда ночь зажгла огни, а мороз заледенил окно, превратив его в слегка поблёскивающую при появлении редких станционных фонарей крышку от большого ящика? Ничего, кроме собственного неясного отражения.
- Дай сигаретку, - она подходит ко мне, берёт из протянутой пачки сигарету, грустно смотрит теперь в моё окно. - Не успела купить, а у Ленки бесконечно таскать неудобно. Вчера так весело было, - смущённо приглаживает пальчиками с этим своим бешеным вампирским маникюром растрепавшиеся у виска волосы. Подкуривает от моей зажигалки.
- Встретили втроём Новый год. Сходили на центральную ёлку, - она с шумом выпускает изо рта струйку дыма, - Светка моя на ледяных горках накаталась. Извозилась, пакость такая, в снегу - по уши, - Ира улыбнулась. - Потом отправила их с дедом домой спать, а сама к подруге ускакала. Мужик такой интересный там оказался в компании. Кандидат медицинских наук! Выпили, познакомились.
- Ир, ты извини,конечно, - понимаю, что этого можно было и не озвучивать, но ... сегодня вторник, третье января.
- Значит, понедельника не было, - грустно протягивает она, - твою ж мать, какая я всё-таки тварь.
У неё в сумочке настырно вибрирует сотовый телефон. Она мельком глядит на экран, тут же сбрасывает вызов. Убирает телефон обратно.
- Отец, - устало произносит она. - Волнуется, наверное, ищет. Умчалась, никому ничего не сказав.
- Возьми трубку.
- Не буду, - отрезает она, - я так решила и я так сделаю! Съезжу, разберусь с мужем и тогда позвоню.
- Странный ты человек, Ирина. Отцу-то можно объяснить.
- И ты туда же? Да пошли вы все!
- Ну, как знаешь. Держи пачку, у меня ещё есть.
- А ты куда собрался?
- Выспаться надо. Чувствую, ожидает меня не самое в этой поганой жизни светлое утро.
- Жена?
- Угу.
- Поругались?
- Что-то вроде того.
- Слушай, ковбой, а пошли в вагон-ресторан?
- Не пойдёт, - улыбнулся я. - Есть не хочу, а выпивать нет настроения.
- Даже со мной? Я подниму твоё настроение, ковбой.- Она сделала шаг, прижалась ко мне так плотно, что я почувствовал упругость её большой груди, уловил запах волос, недорогого парфюма. - Пошли, не пожалеешь. - А глаза у неё и правда были красивыми. Цвета переспелой сливы, между тёмно-синим и чёрным. - Пошли!
Она, как плохая актриса, сильно переигрывала. Слишком смягчила тон, сделав его фальшивым. Слишком торопила события и слишком боялась остаться одна в этом холодном тамбуре.
- Не пойдёт, - я грубо убрал с себя цепкие настойчивые руки. Сделал шаг назад. Это ёе разозлило.
- Верный, да? Скажи ещё, жену любишь и налево ни разу не ходил, - она зло хихикнула, - хрен я когда поверю! У тебя глаза ****ские, что я, не вижу, что ли?
- Ты свои-то видела?
- А вот руки сильные. Я люблю, когда у мужиков такие руки, - не обращая внимания на мою реплику, сказала она.
- Пройди по вагонам, поищи. Вон работяг сколько едет рукастых.
- Хочешь, я за ресторан заплачу? – Ирина попробовала сменить пластинку.
- Не дури, Ира. Ты язык человеческий понимаешь? Устал и хочу...
- Просто тогда со мной посидишь немного, ладно? Нельзя мне сейчас одной оставаться, понимаешь? Знаешь, какая я дура?
В этом-то я как раз нисколько не сомневался. И почему оказался с ней через десять минут в неуютном, грязном вагоне-ресторане – объяснить толком не могу. Жалость? Может быть. Неумение отказать женщине, даже вот такой? Наверное, да. Моя уникальная способность вляпываться в различные сомнительные истории, зная наперёд, что ничем хорошим они не закончатся? Безусловно.
***
Первые две рюмки опрокинул одну за другой. Сразу налил себе третью. Хотелось как можно скорее опьянеть и, наконец, перестать ломать голову над тем, как завтра признаться жене, что перед праздниками подписал очередной годовой контракт со своей грёбаной конторой. Как сказать любимой женщине, что и этот, позавчера наступивший год, она проведёт одна? О-о-о! Не могу даже представить, что придётся выслушать на этот раз. И слушать затем целый год. Это будет землетрясение в десять, мать их, баллов. Это будет - цунами!
Прикрыв от воочию представленной картины глаза, я выпил третью рюмку. Снова взялся за бутылку.
- Игорь, мне-то налей, - обиделась Ирка. - Это я оплачиваю стол, вообще-то.
- Успокойся. Я взял деньги. РасплачУсь.
- Дело хозяйское, - быстро согласилась она. - Давай за нас выпьем.
- Давай.
Мы чокнулись. Выпили. Ирка, откусив от бочкового солёного огурца примерно половину, перегнулась через стол и сунула оставшийся кусок мне в рот.
- Закусывай! И на вот, капусты поешь, - протянула она "комок нервов" с обильно капающей на скатерть жидкостью. Я открыл рот шире. - Молодец!
Официантка принесла горячее. Интересная такая была женщина, с выпирающими отовсюду формами.
- Глаза не сломай, - Ира разливала водку. - Пригодятся ещё, ковбой.
- Угу, - промычал я, отправив куда подальше так и не сформировавшуюся до полной ясности в уже загудевшей моей голове мысль: "Что я делаю в этой берлоге с этой красивейшей женщиной, сидящей напротив ..."
- За сбычу мечт? - лукаво мигнул мне глаз цвета переспевшей сливы.
- Безусловно, - согласился я.
Народу в ресторане было немного. Кроме нашего, заняты были два стола. За одним сидели разгорячённые выпитым офицеры в расстёгнутых до пояса тёмно-зелёных рубахах. Из нагрудных карманов у них свисали широкие языки галстуков, смешно болтавшиеся при наклонах. А за крайним, находившемся в дальнем углу столиком, тихо переговаривались между собой два молодых парня. Один был длиннющим, как каланча, другой, наоборот, низкорослым крепышом с характерными для татарина чертами лица.
- Он думает, что я конченая дура? - Ирка размахивала вилкой, как дирижёр симфонического оркестра палочкой. - А я мать его ребёнка, между прочим. И пусть только попробует у меня забрать дочку! Я ему тогда ...
- Где сейчас ребёнок?
- Как это – где? С отцом моим.
В этом паршивом кабаке на колёсах не могли даже нормально разогреть куриную котлету. Сверху вроде горячая, а копнёшь глубже - холодный поролон.
- Ты меня слушаешь вообще?
- Слушаю, слушаю. Давай ещё по рюмочке хлопнем?
- Давай, - не возражала раскрасневшаяся Ирина.
- Знаешь, какая она у меня лапочка, - прослезившись, говорила Ира, листая что-то в телефоне. - Смотри.
Я взял протянутую через стол трубу. С экрана мне улыбалась сидящая на кресле девочка. С сиамским котом на руках и очень похожая на маму.
- Ирка, позвони ей.
- А что я ей скажу? Что дура?
- Давай по пятьдесят?
- Давай.
Алкоголь разливался по телу приятной цветной радугой. Я обмяк, пьяно разулыбался всему миру чеширским котом, закинул ногу на ногу.
- Эй, человек! - закричал я. - Шампанского!
- Игорь, это будет лишним, - теперь уже Ирина попробовала удержать падающий небоскрёб, - не нужно.
- Нужно!
Официантка с притворной радостью открыла блокнот. Согнувшись надо мной башенным краном, приготовила для записи автоматическую ручку. Какие всё-таки работают женщины на Российских железных дорогах! А макияж? А взгляд? А формы?..
- Что желаете? - заговорщицки шептала она. - Есть хороший осетровый балык.
- Родная, сделай, как прошу. Не обижу, - я нежно погладил её руку. - Вазочку красной икры и две чайные ложки.
- Понятно, - застрочила она в своём блокноте. - Какое шампанское желаете?
- Давайте самое дорогое, но это должен быть брют.
- О чём вы говорите, - как-то даже обиделась она, - есть не вполне законный вариант. - Она подмигнула мне хитрым глазом. - Ваша девушка будет довольна.
- Пожалуйста, занесите в протокол, - я снова дотронулся до её пишущей руки. - И морепродукты.
- Есть наисвежайшее мясо камчатского краба, а ещё я рекомендую вам отведать наш гребешок. Дима попробует превзойти сам себя.
- Заносим туда же.
- Фрукты? - продолжала она.
- Безусловно, - не возражал я.
- Нарезочка израильского манго вас устроит?
Я опять с благодарностью тронул её руку.
- Буквально пять минут, - легонько сжала она в ответ мою ладонь. – Даме шампанское, а вам? - Она склонилась так низко, что её грудь коснулась моего плеча.
- Коньяк? - пытался я прочесть ответ в её загадочных глазах.
- Отличный выбор! - видимо, верно прочёл я. - Десятилетний армянский. За качество - ручаюсь, - она зачем-то провела длинным красным ногтем большого пальца себе по шее. - Отвечаю.
- Годится.
- Лимончик?
- Конечно.
- Что насчёт балычка? - в свою очередь сжала она мою ладонь. - Пишем?
- Перебьёмся, - грубо вступила в наш с официанткой разговор Ирина. - Любезная, несите то, что он попросил. Только без вот этой непонятной рыбины.
- Как вам будет угодно, - медленно произнесла официантка и удалилась на кухню.
Я разлил по рюмкам остатки водки. Ирка обиженно ковыряла вилкой синюшную курицу, глядя в свою почти полную тарелку.
- Тебе нравится творчество Казимира Малевича? - спросила она вдруг.
- Ты имеешь в виду его "Чёрный квадрат?" - я молча выпил.
- Да, - она, повертев в пальцах рюмку, последовала моему примеру. На столе появились шампанское и коньяк. Длинный бокал и толстый фужер на ножке. Нарезка лимона и манго. Я откупорил бутылки. Разлил.
- Это не искусство, Ира. Мазня! Впрочем, как и у многих других, - наш поезд плавно притормаживал, готовясь подобрать с очередного перрона озябших в ночи пассажиров.
- Пожалуйста, икра и мясо краба, - расставляла тарелки с сиюминутным искусством официантка.
- Спасибо, - махнул я граммов семьдесят коньяка сразу. Втянул носом воздух, взял дольку лимона. Закайфовал, ощутив на кончике языка лёгкую кислинку.
- Малевич лишь хотел показать безысходность текущего момента, - Ира тоже осушила свой бокал залпом. Воткнула вилку в симпатично нарезанную лепестками мякоть розоватого манго.
- Тогда же вышла газета с прекрасным подтекстом, - продолжал я гнуть свою линию. - Художник мастерски нарисовал пять чёрных квадратов разного размера и подписал: Какой именно из них принадлежит кисти Малевича?
- Вы придурки все, что ли? - Ирина бахнула кулаком по столу. – Нельзя путать искусство авангардизма с чернухой!
- Тихо, Ир. Не горячись, - я снова разлил напитки. На столе тем временем появилось фирменное блюдо с гребешком "От Димы". - Вот эти слова с окончанием "-изма" – главный тормоз прогресса. Дюшан, Мондриан, Кандинский, Маяковский, Малевич, Хлебников и прочие, прочие, прочие. Дырки это от бублика. Против чего протест? Искусство не ограничивается лишь двадцатым или девятнадцатым веками. Понятие это вне времени. Мне глубоко безразличны "мастера", творчество которых породили: гипноз, алкоголь, голод и наркотики. Их глубины подсознания - чистейший блеф! Попытка скрыть свою полнейшую беспомощность и бездарность перед настоящим искусством ...
- Прекрати! - кричала Ирка. - Они лишь попытались найти сочетание реальных и нереальных предметов.
- И в литературе появилось долгожданное "автоматическое письмо", а в кинематографе ...
- Да пошёл ты! - она показательно отвернулась, закинув ноги на диван и облокотившись на оконную раму. Сделала глоток из бокала, закусила икрой.
- Позвони дочке, - попросил я. - Скажи, что любишь. Скажи, что скоро увидишь папу и перезвонишь дедушке.
Первый раз в жизни я увидел плачущую женщину, которая не пытается вытереть бегущие по щекам слёзы, чёрные от туши. Она склонилась над тарелкой. Остатки риса быстро темнели, словно из глаз у неё капал соевый соус. Так много у этой женщины было слёз.
- Даже не думай - звони! - орал я, приподнявшись с дивана. Она взяла бумажную салфетку и согласно качнула головой.
- Давай успокаивайся и набирай дочку, а я пойду, покурю, - выдохнул я. Вышел в тамбур. Закурил. Голова была на удивление пустой и лёгкой. Я никуда не спешил. Мне было совершенно наплевать и на моё торопившееся завтра, и на её растянувшееся вчера.
Минут через десять послышался звук открывающейся в тамбур двери. Оглянуться и толком рассмотреть вошедшего я не успел. Меня резко притянули за шею и приставили к виску пистолет.
- Не шевелись, сука. Пристрелю!
Конечно, мне хотелось бы сейчас эффектно продолжить эту историю. Например, написать что-то вроде: "Я быстро сориентировался и мгновенно оценил обстановку. Выбил резким ударом по кисти нападавшего оружие. Поднырнув, ловко ушёл от захвата и провёл молниеносный бросок. Оказавшись сверху, произвёл болевой на руку. Что-то неприятно хрустнуло ..."
Будем откровенны. Хотя бы иногда. Хотя бы пред собой. Чуть не наложив от страха в штаны, я лишь смог испуганным, сдавленным голосом прошипеть:
- Пожалуйста, убери пистолет.
- Только рыпнись, сука. Замочу!
- Что ты хочешь? - пытался вспомнить я наиболее яркие моменты жизни.
- Если жена твоя, думаешь, всё можно, козёл?!
- Какая ещё жена, - хрипел я.
- Ирина нам всё рассказала! Ну и сволочь же ты, мужик.
***
- Парень, убери пушку, - я постепенно приходил в себя . – Тут полицейские часто ходят. Захват шеи немного ослаб. Он отвёл дуло от виска. Похоже, последняя фраза произвела на него, должное впечатление.
- Я взял у неё номер. И если ты, козёл, будешь продолжать издеваться над бедной женщиной, я тебя из-под земли достану. Ты понял? - как-то теперь не слишком грозно произнёс он.
Я медленно отвёл от себя руку с оружием. Освободился от захвата. Повернулся к нему лицом.
- Газовый? - спросил я, потирая ладонью отёкшую шею.
- Да. Заложишь меня? - Долговязый парень из ресторана заметно нервничал. - Только вякни кому-нибудь.
- И в мыслях не было, - переводил дух я. Увидев, кто предо мной оказался, перешёл в наступление. - Ты, коли такой крутой, запомни одну важную вещь, сынок. Если уж показал нож - режь, а засветил пушку - стреляй! Иначе тебя самого или, на хрен, пристрелят, или порежут, на хрен. Понял, о чём толкую?
- Угу, - согласно мотнул головой несостоявшийся борец за права фонтанирующих нелепыми фантазиями женщин. Он поставил оружие на предохранитель. Приподнял висящий балахоном серый свитер грубой вязки, воткнул за пояс своих потёртых грязных джинсов пушку.
Я достал из кармана сигареты. В пальцах предательская дрожь.
- Можно и мне?
- Держи, - я быстро протянул ему пачку вместе с зажигалкой. Словно избавился от чего-то мерзкого, неприятного.
- Что наплела эта сумасшедшая?
Он закурил. Стараясь не встретиться со мною взглядом, скороговоркой забормотал себе под нос, будто общался с коричневой стеной тамбура:
- Как можно было ей не поверить, мужик? Ты кричал, она ревела, мы с татарином всё видели. Только ты ушёл, она к нам зарёванная подсела, давай белугой выть, как ты дома руки распускаешь, хочешь вашу дочку к себе забрать. Разлучить, значит. Лишить её материнских прав.
- Кого? - перебил я.
- Ирку.
- Понятно, - я тоже, наконец, смог нормально закурить. - Это не моя жена. Я два часа назад о ней и слыхом не слыхивал.
- Пистолет-то газовый, - оправдывался парень. - Извини, чёрт попутал, - пытался улыбаться он, - совпало всё.
- С такого расстояния человека и из рогатки завалить можно, - обиженно рассуждал я. – Нашли, кому верить! Ну-ка, пойдём обратно.
Ирка пересела за их угловой столик и как ни в чём не бывало потягивала из бокала шампанское. Напротив сидел тёмноволосый парень. Он красочно жестикулировал руками, рассказывая ей, видимо, что-то весёлое. Такое чересчур смешное он обыгрывал, что Ирка натурально ржала в голос на весь вагон-ресторан. Так заливалась смехом, что офицерский столик притих в полном составе.
Я, ещё на входе из тамбура готовый разорвать эту наглую врунью на части, сейчас, с каждым новым шагом почему-то терял уверенность. Гнев на ходу переходил в полную апатию к происходящему и хорошо знакомому мне желанию добавить. Если буквально - выпить ещё.
Существует такая невидимая грань или черта, переступив которую, ты можешь отчётливо себе сказать: "Да лети оно всё пегасом!" Чётко срабатывает инстинкт отречения от происходящего вокруг, и ты становишься лёгким облаком. Поднимаешься над любой ситуацией, воспринимаешь действия окружающих не более, чем шутку. Сказку, в которой тебе не хочется участвовать, и ты просто прикинулся шумящим пред грозой лесом. Спокойным на вид предрассветным озером, где в плотных зарослях камыша сгинула не одна охотничья собака, наивно погнавшись за сбитой дуплетом уткой.
Проходя мимо своего стола, я лёгким движением прихватил с собой початую
бутылку коньяка.
- Вот и Игорёк с Максимкой, - тянула нам навстречу открытые ладони Ирка.
- Это твой муж? - грубо спросил её долговязый.
- Где? - весело глянула она по сторонам и прикинулась намного пьянее, чем была на самом деле. - Я же пошутить хотела, мальчики.
- Ты зачем нам тут театр устроила, дура? Я чуть ...
- Сергей, - уверенно протянул мне руку коренастый тёмноволосый парень, чертами лица и правда похожий на татарина.
- Макс, - протискивался к другу Длинный, опасаясь задеть локтем закуски.
- Игорь, - я вяло обменялся рукопожатиями. Сурово посмотрел на "жену", уселся рядом. Она тут же прижалась щекой к плечу и тихо сказала: "Прости". Я вылил из чьего-то стакана остатки минеральной воды ей в шампанское. Налил себе на приличный глоток коньяка. Молча выпил. Ирка, засуетившись, сунула мне в рот оливку и кружочек огурца. Опять прилегла на плечо и повторила: "Прости, пожалуйста. Я не хотела так".
- Бог простит, - чувствуя, как тело быстро теряет свой вес и становится
воздушным, ответил я.
- Серёга, с нас бутылка и закусь, - Макс по-прежнему избегал встречаться
со мной взглядом. - Мы перед человеком виноваты круто.
Подошла официантка с хмурым лицом и сияющим, что столичная витрина,
подносом.
- Уже сюда перескочили молодые люди, - Ирка нашла под столом мою ладошку
и крепко сжала. - А за тот столик кто расплачиваться будет?
- Давайте счёт, - откинул я Иркину руку и полез в задний карман брюк за
кошельком.
- Брат, заплати за прожитое, а за будущее мы заплатим, - наверное,
произнёс старую татарскую мудрость Серёга. Я такую не слышал.
- Барак Абама тебе брат. Возьмите. Сдачи не надо, - расплатился я, как обычно, за свои предсказуемые вспышки щедрости.
- Оксаночка, - задумчиво теребил редкую бородку татарин, - повторите шампанское и коньячок для наших друзей. И пускай Димка сделает шашлычок
из баранины.
- Дима сделает всё в лучшем виде. Салатики будем заказывать?
- Давай свежую нарезочку.
- Я всё поняла, - пятилась раком официантка, даже не взглянув в нашу с Ириной сторону.
"Щипачи!" - первое, что пришло мне в голову. Я пробовал поймать в сачок
свои путаные мысли. Оказалось: "Да катись оно всё колбасой. Надоело!"
Я неверной рукой разлил по различным сосудам коньяк. Решил произнести тост. Макс поднял чайную кружку. - Ребятки, - предупреждал я. - Аккуратней с профессией. Выбор – дело тонкое. Сомнительное. Сердце слушайте и душу, - ни с кем не чокаясь, выпил. Татарин задумчиво почесал затылок. Мудро произнёс:
- У всякой пташки свои рубашки. Ты наш гость и Ира гость. Ничего не бойтесь. Мы гостей не обижаем. Ешьте, пейте.
Я на всякий случай убрал портмоне со стола обратно в задний карман брюк. Поинтересовался у соседки, в каком вагоне мы едем. Постарался запомнить место.
Задевая столы, в сторону выхода неуверенно шагали четверо офицеров. Один задержался у нашего столика. Громко икнув и приложив ладонь к пустой голове, сказал:
- Армия всегда приютит всех обездоленных и сирых. Приезжайте к нам в Улан - Удэ, - майор игриво подмигнул правым глазом Ирке. - И баб тоже уже призывают.
- Дядя, ходи ногами, куда шёл, - негромко произнёс, Макс.
Двое офицеров без лишних эмоций взяли товарища под руки. Повели к месту дислокации. Третий сухо извинился. Кажется, капитан.
Интересная штука - жизнь. Людей, которых ты ещё несколько минут назад был готов утопить, сжечь заживо, повесить или - пожалуй это ближе всего - сбросить под колёса несущегося в ночи поезда, ты теперь понимаешь, обнимаешь и слышишь. Серёга не в счёт.
Незадолго до того, как принесли шашлык, разгорелся между нами нешуточный спор, как правильно готовить плов. Ирка, выпучив глаза, доказывала, мол, главная фишка в том, что нужно предварительно замочить рис. Я кричал о том, что без хлопкового масла, хорошего казана и барбариса у вас хрен чего дельного получится. А Серёга, переорав нас обоих, доказывал. что дело исключительно в баранине. Где она, баранина, нагуливает бока. Какую траву ест, сколько двигается и когда именно её зарежут. Макс, слава Богу, молчал.
Потом Ира сказала, что не может больше пить шампанское и перешла на коньяк. Я, устроившись поудобней на всё-таки прилетевшим за мной облаке, жаловался Серёге на начальство с их длительными командировками. Он внимательно слушал. Мы, кажется, с ним выпили, и он пообещал разобраться с возникшей неприятной ситуацией. Записал на салфетке фамилию генерального, название моей организации. Решил подключить к этому делу какого-то Валеру из министерства лёгкой промышленности края. Я долго с благодарностью тряс ему руку. Хорошо хоть, не поцеловал. Пообещал, в свою очередь, что в долгу не останусь. Мы выпили снова. На этот раз все вместе под принесённый дивно пахнущий шашлык.
Ира попросила тишины и самозабвенно прочитала по памяти стихотворение Цветаевой. То ли "Плохое оправданье", то ли просто "Оправданье":
Как влюбленность старо, как любовь забываемо-ново:
Утро в карточный домик, смеясь, превращает наш храм.
О мучительный стыд за вечернее лишнее слово!
О тоска по утрам!
Утонула в заре голубая, как месяц, трирема,
О прощании с нею пусть лучше не пишет перо!
Утро в жалкий пустырь превращает наш сад из Эдема ...
Как влюбленность - старо!
Только ночью душе посылаются знаки оттуда,
Оттого все ночное, как книгу, от всех береги!
Никому не шепни, просыпаясь, про нежное чудо:
Свет и чудо - враги!
Твой восторженный бред, светом розовыл люстр золоченный,
Будет утром смешон. Пусть его не услышит рассвет!
Будет утром - мудрец, будет утром - холодный ученый
Тот, кто ночью - поэт.
Как могла я, лишь ночью живя и дыша, как могла я
Лучший вечер отдать на терзанье январскому дню?
Только утро виню я, прошедшему вздох посылая,
Только утро виню!
После шквала аплодисментов я тактично заметил, что настоящие поэты у нас в России долго жить не привыкли. Им желательно к двадцати пяти годам куда-нибудь эмигрировать. На что Ирка обиженно проворчала:
- Ну я-то ещё, как видишь, жива.
Она попросила у Оксаны листок и ручку. Та принесла. Демонстративно уставившись в окно и прикрыв рукою лист, Ира стала ловить вдохновение. Мы, решив её не беспокоить, потихоньку выпили, не чокаясь.
Плотно откушав, мы зачем-то набросились с критикой на проводимую правительством Соединённых Штатов Америки дебильную мировую политику. Быстро придя к обоюдному согласию, что скоро им наступит полный мандец. Решили, что дамоклов меч должны опустить на их охреневшую от безнаказанности голову страны, исповедующие ислам, а контрольный выстрел произвести Северная Корея.
Пожав друг другу руки, мы подняли тост за Россию.
Ирка, аккуратно свернув исписанный листок и сунув его мне во внутренний карман пиджака, охотно к нам присоединилась.
- Потом почитаешь, ковбой, - сказала она и чмокнула меня в щёку.
Тот момент, когда всё было съедено и выпито, я помню нечётко. Урывками. Обратный путь - тем более.
Мы поём какие-то песни. Танцуем в тамбуре с Иркой медленные танцы. Пьём из горлышка шампанское. Переходя из вагона в вагон, где-то теряем Серёгу с Максом. Постоянно заваливаясь на боковые места, вызываем вполне понятную ответную реакцию давно спящих пассажиров: грубые пинки, пожелания счастливых дней, ночей и лет ... Ежеминутно интересуюсь, который это вагон. Мне, конечно же, "культурно" отовсюду подсказывают ... Стараюсь держать Ирку в поле зрения. За ускользающую талию. Она почему-то смеётся в ответ ... Спотыкается, ловит мою руку. В очередном холодном тамбуре мы пытаемся покурить, поцеловаться, изобразить смущение ...
Она сжигает несколько старых чёрно-белых фотографий, на которых одна и та же красивая женщина, очень похожая на Ирку, благородно сидит на стуле с высокой спинкой, закинув ногу на ногу, на ней платье с откровенным декольте; она же обнажённой лежит на кровати, прикрыв ладонями лицо; злится, что её застали врасплох в домашнем халате на кухне с маленькой туркой в руке; радуется, выходя замуж за человека в морской форме с серьёзным лицом; тревожно смотрит в объектив, прижимая к груди завёрнутого в одеяльце ребёночка.
- Он не найдёт фотографии и успокоится, - шепчет взволнованная Ирка. – Забудет её, наконец, - зло добавляет она, глядя, как синеватые языки пламени доедают последнюю фотографию. И мы плывём дальше, напоминая два скрипучих, побитых временем баркаса, попавших в "лёгкий" девятибальный шторм в этом не всегда приветливом океане жизни.
***
"Какая-то чокнутая кукушка, - подумал я. - Прокуковала пятьдесят четыре раза. Получается, что жить мне осталось девять лет. Чёртова птица! - расстроился я. - Или не так надо считать? Точно! Надо вот эти пятьдесят четыре прибавлять к моим. - Вышло девяносто девять, и я засомневался. С такой-то дрянной экологией. Птаха запела снова. Я насчитал на этот раз - двадцать три. Прибавил к своим сорока пяти. Теперь выходило сносно, конечно, но маловато".
Проводница настойчиво трясла мою руку.
- Прибываем через сорок минут, - трагичным высоким голосом причитала она, словно батюшка в церкви на отпевании. - Поднимаемся. Просыпаемся. Готовим к сдаче бельё.
Было такое ощущение, будто спал я не более десяти минут. Голова моя гудела, как встревоженный улей, во рту пересохло, невыносимо хотелось пить. На месте студентки теперь сидел скрученный рулетом матрас. Я слез с верхней полки, уселся рядом. За окошком в такую рань было ещё темно, поезд шёл медленно, проезжали низкорослый, слишком растянутый пригород.
Я взял полотенце, сигареты, зубную пасту со щёткой, поплёлся в туалет. Вернувшись, затеял возню с бельём, заварил сладкий чай, затем тепло оделся и достал свою большую спортивную сумку. Кто-то из соседей громко сокрушался о минус двадцати пяти с ветром. Всё это время, пока я плохо соображающей сомнамбулой перемещался по вагону, Ирка безмятежно дрыхла, с головой укрывшись колючим клетчатым одеялом. Со вчерашнего вечера её комплект так и лежал нераспечатанным на столе, поэтому сдавать постельное бельё необходимости не было. К ней подошла проводница. Начала грубо трясти за ногу.
- Вставай! Подъезжаем! Вставай!
Не дожидаясь, пока мой вчерашний "Голливуд" подаст признаки жизни, я перевесил сумку через плечо, взял кружку с чаем, вышел в тамбур. Замелькали огоньки многоэтажек, пути, словно ветки громадного дерева, разбегались теперь по сторонам, поезд заметно сбавлял ход, приближаясь к красиво подсвеченному зданию вокзала. Я полез во внутренний карман пиджака, решив проверить, на месте ли паспорт. Достал вместе с ним сложенный в несколько раз листок. Развернул.
"Как сладко пахнут поезда...
Их аромат я помню с детства,
Стучат колёса текстом песни
Про жизнь, что сложена в года.
Далёкий запад и восток,
И, как челнок, я где-то между,
Заблудший странник в тьме кромешной,
Растерян, зол и одинок.
Надеждой призрачной маня,
Ведёт меня дорога к дому,
Где всё так близко, так знакомо –
Но ждут ли там ещё меня?
P;S Это тебе на память, ковбой. Таким я тебя увидела".
Я смял и бросил ненужный листок в пепельницу. Проводница протискивалась к входной двери вагона, чтобы выпустить на волю живой ручей стоящих в проходе пассажиров.
Попутчик не соврал. Крепкий мороз сразу сбил дыхание, пронизывающий насквозь ветер заставил набросить поверх шапки капюшон. Я направился по платформе к подземному переходу, вышел на привокзальную площадь, глянул на фасадные вокзальные часы – 7:18. Дикие порывы ветра здесь, на открытом пространстве, заставляли брести к автобусной остановке не прямо, а как-то боком, выставив вперёд правое плечо и низко пригнув голову.
Меня резко дёрнули за сумку. Взъерошенная помятая Ирка, стоя в коротких осенних сапогах, плаще, без перчаток и шапки, смотрелась, мягко говоря, неважно, и, глядя на неё, я съёжился, невольно передёрнув плечами.
- Купи мне пива и посади на такси.
Засунув руки в рукава плаща, она смешно крутилась на одном месте, как флюгер, пытаясь поймать спиной направление злобно дующего со всех сторон ветра.
- Я тебе не Билл Гейтс, - крикнул я куда-то в поднятый воротник её плаща.
- Вот так просто возьмёшь и бросишь меня, да?
Господи, почему всегда именно со мной происходят подобные вещи? Почему они не хотят случаться с тысячами точно таких же, как и я, обычных мужиков? Именно ко мне, как мухи на клейкую ленту, липнут все "интересные" истории. Пачками. Стаями!
Голова гудела набатным колоколом, я был страшно зол – на Ирку, на себя, на весь белый свет. Стараясь не показать раздражения, буркнул:
- И на автобусе прекрасно доберёшься.
- А пиво? Мне надо выпить для храбрости... - Её колотило и с похмелья, и от холода. А моё чувство жалости испарилось, как эта странная пьяная ночь.
- Ира, - я начинал терять терпение. - У меня своих проблем по горло.
- Ну и катись к своей любимой жёнушке.
- Я-то докачусь, нет проблем! В отличие от тебя, я почти дома. Мой тебе совет - возвращайся. Никому ты тут сегодня не нужна и никому ничего не докажешь. Только себе хуже сделаешь. Садись на поезд и езжай обратно, туда, где тебя точно любят и ждут.
Я уже не слушал, что там летело в спину. И спасибо ветру! - самое гадкое он мгновенно рассеивал по сторонам, заставляя оборачиваться лишь редких прохожих.
Медленно, но уверенно я шёл к своей остановке.