Жизнь везде, смерть-через два дома

Оксана Ёркина
               
               
                … Деревня как  искусство:
                она и мастерская, и
                малая родина  и кормилица.
                Подсказка от древних: «Vita
                brevis est, ars longa».(жизнь
                коротка, искусство вечно)…
                Из случайного разговора

          По деревне Милость косая прошлась. Тихо. И люди затаились. Умер Мартынчик. Развозил газ, закалывал козлов. Пил сильно. Потом жена померла. Все помнят его шок. Но взялся за себя, хозяйство развёл. Хлева, куры, собака в будке.
        Сын его построил  первый в Милости коттедж. Черепица, два этажа. Три входа. Богато.
        Мартынчик умер. Вот зачем я два месяца ходила по деревне. Что бы увидеть, как тут все боятся смерти! Только её. А она пришла. Ночью. В полнолуние.
          Видели, точно, как под ручки выводили низенького, не в себе, старичка. Посадили на лавку у дома. Как растение. Вчера в очереди в автолавку внук (правнук?), гладкий такой мальчик, говорил женщине, что ещё дышит и узнаёт. Это о нём.
       
  Я думаю, эту историю мне принёс ветер. Нашептал и полетел дальше. Чужаку в деревне, мол, хватит! А я не смогла расслышать отдельных слов. Простите меня люди добрые. Не успела.
Как будто краски закончились, а магазин закрыт, не купишь ещё.
И получилось, что увидела не полностью, а только отражение, как в кривом зеркале. И уже ничего не исправишь!

    Весь день сзади у меня жужжит внук. Мы с ним параллельны. Он учит языки. Сейчас чтобы жить в этом мире, надо учить языки. Все ведь учили понемногу. По тридцать-сорок лет! Так что и у меня проскакивает. Для тебя, мой читатель, полезно. В языках ведь так много общего, что мы должны понять и поймём других людей!...
         
      Понять Милость можно через истории её жителей. Вот совпало: название деревни «любовь» (по – польски) и просто милость! Наверное, отмечена и дарована милость божия просто жить? Но как? Одна женщина сказала, что милость это божественное слово. Оно выше всего. Так вот, Милость - место, что охраняется Богом.
 А кому надо, услышит эти непростые истории. Складываются они как секрет из стеклышек в детстве. У каждого деревенского такие вот фразочки глубиной в омут.
    
      Затихла Слава. Она одна говорит на местном «чыста».
- На руках умер маленький братик, а я и радовалась – одним едоком меньше. Тихо, от горя не зная как быть, плакать, что ли, говорит, справившись с собой, чисто по-русски.
То, как она ходит, улыбается, как смущена своей удачной семейной жизнью - два мужа в прошлом, твёрдых духом, и дочери, уверенные в себе, добрые, и устроившие жизнь, сын, удачливый в коммерции, её история тянет на роман. Увлечённо, не по годам, говорит как искали в костёльных книгах уже давние события – даты рождения, конфирмации своих. А в глазах вопрос: Зачем?
-Зачем, - говорю я.
-Why? - повторяет внук.
И она,Слава, архивариус деревни, не понимает почему память так мучительна и конечна! Как это незнание красит её! Как эта глубина сделала бы её подружкой Достоевского!
      Все хотят быть. И Слава хочет. А уходить - это плохо, не хотят! В полнолуние и вовсе тревожно. Хлопоты с пахаваннем. Это не устаревшее слово. Просто часто его не говорят. Туда - сюда ездят машины. Смерть – это когда всё сразу: и радость, что всё закончилось. И получение наследства. И все обо всех узнаёшь. О покойном, о детях, об истинных размерах жизненного пространства. И оценку люди ставят.

      А время - уборка картошки. Теплынь райская. А старенький Мартынчик глаза закрыл. И душа-то ещё в старом доме! И всё о себе слышит. Тихо надо. Так славяне считали. Даже для последнего стола еду готовят у соседа. В деревне – ночь другая. Всё время мелькает свет от фар, необычное движение. Видимо, все, кто его помнил, шли к нему, ехали, уже заснувшему навсегда.
И интересно, умер отец самого богатого в деревне. Тот, кто вывел в люди самого богатого. Не мне интересно, а всем окружающим. Это уже относится к анатомии богатства. Да, вспомните, есть же анатомия Земли - каждый материк и страна соответствует какому - нибудь органу тела человека. К Индии, например, относится печень.

     А здесь, в деревне похоже, что мы – щитовидка. Через нас всё пропускается. Отделение плохого от хорошего, так сказать!
Сейчас, в деревне, как и всюду, выставлено напоказ богатство. Продаются и покупаются дома с землей, на которой стоят. А это новый путь в неведомое! Для славян ведь земля священна. Всё равно, что Бога продавать!
Научимся! Всё по отдельности уже продают. Травы, камни, воду! Надо бы почувствовать, что кусок земли это кусок планеты, а не как кусок огорода.

     -Земля, - наверное, я произнесла вслух.
     -Earth. –вторит внук. «Ис», тоненький писк, а сколько значит.
     Так вот ночь была необычная. Раньше у меня в доме в полночь формировались и пребывали страхи. А сегодняшней ночью их не было - вся нечисть отправилась в услужение к смерти. И это было так явно, что стало моим опытом. Я убедилась, что тонкий мир, он рядом. Он есть. Мир праху вашему, уважаемый Николай. Вы унесли с собой старый мир, и начали строить новый. Новый дом, новую жизнь для деревни.
     - House, - жужжит внук.

     А меня распирает. Ведь имя ушедшего – Николай. По имянослову, самый почитаемый у предков. Он и для купца, торговца и для путешествующего по жизни. Какой-то собиратель судеб. Так вот, он был - Николай.
А дома в деревне с людьми. Они вместе!
Напротив - дом. Там - Ирина. Слышу её голос из огорода. Контральто. Была бы украшением любого хора в столицах мира. В городе работает лифтёром! От отца достались ей ульи. Должна продолжить.
- Коля! – зовёт мужа. – Не подходи! Ну, просто ария Эсмеральды. Итальянки. Совершенно распевно, как только может. Она завораживает. Запрещает ему приближаться к пчёлам. Хорошо помнит, как однажды его и его друга раздуло от укуса, потом врач удивился, что оба выжили, укусы могли вызвать остановку дыхания!

     Почему они? Средние, неслышные, покорно красящие то дом, то забор, то с триммером. Ловко справляются с травой, прущей июльской зеленой массой. То за рулем БМВ-ешки.
     Но вот дирижировать работой, делать жест как призыв всё это – режиссура. Здесь штучная женская работа. Всё ещё продолжение послевоенной вдовьей мерки. Мужика судьба бережёт для больших дел. Ну, взятие Берлина, например, или восточной какой столицы!
     Итак, режиссура работы. И это дано Гале. Очень яркая. Красивое лицо. Крупный бюст. Роста высокого. И всегда миловидно улыбается. Даже когда отказывает, или говорит об убийстве.

     - Четырёх уток засекла!- история от неё. Ну, и слава богу, хозяйства поубавилось. Отдыхать не умеет. Отдых - только отоспаться!
Я думаю, что её главный отдых – любование: внуком - рыжиком, внучкой - лапочкой, Ундиной, дебелой свиньёй, что в хлеву, петухом, что тянет свою партию в петушиной симфонии.

    Хочется ещё их спросить, но излишнее любопытство не понимают в деревне. Могут простить всё, хотя не всё понять. А вот отсутствие труда на земле не простит никто. Это непонятно и подозрительно. Тебя пожалеют и полечат. Кто молоком, кто яйцами, кто свёклой. Такая вот психотерапия. Они видят, что у тебя нарушена связь с землей. Вот этого никто не поймёт. Труд на земле мерило отношения к тебе. А дальше красота. Кто во что горазд. Грань, где исчезает эстетика. Надежда только на природу: растёт так, и это красиво!

    А Галя гордится домом в два этажа. А если бы видели её мужа! Мужика, тающего от любви. Он работает. При его-то данных! Седовласый, подтянутый, всегда вежливый, предупредительный. Всегда в красных рубахах с открытым воротом. С удивительными, глубокими глазами. Он всё время прячет глаза под бровями. Голос звучит редко, неспешно, как бы реплики. Видимо, в их паре она - режиссёр, он - актёр. Они никого не пускают в свой театр. Даже сын, тихий и незаметный, ибо вырос, за кулисами, без роли.
    Вот ещё дом. Агата, для близких Ася, самая хитрая в деревне. Это ж надо - отпраздновать сто лет, а на самом деле с хитрецой говорить о своей молодости - только девяносто три. Хорошая актриса.
Мы вообще в двадцатом веке жили странно: то год приписывали, то имя,а значит и судьбу! Если римскими цифрами то цифра «двадцатый век» - два креста. За век успели перечеркнуть наши жизни дважды.
    К слову,мой отец был и Лёня, и Алексей. У матери было два дня рождения: в декабре и в марте. И годы рождения. Один реальный, другой - отсчёт для пенсии. Тысяча девятьсот двадцать четвёртый и тысяча девятьсот двадцать шестой. Бога не было, вместо него страх. А кто проверит? В деревню Милость бога пригласили. Срубили два креста и освятили. Клирики вертятся. Orthodox or catholic? Чья возьмёт? Прямо тори и виги. Но это всё в ряду других событий. Пробурили колонки, покосили и почистили откосы, установили кресты. Деревню мучает память - тут стоял дом N.Он был красивым и талантливым. Остался только сад с сараем. Вот здесь жил нейрохирург, всё позарастало, но дом срублен с любовью к этим местам. Он зелёный, в цвет округи, этой маленькой Швейцарии.
   А вот ещё Женя – пил раньше очень. Но если кому-то надо деньги, чтобы была роскошь и красиво, то Женя это же делает просто. Его стенки, заборы, кучки камней, колья калитки, даже старый разобранный сарай, торчащие повсюду мальвы и георгины, подружки любой хаты, выдают художника и ничего не стоят. Он сдал экзамен по композиции, он живет здесь! Он выставляет свой двор, не считая это выставкой.
Траву он тоже любит и косить жалеет. Пусть растёт себе.

   Я не задумываюсь, почему эти люди, все, подчеркиваю, идут не своими дорогами. Режиссеры, певцы, художники. И сколько таланта они вкладывают в землю, неравнозначно своим «могу», «не могу». Кто же делает их работу, потому что повсюду «запустение и мерзость», кроме того, что испоганить невозможно, самой линии земли.
Они вряд ли сами знают об этом. Спросить их умерших сродников нельзя. А что можно? Ослабить этот затянутый для самоубийства узел. Только, здесь, на природе и забыться. Смысл жизни их - в красивом забвении, настолько мощном, что не устоять.
               
                End.