Борис Голлер - Искусство само по себе загадка...

Борис Бобылев
Книга Бориса Александровича Голлера "Девятая глава" (Санкт-Петербург, 2012) - выдающееся, событие в современной отечественной культуре. Б.А. Голлер является создателем уникального жанра – «лиро-драматического документального романа». Весь текст книги производит впечатление целого, объединенного лейтмотивными мысле-образами. Опираясь на факты, обращаясь к литературоведческой (и шире – искусствоведческой) теории, Голлер вместе с тем не оказывается в плену у них, свободно переходит от творчества к жизни и обратно, чего не может позволить себе  современная филология, в которой сегодня доминируют позитивистские рационалистические установки. При этом уровень филологической культуры писателя очень высок. Он переплавляет тугоплавкий материал научных конструкций, создавая ажурные художественные построения.

Вершиной книги, конечно, является «Контрапункт» или Роман романа» (Из "опыта драматических изучений "Евгения Онегина"). Здесь в полной мере демонстрируется легкость читательской критической прозы Голлера, обладающей своим сюжетом и композицией, в основе которых – «тайная перекличка и сговор слов». Здесь же – ключ к названию всей книги ( писатель обращается к загадке девятой главы "Евгения Онегина").: «Искусство само по себе загадка, с этим надо смириться. Это – музыка. Ощущаешь ее одновременно текущей свыше – и в тебе самом, неизвестно откуда…» (с.331). Фраза же: «Для того, чтобы стать Онегиным, надо убить в себе Ленского» является ключевой для понимания многих сюжетно-смысловых линий книги Голлера, вплоть до эссе о театре: Онегин – это воплощенная «болезнь человеческого белка». Здесь возникает множество литературных ассоциаций: люди лишаются самих себя под влиянием «соблазнов» - Пер Гюнт, которому грозит переплавка в ложке, Чичиков, к которому обращается Муратов: «Вы были созданы великим человеком, но Вы запропастили, погубили себя» и пр. Несмотря на тяжелый, грустный характер самих фактов и обстоятельств, освещаемых в книге, от нее не остается безотрадного впечатления – во многом, благодаря внутренней гармонии и музыке, присутствующей в повествовании, благодаря возникающему между строк обаятельному образу автора, ненавязчивого и мудрого собеседника, никого не осуждающего и понимающего больную человеческую природу как никто. Это переносится и на персонажей книги. «Заранее прощающий за слабость и понимающий взгляд на женщину»(у Пушкина) - сии слова можно расценить как кредо самого автора.

Очень много нового сказано о Грибоедове. В контексте ницшеанской темы, не раз всплывающей на страницах книги, слова Ермолова из письма Грибоедова звучат особенно выразительно : «мы будем вешать и прощать и плевать на историю.». Ермолов – это ярчайший образец «белокурой бестии», стоящей по ту сторону добра и зла (его «Записки» в полной мере показывают это). Он даже внешне более соответствует этой формуле, чем Наполеон, Гитлер, Сталин и др. При этом Ермолов относился к «поколению, которому не страшно было умирать» (об этом хорошо пишет Гордин в своем документальном романе "Генерал Ермолов. Солдат и его империя", называющий генерала «поклонником Оссиана). Он был кумиром декабристов (которые также восхищались Наполеоном). И здесь мерцает неосуществившаяся возможность: Ермолов мог стать, но не стал русским Наполеоном. Что касается декабристов, то здесь можно опять процитировать Голлера: «из гонимых порой вырастают гонители».

 Об этом свидетельствует опыт 17-го года, когда Николай-II не захотел по примеру прадеда применить силу против бунтующего Петрограда. Отдавая должное художественному мастерству Голлера в его повести «Петербургские флейты» (также помещенной в "Девятой книге") мелодичности и ритму этой прозы, изысканной игре символами, я не могу вполне принять, на мой взгляд, не вполне объективное изображение «сторон конфликта»: Николая I и декабристов. Безумно жалко, конечно, этих молодых людей, которые, подстрекаемые предавшими их «кукловодами», вышли на Сенатскую площадь. Жертвами пали лучшие. Но, скажите мне, кто первым открыл стрельбу? Может быть, Милорадович сам себя застрелил? Или приводимый Голлером факт о численном преобладании правительственных войск. Мне представляется, что здесь немалую роль сыграла твердая позиция Николая. А шатавшихся было очень много (тот же Финляндский полк, о котором пишет Голлер): прояви царь слабость и нерешительность - и 1917-й мог случиться в 1825-м. Николай изображен с явной с неприязнью, автор усматривает главный мотив его поведения в том, что он был напуган. Но Николай Павлович не был трусливым человеком, об этом, косвенно, свидетельствует описанный в "Петербургских флейтах" эпизод с конногвардейцами Панова, едва не взявших в плен царя.

Император в смертельно опасной ситуации ведет себя с достоинством - как повелитель. Я выскажу мысль, которая может показаться кощунственной всем почитателям мучеников-декабристов: Николай сам оказался «невольником чести». Поступить по-другому значило утратить для него лицо, изменить долгу. Нельзя не вспомнить о том, что даже маркиз де Кюстин, самый большой недоброжелатель России, считал Николая Первого образцом рыцаря. В декабре 1825 года он действовал согласно рыцарской морали.

Впрочем, все эти размышления находятся во внехудожественной плоскости. Заключая, можно сказать, что замечательному писателю, филологу, критику в его вершинной книге «Девятая глава» удалось главное – раскрыть торжество художественного начала в биографии Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, которые благодаря Борису Голлеру предстают перед нами не только авторами литературных произведений, но и участниками высочайшего из всех видов творчества - творчества жизни.