Предыдущая глава http://www.proza.ru/2015/06/26/1043
Глава Одиннадцатая.
Проснулась Ольга лишь под конец дня.
Она чувствовала себя окончательно разбитой, а потому, прихватив возвращенное накануне оружие, вышла на улицу. У нее не было никаких планов, никаких конкретных желаний – только стремление отойти подальше от ненавистного места. Суета возле метро и крикливые команды бойцов Ворчуна остались позади, и женщина беспрепятственно удалилась вглубь городских кварталов, где царили спокойствие и относительная тишина. Ленивые патрули и посты реорганизованной армии не пытались задержать, перешептываясь за спиной и бросая испытывающие взгляды, да большой черный пес семенил какое-то время следом, останавливаясь всякий раз, когда она замедляла шаги.
– Извини, дружок,– Ольга машинально хлопнула себя по карманам.– У меня для тебя ничего нет.
Пес наклонил голову, внимательно на нее посмотрел и развернулся в обратную сторону.
Женщина чувствовала себя настолько одинокой, что неприятный ком собрался в груди, затруднив дыхание. Хотелось бежать без оглядки подальше от людей, от мрачного города, туда, где есть только зеленый лес, щебетание птиц и яркая синева неба с пушистыми облаками. Хотелось поселиться на берегу чистой реки, где играет рыба, и сладко пахнут лилии, где можно долго смотреть на прозрачные воды, которые шевелятся хрупкими нитями водорослей, чьи ленты никогда не спутываются, не пытаются развернуться навстречу течению, подчиняясь вечному порядку.
Хотелось порядка.
Ольга сомневалась, были ли открывшиеся видения навеяны памятью прошедшего детства или оставались плодом воображения, как несбыточная мечта, способная манить и увлекать, но была уверена, что это и есть то место, куда она желала попасть сейчас.
Ей удалось мыслями отгородиться от города, который продолжал жить вокруг своей жизнью, и не обращать внимания на его попытки запугать ее, подчинить грубой воле, уходя все дальше в лабиринт улиц. И ничто не могло совратить с этого пути – ничто кроме крика о помощи. Напуганного женского крика.
Ольга опомнилась и, на ходу перезарядив пистолет, бросилась в переулок.
Худощавый подросток в красной замусоленной куртке склонился над поверженной старухой, пытаясь вырвать из ее цепких рук бесформенный сверток. Он сжимал в правой руке угловатый пожарный топорик и делал угрожающие замахи им, громко ругаясь на пожилую женщину. Та визгливо сопротивлялась, выставляя перед собой свободную руку и жалобно всхлипывая.
Ольга крикнула как раз в тот момент, когда нападавший резко ударил топориком по руке, удерживающей предмет их спора, и дворик огласил громкий вопль старухи. Ее рука беспомощно повисла, а подросток резко выпрямился, прижав к себе сверток. Он повернул лицо к приближающейся женщине:
– Отвали, сука!
– Что же ты делаешь, мразь?– не своим голосом закричала Ольга.– Отойди от нее.
– Сказал: отлезь,– злобно оскалился подросток в ответ, не обращая внимания на направленный на него пистолет.
– Поможи, дочурка!– взмолилась раненая, повернув заплаканное лицо навстречу неожиданной заступнице.– Поможи!
– Брось!– скомандовала женщина, приближаясь.
Почувствовав поддержку, старуха приподнялась и ухватилась здоровой рукой за отобранный сверток. Подросток, смотревший в этот момент на направленное на него оружие, отреагировал мгновенно, широким взмахом опустив топор на голову жертвы.
Ольга вскрикнула, когда фонтан брызг после глухого удара вырвался вслед за сбитой шапкой, окрасив все вокруг красными пятнами. Она видела, как один раз вздрогнувшее тело старухи замерло, а придурковатый подросток растерянно оглядывался на нее, освобождая застрявший в голове жертвы топор.
– Что же ты делаешь?– хрипела женщина, наводя ствол пистолета в лицо парня.– Что же ты, гадина, делаешь?
– Отвали, сука,– испуганно закричал тот.– А то и тебя!
Так не должно было случиться.
Она не верила, что необратимое уже произошло, причем в ее присутствии, когда она была рядом, была способна все предотвратить. Взглянув на лицо, лежавшей на земле, Ольга вздрогнула, похолодев кончиками пальцев: расколовшаяся голова обезобразила лицо, сместив две половины таким образом, что открытые в ужасе глаза оказались на разном уровне, превратив посмертную гримасу в кошмарную маску.
– Ты такой сильный, падаль?– сорвавшимся голосом закричала женщина.– Ты такой крутой? Убивать научился? Хочешь жить лучше других? Тебе люди – ничто?!
Она выстрелила ему в лицо. Пуля не попала в подростка, но заставила того бежать. А Ольга, едва различая его фигуру сквозь застилавшие глаза слезы, стреляла вслед, пока толчки производимого ей грохота не слились в монотонный звон, резавший уши. Парень лежал в десяти шагах, высоко подняв одну руку, и кричал.
Женщина вытерла рукавом лицо и подошла к нему вплотную:
– Любишь убивать?– процедила она сквозь зубы.– Значит и жизнь для тебя ничего не стоит, значит и смерти бояться не должен. Будь здоров, подонок, тебе тоже придется умереть.
Она снова подняла пистолет и зажмурилась. Подросток выставил перед собой раскрытую ладонь и отвернул сморщенное в страхе лицо в сторону. Другой рукой он придерживал дрожащий бок, из которого сочилась кровь, незаметно расползавшаяся по красной куртке, и тихо скулил.
Пауза стала затягиваться, и Ольга дважды спустила неподатливый курок.
Послышался шумный вздох, и плачь стал громче.
Женщина открыла глаза, почувствовав, как земля уходит из под ног.
Пули разорвали ладонь подростка, лишив ее пальцев, и сделали две черные дыры в куртке в правой верхней части груди. Он кричал и размахивал покалеченной рукой, а женщина опустилась на землю рядом и словила себя на мысли, что не может закрыть глаза.
Они стыли, пересохшие на ветру, и болели, но окаменевшие веки не смыкались, заставляя смотреть на раскачивающуюся поверхность асфальта. Надо было отбросить теплый, липнущий к пальцам пистолет, а паралич надежно держал в объятьях. Подросток ныл и стенал, и только когда горячая капля крови с его раненой руки попала на лицо Ольги, она встрепенулась и, овладев собой, поднялась.
– Не махай ей,– тихо прошептала она, расстегивая пакет с медикаментами на поясе.
– Тетенька,– плакал парень.– Что же Вы сделали? Болит то как! Мне же теперь помирать... Что же Вы так?
– Заткнись.
– Как же я теперь? Вы ж меня убили…
– А старуху помнишь?– слабым голосом выдавила из себя женщина, неуверенными движениями останавливая ему кровотечение. Все казалось бессмысленным и бесцветным.
– Ой болит... Ой больно... Что ж Вы, сука, меня так подстрелили?– жалобно ныл подросток без остановки.– А потом еще ж и добивали меня... В раненого еще стреляли – убить хотели... За что, тетенька? У меня мамка инвалид... Помираем с голодухи, а эта спекулянтка... А Вы меня подстрелили... И я теперь помру... И мамка моя помрет... Лежит там, не шелохнется... А болит то как! Что ж Вы меня убили?.. Что я Вам?..
Ощущения были невыносимыми.
Ольга уже израсходовала последнюю липучку, и обработать рану в ноге было нечем. Она пережала голень жгутом и, протянув раненому несколько капсул с обезболивающим, выпрямилась. От резкого движения голова закружилась, и женщина пошатнулась.
– Из-за этой старой жабы меня порешили... Я тут сдохну, а что с мамкой станет?.. Что же ты, гадина, в меня стреляла? За что же Вы меня поранили… Болит ведь...
Ольга развернулась и на дрожащих ногах устремилась прочь, сжимая до боли кулаки. Стоны и вздохи за ее спиной усилились:
– Что же ты меня бросаешь, падлюка?... Убила, да? Расправилась?... Сука... Поди, еще и мамку мою застрели... Поди! Она, небось, у окна ща плачет... Кидай меня тут подыхать, тетенька, кидай... Что вам всем за дело до нас, козлы вонючие... Что б вы передохли все... Что б вы все...
Его голос долго преследовал испуганную женщину, разносимый эхом безлюдных дворов, пока не сошел на протяжный вой, который так и остался у нее на слуху.
Все перепуталось и стало очень хрупким и блеклым. Было боязно вглядываться в предметы, потому как этот взгляд мог разбить, разрушить под собой все что угодно. Земля под ногами ощущалась тонкой, как корка весеннего льда, сквозь которую можно было провалиться куда-то вниз, в непоправимое Ничто. Воздух больше не касался кожи, ветер еле слышно гудел в кронах деревьев, но не обдувал горящего лица, не нес прохлады. Мир быстро съеживался, тускнел, сворачивался куда-то, как старая декорация, и Ольга старалась не замечать этого, не сосредотачиваться, чтобы не натягивать сверх необходимого и без того тонкую, звенящую от напряжения нить, которая еще связывала ее с реальностью. Было очень страшно на пороге безумия, стучавшегося в голову, а это было именно оно, его хваткие лапы.
Женщина не могла сдержать рыданий, тихо всхлипывая на ходу:
– Не хочу быть дурочкой сдвинувшейся,– причитала она.– Я не должна сходить с ума. Я реалистка... Я умею владеть собой... Я не хочу...
Она балансировала на краю пропасти, созданной ей же самой, когда яркий свет фар ударил в лицо, грубо вытаскивая из полудремы в явь. Глаза болели от вспышки, но начинали уже различать шевелящийся вокруг город.
– Я тебя знаю,– окликнул ее высунувшийся из вседорожника парень.– Ты приехала сегодня с теми, яйцеголовыми. Чего в такую даль забралась?
Ольга сощурилась: только начинало смеркаться, и она не понимала, зачем ее слепили яркими фарами, за которыми ничего нельзя было рассмотреть.
– Я ранила малолетнего мальчика,– она неопределенно махнула рукой вдоль улицы.– Он истекает кровью, ему надо помочь.
– Да в чем дело-то?– проворчал второй пассажир из машины.
Женщина уже могла рассмотреть их лица и, вдруг, поняла, что ее беспокоил диск заходящего солнца, которое проглянуло в разрыве почерневших облаков, как раз зацепившись за кромку неровного горизонта, образованного щербатыми силуэтами домов. Фары автомобиля были выключены.
– Он там. Я случайно его подстрелила. Я не хотела. Помогите ему. Пожалуйста.
– А с Вами, дамочка, все в порядке?
– А что со мной может быть? Я в порядке. Я же не похожа на сумасшедшую. Только мне туда нельзя... Я никак не могу назад.
– Да где он находится-то? Адрес?
Ольга назвала адрес и удивилась, как эти люди могли найти того паренька по набору звуков, которые она произнесла. Она еще раз повторила адрес, но уже для себя, и все равно он остался лишь сложным звуком – смысла в собственных словах она не находила.
Чем, вообще, было для нее слово? Как она выражала бездарный хаос своих мыслей с их помощью, чередуя свисты, шипение, щелканье языком? Женщина впервые осознала, что ей неизвестен механизм речи! Она не знала, почему и как говорит, а следом пришел страх, что она утратит этот дар природы, и уже никто не сможет его восстановить – ей останется только несвязно мычать, не надеясь на понимание окружающих.
Крупные слезы выкатились из глаз: так отчетливо ощутила Ольга ужас немоты.
– Ладно-ладно. Найдем твоего постреленыша,– хихикнул водитель, неверно истолковав выражение ее лица.– Раз не хочешь сама дорогу показывать, двигай к нашим самоходом.
Вседорожник рванул с места, разбрасывая широкими колесами мелкие камешки, которые запрыгали по асфальту в лучах угасающего светила, столь опрометчиво неприкрытого в своей вечерней наготе одеялом туч.
Не чувствуя ног женщина побежала на зов заката, ужаснувшись перспективе опять остаться одной на отнимающих разум улицах – надо быть ближе к людям, и безумие отступит. Она бежала быстро, но нормальное восприятие реальности возвращалось гораздо медленнее. Ольга остановилась только у входа в подъезд своего жилища. Сегодня здесь впервые горела электрическая лампочка, под которой, присев на корточки, расположился Серый.
Сперва ей показалось, что это был тот самый черный пес, который увязался за не несколькими часами ранее. Но всмотревшись, она увидела Валеру и поняла, что спасена, обмякла и отдалась пустоте, которая торопилась заполнить ее.
Прежде чем упасть в его объятья, женщина отчетливо увидела крохотный огонек внутри себя, едва заметный – это была любовь. Банальное, примитивное чувство, древнее как сама жизнь, которое разжег в ней далеко не идеальный человек. Этого открытия она уже вынести не смогла. Не было сил сопротивляться чему-то, не было сил думать – больше она не пошевелила бы и пальцем, даже чтобы спасти собственную никчемную жизнь.
Ольга закрыла глаза, обняла крепкую шею возлюбленного и прижалась к нему горячей щекой, полностью расслабившись. То, что происходило потом, было неважным, неизбежным и естественным, как естественно любое безумство, учиненное человеком по доброй воле.
И ни разу за ту длинную, самую странную ночь в ее жизни, женщина не вспомнила о раненом подростке, которого патруль головорезов Ворчуна так и не нашел.
*****
Павел видел кошмар, избавиться от которого не мог.
Это был один из тех редких снов, которые не скрывают своей иллюзорной природы и не пытаются убедить спящего в реальности чудных действ. Но ощущения, навеянные видениями, не становились от того слабее, прочно удерживая потревоженное сознание в своем плену. Проповедник был напуган и начал паниковать, когда сознание стало глубоко погружаться в в навязчивую фантазию. Несмотря на все усилия, он не просыпался и не в силах был прервать бесконтрольность событий абсурдного мира, чья непостижимая логика затягивала разум.
Сон окончательно затмил реальность, открывая неестественную новизну восприятия.
– Черт с ним... Я сам этого хотел,– сдался Павел.
Ему почему-то вспомнилось мучительное ожидание последних дней, новые жертвоприношения, значительно пополнившие паству, дух сомнений, поселившийся в нем, и упрямое молчание божества. Он видел Его, чувствовал, направлял к Нему верующих и возносил молитвы, но так и остался один, не признанный, не услышанный. Проповедник не понимал Воли, которая игнорировала его, не понимал, что могло отвратить милость Высшего существа: почему Оно не говорило с ним, не направляло, почему не открылось. Ему верили, за ним шли, но сам он не знал, куда вести людей, к чему готовить, чего обещать или требовать – что нужно было божеству от преданных слуг.
Поэтому Павел был готов поддаться увлекающему сновидению, которое не лишало его остроты понимания, словно это был и не сон, а глубокая медитация или сомнамбулизм, пришедший извне. Так могло случиться долгожданное обращение Его. И человек доверился ощущениям, которые напугали бы любого неподготовленного, лишенного истинной веры, но только не его, рассчитывающего на встречное откровение.
И откровение пришло.
Сперва, он увидел звук, чего никогда раньше с ним не происходило: нельзя было даже сказать определенно, присутствовал ли когда-нибудь в его видениях цвет, но зато теперь окрасились и звуки. Твердые и ощутимые они имели и размер, и вес, и еще что-то, чему не было названия, а главное, двигались, выстраиваясь в хороводы, объединяясь в нечто большее или дробясь на визгливую мелочь. Проповедник прикасался к звукам, жонглировал ими, чувствуя пальцами упругость их тел, закручивал в вихри, из которых рождались мелодии, неуемные и игривые.
И тогда пришла пугающая мысль, что за бессмысленной радостью шумов, воплощенных перед ним, прячется то, за чем он пришел. Стало ясно, что пестрый праздник уводил прочь, отвлекал, зазывая в западню. Суета каплевидных звуков не была более безобидной и приятной: цвета налились ядом, а гул заполнился опасностью. Кричащие твари засуетились, замелькали перед глазами, закрывая своими ледяными тельцами какую-то правду. Они были очень холодными, и холод этот был везде, он даже стал обволакивать паутиной неугомонных уродцев, теперь уже звонких и хрупких, толкающихся с хрустальным перешептыванием.
Павел удивился, как скоро все переменилось и перевернулось с ног на голову, но раскраснелся жаром прозрения! Ничего не изменилось – все осталось прежним! Иным стал его взгляд, который заглянул в глубину и обнаружил там чистый по происхождению холод!
Этот мир не был простым – он имел глубину во всех направлениях. Глубину, которую обычное пространство прятало под собой подобно морской пучине, сокрытой под безмятежной гладью. Только невнятная рябь волн на поверхности выдает укрощенную мощь океана, плененную границами, но не может рассказать о его глубинах.
– Ух ты!– произнес впечатленный проповедник, и ожившие слова, воплотившись в вязких существ, едва не разорвали горло, вырываясь из груди в отступивший назад чудесный мир.
Он был опять погружен в буйный танец звуков, вновь веселых и радужных. Они двигались все быстрее, разгоняясь до неуловимых вспышек цвета. И Павел догадался, что скорость так же подчиняется его желанию, как и размеры, и направления, и свет, и само время: вся вселенная, многогранная и бесконечная, была подвластна ему, внимательно прислушиваясь, старательно угадывая и точно адресуя свою созидательную мощь в полном соответствии с мыслями человека.
От восприятия приобретенного могущества перехватило дыхание, сотрясая тело возбужденной дрожью. Подобная власть не была доступна еще никому! Она опьяняла, переворачивала душу!
Проповедник легко остановил движение звуков, смяв их в маленькую точку, и ясно ощутил парадокс относительности: любой объект был одновременно ничтожно мал и необозримо огромен. Эта двоякость болезненно проникала в разум, мешая воспринимать окружающее, раздражая неопределенностью и вседозволенностью. Можно было бесконечно долго заглядывать вглубь предметов, разворачивая их затаенную суть вновь и вновь, расширяя до бесконтрольных величин или сжимая в Ничто, пока размеры, недоступные осмыслению, не материализовывались зудом бессмысленности.
Ни с чем не сравнимое прикосновение полета, настолько свободного, что терялась связность частей тела, обожгло напуганное человеческое нутро. Это выбивало почву из под ног, ввергало в пучину наслаждения, которое становилось инструментом, позволяющим оперировать сущую плоть пространства, пренебрегая привычными свойствами материи.
Павел поморщился, заставив неистово дрожать податливый мир, и уверенно заглянул в тесное теперь для него пространство, которое лопнуло, как натянутая пленка, и разверзло перед владыкой огонь таинств. Зрелище было настолько великолепным, что проповедник слегка испугался открытия, лишившись на мгновение душевного равновесия, чего допускать было нельзя. Исполнительное мироздание ответило на перемену в настроении, настежь раскрыв сокровищницу сомнений и неуверенности, спровоцировав новый поток чувств человека, который летел в пропасть, приветливо раззявившую пасть по его же желанию.
Павел не умел пользоваться своей силой и, как ребенок, сделавший первый шаг, упал...
Мимо проносились годы жизни, миллионы желаний и судеб, тысячи его собственных отражений на иные события, чужие, знакомые и незнакомые лица, пламя чувств, и многое из того, что нельзя взять рукой в настоящей жизни, уже постепенно отпускавшей его. Он все еще оставался центром своей вселенной, и мог по-прежнему вершить и требовать повиновения. Стоило ему ухватиться за что-нибудь безобидное, за никчемную мелочь, и без труда обуздал бы хаос собственных мыслей – здесь не существовало для него тайн и ограничений. Все было возможным, все было для него, любой каприз или прихоть. Он мог воплотить все, что угодно.
Даже страх и боль…
Именно за них ухватилось напуганное сознание человека, не отдавая себе отчет, насколько чиста и огромна их глубина, насколько ничтожен сам человек перед лицом тех демонов, которых способен разбудить.
Вселенная замерла, и Павел слишком поздно понял, какую ошибку совершил.
Это был ужас, многократно превосходящий любую фантазию, столь тщательно и аккуратно преумноженный, доведенный до границ самого мироздания.
В океане Боли, где тонул самонадеянный проповедник, вздымались острыми бритвами скалистые острова чудовищных миров, каждый из которых жаждал предстать перед своим создателем, старательно расточая жестокие картины, пропитанные кровью и смрадом, оглашаемые стонами и душераздирающими воплями. Чудовища, уродство которых не умещалось в сознании, копошились на тверди из черепов, перемалывая отточенными до сверкания клыками хрустящие кости, а выбеленные смертью языки пламени лизали кричащую людскую массу, обтянутую воспаленной и набухшей язвами кожей.
Это была кожа Павла, и все лица, отражающие полную палитру мук и страданий, тоже были его лицами. Его пожирали и сжигали, душили и резали, пытали и травили – предоставили завершенность того, что лишь на мгновение вообразил его разум. Если власть – то бесконечная, если размер – то на всю вселенную, а любое чувство или ощущение – до самого дна.
Проповедник, будучи полноценным продуктом общества, не догадался возжелать познания Любви или Счастья, Удовлетворения или Блаженства. Первым, что пришло в голову, оказались именно Боль и Страх. Но человек, созданный только для того, чтобы маленькими глотками пить разнообразие собственных чувств, не мог по достоинству вкусить запретного плода, возжелав его ненароком. Слабый разум помутился, не выдержав чистоты вкуса: люди не могут оперировать бесконечными величинами –ограниченные по природе, они в состоянии потреблять лишь ничтожно малое.
Павел сошел с ума при одном приближении затребованного ощущения, а его мир продолжал угождать безумному владыке с прежним усердием. Так он создал себе рукотворный Ад, в котором и поселил бессмертную душу, обрекая ее на вечность: ведь в его власти было остановить Время. Но он сделал свой выбор.
Тело проповедника мирно дышало, изредка вздрагивая во сне, и трепетно удерживало в себе жизнь. Иногда за один вдох Павел успевал пережить миллиарды лет, а порой замирал на часы, храня единый миг. Он вечно блуждал в самом себе, всесильный и неуемный, неспособный остановить собственный сон – маленькое ограничение, столь незаметное бессилие. Он создавал и сокрушал миры подобно богу, проживал многие жизни за своих созданий. И он успел просуществовать много больше, чем сама вселенная, прежде чем нашел выход, обретя успокоение в Смерти.
И Смерть была такой же странной, как и тысячелетия его никому незаметных скитаний царствований: тело просто рассыпалось, утратив связность, словно одновременно умерла каждая клетка организма, каждый его элемент. Осталась дурно пахнущая лужица на кровати, в которой растворились остатки человека... и его мечты.
Такова была цена за прикосновение к божественному началу.
Исполнение желаний, о которых мечтал человек с начала времен, было подарено одной человеческой особи – проповеднику Павлу. И он пресытился этим даром за все человечество.
…Прототип забеспокоился, почувствовав вторжение. Это был человек, разум которого хранил на себе печать странной мутации, позволяющей его мозгу генерировать модуляции такой же, как и у него частоты, что приводило к частым телепатическим контактам.
Сейчас человек был как никогда близок в стремлении установить связь, и пришлось направить ему встречный поток энергии, чтобы вытолкнуть восвояси. Медиум долго держался на краю его сознания, старательно преобразовывая направленную энергию, но что пытался сделать человек, прототип не понял.
А к утру человек исчез. Не отдалился как обычно, не ослабил своего присутствия, а окончательно пропал. И это было плохо, потому что мутация такого рода у человека представлялась интересной проблемой, достойной внимания.
*****
Ворчун бесцеремонно ворвался в комнату женщины, но разбуженная Ольга нисколько не удивилась такому проявлению хамства.
Она уже давно ничему не удивлялась. Даже тому факту, что вопреки ее ожиданиям утром Серого рядом не оказалось. Хотя после проведенной вместе ночи, она была вправе рассчитывать если не на кофе в постель, то хотя бы на уважительное отношение к себе: полицейский мог бы и попрощаться перед уходом! Но теперь вместо Серого перед кроватью стоял другой, еще более самовлюбленный и наглый, раскрывший в себе эти мужские качества до совершенства, и откровенно пялился, ощупывая глазенками ее наготу. Ольга вызывающе откинула одеяло, облегчая ему задачу, на что нисколько не смущенный предводитель администрации городского самоуправления снисходительно ухмыльнулся:
– Я отвернусь, если Вы не возражаете.
Она не возражала, но Ворчун не отвернулся, проводив ее взглядом в ванную комнату и неприятно захихикав:
– Сегодня, сударыня, Вы выглядите особенно хорошо. И очень жаль, что меня сюда привели неотложные дела, а не личный интерес.
– Не сожалейте,– успокоила его Ольга, одеваясь в удобный черный комбинезон.– Так у Вас, по крайней мере, есть шанс заинтересовать меня.
– Ничто так не украшает женщину, как ее неприступность,– причмокнул тот, оскаливаясь улыбкой.– Особенно, если она еще и умна. Мне мало женщин встречалось, которых я мог бы посчитать достаточно рассудительными и образованными.
– Вот как? А где же Вы искали этих женщин? В пивнухах и в тюрьмах?
– Ладно!– повысил голос Ворчун.– Не до шуточек. Дело серьезное. Тут у нас проблема возникла в больнице. Острая... Нужна Ваша помощь.
– Моя?– насторожилась Ольга.
– А я что, невнятно говорю?
– Мне казалось, у Вас теперь достаточно медиков.
– Все не так просто,– он с обезоруживающей непосредственностью уселся на не заправленную кровать и слегка попрыгал, проверяя упругость, после чего внимательно посмотрел на женщину.– Оказывается, у нас там эпидемия, а кроме Вас по этому профилю никого поблизости нет.
– И кто же представил меня как эпидемиолога?
– Бросьте скромничать. Я не очень терпеливый человек, чтобы жонглировать словами и разыгрывать спектакли. Понаехавшие спецы, будь они неладны, в один голос раскричались о вспышке какой-то новой болезни, которую они засекли со своих чертовых спутников. Не скажу, как она по-латыни у них зовется, но все больные почему-то сползлись в мой госпиталь. Мне не нужна тут зараза, которую видать даже из космоса, и я им позволил изъять всех опасных... Вам-то и делать ничего не придется, но новый шеф безопасности – помните, я его к Вам приводил, Руткевич – так он говорит, что нельзя туда допускать ихних врачей, которые приехали. Всяко бывает, а из них двое с мировым именем, и потом может разлад у нас с властью получиться – мол, не уберегли, погубили. А он говорит, что Вы, как специалист, не хуже, зато наша, и в случае, если докторишки какой обман затеяли, тоже пользу принесете.
– Так мне вместо них в пекло сунуться, или приглядывать за кем-то?
– Ну, зачем выдумывать? Я Вам доверяю и хочу, чтобы Вы были моим полномочным представителем на этом мероприятии. Ничего больше.
– Там уже запланировано целое мероприятие?
– А Вы как думали? Они долго меня упрашивали, но я же не дурак, и держать такую опасность под боком не стану – пусть всех увозят на большую землю и там лечат. Сегодня уже приехали две сотни мордоворотов с какими-то электронными гробами и оцепили мой госпиталь, но за главных я назначил Вас с Валерой. Если те только рыпнутся, или Вам что-то не понравится – Рох их кольцо взял в наше кольцо, и хватит одного сигнала, чтобы навести порядок. За свою сохранность не беспокойтесь: Вы под моей защитой. Так что, дамочка, помогите мне избавиться от заразы, чтобы больше не отвлекаться на эту ерунду.
– А что они хоть делать собираются?
– Спросите у своего дружка – он этим уже второй час занимается.
– Так меня решили подключить только под занавес,– догадалась Ольга.
– Это Вы сами разбирайтесь, кто кого когда подключит,– замахал на нее руками Ворчун.– Меня попросили, я сделал. Дальше все сами.
– Кто попросил?– заподозрила неладное женщина.
– Я уже сказал: по всем вопросам к Валере – он этим заправляет.
Утренний гость ушел так же быстро и неожиданно, как пришел, оставив Ольгу наедине с ее сомнениями. Она не понимала, почему Серый так непорядочно исчез утром, и на что намекал хитрец, разбудивший ее сегодня. Чью просьбу он выполнял, в чем она состояла, и каков был его интерес в этом. Возможно, что-то произошло ночью, заставив полицейского реагировать не совсем адекватно, но женщина не могла разобраться в этом, потому что к собственному стыду едва помнила себя с того момента, как встретила напарника вечером у подъезда. Минувший день был вообще сплошным провалом, переполненный абсурдными воспоминаниями, похожими на сон, но вот ночь была вполне реальна и прекрасна, хотя как раз о ней и не осталось воспоминаний – только приятное ощущение, что Валера был рядом.
Превозмогая прилив рассеянности, женщина вышла на улицу, не обратив внимания на черного пса, внимательно наблюдавшего за ней. К общей обеспокоенности добавилась беспричинная тревога, мешавшая сосредоточиться, но видимой угрозы не было.
Дворик вокруг здания, определенного под больницу, заметно преобразился, напоминая теперь маленькую военную базу. Кроме хорошо вооруженных солдат в глаза бросались бронированные машины с задранными в воздух стволами и несколько эффектных полупрозрачных ящиков, шумно сгружаемых с грузовика. По форме и размерам они, действительно, напоминали стеклянные гробы, но были украшены приборными панелями и толстыми пуповинами проводов, которые терялись в утробе гудящей машины. Разгрузкой командовал доктор Кастрица, покрикивая на недостаточно аккуратных по его мнению грузчиков и в перерывах потирая свой великоватый нос. Стоявшие рядом полицейский, Петкевич и Рох молча наблюдали за процессом, изредка перебрасываясь короткими фразами. Военные никак не могли выстроить стройную цепочку по краям дворика и вынуждали молодого офицера понукать их в очень грубой форме.
Все происходящее не отличалось хорошей организацией.
– Доброе утро,– подошла к ним Ольга, сорвав букет приветствий и улыбок.– Намечается фейерверк?
Рох пожал плечами и, не к месту козырнув, направился к группе своих подчиненных, которые держались особняком.
– Похоже, что так и будет,– признался Петкевич.– Сделать все быстро и тихо не получилось, а без элемента внезапности наша операция рискует быть провалена.
– Вы, действительно, собираетесь с боем захватить потенциальных рожениц? Все это для пары беременных женщин?
– Для десятка очень опасных мутантов,– поправил тот.
– Доброе утро, Ольга Феликсовна,– приблизился к ним Кастрица, расплываясь в галантной улыбке.– Рад лицезреть Вас, сударыня.
– Я тоже Адам Сергеевич, очень рада, но рассчитывала на Ваше общество за завтраком.
– И не говорите! Нас подняли в невозможную рань только из-за того, что группа захвата прибыла ранее положенного. Мы не посмели тревожить Вас, тем более что никакого завтрака у нас и не было.
– Вот и прекрасно. Я тоже осталась голодной и по окончании ваших военных игр предлагаю исправить эту ошибку. Не посвятите меня в детали плана, потому что я волей господина Ворчуна тоже в нем задействована.
– Обязательно!– Кастрица сдержанно поклонился.– Но наша задача крайне проста: необходимо поместить производные прототипа в специальное магнитное поле и доставить в исследовательский центр за пределами Минска. Я собираюсь объяснить несчастным женщинам, что они поражены серьезным недугом, угрожающим гибелью плода, и предложу в специальных саркофагах эвакуировать их в качественное медицинское учреждение, где им окажут квалифицированную помощь.
– Изящно,– призналась Ольга.– Тем более что угроза потери не рожденного ребенка для любой беременной женщины является слабым местом. Ну, а Ваши саркофаги, конечно, способны удерживать их в заключении?
– Мы очень надеемся на это. В Варшавском университете эти устройства использовали для изучения явлений атмосферного электричества. Они могут удерживать шаровую молнию без угрозы изменения ее свойств бесконечно долго. А по нашим предположениям прототип и его производные в магнитном поле саркофага будут парализованы также без опасных последствий для них.
– Впечатляет.
– А еще у них есть переносные ловушки, которые на расстоянии могут захватывать и шаровые молнии, и наших мутантов,– заговорил вдруг Серый, даже не повернувшись в сторону напарницы.– Это на тот случай, если производные окажутся умнее, чем все рассчитывают. Беда в том, что оборудование не опробовано, и никто не знает, сработает ли оно. Теоретики сидят в теплых кабинетах, а нам предстоит проводить испытания.
– У Вас есть основания для иронии,– вздохнул доктор Кастрица.– Но я уверен, что до применения силы дело не дойдет. Хотя нельзя и зарекаться. Мы с коллегой на секунду оставим Вас, чтобы включить аппаратуру, и можно будет начинать.
Оставшись одни, полицейские потерялись в неловкой паузе. Ольга смотрела на напарника, который лишь сопел и отводил взгляд. Не зная, как начать разговор, она сдержанно вздохнула, чувствуя неприятную горечь обиды.
– Ты ничего не хочешь сказать?– спросила она, наконец, с вызывающей интонацией в голосе.
– Я?– удивился Серый.– А что я должен тебе говорить?
– Раз не должен – значит, ничего.
– Ты ждешь от меня объяснений каких-то или извинений? Я не знаю, чего ты хочешь.
– Я ничего не хочу! Только вижу, что в очередной раз ошиблась.
– Не начинай. У нас хватает и без того проблем. Можем поговорить позже?
– Нам не о чем говорить,– твердо заявила женщина, остро ощущая прилив ненависти.
Она в который раз боролась с желанием ударить его. Легкость, с которой этот человек незаслуженно унижал ее, была настолько возмутительна, что сдерживание ответной грубости становилось пыткой. Тяжело было даже находиться рядом, терпеть его присутствие.
– Мы даже не будем согласовывать свои действия, и ограничимся служебными диалогами?– насмешливо поинтересовался эксперт, не подозревая, как сильно задевали его слова напарницу.
Совсем иных слов ожидала она от него в это утро, и совершенно не понимала, почему он так поступал с ней, за что мстил. Словно и не он накануне встретил ее у дома, и кто-то другой утешил ее, вернул веру в себя. Ольга даже не догадывалась, насколько близким было ее подозрение к истине. И, тем не менее, дай он только повод, она готова была простить сразу все, без оглядки и сожаления.
Она промолчала, ничего не ответив.
– У меня, правда, есть новость,– продолжал, не обращая внимания, Серый.– Вместе с этой группой приехал наш недавний знакомый, лейтенант Мазур. Он в двух словах рассказал мне не очень хорошие вещи, но тебе лучше расспросить его лично. После захвата производных он с тремя своими ребятами останется с нами в качестве личной охраны, предоставленной советником, так что времени для общения хватит, и мне уже не придется развлекать тебя. С местными это согласовано. А пока, будь добра, вспомни, что независимо от результатов операции кто-то очень не хочет, чтобы прототип или его кусочки попали в чужие руки. Если будут мысли на этот счет, с удовольствием их послушаю: ведь что-то придется предпринять, попади наши твари в стеклянные гробы. Тем более, с подачи Руткевича Ворчун советовал не допускать наших дорогих медиков и близко к заразе. А вот и они... легки на помине...
– Прошу Вас,– помахал им доктор Кастрица.– Начинаем!
Старые постройки притягательны своей индивидуальностью и неповторимостью. Они являются самостоятельным творением и обладают достоинством, выделяющим их из серости типовых зданий. Но это же отличие может стать и недостатком: громоздкая больница занимала целый квартал, петляя длинными кривыми коридорами и переходами между корпусами и пристройками, превращая внутренние помещения в настоящий лабиринт с глухими темными тупиками и путаной вязью лестниц. Даже понятие этажей и уровней было здесь условно. А отсутствие схемы или плана постройки превращало ее для постороннего в загадку, подобную египетским пирамидам.
– Еще раз повторяю: я бывал только в новой части северного крыла и то выше третьего этажа не поднимался,– оправдывался тучный врач, средних лет, исполнявший в последнее время обязанности главного врача.– Это обычный могильник, готовый рухнуть в любую минуту. Я не знаю, что делается на другом его конце, а Вы требуете указать все его входы и выходы. Я даже не представляю.
– Вы располагаетесь в здании и не знаете, где вход в него?– нажимал офицер.
– Мне хватает одного входа, а перспектива исследователя руин меня нисколько не интересует, тем более что факт моего добровольного присутствия здесь тоже преувеличен.
– В чем проблема?– не выдержал доктор Кастрица.– Без этого нельзя обойтись?
– Я не могу блокировать здание,– раздраженно ответил военный.– Чтобы оцепить весь квартал, у меня не хватит людей, а перекрыть все выходы без схемы невозможно.
– Зачем Вам все здание? Хватит того, что уже город оцепили! Мне нужна только одна комната в этом чертовом госпитале! Только одна, а не весь квартал! Заблокируйте коридоры и лестницы вокруг нее, в конце концов, но не устраивайте тут своего военного бардака! Вы не только все на одно лицо: у вас все одинаковое – тупое упрямство и тугодумие. Дайте мне делать свою работу!
Офицер начал объяснять что-то о невозможности применить бронетехнику и снайперов в закрытом помещении, но, перехватив взгляд Кастрицы, осекся и нырнул в широкий парадный вход больницы, увлекая за собой врача-проводника и несколько десятков автоматчиков.
– Везде одно и тоже,– продолжал ворчать доктор, а Ольга старательно прятала предательскую улыбку, наблюдая его нервозность.
– Наш выход,– сказал Петкевич, пристраивая за плечами ранец магнитной ловушки и подняв вверх раструб гудящего ствола.
И только увидев плохо скрываемую напряженность в его глазах, больше напоминающую испуг, женщина прониклась ощущением важности предстоящего предприятия. Несмотря на показную непринужденность присутствующих, работа предстояла по-настоящему серьезная.
– Не забывайте! Я войду к ним первый, а вы постарайтесь не насторожить женщин своими действиями раньше времени,– напомнил доктор Кастрица, отважно войдя в утробу здания.
Высокие своды хранили спертый запах не выветренной сырости, которая пропиталась привкусом антибиотиков, возвращая воспоминания о собственных болезнях и недугах, а отсеянный немытыми окнами полумрак скрадывал очертания потрескавшихся стен. Исчезающая в тени коридора перспектива дополнялась призрачным эхом шагов, которое взбиралось под потолок шорохом, напоминая дыхание древних замков с привидениями.
Ольга щелкнула затвором, и звук повис в густом воздухе, звонко повторяясь и сотрясая влажные спины водянистых потеков на стенах. Она слышала дыхание людей вплоть до сипов в горле и хрипения гортаней. Слышала царапающий визг мелких песчинок, растираемых при ходьбе твердыми подошвами о шершавый кафель, и шелест одежд, подобный хлопанью птичьих крыльев, чьи перья взбивают синеву небес в пену облаков.
Яркие впечатлениями детали постепенно складывались в общую картину, слишком подробную и красочную для обычной реальности.
Казалось, сам свет расслаивался на составляющие спектры, рассыпаясь бисером бликов и отражений, которые оттачивали резкие грани теней, заставляя их шевелиться ленивыми черными тварями. А размешанные в котле затхлости запахи слились в осязаемом бульоне, где липнущие друг к другу противоречивые ароматы рождали ни с чем не сравнимый букет зловония. Даже воздух стал вязким, мягко касаясь кожи, пробираясь под комбинезон и застревая в прядях волос. Избавиться от кричащей подробностями атаки окружающего мира было невозможно, и Ольга ощутила слабость в ногах, которые едва удерживали под собой неровный пол, не давая ему провалиться в наплывающую бездну.
– Ты плохо себя чувствуешь?– услышала она грохот слов Серого, шедшего следом.
Он положил руку на плечо, четко отпечатав сквозь грубую ткань рельеф своей ладони на чувствительной коже.
– Еще с утра,– призналась женщина, невольно смакуя вибрацию воздуха кончиком языка.
Как бильярдные шары, эти звуки расталкивали суету прочих шумов, загоняя их в углы смыкающегося стенами помещения.
– Все странно, но не на столько, чтобы вернуться назад,– слушала она себя со стороны.
И когда уже, казалось, мир готов был раздавить ее этим беспощадным натиском, холод отрезвления родился где-то внутри груди. Он быстро расползся по телу и даже за его пределы, занимая все пространство вокруг, упираясь в скользкую поверхность препятствий и обнимая фигуры людей, которые были теперь маленькими и беспомощными в сравнении с ее обезумевшим Эго. Ольгу преследовало ощущение бестелесности и вездесущности. Все становилось крайне запутанным, и появился страх потерять себя.
Процессия остановилась, и женщина уперлась открытой ладонью в шершавую стену.
Она почувствовала шевеление очень мелкой жизни в местах соприкосновения кожи с каменными неровностями, но не отдернула брезгливо руку и даже не удивилась тому, что «видела», как примитивные микроорганизмы пытались проникнуть в нее, вступив в борьбу с защитными механизмами тела – все это не имело значения и не было важным...
Что-то было не так. Что-то изменилось. И эта перемена произошла в ней. Это была реальная, физическая перемена.
– Ждите здесь. Дальше пойду сам.
При разговоре волоски из бороды Кастрицы начинали легко тереться друг о друга, рождая очень приятные скрипы твердыми, шероховатыми трубками своих тел. Она даже улыбнулась, вслушиваясь в их шепот, и закрыла глаза, стараясь дышать неглубоко и ровно. Но и с закрытыми глазами Ольга видела, слышала и прикасалась ко всему, что было вокруг.
Доктор отделился от остальных и, причмокивая сухими губами, толкнул дверь в боковую комнату. Странный запах, который слабо угадывался ранее, стал вдруг ясным и хорошо различимым. Это был особенный запах, необычный, похожий на невнятный голос, монотонно вещавший о чем-то.
– Ольга, что с тобой?– стучал в голове далекий голос полицейского.– Ты вся бледная.
Хотелось ответить ему, что бледность не столь неприятна как его толстокожесть, но запах, исходивший из открытой комнаты, был гораздо интереснее, важнее никчемной болтовни. К тому же ей казалось, что она близка к разгадке его тайны, способна различать смысл, выделять красноречивые оттенки...
– Ответь мне, или я силой утащу тебя отсюда. Плевать на этих мутантов.
А еще запах был очень знакомым и имел какое-то отношение к ней самой. Появилась даже глупая догадка, что это ее собственный запах...
– Здравствуйте, девочки. Как самочувствие?
Борода вновь зазвучала, разливая милую мелодию под аккомпанемент хрипоты голоса.
– Ольга, не пугай меня. Скажи, что с тобой происходит.
– Заткнись, идиот,– надрывал сухую гортань отвратительно вспотевший Петкевич.– Вы все испортите.
– Ну что, красавицы? Надо знакомиться. Мы обязаны подружиться. Меня зовут Адам Сергеевич. Я ваш новый врач.
...Борода распевалась звонкой музыкальностью.
«Ольга, мы уходим...»
«...Ну что, красавицы... Знакомиться... Адам Сергеевич... Врач...»
«...Мы уходим...»
Женщина не могла видеть происходящего в комнате, но она все равно находилась там. Их было семеро: стройные, молодые девушки с изящными фигурами и очень крепкими организмами. Они были даже чем-то похожи друг на друга и на нее саму, хотя это было невероятным, но что-то общее определенно узнавалось.
– Вам уже говорили, что ваша беременность протекает не совсем нормально, но поводов для беспокойства теперь нет. Мы уже здесь и договорились о возможности эвакуации вас из зоны беспорядков. Угрозы для потомства, считайте, нет: вам предоставят лучшую больницу, прекрасный уход и качественное лечение.
«...Уходим... Что с тобой... Адам Сергеевич... Врач... качественное лечение...»
Девушки не верили ему, и с каждой секундой что-то в них менялось. Они знали, зачем он пришел и видели остальных, спрятавшихся за дверью. Они видели ее! Они рассматривали ее!
– Скрывать не стану, предстоит долгое и сложное лечение, но, могу обещать, вы обязательно поправитесь. А теперь давайте потихоньку будем собираться, укладывать вещи и готовиться к дороге.
«...Уходим... Врач... Могу обещать... к дороге...»
Надо было предупредить Кастрицу, что они не пойдут, что они очень опасны для него и поющей бороды, но скованность была непреодолимой и начинала душить. Полицейский ухватил ее за онемевшее плечо и резко поднял в воздух – она начала парить, зависнув над пропастью под ее ногами, и лишь крепкая рука удерживала от неминуемого падения.
«Если есть вопросы... к дороге... могу обещать... задавайте их прямо сейчас... уходим... потому что тянуть не стоит... Адам Сергеевич... прекрасный уход... надо торопиться... я вас провожу...»
Она боялась, что Серый отпустит руку, и на этом все закончится.
Приближающийся бесконечно долго визг был уже совсем рядом, и его обязательно надо было остановить, потому что пищит ядовитое тельце летящей пули, когда ее крохотная горячая спинка трется о густой воздух. Мимолетное прозрение на мгновение вырвало сознание из цепкого небытия, и Ольга открыла глаза, чтобы увидеть, как пуля, вскрикнув, проткнула плоскость грязного стекла над ее головой и вонзила свое жало в затылок доктора Кастрицы. Расплескавшись о хрупкую кость, умирающий кусочек металла проломил череп маленьким отверстием и вылетел с обратной стороны, вырвав из лица человека лопнувший глаз. Остудив в крови жар, изуродованная, почти плоская пуля запрыгала в звонком танце по полу, наскакивая временами на холодную стену, в которой оставила щербатую ямку, словно пытаясь забраться в нее, но так и замерла мертвая, обретя покой.
Тем временем, разбитое окно над головой с опозданием захрустело ломкими трещинами и в сверкающем фонтане стеклянной пыли и бликах острых сломов стало осыпаться дождем осколков. Иные слепыми ножами беззубо клацали по камню в поисках жертвы, но лишь один, изогнув свою плоскость яростно лизнул Ольгу пламенем пореза, который раскроил комбинезон и глубоким рубцом полоснул правый бок от груди до середины живота.
Кожа на краях раны отпрянула в стороны, открыв сочащуюся кровавой слюной розовую рану.
Грузно упал обмякший доктор Кастрица, и его борода в последний раз огласила вселенную печальными шорохами, торопливыми в прощальной песне.
«Какой идиот стрелял»,– гудели голоса, сталкиваясь упругими звуками и тревожа слух.
«Его кто-то убил...»
«Их нельзя упустить...»
«Ольга, ты ранена...»
«Кто-то стрелял...»
«Бросьте ее – это царапина...»
«Что у вас произошло...»
«Ей надо помочь...»
«Задержите их...»
И тут мир затих, надорванный обилием шума.
Беззвучно бегали солдаты, и шевелились губы Серого, который трогал ее резаную рану, прижимая к ней белую сухую ткань, жадно пьющую кровь, что доставляло сильную боль.
– Почему ты всегда так груб со мной?– спросила Ольга, но знала, что никто ее не услышит.– Ты заставляешь меня страдать, а ведь я полюбила тебя с того первого дня, как мы встретились. Помнишь? Я еще нагрубила тебе? Как это глупо... Но почему ты остался таким после сегодняшней ночи? Разве для тебя это ничего не значит? Или я ничего не значу?
Из комнаты выбежали девушки, грациозно двигая красивыми телами. Заливая все ярким светом вспышек, по ним начали стрелять солдаты. Пули прыгали и сновали кругом, а она радовалась, что не слышит этого. Однажды грохот выстрелов очень напугал ее и потом долго преследовал, застряв в голове, и только прикосновения теплого воздуха и едкая гарь жженого пороха остались доступны ей теперь.
Одна девушка упала прямо на нее и присевшего рядом полицейского, пораженная многочисленными уродливыми язвами ран, от которых исходил сладковатый аромат теплой крови. Но остальные ловко набросились на солдат, оттесняя их вглубь коридоров, пока не скрылись из поля зрения.
Ольга видела как упал доктор Петкевич, удерживая разорванное горло и заливая стены, между которыми он метался, кровью.
«...Уходим... Врач... к дороге...»
Весь хаос был безразличен кроме несчастной девушки, пытавшейся подняться.
Ольга прониклась к ней состраданием, неуверенными движениями помогая встать. Они обе беспомощно копошились, лежа на грязном кафеле, а что-то кричавший полицейский старался их разнять. Он низко склонил лицо к ней и яростно зашевелил губами, на что его напарница смогла ответить лишь слабой улыбкой. Она не могла ему объяснить, почему так важно помочь раненой девушке. А та, резко изогнувшись, повернула лицо к эксперту и облевала его яркой дымящейся слизью. Там, где жидкость попала на руку полицейского, заклубился едкий дым. Серый выпрямился, гримасничая от боли, и высоко поднял обугленную кость, которая таяла на глазах, растекаясь огненными капельками. Здоровой рукой он направил раструб магнитной ловушки на несчастную роженицу, закатывая налитые кровью от напряжения глаза.
Ольга быстро изогнулась, прикрывая ту своим телом, и почувствовала сильнейший удар боли, который сжал ее и парализовал настолько, что даже мысли в голове застыли глыбой льда. Захваченная в плен силовым лучом женщина могла лишь обреченно наблюдать из глубины своей неподвижности.
То, что произошло потом, было ужасно, насколько это слово может выразить всю степень развернувшейся трагедии и ее иронию.
Она увидела в глазах возлюбленного испуг и удивление, даже упрек, а потом за его спиной вырос силуэт огромного существа, которое быстро взмахнуло безобразной конечностью. Выражение лица Валеры так и не изменилось, когда его голова, отделившись от шеи чуть выше кольца бронежилета, полетела вниз, прямо на нее. Обезглавленное тело еще долго возвышалось без всякого движения, продолжая удерживать включенной рукоять ловушки, а после медленно опустилось в заботливые объятия прототипа, который немигающим взглядом уставился на женщину.
Паралич прошел, выпустив на волю сдерживаемую волну эмоций, и бесконечная как вся вселенная ярость выдавила из легких крик отчаяния.
Ольга не могла вынести более ни мгновения кошмара и потеряла сознание, провалившись в спасительную пустоту...
Ее крик неподвижно застыл в воздухе.
*****
Они сидели на скалистом берегу океана, обдуваемые соленым прохладным ветром, а далеко внизу, под их ногами пенились волны прибоя, шлифуя отвесную стену, вставшую на пути стихии. Полуденное солнце ярко вспыхивало водопадом огня на изумрудной ряби качающихся вод, отнимая зрение неистовством света. Но, не смотря на жару, духоты не было, и дышалось легко и приятно. Воздух имел неповторимый вкус, который щекотал кончик языка и раздувал легкие как паруса. Ольга никогда не была у моря, и ощущение близости водной массы такого объема поражало воображение. Увиденное ни с чем нельзя было сравнить. Океан казался живым, а простор, который он нес на своей спине, был удивительным – такого чистого и далекого горизонта она не могла видеть раньше.
– Я люблю лето,– сказал Серый, и его слова сорвались со скалы и упали в прибой.
– Эка невидаль,– прошептала женщина, отпустив голос на волю ветров.
Пенные, абсолютно белые барашки на гребнях волн полукругом обступили обрывистый берег, лениво играя друг с другом. Порой ныряли в пучину, исчезая с поверхности, а потом незаметно вздымались вновь, чтобы у самых прибрежных камней взвиться могучими рычащими чудовищами и обрушиться на крепостную стену суши. В такт их движениям раскачивалась скала, вершину которой облюбовали люди.
– Нет. Я люблю лето иначе.
Ольге захотелось опустить ноги в воду, чтобы почувствовать объятие океана, его подвижное тело, хотелось ощутить горечь морской соли на коже и поглаживание волн:
– Все его любят по-разному.
Вспомнились прочитанные книги о морях и смельчаках, бросавших вызов стихии. Казалось, она слышит треск деревянных мачт, хлопанье парусов и протяжный скрип снастей. Это трогало душу, наполняло свежестью и будило щемящую ностальгию, которая выжимала из глаз слезы. Жар сладостных рыданий родился в груди.
– Здесь солнце повсюду, и оно такое горячее, что может растопить лед смерти…
Ольга подняла голову, взглянув на ослепительный диск светила, но отвести взгляд уже не смогла. Лицо жгло, горели глаза, но она по-прежнему смотрела на яркое солнце, подчиняясь его воле. И когда белизна света приблизилась к самому краю, за которым был уже мрак слепоты, огненный шар превратился в лицо. Это был улыбающийся лик Кармины.
– Вы пришли в себя?– спросило старушечье лицо мужским голосом
И видение исчезло.
Над женщиной склонился врач, их недавний проводник. Абсолютно круглое с гладкими щеками и блестящей лысиной его лицо, действительно, походило на солнечный диск.
– Вы пришли в себя?– повторил он.
– Возможно,– прошептала Ольга.– Где я сейчас, к примеру?
– В госпитале.
– Опять?
– Увы.
– Что с моими ранами?– спросила она, проводя рукой по тому месту, где, как ей казалось, должен был находиться порез от стекла, но кожа была гладкой, без единого намека, на шрам.
– Я осматривал Вас, но никаких повреждений не обнаружил, хотя нашли Вас изрядно перепачканной кровью и без сознания.
– Да, что-то произошло,– вздрогнула женщина.– Я толком не помню – все перепуталось с моим бредом. Кажется, мне стало дурно, когда вошла в здание... Наверное, аллергия на какой-нибудь запах... А в том, что было потом, я не уверена... Валера. Что с ним?
Врач замялся и отвел взгляд:
– Ему еще относительно повезло. Его будут хоронить не в общей могиле, а по-настоящему, с почестями и ритуалами.
Ольга закрыла глаза, превозмогая дрожь:
– Повезло...– прошептала она.
– Кроме Вас там никто не выжил,– монотонно продолжал тот.– Само это уже чудо. И ни одной царапины. Но я, в принципе, зашел только убедиться в Вашем добром здравии. Там уже ожидает аудиенции какой-то беспардонный здоровяк, причем такой упрямый. Я его впущу, но есть вопрос к Вам. У нас много раненых, а медиков нет. Вы можете помочь в операционной?
Женщина покачала головой, раздавленная шоком от осознания случившегося.
– Ну, нет, так нет. Я только спросил. Ладно, впускаю посетителя.
Она лежала с закрытыми глазами, пока не почувствовала, что в комнате есть кто-то еще. Повернув голову, Ольга увидела у входа лейтенанта Мазура, который сосредоточенно смотрел на нее. Угадав улыбку в ее глазах, он тоже широко улыбнулся и подошел ближе:
– Вот, пришел. А Вы не обращаете никакого внимания.
– Здравствуйте, Саша,– прошептала женщина.
– Здравствуйте, Оля. Рад, что все с Вами в порядке, а то этот пузырь в белом халате разорался, что не впустит, что у Вас кома – как дал бы вот, так вот!..
– Все в порядке... Но вот Валера...– тихо сказала она.
– Я знаю,– военный посуровел.– Я так скажу. Тут такая лажа вышла, что можно очень долго во всем разбираться. Меня начинает доставать наша неорганизованность и такое отношение к людям. Сами сидят, извиняюсь, крепкими задами в мягких креслах, а наши запросто подставляют. Никого не волнует, что мы тут своими жизнями рискуем.
Он стал злым и раздраженным, а ослабевшая женщина могла только кивать головой и поджимать дрожащий подбородок всякий раз, когда накатывались рыдания и слезы щекотали лицо. Она была благодарна ему за то, что ей не приходится говорить и отвечать на вопросы.
Он все понимал:
– Ему просто не повезло... Я вообще не понял, что произошло. Ни с того ни с сего началась пострелуха с местными уродами. Сидите, говорит, здесь и следите, чтобы никто не покинул здание. Спрашиваю, кто должен тут появиться, кого ждем – так загадочно смеется мне в ответ, и еще улыбается. Мол, когда увидите, все и узнаете, а заранее нечего и рыпаться. Да иди ты, соплежуй! Он тут со мной в секретики играет. Я такого повидал, что ему плакать бы захотелось, а он мне своими полномочиями в нос тычет. Это приказ, это организация? У нас за спиной сидит вооруженная до зубов банда, я спрашиваю, взаимодействуем мы с ними или ждать неприятностей. А он? Пожимает плечами. Это, по-вашему, кадровый офицер? Я повернулся и ушел. А когда у меня из-за спины открыли пальбу, я собрал ребят и отвалил в сторону – это была не моя драка. Я потом хотел набить морду этому выскочке улыбчивому, но Ворчун его сам перед строем и пристрелил. Клянусь, своими руками бы это сделал: сорок трупов и столько же покалеченных. Из-за него и Ваш коллега погиб. Классный был мужик. Мы вчера как приехали, так и засели с ним на пиво. Кремень был мужик, но порядочный, а таким трудно. Мы с ним до утра братовались.
– До утра?– вздрогнула Ольга.– Это о Сером?
– Ну, о Валере. Мы вчера вечером первые прибыли и сразу на него наткнулись. Он обрадовался, хорошо встретил, помог устроиться. Потом собрались, плотно посидели. Сказал, что Вы болеете, но потом признал, что повздорили на нервах. Очень он из-за Вас переживал. Это, конечно, не мое дело, но парень Вас любил. Только под утро и разбежались, когда этот урод с остальной группой приехал.
– Значит он с вечера был с вами? Всю ночь? И он никуда не отлучался?– прошептала побелевшая женщина.
– Нет. А что тут такого?
– Значит, со мной его не могло быть...
– Я, наверное, не о том говорю,– всполошился Мазур, наблюдая реакцию Ольги.– Может, мне лучше обождать, пока Вы не поправитесь?
– Нет-нет. Все нормально. Просто все встает на свои места. Теперь я знаю, где он был ночью. А то волновалась… Он немного бестолковый… был. А мне поправляться вообще незачем – ни одной царапины.
– Точно? Потому что когда я Вас нашел, мне показалось, что Вы были здорово порезаны.
– Повезло. Комбинезон порван, а я целехонька. Так что там было, когда ты нас нашел? Ты ведь первый попал после этого в больницу, или как все было?
Увидев положительную перемену в настроении женщины, лейтенант заметно оживился:
– Короче! Все было чинно, пока не объявились щелкунчики.
– Щелкунчики?
– Снайперы... Вы уже, я так понимаю, вошли внутрь. И тут вдруг началось. Что бы мне не говорили, но били не эти недомерки из местного ополчения. Работали профессионалы, причем несколько. Думаю, какая-то третья сторона, необъявленная. Представьте себе, две цепи военных, которые сидят на взводе и боятся друг друга. Им только повод дай, чтобы сцепились. А когда начали щелкать бойцов по обеим сторонам, никто и разбираться не стал. Как началась пальба, да неразбериха! Пуля дурная – куда кинул, туда и летит. Не знаю, чем бы это закончилось, но когда внутри больницы тоже завязалась драка, а из всех окон полезла перепуганная солдатня, хватило ума допереть, что где-то вышла промашка. Все притихли, ничего не понимают, а я-то помню, что может так напугать, тем более Вы здесь. Мы прикинули, что нас там может ждать, и тихонько полезли, пока остальные еще в угаре ворочали стволами и пугали друг друга. Только уже поздно было... Я, как вошел, понял, кого там ловили... Да еще вот Вас всю в крови нашел радом с ним...
– А что ты понял, когда вошел? Кто там еще был?
– Ну, когда я смекнул, что к чему, мы с ребятами сунулись во двор сперва. Все крысы оттуда уже слиняли, ополченцы говенные, а из здания как раз навстречу выбежал солдатик с глазами на все лицо. Он и двух шагов от входа не сделал, как следом выскочила эта стерва и голыми руками разорвала его пополам – ноги еще бежали, а туловище отлетело метров на десять уже. Но, увидев нас, эта сука с места запрыгнула в окно третьего этажа. С места! Одним движением! Мы даже выстрелить не успели. Я хорошо этих тварей еще в той зоне рассмотрел. Мы троху помялись и двинулись внутрь. Честно скажу, если б я не был уверен, что Вы внутри, сам бы дернул с этого проклятого места... Да только там уже все кончено было – никогда не видел, чтобы людей так уродовали. Солдатики просто кусками лежали... Далеко мы не пошли – что нам больше других надо? Я нашел, что хотел, и убрался подальше. Когда тащил Вас, не думал, что еще увижу живой, но война дело дурное – бывает из ада без царапины выйдешь, а случается и на ровном месте коньки отбросить.
– А Валера?
– Ну, и его забрали... и голову тоже.
Ольга не могла больше сдерживать рыданий и освободила крик скорби, сжимавший ей грудь. Она громко и искренне плакала, причитая унывным шепотом.
Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем овладела собой, но глаза еще не просохли, а терпеливый Мазур не проронил и звука. И как раз в тот момент, когда женщина готова была продолжить разговор и засыпать лейтенанта вопросами, дверь открылась на распашку, и в палату ворвался возбужденный Ворчун с дрожащими от гнева губами. Заметив Мазура, он резко остановился и уперся в него требовательным взглядом. Но тот демонстративно откинулся на спинку стула, переложив тяжелый автомат на колени, и дал понять своим видом, что уходить не собирается.
– Я просила его быть моим телохранителем,– поспешила разрядить обстановку Ольга.
– Вон отсюда!– рявкнул Ворчун своим сопровождающим, которые быстро ретировались, прикрыв за собой дверь.– Это твои люди оцепили коридор?
– Мои,– спокойно ответил Мазур.
– Ладно, черт с вами. Так даже лучше. Но запомни... Видел, что я сделал с вашим засранцем-командиром?
– Видел. Он мне не командир.
– Если с ней что-нибудь случится, я лично кастрирую каждого из вас.
– Посмотрим.
Ворчун злобно сверкнул глазами, но оставил реплику военного без ответа, вспомнив, вдруг, о цели визита:
– Ну, как, Оленька? Что с тобой? Ранена?
– Ни царапины,– ответила женщина.
– Это он тебя вытащил оттуда? Очень хорошо. Можно доверять. То, что произошло, очень большая ошибка. Валера погиб. С виновниками, кто выжил, я уже разобрался, но его ведь не вернешь! Я выкурил весь их спецназ, но что делать дальше – не знаю! Клянусь, не знаю! Как я мог довериться этим лживым чинушам, политикам? Они просто использовали меня, крутили свои делишки за спиной, а я и не подозревал, что тут затевается. Но я им устрою сотрудничество! Сегодня же перевешаю всех их спецов – понаехали тут! Это же шпионы и подонки! Впусти козла в огород... Я им устрою...
– Не надо горячиться, Володя,– поморщилась женщина.– Стоит разобраться. Кому-то было выгодно, чтобы все так вышло. Кто-то со стороны вмешался в операцию, чтобы сорвать ее. Это видел Саша, и это видела я. Нас обстреляли снайперы, как только мы вошли в здание. Доктора Кастрицу убили в спину через окно.
– Кто это здесь еще вмешался?– побелел Ворчун.
– Кто-то, кому хочется поссорить тебя с правительством, которое тебя поддерживает,– вмешался Мазур.– Военные выполняют приказы, а отдают их откуда-то сверху.
– Очень может быть. А что ты видел?
– Я видел все. И не надо было ставить второе оцепление за нашими спинами – так союзники не поступают. Когда на нас напала третья сторона, разбираться не стали, и навалились друг на друга, а группа в здании осталась без прикрытия. Вот они и полегли все. А виноватых ты и в глаза не видел – они сорвали операцию, перессорили всех и ушли чистыми. Ты расправился с дураками, которых везде валом. Теперь смотри сам в дураках не останься.
– Я никогда не был дураком,– зашипел Ворчун.– И не надо учить меня жизни. У меня и у самого котелок варит, и я лучше тебя знаю, откуда ноги растут.
– Но он прав,– вступилась за военного Ольга.– Кому-то очень не нравится, что у тебя есть поддержка правительства.
– Да конечно я знаю, что он прав! Мои конкуренты давно точат зубы на меня, и уже дошли слухи об их заговорах и совместных планах, но почему из-за дураков, которые меня окружают, я должен терять прекрасных людей и друзей? Ладно, это мои дела. Сам разберусь. Давно надо было объявить войну, но я не за этим пришел. Главное, у тебя все в порядке, и я позабочусь о том, чтобы тебе ничто не угрожало. Вечером будет церемония похорон моего друга и первого помощника Серого Валерия. Я хотел убедиться, что ты там будешь.
– Не смогу,– тихо ответила женщина.
– Тебя не будет на похоронах Валеры?!!
– Не будет.
– Почему?– не скрывал удивления Ворчун.
– Потому что он был для меня не другом и не соратником – я любила его,– выкрикнула Ольга.– И я не хочу присутствовать на митинге в честь его смерти! Не хочу слушать лозунги, стоя у его могилы!
– Все будет очень достойно и соответственно... Хотя ты права. Незачем тебе все это. Ты права... Что я могу сделать для тебя? Хотя, что я спрашиваю... Оля, твоя свобода передвижений и неприкосновенность гарантируются. Ты вольна делать что угодно и как угодно. А теперь у тебя есть еще и собственная гвардия. Но если тебе хоть что-нибудь понадобится от Ворчуна, любая мелочь, любой каприз... Ну, ты поняла.
Он крепко сжал руками слабую ладонь женщины и вздохнул.
Бросив на военного красноречивый взгляд, Ворчун поднялся и, не оборачиваясь, вышел из комнаты. За дверью какое-то время слышалась его брань и короткие команды. Грубо, но точно он утверждал перед свитой статус Мазура, его солдат и самой Ольги, чьи распоряжения теперь мог отменить только он сам.
Она была объявлена вторым человеком в его смутном царстве!
*****
– Вы, действительно, хорошо устроились?– переспросил советник Титок.
– Да, папа, все замечательно. Для детей дорога была тяжелой, но ты же их знаешь... И еще, из-за спешки с отъездом мы забыли массу необходимых вещей. А в этой стране их просто невозможно достать. Папочка, придумай что-нибудь, как ты умеешь.
– Ладно,– поморщился советник в трубку. Он любил дочь, ее семью, любил нянчиться с внуками, но более всего ему нравилось потакать капризам любимицы, когда можно было с небрежностью демонстрировать перед ней могущество всесильного папочки.
Титок был выходцем из самых низких слоев общества, о чем он часто хвастал перед избирателями. Он не имел ни блестящего образования, ни шансов на достойную карьеру, но это не мешало ему воспитать в себе чрезмерное честолюбие, укрепленное природным упрямством и силой воли. Поэтому, когда подвернулся шанс, заурядный государственный служащий перебежал в группу поддержки стареющего политика, тщетно пытавшегося в канун выборов развернуть рекламную кампанию. У старого политика ничего не вышло, зато в его команде родился новый, ощутивший аромат власти и денег, которые искали хозяина. Сперва, он был идеалистом, пытавшимся удержать невинность и принципиальность, но за публичной клоунадой прятался мир реальной политики, требовавший соблюдения определенных правил.
Вот потому Титок и любил восхищать дочь показными представлениями, стреляя из пушки по воробьям, а потом упиваться ее детским восторгом и отдыхать душой в ее наивности. Она не была дурочкой, как считали многие. Она была именно чиста и наивна – хранила в себе мечту отца, который старательно оберегал чадо от лишней осведомленности, словно искупая вину за то, чем был сам.
– Вот и здорово,– щебетал веселый девичий голос в телефонной трубке.– Я знала, что ты у меня самый лучший... Здесь такой красивый дом с видом на океан! Ты бы видел! Мы, правда, поначалу беспокоились, что могут быть комары, но местный управляющий объяснил, что даже не знает о таких насекомых. Слушай! А как мы с ним общаемся! И я, и он едва говорим по-английски: приходится показывать все руками или рисовать картинки. Это просто ужасно! Без своего электронного переводчика я погибну! Кстати, список вещей, которые мы забыли, я отправила факсом в твой летний домик...
Она еще что-то говорила, но побелевший советник не слышал, не в силах оправиться от удара. Он неделю готовил отъезд дочери в строжайшей тайне, путая следы, чтобы спрятать ее от вездесущих врагов! И когда уже, казалось, все было позади, и она ускользнула от них, развязав ему руки – вопреки его строжайшему приказу не звонить ни при каких обстоятельствах, она отправила факс с обратным адресом прямо в руки его врагам!
– А что я такого сделала?– допытывался удивленный голос дочери.– Что, собственно, произошло, и при чем здесь моя наивность?
Советник Титок взял себя в руки: последние мысли он бесконтрольно проговаривал вслух, а для человека его положения это непростительно. Сказывалась усталость.
– Все хорошо, моя прелесть, но меня зовут дела.
– Ты так много работаешь и совсем не бережешь себя. Когда ты к нам сможешь приехать? Мне не терпится показать, как мы здесь все обустроили. Тебе понравится.
На телефонном аппарате замигала красная лампочка – их разговор проследили. Лампочка погасла, но это ничего не значило: прослушивающие устройства могли обмануть детектор.
– Мне пора, я перезвоню тебе позже,– советник отбросил трубку, как ядовитую змею, угрюмо уставившись на индикатор.
Последние дни дались ему особенно тяжело. Впервые он готов был признать, что абсолютно не владел ситуацией, не знал, что делать, и беспомощно плыл по течению, даже не подозревая, куда его несет. А тени сгущались, слышались шорохи за спиной.
Потирая воспаленные глаза, Титок нажал кнопку селектора:
– Приготовь, пожалуйста, кофе. И, пожалуй, рюмочку коньяка.
– Конечно, секундочку... одну секундочку.
Советник убрал руку от селектора, но продолжал смотреть на динамик. Конечно, его паранойя могла быть следствием все той же усталости, но чутье подсказывало иное. Он был слишком задумчив, разговаривая с денщиком, чтобы теперь вспомнить, что именно могло так насторожить. Интонация? Тон? Волнение в голосе? Но что-то, определенно, было не так!
Титок знал, что Андрей регулярно доносит на собственного хозяина – таковы были правила, и бесполезно было что-то менять. Он и сам в свое время «сосватал» президенту такого секретаря. Когда враг известен, его можно не опасаться. Куда большую угрозу представляют преданные друзья, потому что они могут предать. Вот их и надо бояться, а не услужливых денщиков, которые неуклюже подслушивают и украдкой заглядывают через плечо. Это было похоже на игру, и даже на честную игру. И вот теперь что-то было не так. Андрей давно работал при нем, и времени изучить парня было достаточно.
Кабинет советника по-прежнему располагался в палаточном домике, и войти или выйти можно было только через Андрея. Тряпичные стены были изготовлены из специального материала – его не разрезать, не сжечь, и, поговаривали, что не всякая пуля возьмет. А теперь меры предосторожности загнали его в ловушку, отрезав пути к отступлению.
Из приемной послышалась возня, и советник со вздохом извлек из внутреннего кармана малахитовую авторучку, изумительной работы. Он никогда не подписывал ей бумаги и никогда не позволял себе расставаться с ней. Когда на пятидесятилетие эту ручку дарил его единственный близкий друг, бывший тогда начальником Контрразведки, тот пожелал, чтобы юбиляру не пришлось воспользоваться подарком. Кроме различных полезных мелочей в авторучке находился предохранитель бомбы, встроенной в рабочий стол советника. Подарок был очень мудрый – Титок принадлежал к той группе политиков, которые не уходят тихо и незаметно, глотая яд или стреляясь в голову – даже стоя на пороге смерти, он будет тащить врагов за собой, так и не сдавшись духом! Друг давно был мертв, а предохранитель уже несколько раз приходилось держать в руке, но до сих пор ему везло.
Когда дверь открылась, и на пороге показался Андрей с подносом, советник плавно свернул колпачок авторучки до характерного щелчка и отложил ее в сторону. Теперь возле правой ножки стола находилась малозаметная педаль. На нее можно было наступить, но стоило после этого убрать ногу, как половина палаточного городка взлетела бы на воздух.
Андрей суетливой походкой подошел к столу и поставил на его зеркальную поверхность две чашечки кофе и рюмку ароматного коньяка. Титок бросил на денщика тяжелый взгляд, но тот, отведя глаза в сторону, лишь проронил:
– К Вам посетитель.
– Это ничего, что я без записи на прием?– на пороге стоял холеный молодой человек с вызывающей улыбкой и небрежно теребил блестящую пуговицу безупречного костюма.
– Макареня,– выдавил из себя советник и уверенным движением вдавил педаль взрывателя в пол. Только теперь он смог расслабиться и вздохнуть с облегчением.– Не ожидал Вас здесь увидеть.
– Жизнь, мой старый друг, всегда таит в себе неожиданности.
Макареня уселся напротив, заложив ногу за ногу, и потянул к себе одну из чашечек. Темный цвет напитка подчеркивал болезненную бледность посетителя. Задетый его фамильярностью советник склонился над столом:
– Я не заинтересован в продолжительной беседе.
– А она и не будет продолжительной к Вашему великому сожалению.
– Тогда перейдем к делу.
– Не торопитесь, милейший. Случаются моменты, которые нельзя торопить! Их надо смаковать, а иначе жизнь превратится в голую физиологию, где не будет места прекрасному.
– Я не собираюсь выслушивать рассуждения о жизни от убийцы. Берегите мое время.
– Кстати, о Вашем времени. Похоже, с этим проблема. Боюсь, его не осталось.
Титок почувствовал, как напряглась его нога на педали взрывателя.
– А Андрюшка по-прежнему прекрасно варит кофе,– цинично улыбнулся молодой человек.– Да и Вы тоже мне всегда нравились. Не понимаю, как наши пути могли так разойтись. А Вы понимаете? Я даже не могу сказать, что против Вас лично ничего не имею – может как раз личные качества мешают Вам реально смотреть на вещи?
– Ты угрожаешь мне, сопляк?– побагровел советник.
– Если бы я хотел Вас напугать, Вы бы сейчас стояли передо мной на коленях, пускали слюну и рассказывали о том, какой Вы обычный человек, который хочет только спокойствия и семейного счастья,– голос посетителя стал еще более неприятным, в нем зазвучали металлические нотки.– Если я снизошел до разговора с Вами, значит еще есть шанс, и стоит уцепиться за него обеими старческими ручонками.
– Подонок!..
– Без титулов, милейший! Я здесь неофициально!
– Какого черта тебе надо?
– Ох, как интеллигентность поперла! Учитывая грубость, сложню задачу. Не стану более разжевывать, что мне надо,– Макареня сорвался на ядовитый шепот.– Теперь Вы будете меня убеждать, что нужны мне! Вам надо быть быстрым и убедительным! Время пошло. Внесите!
Последнее слово он произнес достаточно громко, чтобы его услышали в приемной. И в то же мгновение в кабинет скользнули четыре техника, вкатывая огромную тележку с продолговатым ящиком. Они завозились с ним, что-то включая и распаковывая. Посетитель тем временем закурил, демонстративно выдыхая дым в лицо советника. Он даже не обернулся, чтобы взглянуть на своих людей, когда они извлекли из ящика стеклянный гроб, заполненный молочно-белым дымом:
– Мое терпение не безгранично, старина, а Ваше время истекает. Это клон, полное подобие советника Титка. В нашем матче производится замена на более расторопного и сговорчивого игрока. Самое время начать меня умолять о пощаде, ведь должен быть какой-то вариант для Вас. А их три: остаться жить и продолжать работу, тихо и быстро умереть, оставив место приемнику, либо… самое интересное.
Пожевывая бесцветные губы, Макареня достал из нагрудного кармана продолговатую колбочку с резкими гранями и поставил ее на стол перед советником:
– Палач,– его глаза горели восторгом.
В колбе шевелилось уродливое насекомое, похожее на гусеницу, величиной с палец, утыканное подвижными усиками и множественными челюстями, которые шарили по прозрачному стеклу в поисках выхода.
– Это Ваш младший брат? Такое сходство,– вздрогнул Титок при одном взгляде на существо.
– Это шедевр нечеловеческой природы. Той природы, которую мы создали для себя, венец мечтаний. Вы только послушайте! Эта тварь рождена для конкретного человека и умрет с голода в толпе людей, ползая по беззащитным телам, но никого не тронет, кроме того единственного, чье присутствие способна уловить в радиусе ста километров! Это не мой брат, а Ваша смерть! И поверьте, она ужасная. Этот паразит прыгает на десять-пятнадцать метров. И при одном прикосновении к нему, Вы будете парализованы ядом. А потом он начнет выедать Вашу нервную систему нерв за нервом, доставляя боль, которую не с чем сравнить. И все это время – часов двенадцать – он будет поддерживать в теле жертвы не только жизнь, но и сознание, чтобы Вы насладились каждым мгновением пытки. Двенадцать часов! Думаю, Вам они покажутся вечностью – рассудок такого выдержать не может. По крайней мере, по словам производителя. Но самое интересное, когда она выест, в конце концов, и сам мозг, она образует кокон прямо в пустом черепе, и оттуда на белый свет родится прекрасная гигантская бабочка со светящимися изумрудными крыльями. Бабочка-однодневка, невероятной красоты и ужасной трагедии – она беспола, и никогда не узнает любви, обреченная на одиночество! И Вы мне не верите, когда я говорю, что люди могут творить прекрасное?!
– Вы безумец!
– Нет, я более сложная натура, и к тому же никогда не видел таинства, о котором рассказал. Понимаете, как Вам надо постараться, чтобы избежать его. Времени на самом деле мало: войска ООН вот-вот вломятся на нашу суверенную территорию. Их надо остановить. И если Вы это сможете сделать лучше и быстрее, чем Ваша замена, то докажите мне это немедленно. Через семь минут сверхпрочная колба автоматически откроется, и тогда уже никто Вам не поможет. Но за это время Вы еще можете убедить меня подложить насекомое в саркофаг клона – для него Вы оба одинаково вкусны и полезны. Что скажете?
Макареня улыбался. И если улыбка Джоконды вобрала в себя отражение всех великих и тайных чувств женщины, его улыбка была воплощением Ада и объединяла гримасы всех преступников человечества за его историю.
Молочный туман в стеклянном гробу, за его спиной рассеивался, и советник уже мог различить знакомые черты лица закрытого там человека.
Титок рассмеялся, дрожа всем телом и рискуя раньше времени убрать с педали онемевшую ногу. Посетитель, принявший эту реакцию за истерику, сперва тоже развеселился, но, рассмотрев в слезящихся глазах собеседника вызов, побледнел еще сильнее, походя теперь на настоящую мумию. А советник, восстановив дыхание, поторопился произнести:
– На этом, господа, я буду рад попрощаться с Вами и пригласить с собой...
Он опасался, что Макареня, раскусив его замысел, успеет блокировать бомбу каким-нибудь собственным устройством, и потому сократил речь до минимума. Но даже после того, как он убрал ногу с педали, включив взрыватель, прошло много времени, чтобы он успел испугаться, что взрыва так и не будет, чтобы прочитать ужас в голубых глазах Макарени, чтобы пожалеть о сделанном и несделанном. Быстрое, щемящее чувство...
Это было очень странное мгновение в жизни советника Титка, когда разум озаряется прозрением, а память дразнит воспоминаниями, и течение времени уже не имеет смысла на пороге Вечности.
Подарок старого друга не разочаровал советника.
Следующая глава http://www.proza.ru/2015/06/26/1277