Приветствую вас, уважаемые читатели! Это снова я, несчастный клептоман. Ну вот, по решению суда я оказался в психушке среди шизофреников, наркоманов, дебилов и тому подобной публики. Это была жуткая дыра, из неё так и несло крысиной мочой и ихними же экскрементами. Впрочем, медицинский персонал психушки вполне соответствовал пациентам. Многие из них, очень многие, имели пятна на биографии, кто – побольше, а кто – поменьше.
Например главврач психушки Шпигалёв был прожжённый плут. Он имел судимость за хищение, был осуждён на семь лет, отсидел из них пять и вышел. Он стал заведовать нашей психушкой. Ну а воровать он и не переставал. Как раньше воровал, так и сейчас, в психушке, тоже ворует. Только теперь скрывает своё воровство гораздо лучше, не подкопаешься.
Или вот, например, санитар Ёжкин. Да он же вообще дебил. И раньше он лечился у нас в психушке от дебилизма. Но только лечение плохо ему помогло, как был он дебилом, так им и остался. Интеллект у санитара Ёжкина очень низкий, читает он с трудом, запинаясь на каждом слове и вообще не понимая смысла прочитанного.
А писать санитар Ёжкин вообще не умеет. То есть нет, умеет. Умеет писать одно слово – свою фамилию. Ну иметь в своём штате человека, не умеющего писать – это слишком даже для психушки. Поэтому ситуацию срочно исправили – научили Ёжкина писать свою фамилию, чтобы расписывался в ведомостях за зарплату. И времени на это потребовалось много, потому что Ёжкин – тупой.
Ёжкин всегда сохраняет серьёзное выражение лица. Кажется, он вообще не умеет улыбаться. Ну а шуточки, которые иногда отпускают пациенты психушки, санитар Ёжкин вообще не понимает. У него плохо с чувством юмора. И не только с чувством юмора, а и вообще с головой. Также кроме дурацких шуточек он не понимает пословицы, образные выражения, анекдоты. Даже сказки он не понимает.
Но санитар Ёжкин очень любит наводить порядок и ответственно к этому относится. Врач Борщов запретил ему бить пациентов психушки лопатой, и теперь он всегда носит на поясе резиновую дубинку. Он часто пускает её в дело.
Врач-психиатр Борщов тоже имел пятно на биографии, но гораздо меньшее, чем главврач Шпигалёв. Раньше он продавал пациентам своей поликлиники фальсифицированные лекарства. Борщову грозил срок за мошенничество, но ему удалось отделаться условным сроком. Следствию он заявлял, будто не знает, что лекарства фальсифицированы. Доказать обратное не удалось, и он отделался "условно".
И в ряду всех этих хапуг и дебилов резко выделялась медсестра Зойка. Это была красивая молодая женщина лет тридцати, знающая своё дело и ответственно к нему относящаяся, с огоньком в глазах. Она даже была незамужем. Удивительно, а что делает в этой дыре такая красивая и молодая женщина? Неужели для неё не нашлось места получше?
Медсестра Зойка очень меня заинтересовала. Я захотел всё урзнать поподробнее и стал расспрашивать про неё шизофреника Сомова. Шизофреник Сомов приглушил голос и рассказал мне та-а-а-кое.
Оказывается, у медсестры Зойки тоже было пятно на биографии. Когда-то давно, в юности, Зойка поступила в медуниверситет. На бюджетное обучение она, понятное дело, поступить не смогла. Пришлось ей учиться на платном. А чтобы учиться на платном, нужны деньги. И тогда Зойка пошла на ужасное преступление: она стала продавать трупы из морга. Платили за это хорошо, Зойка сильно улучшила своё материальное положение, даже разбогатела.
Но вот незадача, однажды она засыпалась. Вышел большой скандал. И за совершение этого ужасного преступления Зойку осудили на десять лет. Её отправили на урановые рудники, и десять лет она там добывала уран.
Ну вот десять лет заключения закончились, пришло время устраиваться на работу. С судимостью, понятное дело, в обычные больницы её не брали. Поэтому пришлось устроиться работать в психушку.
То, что шизофреник Сомов поведал мне полушёпотом о медсестре Зойке, вызвало у меня сомнения. Я его спросил:
– А ты не врёшь?
– Нет! Нет! – энергично замотал головой Сомов. – Чтоб я сдох!
– Сдохнешь, – сказал ему я. – Обязательно сдохнешь.
ннТо, что рассказал о медсестре Зойке Сомов, совершенно не вязалось с её чистым, светлым образом. И я не знал, что о ней думать.