Шурин оптимизм

 
           —    Взвейтесь кострами, синие ночи.  —  Произнесла не старая ещё баба Маня, но не имеющая никакого отношения ни к пионерам, ни  комсомольцам,  и бодро чиркнула спичкой над спиной внука с заранее расставленными на ней банками и заботливо  налитым в них спиртом.

        —    Из искры возгорится пламя... —   Тут же  вспомнилась ещё одна революционная присказка, но уже позже самому Шурику, когда он рассказывал своим товарищам, как его родная бабушка, кулацкая дочь, потому и не имела она никогда отношения ни  к пионерской, ни  к   комсомольской организации, лечила его от кашля, ставя неумело, но так  оптимистично банки,  в надежде на выздоровление внука, а спина его  действительно,    полыхала тогда,   как тот костёр, о котором пелось в песне.

       В общем, человеческий оптимизм —   дело, конечно, хорошее, вдохновляющее на подвиги, на нескончаемую веру в будущее, но однажды  и это замечательное качество иссякает, как любой источник,  живой и трепетный, сколько его не подпитывай обещаниями вечного  и надёжного, с годами  солнце и ветер, нещадно делающие своё разрушительное  дело, иссушают его. Таков  закон природы, от   которого никуда не деться.

Но пока,  неожиданно получив болезненный удар в спину кулаком, Шурик, резво  стартанув со второго этажа, кубарем скатывался вниз, считая головой и лопатками  бесконечное количество каменных  ступенек, но  всё же надеясь, что они когда-нибудь  закончатся, даже за эти доли секунд, что он оказался у ног другого своего товарища  в надетых чёрных ботинках, стоящего на первом этаже и ожидающего, когда же его друг окажется рядом, он был полон оптимизма, думая, что это произошла простая случайность. Но Никита с Васей всё же сговорились заранее, один толкнул, второй стоял в  ожидании, когда их друг с небес скатится на землю и только для того, чтобы посмеяться, глядя на Шурика, который под конец своего такого невесёлого  вояжа даже сбился со счёту и,  потирая ушибленные бока и спину,  не мог вспомнить, сколько же всего ступенек в каждом пролёте их дома, об  которые он так тщательно ударялся всеми местами своего тела, пока летел  кубарем вниз.
 
И всё равно,  оценив позже всю подлость этой несмешной шутки, Шурик не утрачивал своего врождённого  качества, весело глядя в глаза жестокой действительности, всё надеясь на что-то лучшее в своей жизни.
 
Его оптимизм не угасал даже тогда, когда родным объявили страшную правду, из комы он  не выйдет и уже никогда. Но, видно та искра, из которой всё возгоралось пламя, и не только полыхающее на его спине в незабываемые детские годы, но   не угасающее  и сейчас, всегда тлела где-то у него внутри, той надеждой на светлое будущее, что позволило ему на зло всем врагам и обещаниям  врачей оправиться после страшной аварии, в которую он попал, когда на всей скорости в его автомобиль врезался огромный самосвал, из кабинки которого вывалился совершенно пьяный водитель, даже не способный оценить весь масштаб произошедшей трагедии.
 
И опять,  он знал, что всё когда-то заканчивается, его передвижение в инвалидной коляске,  потом на костылях и с палкой  в руках  тоже однажды кануло в лету, вечный Шурин оптимизм и здесь помог сначала выжить, а потом справиться с временным недугом, неработающими ногами, после того, как его собрали  по частям, в то время, как от автомобиля, смятого самосвалом и откинутого далеко от дороги даже не в ближайший кювет,  не осталось и напоминания, хотя бы,   как о груде железа.

Он даже смеялся, опять позже, когда делился  с друзьями тем, что ничего не помнил после произошедшей аварии, как и тогда, когда так и не  смог произвести подсчёт ступенек в подъезде.

     Но всё же с возрастом Шурин оптимизм стал поутихать. Особенно, когда у него на глазах и его сограждан закидали песком те  пионерские костры, не дав больше возможности взвиться синим пламенем тому, что упорно, словно «вечный  огонь» на могиле неизвестного солдата, горело целых 70 лет.

    Ещё до того, когда шла увертюра предстоящего и опустели прилавки магазинов, а людям не на что было купить себе даже еды,  которой почти не осталось в закромах его огромной  Родины, ну, во всяком случае,   им так  сказали, чтобы потом пояснить тот не ветер,  а ураган перемен,  произошедший  с ними со всеми, Шурик всё с той же  надеждой стоял в очередях за молоком, хлебом и яйцами,  словно в   блокаду его  родного  Ленинграда,  и с оптимизмом взирал в  конец этой почти  нескончаемой  вереницы людей,  в надежде,  что и ему тоже всё - таки  достанется. Как и зарплата будет выплачена за труд на уже загнивающем предприятии, где он честно  проработал   долгих  20 лет.
 
В общем, как видно, вместе с концом великой страны, закончился и оптимизм Шурика. Когда он увидел, как потащили из тех закромов, в которых, якобы ничего не было, всё,  что всё же оставалось, несли, будто некоторые  советские  «несуны»,  всё то, что принадлежало не им, но почему-то стало называться частной собственностью, и выносилось  не просто за порог  фабрик и заводов,  а за пределы  приграничных рубежей и тут же продавалось  только что врагу. Когда всё безнадёжно было утрачено. Когда обменяли,  в общем-то,  свободу, то, за что платить не надо было, на беспросветную нищету и боль утраченного,  и лишь из зависти, что  небольшая кучка, так  называемых вождей, могла позволить себе  чуть больше, чем народ, что получал образование и медицину просто так,  возможность разводить костры в любом месте нашей необъятной родины, даже  там, где сейчас идут  совсем не мирные баталии на предмет, было ли это нашим, когда отдали и зачем, давайте всё же  вернём. А разве можно вернуть тот оптимизм, с которым уверенно  смотрел в своё  будущее не только  Шурик, которое было ясным и чётким,  в котором  ты был уверен почти на все сто?

Но сейчас, уже не запоздало, а по факту состоявшегося, глядя на   привычную пару, но ошибочно названную тандемом, потому что тандем состоял  вовсе не из этих двоих, а из одного   и  совсем  другого, того, кто взял себе первого  в пару ещё  в тот, запомнившийся многим на века,    период, смены не только  режима, а и правительства, Шурик понимал, что всё в этой жизни,  когда-то заканчивается, не только сама жизнь,  но и его оптимизма всё же больше не стало. Надеяться, что что-то  вернётся, возродится или даже станет заново,  ему уже не хотелось, потому что перспектив больше не было,  учитывая начало развала, которому не было видно конца.
 
Но это не отменяло того, что он мог ехидно посмеяться, прочитав очередную новость, а то и две, и даже пошутить по поводу  того, что великая  княгиня – то просто вылитый папаня, князь Багратион, добавив внуку…

             —    Я даже не понял сразу,  что это женщина. Потрясён   до глубины души, хоть и   не до слёз.

Но неисчерпаемый Шурин оптимизм теперь передался сыну его сына, на спине которого никто не разжигал костры, и он,  Шурик  уж, точно. А  этот молодой человек мог ещё  позволить себе предположить, говоря деду по телефону:

           —     Что меня тут,  во всей истории радует, помимо объективного сарказма, так это некоторое понимание в обществе, что слово «история» подразумевает наличие всех периодов: и СССР,  и Российской империи, и вымарывать одно, превознося другое, в корне неверно…

Но слова Артёма разбились о  непререкаемую истину деда, который сказал:

           —      Да,  просто уже не знают за какое  очередное пятно нашей истории схватиться, что вычеркнуть,  а что вписать  назад.  Ты пойми,  Артёмка,   ведь эти переписки туда,  сюда,  обратно —  уже вековой традицией стали. Нет в этом  какой- то новой  идеи во славу нашего бедного Отечества.

          —      Но дед, нельзя же так, надо надеяться на лучшее, разве,  нет?  Ты сам меня,  когда - то этому  учил.

Постаревший  давно Шурик на минуту усомнился —    « А,  ведь и впрямь, он сам всегда говорил, своему сначала  сыну,  потом  сыну его сыну, что надо быть оптимистом»

      Но не вышло у него до конца придерживаться таких своих принципов. "Ведь,   народ вот-вот пухнуть опять   от голода  начнёт,  и  большинству, кому детей нечем кормить   будет,  начхать и  уже давно на свою историю, потому что ему не только память,  а и мозги подправили в желаемом направлении. И то, что  это очередной ход политиканов,  и что  народом здесь и не пахнет, совершенно  понятное дело, шитое не чёрными нитками."  —     Рассуждал про себя Шурик. —    "На самом деле, уже не знают на чём этот народ взять,  на какой идее патриотизма проехаться, чтобы рты голодные всем заткнуть."

Но он не сказал всего этого внуку, а наоборот,  хитро улыбнувшись, ведь  никто не запрещал, без теперешнего отсутствующего  Шуриного оптимизма,  посмеяться ему, потому дед  ещё и,  подмигнув в придачу,   внёс предложение:

       —   А  давай, откроем  лавку по продаже титулов имперских,  хоть чуть заработать успеем пока все не чухнули,  что за очередную утку им решили подсунуть, вместо хлеба насущного.

   И Артём, хоть и следовал напутствиям деда -   не унывать по жизни,  всё же трезво глядя   на вещи, несмотря на молодость, тут же понял, что новости  про возвращение демонтированного когда-то  памятника на своё  прежнее место и приглашение каким-то очередным  депутатом   великих князей  тоже вернуться на родину, спустя почти столетия,  всё это совсем ни  новость, как и Шурин оптимизм, от которого остался  только смех, правда, не всегда горький, что всё же  не  отнимало несмотря ни  на что,   надежды  у его внука.