Лариса

 
Вечера встречи выпускников в нашей школе проводились в первую субботу февраля. В тот год я впервые пошел на такой вечер – уступил просьбе нашего математика Виктора Леонтьевича, одного из немногих учителей, продолжавших работать в школе со дня ее открытия (уже 22-ой год). Остальные учителя, в основном как мы их называли, «училки», ушли на пенсию или в другие школы. Прошло почти десять лет с тех пор как  я окончил эту школу и все эти годы меня туда совсем не тянуло. Школа была новая – послевоенной постройки, но в старой части города. Когда я пришел в первый класс, их было четыре; но мой выпускной был уже единственным.  Это были годы, когда людей переселяли из коммуналок и подвалов в старых, ветхих домах в центре в новые на окраине. Наш класс не был очень дружным, состоял из небольших  групп ребят, которые учились вместе с первого класса.
Я понимал, что Виктор Леонтьевич просто хочет похвастаться мной, как своим учеником, ставшим в 27 лет доктором наук и имевшим некоторую известность в мире науки. Мне действительно повезло – удалось через год после окончания университета найти оригинальный способ решения одной из задач, над которой долго и безуспешно билось не одно поколение моих коллег – математиков. Метод решения был интересным и нестандартным, получил дальнейшее развитие и я даже сделал доклад о нем на конференции в Париже, о чем сообщили в нескольких газетах.  Виктор Леонидович мог действительно гордиться моими успехами, он был хорошим учителем и увлек меня математикой еще в средних классах. Если бы не его сильная близорукость и головные боли (результат тяжелой фронтовой контузии), он работал бы не в школе, а в академическом институте и возможно многого добился. Кроме математики у меня была еще одна страсть – поэзия, я находил какую-то общую красоту в формулах и рифмах. Не без совета моего наставника после восьмого класса я поступил в физико-математическую школу при физтехе, а затем и на мехмат, и математика стала моим призванием. Именно гордость Виктора Леонидовича «посадила» меня в президиум на сцене актового зала. Наша школа славилась в городе неплохим уровнем обучения и поэтому среди ее выпускников были люди, достигшие высоких постов во всяческих важных учреждениях, а также несколько офицеров-полковников. Я, к моему большому удивлению, оказался, чуть ли не самым большим достижением школы и «гвоздем» доклада директора. И вот когда Лидия Николаевна (пятый директор со дня основания, работавшая только четвертый год и познакомившаяся со мной только перед этим собранием) стала с гордостью рассказывать обо мне, попросив встать, с середины зала к сцене подбежала молоденькая девушка с букетом гвоздик и легко взбежала по ступенькам. Директриса громким шепотом попыталась остановить ее – «Костикова, почему ты? И где Наташа?» Но девушка прошептала также громко – «Лидия Николаевна, она подвернула ногу! А потом, это же мой дядя Сережа!» Она как-то особенно подчеркнула – «мой» и решительно направилась в мою сторону. Протянув мне через стол цветы, девушка тихо прошептала – «Дядя я Вас поздравляю" и громко на весь зал сказала – «Сергей Иванович! Мы очень рады и гордимся Вами!».
Все зааплодировали, особенно старались приглашенные  на этот вечер старшеклассники. Девушка, вручив букет, спрыгнула со сцены и убежала на свое место. А я за эти несколько минут как будто очутился в прошлом – на десять или даже одиннадцать лет назад. Да, это была Лариса Костикова или «Кнопка», я ее не узнал, но кроме нее никто не называл меня – дядей.  Сев обратно за стол президиума, я уже не слушал больше торжественных речей, а вспоминал…
Лариса тогда жила с мамой и с еще нестарой  бабушкой – крупной женщиной с больными ногами. Жили мы в небольшом трехэтажном доме, я на втором, а они на третьем. Мать Ларисы, Татьяна Алексеевна, работала в каком-то управлении и часто уезжала с проверками в командировки по разным городам. О том, что ее мама опять уехала, все жильцы сразу узнавали по громким ахам и охам бабушки Веры, тяжело спускавшейся по лестнице, чтобы отвести внучку в детский сад. Про отца Ларисы говорили, что он завербовался куда-то на Север, почти сразу же после ее рождения, да так и не вернулся; что очень радовало бабушку, считавшую его неровней ее образованной дочери. Садик этот был рядом с моей школой и с одной стороны у них был общий железный забор. Я обычно выходил следом за ними и обгонял на лестнице или во дворе. Уроки в школе начинались в половине девятого, но я всегда приходил на час раньше, чтобы поиграть с ребятами в спортзале в волейбол. Однажды баба Вера остановила меня во дворе и попросила отвести Ларису в сад («Ноги совсем отнимаются» - пожаловалась она). Я с неохотой согласился, до школы дорога у меня занимала десять минут, а с этой малявкой можно было не успеть к началу игры. Ларисе шел тогда седьмой год, она была похожа на свою бабушку круглым личиком и синими-синими глазами. В школу я успел вовремя и с тех пор стал водить Ларису в детский сад каждое утро, даже когда ее мама была в городе. У меня не было ни брата, ни сестры и я очень быстро привязался к маленькой Лариске. Девочка она была послушная и, хотя еле успевала за моими широкими шагами, но очень старалась, держась за мою руку быстро перебирать ножками. У калитки сада Лариса поднимала на меня свои синие глаза и очень вежливо говорила – «Спасибо большое, дядя Сережа». Носик у нее был, как маленькая пуговка и мне понравилось несильно нажимать на него и говорить «бип-бип», так Лариса стала для меня – Кнопкой. Вечером ее забирала бабушка – ноги, по ее словам,  к этому времени «расхаживались» и не так болели.
По нашей дороге в сад мы с Кнопкой почти не разговаривали, я думал только о том, чтобы не опоздать в спортзал, а она, наверное, только, чтобы не споткнуться и не упасть. Лишь иногда, когда я уж очень разгонялся, девочка поднимала голову и смотрела на меня с укоризной. Тогда я сбавлял темп и говорил (подражая нашему военруку)  «реже шаг», за что получал благодарный взгляд синих глаз. Кнопка была не по возрасту сообразительной девочкой и могла бы добираться до сада и одна, если бы не улица с большим количеством машин, особенно по утрам, которую надо было переходить по дороге. Как-то Кнопка попросила: «Дядя Сережа, давайте пойдем по длинной дороге», я удивился, что это за «длинная дорога» и она, волнуясь, стала объяснять. Как я понял этой дорогой мы должны обойти целый квартал и она заняла бы в три раза больше времени.  «Я могу не успеть в школу, может быть, пойдем завтра» - строго сказал я. «Хорошо, тогда завтра выйдем пораньше, тогда точно успеем» - обрадовалась девочка. Вообще-то, Кнопка всегда выходила  во двор раньше меня и ждала там, не отрываясь, смотря на дверь подъезда. В первое время бабушка спускалась с ней, по пути нажимая кнопку нашего звонка, и уходила только, услышав мое «уже иду», но вскоре Кнопка сама приноровилась дотягиваться до нашего не очень высокого звонка и, услышав мое бодрое – «почти готов», быстро сбегала вниз. Мне приходилось спешно запихивать учебники в портфель (нет, чтобы вечером собрать) и натягивать башмаки. Бабушка всегда стояла у окна кухни и махала нам вслед рукой.
На другой день я вышел из дома, как и договорились, пораньше и мы пошли «длинной» дорогой. Шли мы мимо магазинов – гастронома, овощного, хозяйственного и аптеки. Кнопка важно сообщила мне, что с бабушкой они по дороге из садика покупают здесь продукты, иногда заходят в аптеку и хозмаг. Магазины были еще закрыты и к моему удивлению Кнопка, смотря на витрины, стала объяснять, из каких продуктов и как, и что можно приготовить. Я в свои шестнадцать представления не имел, для чего все эти кухонные штуки, выставленные за стеклом хозяйственного магазина. Кнопка сказала, что она помогает бабушке готовить обед и, что она сама могла бы сварить куриный суп, пожарить котлеты и может, наверное, даже испечь пироги, если бы ей разрешили зажечь духовку. Она поразила меня знанием всех цен и с чувством превосходства объяснила, что, на овощи они разные в течение года, когда я попытался сказать про картошку, увидев знакомый ценник (вчера меня за ней посылали). У витрины с инструментами я взял реванш – мне все было знакомо, а Кнопка узнала только молоток. Она с интересом расспрашивала, что и с помощь чего, я бы мог смастерить. За этими разговорами мы так долго добирались по этой «длинной» дороге, что опоздав к игре, я еле успел в класс. Так у нас появились две дороги до садика – короткая и длинная и мы каждый день заранее решали, какой пойдем завтра. Конечно, мне хотелось успевать на волейбол, тогда, как Кнопка всегда была за длинную дорогу. Но, как девочке послушной ей приходилось уступать, хотя при этом она и недовольно морщила свой носик. Зато когда мы шли по длинной дороге, Кнопка была счастлива, и весь наш путь я слушал – во что они в садике играют, что им читают и какие у нее замечательные подружки и добрые воспитательницы. Так мы доходили до калитки, я говорил ей: «Пока!» и убегал в школу, а она стояла у калитки и ждала, что я, заворачивая за угол, махнул ей на прощание рукой.
Кнопка часто приходила к нам по вечерам, вначале, чтобы я починил ее сломанные игрушки, а потом и просто так. Когда я делал уроки, она тихонько сидела на диване и играла с одной из своих кукол. Она кормила их кашей из железной игрушечной кастрюльки, раздевала или одевала в крошечные одежки, сшитые ее бабушкой Верой. Куклы часто стали оставаться у нас и после ее ухода, на ночь, это, чтобы – «Дяде Сереже не было скучно». Вскоре в моей комнате появились и другие игрушки, мне казалось, что она стала похожа на игровую в детском саду.
 Так прошла зима и наступила весна. Теперь наши разговоры с Кнопкой все больше были о школе, она очень огорчалась, что ей придется еще целый год ходить в детский сад, потому что семь лет ей исполнялось только в октябре этого года. Вскоре она знала  по именам всех учителей не только младших классов, но и старших; многих из них и в лицо (часто мы встречали их по дороге в сад). О школе Кнопка хотела знать все, особенно о предметах, которые мы изучали в старших классах, подробно выспрашивая: зачем и трудно ли их учить. Настал месяц май, мне надо было сдать экзамены в школе при физтехе. Я больше не мог водить Кнопку по утрам в детский сад, и по вечерам она перестала приходить к нам, ее мама и бабушка решили, что она мне мешает заниматься. В июне Кнопка с садиком уехала на дачу, я сдавал экзамены и как то позабыл про свою маленькую подружку. Как то в конце месяца, когда после сдачи всех школьных экзаменов мы проходили «производственную практику» – ремонтировали и красили парты в классах, пришла Татьяна Алексеевна, она сказала, что была у дочки и та передала мне целый альбом своих рисунков. На одних – высокий человек с маленькой девочкой, которые держались за руки и большие дома вокруг; на всем были надписи печатными буквами: «дядя Сережа», «Лариса», «Школа», «Садик». На других – эти же двое стояли у домов с надписями: «Хозмаг», «Продукты». Ларисина мама сказала, что дочка скучает, плохо ест и очень просит «дядю Сережу» приехать. Когда она ушла, мои одноклассники долго смеялись над «дядей» и говорили, что  мне надо работать нянькой.
 Я отшутился и в первый же выходной поехал на электричке в дачный поселок, где жили дети. Дачу я нашел быстро (по подробному описанию Татьяны Алексеевны), но никак не думал, что у ограды увижу Кнопку, наверное, она так стояла каждое утро – вдруг я приеду... Девочка громко крикнула: «Ура!» и побежала к двум молоденьким девушкам, разговаривающим в стороне, это были студентки педвуза, проходившие здесь свою практику. Кнопка что-то взволновано говорила им, показывая в мою сторону, и вот одна из девушек подошла ко мне, взяв ее за руку. Она была, не намного, старше меня, но  удивлено сказала: «Здравствуй! Лариса мне уже голову задурила своим «дядей Сережей», а ты оказывается мальчишка!» Кнопка умоляюще смотрела на строгую воспитательницу и та, наконец, сказала: « Хорошо, Ларисина мама тебе доверяет, я отпущу девочку гулять с тобой до обеда, почти на три часа, под твою полную ответственность – у тебя есть часы? Только далеко не уходите, и не перекорми ее сладостями, она и так плохо ест!» Я вытянулся в струнку и гаркнул: «Есть далеко не уходить, не перекормить, и доставить Ларису точно через два часа и сорок семь минут к обеду в целостности и сохранности!» Воспитательница улыбнулась (ей было лет двадцать, не больше), а Кнопка засмеялась и бросилась к калитке.
Утро было теплым и солнечным. Кнопка вела меня по их «прогулочному маршруту», мы пошли (я крепко держал девочку за руку) к молодому, красивому березняку, светлые стволы березок кое-где перемежались ярко зелеными елочками. Живописный лесок привел нас к речушке, где в небольшой запруде был отгорожен «лягушатник» и Кнопка с гордостью сказала, что она почти научилась плавать «по-собачьи». На другой стороне речки зеленел и буйно цвел еще не скошенный большой луг. Мы поплескались в чистой, мелкой (мне по пояс) с песчаным дном запруде, в которой юрко сновали маленькие рыбешки. Кнопка продемонстрировала мне свои успехи в плавании и даже в прыжках в воду: она затыкала пальчиками нос и уши и с шумом шлепалась в речку. Потом, перебрались на луг (девочка – на моих руках) и загорали. Кнопка трещала без умолку: о подружках, воспитательницах, и противных мальчишках, которые не хотят играть в дочки-матери (быть папами), а хотят в войну. Пришло время угощений, я открыл рюкзак, с гостинцами, приготовленными ее бабушкой, и мы обнаружили столько еды, что могли бы жить на лугу неделю и не проголодаться. Тут были: половина жареного цыпленка, четыре яйца, бутерброды с колбасой, мои любимые пирожки с капустой, пряники, огурцы, литровая банка компота и кулечек конфет-тянучек… Конечно, мы съели только пирожки и огурцы (я), пряники и тянучки (Кнопка) и выпили весь компот. Остальное я, вздохнув и представляя, что мне скажет бабушка Вера Ивановна,  собрал  обратно в рюкзак.  От пирожков меня потянуло в сон, но вскоре я был разбужен громким Кнопкиным шепотом: «Опоздаем, и нам влетит от Анны Алексеевны!». Пока я спал, она сплела из луговых цветов два не очень умелых, лохматых венка и, надев себе и мне их на голову, сказала: «Вот, дядя Сережа, мы обвенковались и теперь мы – жених и невеста!».  От удивления я смог только строго поправить свою маленькую подружку: «Правильно говорить – обвенчались, и это только, кажется, в церкви делают и потом, тебе еще рано об этом говорить!». «Да, я знаю, в сказках так женятся, но ты же большой, а я еще маленькая, поэтому у нас венки и мы не поженились!». Кнопка сразила меня своей железной логикой, перестав мне выкать. Я проводил «невесту» до калитки дачи и она, попросив, наклонится, вдруг чмокнула  меня в губы. Покраснев, я сказал: «Кнопочка, так целуются только родные люди!». «Но ты же теперь мой родной жених!» и Кнопка скрылась за кустами сирени.
В  июле весь наш класс отправился в пригородный совхоз – в лагерь «труда и отдыха», мы жили в сельской школе и помогали пропалывать сорняки, убирать сено, а потом разные овощи. Работали только по четыре часа в день, хотя могли и по десять, но учителя не разрешали. Мы –  родившиеся через пять лет после окончания войны, были крепче и здоровее их (многие воевали на фронте), да и своих родителей, детство и юность которых пришлись на трудное  военное время. Сельские подростки, некоторые намного моложе нас, трудились от зари до зари, что не могло не сказаться на их отношении, считая нас барчуками и бездельниками, они не стремились к дружбе с нами, что было очень обидно. Так как вторая половина дня была у нас не занята, мы соорудили волейбольную площадку и играли до самых сумерек. Однажды, во время игры, к нам подошел деревенский подросток – «атаман» здешних ребят и предложил сыграть в выходной с их командой. Мы, конечно, выиграли (еще бы с нашим опытом постоянных игр от безделья) и сельские ребята попросили (не без скрытого смущения) их потренировать, когда у них есть свободное время. Так нам удалось подружиться. В это лето я впервые влюбился.  Мою первую юношескую любовь звали – Марина Кравченко, она появилась в нашем девятом классе только в третьей четверти, весной. Ее отец приехал с семьей из Запорожья и был какой-то шишкой в нашем горкоме партии. Маринка была настоящей украинкой: глаза, брови, волосы черные, коса до пояса; за смуглую кожу сельские ребята дразнили ее цыганкой. Девушка она была добрая и общительная, острая на язык. Одевалась, конечно, лучше всех наших девчонок, у большинства которых родители были небогаты, если не сказать – бедны, хотя очень старались, чтобы дети «выглядели не хуже других». Маринке завидовали, но не слишком зло – уж очень веселой и заводной она была. Жила Марина в четырехкомнатной квартире, а остальные ребята, в основном, в густонаселенных коммуналках. Вскоре мы стали собираться у нее большой компанией – приходило по 20 человек и слушали пластинки, танцевали. Маринины родители ни в чем не отказывали дочери, а домработница Катя поила нас чаем с пирогами. Мама у нее  почти все время проводила в магазинах, парикмахерских, ателье, а отца мы видели только пару раз, когда уж очень поздно расходились по домам. Марина любила петь и часто вместе с Катей они пели нам старинные протяжные украинские песни. Хотя мы не понимали всех слов, очень хорошо  чувствовали их красоту. Учеба давалась Маринке легко и она была отличницей, успевая при этом бывать в кино и театрах чаще нас. Именно, благодаря ей, мы впервые однажды поехали в Москву на балет в Большой театр. И многие девчонки стали просто заядлыми театралками, хотя возвращаться поздно вечером на электричке было и страшновато. Все наши мальчишки, да и многие ребята из десятых классов влюбились в Марину, писали ее записочки – предлагали дружить, а она со всеми была одинаково приветлива и только смеялась, когда кто-нибудь осмеливался признаться в любви (конечно письменно). 
Я тоже потерял голову, как это может быть у шестнадцатилетнего паренька и к моей великой радости в лагере Марина стала выделять меня, хотя я и держался с ней очень скованно – краснел от ее шуток и почти не разговаривал, оставаясь наедине. Наверное, это ей и понравилось, постепенно мы стали уходить вдвоем подальше от всех вверх по берегу и там купались и загорали. Я уже тогда решил, что буду после школы поступать в институт, как и многие из одноклассников, которые мечтали получить высшее образование, стать инженерами или учителями. Почти все наши родители имели незаконченное среднее образование, а многие отцы ушли на фронт прямо со школьной скамьи. Немногие смогли потом доучиться в вечерних школах, вернувшиеся калеками чаще спивались – послевоенное время было тяжелым. Поэтому нас держали в строгости и мы старались учиться хорошо, чтобы сбылись неосуществленные мечты наших родителей. Марина же мечтала совсем о другом, она хотела стать переводчицей или выйти замуж за дипломата и побывать в разных странах, о которых много читала и слышала от отца и его друзей, бывавших в заграничных командировках. За несколько дней до отъезда мы впервые поцеловались, причем выяснилось, что я совсем не умею целоваться и Маринка, смеясь, взялась меня обучать.
В середине августа наш класс вернулся в город, приехал с дачи и детский сад. Как-то вечером, когда я вернулся домой раньше обычного, мама с порога предупредила меня – «Тебя ждет гость». Возвратившись из «ссылки» в деревню, мы, соскучившись по городским развлечениям, вечерами гуляли в парке, ходили на последний сеанс в кинотеатр (какое счастье было сидеть в темном зале рядом с Мариной); домой  я возвращался поздно.  В моей комнате, в своей привычной позе – подогнув под себя ноги, в кресле сидела Кнопка с альбомом на коленях. Как только я вошел, она вскочила и, захлопнув альбом, смущенно затараторила: «Здравствуй, дядя Сережа, я тебя уже давно жду, я и вчера приходила, не дождалась – ты все гуляешь и гуляешь». В голосе девочки слышалась обида. Кнопка за лето заметно подросла, волосы и брови выгорели, а глаза еще больше посинели. «Ну, что ты, моя хорошая, я тоже скучал без тебя, покажи, что нарисовала на даче» – я погладил ее по голове и взял альбом. Рисунки оказались очень неплохими, непохожими на детские каракули, девочка была просто талантлива, деревенские собачка и кошка выглядели как живые, а у людей угадывались их характерные черты. Наша прогулка во время моего приезда изображалась подробно: вот мы идем по лесу, вот купаемся в речке, а вот загораем на лугу среди цветов. «Да ты настоящий художник!» - воскликнул я – «Так может рисовать только взрослая девочка, больше не буду звать тебя – Кнопкой». Синие Ларисины глаза заблестели, она покраснела от моего неожиданного восторга. «Я дарю тебе альбом и хочу спросить: ты будешь меня водить в сад?» - она с надеждой посмотрела на меня. «Такая большая девочка уже может ходить и одна». (Вообще-то я собирался встречаться с Мариной у ее дома и идти до школы вместе, она жила за три квартала от школы только с другой стороны и мы договорились об этом еще в лагере). «Ах, так, тогда я вообще не буду ходить в детский сад, я уже так сказала и маме и бабушке!» – в голосе Лариски звучала нешуточная угроза. Замечу, что, несмотря на возраст, она была очень серьезной девицей, и, хотя я всегда разговаривал с ней шутливо, считая маленькой (что было правдой), на мои насмешки внимания не обращали. Лариса посмотрела на меня очень строго, и, попрощавшись с моей мамой, ушла,  ничего больше не сказав – только сердито сверкнули васильки ее глаз. Вошла мама, которая все слышала из кухни, и, вздохнув, сказала: «Сережа, сынок, придется тебе все-таки отводить Ларису в садик – она ведь бабушку и Татьяну Алексеевну довела уже до слез, отказывается ходить и одна, и с ними – только с «моим  дядей Сережей»!». В мамином голосе послышалось сочувствие: «Я тебя не успела предупредить, Ларисина бабушка просила меня упросить тебя – они не знают, что  делать с упрямой девчонкой!» Я тоже тяжело вздохнул…
На следующее утро Лариса уже ждала меня во дворе и как ни в чем не бывало взяла меня за руку,  невинным голосом спросив: «Идем длинной дорогой?» Так все стало по-прежнему, за Мариной мы не успевали зайти и я только иногда провожал ее после уроков, если не приходилось бежать на электричку, чтобы успеть в физмат школу. Разговоры по дороге у нас были опять про школу, но теперь Лариса расспрашивала меня не о школьных предметах, а о моих одноклассниках, в основном о девочках: какие у них прически, портфели и с кем я особенно дружен. Несколько раз, проходя вдвоем мимо детского сада, мы замечали, что Ларису, которая явно ждала нас у забора вдали от играющих подружек. Обычно она вежливо здоровалась с Мариной, но чаще делала вид, что не видит нас и просто ищет что-то на траве у изгороди. Я давно рассказал Марине о своей «невесте», когда оправдывался, почему не захожу за ней утром. Однажды, когда Лариска нас опять «не заметила», она сказала, что девочка ревнует меня к ней, когда я только посмеялся – она же ребенок, ей семь лет,  серьезно добавила, что я плохо знаю женщин, а ее не обманешь. И, действительно, как-то уже зимой Лариса огорошила меня вопросом: «поженимся ли мы с Мариной после окончания школы?», мне ничего не оставалось, как отшутиться: «Что ты, я подожду, пока вырастешь ты – моя невеста». Я никогда не видел такого восторженной радости, Лариса прыгала на одной ножке – «Это правда? Дядя Сережа, я очень быстро вырасту, вот увидишь!» Марина оказалась права, я совсем не разбирался в женщинах, тем более в таких маленьких, но уже таких серьезных. К этому времени наш «роман» с ней дал явную трещину, я был слишком занят подготовкой к выпускным экзаменам сразу в двух школах, а ведь мне еще предстояло выдержать огромный конкурс при поступлении в университет – я твердо решил стать «великим ученым-математиком». Марина же была твердо уверена, что поступит куда захочет и только выбирала куда, поэтому в кино она стала ходить без меня; а вскоре и из школы ее стал провожать лучший волейболист нашей школы – здоровенный дылда Петька Доренко, игравший в сборной команде нашего городка, но мне уже было все равно. В поединке между Мариной и математикой победила последняя, а  с Мариной мы остались просто друзьями. Моя первая школьная любовь оказалась совсем несерьезной и короткой, как ранняя весна… Сдав выпускные экзамены в школе я поступил в университет, как и мечтал на мехмат. В конце лета наша семья переехала в новую квартиру от завода отца, она была в другом конце города. Я на долгие десять лет потерял Ларису из виду, да и по правде говоря, забыл о своей «невесте».
И вот неожиданная встреча. Это, конечно, была Лариса, но не малышка-Кнопка, а высокая симпатичная девушка, глаза были такие же синие-синие, а густые, русые волосы, не заплетенные в косички с бантиками, лежали на плечах красивыми волнами. Лариса,  сев на свое место в зале продолжала смотреть на меня, улыбаясь немного насмешливо, наверное, заметила мою растерянность, ведь я, растерявшись, как-то невнятно поблагодарил ее, не назвав по имени. Наконец учителя и бывшие ученики закончили выступать с речами, дали слово и мне, я постарался как можно теплее сказать благодарственные слова всем нашим педагогам, (особенно, конечно, выделив Виктора Леонтьевича). О своей работе я не стал упоминать, уж слишком меня захвалил в своем выступлении мой любимый учитель. Но не удалось этого избежать, я не сразу смог спуститься со сцены – меня окружили, расспрашивали о достижениях, о поездке в Париж. и о том «получу ли я Нобелевскую премию». Я смеясь, отвечал, что, конечно, получил бы,  если бы ее математикам давали. Старался говорить вежливо и подробно, но все время поглядывал в зал, ища глазами Ларису, но ее не было видно. Когда я, наконец, смог спуститься со сцены, то сразу был атакован моими одноклассниками. Я не видел их уже почти десять лет, исключением были мои друзья Саша и Паша, они знали обо мне все. Вопросы были все те же, правда, девочки удивлялись, почему я еще не женился – многие из них уже были замужем, некоторые и развестись успели. Многие из ребят преуспели, имели хорошую работу. «Но, гений среди нас только один, когда ты получишь Нобелевскую премию?» - спросил меня наш комсорг Женька Синицын. (Он был одет лучше всех, страшно важничал, так как работал в нашем горкоме комсомола инструктором.) Я смеясь, отвечал, что, конечно, получил бы,  если бы ее математикам давали. Марина тоже была здесь, такая же, если не более красивая, хотя она немного поправилась, вместо кос модная завивка, одета по последней моде. Почти все ее мечты сбылись: она вышла замуж за работника Внешторга на втором курсе института, переводчицей не стала, не работала, но побывала с мужем почти во всех странах СЭВ. Подружка Марины, Люся Петрова, смеясь, сказала: «Ну что, видишь какую возможность ты упустила – не в ГДР ездила бы, а по Парижу гуляла! Может пока не поздно, бросишь мужа – Сергей же еще не женат, такой шанс, подумай!» Марина, почему-то покраснев, ответила: «Да что ты говоришь, зачем ему такая старуха, как я, у него невеста есть. Ты видела кто ему цветы преподнес? Я ее хорошо помню, эта девчонка с шести лет в него влюблена, а он ждал пока она вырастет.» Мне надо было, что-то сказать и я отшутился, что моя невеста не она, а математика и это навсегда. Но, сам себе удивляясь, продолжал высматривать в шумной толпе Ларису, ставшую такой взрослой и красивой и мне вдруг послышалось в словах Марины какое-то предсказание. Что за чушь! Я не видел ее, да и не думал о ней  все эти десять лет. Потом мы всей компанией пошли по школьным этажам, заглядывая в знакомые, незабытые классные комнаты, так мы дошли и до нашего десятого «А». Там, за нашей с Пашкой бывшей партой, увидели Ларису… Я подошел: «Ты сидишь за моей партой!» «Но, это и моя парта последние два года.» Я даже не очень удивился. Марина подошла к нам и в упор разглядывая Ларису, сказала: «Что Люся, теперь ты видишь, как я была права, вот тебе и невеста! Тут как тут! Не волнуйся за нашего героя – одиночество ему не грозит!» В ее голосе звучали  ноты непонятной злости и она быстро отошла к другим ребятам. Лариса улыбнулась: «Я знала, что вы сюда обязательно придете и ждала. Может, пойдем с Вами во двор, дядя Сережа, а то ваши друзья смотрят на меня, как на какое-то чудо-юдо». «Ну, какой я тебе теперь, дядя, пойдем» и мы быстро спустившись по лестнице, пошли в школьный сад. Занесенный снегом он спал, здесь было тихо и как-то торжественно. Вдруг Лариса схватила меня за руку и детским голоском спросила: «Какой дорогой мы пойдем – длинной или короткой? А ты не поцелуешь меня у калитки, как все родители, провожающие своих детей?» Все эти годы я не жил, конечно, как монах, были у меня подруги, и влюблялся я не раз, но все это было как-то несерьезно и быстро проходило. Неожиданно, в этом холодном саду, я опять увидел лето моих шестнадцати лет и девочку, которая надевала мне венок из луговых цветов и называла своим женихом. Но теперь, это была действительно невеста, красивая, уверенная в себе, но смотревшая на меня знакомыми синими васильками глаз и так же влюбленная в «своего дядю Сережу». Я обнял Ларису, она прижалась ко мне, запрокинув  смущенное и счастливое лицо, наши первые поцелуи были какими-то сумбурными, но мне показалось, что я всю жизнь знал, что так и будет, но почему-то забыл, зарывшись в свою науку. Мы долго простояли, обнявшись и не замечая ни холода, ни времени.  Лариса вдруг отстранилась и тихо спросила: «Сережа! Я ждала тебя так долго, мне уже казалось, что я инфантильная, наивная дурочка и мне надо забыть детские мечты, но ты всегда был моим идеалом, я не шучу, никто мне никогда не нравился, я ни с кем из мальчишек не могла подружиться. Теперь я просто с ума сошла от радости, а ты подождешь еще немного, твоей Кнопке надо еще немного подрасти и школу закончить».
Осталось добавить совсем немного. Через год Лариса стала моей женой, закончила Суриковский институт, работает в издательстве иллюстратором детских книжек, которые вечерами читает нашей шестилетней дочери Танечке. Я преподаю в университете  и нобелевскую премию так и не получил. Не дают ее математикам, но и не надо. Нам и так хорошо живется, главное в жизни все равно – Любовь!!!