На свете нет ничего вкуснее сайры. Это аксиома. А уж там в собственном соку или в масле - результат свободного выбора свободного человека, на который я повлиять не могу. И даже пытаться не буду.
Сайра была для меня атрибутом праздника, потому что появлялась на столе в дни рождения и Новый год. В промежутках я ее не видел, но о ней думал. По моему глубокому убеждению, сайра была слишком благородна, чтобы соседствовать с какой-нибудь, например, грубой и обыденной скумбрией. Пусть даже и в масле.
Кроме сайры, в обязательную программу входили: студень (бабушка варила его в огромной алюминиевой кастрюле, которая служит до сих пор), оливье (его нарезал папа -стремительно и мелко, сваливая в деревянную миску - она тоже еще в строю), селедка под шубой (почему-то больше всего я в ней ценил подсохшую яичную крошку сверху), югославские маринованные огурцы и помидоры (мы потом с папой, воровато озираясь, допивали маринад) и колбаса. Да, еще папины соленые грибы, равных которым на свете нет и уже не будет.
Как генерал перед сражением, я обходил стол и проверял, все ли в сборе. Все? Значит, праздник будет правильный, без нарушений регламента.
Поскольку день рождения у меня летом, и в детстве ничего путного из этого дня не получалось, самым любимым праздником был и остается Новый год.
Елку добывал папа. Примерно с двадцатого декабря на балконах нашего дома начинали появляться характерные рулоны, перетянутые веревками, а из рулонов торчали зеленые верхушки. С каждым днем их становилось все больше и больше, а градус моего нетерпения все ближе и ближе подбирался к 100 (или сколько там должно быть). При этом я прекрасно знал, что елка обязательно появится, причем практически под самый Новый год, но все равно нервничал.
Она торжественно вносилась в квартиру, когда я уже просто ошалевал от ожидания, и начинался сложный процесс ее установки. Елку ставили в ведро, а потом закрепляли посредством сложной системы веревок, веревочек и шнурочков. Авторские права на этот хитрый крепеж принадлежат папе, я так и не разобрался, в чем там цимес, и почему так сложно. Процесс сопровождался папиным сопением и чертыханием, когда елку перекашивало то в одну сторону, то в другую, и моей радостно-бессмысленной возней вокруг. Считалось, что я помогаю.
На самом деле, моя помощь начиналась и заканчивалась разворачиванием игрушек (каждая была упакована в кусок газеты) и подаванием их папе. Игрушек было довольно много, до сих пор кое-что осталось. Некоторые из них, как многие помнят, тяжелые - берешь в руку, маешь вещь. Мне больше всего нравился большой наконечник для верхушки - ну очень красивая штука.
Однажды он нам не понадобился. Папа припер елочку, которая по длине раза в полтора превышала расстояние от пола до потолка. Верхушку пришлось отпиливать и срочно изготавливать фанерную звезду для завершения композиции. Звезду лихо выпилил папа, тут же раскрасил (мне тоже досталась доля участия), наклеил на нее кусок серебряного дождя - получилось очень сносно.
На этого зеленого монстра ушел весь запас украшений, даже самым невзрачным игрушкам нашлось место. Не исключено, что и у соседей заняли. Уже поздно вечером 30 декабря мы оглядели результаты трудов своих и с чувством хорошо сделанного дела улеглись спать. Ночью монстр рухнул - веревочки оказались слабоваты - и чудом не покалечил спящего папу. Но Новый год это ничуть не испортило.
Зато был один случай, когда мой любимый праздник был не просто испорчен, а испорчен основательно. Сразу скажу - папа в этом не виноват, хотя и был главным действующим лицом и героем событий.
В тот год папа работал 31 декабря. Обещал прийти в семь вечера с елкой. В семь часов он не пришел. В восемь тоже. Телефона тогда ни у нас, ни у папиных сослуживцев, не было.
Около девяти бабушка, заложив руки за спину, начала прохаживаться взад-вперед по коридору. Так она всегда делала, когда ждала и очень волновалась. Встречным курсом двигалась мама, практически полностью повторяя бабушкины движения. Посередине коридора они встречались и расходились в разные концы, как часовые. Мне в коридоре делать было нечего, и я маялся в комнате, с тоской поглядывая на то место, где должна была быть елка.
В десять на женщин было жалко смотреть, в одиннадцать - страшно. Приходили соседи, с которыми мои родители очень тогда дружили, пытались взбодрить, но безуспешно.
Жаль, не помню, когда - до двенадцати или уже после - прозвенел звонок. Бабушка отошла на запасную позицию и встала в дверях своей комнаты, а мама бросилась открывать. Я, видимо, путался у нее под ногами.
В квартиру ввалились веселые незнакомые люди и ввели (внесли, вставили, вложили - трудно выбрать слово - все подходит) папу, который крепко прижимал к себе туго спеленутую елку. Пальто было застегнуто косо, шапка залихватски съехала набекрень, очки слегка сползли. Папа широко улыбался, хотя улыбка была, как бы точнее выразиться, неопределенной. Короче говоря, он был абсолютно пьян.
Бабушка очень любила своего зятя, по-настоящему его уважала и практически никогда не вступала с ним в пререкания. А уж если высказывала претензии, то предельно деликатно. Но в этот раз она выступила вперед, сделала глубокий вдох, и было примерно понятно, что прозвучит на выдохе. Но сказать она ничего не успела, поскольку незнакомые веселые дяди наперебой бросились разъяснять, как обстояло дело. А дело было так.
Около шести вечера в цехе случилась авария. Лопнули трубы, и в огромное помещение, в котором стояли включенные станки, хлынула вода. Очень быстро она дошла до щиколоток, если не до колен. Позвонили в аварийную службу, но ведь это же 31 декабря - какая там аварийная. Папа понял, что помощи ждать бессмысленно и даже опасно. Поэтому он сотоварищи - не без риска для жизни - отключил рубильники и несколько часов практически в полной темноте откачивал, выгонял и выливал эту самую чертову воду. Когда аварийная все-таки приехала (часа через три-четыре), выяснилось, что цех практически спасен, и теперь спасать нужно папу и его команду. Потому что воспаление легких - это минимум, что грозило участникам этой героической операции.
Их и спасли - ударной дозой спирта, который заботливо прихватила с собой аварийная служба. А потом развезли по домам, потому что идти самостоятельно герои уже не могли. В общем, благостно и уже несколько смущенно улыбавшегося папу с подобающими почестями уложили в постель. Кстати, отделался он легчайшей формой насморка. Все-таки спирт в нужный момент и правильной дозе - очень гуманная вещь. А мы с мамой и бабушкой легли спать, так, по-моему, и не посидев за столом. Дед Мороз и Снегурочка в тот год обошли нас стороной.
Или, если посмотреть с другой стороны, подарили нам папу.
Кстати о Деде Морозе. Своего, так сказать, первого я очень хорошо помню. Он был в шикарной красной шубе, шапке, с бородой, посохом и Снегурочкой. Он появился неожиданно, и я, едва не наложивший в штаны от страха и возбуждения (впрочем, не исключаю), был поставлен перед ним на табурет и обстоятельно допрошен. Слушаюсь ли я маму и бабушку? Ну да, естественно. Слушаюсь ли папу? Ага, попробуй не послушаться ! Знаю ли какой-нибудь стишок? Да знал я, знал. И, попискивая от страха, прочел его с табурета.
За что получил награду: синего пластмассового дельфиненка. Хорошего такого дельфиненка, не знаю, куда он потом делся.
Затем Дед Мороз удалился. Вскоре с работы пришел папа, и я взахлеб рассказывал ему о случившемся чуде со всеми подробностями. Папа не верил и требовал новых деталей. Наконец я сумел его убедить, и папа отправился на кухню ужинать.
Думаю, что этот ужин он ел с особым удовольствием. Потому что он и был тем самым Дедом Морозом, которому я поверил сразу и безоговорочно.
Позже еще пару-тройку раз ко мне приглашали Дедов Морозов и Снегурочек. Я их воспринимал как потенциальный источник подарков, но не более того. Не может Дед Мороз выглядеть каждый раз по-разному! Нас, опытных мальчиков, видевших настоящего Деда Мороза, не обманешь. А подарки - это мы всегда с удовольствием.
Где-то в начале девяностых я тоже попытался выступить в роли Деда Мороза для старшей дочери - она была еще совсем маленькой - и потерпел сокрушительное поражение. В этом смысле папа сделал меня всухую.
,..А сайру обожаю до сих пор. Скорее просто по привычке, потому что, между нами, вкус у нее теперь уже совсем не тот…