Незабываемое и забываемое

               

              Прибывших студентов техникума отправляли в две деревни области на уборку урожая. Первую большую группу уже отправили. Михаил не поехал с этой группой, что-то у него здоровье в эти дни оставляло желать и желать,  да и не хотелось ехать на месяц в колхоз с некоторыми из этих ребят. Вторая группа отправлялась  вот-вот. Здесь были три парня, отслужившие три года в армии, только что демобилизованные. Они периодически соображали на троих. Не так часто, но было. К нему они проявляли явное дружелюбие, говорили – правильно, что не поехал с той группой – там муравейник, во второй же группе спокойнее, народу намного меньше, контингент подходящее. Короче, вскоре они оказались в избе какой-то деревеньки – в одной комнате мужчины, в другой – женщины. Ещё была печь, на которой тоже можно было спать и которая находилась у входа в избу на территории женской половины. Естественно, месяц начался с привальной в упомянутой мужской половине. Выпили. Потом ещё. В установившейся даже какой-то гнетущей тишине Михаил продекламировал, обращаясь к двум девицам, но не понятно к какой из них:
                В крови горит огонь желанья,
                Душа тобой уязвлена.
                Лобзай меня, твои лобзанья
                Мне слаще мирра и вина!
       Это были стихи всё того же эфиопа, вот уже два века не дающего нам покоя – А.С.Пушкина.
        Настроение в компании сразу же переменилось. Девицы начали кокетничать, смеяться. Его дебют состоялся. Пришлось даже сознаться, что и сам он (Михаил) пишет стихи. Девятнадцатилетний поэт, семнадцати и восемнадцатилетние москвички, ленинградки и ивановки (дело было под городом текстильщиков – Ивановым) – неплохая гремучая смесь, тем более, что Михаил нравился окружающим всё больше и больше. Даже видавшие виды демобилизованные из других городов отечески покровительствовали ему – недоучившийся студент из Питера, близкий к литературе – разве это плохо для группы?
            Потянулись долгие дни работы в подшефном колхозе. Утром ужасно не хотелось вставать, нести себя из тёплой избы, в которой уже не чем было дышать, в бескрайние ивановские просторы, в подёрнутые желтизной леса. Собирали картошку, турнепс, занимались силосованием, заготавливали дрова. Нужна была лошадь с телегой для грузов. Его назначили возчиком. Он запрягал и распрягал кобылу, отвечал за неё, возил на ней. Раз эта кобыла так лягнула его, что на ноге надолго остался отпечаток подковы. Он думал, что сдружился с лошадью, увы, оказалось, что не полностью так! Теперь Михаил очень осторожно общался с ней, больше присматривался, обдумывал возможные её действия, изучал психологию этого животного. Погрузка, перевозка, в общем, всё шло своим чередом. Иногда он занимался уборкой картофеля, это было как шоу, когда он этим занимался чаще стоял хохот, чем протекал процесс уборки. Всё время приходилось пикироваться с одной из девиц из Иванова, которая тоже училась в этом техникуме. Его шутки, её ответы – это надо было послушать! Эта девица проявляла к нему повышенное внимание, поцелуи на сеновале или где-то за избой…, но она оставалась стойкой, позволяла всё до какого-то предела – дальше ни ни! Стойкая, железная девочка.
            Были две москвички. Одна из них – Рая не попала, естественно, в театральный институт, явно ухаживала за ним и ревновала, другая Эмма, семнадцатилетний ребёнок, тоже как будто положила на него глаз. Эта Эмма была ему особенно не интересна, но как-то они доцеловались до того, что он уложил её на траве около дороги, но вдали кто-то показался, какая-то женщина из местных, и он вынужден был прекратить свои притязания на неё… Встали, дальше она уже прилепилась к другому, демобилизованному, более старшему и опытному. Дальше? Дальше уже в техникуме он видел её только с другими парнями – похоже, что дело пошло на поток.
            Раечка тоже что-то разрешала, но дальше – ни ни! Как-то целую ночь он её целовал и уговаривал, похоже, что все слышали из тех, кто не спал, но дальше - ни ни! Дальше он часто встречал её в Ивановском техникуме, но у них ничего не состоялось, состоялся концерт, в котором оба они принимали участие – и только. Многозначительные улыбки, намёки, ничего не значащие фразы!
           Девицу из Иванова звали Надя, она оказалась более стойкой в своём внимании к его особе. Все видели, что у них, т.е. у него с ней, что-то серьёзное, может быть не любовь, но серьёзное. Как-то даже отправили их обоих в соседний совхоз – километров семь туда и столько же обратно. Как обычно он шутил, она смеялась. Когда обедали где-то у кустов, он даже пытался её уговорить, уломать – ни ни! Уже в Иванове он ходил с ней в кино, встречался, но как-то на встречу с родителями не решился, не проявил настойчивости.
            В неё был по своему влюблён один из демобилизованных, она ему, кажется, отвечала так же, как и ему – ни ни! Потом он уехал в Ленинград учиться в институте (письмо к Жукову с просьбой принять после  демобилизации без экзаменов). На прощальной вечеринке она явно предпочитала его. Что у них было, в конце концов, - Михаил не знает. Потом эта девица сосредоточилась на друге уехавшего, тоже демобилизованном, но который не стал посылать письмо к Жукову – не надеялся или на себя или на Жукова. Что у них было – Михаил тоже не знает. Знает, что когда их группа через полгода уехала учиться обратно в Ленинград, стало известно, что этот последний ухажёр погиб на велосипеде под колёсами автомобиля. Михаилу было жалко этого парня – у них была какая-то полудружба. Они даже раз ходили вдвоём  в кино, парень явно оказывал ему знаки внимания… Михаил часто вспоминает эти колхозные дни полные свежего воздуха увядающих лесов, молодых ребят и девушек, смеха, той жизни, которой в зрелые годы так не хватает, так хочется, но поезд ушёл и билеты на него покупать уже бессмысленно.
           Так закончились эти совхозные впечатления. В Иванове опять объединились две группы, порознь работавшие в совхозах. Началась обычная техникумовская жизнь в общежитии. Но там уже были другие истории, впечатления незабываемые и забываемые.