«МОЯ ЖИЗНЬ» ЛЬВА ДАВИДОВИЧА ТРОЦКОГО
Если ввести в поисковике «Лев Давидович Троцкий», то появится такая «картинка». Он или «Безупречный рыцарь революции», «Революционный романтик», «Мудрый и абсолютно безобидный старик с безупречно чистой репутацией», «Бескорыстный солдат революции, который занимал высшие посты в Советской России и не имел от этого никакой выгоды» ; или «Создатель революционного террора», «Демон революции».
Мне же было любопытно обратиться к первоисточнику и узнать, что «говорит» о себе сам Лев Давидович в своей книге «Моя жизнь».
«КОРОЛЬ ПАМФЛЕТА»
С первых строк, таких, на первый взгляд, простых и незамысловатых: «Детство слывет самой счастливой порой жизни. Всегда ли так? Нет, счастливо детство немногих», ты невольно оказываешься во власти автора и оторваться уже не можешь, пока не узнаешь: что было в Детстве и Юности такого, Так определившее потом дальнейшую судьбу человека. Фанатиками своего дела рождаются или ими становятся?! Лев Давидович рассказывает настолько увлеченно, что ты тоже становишься свидетелем тех дней и событий и все происходит как будто не сто лет назад, а сегодня и с нами. Так современно «звучит» все в его повествовании. Не зря Бернард Шоу назвал его «Королем Памфлета».
«МЫ НЕ ЗНАЛИ НУЖДЫ, НО МЫ НЕ ЗНАЛИ И ЩЕДРОСТЕЙ ЖИЗНИ, ЕЕ ЛАСК»
Он расскажет о своем детстве, которое прошло в деревне Яновке: «Это было сероватое детство в мелкобуржуазной семье, в деревне, в глухом углу, где природа широка, а нравы, взгляды, интересы скудны и узки».
Его память детства избирательна. Запомнится то, что оставит след в его детской душе. У него почти не было покупных игрушек, в основном самодельные, которые мастерили ему и его сестренке их тети Феня и тетя Раиса. Эти игрушки казались им необыкновенными. Не забудет он и бумажную лошадку и мяч, который привезет ему его мама из Харькова.
Как это обычно бывает, взрослые, приезжавшие к ним погостить в деревеньку из Харькова и Елизаветграда, перед отъездом всегда спрашивали: «Чего тебе привезти в следующий раз?» Он волновался, не всегда мог сразу сказать, что ему хотелось бы получить в подарок. А взрослые забывали свои обещания тут же, а он жил «надеждой, а потом долго томился разочарованием». Это разочарование, эта необязательность взрослых, не умеющих держать данное слово оставит глубокий след в его еще детской, неокрепшей душе.
«Я ГРОШЕЙ НЕ ЛЮБЛЮ, НО НЕ ЛЮБЛЮ, КОГДА ИХ НЕМА»
Он будет вспоминать своих родителей, таких разных, но проживших вместе долгую трудовую жизнь . Отец был в молодости красивым и энергичным молодым человеком; совсем мальчишкой он переедет из Полтавской губернии в поисках «счастья на вольных степях Юга», где займется земледелием, сначала мелким, а затем крупным. «Неутомимым, жестоким, беспощадным к себе и к другим трудом первоначального накопления отец мой поднимался вверх».
Его мама была из мещанской городской семьи, и переезд в деревню был для нее сначала непростым испытанием. У них родится восемь детей, из восьми выживут только четверо, Лев Давидович родится пятым. Он будет вспоминать, что в семье между родителями не было нежности, все было подчинено труду и накоплению. Отец был прижимист, редко раскошеливался на покупки, все покупалось исключительно для дела. Он не раз будет повторять своим детям: «Я грошей не люблю, но я не люблю, когда их нема. Беда, когда грошей треба, а их нема».
«ЧТЕНИЕ ОТКРЫВАЛО В МОЕЙ ЖИЗНИ НОВУЮ ЭПОХУ»
Когда подойдет время ему идти в школу, выяснится, что он «не вышел еще годами для первого класса»; тогда в метриках запишут другой год рождения, и с тех пор будут вести двойной отчет: 1878 — официальный, и 1879 — семейный. До этого времени он ни разу не покидал своей Яновки, и когда отец повез его в Громоклей к тетушке Рахиль, где находилась его первая школа, он впервые обратит внимание на разительный контраст: «Колония располагалась вдоль балки: по одну сторону - еврейская, по другую - немецкая. Они резко отличны. В немецкой части дома аккуратные, частью под черепицей, частью под камышом, крупные лошади, гладкие коровы. В еврейской части - разоренные избушки, ободранные крыши, жалкий скот».
Первая школа не оставит яркого следа, но он с благодарностью вспоминает своего учителя, научившего его писать и читать. Уже тогда он попытается писать стихи, попытается слагать рифмы, пусть неумело, порой, очень коряво. Об этом «творчестве» узнают родные и будут заставлять при случае читать «поэтические строки» перед гостями. Чувства стыда и неловкости будет испытывать юный поэт, но это будут его первые слушатели.
«Я СТАНОВИЛСЯ МАЛЕНЬКИМ ГОРОЖАНИНОМ»
Когда ему исполнится 10 лет, его отправят учиться в Одессу. Он будет жить у своего дядюшки Моисея Филипповича и сразу окунется в другой мир, мир не только строгий, но и правильный. «В 9 часов мне полагалось ложиться спать. Лишь по мере моего передвижения в старшие классы час сна отодвигался. Мне шаг за шагом объясняли, что нужно здороваться по утрам, содержать опрятно руки и ногти, не есть с ножа, никогда не опаздывать, благодарить прислугу, когда она подает, и не отзываться о людях дурно за их спиною. Я узнавал, что десятки слов, которые в деревне казались непререкаемыми, суть не русские слова, а испорченные украинские. Каждый день предо мною открывалась частица более культурной среды, чем та, в которой я провел первые девять лет своей жизни».
Но как бы ни было хорошо у Моисея Филипповича, он все равно очень скучал по Яновке, по своим родным, плакал в подушку и «писал пальцем на стекле приветы матери».
«УРОК СОЦИАЛЬНОГО ПРОТЕСТА И НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ»
Он будет держать экзамены в реальное училище св. Павла: получит «тройку» по русскому, «четверку» по арифметике и не пройдет по полученным баллам. На семейном совете решат поступить в приготовительный класс.
Первый день в гимназии будет омрачен, и он получит первый урок «социального протеста и несправедливости». Ему подготовят прекрасную форму гимназиста: форменный костюмчик с иголочки, фуражка с желтым кантом и металлическим гербом с указанием училища. Купят ему новенький ранец, в котором аккуратным образом будут сложены все школьные принадлежности. Невероятное счастье и гордость будет распирать юного гимназиста. Он, сияющий счастьем, пойдет по Успенской улице в училище, как неожиданно один оборванный босой мальчишка, вышедший из мастерской, плюнет ему на новенький «мундир».
Обида. Непонимание: «За ЧТО?» - будут его терзать, но на этом неприятности первого дня не закончатся. В тот же день он узнает, что тем ребятам, которые зачислены в подготовительный класс, не разрешается носить форму. Пришлось снять герб, убрать канты, снять бляху и заменить пуговицы с орлами на обычные, костяные.
На второй день он получит две «пятерки» по арифметике, его похвалят за усердие и внимательность; на немецком, который преподавал директор, он получит еще одну «пятерку», его похвалят и за «чистоту» рук. Эти успехи как-то скрасят все неприятности предыдущего дня.
«ПРОЦЕНТ ЧУДАКОВ СРЕДИ ЛЮДЕЙ ОЧЕНЬ ЗНАЧИТЕЛЕН, НО ОСОБЕННО ВЕЛИК ОН СРЕДИ УЧИТЕЛЕЙ»
Гимназия, в которой он будет обучаться, считалась довольно высокого уровня образования: «... режим был строгий, требовательный, вожжи из года в год натягивались туже». Преподаватели оригинальны и изобретательны.
Учитель словесности был большим любителем подарков, либерал, но пытался замаскировать свои политические пристрастия.
Математик называл только всех на «ты» и не сковывал себя в выражениях, тем самым хотел заслужить уважение. Не гнушался брать взятки, или давал частные уроки по очень высокой цене, от которых было трудно отказаться.
Историк был мнительным человеком и терялся при малейшем дополнительном вопросе, который ему задавали.
Географа «боялись все как огня», и тишину он требовал в классе «несбыточную».
Немецкий преподавал немец, очень переживал за каждую «поставленную им двойку».
Французский преподавал швейцарец, который страдал желудочными болезнями, «глотал в течение урока какие-то конфетки». На детей смотрел с подозрением и в каждом видел «личного врага». Отличал его и иксообразный шрам на лбу, который , по догадкам гимназистов, он получил на дуэли.
Но главным человеком в гимназии был швейцар Антон, в зависимости от которого были многие провинившиеся гимназисты.
Во время обучения выяснится, что Левушка близорук. Ему пропишут очки. Отец будет возмущен и категорически станет настаивать прекратить их носить, как признак особого важничанья. Отец не хотел слышать, что сын не видит на уроках записи на доске, что с трудом читает вывески на улице. Он будет категоричен и непреклонен, поэтому «носить» очки на глазах отца Лев не станет.
Единственным увлечением, которое его поглощало полностью, без остатка — это чтение, которое у него было сродни спорту. Он тренировал себя, свою память, уже тогда стал оттачивать свою письменную и устную речь. Он читал запоем, его трудно было оторвать от книг, прогулка на улице была для него мукой. В семье дядюшки принято было читать вслух перед сном. Читали Пушкина, Некрасова, и это были счастливые минуты.Он будет пробовать писать пьесы; в гимназии организуют выпуск журнала «Капля» - он станет одним из активных его редакторов.
«ПЕРВОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ИСПЫТАНИЕ», или «УСТРОИМ ЕМУ КОНЦЕРТ»
Он - один из самых способных учеников в гимназии и вдруг будет отчислен из нее. Это случится на уроке французского. Гимназистам покажется несправедливым нападки учителя на одного ученика. «Устроим ему концерт», - решат они. «Устроить концерт значило проводить учителя, когда он направляется к выходу, дружным подвыванием, не разжимая губ, чтобы по виду нельзя было определить, кто участвует в хоре». Устраивали такие концерты не раз, но этот закончился кардинальными разборками. Класс оставили для начала без обеда, потом одних отпустили домой, другим назначили допрос с пристрастиями: «Кто был зачинщик? Кто участвовал в концерте?» И, как это бывает в подобных случаях, сами ученики стали доносить друг на друга учителям и припоминать малейшие подробности этого «представления».
Так выявят всех участников. Преподаватели и директор будут возмущены, что Он, один из лучших учеников, оказался среди смутьянов. Он услышит в свой адрес: «Первый ученик второго класса - нравственный урод». «Так вот ты какой гусь. Мы тебе покажем». Решено будет исключить его из гимназии. Попросят родителей в школу. Он будет убит таким решением и начнет задавать себе вопросы: «Что случилось? То, что я слишком энергично вступился за обиженного, который не был мне близок и сам по себе не внушал мне симпатии? То, что я слишком понадеялся на солидарность класса?»
Его исключат из училища с правом возвращения в него. Это будет самая мягкая форма исключения, но это не принесет ему радости. Его терзала мысль, что же скажет он своим родителям, как среагирует отец. К большому его удивлению, реакция отца была неожиданной. Он оказался горд, что его сын — лучший ученик гимназии и дерзнул «свистать высоким начальникам».
Он вскоре вернется к учебе, но этот урок ему запомнится. С тех пор он безошибочно будет определять людей по тем характерным признакам, с которыми столкнулся тогда на «концерте»: «ябедники и завистники», «открытые, отважные мальчики» и «нейтральная, зыбкая, неустойчивая масса посредине».
Он вернется к учебе, но вкус к знаниям на какое-то время потеряет. Он заболеет, ему поставят диагноз «хронический катар желудочно-кишечного тракта» и отправят на лечение домой в деревню, чему он, на этот раз, неслыханно обрадуется. Один отец не разделит его «восторга», потому что нужно будет искать репетитора, чтобы не отстать от гимназистов, а в Яновке «лишних расходов не любили».
Еще один серьезный «ухаб» в гимназическом учении случится, но закончится не исключением, а заключением в карцере на 24 часа. Он очень любил писать сочинения и выполнял эти «домашние упражнения» с большим удовольствием.
Выполнив так все 4 работы, обязательные для написания, он и те гимназисты, которым такой вид работы был не «обузой», посмели спросить у преподавателя, какова судьба их работ. Это вызовет бурю негодования у преподавателя. Они будут наказаны, преподаватель так результаты письменных работ не огласит. Это будет еще один урок «общения».
«МЫ САМИ В ДУШЕ ПУГАЛИСЬ СОБСТВЕННОЙ СМЕЛОСТИ»
Он закончит училище, получит свидетельство и отметит это событие с гимназистами уже по-взрослому: в летнем саду, где пели «певички», с пивом, с папиросками во рту. «Мы сами в душе пугались собственной смелости».
Он заметит, что стал другим, что исчезла та привязанность к дому, к родной Яновке. И родительский домик покажется «ужасно маленьким, деревенский пшеничный хлеб — серым, и весь деревенский обиход — и своим и чужим».
В семье родительской будут по-особому относиться к Религии. Отец не верил в Бога и твердо заявлял об этом, его мама в таких вопросах отмалчивалась. Отец не верил, но заставлял детей знать Библию в подлиннике, для чего для Левушки был назначен репетитор, но это совсем не укрепило у сына «Веру в отцов».
Не принято было вести разговоры на политические темы. Он как-то заикнется отцу о своих демократических размышлениях, отец насторожится и ответит ему: «Этого не будет и еще и через триста лет».
Непонимание между отцом и сыном будет возрастать, оно перерастет в бурные объяснения, отцовские предостережения, которые закончатся тем, что Левушка откажется от материальной помощи семьи. Так начнется его взрослая самостоятельная жизнь.
Когда придет время определяться с выбором профессии, отец «видел» его инженером, он же колебался «между чистой математикой, к какой чувствовал большое тяготение, и революцией», которая все больше овладевала им.
Найдут компромисс: отправят его к дядюшке в Одессу, инженеру, владельцу завода, присмотреться, возможно, и определиться с окончательным выбором. Пребывание у дядюшки окажется недолгим, споры о прибавочной стоимости приведут в тупик их беседы: дядя был знатоком в присвоении прибыли, а объяснить ее затруднялся. Поступать на математический факультет он тоже не спешил.
«Я ЖИЛ В ОДЕССЕ И ИСКАЛ, ЧЕГО? ГЛАВНЫМ ОБРАЗОМ, СЕБЯ»
В Одессе в то время не было в учебных заведениях политических кружков, как в Москве и Петербурге. Он будет давать частные уроки, знакомиться с рабочими, «добывать» нелегальную литературу, читать тайные лекции в ремесленном училище и спорить с марксистами. В Петербурге в это время начнутся массовые стачки ткачей, которые подвигли молодых революционеров становиться смелее. Они будут зачитываться рукописным «Коммунистическим манифестом» Маркса-Энгельса с «многочисленными пропусками и искажениями». Вскоре начнут создавать свою литературу, и это будет началом его литературной и революционной работы.
Вскоре при облаве он будет арестован в Николаеве и заточен в старую николаевскую тюрьму, которая, по его словам, не очень подходила по «комфорту» для политических ссыльных. Передач ему не приносили, он полностью вкусил тюремный паек и все атрибуты общей камеры. Через три месяца от матери придет «передачка»; на всю жизнь ему запомнится и вкус и запах тех «замечательных» предметов из другой жизни. Затем его переведут в Одессу в одиночную камеру, в тюрьму, которую откроют совсем недавно, построенную по «последнему слову техники».
«ИДЕАЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ДЛЯ САМООБРАЗОВАНИЯ»
Тюрьмы царского режима были идеальными учреждениями для самообразования. Можно было «выписать» любую практически литературу для чтения; были и другие способы получения информации внутри тюремные, к которым заключенные быстро приспосабливались.
Жандармы тщательно следили, чтобы у них был «свежий обед» во избежании всяческих волнений.
Он погрузится в чтение. Досконально «проштудирует» Евангелие на четырех языках; прочтет тщательно историю масонства. Его основным девизом будет: «Идеи не падают с неба». И он будет читать, читать скрупулезно, читать и записывать. По окончанию заключения в одесской тюрьме «получится» толстая тетрадь, «настоящий кладезь исторической эрудиции и философской глубины».
Ему вынесут приговор: ссылка на 4 года в Восточную Сибирь. Это время — время не только усиленной теоретической работы, но и политического самоопределения. По дороге в поселение он встретится с Александрой Львовной, тоже ссыльной. Они обвенчаются в московской пересыльной тюрьме. В ссылке у них родятся дети: две девочки.
В Сибири он впервые узнает о Ленине и познакомится с его работами.
Ему организуют побег из ссылки. У него на руках будут фальшивые документы на имя «Троцкого», которое он сам и впишет в паспорт. Так с этим именем он войдет в историю, а «Лейб Давидович Бронштейн» останется для особенно просвещенных.
Он остановится в Самаре: там в это время находилось подполье «Искры». Его незамедлительно отправят в Лондон, где и произойдет знаменательная встреча с Лениным.
«ТАК ВЕДЬ ЭТО ЖЕ ДЕЛАЛОСЬ НЕ СРАЗУ»
Он приедет в Лондон из Цюриха через Париж осенью 1902 года и сразу с поезда чуть свет отправится на квартиру Владимира Ильича. Дверь откроет Надежда Константиновна, вскоре появится и Ленин, не скрывая свою «приветливость с законным недоумением».
Ленин «организует» ему экскурсию по Лондону, во время которой и проведет так называемый экзамен «по всему курсу». Троцкий отметит, что Владимир Ильич виртуозно задает вопросы, но и умеет слушать очень внимательно собеседника.
Его поселят за несколько кварталов от Ленина, в доме, где проживала Засулич, Мартов и Блюменфельд, который заведовал типографией «Искры». Он начнет сотрудничать в этой газете, но его английский будет оставлять желать лучшего, совсем как когда-то у Надежды Константиновны и Владимира Ильича: «... приехали в Лондон и оказалось - ни мы не черта не понимаем, ни нас никто не понимает. Владимира Ильича это забавляло, но в то же время задевало за живое».
Ленин пристрастит его к посещению библиотеки при Британском музее, где он испытает чувство «ненасытного голода» от книжного изобилия. Вскоре начнет «практиковать» публичные выступления как «искровец», для чего его отправят в Брюссель, Льеж, Париж, где находилась большая русская студенческая колония. Увидев впервые Париж, он воскликнет: «... похож на Одессу, но Одесса лучше», - так напишет в своих воспоминаниях вторая его жена, Наталия Седова.
Это было такое время, когда революционные партии будут бороться за каждого своего сотрудника. И Ленин не скрывал, что заинтересован в том, чтобы Троцкий был в рядах его партии и даже вынес обсуждение его кандидатуры на голосование.
Троцкий выберет нейтральную позицию на II съезде партии, тем самым окажется на стороне меньшевиков. Они разойдутся с Лениным по политическим мотивам на долгие годы, и Троцкий вольется уже в ряды ленинской партии осознанным революционером, «проделав и продумав опыт революции, контрреволюции и империалистической войны».
«ГОСПОДА, ВЫ БЫЛИ СВОЕВРЕМЕННО ПРЕДУПРЕЖДЕНЫ»
Он вернется в Россию, организационно порвет с меньшевиками, сблизится с Парвусом, который увлечет его теорией «перманентной революции». Они создадут петербургский совет рабочих депутатов. Он будет глубоко убежден, что в России победит та партия, которая сможет решить земельный вопрос. «Ни либерализм, ни демократическая интеллигенция этого не смогут сделать: их историческая пора прошла. Только социал-демократия может через рабочих повести за собою крестьянство».
Это наступит время революционного хаоса, когда, по словам Витте: «... громадное большинство России как бы сошло с ума». В этом беспорядке революционных процессов будет формироваться новый порядок, который сметает на своем пути несогласных: «... сумасшедшее большинство надевает смирительную рубашку на мудрое меньшинство. И благодаря этому история движется вперед». Революция 1905 года будет генеральной репетицией 17 года, который неизбежно свершится, потому что царизм упустит исторический момент.
Вскоре он снова будет арестован и осужден на вечное поселение в Сибирь с лишением всех гражданских прав. Эту ссылку он перенесет значительно легче: «Снова наступило время систематической научной и литературной работы».
Он с таким рвением начнет заниматься научной писательской деятельностью, что тюремные прогулки будут для него отчаянной обузой и напрасной тратой времени: «Я чувствую себя великолепно. Сижу, работаю и твердо знаю, что меня ни в коем случае не могут арестовать». «В конце концов, я не могу жаловаться на свои тюрьмы. Они были для меня хорошей школой. Плотно закупоренную одиночку Петропавловской крепости я покидал с оттенком огорчения: там было тихо, так ровно, так бесшумно, так идеально хорошо для умственной работы». И действительно, режим тюрем был либеральный. Камеры днем не запирались, прогулки были общими. Свидания с родственниками не возбранялись.
Его отправят на поселение в Березово, куда был сослан сподвижник Петра I, князь Меншиков. Пребывание Троцкого окажется там недолгим: ему организуют побег. Он беспрепятственно доедет до Петербурга и спрячется в Финляндии, где в это время находится и Ленин. Снова состоится разговор между ними. Ленин одобрит все революционные статьи тюремного периода, но будет недоумевать: отчего Троцкий до сих пор, уже порвав с меньшевиками, никак не перейдет на сторону большевиков.
Он уедет в эмиграцию, которая продлится 10 лет. Поживет в Лондоне, потом на долгих семь лет обоснуется в Вене, где начнет издавать газету «Правда» и покинет ее только когда начнется первая мировая, а он, как российский поданный, мог от этого пострадать. Затем переберется в Париж, где будет выпускать ежедневную газету «Наше слово», но за пацифистскую пропаганду выдворен и из Франции; поселится в Испании, откуда вынужден будет уехать в Нью-Йорк, и вернется в Россию с женой и детьми только тогда, когда придут известия о февральской революции.
«ЛЕНИНСКАЯ ДУБИНКА»
Когда власть большевиков одержит победу, он будет назначен Лениным Комиссаром иностранных дел, потому что «не было лучшего большевика», чем Троцкий.
Возглавит он и Военный Комиссариат. Так случится, что ему не доведется служить в свое время в царской армии: призывные годы пройдут в тюрьме, ссылке и эмиграции. Он знал примеры в других государствах, когда во главе военных ведомств становились гражданские люди, но здесь вопрос был в другом. Ему нужно было создать совершенно новую армию в условиях военного времени.
Его жена, Наталия Седова, будет работать в Народном Комиссариате и заведовать музеями и памятниками старины.
«ТРОЦКИЙ НЕ ЖИД, ТРОЦКИЙ БОЕВОЙ!... НАШ... РУССКИЙ!!!»
Ему часто будут задавать вопрос: как удалось за такое короткое время создать практически с нуля образцовую и боеспособную армию, ему, совсем не военному человеку. К тому же еще завоевать уважение военных специалистов и уважение простых солдат.
Он будет отвечать, что начнет в этом деле с «Азбуки». В первую очередь поставит «надлежащих людей на надлежащее место» и даст им возможность проявить себя. Никакого кумовства и снисходительности, только «дух требовательной лояльности».
Соглашаясь возглавить такое серьезное военное ведомство, он до конца не был уверен: имеет ли он на это право, не помешает ли ему национальная принадлежность. Но, находясь на переднем фронте, он не раз будет слышать за своей спиной разговоры простых солдат: «Троцкий не жид, Троцкий боевой!... Наш... Русский!!!» С появлением Троцкого в самых захолустных и «безнадежных» станциях возвращалась «твердая воля к победе».
Троцкий считал непозволительным скрывать настоящее положение вещей на фронте, и поэтому никогда не приукрашивал события, не хитрил, всегда выходил на разговор с солдатами и объяснял им, что « Октябрьская победа далась легко. В то же время революция вовсе не устранила одним взмахом те бедствия, какие ее вызвали».
«УГОВОРОМ НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ БЫЛО СДЕЛАТЬ, ДА И ВРЕМЕНИ ДЛЯ ЭТОГО НЕ БЫЛО»
Я читала внимательно Льва Давидовича и думала, когда же он коснется той, очень «деликатной темы», как он объяснит сам тот террор, родоначальником которого он являлся. Ведь он на страницах своей «Исповеди» будет неоднократно обвинять в этом Сталина. А как же Он, Троцкий? Насколько он считает себя виновным в тех кровавых событиях?
И Лев Давидович коснулся этой темы, но сначала «дал слово» «старому» большевику Гусеву: «Жесткие методы тов. Троцкого для этой эпохи партизанщины и недисциплинированности... были прежде всего и наиболее всего целесообразны и необходимы. Уговором ничего нельзя было сделать, да и времени для этого не было».
Троцкий понимал, что одной агитации на фронтах недостаточно, какими бы искусными не были ораторы-коммунисты. Не достаточно и личного примера, хотя яркий пример мужества и героизма на глазах солдат необходим, чтобы завоевать «сегодня» авторитет, который «завтра оправдал бы в их глазах суровую требовательность со стороны высшего руководства».
Нужно было решиться на суровые меры. Он издаст приказ, который напечатают сразу и разошлют по всем частям армии: «Предупреждаю: если какая-либо часть отступит самовольно, первым будет расстрелян комиссар части, вторым - командир. Мужественные, храбрые солдаты будут поставлены на командные посты. Трусы, шкурники и предатели не уйдут от пули. За это я ручаюсь перед лицом Красной Армии».
И как вывод заключит: «Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади. Но армии все же не создаются страхом. Царская армия распалась не из-за недостатка репрессий. Пытаясь спасти ее восстановлением смертной казни, Керенский только добил ее. На пепелище великой войны большевики создали новую армию. Кто хоть немножко понимает язык истории, для того эти факты не нуждаются в пояснениях. Сильнейшим цементом новой армии были идеи Октябрьской революции».
Получается так, что Его действия в тот период были «целесообразны и необходимы», а в 30-ые годы, предвоенные и военные, когда шла ожесточенная война с фашистами — такой целесообразности не было?! Так не бывает, не бывает так, Лев Давидович.
«ЛЕТУЧИЙ АППАРАТ УПРАВЛЕНИЯ»
Два с половиной года Троцкий со своей командой, проверенных и проявивших себя, верных делу революции проведут на самом краю фронта — в железнодорожном бронированном вагоне, который будет переоборудован под оперативную работу.
Это будет «Летучий аппарат управления» всеми действиями на всех фронтах гражданской войны: «В поезде работали: секретариат, типография, телеграфная станция, радио, электрическая станция, библиотека, гараж и баня». Поезд был таких внушительных объемов, что тянули его два паровоза. Затем поезд вынуждены были расформировать на два: один выполнял обязанности курьера, а другой стоял под парами, готовый выехать по приказу в любую точку следования. Поезд не только «отдавал» приказы, следил за своевременным их исполнением и контролировал работу на фронтах, но и снабжал продовольствием, обмундированием, печатной продукцией. В поезде работал телеграф, и было прямое соединение с Кремлем, поэтому информация о состоянии на фронтах в Москве была «без фальши и прикрас». Внутренняя связь и сигнализация в поезде тоже работали безупречно. Он издаст Приказ 18, в котором будет говориться: «... не писать ложных сведений о жестоких боях там, где была жестокая паника. За неправду карать, как за измену. Военное дело допускает ошибки, но не ложь, обман и самообман».
В поезде был «огромный гараж», который насчитывал несколько автомобилей и достаточно бензина, что позволяло появиться там, где отсутствовала железная дорога. Автомобили были оборудованы ручными пулеметами и размещались опытные стрелки.
Все сотрудники поезда владели оружием и носили кожаное обмундирование со специальным знаком отличия на левом рукаве, который отчеканили на монетном дворе. Неожиданное появление «Кожаной сотни» производило неотразимое, устрашающее и отрезвляющее впечатление.
«ПОПЫТАТЬСЯ ОПРАВДЫВАТЬ ТЕРРОР - ЗНАЧИЛО БЫ СЧИТАТЬСЯ С ОБВИНИТЕЛЯМИ? НО КТО ОНИ?»
Троцкого будут обвинять его «Гуманитарные друзья», европейские коммунисты, в репрессиях и требовать великодушия. Ответ Льва Давидовича будет категоричен: «Террор — это единственное «орудие, применяемое против обречённого на гибель класса, который не хочет погибать».
По его глубокому убеждению, если бы Они не уничтожили своих противников, Те уничтожили бы их. ЖИЗНЬ ИЛИ СМЕРТЬ. Других вариантов нет. Таков закон революции. К тому же, он не считал нужным оправдываться перед своими обвинителями: «Но кто они? Организаторы и эксплуататоры великой мировой бойни?» И в то же время он признает, что с позиции ценности каждой человеческой жизни революция, как и любая война, подлежит «осуждению».
«КАК ВЫ МОГЛИ ПОТЕРЯТЬ ВЛАСТЬ»
Пройдет время, ему самому не удастся удержаться у власти: он будет не только отстранен, но и отправлен в ссылку в центральную Азию по 58 статье. Его не раз будут спрашивать: «Как вы могли потерять власть?». Он недоуменно отвечать: «Чаще всего за этим вопросом скрывается довольно наивное представление об упущении из рук какого-то материального предмета: точно потерять власть это то же, что потерять часы или записную книжку».
У него сложатся непримиримые противоречия с той властью, которая окажется в большинстве. Он одержим «перманентной революцией», а Сталину важен мир и социализм в «отдельно взятой стране».
Он окажется в Алма-Ате, и через несколько недель уже и там, в ссылке, научная и политическая работа Троцкого будет идти полным ходом. Почта заработает для них исправно, и в день будет приходить по 10 - 15 писем, «много всяких тезисов, критики, внутренней полемики, новостей из Москвы, большое количество телеграмм по вопросам политическим и о здоровье».
Он будет писать подробные инструкции оппозиции в Москву.
Через год ссылки он получит сначала предупреждение о прекращении руководящей роли над оппозицией, иначе снова «встанет вопрос о перемене места вашего жительства». Отказаться от прекращения политической деятельности, которую он ведет без перерыва тридцать два года, для него было невозможным. Он ответит: «Требовать от революционеров этого отказа (от политической деятельности, т. е. от служения партии и международной революции). Давать такого рода обязательства могли бы только презренные ренегаты. Каждому свое. Вы хотите и дальше проводить внушения враждебных пролетариату классовых сил. Мы знаем наш долг. Мы выполним его до конца. Л. Троцкий. 16 декабря 1928 г., Алма-Ата».
Как бы отнесся сам в свое время Лев Давидович к такому оппозиционеру? Вот вопрос. Какой будет ответ - нетрудно догадаться, зная его размышления.
«УРОКИ ДЕМОКРАТИИ»
Он получит ответ из Москвы, где ему сообщат, что «ГРАЖДАНИНА ТРОЦКОГО ЛЬВА ДАВИДОВИЧА постановили выслать из пределов СССР» за контрреволюционную деятельность, за организацию нелегальной антисоветской партии. Местом высылки назначен будет Константинополь.
Троцкий назовет это «Постановление» преступным и беззаконным. Он обратится за политическим убежищем в мировое сообщество и будет немыслимо удивлен, как отреагируют на его запрос «демократические державы».
Его отправят поездом до Одессы, где должен ожидать его пароход «Калинин», но «Калинин» замерзнет в январских льдах и усилия ледоколов будут тщетны. Ему на помощь придет пароход «Ильич», который и доставит Троцкого в Турцию. Он и его семья будут единственными пассажирами на этом судне.
С парохода он напишет президенту Турции заявление: «Милостивый Государь. У ворот Константинополя я имею честь известить Вас, что на турецкую границу я прибыл отнюдь не по своему выбору и что перейти эту границу я могу, лишь подчиняясь насилию. Соблаговолите, господин президент, принять соответственные мои чувства.
Л. Троцкий. 12 февраля 1929 г.»
Ответа от президента он не получит и будет дальше писать «Прошения» уже к международному сообществу. Германское правительство ответит сразу категорическим отказом принять его на своей территории. Это вызовет бурю возмущения и негодования. Он попросится тогда на лечение в Германию: «Прошу предоставить мне возможность провести абсолютно необходимый лечебный сезон в Германии», пришлет подробную историю своих болезней. Завяжется переписка. Он заручится, что «намерен жить совершенно изолированно, вне Берлина, ни в коем случае не выступать на публичных собраниях; ограничиться писательской деятельностью в рамках немецких законов». Ему ответят, что он «недостаточно безнадежно болен, чтобы получить возможность доступа в Германию».
Французы остроумно ответят: они найдут в своих архивах полицейский приказ о высылке Троцкого по требованию еще царского правительства и сошлются на него.
Англичане тоже откажут Троцкому. Тогда он вспомнит, как еще при царском правительстве в России будет оказано убежище и гостеприимство персидскому шаху. Он приведет в пример Муссолини, который предоставил недавно афганскому падишаху право убежища, но все это не будет иметь силы и воздействия. Он будет увещевать, что «Право убежища» в демократической стране, это как Свобода слова, Свобода собрания.
Тогда он напомнит, что Октябрьская революция не провозглашала абстрактных принципов демократии, это не помешало «социал-демократам приезжать в Советскую республику и даже выступать в Москве в роли защитников тех лиц, которые совершали террористические покушения на руководителей Октябрьской революции». Он припомнит, как английский министр приезжал и не раз в Советскую республику на отдых на Кавказ и какой радушный прием ему был оказан. Он пошлет телеграммы Питеру Сноудену и Джорджу Ленсбери о том, что они «пользовались советским, в том числе и моим, гостеприимством».
«В ПОЛИТИКЕ, КАК И В ПРИРОДЕ, НИЧЕГО НЕ ПРОПАДАЕТ ДАРОМ»
Он будет разочарован: «Отказ революционеру в визе - для них в сущности счастливый случай еще раз обнаружить свою респектабельность. Я очень рад, что доставил им этот случай. В свое время и это учтется. В политике, как и в природе, ничто не пропадает даром».
Просить убежища у Америки он считал напрасным: «Соединенные Штаты не только самая сильная, но и самая перепуганная страна», «Права убежища там нет давно».
Свои размышления в «Исповеди» Лев Давидович Троцкий завершит вопросом, на который ответит словами Пьера Прудона: «... как же вы хотите, чтоб я обвинял судьбу, плакался на людей и проклинал их? Судьба, - я смеюсь над ней; а что касается людей, то они слишком невежды, слишком закабалены, чтоб я мог чувствовать на них обиду».
*** В статье сохранена авторская орфография и пунктуация.