Не знаю, как в Москве, но в провинциальных городках еще сохранились бани с небольшими парилками, где клиенты сами себе хозяева. В каждой бане свои традиции на этот счет.
В моем детстве, в маленьком уральском городке Верещагино, работало две бани. В городскую баню ходили те, кому нужно было просто помыться. А вот в железнодорожную баню, в выходные, нужно было отстоять в очереди несколько часов. Это было важным, еженедельным событием.
И главное отличие от городской бани заключалось в парилке, а точнее сказать в каменке. Каменка была очень большая, как печка, битком набитая местной галькой. И жар на камни подавался по старинке, по трубам прямо от котла, топившегося углем или дровами, в результате чего на камни можно было поддавать воду, или как у нас говорили -бздавать.
В саму парилку мне, ребенку, заходить было страшно, но когда подрос, уже другие чувства испытывал заходя туда. Я был сопричастен и со равен взрослым. И сам уже бздавал на камни кипятком.
Самое злое место было напротив дверки каменки. Поначалу она была закрыта, но набившийся народ быстро вбивал в себя вениками жар и вот уже дверка открыта и сидящему напротив приходилось туго. Злой, высохший жар от камней впивался в уши, нос, щеки, руки, плечи. Шапками и рукавицами не пользовались, считали баловством...
Но минут через пять кончалось и это. И вот уже кто-то предлагал: "Бзданем!?". Голоса, как на старинном вече, разделялись. И если большинство говорило: "Рано еще" -все продолжали париться. Но, вот снова звучал вопрос: "Может пора?".
Согласившись, все осторожно спускались по скользким, деревянным ступеням, внимательно следя за детьми и стариками, и выходили из парилки и закрывали двери, ожидая, когда внутри совершится таинство.
Для этого всегда находился доброволец. Дело было ответственным и опасным. Взяв внизу специальный ковш, представлявший из себя пятилитровое ведро, закрепленное на длинной жерди, он набирал его с верхом кипятком и осторожно подымался наверх, стараясь не поскользнуться и не ошпариться. Там, встав на максимальное расстояние сбоку от каменки, махом плескал он воду на камни и быстро приседал к полу.
Раскалённое, злое облако вырывалось из жерла. Грудью расшибившись о стенку, рвалось оно во все стороны, по пути обжигая плечи бздавальщика. Но вот человек вставал, закрывал ковшом дверку каменки и запускал всех внутрь. Тут уже все торопились зайти и толпились у лесенки, чтобы побыстрее закрыть дверь за собой и не выпустить драгоценного жара.
Наконец, все наверху. Детишки жмутся на ступенях, первый жар невыносим для них. Наверху -пекло, гиена огненная. А веники уже взлетают и уже вбивают в тела, вбивают. Вот и дверка каменки снова открыта, и отцы зовут своих ребятишек. Грозно зовут, с окриком.
И ты ревешь, просишься назад, но твердая рука отца держит тебя за плечи и вертит как куклу, подставляя под веник все части твоего тела, и никуда тебе не деться. Как благодарен я отцу и рукам его за это. Он, да бабушка моя, перепарившая всех детей своих и внуков, сделали меня банщиком.
Сейчас той бани уже нет. В лихие 90-е начат там был ремонт, да так все и заглохло. А суровые банщики отстроили баньки на своих огородах, и получают удовольствие каждый сам по себе. Есть такая банька и у брата моего, с торчащими из пазов длинными космами мха, оттого похожая на избушку Бабы Яги. Да, зато на три отделения, как сейчас и строят все, с теплым предбанником.
Я же, волею судьбы обосновался в Ижевске, за двадцать, с гаком лет по разным банькам походил. И в конце концов остановил свой выбор на бане в городке Строителей.
На весь город осталась она единственная где в парилку подается пар. В остальных банях переделали каменки на электротены. И бздавать на камни здесь нельзя.
И получились маленькие парилки, не успевающие просыхать от веников сырых. И капает с потолка горячий конденсат на плечи. И уже через пять минут там дышать нечем и выходят мужики, и двери настежь, минут на десять- пятнадцать, чтобы хоть чуть-чуть подсохло внутри. А с деревянной, не успевающей просохнуть обшивки- кап, кап, кап. Не по мне такая баня, не по мне. Это я уже как старичек, брюзжать начинаю. Хе- хе.
Ну, а что баня в Строителе? Конечно и там не тот жар, что просит душа, взращенная на ведерке воды, разом ухнувшем на раскаленные камни, но, все же, все же. Глазки-то видят -вот вентиль, вот пар вылетает из трубы, протянутой по периметру, под скамейками. И голова соглашается. Да. Это все-таки парилка.
И вот уже веник летает над головой, выхватывая жар и быстрее, быстрее в себя, внутрь его, внутрь. А слева и справа такие же жадные. Хе-хе. В себя, в себя любимого, да побольше, побольше. Все. Кончился жар. Сырость пошла от веников.
И кто-то берет уже на себя инициативу: "Мужики, давайте посушим парилку". И все соглашаются, и уходят отдыхать, оставив инициативного, благодарные ему и не сующиеся ему под руку.
Ну, а оставшийся, как хозяин, распахивает двери настежь, вентиль до упора, швабру в руки и вот уже все мокрые листья сгреб он вниз, и они уже в мусорке, и швабру поперек двери. Пар на всю катушку, жар гонит. Никто сюда не сунется. А в предбаннике мужики попивают пивко, закусывают рыбкой, орешками. Общаются. Баня — это клуб, это место общения. Но вот, один поднялся, другой, третий. Пора, пора.
Лучшая же баня, в которой мне довелось побывать, и не единожды, это банька моего друга, Лешки. Строил он ее на огороде, года три. Основательно строил, вдумчиво, своими руками. С парилкой на двух человек, с мойкой, с выложенным плиточкой полом, с душем под потолком, отсюда же топка устроена и краны с горячей и холодной водой. И завершает баньку теплый предбанник, со стареньким дерматиновым диваном, с дребезжащим холодильником, с журнальным столиком.
Баня натапливалась часам к шести вечера. А заканчивали мы это мероприятия уже под утро, сколько мы заходов делали за это время, никто не считал. главным же было общение за столом, под пивко, под свежие огурчики, помидорчики, картошечку отварную, смотря по сезону.
Так случилось, что Лешкина соседка по огороду была родственницей Михаила Тимофеевича Калашникова, и раз в году он приезжал к ней на огород погостить. И очень заинтересовался Лешкиной стройкой. Вот ведь- говорит,- хорошая получается банька, и небольшая и просторная, да разумно все устроено. Я, -говорит,- раньше любил в баню ходить, да сейчас врачи не разрешают, а так бы я у тебя попарился бы, попарился. А на прощание, по просьбе хозяина, расписался карандашом на двери ведущей в мойку.
Вот ведь какие банщики бывают, и нельзя ему уже париться, а посмотреть, да потрогать как все устроено -хочется.
Хе-хе-хе.