Взлет по жизни
Ко времени презентации газеты жизнь Сергея Беляева еще более изменилась. Он давно уже не был директором кладбища, а неожиданно для всех успел стать членом, а затем председателем ревизионной комиссии по ритуальным услугам Москвы и Подмосковья. Стал учредителем и соучредителем нескольких фирм по изготовлению похоронной утвари, а теперь еще состоял вторым заместителем генерального директора объединения "Ритуал". Стоит ли говорить, что из простого гражданина РФ Беляев превратился в вполне респектабельного бизнесмена того же государства. Хотя, конечно, до Коршкова ему было ой как далеко.
У него наконец-то родилась дочь, а жена была беременна вновь. Он переехал в Москву, в самый центр. Купил несколько машин. Для себя самую простую..., для семьи получше... И шикарную для выездов в свет. Жизнь более чем наладилась, развиваясь по своей спирали. И теперь уже ему, бывшему БОМЖу, а ныне второму заместителю предприятия "Ритуал", хозяину нескольких фирм понадобились свои верные люди, в том числе для охраны.
Как раз в то время вернулся из армии Сергей Березов ¬– двоюродный брат Галины Беляевой, жены Сергея Васильевича. Чеченская война сделала из тихого домашнего мальчика свирепого война. Нет, он, отнюдь, не разуверился в Боге, не прервал своей духовной молитвенной жизни, не снял креста. Просто он стал более трезвенным и серьезным, более сильным и закаленным. Многого он насмотрелся, ко многому, о чем и говорить-то страшно ¬– привык. Он стал смиреннее. Видя, как увозят погибших товарищей, понимал, что завтра на их месте можешь быть ты. Видя, как боевой друг корчится от боли в луже крови, а ты не можешь ему помочь, потому что бьет снайпер, научился возлагать надежду на Бога. Теперь это вроде бы позади, а вроде бы останется с тобой навсегда.
По возвращении Березова с войны, Беляев подарил ему "девятку" и забыл о его существовании, пока приехав по делам на Пыхтинское кладбище, не столкнулся с ним нос к носу. Оттуда Сереге Березову пришлось подвозить двоюродного шурина до дому, поскольку его "самая простая машинка" наотрез отказалась заводиться.
¬– Все. Теперь буду ездить по делам только на служебной тачке, ¬– жаловался по дороге Сергей Васильевич.
Сергей молчал. он приезжал на могилу убитого товарища, и ему было не до разговоров. Сейчас уже е понятно было: то ли русый он был, то и седой; то ли молодой, то ли поживший. Война сильно изменила его.
Повернув к дому Беляева, пришлось проезжать узкой дорожкой в один ряд. Из ближайшего переулка выскочила дорогая иномарка и стала к "Шестерке" Сергея лоб в лоб. Сергей спокойно показал встречному водителю удобный для того поворот, надо же как-то разъехаться. В ответ за лобовым стеклом иномарки показалась рука с золотым перстнем на безымянном пальце, указывающая Сергею на бордюр. Сергей возмутился.
¬– У меня прямая дорога, ¬– прошипел он и тронулся в "лобовую атаку". Не долго думая, иномарка прыгнула в указанный ей поворот и притаилась, провожая "Шестерку" злобными лицами водителя и пассажиров. Так они и разъехались. Беляев происшедшее оценил по своему.
¬– Ты ездишь по правилам, ¬– заметил он. ¬– А они по приоритетам.
Серега зашел на чай.
¬– Сначала противно было рассказывал он за столом. ¬– Помню, несу отрезанную голову, а меня воротит, сил нет. Уже и в желудке ничего не сталось, а все равно не могу. "Куда положить, товарищ старший лейтенант?" ¬– спрашиваю. "Вон туда"... А меня опять выворачивает. Потом привык. Война... От его рассказов пробирала дрожь. Галина давно исчезла в свою комнату, иногда прибегала подогреть чайник. Наконец Сергей Васильевич прервал собеседника вопросом по существу:
¬– Ты где-нибудь уже работаешь?
¬– Пока нет.
¬– Не хочешь ко мне охранником. Мне верные люди нужны, повторил Беляев фразу Коршкова и сам тому удивился. ¬– Подумай, подумай, ¬– опять повторил он и умолк.
Березов подумал и согласился.
Борьба.
Не сразу, но все же их раскусили. Резкая демократическая печать разразилась страшной бранью. Но это была ошибка. Негативная критика и виртуозные пасквили больше заинтересовали читателей, сделали своего рода рекламу, и «Путь верных» пошел на ура!.. Поняв это, демократы, как будто замолчали. Но было уже поздно. Издание оценили читатели, рассмотрели и сделали выбор в его пользу.
Марк Борисович Гройсман лично заинтересованный в провале издания, ибо он твердо знал под чьим патронажем оно выходит, решил пойти другим, впрочем, обычным для того времени, путем.
Дело было в мае. Беляев вышел на лестничную площадку выбросить ведро. Не успел он затворить за собой дверь, как увидел на нижнем пролете лестницы незнакомца. Черноусый, плотный мужик достал из кармана «ТТ» и выстрелил в Сергея Васильевича, но не попал. И Беляев юркнул обратно в квартиру. Сергея пугали. Хотели бы убить, убили бы. А так… вразумляли, чтоб знал свое место. Но и Коршков не остался в долгу. Он тоже научился мстить. И напрасно самоуверенный бывший шурин думал, что в ФСБ сдавали информацию только ему. Марка тоже пугнули – избили и его, и его «агента по личным просьбам». На время Марк ушел в тину. За дело взялся его двоюродный дядька Симович.
Борис Петрович ехал себе на дачу во втором часу ночи. На дороге было пустынно. Непомерная загруженность не позволила освободиться раньше, и он уже клевал носом, в предвкушении долгожданного отдыха. Вдруг, водитель притормозил ¬– дорога была перекрыта.
¬– Странно, ¬– вздохнул водитель, и уже хотел было спросить, что делать, как дорожные водители достали автоматы и открыли шквальный огонь. Симович "работал" без осечек, наверняка... Коршков свалился на дно машины, и выждав момент, когда выстрелы утихли, по-кошачьи выпрыгнул на обочину. Вокруг было поле. И все же в стороне от шоссе, метрах в двухстах виднелся перелесок. Коршков рванул к нему. Выстрелы возобновились, и пули, буквально, бороздили теплое весеннее поле. Они свистели где-то рядом, словно безобидные мухи. Коршков бежал, не чуя ног, шлепая своими модными ботинками по сырой росистой траве. В низине стлался туман. Вот оно ¬– непредвиденное прикрытие. Добежав до перелеска, Коршков остановился отдышаться и почувствовал погоню. Ноги завязали в болотце, и вода уже хлюпала в башмаках. Но стоять было нельзя. Борис опять побежал. Ветки хлестали тело и рвали костюм. Лицо он успевал защищать, а вот ног уже не чувствовал. Так он добежал до оврага и, в темноте не заметив его, слетел вниз и плюхнулся в загаженный вонючий ручей. Коршков поднялся на ноги и тут же упал перевалившись на противоположный берег. Он потерял сознание от острой боли в правом плече, куда угодили сразу две пули. Его уже не пугали, как Беляева, стреляли на поражение. Не получилось. Погоня не настигла. И следующим днем Бориса Петровича подобрали местные мужики, а уже вечером он оказался на операционном столе в ЦКБ.
Пока Коршков приходил в себя, оппоненты устроили настоящую травлю новоиспеченной газеты. Не гнушались ничем: поливали ее и ее руководителей грязью, придирались к материалам и подавали в суд, саботировали газетные счета в банке, и, наконец, надавив на чиновников в министерстве печати, запретили ее вовсе. Такая вот свобода и гласность.
В одиночку Беляев противостоять не умел. И после всех неприятностей, выйдя в последний раз из редакции, сжал в кулаки руки, побледнел и подумал: "Воскресшие не умирают".
Действительно борьба не закончилась. Она, может быть, только начиналась. Но в данный момент необходима была передышка.
Приехав домой, Беляев собрал вещи и, оставив семью на охранника Серегу Беляева, отправился в свой давно уже купленный домик в Тверской области, где несет свои неугомонные воды в великую реку Волгу, небольшая речушка Инга. Русская "десятка" опять барахлила. Решил на немецкой "Ауди" ¬– надежней. К сожалению ¬– факт. Жизнь продолжалась. Надо было прийти в себя, взять тайм-аут. Побыть в одиночестве. Подумать, осмотреться. Отпуск за свой счет ¬– великое в таких случаях дело, даже если это только две недели.
Отпуск.
Небольшой бревенчатый домик, кирпичный гараж, запущенный сад... Что еще нужно для покоя?! Взял с собой только пса. Тот все подозрительно обнюхал, поставил свои метки и успокоился.
Шли дни. Невыносимый своей незрелостью июнь гонял по небу белые кучевые облака и обдавал прохладным ветерком. Трещали пугливые сороки, да мучили кровожадные комары.
Сергей загнал машину в гараж, твердо решив не выезжать никуда за рулем до конца отпуска. А если надо было отлучиться, пользовался общественным транспортом. В шлепанцах, джинсах, футболке и бейсболке он был похож на заезжего в поисках работы ханыгу. Только выражение лица его было по-прежнему трезвенно и серьезно. Но серьезность эта растворялась с первой же улыбкой ¬– застенчивой, доброй, излучающей некую теплоту от простоты сердца. И тогда он становился еще менее похожим на человека, искавшего подзаработать на самогон.
Сергей гулял, купался, читал; словом, отдыхал от бури, вдыхая целебный утешающий, бальзам краткосрочной свободы. И все же ему не удалось в полной мере насладиться одиночеством и покоем, собрать силы для будущего противостояния. Буквально, на третий-четвертый день по приезду, возвращаясь с реки, Сергей увидел красную "девятку", припаркованную у дома напротив. Она сразу привлекла его своим, если так можно выразиться, женским видом. Поравнявшись с домом, и, любопытствуя по этому поводу, он заглянул в салон. Действительно, на сидении лежала небрежно забытая дамская сумочка, красовались журналы "Лиза", а на зеркале заднего вида ярким брелком висело одинокое сердце. В это время на крыльце показалась хозяйка, и, заметив, что Беляев заглядывал в салон, спросила:
¬– Интересуетесь?
¬– В некотором роде, ¬– ответил смущенный Сергей Васильевич.
Они улыбнулись друг другу и разошлись.
На следующий день Лена, так звали соседку, попросила Сергея поправить калитку, затем забор, после крыльцо.
¬– Женщины и гвоздя вбить не могут, ¬– кокетливо улыбалась она. А в благодарность одарила его ранней клубникой.
Иногда в те дни, когда она приезжала из города, вечерами после купания Сергей стал захаживать к соседке на чай. Скучновато же одному, хотя и искал именно уединения. Парадокс. Разговаривали обычно "ни о чем": где и как живут люди, что сколько стоит, какие товары лучше. Но как-то Беляева прорвало... Он помогал соседке в саду, набежали тучи, поднялся ветер, заплясали первые грозовые капли.
И когда Лена и Сергей спрятались в дом, хозяйка решила похвалиться своей покупкой:
¬– Смотрите, Сергей, какой я чайник себе приобрела. Он даже температуру воды показывает. В любое время, очень удобно: всегда можно определить, стоит ли подогреть или нет.
Она включила кнопку подогрева:
¬– Смотрите, смотрите: двадцать шесть градусов, двадцать восемь, тридцать один... Смотрите!
Но Сергей не хотел смотреть. Он как-то странно поморщился, чем сильно удивил неискушенную хозяйку.
Небо озарила молния, рыкнул далекий гром, зашумел сильный, но теплый дождь. И в воздухе как бы установилось особое состояние, когда все кажется таинственным, важным и красивым. В это время казались красивыми и Сергей, и Лена.
¬– Дело даже не в том, что люди все изобретают и совершенствуют, ¬– начал гость, а в том, смогут ли они все это переварить. А самое главное ¬– какую преследуют цель? Мы ужу стали рабами вещей. Знаете, ведь существуют духовные законы. Их ведь никто не отменял и отменить не может. Люди стараются быть точными в математике, физике, биологии, химии, хирургии и прочем. Считается, что здесь нельзя ошибаться. А духовными законами почему-то можно пренебрегать... Так вот, я вам скажу, что это самая большая беда человечества. Не просто большая, а огромная, глобальная. Не просто беда ¬– это катастрофа, которая, кстати сказать, влечет определенные негативные, а точнее страшные и только отчасти, предсказуемые последствия.
Лена смотрела на Сергея как на идиота. Она буквально выпучила глаза. Кто бы мог подумать, что этот ничтожный чайник так взволнует сильного и здорового мужчину, так заденет его внутренний мир. Наконец она подумала, что Сергей просто шутит.
¬– Вы как-то уж пафосно излагаете, м улыбнулась она.
¬– Да? Ну может быть, хотя, впрочем, если вам не интересно...
¬– Нет-нет. Очень интересно.
¬– Так вот. Где-то я читал:
"Человек бежит по жизни, не жалея ног.
Дом¬– работа, дом¬– работа, отбывая срок.
Выходные ¬– передышка. Отпуск, как привал.
Старость, пенсия, одышка. А куда бежал? "
То же самое происходит и с человечеством в целом. Я много думал, что происходит с нашей наукой, цивилизацией. Все дело в направлении, в фундаменте, на котором зиждется наука и цивилизация, в цели деятельности, наконец. Вот ученые мужи конца XX века объявляют свои планы на третье тысячелетие: путем сращивания человека с компьютером, они собираются максимально приблизить его (только не понятно, что это будет за существо) к комфорту. Путем постоянной замены отработанных органов хотят приблизиться к бессмертию. Далее, ведутся разработки создания генома человека, не много не мало, в области создания киборгов... Нас буквально заполняет мир виртуальных образов, виртуальных денег, виртуальных, услуг, виртуального комфорта. Виртуальный мир, виртуальные ведущие телепередач, виртуальные наслаждения... Но живая душа не может жить среди роботов, разве только ее сделают не живой, то есть – комбинированной: человек плюс компьютер. Это похоже на самоубийство человечества, а значит – страдания и никакой надежды. Кстати, есть такая мысль, не помню кем высказанная, что если людьми станут управлять и лишат их своей воли, свободы, которая дана им Богом, то такая жизнь потеряет всякий смысл в очах Божиих, ибо не будет возможности покаяния, не будет возможности и спасения для вечности. Виртуальный мир... Как вы думаете, на пользу ли это?
– Не знаю.
– Я тоже не знаю, но меня от всего этого воротит. Вообще-то, знаю: я ненавижу технотронный прогресс, но пользуюсь им по необходимости. Один ученый как-то сказал мне, что все в этом мире проходит четыре стадии: рождение, созревание, старение, умирание. То есть, рождение чего-либо уже влечет за собой его будущее умирание. Если, конечно, иметь ввиду этот относительный, а не абсолютный мир, где все иначе.
– Что значит абсолютный?
– Вечный, небесный, загробный, если хотите.
– Вы верите в Бога?
– Да!
Очень интересно.. Ну и что же?
– Так вот. Всякое рождение имеет в себе будущее умирание. Диалектика. Я задаю ему вопрос, этому ученому: "А наука тоже развивается по этому закону? Наука, цивилизация, человечество, в целом?" "Не знаю," – говорит. Говорит, что когда отомрет, что-то одно, появляется другое, например, была паровая энергия, появилась электрическая, затем, атомная. Теперь ведутся разработки в области вакуума и даже далее. "К тому же, – говорит. – Что такое цивилизация?! Сейчас на земле живут и аборигены, в своем каменном веке, и японцы с высокими технологиями, а между ними огромный диапазон этой самой земной цивилизации." Хотя, конечно, цивилизация определяется высшими достижениями человечества. И все же я не могу принять прогресс. Он меня пугает. Ну, допустим, сделают сращивание человека с компьютером, это же получится биоробот, зомби. Это будет полностью зависимое существо. А в то, что будет бессмертие, здесь, на земле – я не верю. Даже если заменять органы, что защитит от непредвиденной ситуации, например, несчастного случая?! Да и какие-нибудь отвратительные болезни обязательно появятся, ибо все сопровождается побочным эффектом. Опять же, диалектика. Нет бессмертия кроме того, которое обещал Господь. Меня во всем этом только и утешает то, что есть на свете правда Божия и промысел Божий, и предел зла. Вот эти упертые ученые из кожи вон лезут – изобретают, сами не понимая для чего, а в какой-нибудь забытой деревушке, в каком-нибудь убогом домике помолится какой-нибудь ветхий старчик и все случится иначе, чем запланировали выдающие умы и "вершители" судеб человеческих.
– А вы – философ.
– Отчасти. Вообще-то, я практик.
– А кем вы работаете, – не утерпела Лена.
– Я БОМЖ. Работаю странником. Сегодня – здесь, завтра – там.
– Ну, серьезно, – кокетливо потянула она.
– Серьезно.
– я все равно узнаю.
– Пожалуйста, пожалуйста.
Дождь утих. Сергей галантно откланялся и пошел искупаться перед сном.
С тех пор Елена стала появляться на даче ежедневно. Ее очень заинтересовал это не примечательный мужичок в бейсболке. К тому же, она думала, что уже сумела ему понравиться, и это льстило ее самолюбию. Елена думала о любви, а Сергей думал о смерти.
Дни неумолимо бежали, и отпуск подошел к концу.
Как-то, в очередной раз подъезжая к своему дому, Лена увидела роскошную "Ауди" и изумилась – за рулем сидел Сергей. Он, впрочем, вылез, попрощаться. В шелковой красивой рубашке, модных брюках и блестящих ботинках черного цвета, он был неотразим.
– Может еще увидимся, – улыбнулся он даме. – Отпуск так скоротечен.
Долго еще созерцала Елена, как "Ауди" выбралась с проселка на асфальт, и быстро набирая скорость, скрылась за поворотом. И тут ей (Лене) стало невыносимо тоскливо и больно: во-первых, от того, что она как бы снисходила к "БОМЖу", великодушно позволяя ему "греться" возле себя, а оказалось, что все это ему было не нужно. А во-вторых, и это было неожиданно, она, вдруг, поняла, что элементарно привязалась к этому мужику – соседу по даче, а он непутевый сбежал.
– БОМЖ, – злобно процедила она сквозь зубы и чуть не заплакала.
А Сергей Васильевич рад был уехать. Он почувствовал, что их отношения становились опасными.
Женщины – создания непредсказуемые... Совсем некстати вспомнился случай, как сидели они с Бабичевым в кафе, и случайно познакомились с двумя дамами.. Завязался разговор. Женщины улыбались и явно оказывали предпочтение ему – Беляеву. Но он никогда не изменял жене, и, разочаровав своим уходом женщин, остался "ни с чем". Все досталось Юрке. Юрке же потом и пришлось долго бегать про врачам и вымаливать прощение у разъяренной супруги. А Беляев действительно остался "ни с чем"... Нам, как говориться, ничего лишнего не надо. Ну да ладно.
Сергей выехал на московскую трассу и стремительно понесся к столице. Чем встретит его этот бегущий город, где так мало покоя, и так много суетливой возни?!
* * *
Возвращаясь к недавнему разговору о цивилизации, вспомнилось Беляеву, как говорил ему один умный человек, что достижения человека в технике значительно опережают его (человека, да и человечества в целом) духовное состояние. Человек уподобляется ребенку, держащему в своих руках оружие, и в силу своего возраста, не понимающему, что может себе навредить.
Что наша жизнь?! Веревочка, имеющая начало, а значит, имеющая конец. Что наша жизнь?! Вода – быстротекущая, как время. Что наша жизнь?! Стрела, на излете попадающая в цель. А попадающая ли? Дай Бог! Что наша жизнь?!
* * *
Коршков остался жив. И еще, будучи в больнице, сделал всю черную работу. Все очень просто и по плану. Симович возвращался домой. Не совсем довольный, и не слишком раздраженный, он как недавно Коршков растекался своим изнеженным телом на заднем сидении "Mercedes" и дремал. Нервничал, кажется только водитель. Еще бы – вся жизнь поставлена на кон: с одной стороны – семья и деньги, с другой – ни семьи, ни жизни, а стало быт ни всего остального. Выбирай. И он действительно выбрал, осталось только исполнить. Потому и нервничал. Вот, наконец, запланировано отстала машина сопровождения. А личный водитель еще более прибавил скорости. Шеф, хоть и дремал, но почуял неладное. За столько лет страха и борьбы, это шестое чувство предельно обострилось.
¬– Тормози, – скомандовал он водителю. Шофер не слушался.
– Тормози, – вцепился Симович в шофера, но тот больно, до крови уколол шефа в руку. Симович схватил мобильник. На этот случай в машине предусмотрительно заработало устройство помех. Он опять схватил водителя, теперь уже за волосы. тот действительно притормозил и остановился. Но Симовичу это уже не принесло пользы. Какие-то люди быстро пересадили Симовича из "Mercedes" в "BMV" и увезли в неизвестном направлении. Его просто украли. И, странное дело, деньги с его счетов стали потихонечку перетекать на другие счета... Так закончилась борьба Симовича с Борисом Петровичем. Марк Гройсман, почувствовав неладное, скрылся за рубежом. А "Путь верных" снова открыли. "Воскресшие не умирают", – вспомнил Беляев свои же случайно сказанные слова. Он, впрочем, ничего не знал о закулисной борьбе. Он просто делал свое дело на совесть. А вот Коршкова совесть мучила. Еще как мучила. По слову о. Василия он так и не смог до конца определиться с кем идет по жизни. Он вроде бы старался примкнуть к честным людям, но бесчестные методы работы не оставлял. Он вроде бы делал полезное дело, да вредного не пресекал. Он вроде бы бал, да не был... Ни рыба, ни мясо, ни красный, ни белый. Хозяин положения, и неключимый раб. Но если бы не его оптекаемость и неподозреваемость, разве Борису Петровичу простили бы Симовича?! Конечно, же нет. А так все "шито, крыто". Кто мог просчитать происходящее, только трусливый Марк. Ну и где он?!
Между тем, дело продвигалось. "Путь верных" раскатал свою колею. Вялая критика демократической печати, иногда резкие выпады желтопрессников стали обыденностью, на которую уже никто не обращал внимания. А Беляев твердо гнул свою линию. Уже давным-давно все присутствующие на презентации поделились на своих и чужих, друзей и врагов, белых и желтых. А в обществе цвело махровым цветом и даже уже плодоносило некое явление, называемое демократией. Однако, более удачное определение – демократизм. Пускал свои крепкие корни так называемый "культ колбасы". Деньги, машины, дачи, отдых на Канарах и Бали, пленяющие душу удобства – все это по сути "колбаса". Если к этому относится, как к необходимости – так и ничего страшного. Но это возводится в смысл жизни. Люди просыпаются и думают о "колбасе" пока не заснут. А кто-то и по ночам бодрствует, так ему этой "колбаски" хочется.
Все это прах и тлен. Зачем же морочить себе голову второстепенными вещами? Все сгниет. Подумали лучше бы о главном, подняли бы глаза к небу... А то все вопросы и ответы только о "колбасе". Тьфу!
Беляев вкушал до сыта. У него теперь все было. Все, кроме спокойствия. " Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. 3 Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни. Вот, плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа. Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши, как бы на день заклания. Вы осудили, убили Праведника; Он не противился вам." (Иак. 5, 1-6), – читал он в Священном Писании и действительно готов был плакать. Он все выбирался наверх, все устраивался понадежней, а в результате оказался в западне. Вокруг "колбаса", "колбаса", "колбаса", хорошо хоть сердце не до конца жиром заплыло, есть еще молитва, да память смертная. Так и боролся Сергей Васильевич с этой пресловутой комфортностью, что внутри себя, что в обществе.
Как-то сидя в своей уютной редакции и проглядывая материалы к очередному номеру, наткнулся Беляев на интереснейшие пророчества о будущем России. Самое интересное, что они были известны лет за сто пятьдесят или двести до крещения Руси. О судьбы Божии?! Кто же сможет изменить их? "Предсказание найденное в древних книгах Лавры Саввы Освященного русским монахом Антонием Саваитом, построенное на пророчествах Св. Отцов из греческих текстов, – вычитывал главный редактор. – Последние времена еще не настали, и совершенно ошибочно считать что мы у порога ПРИШЕСТВИЯ “антихриста”, потому что еще предстоит один и ПОСЛЕДНИЙ расцвет Православия, на сей раз ВО ВСЕМ МИРЕ - во главе с РОССИЕЙ. Произойдет он После страшной войны, в которой погибнет не то 1/2, не то 2/3 человечества и которая будет остановлена ГОЛОСОМ С НЕБА. “И будет проповедано ЕВАНГЕЛИЕ во всем мире!” Ибо до сего времени проповедовалось не Христово Евангелие, а Евангелие, искаженное еретиками (Имеется в виду, разумеется, проповедь Евангелия в миру католиками, протестантами и разного рода сектантами). Будет период всемирного благоденствия — НО НЕ НАДОЛГО. В России в это время будет ПРАВОСЛАВНЫЙ ЦАРЬ, которого ГОСПОДЬ явит русскому народу. И после этого мир опять развратится и не будет уже способен к исправлению, ТОГДА ПОПУСТИТ ГОСПОДЬ ВОЦАРЕНИЕ антихриста”.
Да?!... Беляев взглянул в окно. Тихо, украдкой наступали сумерки. В окнах зажигался свет, да и настольная лампа Сергея Васильевича уже освещала весь кабинет главного редактора.
Что же нас в действительности ждет: то ли гонения, то ли рассвет; то ли последний бой, то ли великая слава?! Непонятно. Беляев приоткрыл форточку, и в комнату ворвался резкий морозный воздух. За окном царствовала зима – снежная, как в старину, холодная. Где-то работала трактор. У Сергея устали глаза, отчего очень хотелось спать.
Зазвонил телефон, Сергей снял трубку:
– Вас слушают. Приветствую... Что случилось? Никаких препятствий. Понимаю. Пони-маю. Ну, это препятствие небольшое, чем сможем, поможем. Когда? Разумеется, на днях, конкретней не скажешь?! Хорошо.
Беляев положил трубку, оделся и вышел из кабинета.
* * *
В детской был полумрак. Мягким синеватым огоньком светился небольшой ночник. В добротной, из хорошего дерева кроватке сопел новорожденный малыш. Отец с любовью склонился над этим драгоценным существом и с трогательным наслаждением вдыхал молочный запах младенческой жизни.
Иногда сыночек чмокал губами и шевелился. Сердце Сергея сжималось. "Кровиночка моя, лапочка", – думал он и хотел прижать свое дорогое чадо к груди. "Слава Богу! Слава Богу! Слава Тебе, Господи!!!"
– Ну что, налюбовался, ¬– ласково спросила супруга, когда Сергей появился на кухне.
– Тютя такой... – ответил муж. – Смешной...
Она улыбнулась. Под ногами вертелась дочка, командующая своими куклами и время от времени, "дергающая" своих родителей незатейлевыми вопросами, предложениями и невыносимыми просьбами. На столе дымилась паром жареная картошечка, скрашенная нежной рыбкой и соленым огурцом. Самая вкусная пища в Рождественский пост. На плите закипал чайник.
Сергей как будто что-то хотел сказать, но все не решался.
Когда-то он уже был женат, к сожалению – не удачно. Прожив несколько месяцев супруги, развелись и зажили, как кошка с собакой. Точнее, так они зажили еще до развода. Отчуждение началось с какого-то пустяка, а потом в отношениях появилась такая брешь, через которую уже не удалось перекинуть ни один мост. Предвзятое отношение накалило обстановку до невыносимого состояния и грозило закончится трагически. Так и случилось: бывшая жена привела домой нового сожителя. Здоровенный, как буйвол, детина постоянно избивал бывшего мужа своей возлюбленной, а потом выгнал его совсем. Беляев явился с милицией, но как только стражи порядка удалились, его избили и выгнали снова. Он попытался забрать документы, но в ответ получил по почкам и животу. Через месяц ему швырнули паспорт в лицо, но, самое интересное, а точнее ¬– печальное и ужасное, что в нем уже не было московской прописки, да и никакой другой тоже... как это получилось, он не понимал, добиться правды не хватало напора, и жизнь стала испытывать его на прочность. Он скоро потерял работу, опустил руки, и, превратившись в обычного грязного и никому не нужного БОМЖа, слонялся по городу в поисках прибежища и пищи, пока, наконец, не встретил своего старого приятеля Б. П. Коршкова.
– Галь, – вымолвил, наконец, Сергей. – Знаешь, кого я сегодня встретил?!
Жена вопросительно посмотрев на мужа, встала, чтобы снять с плиты закипевший чайник.
– Свою бывшую...
– Галина остолбенела. Она, разумеется, знала историю своего мужа и, не смотря на то, что все мы должны друг друга любить, испытывала к его бывшей супруге законную неприязнь.
– Ко мне сегодня гость приезжал, – продолжал Сергей. – Из Франции. Его предки эмигранты первой волны. Дворянин. Хотел побывать на могиле архидиакона Розова, Гоголя, ну и прочих. Вот я его везде и возил. Когда к Ваганьковскому подъехали, ребята номера увидели и подбежали дверцу открыть. Я вылезаю, а напротив они, как раз, и стоят: бывшая с этим своим... Муж он ей теперь что ли?! Рты открыли от удивления.
– Ну и что?
– Да ничего. Мы дальше пошли. Серега, брат твой, его чуть не прижал – заподозрил, что тот плохо посмотрел на меня. Да я остановил.
– Бывает же, – протянула Галина.
– А гость был в восторге. Остался очень доволен. "Давно, – говорит. – Хотел в Москве побывать. Все, – говорит. – не случалось". Предки его здесь дома имели. Даже не дома, а почти дворцы. К себе приглашал: "Сходишь, – говорит на Сен-Женевьев-де-Буа, там много наших".
– Что уже собрался? – насторожилась жена. – А я здесь с двумя детьми останусь?!...
Беляев умолк. Картошечка сменилась чаем. За окном радовались звонкие детские голоса. Тихая семейная жизнь, как преданная собака, зализывала полученные в страстной, отравленной ядом измены, молодости глубокие душевные раны, заживляя и зарубцовывая их, чтобы забыть навсегда. Что наша жизнь?!
Смерть праведника.
Стояла бесснежная питерская зима. Выли морские ветры и гнали сухие редкие снежинки по обломанным в несколько рядов льдинам Финского залива.
Борис Петрович Коршков снова посетил Петербург. Он зашел в Лавру, но, не найдя там Василия, отправился к его духовнику. Батюшка собирался уезжать.
– Ой, как кстати, как кстати, – приветствовал он Коршкова. – Поедете со мной?
Они сели в старые "Жигули", которые медленно переваливаясь по разбитой пред храмовой дороге, выползли на асфальт. Батюшка перекрестился и благословил путь:
– С Богом!
Он был одет в рясу, которую покрывало вытертое осеннее пальтишко. К груди батюшка прижимал дарохранительницу. Машина, не успев набрать скорость, остановилась на светофоре.
Коршков не спрашивал, куда они едут, он просто молчал и ждал, разглядывая улицы, прохожих, хмурое декабрьское небо. За рулем сидел седовласый коротко стриженный мужик. Батюшка и Борис Петрович расположились на заднем сидении.
– Знаете куда мы едем, – прервал молчание о. Василий. – К Василию.
– Я, собственно, его и искал сегодня ... в Лавре.
Батюшка помолчал и добавил:
– Только он умирает.
Коршков вопросительно посмотрел на о. Василия.
– Да. Умирает. Вот, еду напутствовать.
Они опять помолчали. Машина выехала на Дворцовый мост, а потом свернула на Васильевский остров.
– Дело еще в том, что он бездомный. У него нет ни документов, ни прописки. Как хоронить, ума не приложу. Если бы рядом с моим храмом кладбище было, – со вздохом протянул о. Василий и тут же обратился к собеседнику: – А вы не можете помочь?
Коршков растерялся и отрицательно покачал головой.
– Жаль-жаль.
Батюшка умолк и только его губы едва заметно шевелились от постоянной внутренней молитвы.
Когда они подъехали к дому, в подвале которого обосновался Василий, было уже довольно поздно, около десяти вечера.
Коршков, вдруг, вспомнил о Беляеве. Почему не помочь?! "Беляев наверняка поможет, что это я соврал?!" – мысль эта стала тяготить Бориса, но он все не решался ее высказать. Наконец, когда батюшка уже собирался вылезать из душной машины на свежий воздух, Борис Петрович неожиданно произнес:
– Батюшка, простите, я, может быть, смогу помочь.
О. Василий оживился.
– Только мне нужно позвонить. И еще, хоронит придется в Москве.
– Что ж. Значит в Москве, – задумался отец Василий. – Подумаем, как доставить. Только он плох, можете Вы это сделать пораньше?
– Могу прямо сейчас.
Коршков достал мобильник.
– Очень хорошо. Позвоните прямо сейчас, чтобы сердце не болело. А потом приходите прямо туда ¬– он указал на вход в подвал – немного попозже.
Коршков стал набирать номер, а отец Василий растворился в темноте подвального входа.
Борис Петрович никогда не доверял мобильным телефонам и не говорил в трубку ничего лишнего, но сейчас особый случай, пришлось решиться.
– Вас слушают, – послышался в трубке занкомый голос Беляева.
– Это я, – представился Борис.
– Приветствую!
– Брат, выручай!
– Что случилось?
– Надо человека похоронить.
– Никаких препятствий…
– Только он в том положении, в котором был ты до нашей встречи.
Беляев и сам не доверял телефону.
– Понимаю, – протянул он.
– Только хуже. У тебя хоть что-то было, у него ничего нет.
– Пони-маю.
– Ну так что?
– Препятствие небольшое, чем сможем, поможем. Когда?
– В ближайшее время.
– Разумеется. Конкретней не скажешь?
– Во-первых, он пока еще жив, но при смерти; во-вторых, в другом городе. Думаю, сутки двое у тебя есть.
– Хорошо.
– Созвонимся,– прочеканил Борис Петрович и отключил связь.
Он хотел было вылезти из машины, но водитель его остановил.
– Да Вы не спешите– дружелюбно пробасил шофер, – батюшка пока исповедует, пока причастит… А комнатка маленькая, все слышно. Лучше не мешать.
Он включил заглушенный было мотор и включил печку.
– Вы давно знаете Василия? – певуче продолжал шофер.
– Да не так, чтобы очень.
– Подвижник. Есть святые и в наше время. Думали, вчера помрет. Соборовали. А но вот до сегодня дотянул. Тяжелая у него жизнь была: лагеря… На его глазах в деревне всех верующих штыками закололи. Один он и уцелел. Все к светлому будущему рвались. А он и в лагере верующим остался. Целого места на теле нет, шрамы, да шишки.
Водитель вздохнул. Коршков слушал сл вниманием, он и не ожидал от кроткого и тихого Василия таких подвигов.
– Подвижник, – повторил водитель.
Скучно текло время. Люди возвращались с работы. Хлопали все той же парадной дверью. Только отнимался теперь от них тайный и незаметный молитвенник. Где-то через час парадная дверь отворилась и захлопнулась вновь.
– Теперь можно, – скомандовал водитель, и они выбрались из машины. С непривычки лицо обожгло уличным холодом, по спине пробежали нервные мурашки.
– Сейчас люди пройдут… – предупредил водитель. И Коршкову показалось, что они стали шпионами из какого-нибудь политического детектива. Так соблюдалась здесь конспирация. Наконец, все предпринятые меры предосторожности были соблюдены. Ситуация с прохожими разрешилась, и Коршков со своим новым знакомым юркнули в подвальную дверь. Водитель щелкнул замком, и сердце Бориса Петрович ощутило теплое, едва заметное чувство безопасности. Пройдя несколько подвальных коридоров, Коршков и его провожатый оказались в уютной комнатке, в углу которой на топчане лежал умирающий. Он был так слаб что едва мог поднять руку для кресто знамения Исхудавшее лицо его выражало спокойствие и вмести с тем некое боененное страдание. Василий не удивлялся ничему. Не удивился он и появлению Коршкова в его скромном, сокрытом от посторонних глаз жилище.
Дождавшись, пока все соберутся, батюшка начал отходную: «Благословен Бог наш всегда и ныне, и присно, и во веки веков!»
Водитель, которого кстати звали Михаилом Михайловичем, положил на себя широкий крест и поклонился на иконы в красном углу. Коршков перекрестился тоже. Потекла спокойная молитва об отходящем из этого мира Василии. «Содержит ныне душу мою страх велик, трепет неисповедим и болезнен есть, внегда изыти ей от телесе, Пречистая, юже утеши …», – слышал Коршков, пытаясь вникнуть в смысл этих слов. Василий тяжело дышал, время от времени открывая глаза, пытался ободрить дорогого гостя Бориса приветливым взглядом. Тяжело крестился и снова закрывал глаза. После последнего крестного знамения он, вдруг, сморщился, закрыл глаза и застыл. Душа покинула тело.
«Все», – подумал Коршков. «Скоро отошел», – пронеслось в голове Михаила Михайловича. Отходная продолжалась дальше. Черты новопреставленного разгладились, и лицо приняло спокойный и каменный вид.
«Торжественно и священно приходит она, и ничто не в состоянии ей помешать», – думал Коршков с каким-то странным глубоким и умиротворенным спокойствием.
А люди все также хлопали злосчастной парадной дверью, содрогая осиротевший подвал.
Отец Василий закончил молитву. Подошел к усопшему, скрестил его руки на груди, вставил в них свечу и стал читать «Последование по исходе души от тела». Все это время Борис был в полусне: он вроде бы понимал, что происходит, но в то же время, ничего не мог сделать: ни помочь, ни помешать, ни участвовать, ни что-либо изменить. Он как бы созерцал происходящее, тупо пребывая в себе.
Наконец, все закончилось.
– Надо ехать за «ГАЗелью», – уронил батюшка, –устало присаживаясь на табурет.
–Может, просто позвоним?
– Как, – пристально всматривался священник в Михаила Михайловича.
– С сотового…
Процесс был ускорен. И минут через сорок машина уже стояла у входа в подвал. Водитель – здоровенный детина по имени Станислав захватил с собой носилки и черную материю, в которую и завернули покойного. Работали споро. Труп положили на носилки и все теми же коридорами понесли к выходу. Настало время выбираться на улицу, моменты удобный – около двенадцати ночи, прохожих почти нет. Коршкова попросили посмотреть: все ли тихо. Он вышел на улицу и огляделся. Борис Петрович никогда не мог представить себе, что окажется в такой щекотливой ситуации. Он чувствовал себя отвратительно, находясь, как ему казалось, в глупейшем положении. У него не укладывалось в голове, как он – Борис Петрович Коршков, один из ведущих экономистов огромной России, дошел до того, что тайно ночью участвует в выносе покойника без документов из какого-то обшарпанного подвала. Им еще и помыкают, мол пойди, посмотри, все ли тихо. А если проедет милиция?! Обычный патруль… О ужас!!! У Бориса Петровича ощутимо тряслись колени. Он как нашкодивший мальчишка осторожно оглядывал просветы между домов, улицу и подъездные дороги. Все было тихо. От этого стало как будто спокойней. «Прямо, как злоумышленники», – думал он, зорко отыскивая в темноте возможных запоздалых прохожих. Но все-таки было тихо.
– Кажется, никого нет, – прошептал он, что есть силы в сторну подвала, стараясь не перейти на голос. Михаил Михайлович со Станиславом быстро вынесли носилки и с помощью Коршкова задвинули их в «ГАЗель». Пол дела сделано. Теперь осталось самое главное – доставить усопшего в храм. «ГАЗели» останавливают и проверяют почти всегда и особенно ночью. Но на этот случай была придумана хитрость. В машине находился гроб. Станислав и Михаил Михайлович переложили в него покойника, покрыли его погребальным покрывалом, а на бортах машины укрепили траурные ленты. Были приготовлены «липовые» документы, справка о чтении ночной псалтири и отпевании. Вряд ли ГАИшники будут придираться. Так тронулась процессия к храму: впереди «ГАЗель» с покойным рабом Божиим Василием, за ней «четверка» с батюшкой и экономистом Коршковым. На пол пути Коршков не выдержал:
– Мне в гостиницу надо, – умоляюще пролепетал он.
Его не держали.
– С Богом, – благословил отец Василий, и тут же добавил, – завтра на отпевание приходите. Ждем. Обязательно приходите!
Коршков обещал.
Он на спотыкающихся ногах добрался до гостиницы, закрылся в своем номере, и, едва раздевшись, свалился на кровать. Как хорошо, что весь этот ужас позади. А если бы патруль?! При этой мысли Коршкова бросило в холодный пот. Вот была бы потеха Марку Борисовичу. Он своего бы не упустил. А главное, как глупо все получилось.
Между тем, по молитвам батюшки усопшего Василия благополучно доставили на место. Омыли, переодели, уже на совсем уложили в гроб, который сразу же внесли в храм; и после небольшого отдыха Михаил Михайлович с рабой Божией Евдокией принялись читать псалтирь до утра. Станислав отправился спать перед дальней дорогой, а батюшка занялся бумагами, чтобы как-то прикрыть опасную перевозку из Петербурга в Москву.
И напрасно Борис Петрович Коршков думал, что его злоключения закончились. На следующий день обстоятельства сложились так, что ему пришлось ехать в Москву вместе со Станиславом и вести гроб с новопреставленным Василием в нем.
– А ты не боишься, что первый же постовой, проверив «груз», отпраит тебя в изолятор? – интересовался Коршков у шофера.
– Нет, – искренне отвечал тот, – кое какие справки батюшка дал. А документы, скажу, по ошибке с курьером уехали. Самое главное, батюшка молится, значит все будет в порядке. Охота им что ли с нами возиться?! Что с нас возьмешь?
От такой уверенности Коршков как будто ободрился.
– Да вы не переживайте, Борис Петрович, – продолжал Станислав. – В крайнем случае скажете, что вы попутчик, а я подтвержу. Вот и все.
Это почти окончательно успокоило Коршкова, хотя смутное беспокойство иногда все же переходило в острую степень и терзало сердце волнением. Особенно это случалось, когда они проезжали посты ДПС. Да много на дороге и отдельных инспекторов, слоняющихся на своих разукрашенных в бело-синий цвет машинах вдоль и поперек всей трассы. Они, то спрячутся за кустами и наводят свою, определяющую скорость «пушку» на беспечных водителей, то останавливают всех не понравившихся им, а значит, подозрительных участников дорожного движения. Такая вот у них работа, точнее служба. Такие вот дела…
Из Питера выехали сразу после отпевания еще утром. Не успели проехать и ста километров, как откуда-то с обочины вылез постовой и поднял свой жезл вверх.
– Ну вот и приехали, – пробормотал Станислав.
Коршков с перепугу аж побелел. Но постовой, увидев на борту траурную ленту, махнул, чтоб не останавливались. От сердца отлегло.
Так они и тряслись всю дорогу с бумажками вместо документов, словно забыв про молитвы отца Василия.
– Да, пронесло на этот раз, – вздохнул словоохотливый Стас и вальяжно развалился на сидении.
Машина была новенькая, ладненькая. Но Коршков этого не оценил, тем более в столь сомнительных обстоятельствах. Он, вообще не понимал, как можно ездить на таком непонятном транспорте. Да он и не ездил ни разу на «ГАЗели». Это был первый раз, да еще в таком положении. Прямо влип…
– Да… Василий небось в Царство Небесное пошел, праведник… – начал беседу водитель.
– А есть ли оно – Царствие-то? – усомнился попутчик.
Стас удивился:
– Вот те на… а вы думаете – нет?
– Не знаю.
– Если нет Царствия Божия, значит, нет справедливости, – начал растолковывать Стас. – Получается, один человек всю жизнь мучается, страдает за правду, жертвует собой, а другой – жирует. И что оба унаследуют одно и то же небытие?! Не справедливо. Грешник всю жизнь пакости делает. Потом умирает и не за что не отвечает?! Хорошо отделался? Только вряд ли. Раз совесть есть, значит и Бог есть!
Раз Бог есть, значит, Царство Божие есть. Если нет Царства Божия, значит, нет любви. Любовь ведь чувство не земное, а небесное. Любовь как бы залог небесного… Зачем, скажем, человеку любить, зачем? – и он посмотрел на Коршкова.
Тот пожал плечами.
– В том-то и дело, – продолжал Стас, – что по земным меркам – не зачем. Однако, если посмотреть на жизнь бесстрастно, увидишь, что только тот счастлив, кто пребывает в любви, кто сам любит. У Достоевского в «Братьях Карамазовых» много людей не бедных, имеющих определенное положение в обществе, есть люди не глупые, но счастливых только двое: о. Зосима, да Алеша. Почему? Да потому, что любят и пребывают в любви. С Богом живут. «Любовь не умирает», – неожиданно закончил Стас.
И тут Коршков вспомнил о усопшем, лежащем в гробу за их спинами и поежился.
Как-то неприятно было ехать с покойником в одной машине. Захотелось пересесть на какой-нибудь другой транспорт. Он с тоской вспомнил свою «Ауди», своего мирного водителя, предано служившего ему много лет, и загрустил.
По мере удаления от Санкт-Петербурга мало заснеженные поля и перелески становились более заснеженными, а воздух – морозней. По небу плыли хмурые, низкие, как бы чем-то недовольные тучи. И хотелось спать. В машине укачивало, а ночь выдалась беспокойная, тяжелая, нервная. Мелькали деревья, как-то жалко ютившиеся у дороги, отчего уставали глаза. Водитель молчал, и Коршков действительно задремал. Так и ехали они дальше: один мертвый, один спящий и один бодрствующий.
А Коршкову привиделись три озера: одно грязное. В него вливались чистые и грязные потоки, смешивались, мутились и вытекали только грязные. Другое – не грязное, но и не чистое. Из него вытекали не чистые, но и не грязные потоки. А третье – чистое, в котором грязные потоки очищались, а чистые становились еще чище. Из него выткали только чистые потоки. Вдруг предста Коршкову отец Василий и сказал : «Что смотришь? Это жизнь наша. Но запомни: снам верить нельзя». При этих словах лицо его сделалось суровым и он пригрозил Коршкову пальцем.
Борис Петрович проснулся.
– Ну что, выспались? – поинтересовался водитель.
– Сон странный приснился.
– Бывает.
– А ты снам веришь?
– Я?! – задумался Стас. – Нет.
– Почему?
– Сны бывают трех видов, – объяснил водитель, – от Бога, от ума и бесовские наваждения. Первые для подвижников и аскетов, а мы – грешные и мягкотелые, стало быть, не для нас. Вторые – ерунда всякая, что в нее верить?! А третьи – вообще, опасные. Поверишь и пропадешь. Так что лучше не верить. Проснулся, перекрестился и забыл. Поэтому и не верю. Бог за неверие снам не осудит, скорее – наоборот. Так все старцы говорят. Если не можешь забыть какой-нибудь особенный сон, так, по крайней мере, не отвергай, но и не принимай. Положись на волю Божию.
Коршков понял, что все эти православные похожи, как близнецы, и больше ничего не спрашивал. Он только смотрел на дорогу и думал, периодически созваниваясь с Беляевым, и время от времени засыпая.
У Беляева все кладбищенские директора в долгу. В конце концов, он даже выслал навстречу официальную ритуальную машину. С некоторого времени при въезде в столицу все «ГАЗели» проверяли. Мог получится казус. Беляев подстраховал. Так надежней.
С Божией помощью привезли усопшего в Москву, похоронили на хорошем кладбище, поставили крест. И стало у Коршкова одним верным человеком меньше. Да тут еще и Беляев подвел…
В то время государство стало обязывать предпринимателей получать ИНН. Эта инициатива наделала много шума в обществе, особенно среди верующих. Как бы там ни было, но Беляев, подумав и посоветовавшись с духовником, наотрез отказался принимать этот номер. Он отдал все свои фирмы доверенным людям. А сам устранился. Хорошо, что доверенным, но плохо, что отдал. Все они теперь работали не на него. Коршков был в бешенстве:
– Сколько я вложил в тебя?! – кричал он, как ненормальный. – А ты все отдал! Я для тебя старался, устраивал, уговаривал, оплачивал, чтобы ты деньгами сорил что ли? Нам деньги для дела нужны. Это защита. Понимаешь ты? Защита.
Коршков вспомнил, как подобрал Беляева нищим, как сделал из него человека, как надеялся получить отдачу. И вот… получил. Он плюнул от досады на пол. А Сергей все молчал. Он – Сергей Васильевич Беляев – убил, как ему казалось, сразу двух зайцев: избавился от лишних денег, и стяжал друзей «богатством неправедным», за что теперь и получал.
– Ладно, – немного переведя дух, закончил Коршков. – Не получай ИНН.
Он внезапно стал усталым и закончил уже через силу:
– Если из замов уйдешь или из газеты, не прощу.
– Понял?
– Я и не собирался.
– Понял?
– Понял.
– Я и прощаю тебя только потому, что ты верный- рыкнул Коршков и уходя, неистово хлопнул дверью.
Беляев смотрел ему вслед и улыбался. Возможно, начинались трудные времена, новая жизнь. Чего горевать-то?!
Вскоре, однако, и Сергей перенес удар уже от своего верного человека.
Как-то по весне, он послал Березова в один из женских монастырей с одеждой и едой для матушек, то есть гуманитарную помощь. Березов все добросовестно сдал, и, собравшись уже уезжать, зашел в храм помолиться. Он поставил свечи, приложился к мощам. Как вдруг к нему подошла как будто знакомая послушница:
– Здравствуй, Сергей, узнаешь?
– Как то… – растерялся Березов.
– Я Алла. Алла Гигирева. Мы с тобой…
Березов даже открыл от удивления рот.
– Вы здесь?
– Да.
Алла рассказал, как хотела выйти замуж, но незадолго до свадьбы застала жениха с другой, как заболела сахарным диабетом и по совету мамы Антона стала ездить по святым местам и исцелилась, как разочаровалась в жизни (точнее, в греховной жизни), как опротивели ей все эти грязные удовольствия, и жить стало тошно…
– Так и оказалась я в монастыре, – закончила Алла.
– А Антон, – поинтересовался Сергей.
– Совсем спился, бедняга. Прямо по твоему слову. Надя тоже погибает. Молиться за них надо.
Вдруг она подняла глаза на Сергея:
– Знаешь, я ведь тебя, как благодетеля поминаю. Ты первый, кто мне о Боге сказал.
– Алла, ты что-то долго с молодым человеком разговариваешь, –окликнул ее игуменья. – Хочешь замуж, иди в мир.
– Простите, матушка, – пролепетала послушница и исчезла в глубине храма.
«Вот как бывает», – думал Сергей отъезжая в Москву. После этой встречи он сам забредил монашеством, стал готовиться в семинарию и ушел от Беляева. Ушел, по-хорошему, не обидев. Беляев и не обиделся. Бог дал, Бог взял, значит так надо. Но если нести жизненный крест, как следует, эта пословица будет звучать так: Бог дал, Бог взял, а потом снова дал, только лучше… Лучше!
2 января 2001 год. С использованием более поздних добавлений.