Крещение
Мысль здравая, но возникла не сразу. Я пестовал ее несколько лет. И вовсе не бабушка стала последней, решающей, каплей. Ее аргументы меня, в основном, забавляли.
—Эх, Леша, Леша, — горевала она, бывало, — хороший ты парень, видный. Крестился б, цены вообще б не было. Ну, как без Бога? Я вот смотрю иногда, как ты спишь, — мука одна. Простыня в одной стороне, одеяло в другой. Ворочаешься всю ночь с боку на бок!
Смеялся, отшучиваясь:
—Природа такая…
—Природа… — сердилась родственница. — Какая природа? — Бесы тебя донимают! Крестись… Боятся они крещеных!
Церковь и все, что вокруг, для нее было свято. Не сумев обрести никакого личного счастья в миру, она целиком окунулась в мистику. Целыми днями пропадала в какой-нибудь из бесчисленных московских церквей, а утром и по вечерам, в перерывах между нехитрою кашкой на кухне, зажигала лампаду, усаживалась на колени перед старым комодом, на котором был водружен большой планшет с дешевенькими фотографиями святых, и молилась. Это была ее жизнь.
Сколько раз подмывало взвыть:
—Да нет Бога, бабушка! Опомнись. Зачем тебе это?
Но что-то внутри приколачивало к нёбу язык. Видно, не совсем был потерян я и в молодости для особи, причисляющей себя к хомо сапиенс. Ни Гольбах, ни Емельянов с его «Библией для верующих и неверующих» не превратили меня в окончательного осла.
Крестись… Легко сказать. А как это? Мне двадцать через месяц. Орёл!
Как будто.
Должен бы быть.
А мандраж… Тем более в церкви я не бывал никогда. Ну, разве как турист.
Сомнения разрешил Нефтяник. Ровесник, но тип, в отличие от меня, не витающий в облаках. Решил не раздумывая:
—Крестись! У неё же квартира! Ты что, не хочешь иметь в Москве свою крышу?
С нефтью у него — ничего общего. 3-й курс стомата, будущий протезист. Да и имя нормальное — Сергей. Прозвище приклеил я, когда мы сошлись в ССО.
Ночь. Темень. Только одинокий фонарь тоскует над воротами лагеря. Возвращаемся из близлежащей деревни, от барышень. Петляем слегка… И вдруг командир. Хороший, понятливый парень. Но не один. С рыженькой куколкой. Для всех — Людмилой Александровной, для него — Людочкой. Одно и понятно. Одна только грудь — космическое событие. Но она инспектор областного штаба студенческих строительных отрядов. Идеалистка, Павка Корчагин в юбке! Если бы нас уличили, скандала бы хватило на всех. Но я проскользнул. Приятель оказался менее ловким.
—Серёга, — остановил его командир, — что с тобой?
—Он пьян? — воинственно напряглась его спутница.
Услышав такой поклёп, боец ССО развернулся и двинулся прочь из лагеря. Комсомол и водка — не совместимы!
—Серега, куда?
Тот прижал палец к губам и заговорщицки шепнул командиру:
—Витек, тихо! Я Нефтяник!
И — в сторону соседнего лагеря. Там, в отдаленье, обитали студенты из нефтяного техникума. Действительно нефтяники.
Я это слышал и запомнил.
Многие, кто не знал истории, удивлялись: что за кликуха? Некоторые принимали её за чистую монету. Однажды на день рождения именинник получил красивую книжку о методике разработки нефтяных месторождений на Крайнем Севере. Он обижался, но только сначала. Потом, пообвыкнув, иногда даже сам, гордо стучал себя в грудь кулаком, как индеец племени сиу, и приговаривал:
—Нефть!
Бабушка была в восторге от Нефтяника. Он не кривлялся, не вилял в сторону, как я. С порога признал, что Бог есть, и мы тут же выпили за его и за наше здоровье. Застарелый, почти безнадежный вопрос с крещением был улажен мгновенно, за первой же рюмкой.
Уже через день мы катили в метро на Арбат, где бабушка накануне заказала церемонию. Нефтяник крещен, и рассуждал как человек многоопытный. Главным в его ритуальной науке был кагор.
—Помни, Попович, — напутствовал он, — свечки там, крестики, всякие пампушки-фентифлюшки, — фигня это все. Кагор. Только кагор!
—С чего бы?
—Ну, ты, Попович, даешь. Сразу видно — не смыслишь ни хрена в вашем поповском деле. В церкви кагор все равно, что у нас пиво. Праздник души!
—Много дают?
—Не помню. Стакан или два. Мы ж меньше не пьём.
Он знал вообще много тонкостей. Оставалось только удивляться, где и когда их успел почерпнуть. Можно подумать, что его, младенца при крещении, угощали кагором.
Москва… Чем удивить этот город, который перевидал и воплотил в себе всё, казалось бы, даже немыслимое. Наверное, есть ещё чем — жизнь движется. Рождаются новые идеи, воскрешается старое, отвергнутое дикими эпохами. Можно удивить даже лаптями ( если добавить к ним фрак и ужин в ресторане с воспитанной барышней). А вот с церквями сложней. Их много. Просто не счесть. Больших, маленьких, помпёзных, как Василий Блаженный, и затрапезных, наподобие той, что изображена на картине «Грачи прилетели». Церковь в Староконюшенном переулке, указанная бабушкой, оказалась, впрочем, ни то, ни сё. Ни одного окна в переулок — только входная дверь с цветным, расписным витражом, раскинутым над ней полукругом. Если бы не крохотные византийские маковки на крыше с крестами, обращенными по традиции на восток, я бы подумал, что передо мною большой одноэтажный пакгауз или какая-нибудь полузасекреченная военная шарашка.
—Это точно здесь? — усомнился, ещё раз проверив адрес по бумажке.
Но приметы были. Вдоль тротуара, на паперти, точно линейные на парадной дистанции, обосновалась местная голытьба. Целая гвардия всевозможных калек. Мы приостановились на минуту возле одного вонючего оборванца, выдававшего себя за слепого. Жара. Мы в рубашечках с коротким рукавом, а он в шубе и шапке. Та перед ним. Внутри — пока ничего.
—Надо дать, — шепнул Нефтяник. — Так положено.
Я запустил ладонь в задний карман своих, модных тогда, «Super Rifle» и выудил пятнадцать копеек. Тогда на эти деньги можно было, например, сходить на ВДНХ. Но, быстро сообразив, что культура — вряд ли в планах этой публики, добавил ещё пятачок. Это уже на кружку пива в автомате. Когда монетка плюхнулась в нутро шапки, глаз один приоткрылся. Чуть-чуть. Хотя этого было достаточно, чтобы понять, что кружка для гражданина, как для слона пряник.
Несколько минут мы протоптались у входа. Было ещё рановато.
—Может, отойдем, — Нефтяник качнул головой в сторону.
Я понял, куда он клонит.
—А запах?
—По кружке…
—Не стоит.
—По кружечке…
Волнуется, паразит. Про меня и говорить нечего: не спал всю ночь. Ну да, я балбес. По крайней мере, так считала мать и сестра. Но дело-то предстояло серьёзное. Не вступительный, конечно, в МГИМО или в Щуку, но кто его знает. Чего там на уме у этих служителей культа? Скажут вдруг —рылом не вышел, — что тогда? Всё насмарку!
—Ну что, Попович?
В глазах Нефтяника мольба и лукавца: чего, мол, — где наша не пропадала! Вчера мы, действительно, подготовились к таинству основательно…
Взглянул на часы. Договор был на двенадцать ноль-ноль. Еще полчаса. Не помирать же… Успеем!
Двенадцать. Точность — вежливость. Но не только королей.
Внутри храма прохладно и сумрачно. И очень уютно. Не то, что в жарком, пыльном переулке. Длинный коридор. В конце — зал, просторный и ослепительно красивый. Лампады, иконы в золоченых окладах. Вдоль стен на круглых мраморных столиках — свечи. Много свечей. Когда мы приблизились, бабушка как раз поправляла несколько штук. Иссушенное годами лицо ее было благостным и наполнялось то радостью, то печалью, в зависимости от того, должно быть, за здравие она это делала или за упокой. Заметив нас, засияла от радости и засеменила куда-то.
Вернулись вдвоём. В расшитом позолотой церковном одеянии — батюшка. Он сразу быка — за рога. Протягивает руку. Деловито:
—Николай.
Аккуратный товарищ лет тридцати пяти. Подтянутый, энергичный. Брюнет, короткая причёска. Убрать усы и бородку, не поп — офицер. Мы представляемся тоже.
—Алексей, — интересуется, видимо, для проформы, — вы сами-то хотите креститься или…
И выразительно кивает на бабушку.
Та покраснела, смутилась. Отвела застенчиво взгляд.
—Сам, сам! — поддержал я старушку, тоже зардевшись.
А вид у меня — обормот! Волосы до плеч, борода, потертые джинсы. Впрочем, Иисус на картине Иванова выглядел лучше не многим.
—А как ваше имя, молодой человек? — обратился арбатский креститель уже к Нефтянику.
—Сережа. Сергей, — пролепетал тот.
В официальной обстановке он уже не казался таким уверенным, как обычно.
—А вы крещеный, Сергей?
—Конечно!
—Тогда вы, Сергей, будете ему крестным!
Ух, отлегло… Нас не выгнали! Хотя от обоих, я думаю, попахивало пивком. Что ж дальше?
—Пройдемте, молодые люди!
Вообще, я был настроен на тАинство. На что-то не обычное. Вроде картин Андрея Тарковского или дождя в изнуряющий полдень. Для тех, кто верит, само собой всё и так, но если ты на пороге? Не знаешь ещё, куда качнётся маятник…
Мы зашли за какую-то перегородку. Всё тот же полумрак. Лишь бра на стене выхватывает из декораций тумбочку, покрытую белой салфеткой. На ней — фолиант. Отец Николай раскрыл его и стал читать. Нефтяник и бабушка стеснительно маялись за моей спиной, а я слушал. Вслушивался, ибо священник лишь шевелил губами. До меня доносились только маловразумительные отрывки типа «Амен!» и «Господи».
А книжица — с праздничный торт.
О, это надолго, подумал я уныло. Практически четыре тома «Война и мир!! Осилю ли? Максимум, что мне удавалось до этого — миниатюры Жванецкого.
Как я был наивен… Профессионалы всегда на высоте. Пространный текст был отшлюзован минуты за три.
Times money!
Для кого таинство, для кого просто работа.
—Сюда, Алексей! — скомандовал мэтр.
Вежливо. Интеллигентно.
Я встал напротив него, перед какой-то огромной серебряной чашей, похожей на вазу. Вроде тех, в которых в парках высаживают цветы. Внутри, почти до краёв, вода.
Что знал я об омовении? Мои представления об этой процедуре ограничивались картиной художника Александра Иванова «Явление Христа к народу», выставленной на первом этаже в Третьяковке. Христос где-то сзади, а на переднем крае — толпа и Иоанн Креститель в хламиде из верблюжьего волоса. Сама процедура не прописана мастером, но я слышал, что детвору просто окунают в сосуд с головой. Но во мне — метр 83…
Наивность… Всё та же наивность. Усмешка для деловых людей.
—Прикройтесь, Алексей!
Жестом мне указали, что прикрыться нужно ладонью. Мэтр окунул свои пальцы в чашу и слегка обрызгал мою физиономию.
Слегка. Очень деликатно.
Интеллигенция!
Ни капли иронии (родители — врачи).
Потом протянул чистое вафельное полотенце:
—Утритесь!
Верит ли он в Бога? Возможно. Но биться об пол свои лбом, как моя бабушка, точно не станет. Не тот заквас. Рациональней!
Невольно воскресла мысль о кагоре. И следующая (сразу) — когда?
Молодость… Не успеешь начать — как бы сразу закончить. И только возраст и опыт учат степенности. Какой кагор? Святой отец выстроил всех вокруг чаши, и мы пошли. Он впереди, я за ним. Процессию замыкал Нефтяник. Крёстный же! Не Ванька с вилами.
Надежный и могучий, как ледокол «Ленин», отец Николай чинно разгонял своим кадилом арктический лед атеизма, который, признаться, всё еще сковывал вековую гладь православия. За ним безвольно, как два подвыпивших ишачка, семенили мы с Нефтяником. Я волновался, как на первом свидании. Тыкался своими тремя перстами то в лоб, то в пупок. Боялся сбиться. Многоопытный же в этом деле товарищ вёл себя куда смелей. Он осенял себя крестным знамением то слева направо, то справа налево, а иногда вообще крестился левой рукой. Со стороны эта картина выглядела, видимо, до того трогательно, что бедная моя бабушка Марфа то и дело осушала свои подслеповатые глазки уголочком затянутого под подбородок платка.
Три круга мы одолели споро и весело. И всё-таки не хватало огонька.
—Идите за мной, Алексей! — кивнул пастырь
И зашагал куда-то в сторону.
Ну вот, наконец! Я облегченно подумал о финале. Нефтяник, перехватив мой взгляд, многообещающе подмигнул. Ну, как без кагора!
Мелькнула и у меня эта грешная мысль, но в основном донимало другое — а что во мне изменилось за эти несколько минут? Проникся я чем-нибудь не свойственным для меня? Уверовал?
Зашли за какую-то ширму. Вокруг никого. Как за углом на троих. Вполне задушевная обстановка…
Неужели нальёт?
А стены в иконах. Лампада под благостным ликом Христа. И назидательный перст. Иисус предостерегает как бы с расписанной старинной доски:
—Не сметь! Всё от лукавого.
Ну да. А что делать?
—Молитесь, Алексей!
В глазах земного наместника Высших сил мелькнули лукавые искорки. Нечего, мол, губы раскатывать. Не хлебом единым!
Подкачал Нефтяник с кагором. Но я не расстраивался. Это ж не цель, а так. Стёб попутный.
И вот он — апофеоз. Крестик! Оловянный, правда. Невзрачный совсем. Намекающий как бы на никудышность некоторых наших деяний.
Бабушка, прослезившись от счастья, суёт в руку священника «четвертной». От сердца всё. От исподнего. Не лишнего вовсе.
Приличная такса, не ровня копеечному крестику. Не так уж и бескорыстен сей храм, где бедность и нищета испокон провозглашаеются достоинством.
И метрики тоже не дали. Ведь не поверит никто!
Но это тоже к счастью. Узнали бы в институте — выгнали б сразу. Такая уж шла эпоха.
Когда мы снова оказались в переулке, Нефтяник напомнил:
—Это дело нужно обмыть…
Не возражал. Удачным получился спектакль.
Смоленская площадь. Пивбар.
Оловянный символ плюхнулся на дно пивной кружки…
Мужик с соседнего столика:
—Лихо!
Мы оглянулись. О чём он?
—Вот за это примерно и попадали в старину на костёр…
Я усмехнулся:
—Пещерные люди!
Он спорить не стал. Пожал лишь плечами:
—Ну-ну…
А что ну-ну? Кто из нас ценит хоть что-то, что достаётся задаром? Веру — тем более. Для этого нужно самому пройти весь путь на Голгофу.