ЕЩЁ ОДИН ПЛОД ПОЗНАНИЯ
Этот роман я замыслил и создал в жанре «условного реализма» (термин, звучащий иногда в мире театра и живописи). Правдоподобие отдельных обстоятельств и звеньев происходящего менее важно здесь, чем нравственные вопросы, преломляемые через личности героев. Рассказанная мной история справедливо покажется многим довольно маловероятной. И то, что действие её происходит не в краях, закон и уклад которых хорошо знакомы русскоязычному читателю, смягчит, я думаю, ощущение некоторой нереалистичности. По крайней мере для читающих в оригинале, а не в переводе на язык героев.
- 1 -
ВТОРНИК, ВЕЧЕР, НАЧАЛО ДЕВЯТОГО
Прозвенел звонок, и он полумашинально, поскольку сидел совсем рядом, поднял трубку домашнего телефона.
- Алло!
- Здравствуйте, это господин Винсен? – прозвучал характерно медоточивый, но при этом как будто стегнувший пружинной властностью женский голос. «Наверное, рекламщики» – устало-раздраженно подумал он.
- Да, я… кто это? – ответил слегка недовольным тоном.
- Вы удивитесь, но вас беспокоят из студии окружного телевидения. Вы ведь ездили месяц назад всей семьёй в парижский Диснейлэнд и останавливались в «Холидэй Инн»?
- Ездил, – вздохнув, сказал он. Ну конечно, все всё знают, и к чему тогда, спрашивается, законы о приватности, из-за которых он недавно не смог, отстояв очередь – и не маленькую, - оформить по документам собственной жены, вписанной в паспорт, достаточно простую банковскую операцию. Ей потом пришлось всё делать самой… - Да, ездил, ну, и… - он выжидающе умолк. Наверно, сейчас предложат поучаствовать в каком-то опросе…
- Понимаете, уважаемый господин Винсен, у нас сейчас организована программа популяризации семейного отдыха именно такого типа – при крупных парках аттракционов, и не однодневными наездами, а со стационарным пребыванием. Мы хотели бы, если можно, взять у вас интервью, и не только у вас лично, но и у детей – особенно у них… ну, и у супруги, конечно, тоже. Небольшое, пятнадцатиминутное, уютное интервью. Расскажете о своих впечатлениях.
- А почему именно у нас? Многие ездят, – настороженно сказал Винсен.
- Да, мы отчасти произвольно выбрали именно вашу семью, - с симпатичной откровенностью в голосе ответила женщина. – Выбрали из тех, кто в принципе подходит. У вас двое детей, сын и дочь, вы для нас, что называется, репрезентативный случай. Не единственный, конечно… вы не обязаны. Если откажетесь, мы обратимся к другим семьям с подобными данными.
- Это что, на студию ехать надо? – спросил Винсен.
- Нет, съёмочная группа приедет к вам домой. Я же сказала – «уютное» интервью, так будет непринуждённее… делюсь профессиональными соображениями, - она подхихикнула. – Если можете, завтра вечером, точно через сутки, в восемь. Простите за авральность, но у нас получилась накладка, сложно объяснять. И вам же ничего готовить не понадобится, нужно только чтобы все были дома.
- Подождите минутку, - сказал он. - Мне надо поговорить с женой. Побудете на проводе?
- Да, конечно!
На самом деле он хотел взять «тайм-аут» и подумать. Собраться с мыслями. Бережно, чтобы не разъединилось, положив трубку около телефона, подошёл к открытому окну… У него, человека далеко не авантюрного склада, появилось – он ещё не совсем понимал, почему, - щемяще тревожное чувство. Ей надо, чтобы все были дома. В определенный вечер. О том, чтобы некто в условленный час был в конкретном месте, – и, коли так, соответственно, не был в другом, столь же конкретном, - договариваются, например, если хотят ограбить… Но тогда стремятся выманить из дома, а тут наоборот. Планируют взлом аптеки, которою он заведует? Но зачем, что там взять?.. И потом, если бы уж что-то связанное с аптекой, то им надо было бы заручиться только тем, что он сам не будет в ней находиться, а жена и дети тогда при чём?.. Угон машины? Тоже ерунда, машины крадут по ночам, и ни с кем при этом ни о чём не уславливаются.
И внезапно, подобно ураганному порыву, пришла мысль: а не может ли это быть связано с позавчерашней встречей? Проснувшись тем приятным воскресным сентябрьским утром ещё затемно, раньше шести, он сделал себе кофе, выкурил на балконе сигарету, вернулся было в спальню, но ложиться ему не захотелось – он чувствовал себя уже совершенно выспавшимся. Думал было пойти к компьютеру, но жена, проснувшаяся тоже – видимо, от негромкого щелчка электрического чайника, - сказала: «Я ещё посплю часок-другой, а ты, если уж не спится, может, съездишь за грибами? Я сегодня же сделаю вам пирожки». Сказала она это из самых лучших побуждений – это было одним из его хобби, он в августе и в сентябре наведывался довольно часто за сыроежками в ближайший лесок, в пятнадцати минутах езды… «Отличная идея, – сказал он, - конечно, съезжу, вернусь часа через полтора-два». С удовольствием оделся, достал корзинку и перчатки, вышел, поехал, наслаждаясь более или менее прохладной предутренней погодой… Он ходил по лесу долго, около двух часов. Грибов было немного – почти одни сыроежки, но пирожки, начинённые ими, Луиза делала превосходные, и он, и дети очень любили их. Он вышел тогда к мелководной речке, ему захотелось выкурить сигарету здесь, на природе. С аппетитом закурил. Поставил было корзинку, хотел присесть на сыроватый мох прямо в спортивных штанах, и тут увидел выходящего из-за сосны человека. А, это же… как бишь его… тот, что купил в начале лета вот этот самый деревянный сараишко на островке, на который в высоких сапогах с этого берега перебраться можно не плывя. Немолодой, лысоватый, приземистый, пенсионного, кажется, возраста. Довольно приветливый – пару раз встречались, здоровались, перебросились десятком фраз. Оказалось, что этот человек… по фамилии Бланшар… да, точно … присмотрел и купил себе избушку на островке, чтобы приезжать рыбачить с ночёвками. Да, и действительно во второй раз Винсен видел его с удочкой. Они тогда чуток поговорили. «Я человек довольно неприхотливый… да к тому же и одинокий, – вздохнул пенсионер, - меня дома не ждут, вот и облюбовал здесь местечко. Иной раз ехать домой неохота, прямо тут и заночую». Винсен спросил, как же он ловит рыбу здесь, в такой мелкой реке, заслуживающей скорее название ручья, но Бланшар засмеялся, закинул удочку в сторону противоположного берега, и леска ушла под воду неожиданно метра на два, не меньше. «Здесь глубина, видите, не везде одинаковая». «Удачной вам рыбалки» - сказал тогда Винсен. «А вам грибалки» – отшутился Бланшар.
А позавчера, появившись из-за той самой сосны, любитель рыбной ловли нёс в правой руке аккуратный серый металлический… нет, не совсем чемодан, а вроде бы сейф. И явственно вздрогнул, увидев Винсена. Хотя тут же лицо его растеклось в улыбке. «А, привет грибникам, - сказал он радостным тоном. – Вы молодцом, что с утра выходите. Я вот тоже сейчас засяду с удочкой. Вчера приехал на ночь глядя, сейчас вещички перетаскиваю. Решил всё-таки посуды побольше привезти, да одёжки, да книжонок. Ночевать, так с комфортом». «Да, я вас понимаю, – сказал Винсен, - сам люблю удобство». «Заходите, - пригласил Бланшар, - кофейку сообразим».
Винсен был в сапогах и мог бы, не промочив одежды, перейти на островок. Он составил бы рыбаку компанию, если бы… если бы не испугался трёх странностей. Во-первых, того, что Бланшар при встрече сначала вздрогнул. Ну, ладно, это само по себе ещё было бы нормально: думаешь, что один, а тут кто-то обнаруживается на берегу… Но – и это во-вторых, - этот столь не согласующийся с обстановкой «сейф». Вроде бы не возят в таких упаковках ни посуду, ни книги – куда сподручнее рюкзак или тюк. Наконец, в-третьих – Бланшар сначала непроизвольно завёл было руку с тем, что в ней было, за спину, потом же, может быть, осознав, что всё равно не спрятать ношу, как-то уж очень весело – что тоже не казалось естественным, - взмахнул этим своим сейфиком. Чересчур весело. Выглядело это так, что человек жаждет подчеркнуть: мне скрывать нечего. А жаждут подчеркнуть это обычно в тех случаях, когда на деле – очень даже есть что скрывать.
И Винсен ощутил сильнейшее чувство опасности и побуждение сейчас же уйти, скрыться. «Нет, спасибо, – сказал он. – Я обещал дома, что скоро вернусь, и уже запаздываю. В другой разок, может быть». «Да ненадолго, - почти просительным тоном попытался уговорить его Бланшар. – Я понимаю, скучно болтать со стариком, но кофе у меня отличный». «Нет, извините, - ответил Винсен, откупаясь виноватой полуулыбкой, - сейчас действительно не могу. Удачной вам рыбалки, пока…» И, не ожидая ответа, он скрылся за стволами и очень расторопно, то и дело оглядываясь, зашагал к оставленной минутах в шести-семи ходьбы машине. Дошёл без приключений, включил зажигание, уехал… уехал с очень тяжёлым чувством. Он боялся. Ибо он, быть может, увидел нечто не предназначавшееся для его глаз. А таких увидевших… а что с ними делают? А зачем этот Бланшар зазывал его… и настойчиво?.. «Что, если, откликнувшись на приглашение, я сейчас был бы уже мёртв? Что там у него? Наркотики, оружие? Он, может быть, что-то прячет. И как знать, один ли он или, может быть, тут банда целая?.. Что, если… что, если готовится теракт? Что за чушь – здесь, у нас, против кого? Ну, так, допустим, в другом месте, даже в другом округе, а здесь, в этом тихом уголке, где никто и не заподозрит, у них пункт хранения, скажем, а я увидел этот контейнер, и им надо теперь меня уничтожить… срочно, чтобы не заявил в полицию. И… о Боже, а если они, на всякий случай, захотят убрать не только одного меня… они же будут, наверное, опасаться, что я дома расскажу… Что в этом сейфе? Взрывчатка? Или героин… и им будут травить подростков?.. И ведь это же будет на моей совести, если я не… Но если заявить, - да я же тогда засвечусь, меня же будут знать, и моих близких… И о чём заявлять, что я, собственно, видел, а может, это всё-таки просто чемоданчик такой, мало ли с чем люди ездят, я же не всё знаю, – забрезжила у него надежда, - может, действительно очень хотелось одинокому пожилому человеку пообщаться, вот и зазывал. А если я и вправду наткнулся на криминал, и если заявлю, и меня не поднимут на смех, и всё окажется правдой, и оцепят, схватят… то что будет потом? Банда поймёт, кто её ненароком обнаружил, и разве полиция позаботится о том, чтобы защитить нас? И никто не вернёт нам этой тихой, спокойной, мирной, уютной жизни, которую я так люблю! Или жить под дамокловым мечом, или уезжать, бежать куда-нибудь на край света… Что будет с детьми, им-то за что?.. Да и там вечно опасаться, ибо ТАКИЕ могут и на краю света найти… Я не герой, я обыватель, я давным-давно признал это… зачем… проклятие, зачем, зачем я поехал сегодня за этими грибами? Зачем Луиза, как будто рок над нами, предложила мне это? О, если бы она сказала, что хочет принять ванну утром, я часок посидел бы за компьютером, а потом… а потом поиграл бы с Пьером в запоминалку, позавтракали бы вчетвером Луизиными блинчиками с шоколадом, выкурил бы я эту сигарету на балконе, блаженствовал бы, радовался бы жизни!..» Вслед за тем он, впрочем, пристыженно одёрнул себя, даже мысленно обругал, за это столь не мужское, столь малодушное побуждение переложить на жену символическую ответственность за случившееся.
На периферии сознания, правда, продолжала витать-колотиться мысль, что, может быть, у него просто разыгралось воображение. Вполне возможно, и в самом деле одинокий пенсионер просто хотел скоротать время за разговором, а «сейф» этот – да в самом деле, опять же, мало ли у людей причуд, мало ли кто в чём носит и возит вещи! Но это не успокаивало по-настоящему, эти «просто» и «в самом деле» были всего лишь огоньком надежды, а тревожным по душевному складу людям нужна уверенность. Её же – не было, а был накатывающий хищными волнами страх.
Он приехал тогда домой, сказал жене, что почувствовал вдруг накопившуюся за неделю усталость и хочет побыть дома. Убедил её, что не болен. Улёгся с чаем на диван. Одиннадцатилетняя дочка и пятилетний сын мечтали съездить именно теперь, в это воскресенье, в игротеку в ближайшем торговом центре – утром, к открытию… «Пусть едут, – решил он было. - Пусть едут сейчас… ОНИ же не могут так быстро вычислить нашу семью… А я пока подумаю… И всё-таки не опасно ли их отпустить? Сказать Луизе? Ну, и что дальше?.. Но нельзя же не пускать детей в садик и в школу! Уехать? Куда? От налаженного, светлого, доброго быта? Ломать всю жизнь, да и потом жить в страхе?» Сказал было жене – может, чуть позже, когда я отдохну, всё-таки поедем все четверо…
«Нет, – перерешил он потом, спустя минуты две. – Отпустить их можно. Пока они не со мной, их не посмеют… ведь если бы с ними что-то - упаси Боже, - сделали… то меня тогда, как бы я ни обезумел от горя, допрашивали бы, что было перед тем… сразу засветился бы тогда этот островок, и сарай… нет, ТЕ только выдали бы себя этим, им прежде всего МЕНЯ надо убирать, меня самого, я же ВИДЕЛ… семью без меня не тронут… И опять же, лучше пусть сейчас едут… пока ТЕ ещё не знают, что это моя семья… лучше сейчас, чем позже…» - Езжайте, пожалуй, - сказал он жене, махнув рукой. – Я всё-таки отдохнуть хочу. – Она мялась в нерешительности, чувствуя – с ним что-то не то… - Луиза, пожалуйста, не выдумывай, я действительно просто устал, не лишай детей удовольствия…
Они уехали. Он, дождавшись момента, когда закрылась входная дверь, рывком вскочил, кинулся к компьютеру, начал отстукивать на поисковой полоске насчёт упаковок для посуды, одежды, книг. Нашёл – о, блаженство! – о металлических чемоданчиках, что они удобны, не промокают… Ну конечно, экий я трус и паникёр, этот Бланшар ведь на островке обосновался, ему же не хотелось, чтобы пожитки промокли, если он что-то ненароком уронил бы в воду… вот и доставил их, по пенсионерскому аккуратизму, в таком «контейнере». А что руку завёл за спину, - так что, разве я один боюсь неожиданных встреч? Он просто сам испугался, что возьмут и ограбят… а потом узнал меня и расслабился. И, эйфорически радуясь, взмахнул этим сейфиком - вот, дескать, наконец-то притащил, конец мороке! А я навоображал невесть что…
Подозрительные и опасливые люди в тех случаях, когда находят успокаивающий вариант объяснения того, что их тревожит, очень склонны к той самой эйфории, которую Винсен только что мысленно помянул в связи с поведением Бланшара. Он встал из-за компьютера, блаженно вытянул руки вверх, как будто приступая к физзарядке, и зажёг ещё одну сигарету, чтобы сполна насладиться чувством успокоения. Страхи надуманны. Жизнь продолжается. Уютная, светлая, добрая. Я по-прежнему не участник, а только зритель экстремальных приключений. Я не экстремал, а благополучный сорокалетний семьянин, любимый и любящий муж и отец, и сын нестарых столь же благополучных родителей, живущих в получасе езды. Луиза, Жюстин и Пьер вернутся, я скажу, что отдохнул, и мы съездим, может быть, пообедать в ресторанчик, а потом, ночью, я посмотрю четвертьфинал по теннису из Нью-Йорка. Что поделать, ночью… прямой показ… и пусть самой большой неприятностью будет, если Федерер опять проиграет…
Винсена окутало и убаюкало облако самоуспокоения. Правда, в глубине души продолжала обитать некоторая тревога, и он взвешивал возможность рассказать Луизе о произошедшем – скажет ли она, что это ерунда, или испугается… какова будет её реакция? Но он не хотел травмировать её страхами… пустыми, конечно, пустыми. Кольнула мысль, не совершает ли он пассивное предательство, умалчивая о своих опасениях, и не надо ли всё-таки им, всей семьёй, принять меры предосторожности… Да, но какие? Что делать?..
Он сел и написал - под копирку, - письмо жене на тот маловероятный случай, если всё-таки не вернётся домой в тот или иной день, поплатившись за увиденное ненароком. Рассказал о встрече в лесу, но наказал ей ни в каких инстанциях, куда она будет обращаться, пытаясь узнать, что с ним, не раскрывать эту тайну. Ибо если убившая его банда не увидит ничьей слежки за собой, то её и детей, по крайней мере, оставят, наверное, в покое, поскольку решат, что он никому из них ничего не рассказывал. Безопасность семьи, – писал он, - важнее возможности быть отомщённым…
Оригинал письма он положил в свой паспорт, копию – в паспорт жены. Паспортов они обычно с собой не носили, поскольку везде, где требовалось удостоверение личности, можно было предъявить водительские права. Если с ним что-нибудь случится и Луиза, не дождавшись его, станет звонить в полицию и обзванивать больницы, - вот тогда ей и понадобятся паспорта, и она найдёт написанное им…
Но всё это было – на всякий случай. Тревога приглушалась тем самым облаком самоуспокоенности, основанной на том, что опасности почти наверняка нет в помине. А если – что почти невероятно, - она есть, то и тогда… это почти стопроцентно ясно… только для него одного, лично. Он, только он, допустим, что-то видел, но ведь он может рассказать и знакомым, ОНИ же… если это некие опасные ОНИ… не станут охотиться вслепую на всех, с кем он иногда разговаривает… И ОНИ не посмеют покушаться на его близких, не убрав его самого, - потому что ведь он именно тогда, в горе и отчаянии, указал бы на это их пристанище… Но нет же, нет опасности, нет!..
Назавтра, в понедельник, он более или менее спокойно отвёз дочку в школу, - сына в садик отводила жена, - отправился на работу, довольно весело разговаривал с персоналом и покупателями. Вечер прошёл за чаем перед телевизором. Всё было нормально. Потом настал вторник. Не эйфорический, но вполне приятный. До этого самого звонка. Восемь вечера. Вернее, четверть девятого уже. Винсен сидел за компьютером, жена и дети были в гостиной…
Итак, ему… им… предлагают это интервью. Просят собраться дома. Всей семьёй. Страхи вновь накатили на него подобно самосвалу во всю ширину проулка, наезжающему на беззащитного пешехода. Он вспомнил Робинзона Крузо, который испытал панику, увидев след человеческой ноги на своём острове, потом успокоился было, решив, что след – его собственный, - но ещё позже убедился, что его страх отнюдь не был беспочвенным…
- 2 -
Он взял трубку. Пришла мысль – может быть, спасительная.
- Послушайте, – сказал он девушке. – Мы так быстро решить не можем. Дайте мне, пожалуйста, телефон студии, я перезвоню… если вам срочно, то даже ещё сегодня.
«Да, пусть даст номер студии и, когда я перезвоню, ответит оттуда… или кто-то другой ответит и подтвердит… тогда будет ясно, что к нам действительно хотят приехать с детского канала… Мне, правда, совсем не хочется давать какие-то там интервью, а Луизе тем более при её застенчивости… нам не надо известности… но детям это был бы замечательный сюрприз, если это и в самом деле детский канал, они же его так любят… Но главное, главное – узнать, что нам ничто не грозит».
Он приготовился услышать какие-то отговорки вроде того, что им нужно знать прямо сейчас, а иначе не будет выхода и придётся обратиться к другим потенциальным желающим, - так обычно отвечают те, кто предлагает согласиться по телефону на некие якобы выигрышные программы и мероприятия. Но девушка доброжелательно дала телефон, и основной номер, и добавочный, и предложила – если не пробиться будет в студию, где или вечно занято, или уже все разошлись, и где нудный автоматический распределитель бесед, - позвонить на её мобильный, номер которого тут же отчётливо продиктовала. Она попросила перезвонить в течение минут сорока. «Иначе, к сожалению, мы будем обращаться к другим. Нам надо успеть договориться сегодня, а звонить людям после девяти будет не особенно удобно» – сказала она.
«Вроде логично. Сейчас надо будет позвонить в справочную, узнать номер студии. Впрочем, номер-то в любом случае может быть правильный – ОНИ же… если это и в самом деле некие ОНИ… могут предвидеть, что я проверю, это ведь дело нехитрое. И могут надеяться, что действительно не дозвонюсь, – попробуй и впрямь пробиться через распределитель бесед… и вечер же, - и, любя детей, не желая лишать их возможности участия в телеинтервью, поспешу позвонить на её сотовый».
Девушка попрощалась. Винсен медлил с трубкой в руке. У него, человека осторожного и недоверчивого, была давнишняя привычка после телефонных разговоров проверять – отключилось ли. Он помнил случаи, когда плохо положенная трубка собеседника давала ему самому возможность прослушать то, что ему в лицо не сказали бы. Например, когда-то, ещё до женитьбы и переезда в этот городок, случился у него роман с женщиной, жившей временно на съёмной квартире неподалёку от него; они расстались довольно быстро; однажды вечером он, обнаружив у себя забытую ею серебряную цепочку, позвонил и договорился назавтра встретиться, чтобы отдать… Закончив разговор, положил трубку, но из неё продолжали слышаться едва уловимые звуки. Он тихо поднял трубку и услышал голос пожилой квартирной хозяйки своей недавней подруги: «Я же тебе говорила – он найдёт предлог и позвонит». Тогда Винсен лишний раз убедился, насколько он прав, проверяя отключение разговора…
Теперь же ему захотелось попытаться поймать шанс – кто знает, а вдруг! - услышать нечто такое, из чего можно извлечь дополнительную информацию. Он не стал отключаться, а очень тихо опустил трубку на мягкую подкладку для компьютерной мышки. Застыл, всей душой надеясь, что никто из семьи сейчас не зайдёт, - предупреждать поздно… Потом столь же тихо, осторожно, дрожащей рукой опять взял трубку. И – действительно услышал. Услышал не гудки, а чётко различимые голоса. И, может быть, именно нарастающий, заморозивший на некоторое время все движения ужас помог ему прослушать всё, не двинувшись, не шелохнувшись, не обнаруживая себя, с беззвучностью профессионального разведчика.
- Будете ночевать здесь! Все! – мужской, категоричный, жестокий голос… - А завтра все вместе со мной поедете выполнять. И ночью никуда не сметь отлучаться!
- Что вы нас держите на привязи? Вы разве не понимаете, что мы и так повязаны? – тоже мужчина… хрипловато, надтреснуто.
- Смотря, знаете ли, чем, - ответил первый. – Я вас хорошо изучил. Поплывёт под вами мостовая – сдадите меня не моргнув глазом. Не сдадите только если сами в крови будете.
- Мне кажется, – вмешался кто-то третий цинично-рассудительным тоном, - что ничего он никому не расскажет, особенно если так вот перетрусил и сбежал тогда...
- Ты что, гарантируешь? – ехидно спросил первый.
- Не гарантирую, но легче и безопаснее сплавиться отсюда, чем так явно убирать целую семью.
Ужас, который испытал Винсен, услышав эту фразу, он не мог бы выразить человеческими словами. Его рука оледенела и затекла. Только разум, продолжавший функционировать, не позволил ему выронить трубку и издать дикий крик настигаемой охотниками жертвы. Он сидел, застыв, совершенно недвижно. И это получалось легко. На краю сознания промелькнула мысль, что он действует как достаточно квалифицированный шпион.
- Чересчур много концов тогда рубить понадобится, - злобно ответил первый.
- Ну, так надо было попытаться выманить их куда-то с машиной, - раздражённо произнёс третий, «рассудительный». - Чтобы потом – на дно. Следов не было бы… А так – вот увидите, очень скоро взломают их квартиру... и тогда…
- Нет уж, молчи. Здесь я приказываю, - прервал вожак. - Все – на месте, безотлучно, до утра. Утром я скажу, что делать, а ночью никуда не высовываться, слышите? Все будем здесь, как мышки. Перебьётесь без удобств! На берег ни шагу! Не хватало ещё ночной встречи. Мало вам грибника, хотите на парочку напороться? Убил бы тебя, тварь! Надо же было тебе, падаль, на берег утром шастать! Уж дождался бы следующей ночи, тогда бы переносил!
- Вы уж извините, хозяин, – это голос Бланшара, Винсен узнал. – Рань была, не ожидал я здесь встретить кого-то. И вы же сами это место выбрали, потому что тихое.
- Заткнись! – желчно прервал «хозяин».
Второй – тот самый хрипловатый, надтреснутый, - произнёс:
- Вы что, всерьёз боитесь, хозяин, что мы на вас настучим?
- Ещё бы не бояться, - с циничной откровенностью отрезал «хозяин», – выдашь как миленький, если сам в том же не вымажешься. И учтите: кто из вас сбежит, тот на свете не заживётся. Пойду на то, чтобы узнали наверху об этой нашей оплошности, наказание приму. Вот так! Очень не хочется мне, чтобы ещё кто-то, хоть бы и из наших, узнал… и вам же лучше, чтоб никто больше не знал… но если кто-то из вас сделает лишнее движение, – уничтожу! Только посмейте до утра сунуться на берег или ещё куда-нибудь… Сидеть и не рыпаться! Завтра все, впятером, в крови выкупаемся! А если захотите МЕНЯ убрать, то имейте в виду: наверху знают, с кем я, и поймут, если что, чьих рук дело…
- Он, может, возьмёт и не позвонит ещё, и что тогда делать? - раздался женский голос… тот самый. Потом что-то звякнуло, и раздались гудки. Заметили ли ТАМ, что телефон не был отключён? Но даже если и заметили, то вряд ли подозревают, что он прослушал их обмен репликами…
И сейчас он, во всяком случае, знает, откуда и когда грозит опасность. Поэтому он в любом случае должен усыпить ИХ бдительность… он позвонит и скажет, что согласен на телеинтервью…
Винсен удивился, насколько его мысли, несмотря на ужас, были стройны, как боевые колонны. Он сидел, пожираемый знобящим страхом, но разум его работал на удивление чётко, и детали узнанного им чуть ли не сами собой схватывались воедино, образовывая логические цепочки. Словно при управляемой реакции химических элементов – а уж это он отлично знал, он окончил химико-фармалогический факультет и заведовал аптекой, при аптеке же этой была лаборатория, в которой он, клинический провизор, проверял и зачастую – это тоже было частью его работы, - сам изготавливал довольно сложные препараты. Кроме того, он любил экспериментировать и писал порой, хотя и не особенно регулярно, на интернетный форум химиков. Сейчас микрочастицы полученной им чудовищной информации тоже реагировали, сцеплялись…
Так. Надо подумать, подумать, подумать…
Он вышел в гостиную. «Луиза, слушай, я выйду на балкон на полчаса, не отвлекайте меня, я тут должен тщательно продумать кое-что». «Для форума?» – откликнулась жена. «Да нет, по работе… и я курить хочу, поэтому на балконе». «Только приходи к нам, Андре, не засиживайся». «Да приду, конечно, подождите полчасика…»
- 3 -
Он уселся на балконе, курил сигарету за сигаретой и думал.
Итак, из подслушанного им разговора ясно: ИХ пятеро, они в той хибаре, члены преступной группировки, решившиеся уничтожить его – и на всякий случай его семью. Ибо он видел этот сейфик Бланшара и, по их мысли, мог рассказать жене и детям… Убивать они планируют завтра, в восемь, предполагая, что их – приехавших «с телестудии», - доверчиво впустят в дом, что навстречу им выбегут сияющие детишки. Четыре выстрела из пистолетов с глушителями, потом назад, в машину…
Что делать? Позвонить в полицию? Или поехать? Можно и поехать, потому что ОНИ сейчас на островке и не следят за ним. Луизе сказать, что он должен заехать в аптеку, привести в порядок отчётность перед предстоящей вскоре – действительно, - ревизией из окружного муниципального центра… Ну хорошо, он приедет, скажет, что дело исключительно срочное и опасное, расскажет о подслушанном разговоре. Может быть, от него и не отмахнутся. Может быть, оцепят этот островок, возьмут этих пятёрых и найдут то, что они прячут там, в этих своих сейфиках. Или устроят засаду завтра вечером в квартире и возьмут с поличным – при ТЕХ будет оружие… Но начнётся следствие. Он – свидетель, он будет обязан, наверное, присутствовать при разных слушаниях, таков закон; а значит, он засветится неизбежно, и необратимо, и навсегда. ИХ будут судить, но доказательств их умысла убить - нет. Только он сам слышал этот разговор. Они скажут, что хотели лишь припугнуть, в том числе оружием - дескать, помалкивайте, - а не убивать. И тут – слово против слова, и презумпция невиновности или, скажем так, меньшей вины. Они сядут, кто-то надолго, а кто-то и не очень. Потом выйдут. Да и находясь под арестом – и даже допуская, что всех их посадят пожизненно, мало ли, кто из них в чём замешан, - они быстро дадут знать тем, кому захотят, о причинах своего провала. «И более того, - подумал он, - даже если мне и разрешат в очном порядке не свидетельствовать, даже если меня засекретят, - ТЕ, так или иначе, будут знать, из-за кого их схватили. Будут знать, кому мстить. А эти криминальные структуры… у них масса возможностей… И они мстят… мстят страшно!..» Винсен вспомнил, как года полтора назад читал в интернете о пожилой супружеской чете, убитой на отдыхе, в гостинице. Выяснилось, что женщине за некоторое время до того послали на мобильный телефон SMS, смысла которого она и её муж не поняли; но, поскольку в нём проступал криминальный оттенок, они испугались и обратились в полицию. Расследование показало, что пославшие сообщение - не туда попали, уяснив же это, не столько заметая следы, сколько мстя, уничтожили людей, имевших несчастье помимо воли, даже не по своей личной ошибке, соприкоснуться с их тёмным миром. Вот и он тоже соприкоснулся, увидев тогда этот чемоданчик, всего лишь увидев… но увиденное помимо воли - может оказаться подобным голове Горгоны.
ОНИ отомстят. Винсен следил за новостями не особенно прилежно – не пенсионер, некогда сидеть часами у телевизора, - но был наслышан, подобно многим другим, на что способны серьёзные криминальные структуры. «Они найдут… И в другом департаменте, и даже если уехать за океан, где у нас нет ни единой родной души, не говоря уж о доме, уюте… о работе, в конце концов… где мы никому не будем нужны… И здесь же тогда останутся родители… нет, значит, и они должны будут с нами; но ещё же есть родственники… что с ними сделают, чтобы дознаться – где мы?! Да и так узнают… Вот ведь узнали же, и за пару суток, подумать только, - ошеломила его мысль, подтверждающая, сколь могущественны нежданно нажитые страшные враги, - узнали же, что мы ездили в Диснейлэнд; и как же они сумели, Боже… у них везде свои каналы, от НИХ – не убережёшься… Детишки мои, Луиза… маму с папой надо предупредить, и её родителей тоже… и тётю Полину в Париже… что, если и её может коснуться… Да, узнали! И если сядут, – у них десятки способов оповестить своих… и куда же нам бежать – в индийские джунгли, в сибирскую тайгу?.. У кого просить защиты, спасения? Полиция ведь не приставит к нам телохранителей…»
Нет, от ТАКОГО полиция не защитит – осознал он всей своей осторожной, далёкой от авантюрности душой беспощадную истину.
И что же всё-таки делать? Может быть, позвонить этой женщине и сказать – я слышал ваш разговор, берегитесь, я спрятал в надёжном месте информацию о вас? Ах, до чего же глупо! Они скроются, а через некоторое время – я и знать не буду, когда, - через некоторое время… нет, я даже мысленно не хочу это произносить…
Или, может, иначе? Позвонить и сказать, что слышал, но взмолиться – пощадите нас, мы мирные обыватели, я никому не сказал и не скажу, в моих интересах молчать, я только и мечтаю о том, чтобы стоять в стороне, это надёжнейшая из гарантий, зачем вам наши жизни, мой страх обеспечит моё молчание на миллион процентов… Нет, опять нелепость, не меньшая, чем только что мелькнувшая идея пригрозить им! Они доверяют лишь мёртвым! Живой человек непредсказуем, сегодня он трепещет, а чуть позже, через месячишко, успокоившись, за чаем, в компании, возьмёт и расскажет что-то… Или жене расскажет, а она – лучшей подруге. Там, в этих структурах, такие ставки, что доверие для них – запретная роскошь, и слезой тут не проймёшь, знающему лишнее – пощады нет.
«А если бы я решился завтра, придумав что-то, под каким-то предлогом отправить Луизу, Жюстин и Пьера к моим родителям… а сам остался бы здесь – пусть убивают одного меня?.. Но и это не поможет. Более того, я тогда ещё и родителей впутал бы… Разве можно надеяться, что они – однажды решившись убить всех, кто может что-то знать, - остановятся на мне одном?..»
Его охватывал ледяной страх, но вместе с этим страхом уже вставала, уже зрела в душе столь же ледяная ненависть. А ненависть – великий полководец, она дисциплинирует разум, она формирует частички знания, выстраивает их, как беспощадных воинов, в ряды, в полки, в дивизии, и бросает в бой. И порой очень сильная ненависть доводит пласты мышления до состояния полной прозрачности: одно просматривается сквозь другое. И вспыхивающие молнии идей не гасятся и не затмеваются, а становятся как бы огненными мечами в ледяных ножнах.
Полиция – по-настоящему надёжно не защитит. Пощады - не вымолишь. Ужас был неописуем, но вспыхнувшая в душе - бок о бок с этим ужасом, - ненависть укрепила его разум, позволила ему не потерять сознание и не заметаться в истерике, а сидеть неподвижно и продолжать думать.
Полиция не защитит. Пощады не вымолишь. Значит… значит…
И его душа, раздираемая страхом, но укрепляемая любовью к близким и ненавистью к столь роковым образом нажитым смертельным супостатам, выхлестнула в сознание – точнее, в самые верхние и прозрачные пласты сознания, туда, где мысли, уже не расплывчатые, а связные и чеканные, облекаются в мантию логики и обретают отчётливые очертания, - страшный, безумно страшный, но при этом, быть может, единственно спасительный выход. Ему вдруг стало ясно, что идея эта уже колыхалась в душе некоторое время, скрываемая некоей пеленой полуосознанности, но сейчас он словно бы увидел её, как видит маршал своё воинство, – и может теперь, оценивая силы, начать подготовку к бою.
Ненависть превратила его из скованной и терзаемой ужасом дичи в бойца, единственная и всеохватывающая цель которого – спасти близких и себя. Любой ценой.
В нём ещё несколько мгновений назад кричал избалованный ребёнок, своевольный и мнительный подросток с обострённым воображением, привыкший, что все его любят безусловно, что слабости прощаются, что страшное – только в книгах и фильмах… Привыкший быть нетерпимым к обиде, а сам то и дело, не со зла, ненароком - просто не удосуживаясь быть достаточно чутким, – самоутверждаться за счёт любящих, близких… То и дело, столкнувшись с незаслуженной – порою и впрямь незаслуженной, - болью, капризно и ожесточённо повторяющий: «Я-то чем виноват? Мне-то за что терпеть?» Миллионы людей таковы, пока не доводится им столкнуться с настоящей опасностью… увидеть ту самую голову Горгоны… Но он – уже увидел. И избалованный ребёнок замолчал в нём, скованный ужасом, и мякоть души неслышно потекла в некую даруемую свыше литейную форму, застывая, охлаждаясь и обретая стальную твёрдость воина.
Мысль заработала чётко, охватывая всё. Итак, они там, на островке, в сарайчике. Пять особей, планирующих убить его близких и его самого. Они там. И он с удивительной ясностью осознал, ЧТО можно сделать, и у него уже успел образоваться в голове контурный – о, конечно, подробности надо будет обдумать, - отчаянный, страшный план; и у него получилось мысленно отстранить сейчас всё перепуганно-мягкотелое в душе, всё, что кричало: да тебе ли совершить такое?.. И – отстранив, - перейти грань окончательного осознания того, что мира больше нет, что вспыхнула война, и война на уничтожение; а на такой войне любой желающий спасти тех, кто дорог ему, возьмётся за оружие; и не будет в том ни преступления, ни героизма, это просто единственное, что остаётся делать, - иначе станешь либо овцой на алтаре, либо дичью, мечущеюся между оскаленными пастями гончих и клацающими курками двустволок.
Сейчас он осознал всё это, и позволил нескольким воображаемым картинам проплыть перед внутренним взором. И ужаснулся кипящей в душе ненависти, но ужаснулся, не отвращаясь, а скорее даже восхищённо. И, заострив в пламени этой ненависти свой разум, как боевой клинок, стал способен на ту сверхпредусмотрительную хитрость, которая нужна военачальнику перед решающей битвой и разведчику в тылу врага.
Прежде всего, подумал он, надо, чтобы они думали, что он клюнул на приманку. Тогда они будут спать спокойно. Все пятеро. Он понял из жуткого монолога «хозяина», что только эти пятеро знают о нём. И не хотят, чтобы узнал ещё кто-то – даже в самой преступной организации, к которой они принадлежат. И хочет этот страшный «хозяин» сцементировать спайку – кровью. Кровью Винсена и его семьи. Но их только пятеро. И они в одном месте, они будут там всю ночь. И он, Винсен, знает, где именно. Это – шанс. Но для реализации этого шанса ему нужен, ах, как же нужен, необходим ему их спокойный сон в эту ночь!
Он на пару секунд закрыл глаза, и – в образовавшейся тьме увидел внезапно, вместо прерывисто рассыпаемых зрительным воображением бесчисленных точек-огоньков золотистые росчерки наподобие молний на детских рисунках; они упруго сгибались и разгибались, словно крылья, закругляясь близ сгибов и заостряясь на концах, становясь похожими одновременно на сердца и кинжалы; и они как будто плавились, и золотистый их цвет перерождался на концах в молочную… нет, скорее в жемчужную, отражающую сверкание твёрдости белизну. Его подсознание выплёскивало что-то, ранее скрытое… Но надо отомкнуть вновь глаза, и вернуться к реальности.
По-настоящему он ещё не верил в свою способность совершить то, о чём помышлял. Но именно эта отчасти «успокаивающая» – если можно было сейчас говорить о некоем подобии успокоения, - некоторая, пусть относительная, отдалённость замысла и подготовки от реализации позволила ему сделать первые шаги к намеченной… то ли цели, то ли фантазии… ведь он не знал, не шарахнется ли от звука, от тени, да кто знает от чего ещё, когда… если… настанет срок действовать…
В вожделенных – несмотря на боязнь задуманного, - далях воображалось, что он уже СОДЕЯЛ, что главный ужас позади, а он жив… Но тогда… о, дай-то, Боже, чтобы сбылось это «тогда»… тогда он, возможно, должен будет дать объяснения силам закона. Тем, на чью защиту он в данных обстоятельствах не надеется.
Разум работал чётко. «Мне звонили. Это всплывёт. Звонки регистрируются. И я просматривал позавчера сайты о металлических упаковках. Стереть можно для дилетантов, но не для полиции. Но никто не сможет узнать, что я слышал ИХ разговор. Значит, мне надо вести себя так, как будто я положил трубку и ещё не знаю об ИХ плане… Я опасаюсь… да, опасаюсь, но хочу, судорожно хочу проверить – а может, и впрямь звонили со студии? Именно так бы я и действовал…»
Человек не может и отдалённо представить себе, сколь велики возможности его разума и сколько бездействующих в обычном состоянии пружинок и рычажков приводит в рабочее состояние сжимающий душу стресс. Душа Винсена, подвергнувшись этому сжатию, заметалась в беспредельном ужасе, но теперь - поставив себе цель, достижение которой будет спасительным, - он всей сутью своей, и сознанием, и подсознанием, устремился к блаженному мигу, когда… быть может… это свершится… и когда главной задачей станет – всего лишь, только лишь объяснять кому-то… Это сейчас – чудесная, светлая цель! К этому чуду устремилась душа, притягиваясь… и множество магнитиков в ней начали, влекомые туда, выстраивать цепочку тех действий, которые надо предпринять на тот желанный случай, если цель будет достигнута…
И он сделал первые шаги.
Он позвонил в справочную, узнал номер телестудии. Номер, который дала ему кошмарная собеседница с девичьим голосом, оказался совершенно правильным. Набрал несколько раз… ну, разумеется, автоответчик-распределитель, и время вечернее, не дозвониться до живого голоса. Это и было ему нужно, он не хотел дозвониться. «Сейчас я веду себя так, словно надеюсь на то, что речь и в самом деле об интервью, обывательски надеюсь, что опасности нет… а я и надеялся бы, если бы не подслушал… Да, я веду себя именно так, названиваю на телестудию, пусть это фиксируется телефонной компанией. А сейчас можно ЕЙ, сейчас я отчаялся дозвониться на канал…»
Он набрал номер мобильного телефона той, что говорила с ним.
- Добрый вечер ещё раз, – сказал чуть заискивающим тоном. – Это Винсен. Знаете, мы решились. Приезжайте завтра в восемь вечера… детки мои очень даже обрадовались, я и не думал, что они настолько тщеславны.
- Ну, вы уж не судите их строго, - засмеялась девушка. – Итак, значит, договорились. Вообще скажите, для вас лично это будет первым участием в телевизионной программе?
- Первым, – ответил Винсен. – Что поделать, не довелось стать знаменитостью.
- Поверьте, всё будет очень естественно, постарайтесь убедить себя не смущаться. И супруге, и детям передайте: нет ни малейших оснований для неловкости.
- Хорошо, – сказал он. – Только вот ещё что: пошлите мне на мобильный - он дал ей свой номер, - сообщение, в котором будут вкратце пояснены какие-то моменты… как держать себя, скажем, и что вы хотите подчеркнуть, высветить. Я лично буду чувствовать себя несколько увереннее, если всё продумаю по пунктам. Не очень я уверенный человек… опять же, что поделать…
- Конечно, я вам через несколько минут пришлю SMS…
- Постойте… я самое главное забыл… а передача-то когда будет? – Это он должен был спросить, это нужно для того, чтобы показать ей: он клюнул, он в восторге, он предвкушает собственное, и своей семьи, появление на экране, жаждет столь же восторженной зависти знакомых…
- В одной из передач следующего месяца, точно мы ещё не знаем. Но завтра мы оставим вам несколько личных телефонов, по которым вы сможете справляться об этом. На всякий случай, потому что вообще-то вам, разумеется, должны будут сообщить недели за две.
- Спасибо, – он постарался, чтобы голос прозвучал сейчас особенно «проникновенно». – Мы же хотим записать на видеокассету… или на диск…
- Ну конечно, – опять засмеялась собеседница. – Сейчас вы получите SMS. Всего доброго…
Она прислала. «Подтверждаем договоренность по поводу телеинтервью для детского канала, завтра, в 20.00, у вас дома. Просим вас вести себя по возможности естественно. Не стоит одеваться празднично и специально прибирать, не ставьте на стол ничего, кроме чая и конфет. Не должно быть слишком много того, что отвлекало бы внимание телезрителей от основной темы нашего интервью. Желательна обычная, уютная, семейная обстановка. Желательно, чтобы Вы и Ваша супруга предоставили возможность детям высказываться, не корректируя их речь. Постарайтесь не волноваться. Имейте в виду, что запись будет потом профессионально скомпонована, так что, даже если Вы в тот или иной момент допустите неловкость, в передаче это фигурировать не будет. Всё будет очень приятно, мы заверяем Вас на основе профессионального опыта. Всего доброго, до встречи».
Так. Теперь у него зафиксировано, кроме самого факта звонка с этого телефона, ещё и то, о чём шла речь.
- 4 -
Легонько скрипнула дверь, вошла жена. «Андре, мне кажется, с тобой что-то происходит…»
- Всё нормально, Луиза… да почему тебе кажется?
- Ты что-то скрываешь от нас. Позавчера утром вернулся тревожный, усталый… потом вдруг повеселел… но ты вёл себя так, словно избавился от тяжкого груза, радуешься этому безмерно и в то же время боишься, что он вновь на тебя наляжет.
Она работала экскурсоводом попеременно в двух окрестных романтических замках, посещаемых туристами; в полном соответствии с профессией очень любила читать историко-приключенческие романы, и в речи её ощущалась причастность к литературному изыску - впрочем, ещё и потому, что в юности она читала очень много классики. Луиза увлекалась сюжетами, где были подвиги и чувства, засиживалась подчас за компьютером, не будучи в состоянии оторваться от чтива на самом интересном месте. Несколько лет назад, когда Пьеру был годик и ей частенько приходилось вставать к нему ночью, – режим сна у него устанавливался медленно и со сбоями, - она иной раз и не ложилась уже, и Винсен, случайно просыпаясь ночью, то и дело заставал её часа в три, в потёмках, уставившеюся на экран. «Ты же на ходу засыпать будешь потом» – говорил он обеспокоенно, но на самом деле днём, когда малыш спал, она тоже отчасти навёрстывала часы сна, поскольку продлила декретный отпуск и ещё не вернулась на работу в те месяцы.
Винсен озадаченно и восхищённо смотрел на неё. Да, с литературным изыском, но при этом до чего же она чуткая! И как же он счастлив с ней! Маленькая, с тёмными мягкими волосами… немножко склонная к полноте, умеренно комплексующая в связи с этим, но не способная отказаться от булочек, тортиков, пирожков… рот чуть великоват… очки – с детства близорукая, - под которыми светятся удивительно добрые, струящиеся добротой глаза. Утончённое некоторой неправильностью, чудесное, выразительное лицо. Она слегка наклонилась к нему, ожидая ответа…
- Слушай, вот что, Луиза. Я тебе говорил вроде бы… у нас будет в ближайший месяц окружная ревизия…
Само по себе это было святой правдой, и Винсен действительно уже сказал жене об этом, но вскользь, и ревизии он совершенно не боялся. Но она послужит ему сейчас предлогом…
- Так вот, понимаешь, я должен буду сегодня ночью подъехать в аптеку. Мне надо спокойно всё привести в порядок, чтобы никто поблизости не крутился.
- Что привести в порядок? – спросила она уже несколько менее встревоженно: ну, разумеется, это, в конце концов, нестрашные вопросы отчётности.
- Да у меня же там всё, понимаешь, расписано по единицам хранения, и везде должны быть каталогические номера – такое правило, - а я недавно проверил, и многое не пронумеровано, как бы следовало. И накладные надо пересмотреть. Я всё, конечно, аккуратно оплачиваю, если пользуюсь казёнными материалами для своих экспериментов, но оформить иногда забываю, а бухгалтера же у меня нет. Ещё наложат штраф, будет взыскание. Вообще-то, может, ничего и не будет, но лучше перестраховаться и спать спокойно.
- Так езжай лучше завтра пораньше утром, – сказала она.
- Не получится, это долгая история. И во время работы тоже не смогу – я же консультировать должен, а мне надо не отвлекаться. Съезжу сегодня, сброшу уж это дело с плеч… и я же часа на два от силы, - соврал он.
- Ну хорошо, Андре… Если тебе так спокойнее, поезжай. Только хоть приходи, посиди с нами сейчас.
- Приду… ещё где-то через полчаса… ну, минуток двадцать... Только вот что ещё…
Он сделал многозначительную паузу, дождался того, что её лицо стало вновь тревожно-внимательным, и продолжил:
- Не хотелось бы с тобой о таком… В смысле, пугать не хотелось бы, но не сказать – хуже. Обещай мне, пожалуйста, что если будут звонить или стучаться в дверь, никому, кроме безусловно своих или хорошо знакомых, вы не откроете. Ни ты, ни Жюстин, ни Пьер…
- Постой, да почему же ты об этом сейчас? Что случилось?
- В округе недавно появились бандиты, крайне опасные. Они вламывались уже в квартиры – предпочитают не дома с участками, там сложнее, а именно квартиры вроде нашей, - и не только грабят, но и склонны к садизму. Одной пенсионерке позвонили, сказали из-за дверей, что проверка, дескать, из электрокомпании… она открыла… ей не просто квартиру вверх дном перевернули, её, представь, облили кислотой…
- Боже, что за ужас! Она жива?
- Не знаю… - это была история, рассказанная ему полгода назад знакомым журналистом, но произошедшая давно и, кажется, вообще в другой стране. – Не знаю, Луиза, только будь крайне осторожна. Я об этом говорю сейчас, потому что отлучиться должен и хочу быть уверен, что вы не подвергнете себя опасности.
Винсен понимал: рассказывая Луизе эту страшилку, он даёт ей – несмотря на все объяснения, - почувствовать, что боится чего-то куда посерьёзней возможных муниципальных взысканий. И она может заподозрить, что он всё же скрывает нечто. Но выхода не было. Он уедет в аптеку, они останутся втроём. А что, если ТЕХ его просьба прислать SMS насторожила, если они думают, что он опасается, и собирает вещественные улики, и ринется сейчас в полицию? Да, сообщение ему было прислано, но кто знает?.. Ему нужен ИХ спокойный сон, а что, если они – точно так же, - усыпляют его бдительность, а сами что-то пересмотрели и решили появиться уже нынче вечером… или ночью? Появиться, предполагая, что и он сам – главная их мишень, - находится дома… А он-то уедет… Не уехать – нельзя, только в аптечной лаборатории он сможет изготовить спасительное оружие. Луиза и дети останутся втроём, но запертые и оснащённые задвижками двери, если что, защитят их неизмеримо надёжнее его самого, будь он рядом: он не супермен, приёмами рукопашной не владеет, и револьвера у него тоже нет. Он обязан был предостеречь её.
- Подумай-ка, об этом даже в новостях не было, – вздохнула она. – И как же не предупреждают людей?
- Да как знать, почему не предупреждают… Может, не хотят спугнуть банду, вышли на след…
- А ты сам как же узнал?
- Мне рассказал Мишель Рамбо… ну, журналист-то этот, еврей… тот, что на семинаре в марте рогаликами угощал в сахарной пудре… «ушками» праздничными… ну, тот, что меня ещё тогда в теннис обыграл… - Он примолк на несколько секунд, отдыхая от вранья, пересыпаемого, как те самые рогалики сахарной пудрой, затуманивающим порошком реальности.
- Вот что тебя по-настоящему тревожит, – сказала она. – Теперь я поняла. Никому мы, естественно, не откроем. И малыш отлично знает, что чужим открывать нельзя.
- И имей, Луиза, в виду: даже если скажут, что полиция, - и тогда не открывать, а сначала позвонить в управление и удостовериться, что по нашему адресу действительно посылали.
- Андре, милый, ну конечно, я же не дурочка всё-таки…
- Ладно, я приду через полчаса. Мне надо тут написать одну вещь…
- 5 -
Когда она вышла, Винсен порывисто схватил лист бумаги и быстро – надо же, как быстро и даже складно пишется под чугунным прессом страха… нет, под развёрнутым, распахнутым, зовущим в атаку и очищающим стягом решимости, - написал:
«Родные мои! Луиза, я обращаюсь ко всем вам, но если это письмо – несмотря на то, о чём молю Бога, - будет прочитано, то именно тобой. И если ты прочтёшь это, тебе будет невыносимо больно и страшно. Но тогда ты должна будешь НЕМЕДЛЕННО обратиться в полицию, предъявить это моё письмо, просить защиты и уезжать. Далеко. Может быть, в другую страну. ВЫ ни в чём не виновны перед законом, ВАС не будут судить, и, по крайней мере, вам хотя бы не будут мешать спасаться. Возьми родителей, моих и своих, и – бегите. Луиза, нас хотят уничтожить. Нас четверых. Завтра. В воскресенье утром я случайно - бывают роковые случайности, - увидел этого «рыбака», того, что купил избушку в лесу, на речном островке (я же тебе, помнишь, рассказывал), переносящим какой-то металлический сейф, показавшийся мне крайне подозрительным. Я невольно узнал о затаившемся здесь, у нас, в нашем тихом уголке, гнезде то ли наркомафии, то ли террористического подполья, перекачивающего оружие. Там ставки многомиллионные, не останавливаются ни перед чем, и таких вот невольных свидетелей не щадят. Встреча эта была неожиданной для него тоже, он не был вооружён, но уже тогда пытался заманить меня «на кофеёк», чтобы прикончить. Присущая мне подозрительность спасла меня, я поторопился уйти…»
Он на несколько секунд отвёл ручку от листа… Ах, может быть, лучше бы этот Бланшар убил его тем утром. Тогда на близких – наверняка ничего не знающих, - не охотились бы. Они пережили бы страшное горе, потеряв мужа и отца, но продолжали бы жить, ничего не опасаясь. Ну, а родители! Да, это была бы невыносимая трагедия для них, но им было бы ради чего жить: внучка и внук, бесконечно любимые… Может быть, лучше бы зайти тогда в этот сарай и принять там нож в спину, но отвести угрозу от близких… Куропатка уводит стрелка от своих птенцов, летит под выстрелы сама, а я… а я – навёл. Метнулся, ушёл из-под удара… надолго ли… и навёл тем самым на семью. Господи, о чём я думаю, да мог ли я тогда что-то просчитывать?.. Надо позвонить родителям, предупредить их тоже, о старушке этой рассказать, чтобы никому не открывали… Хотя их, может быть, и не тронут, выяснили, видимо, что мы не вместе живём, и вряд ли очень сильно опасаются, что я им расскажу… У этого зверья ведь тоже своя логика есть, и способность просчитать уровень риска… этак весь городок угрохать надо, я же теоретически и соседям рассказать мог бы…
Да как же они вычислили меня так быстро? Впрочем, это же целое преступное звено, и вожак у них есть – «хозяин» этот самый. Такие – много чего могут. Да и вычислить-то было нетрудно… я же ещё в первый раз, при первом шапочном знакомстве с Бланшаром, обмолвился, что аптекой заведую, а сколько тут аптек… Дурак! Хвастун! Заведующий нашёлся! Кем я заведую – парой девчонок да уборщицей? А как же узнали, что мы в Диснейлэнд ездили и в «Холидэй Инн» останавливались? Зачем ломать голову?... Факт, что узнали! Это криминальные структуры... И, кстати, даже лучше, что им легко было и найти меня, и узнать всё, что им нужно, малыми силами, и знают о нас, по крайней мере, только эти пятеро, и они, по крайней мере, сейчас в одном месте…
Нет, надо всё-таки предостеречь маму и отца… Он позвонил родителям. Только своим. Родители Луизы – так уж сложилось, - жили в другом округе, с ними Андре и Луиза виделись пореже – навещали по выходным примерно раз в две недели; их незачем пока тревожить… Поговорил с отцом, захотел услышать и мамин голос, попросил позвать её… заставил себя делиться мелочами и о мелочах же спрашивать. Рассказал жуткую историю о пенсионерке, велел никому не открывать. Заставил себя сказать банальное «спокойной ночи» – как будто ночь предстоит и впрямь спокойная и как будто он глубоко уверен, что впереди ещё много благостных лет, - и не попросить прощения за всё. За то, что резко, иногда зло, раздражаясь от любой мелочи, иногда сбиваясь на оскорбительный тон, переругивался с ними, особенно в юности, когда что-то не складывалось. Да, как же резко, нетерпимо и своенравно я подчас обращался с близкими, - подумалось ему, - и с Луизой, и с родителями… Но они простят ему всё, и он – им. Да он и не был, несмотря на все закидоны, плохим сыном, он всегда заботился о том, чтобы они не волновались, он всегда уважал их святое право знать, что с ним всё в порядке. Приезжая куда-либо – пунктуально звонил, и, в отличие от многих других, выключал мобильный только в самолёте и на бензоколонке: близкие могут звонить хоть ночью. Он часто специально привозил к ним Жюстин и Пьера, и бабушку с дедушкой – к внукам. И они - не отстраненно далёкие, а почти повседневные, действующие дедушка и бабушка… и ведь сколько жизненной силы прибавляет это немолодым людям… Боже, взвесь дела наши и прости нам всем! И мне прости… я избалованный, капризный, но не дурной человек…
И он продолжал писать.
«… Сейчас, буквально минут сорок тому назад, мне позвонили якобы из телестудии и сказали, что хотят взять у нас интервью – завтра вечером, - о нашей поездке в Диснейлэнд. Якобы в целях популяризации таких поездок. Хотели заручиться тем, что мы завтра в восемь вчетвером будем дома. Это насторожило меня, и не напрасно. Я не отключил трубку в надежде, что и на другом конце не будет отключено, - и, к счастью, услышал их разговор. Они, видимо, тоже не нажали как бы следовало на кнопку. Даже мафия делает ошибки…»
Стоп… он опять задумался, сжав ручку в кулаке. А что, если это вовсе не ошибка, а ТЕ просто выманивают его, чтобы он что-то предпринял? Нет, чушь! Они не могут настолько предвидеть всё: и как бы они просчитали, что я трубку не повешу, а попытаюсь прослушать?.. И самое вероятное, что может сделать человек, услышавший такое, - это в ужасе броситься в полицию. Нет, они действительно не удосужились проверить отключение…
А что, если всё-таки обратиться в полицию? У меня есть это сообщение на мобильном. Позвонят на телестудию, ну, найдут, даже если ночью, кому позвонить… убедятся, что нет программы популяризации. Может быть, отнесутся серьёзно. Оцепят островок, схватят этих пятерых…
Да, но их же не прикончат на месте, они будут сидеть, и не обязательно долго, я же не докажу, что именно убить собирались… и это же банда, они в любом случае найдут способы передать на волю, кому надо мстить…
Винсен усилием воли несколько отдалил от воображения жуткие картины, всплывающие перед его мысленным взором… Да я же всё это уже уяснил себе! Выхода нет! Господи, защити… как же я немыслимо боюсь… но выхода нет!..
Его прохватила дрожь, вроде озноба… Да что же это я замыслил! Я ли в состоянии это сделать?! Боже, я ведь всегда жил, бездумно полагаясь на то, что законопослушание – залог благополучия; что жизнь - моя и близких, - защищена надёжными стражами правопорядка; что если бывают сбои, если иногда страдают невинные, то почему именно мы должны оказаться в числе этих страдальцев?.. А тьмы людей бедствуют… в диких странах, недоедая, а порой погибая от пуль и бомб, даже не им конкретно и предназначавшихся... просто потому, что жить им довелось в эпицентре той или иной разборки… А теперь вот – некие силы… нет, не Провидение, а страшные, злые силы бросили нас… куда? На алтарь? Или в кочевье, чтобы мы спасались бегством без оглядки за тридевять земель, пугаясь каждого шороха?.. За что, Боже святой, почему? Но ведь это не Бог, это злые, проклятые силы самого ада отняли безопасность и уют, разверзнув перед нами эту бездну! И теперь единственная, единственная возможность не смириться перед разверзаемой тьмой, не упасть туда – свершить то, что задумано мною! Мне невообразимо страшно, но выхода нет!
Он почти сознательным, волевым усилием вызвал в себе опять прилив той самой ненависти – ужасающей и восхитительной.
И вновь придвинул лист бумаги.
«… Так вот, Луиза, я услышал чудовищную правду. Они планируют завтра вечером уничтожить нас. Нашу семью. Моя реакция тогда, при встрече с этим «рыбаком», была малодушной, полупанической, это была реакция, характерная для человека, желающего стоять в стороне от проблем… да я и в самом деле именно таков. Поэтому они вряд ли думают, что я кинусь в полицию. И физически следить за нами в этом смысле им незачем, поскольку в полицию можно ведь и позвонить. Но они опасаются, что я разболтаю кому-то об этой встрече, а этими «кем-то» можете, с их точки зрения, вероятнее всего, оказаться вы трое. Даже малыш Пьер, которому я, допустим, взял бы и сказал – берегись чужих, не подходи к незнакомым машинам, и так далее, а то, знаешь, есть такой дядя, который будто бы рыбку ловит, а на самом деле мафиози. А мальчик, поддавшись впечатлению, рассказал бы в садике, воспитательнице, ну, и поехало бы… Я тебе ИХ логику вероятную преподношу, пойми… Они и спешат убрать нас, пока информация о них не разошлась кругами.
Я позвонил на мобильный – той самой, что звонила мне. Сказал, что мы согласны на интервью, что будем завтра дома. Пока усыпил их бдительность, но не уверен, что на сто процентов, поэтому, ради всего святого, не открывайте никому, родная, если будут звонить или стучать, а начнут ломиться в дверь – вызывай полицию.
Из их разговора я понял, что знают о нас ТОЛЬКО они, пятеро. И их главарь велел им всем участвовать в завтрашнем, - чтобы всем повязаться кровью. Опять же, Луиза, это криминальные структуры. И они, естественно, не хотят, чтобы ещё то или иное звено знало о том, что они готовятся совершить. Тем более, что они допустили неосторожность, проштрафились перед своими же… Их пятеро, и сейчас именно ОНИ находятся в одном месте – там, в той хибаре, я и это узнал… им приказано вожаком этой ночью не отлучаться никуда.
Луиза, я собираюсь уничтожить их. Сам. Если позвонить в полицию, то их, может быть, и схватят, но тогда сведения о нас просочатся от них на волю, и мы, так или иначе, станем дичью – целью свирепого, даже не берусь сказать, насколько дикого, мщения. Как буду я действовать? Не пишу, поскольку, если мне удастся осуществить мой план, ты ничего не узнаешь, да и письма этого не прочтёшь. А если не удастся – тогда, увы, ты узнаешь всё, но уже не от меня.
Любимая, поцелуй детишек. Прощай. Твой любящий Андре».
Это письмо он положит ей в сумочку перед тем, как поедет в аптеку, убедившись, что она уже легла. Сумочку эту она до утра точно не будет трогать, утром же, если не дождётся его, - пусть в паническом страхе, - столь же безусловно откроет. Ибо там и её паспорт – в котором она найдёт и то первое, уже не актуальное письмо, написанное в воскресенье, - и кредитные карточки, и деньги, и её записная книжка, в которую она по старинке записывает телефоны, не полагаясь полностью на сотовую телефонную книжку. Не полагаясь вполне резонно – Винсен вспомнил, как год назад она выронила телефон с моста в реку, и в разошедшуюся матовыми овалами воду кануло столько номеров – в том числе нужные ему. Ох, как же многоэтажно он тогда ругался!..
Итак, она обязательно узнает, что дома завтра вечером находиться нельзя. Узнает даже если он не доедет до аптеки, попадёт, допустим, в автоаварию, а эти пятеро, не зная о том, придут выполнять задуманное.
- 6 -
Он спрятал письмо в карман и вышел в гостиную. «Папа, смотри, что я нарисовал!» – закричал ему малыш Пьер. «Покажи, сынок, ну-ка… интересно…это машинка, правда?» – «Нет, не совсем машинка, это эксваватор, нам в садике рассказывали, это машина, которая строит». – «А, вот почему колёса такие огромные… молодец, малыш, а теперь, может, покрасишь?» – «Да, покрашу синим и зелёным…» – « Но экскаваторы не бывают ни синие, ни зелёные» – сказала ему шестиклассница Жюстин. – «А мой – будет, – веско ответил, как будто припечатал, Пьер. – Я завтра его покрашу, сейчас я устал…» «Только лучше мелками крась, а то, если фломастером, то на другой стороне проступит, – посоветовал отец. – Ты же очень сильно нажимаешь всегда».
Они очень разные, его замечательные детишки. Маленький Пьер, с длинными каштановыми волосами и сероглазый в отца, но чуть склонный к полноте – в маму, боек, уверен в себе, хорошо рисует, в свои пять лет уже читает, хоть и по слогам… Он был бы одним из лидеров в садике, если бы ещё и в подвижных играх отличался, но он не слишком спортивен. Пошаливает, себе на уме, но, кажется, драться побаивается. Тем не менее, поставить себя он умеет, с ним дружат и его достаточно уважают сверстники. Винсен хотел бы отдать его то ли с первого класса, то ли уже в этом году, в секцию настольного тенниса – для физического развития. А воспитательница сказала недавно, что, может, лучше плавание, и действительно, плавать надо уметь, мало ли что... Так или иначе, самооценка его основывается не только на родительской любви, но и на чувстве успеха… С Жюстин сложнее. Маленького роста, с худеньким лицом, в котором смешались черты обоих родителей, с тёмными прядями и очень красивыми, материнскими глазами, девочка нервозна, не уверена в себе, тяжело свыкается с переменами: она долго осваивалась и в садике, и в начальной школе, поначалу плакала и не хотела отпускать родителей. Сейчас это давно позади, ей вполне уютно в её классе в коллеже, куда вместе с нею перешли почти все подруги. Её любят, но она остаётся застенчиво-мечтательной девочкой, практически всегда - ведомой, а не ведущей. Правда, Жюстин умеет и откликаться на хорошее отношение, и в то же время быть разборчивой: Андре и Луизе нравятся её подруги… Она совершенно не конфликтна, учится с ленцой, но боится рассердить преподавателей, домашние задания делает практически всегда, а в классе, мечтая и не слушая порой учительницу, смотрит на неё, изображая внимание. Отметки у неё длительное время были так себе… Читает она с удовольствием и хорошо схватывает главное, но пишет с частыми ошибками, иной раз и в простых словах. Года три назад выяснилось, что у неё разновидность дислекции – нарушения некоторых механизмов, отвечающих за письмо и чтение. Правда, в лёгкой, не ярко выраженной форме, поскольку читать девочка научилась быстро. На консультации им сказали, что корректором в издательстве Жюстин, видимо, не будет, но более существенных причин для того, чтобы сокрушаться об её участи, у них нет. Но Андре и Луизу беспокоило главным образом то, что её отношение к самой себе колеблется в соответствии с преходящими успехами и неудачами. Ей всегда хотелось быть на хорошем счету, но едва ли не важнейшим показателем «хорошести» стали для неё в младших классах школьные отметки, ибо она видела обеспокоенность родителей, день в день сидевших с ней за уроками. И они сумели, осознав это и к тому же однажды проконсультировавшись с детским психологом, тактично и вдумчиво перестроиться. Постепенно – чтобы ей не бросилась в глаза очевидная и резкая перемена, - свели на нет озабоченные нотки в разговорах об её учёбе, стали выражать чаще и более явно интерес – иногда просто доброжелательный, а в некоторых случаях и восхищённый, - к её фантазиям, к тому, чем она с ними делилась. Понимая, что при неустойчивой самооценке это очень важно, подчёркивали, когда было возможно, что её внутренний мир интересен и содержателен, что она может дать им самим идеи, а порой и советы. Сначала насчёт того, что стОит купить в подарок маленькому братику и какого цвета выбрать ему новую пластмассовую ванночку; теперь же, когда она уже не дитя, а полуподросток, они вместе с ней обсуждают планы на каникулы и выходные, да и многое другое. Когда же надо заставить её выполнить скучное и трудное домашнее задание с полной отдачей, а не лишь бы побыстрее, – делают это спокойно-властным, а не надрывно-тревожным тоном… Они сумели дать ей почувствовать, что всё с ней, по большому счёту, в порядке, а если чуть постараться, будет ещё лучше. И что учёба – а тем более отметки, - далеко не главное в жизни и в человеке.
Этот подход к ней замечательно оправдал себя. Жюстин за эти годы стала увереннее, спокойнее, да и оценки у неё в основном хорошие. А теперь вот-вот начнёт учиться играть на гитаре: сама попросила. Она очень музыкальна и правильно напевает песенки – пока ещё в основном или из детского арсенала, или такие, что и им самим нравятся, - лирические, мелодичные… ещё не прикипела к шумной музыке подрастающего поколения… ну, это, наверное, впереди, так же, как подростковое многочасовое сидение за компьютером.
И вот их… и Луизу… хотят… эти самые… завтра!!!
И всё из-за того, что я проснулся тогда затемно… Я мог проснуться на час позже… И чайник щёлкнул, это разбудило Луизу… иначе бы… иначе бы я сел за компьютер, и ничего бы не было… А если бы… а если бы позавчера это не случилось, а через неделю мы поехали бы туда с Пьером и Жюстин… они ведь давно просились за грибами… и мы встретили бы там всех пятерых, и кто-то из них был бы с пистолетом?.. Нет, я сойду с ума, если буду сейчас это обдумывать…
Он отпил сделанный Луизой чай с брусничным вареньем. Он сидел с ними в гостиной… Боже, не последний ли раз… Он пытался отвечать, спрашивать, улыбаться, и в то же время не прекращал обдумывать своё, тайное. Кто же это был, тот, который умел одновременно и записки свои диктовать, и план боя вынашивать? Александр Македонский, или Юлий Цезарь, или, может, Наполеон?.. Милые, родные, я с вами, простите, что я думаю не о вас… нет, именно о вас, о том, чтобы вас спасти… Нитроглицерин, аммиачная селитра, нитротолуол… нет, не так… серная кислота, хлорат калия и сахар…
- Папа, знаешь, а у нас в садике новый мальчик, – это опять Пьер. – И знаешь, кто он? Не поверишь – русский. Смешно так говорит, знаешь… Понимает совсем немножко. А зовут его точно как тебя, только он чуть по-другому сказал: Андрэй. А папа у него, оказывается, футболист.
- Да, его отец будет играть по контракту в одной из команд, ну, и семью привёз, - пояснила Луиза. – Нам мадам Дюран рассказывала.
- Вы только не смейтесь над ним, сынок, - сказал Винсен. – Ему ведь трудно, всё кругом незнакомое. Но через несколько месяцев, вот увидишь, он будет всё понимать и болтать не хуже вас.
«... ТЕ должны спать, им незачем караулить. Полиции не ждут: они вряд ли всерьёз думают, что я заявлю, – у меня же фактов вроде бы нет… они опасаются только ползучих, медленных слухов, так что пока им бояться нечего. И этот сарай почти всё время без охраны остаётся. Их ставка – на то, что здесь очень тихие места. А то, что они сюда привозят, наверное, находится в каком-то погребе замаскированном, так что если кто и заглянет в хибару, ничего не заметит… Да, они будут дрыхнуть, особенно после двух ночи. Для верности – постоять за деревьями, присмотреться пару минут. Подойти с той стороны, где мелко и где безоконная стенка, и в ней… да, точно… проём. Если в этот проём - то всё будет охвачено…»
- Да мы и не смеёмся, что ты, пап… и он вообще нормальный, даже учил нас считать по-своему, только я не запомнил пока, – сказал Пьер.
«… Взять два диска диснейлэндовских и распечатать в цвете, на цветном аптечном принтере. Это правильно. Это объяснит, почему я ночью в аптеке… если увидит кто-то. Для интервью того самого, если оно будет, – ведь я всё ещё… якобы… надеюсь, что действительно интервью… Чтобы формат был больше, чем у обычных карточек… Тайком от семьи, потому что это детям сюрприз. Да, да, конечно, так и сделаю… а время распечатывания регистрируется? Хорошо, если так… впрочем, даже если и нет, всегда можно открыть историю работы компьютера… там будет зафиксировано, что этой ночью возились с принтером…»
- Папа, – а это уже Жюстин. – Слушай, папа, мы тут проходим чтение географической карты, так вот, смотри, - она положила перед ним тетрадку. – Здесь страны написаны, и таблица – полушария, восточное и западное. Надо написать, какие где. Я правильно сделала?
Он проверил. - Да, всё так. Бразилия и Мексика – в западном, а остальные шесть – это же Европа и Азия, это в восточном.
… Милые, родные, вы скоро ляжете спать, я хочу, чтобы вы уже легли спать, я должен сделать расчёты… Я хочу их сделать ещё дома… Масса вещества, мощность воспламенения. Объём… охват… надо просчитать с учётом того, ЧТО у них там может быть припрятано. Радиус взрывной волны… Скорость детонации… сколько же секунд мне нужно - отпрянуть?..
- Андре, о чём ты опять задумался? - спросила Луиза. Она встревожена, её не успокоил разговор в комнате... Ещё бы, после страшилки той…
- Впрочем, что же это я? Извини, Луиза… и ты, Жюстин… дай мне тетрадку. Доченька, я невнимательно посмотрел. Ирландия и Португалия – в западном. Дай карту. Глянь, вот эта линия – Гринвичский меридиан. Всё, что правее, – в восточном, а что левее, - в западном, даже часть Лондона, и Франции тоже. Люди путают иногда, потому что это Европа, Старый Свет, а не Новый. Возьми, перепиши… Луиза, я рассеян, я кое-что подсчитываю мысленно, не беспокойся…
- Папа, – опять подсела Жюстин, - а вот такая же таблица по северному и южному, проверь, а?
Он проверил. - Да, Чили в южном, и Австралия, но Македония… помилуй, Жюстин, глянь вот сюда. Ты умеешь искать по квадратам? Вот, здесь, посмотри, страны по алфавиту, а на карте сверху буквы, сбоку цифры, мы же с тобой в морской бой играем, тут то же самое, всё по клеточкам… Ну вот, давай найдём Македонию…
- А, вот она где, - засмеялась девочка. - Не так далеко от нас… я спутала с Каледонией, Каледония – это возле Австралии, да?
- Кажется. Но ты себя проверяй всё-таки, ладно?
…И как же ненавижу я те проклятые, те злые силы, которые взяли и бросили нас, ни в чём не повинных, в этот кошмар! И как же ненавижу я сейчас все эти разглагольствования о смысле страданий, испытаний, искушений! Не хочу быть дичью! Я хочу повернуть стрелки часов вспять, и вернуть позавчерашнее утро, чтобы никуда не пойти, чтобы жить просто и безмятежно… но не надо думать об этом, не надо… потом, потом…
И вновь золотистые молнии перед глазами, вновь жемчужно-белое на остриях, крылья, сердца и кинжалы…
- Андре, я очень тебя прошу, не задерживайся надолго, - сказала Луиза.
- Хорошо. Мне надо сейчас обдумать некоторые вещи, уяснить, чтобы там потом зря не метаться. Тогда я скоро вернусь. Идите спать, дорогие.
«… Да, идите спать, и будут ли ещё у нас такие вечера вместе?.. Как же я в сапогах-то там пойду – а следы? Нет, возьму те, что в шкафу, с гладкой подошвой, характерных следов не будет… опять же, в лесу почти всё время мхи, потом по воде…»