Каждое утро перед выходом в школу Катя совершает один и тот же ритуал: около восьми тридцати приоткрывает входную дверь и замирает, прильнув к едва заметному просвету у косяка. Она волнуется. Глаза следят за часами на стене, а слух из всех шумов верхнего этажа готов выделить тот самый, особенный, с которым открывается и закрывается только его дверь. Тик-так – часы всё громче отсчитывают секунды. Тук-тук – сердце стучит быстрее часов.
Он – Сергей. Кажется, ему пятнадцать. Он почти на четыре года старше Кати.
Ровно в половину девятого сердце начинает биться ещё сильнее – вот сейчас… сейчас он выйдет…
Когда Сергей оказывается на её лестничной площадке, Катя принимает престрогий вид и делает шаг из квартиры. Серьёзная девочка. Можно подумать, для неё нет ничего важнее, чем запереть замок и спрятать ключ в кармашек портфеля.
Сергей торопливо перепрыгивает через две ступеньки разом – кажется, он всегда спешит и никогда не замечает копошащуюся у своей двери девчонку с четвёртого этажа. Они учатся в разных школах, Катина на два квартала ближе. Она не спеша шагает вниз по лестнице, довольная, даже если едва удаётся рассмотреть его спину. Ей приятно слышать шум его шагов. Даже старые петли подъездной двери, когда он выходит на улицу, звучат для неё по-особенному.
Однажды Сергей нечаянно задел портфель в Катиной руке. Негромко бросил на ходу:
– Малая, не путайся под ногами!
Малая — это слово, с ударением на втором «а», Катя полюбила. «Малая, малая…» – вспоминала она, как только просыпалась. Звук его голоса возникал между сердечными ударами и тиканьем часов в прихожей. И по дороге в школу, и когда возвращалась домой. «Малая…» – с этим словом она засыпала.
В глубине двора, за старыми кирпичными сараями, кто-то соорудил качели, привязав к старой липе верёвку с сиденьем из куска гладкой доски. Эти самодельные качели стали центром, вокруг которого собиралась ребятня из нескольких ближних пятиэтажек. Малыши возились в куче жёлтого песка, наваленного прямо у стены одного из сараев. Те, кто постарше, собирались в группы по интересам. Одни обсуждали компьютерные игры, другие гоняли мяч рядом на пустыре. Часто и шумно спорили из-за очереди на качели. Старшеклассникам всегда уступали единственную здесь лавочку и несколько пластмассовых овощных ящиков, расставленных рядом, на которых те сидели и вели свои секретные беседы. Именно здесь Катя впервые обратила особое внимание на парня с пятого этажа: Сергей с очень серьёзным видом что-то рассказывал своим приятелям. Катя тогда подумала — говорит что-то очень многозначительное, очень умное. А как же иначе, если его так долго никто не перебивает. И почему-то стало приятно, что он – её сосед, и что её соседа все так внимательно слушают.
После этого она стала тайком наблюдать за Сергеем. Он никогда не произносил неприличных слов и не сталкивал малышню с качелей, как это делали другие. Он – особенный. Не такой, как все. Кате нравилось смотреть на него. Будто случайно, она оказывалась рядом с его компанией, слушала их разговоры, особенно стараясь понять смысл того, что говорит Сергей. Никто не обращал на неё внимания, и она могла подолгу сидеть в сторонке на перевёрнутом ящике и смотреть, и слушать сколько угодно. От него она узнала новые значения слов «чайник» и «железо», и услышала много других, смысл которых оставался для неё непонятным. Всё это тоже делало Сергея необыкновенным.
Катя не стремилась, чтобы он её заметил. У неё не возникало желания заговорить с ним или ещё как-то привлечь к себе его внимание. Ей просто нравилось на него смотреть. А возможность пройти в шаге от него делала Катю счастливой. Она не задумывалась над природой своего неравнодушия к этому парню. Ей просто всё время хотелось его видеть. Иногда возникало желание почувствовать себя с ним рядом немного более обычного – как тогда на лестнице, когда нарочно выставила в сторону руку с портфелем, в надежде, что Сергей его нечаянно заденет.
Так продолжалось два месяца – два последних весенних месяца. Начались каникулы.
Почти весь июнь Кате не удавалось столкнуться с Сергеем. Она продолжала о нём думать, выходила во двор и просиживала у качелей часы, надеясь, что он появится. Однажды она возвращалась из магазина и уже вошла в подъезд, когда с улицы за ней ворвался Сергей – ей показалось, что он именно ворвался. На ходу выхватил из Катиной руки пакет с молоком и хлебом:
–Давай, помогу!
От неожиданности Катя послушно выпустила ручки пакета. Шла за ним по лестнице, изо всех сил стараясь не отставать. Запыхавшаяся, она уже поднималась на свой этаж – оставалось всего пару шагов. Сергей ждал на площадке. Катя посмотрела на него снизу вверх и – застеснялась, заторопилась сильнее. Щёки пылали. И вдруг споткнулась, едва не упала, коснувшись ладонями пола у его ног в светлых кроссовках.
– Осторожно! – Сергей вернул пакет и помчался вверх по лестнице.
Кате стало стыдно за свою неловкость, и даже недели спустя какой-то плотный и тягостный комочек вспыхивал где-то под ложечкой, поднимался к горлу и там застревал. Лицо заливало жаром и хотелось не думать об этом, но почему-то всё время только об этом и думалось.
Постепенно острота неприятного воспоминания сгладилась, и желание увидеть Сергея вернулось.
Однажды Катя вместе с мамой вышли из своей квартиры. Наверху раздался тот самый, знакомый хлопок двери. Сергей тоже был с матерью. Все четверо они неторопливо спускались к выходу. Десять ступеней, и – раз, два, три – звук ног, топающих по площадке между лестничными пролётами, становился звонче. Следующие десять ступеней, и снова – раз, два, три – шаги будто отбивали танцевальный ритм. Катя двигалась в общем танце и чувствовала только свою напряжённую спину, за которой – шёл он.
– Серёжа, ты выключил компьютер? – услышала Катя и удивилась.
Удивилась тому, как по-новому прозвучало его имя. Привычные Сергей, Серёга, Серый – так обычно его называли во дворе – сразу стали чужими. Серёжа – это было ещё одно слово, которое она полюбила.
По выходным Катя просыпалась от звука телевизора. Мама старалась сделать его как можно тише, но и сквозь закрытую дверь было слышно, как в любимых маминых кинофильмах мужчины и женщины разговаривают, спорят, смеются. Признаются в любви. Иногда женщины плакали. Ещё играла музыка или шумели автомобили. Зачем так много автомобилей в кино про любовь?..
В это воскресное утро телевизор не работал. Из кухни звучал мамин голос, она кого-то спрашивала:
– Скажи, у тебя есть кто-нибудь?
Чей-то женский голос, чуть помедлив, ответил:
– Не знаю, как сказать. Вроде бы, есть. А может быть, и нет.
– Надежда, но всё-таки, ведь кто-то у тебя появился? По глазам вижу, что появился! Скажи, сестрёнка, ты его любишь?
Тётя Надя приехала! Красивая, добрая, весёлая тётя Надя. От которой они с мамой получают посылки с подарками. Однажды Серёжин отец – вообще-то, в их подъезде только у Серёжи есть отец – встретил их с мамой у почты и помог донести тяжёлую коробку, обклеенную синей лентой. Всю дорогу удивлялся:
– Надо же, в наше время ещё кто-то шлёт посылки!
Кате захотелось вскочить и побежать на кухню, но там кто-то всхлипнул.
– Не знаю, люблю или нет. Как-то всё ненадёжно.
– Ты его любишь? Ты же всегда влюбляешься по самые уши! А этот, который сейчас, он тебя не обижает?
– Говорю же, не знаю. И потом, я уже давно не влюблялась по уши. Наверное, устала любить, – пока длилась пауза, Катя пыталась представить, как это, устать любить. Тётя Надя продолжила:
– Каждый раз думаю, что вот оно счастье, которое навсегда. Каждый раз представляю, что это он, тот самый, единственный. Начинаю мечтать о детях. Но… Вот и в этот раз всё так ненадёжно… Может быть, ещё ненадёжней, чем было с другими.
– Ну не надо так. Возможно, ты всё усложняешь. Расскажи, какой он?
– Да нечего и рассказывать. Обычный. Как все. Вот думаю, может быть, мне родить? Для себя. Ведь ещё несколько лет и уже будет поздно, — тётя Надя вдруг засмеялась.
– Рожу сестрёнку твоей Катюшке! Или братика!
В ответ мамин голос зазвучал как-то незнакомо, необычно, словно где-то сухая трава зашелестела. И слова показались чужими, не мамиными:
– Знаешь, как трудно одной растить ребёнка? И денежные трудности — не самое страшное. По-настоящему страшно, когда начинаешь реально представлять себя во всей этой жизни – и себя, и ребёнка. Кажется, что даже здесь мы с Катюшкой одни в чужом и огромном космосе, а не в нашем малюсеньком городке. Как будто не живу, а играю в какую-то игру. Всё, как по шаблону, по каким-то правилам. Надо зарабатывать, надо быть хорошей матерью. И делать вид, что всем довольна, что мой ребёнок ни в чём не нуждается, что живу не хуже остальных. Иногда начинаю жалеть, что я не одна живу.
– Ну, не говори так. Разве ты представляешь свою жизнь без Катюшки?
Потянулась новая пауза, Катя в ожидании маминого ответа почти перестала дышать.
– Нет, без Катюшки мне было бы ещё хуже.
– Значит, мне тоже нужно кого-нибудь родить.
– Кого-нибу-у-дь, – протянула мама, и они обе негромко засмеялись. – Не торопись, подумай хорошенько. Может быть, у тебя что-то ещё сложится. Может быть, сейчас ты преувеличиваешь и… Ну, расскажи мне, вы давно вместе?
– Недавно. Но кажется, что уже давно. Кажется, я знаю, что будет дальше. Знаю, что ничего хорошего не будет. Нет предчувствия счастья, предчувствия чего-то радостного. Нет уже этого. Горький опыт мешает, наверное… Давай перестанем обо мне. Лучше поговорим о Катюшке, как она? Уже большая. Я привезла компьютер. Вернее, ноутбук, для вас обеих. А как в вашем городишке с интернетом? Я обратила внимание, по подъезду тянется кабель.
– Кабель есть, ага, – мама странно хихикнула, и тётя Надя тоже хихикнула в ответ. – Не переводи на другую тему. Давай серьёзно поговорим. Я так хочу, чтобы ты была счастливой. Чтобы не была одинокой.
– Ну, я же женщина. Женщине куда легче в одиночестве, чем мужчине. Мы же сильнее их.
– Ну да, согласна. У нас за стенкой старик живёт. Почти одинокий. Совсем одинокий. Сын к нему иногда приходит, очень редко. Не успеет прийти, как через полчаса убегает. На старика грустно смотреть. А знаешь, Надя, а роди кого-нибудь! Лучше девочку.
Засвистел чайник. Было слышно, как гремит посуда, шуршат, разворачиваясь, бумажные обёртки и стучит нож по хлебной доске. Тонко загремели ложки в чашках. Значит, мама достала фарфоровый сервиз — тот самый, расписной, который для специальных случаев. Обычно это были их с мамой дни рождения или Новый год.
– Значит, ничего мне больше не расскажешь? Секрет? – после некоторой паузы мама снова попыталась допросить тётю Надю.
– Ага, секрет. Потом, может быть, и расскажу. Сейчас не хочется. Сейчас мне хорошо.
Даже через закрытую дверь было слышно, как обе они одинаково, по очереди вздыхают.
Катя вспомнила предыдущий приезд тёти Нади. Катя в тот год собиралась в первый класс, и тётя сама привезла ей нужные вещи к школе. Перед отъездом, чтобы проститься с племянницей, тётя Надя нашла Катю плачущей у неглубокой ямки под той самой липой, на которой ещё не было качелей. Рядом валялся осколок оконного стекла, конфетные фантики и нераскрывшиеся бутоны многолетников, которые росли тут же, у сараев. Тогда Катя объяснила, что под стеклом, присыпанным песком, она хранила «секретик», что в нём были красивые бусины, подаренные мамой. По большому секрету Катя показала тайник подружке. И вот теперь он разрушен, а бусинки исчезли.
Тётя Надя присела перед Катей на корточки и сказала:
– Если кому-то говоришь что-то по секрету, то это не значит, что у тебя и в самом деле есть секрет. Секрет, это когда только вот здесь, – и тётя Надя постучала себя ладонью в середину груди. Потом коснулась платья на груди Кати: – А твой секрет, когда он только здесь, когда о нём никогда и никому не рассказываешь. Никогда и никому. Ни словечка.
– Как это?
– Нельзя просто так узнать, как это. Но ты почувствуешь, когда у тебя появится настоящий секрет. А сейчас, по секрету ненастоящему, не стоит так горько плакать. Ответ тёти Нади всхлипывающая Катя не поняла, но запомнила и ещё несколько дней, скрестив ладошки на груди, пыталась представить – как это, когда только здесь. В этот раз тётя Надя гостила целую неделю. В первый же день, глядя на улыбающуюся Катю, рассматривающую ноутбук, сказала:
– Какие красивые у тебя зубки, крупные, белые, как чесночок!
Мама подхватила:
– Ага, наши с тобой зубы ей достались, с изюминкой, будто через один выросли! Ничего, здоровее будут! Зубы у Кати действительно были с «изюминкой» — в верхнем ряду, между крупными передними резцами, виднелись три довольно широкие щербинки. Тётя Надя весело повторила:
– А ведь всё равно красивые – как чесночок! Катюшка, у тебя красивая улыбка, ты улыбайся почаще! – и сама широко улыбнулась, обнажив ровные белые зубы с такими же щербинками в верхнем ряду.
Теперь Кате хотелось улыбаться при малейшем поводе, возможно, иногда и без повода. Как-то незнакомая девочка её спросила:
– Ты чего так лыбишься?
На этот грубоватый вопрос у Кати не было никакого ответа. Она ничуть не обиделась и продолжала улыбаться, спокойно глядя девочке в глаза — улыбалась так широко, как только могла. Другая девочка, сидевшая рядом, ответила за Катю:
– Потому что Катька красивая, – и пояснила: – У неё родинка на щеке. У кого на щеке родинка, тот красивый.
Дома, перед зеркалом в прихожей, Катя рассмотрела эту маленькую родинку и улыбнулась своему отражению – оно ей понравилось.
Через несколько дней к ним домой пришли подключать интернет. Мама не была уверена, что сама во всём разберётся, и пригласила на помощь Серёжиного отца. Тот долго и подробно что-то объяснял, сделал какие-то записи в тетради, чтобы мама, если что-то забудет, в неё подсматривала. Перед уходом, завязывая шнурки на ботинках, сказал:
– Интернет штука хорошая. Вот дочку к нему, особенно к виртуальным играм, сильно не приучай. Мой Серёжка от компа сутками бы не отходил, если бы мы с матерью не ограни-чивали. До ругани доходит! Завтра собрался ему велосипед покупать. Пусть на свежем воздухе гоняет, чем все каникулы за столом просиживает.
Велосипед – по словам дворовых знатоков, самый крутой – появился у сараев следующим же вечером. Собрав вокруг себя толпу разновозрастной ребятни,
Сергей демонстрировал каждую деталь, объясняя её назначение. Взрослые ребята сидели в сторонке, лениво посматривали на любопытствующих малолеток и не проявляли никакого видимого интереса к двухколёсной игрушке – так они обозвали спортивный велосипед. Сергей проехал несколько кругов вокруг сараев и остановился напротив них, стоя одной ногой на земле, а второй поигрывал педалью. Кто-то из ребят спросил:
– Дай погонять?
Сергей с готовностью передал велосипед, выкрикнув шутя:
– Кто следующий, становись в очередь!
Так и повелось – каждый погожий вечер Сергей выходил часа на два или три, выкатывал из сарая велосипед, делал на нём несколько кругов, а после отдавал всем желающим, большим и маленьким – главное, чтобы у тех ноги доставали до педалей. Пока кто-то катался, младшие гнались следом и делали вид, что пытаются ухватиться за колесо. Было шумно и весело. Катя, сидя в сторонке на ящике или стоя у стены сарая, наблюдала за Сергеем и гордилась им. Будто у неё было особое право им гордиться. Ей нравилось, что Сергей – душа компании, весёлый и щедрый. Для неё же он оставался по-прежнему неприступным и очень загадочным. Катя ни разу не подошла к нему вместе со всеми и не проявила желания покататься. Да она и не умела ездить на велосипеде, его у неё никогда не было.
У старших ребят интерес к двухколёсной игрушке постепенно угас, а если кто-то из них и решал прокатиться, то с таким видом, будто делает одолжение и велосипеду, и его хозяину. А младшие с прежним азартом занимали очередь «на велосипед». Сергей уже не следил, чтобы никто не упал и не поцарапали раму, он просто отдавал его и проводил время на лавочке с приятелями.
Как-то, совсем неожиданно, он подошёл к Кате и спросил:
– Хочешь на велике проехать?
Катя растерялась. И вдруг согласно закивала головой, не думая, что же будет делать через минуту. Отступать было поздно – Сергей ждал её, держал велосипед за руль. Катя неловко вскарабкалась на седло и попыталась поймать ногой педаль. Сергей понял, почему она всё время стояла в сторонке.
– Не боись! Я научу! Ты только педали крути сильнее.
Уравновесив велосипед с едва дышав шей, только что пришедшей в себя Катей, легонько подтолкнул его вперёд. Катя с усилием нажала на педаль – и обе педали будто сами закрутились. Ноги едва успевали за ними. Катя уже не видела ничего, кроме наезженной дорожки, метр за метром возникающей и тут же исчезающей под передним колесом.
– Руль, руль ровно держи!
Вильнув пару раз в стороны, она удержала равновесие и понеслась, быстро приближаясь к повороту. Ей казалось, что Серёжа бежит следом и всё ещё держится за стойку седла.
Преодолеть поворот оказалось не таким сложным делом, как она успела об этом подумать. Вдруг Катя поняла, что едет самостоятельно.
Она чувствовала, что разгоняется всё быстрее, и не знает, как притормозить. На руле есть какие-то рычажки – вспоминала она объяснения Сергея. Её пальцы вцепились в руль, стали с ним одним целым. Руками невозможно было пошевелить, а ноги будто приклеились к педалям. Она совсем перестала владеть своим телом.
Глазами хотелось найти того, кто поможет остановиться. Дорожка исчезала под колесом с огромной скоростью. Становилось по-настоящему страшно. Но в какой-то момент Катя почувствовала удовольствие от появившегося вдруг ощущения полёта. Восторг пересилил страх. Да, это было похоже на полёт. Она – летела!
– Педали не крути! Стой! Не крути педали! – Сергей бежал наперерез.
Она почти упала вместе с велосипедом в его руки, когда он перехватил её на очередном повороте.
– Ну, ты даёшь! Куда так понеслась? Я уже думал, что не догоню.
Ноги у Кати дрожали, перед глазами кружились и сараи, и липа, и лавочка с ребятами. А внутри у неё всё ликовало – она сумела. Сама проехала на велосипеде! Присев на ящик, всё ещё дрожа от пережитого, Катя старалась казаться спокойной. Она гордилась собой. Но ещё больше гордилась Сергеем. За что им гордилась – она об этом не думала. Просто очень им гордилась – и всё.
В эту минуту её желание быть рядом с Сергеем, быть частью его компании, превращалось в какую-то нежность ко всему на свете. Ей хотелось удержать ощущение этого необыкновенного восторга. Она сорвалась с места и побежала домой. Она должна была сделать что-то особенное! Сделать сейчас же. Она надела новое платье, подаренное тётей Надей. Платье было яркое, бирюзового цвета, по подолу каймой тянулось изображение морского берега с набегающей пенистой волной, с разбросанными по нему жемчугом и красивыми ракушками. Оно очень шло к её карим глазам и загорелой коже. В комоде лежали, припрятанные для какого-нибудь особенного случая, конфеты «Красная шапочка», тоже привезённые тётей Надей. Катя взяла конфеты – всю упаковку целиком – и вернулась во двор.
Она угощала всех подряд и радовалась, что конфет много, что всем достанется. Ей было приятно, что эти взрослые ребята тянут руки к угощению и говорят ей «спасибо». Все конфеты были розданы, Катя не оставила ни одной для себя. Да она и не смогла бы ничего есть, так была взволнована. Она сидела на лавочке, место на которой ей уступили, и смотрела на девчонок и мальчишек, на Сергея, который сейчас был ей так необыкновенно близок, и улыбалась. Она была счастлива. И все вокруг казались ей очень счастливыми. Но она была счастливее всех.
Неожиданно Сергей протянул ей одну конфету. Катя взяла. Оказалось, это был пустой, аккуратно свёрнутый фантик. Все заметили шутку Сергея и засмеялись. И Катя засмеялась вместе со всеми. Она смеялась, переводя взгляд с одного смеющегося лица на другое, и была совершенно счастлива.
– А почему у тебя зубы похожи на забор, который на огороде у моего дедушки? – вдруг спросил кто-то из старших парней.
Все снова громко засмеялись. А Катя засмеялась громче всех. Она начинала понимать, что сейчас смеются над ней, а не над чьей-то шуткой. Но она просто не могла перестать смеяться, да и не хотела. Было же так хорошо! Пусть так же хорошо и останется. Она продолжала смеяться, запрокидывая голову вверх.
Так громко и так безудержно она не смеялась никогда.
– Между её зубами можно на велике кататься!
Это сказал Сергей. Он стоял напротив, оседлав свой великолепный велосипед. Вдруг он схватился за руль и приподнял переднее колесо так высоко, что оно оказалось у самого Катиного лица – настолько близко, что можно было рассмотреть каждую, даже самую мелкую песчинку, прилипшую к чёрной шине. Продолжая удерживать колесо на весу, Сергей начал хохотать как-то странно и некрасиво – не так, как смеялся только что.
Поднялся новый приступ всеобщего хохота. Катя хохотала вместе со всеми. Да она и не прекращала смеяться – с тех самых мгновений своего первого счастливейшего смеха. Только вот сейчас в её груди что-то разрасталось, зрело и начинало болеть, давить изнутри.
Это было какое-то новое, совершенно незнакомое чувство – обжигающая смесь стыда, обиды и разочарования. А она всё смеялась и смеялась, громче всех, и не могла остановиться – иначе бы из её глаз хлынули слёзы. Её ладони с расплющенным в них пустым фантиком сцепились в нервный влажный замок и утонули в бирюзовой волне платья между крепко стиснутыми коленками, а вся её, сжавшаяся сейчас фигурка стала похожа на выброшенную на берег ракушку – одну из тех, что повторялись на рисунке её бирюзового подола. Ладоням было больно, но разве это та боль, на которую нужно обращать внимание? Сейчас всего важнее, чтобы слёзы не выкатились наружу. И они не выкатились – они начали заливать её изнутри. Они душили и обжигали. И с этого момента смеющаяся громче всех Катя начинала понимать, что такое настоящий секрет. Секрет, о котором она никогда и никому не расскажет. Никогда и никому. Ни словечка.