Риунок: Стив Данилец НОВОПРОВИНЦИАЛ...
И о том, что Муза странствии, приходит…
Хорошо, когда в книге своей, можешь писать о том, о чем хочется именно сейчас и, именно, в этот момент…
Вчера, мне было интересно вспоминать путешествие, а позавчера – исследовать произведения Петра Чайковского.
Но я помню, что не написал вчера об голой Музе…
Точнее о Музе дальних странствий, которая всегда приходит голой…
Вообще-то, я не знаю, как она приходит к другим.
Однако, оторваться от обыденности и привычности, достаточно тяжело…
Особенно – писателю.
У меня вот итак, каждый день, новое и абсолютно увлекательное путешествие в тексте…
И здесь, можно найти, совершенно необычные приключения, познакомится с удивительнейшими достопримечательностями, познакомится и подружиться, с удивительными людьми…
Даже с теми, кого совершенно невозможно встретить в реальной жизни…
Посудите сами…
В реальной жизни мне доводилось встретится…
С Джорджем Бушем – страшим, Михаилом Горбачевым, Борисом Ельциным…
И только-то…
Зато в текстах, я не только встречался, но и водил дружбу, со святыми и подвижниками, святителями и папами, князьями и королями, философами и учеными…
И, вообще, если с кем-то ещё не встретился, то встречусь сегодня или завтра… Ну или «третьего дня».
Так же, с памятниками и достопримечательностями…
Из того, что я видел в реальности, абсолютной ценностью обладают только частицы Гипепрбореи, что мне пришлось увидеть в своих экспедициях…
Хотя, этими частицами, они стали, всё равно, только, в написанных мною, позже текстах…
Но, увидеть их.
Было совершенно необходимо…
Все же остальное, так же было весьма и весьма бедно, в сравнении с моими путешествиями в текстах.
Так почему же я, время от времени путешествовал и…
Путешествую…
Уверен, что соблазнить меня на путешествие, может, пожалуй, только, голая женщина…
Причем, не «пообещавшая раздеться», а уже – голая…
Так что факт моих путешествий, случающихся время от времени, сам по себе, является строгим подтверждением того, что Муза дальних странствий, всегда приходит голой…
Надеюсь, вам этого доказательства, будет достаточно…
А если не будет…
Ну и ладно…
В конце-то концов…
Ну, а в самих путешествиях…
Почему бы, не побыть…
Теа-троллем…
Попав в конце прошлого года в плен Мельпоме;ны – музы трагедии и, шире, театрального искусства, мне захотелось узнать, а как собственно выглядит эта любезная многим особа.
Заглянув в Мифологический словарь, я узнал, что она изображалась в виде женщины с повязкой на голове и в венке из листьев винограда или плюща, в театральной мантии, с трагической маской в одной руке и мечом или палицей в другой (символ неотвратимости наказания человека, нарушающего волю богов).
Выяснив это серьезное предупреждение, я понял, что написание критической статьи – неотвратимо.
Ну, подумайте.
Не буду же я на самом деле нарушать волю богов.
Так появился на свет новый Герой – Теа - ТРОЛЛЬ (вспомните сказочное скандинавское семейство Муми – троллей, которые, кстати тоже некоторое время жили в театре).
Теа - ТРОЛЛЬ не профессиональный критик, не знаток театра, щелкающий «как орехи» режиссерские «сверхидеи» и актерское «публичное одиночество», но добродушный увалень искренне любящий театральное действо, воспринимающий его цельно и восторженно улавливающий позитив. Теперь, вы почитали уже мое свободное «воспоминание о Чайковском» - Чайковский эпистолярий.
А теперь, прочтем, если будет время, еще один опус НОВОПРОВИНЦИАЛА – Теа-тролля.
Карамзин: музыка он-лайн…
Русским путешественникам уже приходилось начинать свои путешествия из славной Твери.
Когда-то именно отсюда ушёл в свое «хождение за три моря» тверской купец, путешественник и писатель Афанасий Никитин. Его путь уходи на Восток и заканчивался в Индии.
Молодой Николай Карамзин (ему было 23 года) отправлялся на Запад, в Германию, Швейцарию, Францию и Англию.
Между тем, Карамзин уже имел успехи в литературе и связывал свою поездку с творческими, литературными планами.
Он хотел записать и опубликовать впоследствии свои путевые заметки, отмечая внутренне, что его соотечественники много путешествуют, но никто из них не озаботился описанием своих дорожных приключений и впечатлений.
Отъезд Николая Карамзина пришелся на май 1789 года.
Впереди его ждала такая заманчивая и полная чудес Европа.
Но молодой путешественник грустил: «Колокольчик зазвенел, лошади помчались»...
Традиции литературных записок иностранцев о России существовали достаточно давно и редко выходили доброжелательными. Россия в них выходила какой-то дикой, необустроенной, пьяной и буйной. Иногда они имели характер пошлых политических памфлетов, как, например, у известного маркиза де Кюстина.
Но маркиз был позже, а сейчас Карамзин ехал в чужие страны с открытой душой, жаждой впечатлений, взрывов чувственных эмоции и радости тихих умиротворений.
Прямо, как и я, ехал до этого в Польшу…
Конечно же, въедливый читатель, отметит, что я ездил в свою Польшу, много позже Карамзина, но не до…
Однако…
Время, Ипостась сложная…
И я ездил в Польшу, до того, как написал этот отрывок НОВОПРОВИНЦИАЛА…
А значит и этот Карамзин, отрывочный…
И ездил, в свою, отрывочную Европу, после меня…
Не удивительно…?
Ведь молодой литератор, Николай Карамзин, сочетал в себе пылкость поэта, со спокойствием вдумчивого ученого-аналитика.
Прямо как, НОВОПРОВИНЦИАЛ – ДАНИЛА.
Именно таковым он и вывел в своем произведении Путешественника – Главного героя «Писем…».
Многие критики пытаются связать книги русских писателей Н.М. Карамзина и А.Н. Радищева.
Дело в том, что Александр Радищев в это же время написал и придал гласности свой труд «Путешествие из Петербурга в Москву». В нем так же был Герой – путешественник.
Цельный и здравомыслящий человек, как бы отдаленный от «личного» и глубоко проникающийся окружающим, лишенный эгоизма и впитывающий сердцем тревоги и заботы всего мира.
Но, ни Карамзин, ни НОВОПРОВИНЦИАЛ, не обладали, такой гражданственной цельностью, а потому…
Мы не будем вдаваться в детали этих сравнений, ведь у нас другая главная тема, но отметим, что мнение уважаемых критиков о Герое, как Радищева, так и Карамзина, вполне обоснованы и к нему без сомнения следует присоединиться.
А теперь, познакомившись и оценив нашего Героя-путешественника, окунемся с ним в музыкальный мир Европы, конца XVIII века.
Карамзин и в России слыл завзятым театралом и меломаном, поэтому имена и творчество известных оперных исполнителей и исполнительниц своего времени Тоди и Маркези были ему хорошо известны.
И вот и попав Берлинскую Оперу 4 июля Путешественник пишет : «Я поехал в Оперу. Оперный дом велик и очень хорош... Играли оперу «Медею», в которой пела Тоди. Я слышал эту славную певицу в Москве, и скажу — может быть, к стыду своему,— что ее пение мало трогает мое сердце. Для меня неприятно видеть напряжение, с которым она поет».
Молодой, не богатый дворянин Николай Карамзин, попав в Европу и посетив берлинский оперный театр, отмечает единство своих впечатлений от пения европейской звезды, с псевдонимом от названия итальянской сладкоголосой птички – тоди.
И на Родине и в Европе, она всё та же, сладкоголосая, но бездушная машина, да ещё и «работающая с «напряжением»…
Об этом стоит, поговорить и в связи с современностью…
Тае-тролль, обязательно подумает об этом,
И, если ему ничего не помешает, то завтра…
Он обязательно остановиться на этой теме, а сейчас…
НОВОПРОВИНЦИАЛ, пойдет путешествовать с Карамзиным – дальше, дальше, дальше…
Хотя им, конечно же, неловко критиковать женщину, которая к тому же, любимица публики.
Карамзин, пишет «может быть, к стыду своему… её пение мало трогает моё сердце».
И, НОВОПРОВИНЦИАЛ, присоединяется к нему…
Достаточно строгая оценка для оперного искусства, которое обращено именно к сердцу слушателя.
Русский Путешественник хочет быть деликатным и тут же оговаривает свою не достаточную компетентность в искусстве высокой музыки: «впрочем, будучи только любителем музыки, не могу ценить искусства ее».
Прямо так, как это делал совсем недавно, Теа-тролль…
Конечно, Берлин никогда не слыл музыкальным «сердцем мира».
Другое дело – прекрасный, обворожительный Париж и его блистательные Елисейские поля: «...Тут по воскресениям гуляет народ, играет музыка, пляшут веселые мещанки. Бедные люди, … пьют вино и поют водевили».
Французская столица встретила русского Путешественника множеством музыкальных встреч и вечеров: «…любезные друзья, здесь торжествуют искусства на высочайшей степени совершенства…».
Меломанские чувства Карамзина получают здесь полное и должное удовлетворение, ибо «...только на две недели в году закрываются здесь спектакли,..»
Но и тогда «всякий вечер в оперном доме бывает духовный концерт... где лучшие виртуозы на разных инструментах показывают свое искусство».
Карамзин слушает там: «Stabat mater» Гайдна, «Miserere» Николы Иомеля и многие другие замечательнейшие произведения.
Карамзин проникается величием и красотой музыкальных фраз: «Небесная музыка! Наслаждаясь тобою, возвышаюсь духом и не завидую ангелам».
Он ощущает радость божественной нетленности и совершенства. Особенно тронул его прекрасный дуэт, исполненный Лаисой и Руссо: «Они пели — оркестр молчал — слушатели едва дышали... Несравненно!»
Послушал Путешественник в Париже и оперу.
На этот раз, там давали «Орфея», Глюка.
Теперь он восхищен и не скрывает своего чувства: «...Музыка Глукова «Орфея» восхитила меня».
Карамзин знает это творение великого композитора и ему известно даже о впечатлениях, которые испытал по прослушивании шедевра Жан Жак Руссо, который хотя не любил слушать Глюка, но послушав «Орфея», «пленился» им.
Карамзин показал себя настоящим знатоком музыкального театра.
Он не находит и не ищет в нём диковинного сладкогласия и не стремится вдохновить им читателей.
Он просто глубоко «переживает» музыку, и погружается в неё всецело. Незнакомка, так же слушавшая в этот день дивного «Орфея» обратилась к нему:
- Божественная музыка! А вы, кажется, не аплодировали? – обращается к молодому русскому, какая-то, парижская барышня…
-Я чувствовал, сударыня…, - только и ответил Карамзин.
Но отдавая должное бессмертной музыке, Карамзин нелицеприятно пишет о «модных исполнителях».
На этот раз «под его перо» попадает итальянский певец – кастрат Луиджи Маркези: «Пусть смеются над моею простотою и невежеством, но в голосе сего славного италиянского певца нет того, что для меня всего любезнее,— нет души!»
На этот раз он не ссылается на свою некомпетентность, но говорит о народных корнях истинного искусства, которое, единственно и может быть душевным.
Заканчивает же он свой музыкально критический пассаж такой вот фразой: «Какой же италиянский получеловек может петь сию несравненную Глукову арию с таким сердечным выражением...».
Но в тоже время, Карамзин объективен и высокое искусство получает в его книге должную оценку.
Так Путешественник, оказавшийся в первый день своего приезда в Лондон, почти без средств (он не успел еще посетить своего банкира), тратит последнюю оставшуюся у него гинею на посещение концерта в Вестминстерском аббатстве.
Давали в этот день «Мессию» Генделя.
О, этот Гендель…
В его честь в самом центре Калининграда, названа целая улица…
На этой улице, нельзя даже сегодня, фотографировать…
А раньше, говорят,…
Даже проходить по ней, предпочитали побыстрее…
Та располагалось, территориальное подразделение КГБ СССР…
Сейчас, соответственно – ФСБ РФ…
Но…
Все так же…
Строго…
Лондон же чтит этого великого композитора и дает представление «Мессии» ежегодно.
Оно грандиозно: «В оркестре было 900 музыкантов. 600 инструментов и 300 голосов, наилучшим образом соглашенных».
В этом удивительно представлении, по мнению Карамзина всё ко времени и к месту, поэтому, наверное: «в огромной зале, при бесчисленном множестве слушателей, наблюдающих глубокое молчание!».
Карамзин восхищен и воодушевлён: «Какая величественная гармония! Какие трогательные арии! Гремящие хоры! Быстрые перемены чувств».
Путешественнику вселяет трепетный ужас ария: «Кто устоит пред лицом его» (англ., «Who shall stand when he appears»).
Он восторгается хором: «Восстань и сияй, ибо явился свет твой» (англ. «Arise, shine, for thy light is come»).
Путешественник грустит под звуки арии о Христе: «Он испытал горесть, узнал печаль» (англ. «Не was a man of sorrows, and acquainted with grief») .
Автор продолжает устами Путешественника: «Печаль, грусть обнимает сердце... Я плакал от восхищения... И печально, и радостно, и великолепно, и чувствительно!».
Чувство и чувственность, главные критерии, которые Карамзин, в лице Путешественника, ставит во главу угла музыкального искусства.
Апофеоз чувству и чувственности в музыке он пишет: «Что может быть прелестнее гармонии человеческих голосов? Это непосредственный орган божественной души!
Поздней осенью 1790 года Николай Карамзин заканчивал свое путешествие.
- Берег! Отечество! Благословляю вас! - воскликнул он, сходя на берег в порту Кронштадта.
Карамзин, по возвращении на Родину, конечно, не оставил своих изысканий и чувственных восприятии музыкальных произведений и МУЗЫКИ.
Эта тема, начавшаяся «опытами» «Писем русского путешественника» определила его «музыкальную линию» в литературе.
Музыка, в её чувственном восприятии и восхищении, стала истинным «зеркалом души» Карамзина, которым он и пленил своих читателей, как современников, так и много поздних лет.