- Слушай, Василич, а ты случаем не того? Не погнал?
- Сам ты, Михайла, погнал. Ты слухай чё те люди говорят, да на ус мотай. А то не ровен час окажешься в том месте, да и начнешь дурости всякие дурить.
Василич поковырял палкой угли в костре, похлопал по карманам, вытянул пачку папирос. Подцепил одну прямо губами, подкурил от уголька, выдохнул шумно.
- Да ты не серчай Василич, просто как-то не вяжется. Говоришь не видел ты его, а кто видел? Может вообше померешелось тебе? Семеновские отморозки? Так они может сами друг друга перевалили, бандиты, че с них возьмешь? На золотишко может нарвались или еще чего.
Легкий ветерок закружил дым костра и окутал Василича сизым облаком. Стараясь спастись от едкого дыма Василич крутил головой, махал ладонью перед лицом, затем ругнулся матерно и поднялся на ноги, посмотрел на меня с укором.
- Я вот Михайла слухаю тебя и думаю, - че я перед тобой распинаться-то должен, коли ума у тебя нету? Хотя вроде и ученый ты. Как там говорят-то? - Век живи, век учись - все одно дурнем помрешь.
- Василич, да не понял ты меня, ей богу, не понял. Я ведь не на слове тебя поймать хочу, я понять хочу, что там на самом деле произошло. Ну ведь жуть какая-то, коль тебя послушать.
- Вот потому я всем подряд и не говорю, про то наши только знают, да вон ты теперь. И ты помалкивай давай, неча языком мести. Люди они знаш какие? Вон Семена того возьми, чтоб его в аду черти пожрали. А что думаешь другие такие не найдуться? Э, Михайла, да таких тьма тьмущая.
Сумерки опустились на тайгу, примолкли птичьи голоса, потянуло прохладой. Совсем неподалеку кто-то с треском, не таясь ломился через шаломанник, медведь или лось. Василич закрутил головой как собака, напрягся весь.
- Иш как шумит, не пужливый, молодой еще. Ну пущай, подрастет даст бог свидимся.
- Медведь?
- А то?
Какое-то время сидели молча, мысленно провожая Топтыгина. Потом я решил вернуться к прерваному разговору.
- Слушай, Василич, дорогой ты мой человек, но ведь сам-то ты не видел его. Откуда ты взял что это он? Как там говоришь его называют?
- Иркуйемом, его кличут. А то что не видел я его, так я ж тебе толкую, - на него смотреть нельзя, посмотришь и конец тебе, мало что порвет, он душу твою заберет. Век будешь духом неприкаянным по тундре мыкаться. Я глаза то закрыл, вот потому и не тронул он меня, только обнюхал, а иначе мы бы с тобой Михайла, сейчас не разговаривали. И вообще... видел не видел - то дело пятое. Я следы видел, да рев его слышал. Я, Михайла, после того рева почитай на год глухим остался. А след ты знаешь какой у него? Коль тебя подле следа того покласть, так тебя половина выйдет.
- Ну Василич, опять загнул, у страха глаза велики слыхал такое?
- Слыхать то слыхал, да только подле следа того Семен то и лежал, от него половина-то в аккурат и осталась, куснул его Иркуйем, как пить дать куснул. Я ж тебе че говорю, - когда наши пришли, спасибо Ветке моей, так меня мужики что-то спрошают, Ветка тоже, а я встать не могу, не слышу ничего, во как. Меня тогда Улюкай себе на плечо забросил и понес, как мешок с дерьмом, мужик-то здоровый. Он меня ташит, а у меня голова бум, бум об карабин егошний, я голову-то отвернул, тут следы-то и увидел, ну и Семена тоже. Там Миша, такая пальба была, я отродясь такой не слыхал, а как они орали - мне век не забыть. У меня ноги-то сами подкосились, я и присел, а как услышал что он в мою сторону ломится так глаза и зажмурил. Так-то вот. А он меня обнюхал да как рыкнет... тут у меня в голове и динькнуло, как порвалось что-то.
Василич не отрывно смотрел на затухающий костер, его папироса погасла но он этого не замечал, продолжая раз за разом затягиваться.
- Там потом гильзов пустых полсотни нашли. Это они его значится с дудорг своих увалить хотели, дурни. Говорил я им. - Не на зверя идете, на самого хозяина. Не верили, смеялись все, Думали это я их стращаю чтобы не ходили значит.
- А зачем гильзы собирали?
- А затем, что нечего там всякой срани валяться. Там вообше все прибрали, и гильзы и мертвяков и даже кровяку всю вместе с землей утащили. Чисто там должно быть, Михайла, понимаешь? Святое это место. А Иркуйем это тотем у местных, у ительменов. Он хозяин всех медведей, отец ихний, от него все медведи пошли. Так-то вот.
Василич удивленно посмотрел на погасший окурок, хмыкнул, зашевелил губами, думая о чем-то о своем. Немного помолчали. Затем я продолжил.
- И как они от него пошли интересно, родил он их чтоли? Тогда это не отец а мать получается.
- Тотем он, я тебе говорю, у них знаешь, Михайла, все иначе. У него спереди мешок есть, как у той кенгуры, слыхал про такую? Так вот, он первого медведя в том мешке и принес откуда-то, откуда сам он. И искал ему место хорошее, потом выпустил, потом еще принес, так медведи на Камчатке и появились.
- Ну понятно теперь. Значит если он тотем - пули от него отскакивать должны? Василич, я тебя умоляю, пятьдесят выстрелов с карабина в упор, тут никакой тотем не выдюжит. Я со своего "Лося" чурку березовую на вылет бью.
- А на то Михайла, есть своя причина, я тоже думал. Смотри, - коли на тебе тыщу лет будет шерстюка расти, да валенком сваливаться, да шерстюка такая что и ножом-то не разрежешь, так любая пуля в той шерстюке путаться будет, как комар в бороде. Во как. Я той шерстюки клок видел, мужики показывали, мы его топором разрубить не могли. А я топором чурку твою березовую зараз поломаю. Хозяин он, одно слово, хозяин. Он такой же древний как эта тайга, как тундра, надо почитать его и оберегать от лиха людского, а нето всем беда будет.
Василич, выбросил наконец потухший окурок в костер и с кряхтением поднялся.
- Знаешь сколько Семен нам с Митькой деньжищ давал за Иркуйема? Век не угадаешь. Да только отказались мы. Нам бы, Михайла все одно-не жить потом. Свои бы убили. Да и хозяин не простил бы, он и на том свете найдет и спросит, с него не убудет. Да и нельзя так, не по совести это... Митьку жалко, братана... Эх.
В сердцах махнув рукой, Василич понуро побрел к зимовью, как обычно что-то бормоча и хмыкая. Затем обернулся на пол дороги.
-Ты Михайла долго-то не засиживайся, завтра вставать по свету, отдыхать пора.
Василич ушел, а я еще долго сидел у почти затухшего костра и вспоминал его рассказ. Чего только не услышишь в этой забытой временем земле. Я смотрел за перевал, туда за границу тундры и тайги, а перед моими глазами проплывали картины.
Я представлял себе Иркуйема - огромного свирепого медведя, ровесника мамонтов. По ительменски его имя значит по земле штаны волочащий. Странный фантастический зверь. Кто его видел? Кто может с уверенностью сказать что он существует? Да наверное никто. Тем более если на него смотреть нельзя, надо же такое придумать. Также никто уже не сможет сказать зачем он понадобился Семену. Хотя здесь наверное особой тайны нет. Можно представить сколько будет стоить шкура или чучело этого зверя. А что еще нужно бандитам?
Я представлял как эти отморози взяли в оборот Василича, с его братом Митькой. Как поили их водкой, предлагали деньги. Потом стали угрожать, поставили под стволы. Лишь бы те показали дорогу к темному озеру, месту где обитает Иркуйем. Митька набросился на них было, но поплатился за это жизнью. Ничего у них не вышло. Тогда они забрали Ветку - дочь Василича и угрожая оружием погнали в тайгу, а его самого потащили следом.
Я видел, как каким-то чудом Ветке удалось бежать и она подняла охотников ительменов - свою родню по матери. Началась погоня. Но было уже поздно. На Семеновских Иркуйем вышел сам. Как сказал Василич, - неча всякой срани быть на той земле. Охотники сами превратились в дичь. Шестеро опытнейших браконьеров с автаматическими карабинами были разорваны в клочья меньше чем за минуту.
Я представил Василича, стоящего на коленях и зажмурившего глаза, а над ним громаду Иркуйема с разверстой пастью, с которой стекает кровавая жижа из человеческих останков. А чуть поодаль, за пригорком, поляну усеянную обезображеными трупами, с еще дергаюшимися конечностями, лужи крови, переломанные карабины.
Василича Иркуйем не тронул, вернее он не тронул его тело. А вот его душа до сих пор не может оправиться. Ни одна даже самая крепкая психика не смогла бы вынести такого потрясения. После тех событий он несколько месяцев не вставал с больничной койки, но до конца в себя так и не пришел. Еще совсем не старый, крепкий человек превратился в жалкую тень того Василича, которого я когда-то знал.
Я сидел у потухшего костра и смотрел за перевал, за границу тундры и тайги, туда где пересеклись реальность и вымысел, в непроглядную тьму, туда где бродит под ночным небом на берегу темного озера огромный и свирепый Иркуйем, отец всех медведей, тотем и покровитель ительменов, древнего народа Камчатки. И почему-то мне казалось что и он смотрит на меня. Кто знает... кто знает.