Памяти моего отца.
Пока ехали в морг на маленьком тряском УАЗе-буханке, Она старалась придерживать Его голову, чтобы не стукалась при каждом попадании колеса на ухаб. Но сил не было и голова всё равно билась, и это приводило Её в ещё большее отчаяние. Вся посиневшая от горя и холода, Она сидела рядом с Ним на промёрзшем металлическом полу машины, стараясь хотя бы короткое время не думать о том, что произошло.
Изменить уже ничего было нельзя. Он долго и старательно загонял себя в могилу и вот это случилось. А Ей всё казалось, что этого просто не может быть.
Иногда в отчаянии Она кошкой укладывалась ему на грудь, на чёрный шерстяной джемпер, который безжалостно кололся. Но на очередном ухабе Её вновь стряхивало на пол.
Потом машина остановилась, задние двери распахнулись и, абсолютно равнодушные к Её горю мужики, небрежно вытянули Его тело вместе с одеялом, которое дала Его жена вместо носилок.
В этом одеяле Его поволокли по мрачному коридору, по гулкой лестнице, иногда неловко ударяя им об ступеньки.
Телу было всё равно, а Ей нет.
-Ну что же вы творите?! – кричала Она носильщикам. Те с ухмылками переговаривались о какой-то ерунде, не обращая никакого внимания на Её муки.
Она взбегала вместе с ними по мраморным ступеням старого морга, пытаясь хоть чем-то помочь, чтобы не ударили, не уронили лишний раз.
Дальше Его начали раздевать.
Голым человек приходит в этот мир, голым его и покидает.
К большому пальцу мосластой ноги привязали бирку для идентификации покойного, и отнесли его к другим таким же голым, уже штабелями сложенным на ледяном полу.
Она завыла от бессилия и пошла прочь.
Вернувшись домой, долго сидела в подъезде на лестнице, на том самом месте, где вчера вечером Он умер, где ещё какое-то время лежал, пока Она металась, звала на помощь.
Всё кончено и больше никогда уже не будет.
Она уже не чувствовала зимнего холода, босые ступни почти примёрзли к цементной лестнице. А Она всё сидела и сидела.
Вот заголубело за окном декабрьское утро, захлопали чьи-то двери, зашумел лифт.
Потом открылась дверь Их квартиры, кто-то вышел. Она не обернулась, не было уже ни сил, ни желания.
Рядом жарко задышали. Это Его собака. Собак было две – мать и сын.
Теперь на лестнице рядом с Ней стоял лохматый чёрный пёс и обнюхивал то место, где давеча умер хозяин.
Она погладила его по жёсткой шерсти и пёс тяжело вздохнул, прикрыв глаза. Его звали на прогулку, а он упрямо стоял рядом с ней, застыв в горестном оцепенении. Она, почувствовав, как он страдает, обняла его за шею и, наконец-то зарыдала. Горе объединило их.
Потом пса всё-таки увели.
Кто-то ходил мимо неё, задевал иногда, кто-то плакал.
Уже утром в квартиру потянулись родственники, узнавшие о несчастье. Кто выразить сочувствие, кто предложить помощь.
Она снова была в морге, Он всё ещё лежал, уже придавленный чьим-то другим телом, над которым так же беззвучно кто-то бился и рыдал.
Равнодушно пройдясь по анатомичке, Она вышла в коридор, где толпились живые люди, ожидавшие выдачи своих покойников для погребения, или справок.
Она походила между ними, вглядываясь в их лица, прислушиваясь к разговорам.
Всё в ней стыло от горя, холода и пришедшего вдруг безразличия.
Ничего нельзя изменить, раз смерть уже забрала Его.
Потом Она неспешно бродила по городу, которого не видела уже давно. Он пил и Ей было не до этого. Она ходила теперь по улицам, где Он вырос, где жил ещё с родителями. Всё давно изменилось, стало иным. Многое было стёрто с лица земли, но пока ещё жило в Её памяти.
Город потихоньку начинал готовиться к новому году. Через две недели уже все бросятся праздновать. Он любил праздники, любил мохнатые пахучие сосны, которые сам привозил своим детям. Сосны ждали праздника на лоджии. Потом их втаскивали домой, оттаивал с веток иней, стекая капельками на пол…
Он вообще любил жизнь. И книжка Его любимая так и называлась «Любовь к жизни». Она пропахла Его пальцами, пожелтевшими от сигарет без фильтра. Сколько их отпечатков осталось на старых страницах. Он вообще всё время читал. И был интересным собеседником. Вот если бы только не пил.
Она увидела Храм и вошла внутрь. Потрескивали свечи, тихо молились прихожане, теперь можно.
Он был безбожником, гордился тем, что не крещённый и не позволял крестить своих детей. Они совершили это таинство, став взрослыми. Сами.
И вдруг совсем недавно старая Его тётка наконец-то призналась, что Его родители-коммунисты не знали, как одна пожилая родственница сводила в церковь своих внучатых племянников и покрестила. Втайне от родителей.
Что с Ним сотворилось тогда! Он метался, потому что сломалось некое внутреннее убеждение, уверенность в себе.
За несколько дней до смерти, ноги привели Его, пьяного, в Храм. Он спросил у бабушек, где находится икона дяди Коли. Бабушки от такого святотатства пришли в негодование, но он объяснил, что рождён на Николу Зимнего, пусть Ему покажут, где он.
Женщины смягчились, проводили к иконе, пугаясь Его пьяного дикого вида.
У иконы Он рухнул на колени и на весь Храм стал истово просить : «Дядя Коля, спаси меня от пьянки! Дядя Коля…»
Почему "дядя", что за панибратство со святым, Он и сам, пожалуй, не смог бы объяснить. Такой порыв, так достала Его собственная жизнь.
Видимо, Чудотворец не знал другого способа, как помочь заблудшему своему просителю. Не было другой возможности избавить от порока. И всё.
А, ведь, Он когда-то ходил к человеку, который заговорами избавлял от пагубных пристрастий. Только тот, заглянув Ему в глаза, прогнал вон. Не справился целитель с бесовщиной, что засела в Нём.
И мать, пока была жива, всё умоляла, уговаривала. Нет. Не смог. Или не очень хотел.
Точнее смог, но только после смерти.
Постояв в Храме у той самой иконы Николая Чудотворца, Она приложилась к ней губами и вышла.
Рядом старый парк, чугунная старинная ограда, Она покружила по заснеженным пустым аллеям. Редкие прохожие кутались потеплее и стремились скорее уйти куда-нибудь греться. Ей спешить было некуда.
Она смотрела на голые кроны деревьев, на которые было нанизано абсолютно чистое голубое небо.
Он любил мечтать, витать в облаках, любовался деревьями, травой, умел слушать лес. Навсегда прикипел сердцем к шороху Охотского моря, где провёл несколько месяцев своей бедовой жизни.
Она перебирала в памяти разные события из его жизни, как будто чётки.
Он так и не смог оправиться после смерти матери. Вот уж, как пошёл в разнос, так и не смог остановиться. И не сказать, что маменькин сынок, но преданнее сына Она не знала.
Теперь оставалась ещё на белом свете Его старенькая тётка. Много пережившая трагического на своём веку, она оставалась оптимисткой и твёрдо верила в то, что будет жить вечно. Как и Он сам. Может быть, это наследственное?
Она завернула в тёткин подъезд, поднялась по старой мраморной лестнице ещё дореволюционного особняка.
Тётка была дома, она ещё пребывала в счастливом неведении, поэтому дремала после обеда на диване перед телевизором. Иногда она приподнимала сморщенные пергаментные веки, отпускала какую-нибудь реплику в адрес героев сериала. Это означало, что она не спит, а следит за сюжетом и сопереживает.
Она посидела возле старухи на диване, поглаживая взлохмаченные совершенно белые волосы. Потом пересела на стул и снова погрузилась в свои мысли.
К вечеру заняла свой пост на лестнице, где так и лежали вывалившиеся из Его кармана монетки.
Неожиданно из лифта в квартиру прошёл Его работодатель со своим отцом. Работодатель был молод, нагл и сыт. Он терпеть его не мог, но приходилось мириться. Они с отцом перекинулись несколькими словами у двери, потом вошли. Она из любопытства проследовала за ними.
Новоиспечённая вдова приняла их в кухне, потому что визитёры торопились. Работодатель выложил на стол деньги, развалясь на табурете, сообщил, что это Его зарплата по последний день, с учётом компенсации за отпуск, но никаких похоронных у них не положено, поэтому, собственно всё. Его отец хитро жмурился на свет от абажура.
А она подумала, что, пожалуй, он рад его смерти, потому что должен Ему денег за тяжёлую работу, которую тот сделал ему в долг. Теперь уже этот долг можно не отдавать. Она вздохнула, подумав о совести. Вряд ли можно взывать к ней. Нет её и не было никогда. Разочарованная Она вышла в подъезд, не дожидаясь ухода обоих.
Утром в квартире вновь была толчея, Она слышала, как в сто первый раз пересказывалась посетителям история, как Его нашли на лестнице, что одна собака теперь, выходя на прогулку, потерянно замирает на этом месте, а вторая продолжает жить, как будто ничего не случилось.
Сын ездил в морг, но вскрытие ещё не делали, видимо, большая очередь.
И туда тоже очередь?
Ну а как же! А потом ещё предстоит очередь, чтобы пройти собеседование и получить путёвку – в Рай ли, в Ад. Где Ему предстоит ожидать Страшного суда? Он был беззлобен, безобиден и добр, но не мог противостоять собственным прихотям – чревоугодие, выпивка, праздное проведение времени. Да и безбожник опять же!
Она снова и снова слышала историю Его похода в Храм, обращения к «Дяде Коле». Мало того, похороны приходились на само празднование Николая Чудотворца, это в юбилей-то покойного. Двух дней не дожил до пятидесяти пяти. Вот незадача. Так что юбилей отпразднуют пришедшие проводить в последний путь за поминальным столом.
Она поджала под себя ступни, посидела ещё и направилась в морг. Покойный всё ещё лежал в ожидании. Лицо Его разгладилось, сделалось моложе, от холода? Или от того, что наконец, все Его проблемы решились и больше не надо думать – как завтра предстоит работать в строящемся доме без окон, без дверей, штрабить проводку голыми руками, а мороз-то! А сквозняки! И никуда от них не укрыться в насквозь продуваемой бетонной коробке.
Он освободился. Завтра Его тело предадут земле, Он больше никогда не увидит неба, солнца, снега. Всё кончилось, а всегда казалось, что будет вечно, что с Ним точно ничего не случится. Теперь будет вечный покой под полутораметровым слоем плохой жёлтой земли в узком заколоченном ящике, для пущей красоты и торжественности, обитом красным жиденьким ситчиком.
Она пристроилась рядом с Ним, тоскующими глазами, не мигая, смотрела Ему в лицо. Он невозмутим. Он умер.
Неожиданно Она всё-таки задремала, слишком уж тяжелыми выдались последние двое суток.
Очнулась, когда Его понесли в анатомичку на вскрытие.
Спросонок перепуганная и жалкая, Она семенила рядом с Ним. Ей было страшно.
Патологоанатом, относительно молодой человек в длинном неудобном фартуке и перчатках, кивком велел «подавать».
Она вскрикнула, когда инструмент с хрустом начал распарывать плоть. Но тут же предприняла отчаянную попытку вернуться в Его тело. Она ударилась об окровавленные, уже взрезанные и торчащие кости, увидела сердце, которое даже не дрогнуло от Её падения, поняла, что всё, ничего-то Она не сможет, но всё равно взмыла высоко к потолку и ахнулась, что было силы снова.
-Чёрт!.. –выругался патологоанатом, потому что инструмент неожиданно дёрнулся в его крепкой уверенной руке. Это Она предпринимала последнюю попытку.
Но нет. Он не вздрогнул, не задышал, не распахнул удивлённых глаз. Жизнь ушла из Него ещё там, на лестнице в простывшем подъезде.
Она завыла от бессилия и подняла глаза. Отовсюду с любопытством, с иронией, с ужасом или безразличием на Неё взирали такие же, как Она, отлетевшие Души. Им это зрелище доставляло некое развлечение, потому что каждой было больно, горько и страшно расставаться с телом, в котором было прожито какое-то время.
И тогда Она ушла. Вернулась в свой подъезд, наполненный живыми звуками, людьми, села на ступеньку и стала ждать собаку.
Более сорока дней душам не положено находиться на земле, у них появляются другие дела и обязанности. Их Она провела на лестнице в ожидании.
Собачья душа ушла за Ней на сорок второй день. Их Души соединились навсегда.