Сосна в обхват толщиной, острой вершиной проткнувшая чёрную тучу, дрогнула могучим телом и с протяжным стоном обрушилась на Генкину голову. Снег из зияющей дыры, как из преисподней, жирными хлопьями повалил на землю, ослепляя всё живое вокруг; спеша поскорее спрятать остатки реликтовой тайги от обезумевших людей.
Случилось это аккурат 12 декабря, в 12 часов дня. Спилил не Генка, спилил пацан, Васька, которому только и доверяли: сучки рубить да костёр шурудить. Но Васятка старался вовсю: мечтал попасть в бригаду и на равных со взрослыми зарабатывать «большие» деньги. Таки деньжищи – и мимо! Тут кто хошь покоя лишится. Вальщиков раз, два и обчёлся, а его в костровые? До слёз пацану обидно. Он и с пилой, и с топором за милую душу – не хуже любого «бывалого» управляется.
В деревне ни работы, ни «калыма» путного, ни каких тебе перспектив на нормальную «трезвую» жизнь. Одна отдушина у деревенских: лес воровать да тайком китайцам продавать. Звериными тропами продираются лесовозы к китайской «приёмке». По ночам, на рассвете, в непогоду, в жару и лютую стужу; в Новый год, Старый год, на Восьмое марта и другие «красные» денёчки. В календарь, куда ни ткни, в красное не промахнёшься. Когда у гаишников пересменок или закемарят государевы люди в тихом закутке, у обочины, тут как тут от разведки «отмашка» в виде СМС-сообщения: «Направление такое-то, гоните что есть духу. Мы на стрёме, подстрахуем!».
И гонят деревенские, гонят свои лесовозы под завязку: выше коников, до самых облаков… За бесценок тайгу родимую: на блюдечке с голубой каёмочкой братьям ненасытным китайцам. Кормятся деревенские крохами с «барского» стола – выживают кое-как: с горем пополам…
А тут работа подвернулась вроде легальная. И предприниматель из «блатных», и глаз не прячет: тут же, среди мужиков, крутится. И «порубочный билет» у него в порядке, и техника на любой вкус, и гаишники не цепляются. А самое главное: третий месяц зарплату – день в день! Редкость в наше время.
Вот Васятка и взбеленился, решил: «Кровь из носу, а на «Ниву» заработаю! Не на новую, а на ту, что у дяди Коли в гараже третий год пылится. Сосед – инвалид, машину не водит. «Нива» ему от свёкра досталась. Отдыхает зеленоглазая, мается без дела. Хорошо хоть в гараже, а так бы сгнила давно. И приценились, и условия обговорили: мол, если какая нужда у дяди Коли, то Васёк по первому зову на выручку… «Почему нет? Cвятое дело – помочь хорошему человеку. Тем более инвалиду».
Подгадал Васятка ближе к обеду, тут и пила освободилась, хотел мастерством своим перед бригадой похвастать. Да всё комом пошло. Ногами не твёрдо упёрся – раз; снег надо было путём утоптать – два; да распихать поширше – три! Вот и напортачил: скосил запилом, вроде совсем маленько, да в таком деле любая мелочь – не мелочь! Провернулся комель по кривому спилу и повалилось дерево Ваське на горбушку. Сам-то отскочил кое-как, а вот дядю Гену не успел предупредить: насмерть пришиб…
«Ох ты, Боже мой! Беда-то какая… Беда! У дяди Гены трое ребятишек… Хоть пулю в лоб. Как Николке в глаза глядеть? Ему 15 – друзья с малолетства – разница в два года и не заметна меж ними. Крепкий парняга уродился, надёжный, смелый. Дашутке – 12, Юльке – 11! За Дашутку свататься грозился, если из армии дождётся. Как людям в глаза? Как жить после? Зачем?..»
Пацан стоял по пояс в снегу и выл… Он перебирал варианты: «Застрелюсь! Меньше мороки». Где-то слыхал, надо разуться и упереться в спусковой крючок большим пальцем ноги… руками за стволы… В рот? В лоб? В грудь? «Мыыыыы…» – выл Васька, прощаясь с жизнью, с Колькой, с «Нивой», с Дашуткой – со всем белым светом.
Гену доставали осторожно. Пришлось спилить сук, пробивший наискось лобную кость и застрявший в Генкиной черепушке. Осмотрели рану и молча, всей бригадой, закурили. «Не жилец! – читалось по глазам. – Труба мужику…»
Погрузили Генку в крутой хозяйский джип, и тот, что есть духу, помчал в больницу спасать лесоруба.
Сучок на 10 сантиметров залез в Генкин череп, пять позвонков вдребезги, остальное мелочь. Руки, ноги, рёбра, ушибы, сотрясения – ерунда по сравнению с 10 сантиметрами и пятью позвонками.
Операцию делали в Иркутске. Худые позвонки заменили на титановые, сук из головы вытянули, с трудом (вроде крюк страховочный из скалы). Хирург – любитель по горам лазать – такое сравнение придумал. Потом подумал, прикинул так и эдак и «замуровал» дырку во лбу пластиной из того же титана.
«Семена, поди, оставили, не ровён час прорастёт сосёнка из Генкиной башки, как пить дать прорастёт», – шутили мужики в палате – такие же калеки в подвешенном к потолку состоянии. Частники в основном. Кто их технике безопасности обучал? Кто инструктировал? Всё у них на свой страх и риск. Вот и висят бедолаги за компанию с Генкой, шутят кого-то, сопли на кулак мотают, уму разуму набираются, другие опытом обмениваются. А насчёт ходить, говорить, выздоравливать – большие сомнения у докторов на Генкин счёт…
Выписали Гену ближе к осени. Полгода на вытяжке, на досках, под капельницей, в бреду. Катерина, жена Генкина, забрала мужа домой. Пятнадцать годков душа в душу: ни скандалов, ни упрёков. У соседей от зависти эмаль на зубах треснула.
Первое время Катерина шибко старалась: крутилась вокруг мужа, из ложечки кормила, горшок никому не доверяла – всё сама. А через три месяца запила с горя – не выдержала баба! Да так, что всем тошно стало. Без протрезвления. Всё забросила: работу, детей, хозяйство, Генку – всё! Да ладно бы только пила… Кто из нас через это дело не потратился? Она же по полной отреклась: давай путаться с чужими мужиками – со всеми подряд. В угаре… в беспамятстве… всё прахом!
А как-то по зиме привела в дом знакомого, из которого Генка в молодые годы одним ударом в челюсть дух вышиб (за Катерину и вышиб). Всю ночь напролёт пили, а на соседней кровати занимались «непотребным». На расстоянии вытянутой руки сопел, кряхтел Генкин кошмар. К утру цыганские Генкины кудри в пепел: ни одного чёрного волоска не осталось, белый как лунь рассвет встречал.
Той ночью памятью родителей поклялся: «Выздоровею, чего бы мне это ни стоило! Сдохну, но выздоровею!»
В следующий раз, тоже по зиме, в самый мороз, оставила Катерина мужа в нетопленой избе. Рядом банку солёных огурцов поставила и ушла гулеванить. На три дня потерялась. Детей к тому времени, как Генке поседеть, забрали в приют. Хорошо, соседи неладное заподозрили: открыли дом, а там Генка полёживат, на колоду похожий, помереть не осмелится. Ещё малость – и окочурился бы. Стужа на дворе, печка инеем покрылась…
…Эту историю мне Тома пересказала, моя давняя знакомая. Гена её племянником оказался. А бежать сломя голову, спасать людей – это вторая Томина натура.
– Забрала я Генку, Михалыч, к себе перевезла! Поздно узнала, а так бы давно у меня гостевал. Кого только ни приглашала для консультаций разных. Наказы внимательно слушала, подробненько записывала, по порядку. Всё исполняем как полагатца: и массаж научилась делать, и упражнения на любой манер, и витамины американские из спортивного питания. А сёдня вечерком крапивой буду парить племяша…
– Тома, а как ты его – того – на руках переносишь, что ли?
Тома улыбнулась, помедлила и настежь распахнула калитку во двор. В ограде я увидел седого мужика. На вид крепко скроенного, колдовавшего над стареньким мотоциклом «Урал».
– Дотошный! Любит, чтоб всё чин чинарём. Раскатыват по округе, спасу нет. Тайга! Ни гаишников, ни милиции – благодать для инвалида, приволье! К сыну в Железнодорожник смотался, дочек с Байкала ждёт не дождётся. Прихрамыват, постаныват, но спуску себе не даёт. Теперь и сама вижу: поправляется племяш, выздоравливат. Слава тебе, Господи! На ВТЭКе первую группу сняли. С ума они там посходили, что ли?! Что за порядки? Ладно бы новый позвоночник вырос или голову запасную выдали. Так нет же, всё барахло при нём осталось: в башке дырка, в спине железо позвякиват, говорит припеваючи и память того – подводит частенько, не всегда срабатыват к месту. А по большому счёту, Михалыч, мужичонка хоть куда! В церковь зачастил: с Богом у них на «ты». Меня просит перед сном о вере потолковать, а я каждый вечер – веришь, нет? – без задних ног: до подушки доползу – и в аут! А он мне: «Я с тобой, тётя Тома, пять минут поговорю перед сном – и до утра без кошмаров». Приходится разговаривать, а куда денесся? Секретничаем с племяшом: планы строим на Генкину новую жись. И что самое поразительное в этом деле – Катьку свою по сегодняшний день любит. Во как! Она его посылат куда подальше, а он?.. Я рукой махнула: пущай сами со своей любовью разбираются. Моё дело сторона: я его до ума доведу, а там… хоть на все четыре стороны… А хоть и к Катьке своей – дети всё ж таки, Михалыч. Все трое на пятёрки учатся, грамоты «за человечность» получают. Добрые, умные… Глядишь, помирятся, объединятся под одной крышей. Ты-то как сам думаешь: договорятся? А?
– Договорятся! Куда они поодиночке? Перековеркали… Бог даст, поправят.
– И не говори: им видней, где чо поправлять. Наше дело сторона. Только я Катьку ни в жись не прощу! Я как-то сгоряча возьми да брякни: «Да чтоб она подохла, твоя Катька!» Это когда она его прилюдно послала. А Гена мне на это: «Нельзя так, тётя, не ты ей жись дарила – не тебе и отнимать». Я и махнула…
– Это, Тома, не твоя забота… Ты и так его, считай, с того света вернула. И не только его – Васятку за компанию с ним уберегла. Чего доброго, он после армии к Дашутке со сватами заявится. Тебя всю жизнь помнить будет. Такое не забывают.
– Дык он и не забыват. Каждый Божий день на «Ниве», как по расписанию. Меня на рынок, Генку в больницу, да мало ли – он тут как тут.
Во дворе заурчал «Урал», газанул пару раз и выкатился из ворот, притормозил. Гена, слегка заикаясь, поздоровался со мной и обратился к Томе.
– Тётя Тома, я мигом: в Мишелёвку и назад – глину надо подвезти. Печка в зимовье дымит, глаза слезятся, спасу нет. Развалю завтра и дымоход заодно поправлю. Васька поможет, он меня на карьере поджидат. Не скучай тут без меня!
– Любую причину придумат, лишь бы с Катькой повидаться! (Это Тома.) Давай, давай, племяш, повнимательней на дороге. Уже соскучилась!
Тома одной рукой махала вдогонку удаляющемуся мотоциклисту, другой – концом косынки – промокала выступившие слёзы.
– Такие вот дела, Михалыч! Получатца, всё ихнее счастье на Генке замыкалось. Затих на время племяш – и посыпалось. Катьку-то, кроме Генки, спасать некому. Он это лучше нас понимат. Разбаловал. Сама-то она за Генкой сопротивляться разучилась. Сгинет баба! Эх, жись… Генка у нас сроду проворый: в другой раз не замешкается, увернётся. Да и не осталось кого опасаться. Васятка на шаг не отпускат – с утра до ночи при нём. Крепко сдружились… Сколь у Катьки время осталось? Сколь у Генки? Бог даст, выправят, объединятся. Только из деревни придётся уехать: не дадут жизни земляки, затюкают. Злоба кругом. Разучились люди чужому счастью радоваться. Ох ты, Боже мой, куда дальше-то? А дальше некуда. До ручки дошли. А я махнула: до ума доведу – и хоть на все четыре стороны! Заботушка на мою голову…
– Тамара, ты святая женщина! – Я приобнял Тому за плечи и от души порадовался, что у меня есть такой друг.
– Это у Генки с Ём на «ты», а я… Пущай сами разбираются…