Во время войны она работала машинисткой. В НКВД.
Я случайно увидел копию ее трудовой книжки, и уже не мог после смотреть ей в глаза. Как будто узнавший чужую постыдную тайну, извращение, тайный порок какой-то. Хотя – какие тут тайны, да и вообще – чего стыдиться-то? Работа, как работа, не в расстрельной же команде...
До сих пор у меня не было родственников "оттуда", точнее, я не слышал, чтобы кто-нибудь из моих служил " в органах". Не считая прадеда – еврейского комиссара, сгинувшего где-то на Гражданской. Но тот хоть идейный был, да и заплатил уже давно за свое, а, может, и до сих пор платит...
Выглядела она, как обычная старушка. Среднего роста, средней комплекции, среднее, невыразительное лицо. Неуверенные движения, неуверенная, заискивающая улыбка. Глуповатая, глуховатая, говорящая только телевизионными штампами. Без детей, без мужа, она приехала из Москвы приживалкой к моей теще. Сообразив, какая это пиявка, и любя свою маму, жена подсуетилась с документами, и бабушке дали пособие по старости, хостель в Хадере и помощницу по хозяйству пару раз в неделю.
Все вздохнули с облегчением. Неискренняя и грубая в общении женщина, неумело пытающаяся выказывать дружелюбие и оттого вдвойне неприятная. Пускай себе живет, но – отдельно от нас. Видимся мы теперь редко, только, если приедет она на конец недели к своей двоюродной сестре, матери моей жены. Тут уж приходится везти их обеих к нам на субботний обед-ужин. Но случается такое не часто, раз, от силы – два в месяц. Терпимо.
Обжившись в Хадере, родственница стала ездить на пляж в Ольгу, автобусом, сперва - с товарками-соседками, а после, осмелев и привыкнув – и сама. Невелика наука – заплатить за проезд, даже не зная иврита, и проехать привычным маршрутом до моря. Там она тоже держалась наособицу, ни к кому не приставая и не напрягая собой. Тихая такая пенсионерка. Но, видать, что-то варилось такое у нее внутри, потому что однажды, как говорят, погожим летним днем, она отплыла подальше и целеустремленно пошла на дно. Момент выбрала подходящий, а, может, и повезло, но никто этого не увидел.
Хватились ее не сразу. Соседки по хостелю обратили внимание на знакомые сумку и тапочки, сиротливо стоящие на песке. Объяснили кое-как спасателю, он стал нырять и довольно быстро нашел утопленницу. Случился тут и врач-реаниматолог, и скорая не задержалась, словом, спасли, откачали старушку, и увезли в недалекую больницу Гилель Яфе, в реанимацию. Вызвонили ее сестру - мою тещу, и мы с женой поехали в больницу, еще не зная толком, что произошло. Сообщили только, что женщина в тяжелом состоянии.
Врач рассказал, что ее выводят постепенно из искусственной комы, чтобы проверить реакции и адекватность – все-таки она какое-то время была в состоянии клинической смерти. Мы присели у ее кровати и приготовились ждать. Ждали недолго. Проснулась \ очнулась она в лихорадочном возбуждении, и непослушным еще языком стала рассказывать нам то, что казалось ей тогда самым важным.
- Светочка, как же там холодно, темно и холодно!, задыхаясь, шептала она, держась за руку жены обеими руками, с катетерами в венах.
- Так много места и так темно, и так много народу сидят и ждут, и ничего не происходит, и так холодно и страшно, - продолжала она. Мне не хотелось там оставаться, и я так испугалась! А потом все кончилось, и я опять здесь, в кровати, и ничего этого нет. Но там так холодно, и так много места, и так мало света!..
Она путалась и повторялась, и отчаянно цеплялась за руку жены, как за спасательный канат. Мы перевели врачу в общих чертах ее рассказ, и тут он огорошил нас сообщением, что, по их мнению, это был не несчастный случай, а попытка самоубийства.
Все это было летом, а сейчас зима, февраль. В прошлую субботу они с тещей опять у нас были, и мы включили им скайп, пообщаться с родственниками в Германии. Она забыла слуховой аппарат, и пришлось вывести громкость динамиков компьютера на максимум. Сидя в уголке со своим лэптопом, я невольно слушал разговоры старшего поколения. Родная сестра, оптимистка и танцовщица, и одесситка, ко всему прочему, кричала ей: - Ну, как ты сейчас, все в порядке, правда?
А та, с вымученной улыбкой, кричала в ответ: - Да, все хорошо, все в порядке! Только иногда тоска нападает, а так – все хорошо! А из Германии, в динамиках – А ты таблетки пей! Пей, говорю, таблетки, не забывай, ежедневно! И не будет тоски!
А я сидел и думал, что вообще не знаю, кто сидит напротив меня, с палочкой и без слухового аппарата, и улыбается криво. Пораспросил тещу, отвозя их обратно. Благо, шептать нужды не было. Узнал, что она – моя коллега, инженер-строитель. Всю жизнь (точнее – пол жизни, после войны) проработала в Раменском, под Москвой, в элитном санатории для непростых, бухгалтером там или расчетчиком. Там же у нее была своя квартира, сперва – однушка, а потом, после замужества и обмена, и двухкомнатная. Муж спился и погиб в аварии, детей не было, так и жила - одна, ни с кем особо не общаясь. Вот и все, что я о ней знаю. Почти ничего. Только запись в трудовой книжке и шепот: - Как же там холодно, если б вы только знали, как там холодно!
Что-то, видимо, должна она выучить, понять, осознать еще в этом воплощении – не зря же ее в последний миг вернули оттуда.
Надеюсь, что не зря.
Для нее надеюсь.