«…Дом наш цел. И эта маленькая ниша на фасаде, рядом с домом Капланов, - помнишь? – цела. Какими мы были крохотными! В неё умащивались Лида, я и ты… Даже не верится! Всё так, как было до войны. Только нет тебя, мой единственный. Из наших дворовых тоже нет многих – большинство уложили в балку под Зеленовкой…»
Плохо видны стёршиеся записи дневника моей школьной учительницы Ревеки Давидовны Чегиринской, которую мне отдали, - так Рита сказала, - её соседи. Последние годы, старая, больная и одинокая, она жила в далёком спальном многоэтажье...
Она была моей первой учительницей, водила моей рукой по страницам косых линеек самодельной тетрадки… Она научила меня читать. Нет, не просто читать, а плакать и радоваться, смеяться и негодовать вместе с Томом Сойером, Чуком и Геком, Павкой Кочагиным… Подружились мы позднее. Я уже стал врачом, бывал у неё нередко, знал её недуги, переживания и заботы. Она рассказала мне о своей единственной, убитой войной любви…
- Он – Илья – прислал мне только одно единственное письмо с фронта. Тебе его покажу – это акростих:
«Радость, как лето примчалось с приветом
От друга с дальних сторон,
И вновь дороже целого света
Любимый город Херсон.
Видно, нельзя позабыть городишко,
Где жизни кусок проведён,
Есть у нас единый братишка –
- Это город Херсон.
Одесса, 3 августа 1941 года».
…Он ушёл в армию, в морскую пехоту. Как пловец, яхтсмен, отчаянный и бесстрашный. Сидели в скверике, рядом со школой: прощались, как уговаривались, ребята уходили в действующую армию. Кто по возрасту не призывался – наметились в истребительный батальон. Негодный к службе, лучший шахматист и математик школы, очкарик и балагур Алик Крупник, смеясь, шутил: проберусь в партизаны… Проводил он меня до калитки, пожал руку и сказал: «Я приду к тебе, Рива!» Кто же мог подумать, что он уходит навсегда?
…У нас, как у всех евреев, в семье был кто-то один – решительный и готовый на всё. Мой двоюродный брат пришёл к моей маме и заявил: «Вечером с Крекинг-завода уходит последний эшелон – открытые платформы с красками, парафином, всяким барахлом… Если ты не едешь с Аней, я уеду сам – не хочу смерти от пули фашиста или предателя. Нас всех убьют за то, что мы евреи… Мама моя в слёзы… Когда примчалась тётя: «Надо ехать, Лида! Нас всех убьют!»
…Ты не знаешь, что такое эвакуация. Эвакуация – это высокая концентрация горя, это – кипяток, это смесь бомбёжек в пути, постоянного голода, понимание своей ненужности, это когда нет еды, нет крова, нет работы… Ехали мы в Узбекистан… Только то и знала я, что «Ташкент – город хлебный», - помнишь повесть Неверова?
Там мы натерпелись на вокзальной площади… три декабрьских ночи… Потом тётя моя получила направление в Кибрайскую больницу, все мы туда и двинулись… Брат мой ходил в военкомат, хотел добровольцем идти на фронт – не взяли почему-то, худой он был, малярия его трясла… Взяли его сторожем в больницу. Я санитаркой пошла в сыпно-тифозное – там всё было загружено польскими евреями, с детьми, со стариками. Умирали ежедневно. Мы уже приметили: полные и самые старые – те день-два и в мертвецкую; худые, жилистые – болеют, бредят, срываются бежать, мечутся – выживают…
И всё-таки мы всё вытерпели – голод, холод, завшивленность, меня уговорили побриться, как после тифа. Работала санитаркой в инфекционной больнице и училась. Хлебные карточки! Ты, к счастью, не знаешь, что это такое.
…Ты так далеко, ты на фронте… Нет, ты рядом. Если бы не ты, я – нет, мы все, тыловые евреи, как нас тут называют, – не могли бы. Да, мы тыловые, потому что там, где идёт война, нас защищают фронтовые, для которых жить – значит, побеждать. Где ты, мой любимый? Почему я могу говорить с тобой только на страницах дневника, который потом попадёт в чужие руки?..
Когда освободили Херсон, мы сразу хотели вернуться. Не тут-то было!.. Брат был на фронте, уже имел два ордена и две медали «За отвагу» - он воевал в разведке… Бабушка к тому времени умерла, остались мы с мамой и тётей Аней. Тётя написала брату в письме, что нам не дают пропуск для отъезда на Украину. Брат там к кому-то из начальства обратился, и мы получили официальное разрешение в связи с ходатайством его командира, героя Советского Союза Н.Г. Напалкова. Возвращение из эвакуации – это как спуск с вершины после её покорения. Очень тяжело, только что нет бомбёжек. А город-скелет Харьков… - когда видишь и видишь только безглазые костяки домов и торчки печных труб, как обрубки рук и ног…
Херсон был не лучше… Уехали 3 августа и вернулись 3 августа, только 1944 года! Театра нет – лежат развалины, взорвался уже когда взяли город: мины замедленного действия… Школа цела и дом наш цел…
…Я узнала, что ты приходил во двор уже когда в Херсоне были немцы. У ворот дома, когда ты входил, стоял Воля, мы называли его Шкроб, и разговаривал с полицаем. Ты спросил:
- А где Задавакина?... Задавакина – так называли меня, помнишь? В школе тяжёлая толстая коса заставляла меня запрокидывать голову слегка назад, что делало мою осанку, как говорил Пантелей Семёнович, библейски гордой.
- Думаю, что уехала в Зеленовку, как все жиды.
Ты прошёл мимо. Полицай не обратил на тебя внимания. Ты поднялся на второй этаж – в нашей квартире жил Жиренко, - там сказали, что мы уехали до немцев (это мне сама Жириха рассказала).
Не знаю, почему Жиренки отдали нам квартиру, а сами ушли на 1-ую Форштадтскую, в какой-то дом, хозяев которого убили ещё в сентябре 1941 года. Тётя с большими муками поселилась в свою квартиру, несмотря на то, что был указ якобы самого Сталина, отдавать квартиры тем, кто был призван в армию. Но моего брата призвали в Ташкенте, - вот там и обращайтесь, - твердили в горсовете. Тётя дошла до самого Фёдорова, он секретарь обкома, дважды Герой СССР, партизанский вожак. По его приказу тётя получила квартиру.
…Я окончила наш херсонский педагогический институт и стала работать в младших классах. Одна отрада в моей жизни – эти маленькие дети, они радуют меня! Они своими глазками дают мне свет в самую пасмурную погоду. Я ими живу, это моя невостребованная энергия материнства освещает их лица, когда я пробуждаю в них доброту и понимание радости бытия…
Я всегда перечитываю дневники Ревеки Давидовны со слезами на глазах. Она так и не вышла замуж. Хотя была красива и очень общительна, контактна, приветлива…
Дневники Ревеки Давидовны Чигиринской я отдал в музей школы, там им надлежит быть, они не увядают в своей чистоте.
28.11.2005.