Она стояла у окна. По щекам текли слёзы. Они сбегали вниз, оставляя за собой мокрые дорожки на лице, как капли дождя обозначали свой путь на стекле. Он, по-осеннему нудный, моросил за окном с утра. Похоже, природа плакала вместе с ней. Плакала... А может, так только казалось? Природе-то чего плакать? Всё у неё идёт своим чередом, как положено…
Вот с дерева слетел жёлто-красный крупный кленовый лист. Он спускался откуда-то свысока, кружась долго и плавно, сопротивляясь силе земного притяжения. Но мелкие, частые капли, падавшие с ещё большей высоты, всё-таки прибили его к желтеющей траве. Он лежал там самым крупным среди уже опавших листьев, выделяясь своей необыкновенно правильной формой и ярким, каким-то необычным цветом. То ли от слёз, то ли от дождя всё казалось слегка размытым, как воспоминания.
Капли слёз, бороздящих бледные щёки молодого женского лица, утопали в воротнике розового махрового халата Виктории. Сквозь влажные ресницы она поглядела на лист и почему-то представила себе Гошку. Улыбнулась, вспомнив его. Тоскует он сейчас по ней, наверняка. У них с ней особые отношения… Ничего! Всё будет хорошо! Гошка, скоро ты встретишься с нами! Ты даже не представляешь, какой сюрприз ждёт тебя!
На душе стало легче. Она утвердилась в своём решении — будет делать так, как подсказывает ей интуиция. Гошка помог!
Вот так же несколько лет назад она плакала осенним вечером оттого, что у их собаки из помета в одиннадцать штук на второй день после рождения пять щенков умерли неизвестно по какой причине. Пятеро других жили себе, как ни в чем не бывало, сосали мать, посапывая. А та, родившая впервые, будто успела пересчитать своих детёнышей и ощущала нехватку умерших пятерых.
Нет, нехватку шестерых… Потому что один щенок всё время оказывался не у соска. Вика, так звали собаку, пыталась дотянуться до него, боясь потревожить кормящихся. А он, слепой и немощный, крутился, слабо попискивая, интуитивно нащупывая дорогу к матери. Иногда находил правильный путь, проталкивался наконец среди наевшихся братьев и сестёр, припадал к материнскому соску. Если не получалось у самого, то Виктория помогала ему, подкладывала к матери. Но почему-то еда не шла впрок малышу. Поев, он, вместо того, чтобы успокоиться и заснуть, как другие щенки, начинал пищать ещё сильнее. Виктория видела, что его тельце превращалось в грушевидную лампочку. Казалось, что-то мешает прохождению пищи по коротенькому пищеводу. Малыш тужился, но безуспешно. Вот так же, один за другим тужились и уходили из жизни пятеро тех щенков. Но этот, шестой, жил. Удивительно, но жил! Виктория пыталась ему помочь. Соседка подсказала, как сама в своё время помогала новорождённой дочке выпускать газы. Её этому научили в роддоме. Виктория следовала совету, вставляла маленькую стеклянную трубку в крохотное отверстие под хвостом. Иногда это помогало — газы выходили, за ними следовала тоненькая колбаска. Щенку становилось легче. Так он прожил три дня. На четвёртые сутки Виктория заметила, что малыш, который и ползать-то ещё был не в состоянии, чтобы покакать, становился в позу взрослой собаки. Удивительная сопротивляемость, тяга к жизни восхищали. Но каждое кормление, казалось, только обессиливает малыша. Ветеринар, к которому обратились, лишь развёл руками. Сказал, что подобное — редчайший случай. Мол, читал недавно в журнале, будто некий бетта-гемолитический стафилококк уносит новорождённых, а лечение от него пока не разработано. Кольнул что-то щенку, посоветовав дополнительно прикармливать его молочной смесью. Почти две недели боролись Виктория со щенком за его жизнь, как могли. Безумно хотелось, чтоб победа осталась за ними, за жизнью! Но победила смерть. Малыш умер, не издав ни звука, как и подобает настоящему мужчине.
Виктория плакала. Она оплакивала мужественного щенка, его мать Вику и себя саму. Ей казалось, что она каким-то странным образом со стороны видит себя, свою собственную трагедию в этой собачьей драме. Она не смогла помочь Вике и её щенку, как год назад не помогли врачи ей и её новорождённому сыну. Он прожил меньше двух недель. И тоже были какие-то невнятные объяснения причины его смерти. И первый её ребенок, девочка, умерла почти сразу после родов. Близкие тогда утешали Викторию, кто как мог. Говорили, хорошо, что это случилось не позже, когда дочь подросла бы, мол, не успела привыкнуть ещё к ней… Но их слова разбивались о стену молчания. Утешители спотыкались об её взгляд, замолкали. И потому, наверное, в следующий раз уже особо не соболезновали. Зачем? Она сильная! А как и для чего было объяснять кому-то, что привыкнуть успела, ещё как успела! Ведь девять месяцев она жила вместе со своими детьми. С каждым по девять месяцев… И потом ещё несколько дней…
До сих пор Виктория помнила запах своих младенцев. Помнила то ощущение, когда их маленькие ротики припадали к соску её груди. Выть хотелось от утраты своих детей, как не выла Вика, потеряв своих щенков. Но Виктория старалась никому не показывать, насколько ей было тяжело. Наверное, даже муж осуждал её, считая бесчувственной. Не проронила ни слезинки по умершим детям! А вот теперь плакала по щенку. Но муж и этих слёз не видел. Он был на работе. К его приходу слёзы высохнут, глаза успеют обрести свой прежний цвет. Дома останется непоколебимый покой и равновесие, независимо оттого, что творится в душе хозяйки…
…Виктория ещё раз взглянула в окно. Увидела, что с одной стороны больничного сада появился её отец. Он шёл своей уверенной походкой человека, всю жизнь крепко стоящего на ногах. Отец никогда не спешил, но всё успевал. Казалось, он никуда не лез специально, но был всегда в центре событий. Вроде бы ни к чему пристально не присматривался, но видел всё. Вот и сейчас он раньше всех заметил своего зятя, спешившего к больничному входу по другой тропинке сада. Виталик шёл под зонтом и, может быть, потому не увидел тестя. Но он и без зонта мог бы пройти мимо. У него была близорукость. Да и вообще он как-то всегда был в себе… Виктории стало немного жаль отца. Она не сомневалась, что сейчас он будет стоять на улице, ожидать, когда зять уйдёт, дочь снова останется одна, и он сможет повидаться с ней, поговорить без помех. А Виталик казался ему помехой, Виктория знала это. Ни разу отец не сказал ей об этом, но она знала. Отца звали Виктором. И её назвали в честь него Викторией. Победители, значит… И фамилия у них была под стать именам — Громик. В именах и фамилии была буква «р». Казалось, это она придаёт им звучность, силу и упрямство. Вот Виталий — почти Виктор. Но «р» не было. И звучало мягко, и сам был мягким. И фамилия у него была Гладких. Так и превратилась Виктория Громик в Викторию Гладких. Почти как их эрдельтерьер Вика. Заводчики в родословной назвали ее Виски Пасьянс. Купив собаку, Виталик и Виктория улыбнулись этой звучной кличке и стали называть её просто Викой. Виктории Вика казалась смешной и немного несуразной, не похожей на настоящего эрделя. Но, как ни странно, окружающие любили её и относились к ней с нежностью. Что ж, недотёпы всегда вызывают улыбку…
Год назад, вскоре после очередных своих неудачных родов, Виктория надумала ещё раз повязать Вику. Решила отвлечься от собственного горя. Да и в клубе настаивали — в Москву привезли всего на несколько месяцев элитнейшего кобеля из Америки.
Виталик для своих «девчонок» взял билет до Москвы в СВ. Ехать-то было всего ночь по большому счету. Но, чтобы меньше проблем было… Правда, и тут проводница припугнула «ящиком» для собак под вагоном, если только будет малейшее недовольство со стороны соседа. А соседа пока не было. У Виктории появилась надежда, что из-за дороговизны билетов им с Викой посчастливится проделать свой путь в одиночестве. Но через час на следующей станции в купе вошёл бравый офицер в изумительно шедшей к его пшеничного цвета волосам и ярко голубым глазам форме. Собака его недовольства не вызвала. Он даже переоделся в её присутствии, позволив Виктории удалиться на пару минут в коридор одной. Потом был ужин знакомства. Валерий, так звали попутчика, возвращался от родителей к месту службы. Там его ждали жена и две дочери. Услышав это, Виктория с грустью прикинула, что парень старше её лет на пять-шесть, как Виталик, наверное. И у неё могло быть тоже двое детей…
Ужинали в основном Валерий и Вика, которую щедро угощал новый знакомый. Виктория вообще ела мало, а уж на ночь тем более. Поддерживая разговор, она как-то не задумалась о том, что её собака уплетает без разбору всё, что летело от стола. И вдруг как раз во время паузы в разговоре раздался звук, напоминающий падение с высоты переполненного полиэтиленового пакета — чвах! Виктория взглянула на Валерия, он — на неё. Знакомый запах первой определила хозяйка собаки.
— Ой, Валера, Вика обкакалась, кажется… — сконфуженно проговорила она, заведомо зная, что это не «кажется», а так и есть. — Извините!
— Ничего страшного! — утешил её Валерий, ещё плохо представляя случившееся. — С моими девчонками тоже такое бывает… Я, знаете, сколько их штанишек перестирал!
Одно дело — с девчонками, а другое — с чужой собакой, да ещё в купе СВ! Виктория лихорадочно соображала, что же ей делать?! Она осторожно передвинула переевшую Вику с места, обнаружив под ней почти коровью лепёшку. Схватив со стола первый попавшийся в руку пакет и бумажную салфетку, стала убирать «сюрприз». Валерий подал ещё одну салфетку. Но этого, явно, было мало… Господи, хоть бы проводницу не принесло! Поезд резко дёрнулся. Станция…
— Валера, пожалуйста, выгуляйте Вику по перрону! А я пока приберу это безобразие. Хорошо? — Виктория умоляюще взглянула на нового знакомого, надевая на Викусю ошейник с поводком.
— Конечно, конечно! Здесь, кажется, стоянка двадцать минут, — взглянув на часы, парень с готовностью взял поводок в руки. Было видно, что для него это очень непривычная вещь. — А она не удерёт от меня там?
— Ну, что вы, Валера! «Удерёт»! В лучшем случае — уплетётся! Да вам ещё придётся её подталкивать, чтоб она двигалась! Вы там не сильно с ней церемоньтесь. Идите!
Задвинув за ними дверь, она лихорадочно стала рыться в своей сумке в поисках рулона туалетной бумаги. Бумага оказалась почему-то на полке. Видно, сама в спешке её выкинула из сумки, не заметив. Отчистив ковровую дорожку от остатков «лепёшки», замыв пятно минералкой и освежив воздух дезодорантом для тела, Виктория в изнеможении присела на полку. Но тут же вскочила, чтоб вынести пакет в мусорный ящик. Проходя по вагону, она выглянула в окно. Что-то не видно на перроне Валерия с Викой… А ведь у него очень заметный, красивый спортивный костюм. Некоторые пассажиры уже возвращались в вагон.
Виктория вошла в своё купе. Можно было передохнуть и успокоиться. Но где же её попутчик?
Наконец, дверь откатилась, и в ней появились довольная Викуся и раскрасневшийся, со слегка растрёпанными волосами Валерий.
— Ну и потаскала она меня по перрону! — выдохнул он. — Хороший моцион, на ночь глядя! Крепко спать буду сегодня!
— Ой, извините, Валера! Даже не знаю, что это с ней сегодня случилось. Видно, стресс подействовал, да ещё переела… Зато я, благодаря вам, всё успела прибрать. Спасибо вам!
Наверное, действительно, прогулка хорошо сказалась на Валерии. Он мгновенно уснул. Вика тоже спала, припав к его полке. И как Виктория ни пыталась подтащить свою собаку к собственному месту, та упрямо сдвигалась в сторону своего нового друга. Виктории долго не спалось. Она заново переживала случившееся с Викой. Потом стала думать о том, как ей утром придётся передвигаться с собакой по Москве, как искать в городе хозяев кобеля… Под перестук колёс постепенно и она задремала. Очнулась от громкого звука, за которым последовал командный голос ещё не проснувшегося, но мгновенно среагировавшего офицера:
— Что?! Кто?!
Виктория поняла, что случилось.
— Спите, спите, Валера! Это Вика чухается! Просто она привалилась к вашей полке. Извините!
У Викуси была отвратительная привычка чесаться. Не потому что были блохи. С этой пакостью успешно справлялись. Но вот случались моменты, когда на собаку нападало глубокомыслие. Особенно она любила размышлять по ночам, в тишине. Подумав определённое время, Вики начинала чесать затылок лапой, стуча локтем по полу. А тут ещё на ней были ошейник с поводком, которые она задевала когтями…
Поезд остановился. Расстроенная Виктория вышла в пустой полутёмный коридор вагона. Вика за ней.
— Куда? — зашипела на неё хозяйка. — Что ты творишь сегодня? Никогда не думала, что столько неприятностей из-за тебя у меня будет! Иди на место, убоище!
Но Вика упрямо мотнула головой и почему-то зарычала.
— Да ты что, с ума сошла?! Ещё этого не хватало! Валерию спать не дала, теперь решила весь вагон переполошить? Быстро на место! Вот ведь наказание моё!
Виктория затащила собаку в купе, подвернула у себя в ногах матрац, постелила на полку Викин коврик и уложила её на него.
— Спи! — приказала ей.
Ну и поездка! А каково парню?! Прокатился в СВ-вагоне! Счастье ещё, что человек хороший попался! Другой бы на его месте уже такой скандал закатил! А он похрапывает себе. Вика вторит ему. С рассветом и Виктория уснула.
...Снова разбудил её резкий стук. На этот раз стучали в дверь. Викуся даже головы не подняла на этот звук. Валера и тут среагировал мгновенно. Открыл дверь.
— У вас всё на месте? Вещи, деньги целы? — возбуждённая проводница окинула цепким взглядом купе.
Виктория невольно пощупала карман своих джинсов, в которых спала. Её деньги были на месте. Валерий подскочил к верхнему багажному отсеку, открыл кейс, с облегчением выдохнул:
— Всё цело! А что случилось?
— Весь вагон сегодня ночью обворовали!
Выходит, Викуся не зря рычала в коридоре, подумалось Виктории. Но она промолчала. Зато Валерий, взглянув на неё, весело ответил проводнице:
— Ну, к нам воры никак не могли попасть. Ведь у нас такая охрана!
Московская вязка завершилась через шестьдесят три дня рождением тринадцати щенков. И снова в помёте оказался один малыш, кобелёк, который после материнского молока кричал от боли и угасал на глазах.
Проштудировав несколько глав учебника по ветеринарии, Виктория отлучила щенка от матери после второго кормления. Она составляла молочную смесь и кормила из пипетки новорождённого через каждые два часа. Получалось, что на собственный сон у неё не оставалось времени — пока приготовит смесь, пока покормит малыша, пока сделает еду для следующего кормления, два часа пролетали мгновением. Четыре дня Виктория бодрилась. На пятый почувствовала, что засыпает на ходу. Стала кружиться голова. Виктория спала минут по двадцать-тридцать в кресле. Щенок спал у неё на руках, уткнувшись носиком в её розовый махровый халат. Как-то приспособились они вот таким образом отдыхать после еды каждый раз. Продержались первые две недели. Оба выжили — и щенок, и хозяйка. После этого Виктория дала ему кличку. Гошка! Георгий Победоносец, значит!
С третьей недели стало полегче. Кормить можно было через три-четыре часа. Гошка хоть и отставал в весе от своих собратьев, вскормленных матерью, но бодрости духа не терял. А главное — жил! «Мамаша» поначалу беспокоилась, как там Виктория справляется с её детёнышем. Но и она вскоре полностью положилась на хозяйку в этом вопросе. Сама же исправно кормила остальных, хоть этим не доставляя лишних хлопот Виктории. Гошку же нельзя было даже подложить к матери, чтобы обогрелся материнским теплом — ведь он мог в любой момент потянуться к её соску, а это грозило ему смертью, чего не понимали ни он, ни Вика. Вот и приходилось Виктории быть Гошкиной мамой. Точнее, она была его кормилицей, а её розовый махровый халат — подобием материнского тела. Так они и спали на одной кровати: Виктория и маленький Гошка на сложенном в несколько раз халате, прикрытый ладонью своей кормилицы и хозяйки. Промежутки между кормёжкой увеличивались, с пипетки перешли на шприц без иглы. Сначала был шприц в один миллилитр, потом перешли на два, на пять… У Виктории радостно взлетало ввысь сердце, когда её Гошка так тянул в себя еду из шприца, что ей не приходилось даже нажимать на основание поршня — тот сам продвигался.
Конечно, бывали моменты, когда Гошка вдруг хандрил. Виктории начинало казаться, что он заболел. Она хваталась за голову и вновь за учебник. Бежала в ветаптеку. Там посоветовали витамины. И она колола Гошке их для укрепления иммунитета. А может, это она просто себя укрепляла этим? Но, как бы то ни было, Гошка прожил месяц! И уже частенько Виктория запускала его в загон к собратьям, когда Вика уходила на прогулку. Ведь ему нужно было быть, как все…
Но нет, он не был, как все! Он выделялся своей правильной формой, какой-то необыкновенной квадратностью, компактностью тельца и ярким окрасом. Пришедшие к ним домой представители клуба не могли налюбоваться щенком, диву давались такой ранней сформированностью и красотой экстерьера. Плевались из суеверия и через левое плечо, и на Гошку, но пророчили ему чемпионство.
Позже, когда Гошке было три-четыре месяца, и Виктория выходила с ним в город, прохожие оглядывались на этого красивого щенка, а в транспорте почему-то обязательно уступали место, говоря: «Присаживайтесь с ним, а то наступит ему кто-нибудь на лапку!». И вежливость эта была очень кстати, потому что сама Виктория уже к тому времени была беременна, хоть никому и не было ещё это заметно…
Виктория родила сына. Она сразу же отказалась кормить его грудью. Её осуждали соседки по палате. С ней беседовал главврач. На неё косо смотрел медперсонал. И лишь отец с мужем просто поверили её интуиции, решив положиться на неё. Они молча поддерживали Викторию, каждый в отдельности, потому что старались не встречаться друг с другом. Отец недолюбливал Виталика за его мягкость. За то, что тот, по его мнению, не мог постоять за жену перед своей матерью, не скрывавшей желания, чтобы сын женился на другой, нормальной, с которой давно бы уже мог иметь детей. А Виталик любил Викторию и свою маму. Он был хорошим сыном. Но и мужем был неплохим. А Виктор Громик был очень хорошим, любящим отцом. Их обоих любила Виктория, несмотря на то, что они были такими разными. И давно страдала из-за того, что никак не могла соединить их вместе.
Но сейчас её сердце и тело разрывались от боли, потому что она не кормит своего сына. Виктория стояла у окна и роняла слёзы на свой розовый махровый халат, вместе с которым они победили смерть Гошки. И осень плакала вместе с ней.
Отец и муж появились в больничном саду почти одновременно. Отец, увидев зятя, тормознулся, видимо, решив дать ему возможность первому повидаться с Викторией. У неё сжалось сердце от мысли, что отцу придётся мокнуть под дождем. Но вот она увидела — Виталик тоже остановился, сложил свой зонт и пошёл в сторону тестя. Увидел! Они заговорили. Выглянуло солнце. Большой красивый кленовый лист, падение которого наблюдала Виктория, заискрился рыжими каплями, напомнив мордашку Гошки с его вечно сияющими глазёнками. Виктория снова подумала о том, что она права, отказавшись кормить своего сына грудью. Она назовёт его Виктором, в честь отца, в честь себя, в честь победы над смертью. Она — мать! И теперь уверена, что её сын будет жить!
Она не знала, что ночью внезапно умер Гошка. Говорят, так неожиданно — ни с того, ни с сего — собаки уходят в мир иной, когда берут на себя смерть близкого человека, который в этот момент борется за жизнь...
Фото из Интернета.