Каждое лето у меня были обязательная и вольная части каникул. На обязательной части настаивал отец - я должна была хотя бы на одну неделю съездить в Давыдовку к деду - папиному отцу, давно разошедшемуся с бабушкой. Перечить родителям мне и в голову не пришло бы - у нас в семье было не принято, хотя деда я не особенно любила, как до сих пор не люблю людей вспыльчивых, категоричных и чересчур прямолинейных, с резким голосом.
А все оставшееся лето я была счастлива в Коммунарах, у папиной мамы, папиных тёти и дяди, - это и была «вольная программа».
От Давыдовки у меня довольно смутные воспоминания, по большей части тоскливые – очень хотелось к бабушкам, «на волю». Добиралась я до Давыдовки с дальними родственниками, которым меня вручали с оказией родители. Родственники Мякушкины привозили в Москву раннюю редиску, кажется, ну а обратно везли меня, 5-6 летнюю.
Помню речку по колено - мы c дедом переходили её вброд, чтоб сократить путь. Смутно помню мою прабабушку Наташу – бабушки Анину свекровь. Она угощала меня тоненькими тёмными блинчиками, пересыпанными сахаром. Из-за смуглой кожи, бабушка казалась мне древней-предревней, хотя ей тогда, может, и 70-ти не было. Дома у неё было темно, прохладно и немного жутковато от тиканья «ходиков» с неясным закопченным пейзажем «Утро в сосновом бору» и нервнобольными гирями, которые, передёргиваясь, заставляли меня подпрыгивать от испуга.
У бабушки был свой дом в Дракино (часть Давыдовки), у деда, её сына, дом был в другом месте. Место это обзывалось неизвестной до сих пор мне аббревиатурой – то ли БМК, то ли ПМЖ. Туда, из Дракино, надо было идти по песчаной дороге в гору. Дом был на две семьи с отдельными входами, и даже это обстоятельство почему-то меня вгоняло в ещё большую бесприютность: «Как же так?» – грустила я, «Дом - в деревне, а в нём ещё живут совершенно чужые люди…»
Дед был такой… одновременно улыбчивый и строгий. Я его побаивалась - то ли голос резкий, то ли ярко-голубые глаза, слегка навыкате, и крупные черты лица меня пугали? Дед по молодости в пьяной компании из-за неосторожности застрелил из ружья товарища. Отсидел, кажется, в Ставропольском крае, там познакомился со своей второй женой Леной. Детей своих у неё не было, она меня жалела, если дед ругал. Баба Лена была молчаливая, с виду покорная, но, кажется, делала, что ей надо, по-своему. И было видно, что сейчас вот она сделает по-своему.
Мне дозволялось гулять недалеко от калитки, по проулку. Тут-то и случилось ужасное и забавное происшествие, которое врезалось мне в память - напал на меня индюк, вернее, муж индоутки. За что этот бойцовский пернатый муж был жестоко наказан дедом - дед надел на него оцинкованное ведро и долго колотил по ведру металлической палкой. На минуту мне стало жалко птицу, но тот, выскочив из-под ведра, не растерял своей воинственности.
Мы ходили с дедом на рыбалку. Он ходил по той же мелкой речке вдоль берега с небольшой сетью, а я по – берегу… Однажды сгорела на солнце до мяса так, что бабушки меня не знали как уж и вылечить.
Там, в Давыдовке, мы ходили в гости, не помню с кем и не помню к кому, а, может, меня оставляли там, когда было не с кем… Это была черноволосая фигуристая женщина. Она за минуту сшила на оверлоке моей кукле юбку-солнце из малинового, ацетатного шелка, лоскута. Круг юбки получился слегка квадратным, но это нисколько не умаляло моего счастья. Кто была эта женщина?..
Там были какие-то подружки. Мы играли дотемна в «вышибалы»…. Я не знаю, как нас разгоняли - самим нам было остановиться невозможно, наверное только упасть в траву – столько было азарта и сил… Именно они, эти подружки, провожая, просветили меня в плане отношений полов. Кажется, это было до школы….
Одна подружка позже присылала мне письмо, с фото. Фото и сейчас хранится у бабушки в деревне. Убей меня – не помню, как её звали….