П13 1 июля 42г. …Тяжелое ранение. Госпиталь.
ПОЯСНЕНИЕ.
Немцы закрыв горловину прорыва 6 июня42г в районе Мясного бора, перерезали коммуникации и 3 армии оказались в окружении.
Тяжёлое ранение 1июня 42г. в районе Финёв луг. Пулемётная очередь, пройдя вскользь по левой стороне груди, прошила навылет левое подвздошье и раздробило подвздошную кость. Но он сумел подползти к пулеметчику и уничтожить его из автомата. (За это награжден орденом красной звезды.) Большая потеря крови. Помещён в медсанбат. Раненые не только в палатках, но под открытым небом на хвое, на хворосте, на носилках. Вокруг перестрелка. Снаряды и мины иногда залетают и в расположение медсанбата, усиливая страдания одних и прекращая страдания других. Ст лейтенант Куликов Д.Н. сумел с кем то договориться и отца на носилках доставили на импровизированный лесной аэродром и поместили в люльку самолета ПО-2.
Самолет над самыми верхушками леса, незамеченный Мессерами, но встреченный зенитным огнем сумел ночью улететь на восток и приземлился у какой то деревушки. Во время полёта, отец получил еще одно ранение осколком зенитного снаряда видимо.
Раненых из самолёта перетащили в избу, а через сутки доставили во фронтовой офицерский госпиталь. Из окружения из 2-й ударной армии удалось вырваться лишь примерно -16 тыс. человек, что составляло половину состава, имевшегося на тот период в армии.
Здравствуй Надя!
Вновь спешу подбодрить тебя сообщением о том, что со мною всё в порядке.
Рана почти уже зажила, хотя незначительная боль еще чувствуется. Главное это конечно не боль, а общая слабость. Чувствую себя почти бессильным. Это объясняется тем, что я со слабенькой перевязкой на ранах пытался идти и ползти от места ранения, чтобы избежать явной угрозы плена. Так я преодолел около 2-2,5 км. оставляя за собой полосу крови, пока не утерял остатки сил. Потеря крови даёт себя чувствовать. Правда мне влили 200 кубиков крови, но разве это может в полной мере возместить мою утрату. Конечно нет. Сейчас я лежу в госпитале в Боровичах. Позавчера хотели отправить в соседние санатории, но я отказался, так как мне эти ленинградские леса, страшно надоели. Пусть здесь и хуже, но всё же чувство города и отсутствие обилия комаров. Я просился в действующую армию, но мне отказали. Я не стал пока настаивать. Лишь мысль о тебе удерживает от преждевременной поездки на фронт. Должен признаться, что мысль о тебе удерживает меня от многих порывов безумства и удали. Но это конечно не значит, что я из бесстрашного воина превратился в жалкого труса. Нет. Помни моя дорогая за меня как за бойца, командира, воина тебе никогда краснеть не придётся. Пока я на фронте и верен советскому оружию я никогда не опозорю русскую землю. Если тебе вздумается меня проверить (не хвалюсь ли) можешь написать по моему старому адресу и запросить командира части. Когда меня на самолёте увозили с фронта в госпиталь моё начальство столпившись у самолёта смотрело мне в поблёкшие глаза, перебрасывалось короткими фразами о совместных днях и прошедших боях. Я помню слова одного моего телефониста, который со мной воюет 10 месяцев. Он сказал: если бы все воевали как наш капитан, мы бы немцев за Варшаву загнали. Командир полка, опечаленный моим убытием, опустил голову, очки его блеснули под лучами заходящего солнца и он тихо промолвил: «Да тяжело!» Я ответил, что моё состояние прекрасно и ничего тяжёлого нет. Он добавил несколько эпизодов из боёв под Брянском, где мы впервые старались войти друг к другу в боевое доверие и заключил: Ефременко, мне тебя жаль, тяжело, обидно. Я хочу одного, чтоб ты жил! Прощай. Он отвернулся и медленно не оглядываясь пошёл в лес. Больше я его уже не видел. Затем надо мной склонился мой боевой помощник, товарищь и друг ст. лейтенант Димка Куликов.
Он обнял меня и заплакал как ребёнок. Но винт завертелся, самолёт дрогнул побежал и взмыл в воздух.
Друзья, герои волховского прорыва остались на земле, чтоб пережить труднейшие дни в их жизни, которые им приготовил июнь. Что с ними сейчас мне неизвестно. Но многих я уже никогда в жизни не встречу.
Если будут на твой адрес письма от Куликова или Мищенко их обязательно сохрани для меня. Я дней через 10-15 уеду из Боровичей в действующую армию, откуда и сообщу свой адрес.
Тебе послал 18.6.42 перевод на 1500руб. и денежный аттестат на 700руб. Думаю, что это пока устроит. Но еще раз прошу никуда не уезжай из своих мест. На этом заканчиваю. Большой привет матери. К вам приехать не могу. Не отпускают.
Крепко обнимаю и целую тебя, моя дорогая. Твой Андрей.
П-14 6 июля 42г.
Здравствуй Надюша.
Когда над Боровичами опускается ночь, я облегчённо вздыхаю. Мне становится приятно потому, что еще один день прожит. Как это странно звучит. Чему радуется человек, не лишённый способности рассуждать? Он сам, не отдавая себе отчета в этом радуется тому, что до смерти осталось на один день меньше!
Невольно задаёшь себе вопрос: неужели я, сотни раз смотревший смерти в лицо, своим мужеством и бесстрашием не раз удивлявший полк, стал думать о смерти?!
Нет, моя дорогая, тут видимо другое: Десятилетняя служба в КА, многочисленных схватках с врагами моего народа и, наконец, год войны – всё это вместе даёт себя чувствовать. Я сыт войной и кровью (своей и чужой). Я до отвращения насмотрелся трагических картинок, мне они очертенели. Я, проще говоря, устал.
Ведь мне скоро 28 лет. Меня поставил на ноги наш народ и я всю свою жизнь честно и безотказно служу ему. А теперь интересы нашего народа требуют длительной упорной и кровавой битвы. Много жизней заплатит наш народ за право самостоятельности, за свою государственную целостность, за право наследовать традиции наших предков. И кто в этот роковой час для отчизны не откажется о мысли о себе тому никогда не простит история. К сожалению, шкурников, паразитов и трусишек еще много. Но я отказываюсь быть в их числе и безоглядно становлюсь в лагерь тех, кто не может себя представить гражданином онемеченной России.
Я высоко ценю тебя, как самого близкого товарища, стремлюсь ко встрече с тобой, часто думаю о сохранении жизни для тебя, но… свой долг бойца и гражданина я выполню честно и до конца.
Ничего не поделаешь - такова судьба.
Надя! На днях видимо выпишусь из госпиталя и уеду. Куда? Пока еще не знаю. Постараюсь опять попасть в свою 2-ю Ударную армию. Газета «Правда» за 28.4.42 помещает опровержение ТААС, что немецкие писаки сообщили об уничтожении 2УА, 52 и 59 Армий. Конечно, ТААС приблизительно прав. 52 и 59 армии и поныне на старом месте. Что касается нашей 2УА, то она еще не раз покажет себя в боях с врагами. В частности, я прошел с нею весь её путь. Правда, мы пережили большие трудности в зимнее весенних боях, но…На страх врагам будем жить и драться. На том стояла и стоять будет отчизна наша.
Надя! Я думал, что по случаю ранения, получу возможность попасть в тыловой госпиталь и безусловно встретить тебя. Но обошлось и без этого. Жизнь наделила меня прекрасным здоровьем и удивительной способностью к самовосстановлению. Любая рана у меня моментально зарастает. Вот и сейчас мои раны заросли и только слегка ноет простреленная навылет подвздошная левая кость. Но пройдет и она. И за плечами останутся 5 ранений. Не так уж мало. Верно ведь?
Надюша! А как всё же хочется хоть несколько минут побывать с тобой вместе, но…Этому пока не суждено сбыться. Видимо эта встреча будет хоть и с опозданием, но капитальной. А пока будем жить надеждами и твердой верой в будущее.
О, как бы хотелось знать, как сейчас живёшь ты? Последнюю твою открытку я получил 1.6.42 т.е. часа через 4-5 после ранения. Я в полубессознательном состоянии лежал на окровавленной походной койке в окружении подчинённых и друзей. Ни у кого надежды на моё возвращение в жизнь, конечно не было. Они видимо в моей судьбе угадывали своё будущее. Но как это ни странно, но многих из них я уже пережил.
Как меня поразил конец твоей открытки, где сказано: «Видимо старая рана твоя зажила, а новой получить не успел, или уже?» И я сквозь прилив обиды процедил: «Нет, дорогая уже успел и новую получить». Какое поразительное чувство друга!
И я лёжа на руках друзей подумал: «Какая замечательная у меня подруга. Она меня чувствует как себя.» И я безусловно не хочу и не могу мириться с мыслью твоей поездки в действующую армию, где в этом нет никакой нужды. Надеюсь, ты этого и не сделаешь. Мобилизовать тебя никто не может, хотя бы потому, что ты не медичка, ни телеграфистка, ни подобное этому. Взять могут лишь исключительно по твоему личному желанию. А поэтому мне пожалуйста «не заливай» о поголовной мобилизации женщин. В этом неоходимости пока нет.
Я твердо уверен, что ты неизменно останешься в Устюге или у матери. Если пренебрежёшь этим, мы с тобой перестанем быть друзьями, а это, конечно, нежелательно. Мамаше передай привет от меня, сообщи, что ранение уже позади, что я вновь такой же, как десять лет назад. Война кончится - приеду в гости, возможно, и Иннокентий к тому времени вернётся. Вот у неё все чувства и возвратятся на место. Выпьем за радость и горе – поговорим обо всём.
А интересно, как у тебя дела с обувью и одеждой? Хоть как либо изворачиваешься?
Все эти вопросы осветишь потом, когда будешь иметь мой постоянный адрес.
Следующее письмо напишу тебе, когда выпишусь из госпиталя, а затем, когда приеду в часть напишу еще и сообщу свой адрес.
А пока до свидания.
Обнимаю и крепко целую тебя, моя дорогая.
Твой Андрей..
Вперёд http://www.proza.ru/2015/06/22/1778
Начало http://www.proza.ru/2015/06/14/386