из сетевой драмы "Волжская чайка ОНЛАЙН"
После Яшкиной гибели Леночка написала о нём трогательно и правдиво.
Ощипанная душа
Цветущие волжские липы – это, конечно, очень романтично, изысканно, красиво...
Славно общаться с интересным и милым другом по интернету. У него всегда найдётся точное, философское или лиричное слово. Всегда к месту тонкая ироничная шутка, или бодро выстукивается на клавиатуре гладенький стихотворный ответик.
Так хорошо скоротать вечерок за виртуальной беседой, написать банальное: «Как дела?», а получить в ответ нечто интересное, неординарное, искреннее, такое, что невозможно не ответить тем же.
Легко и удобно любить далёкого Яшку-героя, весело поздравлять его с разными праздниками и слушать новые, загруженные специально для вас файлы тёплых песен, где чуткий мягкий голос, чуть подрагивающий на «р», скользит по гитарной мелодии.
Тяжело вдруг потерять всё это, тяжела необходимость снова самостоятельно заполнять свои серые денёчки.
Я любила его другого. Того, кого, казалось, и любить было невозможно: бешеного, пьяного, задыхающегося от ревности: «Куда? Зачем? С кем?»
Страшного – а вдруг ударит или задушит, а вдруг застрелится сам.
Жестокого, расчётливого, опасного и непредсказуемого, пропадающего где-то месяцами.
Возвращающегося из своих командировок больным напрочь – в жару, в коросте... Я любила его такого: вшивого, раненого, насмерть уставшего, без желания жить, говорить, любить.... Способного лишь курить, пить, спать... Любила контуженого, оглохшего – вдруг жалкого, никому не нужного, отрезанного от всех чёрной тишиной, запутавшегося в мыслях, пороках, страхах. Слабого от непонимания и презрения. Любила его болезненно-залихватские матерные песни в подъезде, скандалы с соседями, бесконечные драки.
Любила навязчивое его внимание и жадное, вызывающее мозгоклюйство до умопомрачения (не зря же его называли Чайкой – горластой, неряшливой птицей).
Любила его внезапно появляющееся сумасшедшее желание умереть и вместе с тем – панический страх смерти под жалобное вяканье: «Я ж умру, меня непременно убьют когда-нибудь».
Любила его стремление всегда бросаться на какие-то непонятные амбразуры, болеть душой за далёкие судьбы и нести неподъемный груз ненужной ответственности за весь мир.
Любила его стихийное непостоянство и жажду истины, на фоне которой он мог поступиться всем остальным.
Любила его дурацкие сны и не менее дурацкий, напыщенный, истинно чайкинский эгоизм.
И вот такого его – опасного, надрывного, мечущегося – потерять не просто тяжело: немыслимо, ужасно и бесконечно больно, будто оторвали от меня – ещё живой – большой кусок мяса, истончили по нервной ниточке душу и бросили околевать в дождливую осеннюю ночь и налеплять на раны пластырь времени.
А вы мне про цветущие липы…