Осень 1973 года, точнее, первые числа сентября. Занятия в университете только начались. Студенты четвертого курса физфака МГУ, еще сонные после лета, с трудом сидели на лекции по квантовой механике. Надо заметить, что четвертый курс считается самым сложным у физиков. Именно поэтому старшекурсников никогда не посылали на всевозможные сельхозработы и «битва за урожай» советских времен проходила без них. Так было всегда, но только не в 1973 году. Кому-то из руководства партии и правительства привиделся небывалый урожай картофеля в Подмосковье. Это мистическое событие и нарушило сонное течение лекции в Большой физической аудитории. Прервав лектора на словах про теорию Дирака, в зал вошел куратор курса Юрий Григорьевич Павленко и, оглядев трагическим взглядом студентов, объявил, что занятия отменяются прямо сейчас и весь курс с завтрашнего дня отправляется в сельскую местность бороться с урожаем.
Объявление сие почему-то не вызвало особого энтузиазма у будущих корифеев науки. Несколько согрело душу другое объявление, что стипендию выдадут сегодня, и, значит, ехать в колхоз можно с некоторым запасом денег.
На следующее утро всех дружно погрузили в автобусы, декан сказал несколько слов о том, что родина не забудет наших героических усилий, и колонна тронулась на запад в сторону города Можайска. Часов так через пять часть автобусов остановилась у домика с табличкой «Почтовое отделение Цезарево», типичным для русской глубинки названием. Можно, конечно, было предположить, что римский император бывал в этих местах, а в истории империи Российской это событие не было отражено исключительно по нерадивости ленивого писаря. С другой стороны, возможно, что при утверждении названия просто перепутали римского императора с французским. Последний, говорят, как раз бродил по этим местам, да не один, а с целой армией, но в конце концов еле унес ноги в свою Францию.
Так или иначе, но это историческое место называлось Цезарево.
Выгрузившись из автобусов и прихватив с собой вещи, студенты стали оглядывать открывшийся пейзаж. Кроме уже упомянутого домика, никакого жилья или его следов обнаружено не было. Вскоре появился представитель местного совхоза, кажется, бригадир или еще кто-то из начальства. Нетвердой походкой бывалого матроса на палубе сухогруза он приблизился к студентам и произнес речь. Говорил бригадир медленно, переводя в уме каждое слово с русского устного на русский нормативный. Смысл его словоизречений приблизительно означал, что то, что окружало физфаковский десант, – это еще никакой не совхоз, а собственно сами совхозные угодья находятся в нескольких километрах, но проехать туда нельзя, так как сейчас осень, а можно только летом, и только на тракторе. Поэтому берите шмотки в зубы – и вперед через два болота и одну топь по направлению на кривую елку, а там, через лесок, два часа ходу, и будет совхозный клуб, в котором можно разместиться со всеми удобствами.
Нельзя сказать, что перспектива переться пешком по непролазной российской грязи сильно обрадовала физфаковский народ, но делать было нечего, и понурая толпа двинулась к заветному клубу. В явно выигрышном положении оказались те немногие, кто догадался надеть прихваченные с собой из Москвы резиновые сапоги. Грязь прилипала к ногам громадными комьями и утяжеляла каждый шаг килограммов на пять.
Действительно, через два часа экскурсии по местности показался тот заветный клуб: одиноко стоящее одноэтажное здание, выкрашенное когда-то в темно-синий цвет. Кто и зачем возвел этот очаг культуры на удаленной окраине совхозной территории, было совершенно непонятно. По виду культурного центра сразу становилось очевидным, что по назначению он никогда не использовался, да и откуда в этой глуши могло набраться несколько десятков человек, чтобы хоть как-то заполнить большущий актовый зал. Впрочем, я несколько преувеличиваю. Актовым залом это назвать трудно, просто громадное прямоугольное помещение с дощатым полом и высоким потолком, которое и стали осваивать студенты, сооружая из подсобных материалов нары и покрывая их сеном-соломой, добытыми в ближайшей округе.
Самыми сообразительными в этой ситуации оказались студенты кафедры радиофизики, которые не ринулись захватывать приглянувшийся плацдарм в зале, а решили сначала осмотреть все клубное здание снаружи, справедливо предполагая, что в клубе должны были обнаружиться и другие помещения. Тактика эта увенчалась успехом – была найдена дверь с тыльной стороны здания, которая после недолгого сопротивления открылась, пропустив в две смежные комнаты, предназначавшиеся архитекторами этого строения, вероятнее всего, для администрации клуба. Комнаты были совершенно пустыми. Но радиофизики, как выяснилось, умели работать не только паяльниками и через какой-нибудь час уже гордо возлежали на нарах, готовясь к вечерней трапезе.
Вечера были самыми приятными временными отрезками во всем месячном пребывании в Цезареве. Утром было совершенно невозможно продрать глаза и идти в поле копать картошку. Рабочий день тоже представлял собой довольно унылое зрелище. В качестве инструмента были выданы вилы, которыми и надо было подкапывать картофель, а затем руками выбирать клубни, отделять их от мокрой глины и засыпать в мешки. Производительность труда, достойная римских рабов (опять ассоциация с названием Цезарево), доказывала на практике «преимущества» социального строя. Поэтому, откинув из повествования утро и день, перейду к описанию вечеров.
Вечерний студент – это совсем не то, что студент дневной и тем более студент утренний. Вечерний студент бодр и готов к хорошему развлечению, плавно переходящему в развлечение ночное. Но если в городе для этого масса возможностей, то в условиях цезаревского клуба из развлечений была традиционная русская возможность выпить водки, закусить и выйти посмотреть на звезды и окружающую природу, очень даже красивую. Но осенью темнеет рано, и любоваться красотами трудно. Радиофизики в этих условиях нашли другое занятие, они чередовали питие напитков и закуску с пением под гитару. Из всех студентов хорошо пел только Владик Колесников, другие с удовольствием слушали, обсуждая между песнями все, начиная от международной политики, физических теорий, до девчонок как со своего факультета, так и с других.
Песни пелись самые разные. Часть из них сохранилась у меня дома в виде записи на магнитофонной ленте. Они пролежали более трех десятков лет в «скрученном виде» до тех пор, пока вновь не захотелось их услышать и ощутить себя в состоянии беспричинной щенячьей радости, которая переполняла нас в те вечера в заброшенном сельском клубе. Конечно, надо попросить прощения у авторов песен за неточные мелодии и перевранные тексты. Трудно себе представить, что Борис Пастернак или Геннадий Шпаликов, когда писали свои произведения, могли предположить, что в 1973 году радиофизики будут, путая слова, распевать их стихи под гитару.
Эти записи были извлечены из коробочки, поставлены на старый портативный (по понятиям тридцатилетней давности) магнитофон «Комета». Далее они попали в руки моего сына Николая и современных компьютерных технологий. Приношу искреннюю благодарность Николаю за то, что он вернул жизнь этим старым записям, перевел их в цифровые форматы, отреставрировал поврежденные участки записей, убрал лишние шумы. Теперь эти песни практически бессмертны; правда, интересны они, наверное, только тем, кто тогда осенью слушал Владика в деревне Цезарево Можайского района Московской области.
Москва. 2006.