Моя Река

Юлия Шляпникова
     Как же я люблю эту нашу речку! Как много с ней связано воспоминаний! Как часто она мне снится! Во снах она причудливо меняет русло, обнажает подводные причудливые коряги, протекает в глухом заколдованном лесу, но это точно ОНА!
Когда-то, совсем маленькой, с папиным братом Виктором, на нелюбимой мной резиновой надувной лодке, мы ловили рыбу. Дядя был заядлый рыбак, отец тоже ловил рыбу, но почему-то я меньше с ним ходила.
     Дядя со мной особенно не разговаривал, был насупленный, сосредоточенный, я понимала, что надо сидеть тихо, даже если кусают комары. Он сидел в шаткой лодке напротив меня, в ветровке, в белой деревенской кепке на лысой голове, и копошился с блеснами, лесками, крючками, поплавками, грузилами, наживкой – там были и дождевые черви, выкопанные на месте старой навозной кучи, и мякиш хлеба, и какая-то особая неаппетитная каша… Очень я сомневалась, захочет ли эту кашу есть рыба и точно ли дядя умеет эту кашу варить!
     Но более всего моё воображение волновали водорезы!!!! Это такие личинки (кажется, стрекозЫ), которые обрастают всяким речным мусором – мелкими палочками, жесткими остатками скелетов растений и прочим – было очень интересно, как дядя вынимает белую личинку, похожую на опарыша, из её домика, а она сопротивляется.
Было так замечательно слушать давно уже проснувшуюся природу. Смотреть, как рассеивается утренняя дымка над рекой – как-будто река расстаётся с ночным своим покрывалом. Как вспархивают птички при нашем приближении, как бегают по воде шустрые водомерки… Ощущать мерное усыпляющее, кабы не зябкая прохлада, покачивание лодки.
    Отец, помнится, ходил в компании вдоль берега с «топтухой» (вид сети на каркасе). Все мужчины были одеты в штаны и водолазки – защита от укусов «лопушницы». «Лопушница» - микроскопическое водное существо, которое едва и разглядеть-то можно в воде, и то при косом солнечном свете, зато к вечеру, после купания, ощущение, что тебя укусила сразу тысяча комаров – волдыри и зуд нестерпимый! Мужики держали вчетвером «топтуху» и было видно, как тяжело идти тем, кто отстоял дальше от берега – скользкое дно уходило из-под ног.
Отца я всё время упрашивала сплавать со мной в разные, интересные мне, места: в ерик, к Пирогову мостику, в лес, к кувшинками. Он рвал по моей просьбе кувшинки, я мечтала сделать из них ожерелье и тут же жалела, что мы их сорвали – они кишели насекомыми, без воды были не очень-то красивыми, да и свежими оставались недолго… Ещё отец рвал для меня чакан – белый чешуйчатый росток камыша, скрытый под водой, по вкусу напоминающий капустную кочерыжку, только нежнее. Бабушка рассказывала, что им питались во время Войны…
     Отец проникался моими планами, и греб, куда я просила. Это уже была не надувная резиновая лодка, а любимая изящная плоскодонка с одним узким и длинным веслом. Он летела, казалось, еле касаясь воды, высоко задрав нос. Но грести становилось всё тяжелее – мешали ряска и лопухи, заросли камыша наступали со всех сторон, нещадно ели комары, отец краснел лицом и мощной шеей, начинал медленно закипать, и я сидела тихая, как мышь, и виноватая, что затащила его в эту глушь…
Позже, когда я подросла и окрепла, подружка научила меня грести одним веслом, я предпринимала свои путешествия сама.
     Плавала за «Песочек» - чудесная пристань в лесу, ныне совершенно заросшая, ближе к бабы Симиному краю деревни. За «Песочком» был мостик-бревно, за который уже не было смысла плыть – было мелко. Мостик вёл на поляну, за которой был таинственный лес. Мы боялись туда ходить из-за змей и кабанов.
     Плавала на лодке вдоль речки ежедневно, просто так, с удовольствием отталкиваясь от коричневой совершенно прозрачной воды своим чудесным веслом. Плавала, чаще в одиночестве, вдоль заманчивого и таинственного леса с норами бобров на крутом противоположном берегу, слушая щемящую душу, такую родную, кукушку, что напоминает о конечности всего живого. Деревья нависали над водой, на них колыхались солнечные блики, отражённые от потревоженной мной воды. Здесь можно было обнаружить «телевизоры» - веретенообразные сети, подвешенные к склоненным веткам. Я их не трогала, старалась огибать, чтоб, не дай Бог, не повредить - за это можно было получить нагоняй от хозяина.
Это было своего рода энергетической подпиткой, проверкой своих всё прибывающих сил, осваиванием новых лодочных «маневров», ежедневным неповторимым приключением. Было очень круто проплыть на крейсерской скорости, СТОЯ В ЛОДКЕ с веслом, загребая мастерски С ОДНОГО БОРТА, ни на кого не глядя, когда на «Качалку» приезжал неместный народ. Чувствовала себя одновременно местным индейцем-аборигеном Джо Ловкое Весло и Владычицей Морскою – на мою лодку смотрели с нескрываемой завистью и восхищением.
     Уж мы с подружкой и ныряли с неё – и вперед, и назад, и на ходу, и рыбкой, и солдатиком, и бомбочкой… Сами мы её и мыли на «Песочке». Там почти всегда был тенёк и вода была холодноватая, но зато песок был мелким, как городская соль «Экстра» и твердым, как слежавшийся цемент. Здесь же, на «Песочке» мы жгли свои первые ночные романтические костры с песнями под гитару…
    Приехав туда спустя лет 10, я обнаружила «Песочек» совершенно заросшим. Зарос и берег, заросла и река – в этом месте она не слишком глубокая и её просто-напросто затянуло 30-сантиметровым слоем ряски.