Рассказ
Никита Ефимович Яньшин поднимался по лестнице на второй этаж поликлиники с чувством некоторого удовлетворения. В регистратуре ему выдали талон на прием к врачу, в котором была указана вторая очередь. Никита Ефимович основательно устал, прежде чем оформился на прием. Несмотря на бодрые заверения в прессе об улучшении медицинского обслуживания, в действительности порядка было мало. Прежде чем записаться на прием к врачу, он простоял в очереди почти час. Во всем чувствовалась бестолковость. То долго не могли найти медицинскую карту больного. То ведущая запись на прием вставала и надолго куда –то уходила. То к ней подходил кто –нибудь в белом медицинском халате и долго о чем –то шептался. Потом регистраторша искала и заполняла документацию. И всем было ясно, что кто –то пройдет к врачу на прием без очереди.
В большинстве своем в очереди стояли люди старые, бестолковые, измученные болезнями и очередью. Они не сразу понимали, чего от них хотели работники регистратуры. Отсюда обоюдное недовольство и обида. Пожилые чувствовали, как к ним относятся дебелые регистраторши и от растерянности, униженности своего положения становились еще бестолковее.
У Никиты Ефимовича основательно шумело в голове. Его заметно покачивало. Но он шел по лестнице с ощущением, что главные трудности уже позади. Он второй в очереди, а значит, долго в поликлинике не задержится.
У двери кабинета терапевта, к которому записан на прием Никита Ефимович, уже стояли в ожидании люди. Он выяснил, у кого первая очередь, и сел на скамейку, обтянутую черным дерматином. Он теперь знал, за кем ему идти не прием. Можно было и отдохнуть.
По оживлению стоявших у двери Никита Ефимович понял, что врач их пришел. Значит, скоро и прием начнется. И действительно, минут через пятнадцать мужчина с первым номером зашел в кабинет. Никита Ефимович встал со скамейки и подошел к двери. Минут двадцать можно и постоять. Но постоять спокойно не дали. Полная женщина в белом халате уверенно, по –хозяйски провела в кабинет мужчину. Минут через пять она вышла уже одна. Никто на эту странность никак не отреагировал. Дело житейское. Вот так своих знакомых и родственников медики проводили без очереди всегда. Воспринималось это с молчаливой покорностью.
Поток таких, идущих на прием в сопровождении белохалаточников, тек в медленном, но непрерываемом ритме. Никите Ефимовичу стоять в двери уже стало невмоготу. Но и сесть было некуда. Все скамейки у стены коридора были плотно заселены. Пришлось ждать, пока освободится место. Время на его часах словно остановилось: так медленно двигались их стрелки. Очередь тоже застыла в недвижимости. Хотя люди минут через двадцать –тридцать выходили из кабинета врача. Взамен шли приведенные медицинскими работниками. Так длилось уже полтора часа. Элементарный порядок очередности приема больных дал сбой. У Никиты Ефимовича от такой несправедливости портилось настроение. «Вот тебе и управился быстро», – с горечью подумал он. По многолетним признакам Яньшин понимал, что у него основательно повысилось давление. Нервная система натянулась, как струна. Пальцы на руках приходилось разжимать с усилием. Разжатые, они заметно дрожали.
Наконец вышел последний из тех, кто был в кабинете врача и Никита Ефимович, с трудом разогнувшись, подошел к двери, пополнил группу терпеливо стоявших в стойком ожидании.
Но надежда на то, что подошла его очередь, оказалась напрасной. Терапевт покинула кабинет. Вышедшая за ней медсестра сказала, что ее вызвала заведующая поликлиникой. Никита Ефимович пожалел, что встал со своего места. Визит к начальству обещал быть длительным. Как постоянный посетитель поликлиники в течение многих лет, он хорошо изучил здешние порядки. Терапевта либо ожидает нагоняй, либо предложение обслужить кого –то из знакомых начальства. Значит, минут двадцать, а может, и все полчаса врача не приеме не будет. Самочувствие Никиты Ефимовича было отвратительное. И нестроение тоже. Он стал осуждающе смотреть на тех пациентов, которые прилипли к двери кабинета в надежде первым попасть к врачу сразу после ее возвращения от начальства. Они были гораздо моложе старика Яньшина. Но со всей очевидностью хотели оставить его позади себя.
В этой устремленной на быстрый прием кучке Никита Ефимович обратил внимание на одну женщину средних лет с болезненным лицом и совершенно пустыми глазами. Казалось, она была где –то далеко –далеко. И в том отстраненном далеке ей было очень страшно и неуютно.
Терапевт, как и предполагал Никита Ефимович, пришла в свой кабинет через полчаса. Усталым, каким –то отсутствующим голосом она сказала: «Следующий» закрыла за собой дверь. Дернулась женщина с отстраненным взглядом. Но Никита Ефимович придержал ее за руку и глухо сказал:
–Извините. Но сейчас моя очередь.
Когда он заходил в кабинет, оттуда вышла медсестра. И через дверь Никита Ефимович услышал, что она обратилась к женщине, которую он только что не пустил на прием.
–Вы почему не заходите? спросила она.
–Да я хотела зайти. Но зашел мужчина… – ответила женщина.
–Заходите. Мужчина подождет.
И медсестра завела женщину в кабинет. Терапевт предложила Никите Ефимовичу пересесть на кушетку. Она спросила у вошедшей о ее самочувствии. Та кратко ответила, и врач углубилась в ее бумаги. Стала что –то в них писать. Писала она долго. Потом послала медсестру заверить написанное печатью. Женщине предложила подождать документы в коридоре. А Никите Ефимовичу сказала:
–Ей ждать в очереди нельзя. Мы ее срочно направляем в онкологию.
Сказала, как показалось Никите Ефимовичу с укоризной. Его кинуло в краску и он извинился перед врачом. Хотя прощания, по –хорошему, надо было просить у больной так серьезно женщины.
Врач предложила Яньшину раздеться до пояса. Померила давление и произнесла:
–О –о –о! У вас очень высокое давление. Постоянно так, или что –то расстроило?
–Да нет, – солгал Никита Ефимович. – А сколько намерили?
–Двести двадцать на сто двадцать. Вам надо сделать укол. Сейчас вас сестра отведет в процедурную.
Никиту Ефимовича душил стыд. Он не мог простить себе, что он так бесцеремонно и грубо обошелся с женщиной, дни которой, возможно, уже сочтены. Ему хотелось домой, в свою одинокую, неухоженную квартиру. Где все казенно и неуютно. Но его очень тянуло сейчас в эту неуютность. Казалось. Что там он может спрятаться от самого себя. Он невнятно пробормотал, что укола ему не надо. Он пойдет домой, примет лекарство и спокойно отлежится.
Но врач была неумолима. И медсестра сводила Никиту Ефимовича в процедурный кабинет, где ему сделали укол. Потом они снова пришли к врачу. Врач внимательно осмотрела Никиту Ефимовича, записала данные осмотра в его больничную книжку. Еще раз померила давление, сказала, что оно несколько снизилось. И в заключение посоветовала всерьез пройти амбулаторное лечение.
С кучей рецептов Никита Ефимович покинул поликлинику. На первом этаже
работала аптека, где можно было купить выписанные лекарства. Но он об этом как –то не подумал. Доплелся до автобусной остановки, сел в маршрутку и поехал домой. В свою квартиру приплелся совсем разбитым. И на душе кошки скребли. «Кто же знал, что у женщины такая беда» – пытался он сам себя успокоить. Но получалось это плохо. Оправдание в свой адрес звучало неубедительно. Никита Ефимович с горечью приходил к выводу, что к старости он охамел. Стали портиться не только манеры, но что самое страшное, характер. А ведь раньше для него незыблемым правилом было пропускать женщину вперед. И никаких сомнений тогда не возникало. Когда еще была жива жена, она часто укоряла его за то, что в автобус он всегда заходил последним. Так что сидеть ему практически никогда не приходилось. Все стоял, пока добирался домой.
Никита Ефимович померил давление своим аппаратом. Оно мало изменилось. Тонометр показывал двести на сто. Он покопался в пакете, где у него хранились лекарства на первый случай. Нашел клофелин, положил под язык таблетку и лег на диван. По –хорошему надо бы подремать, чтобы успокоиться. Но сон не шел. Никак не удавалось избавиться от происшедшего в поликлинике. Казнить себя за проступки – это его мучило с самого детства. Всю жизнь его терзал позорный поступок, который он совершил еще в 1946 году. Время тогда было очень голодное. Никита, да и все его товарищи по уличным играм постоянно искали что–нибудь съедобное. В его памяти сохранилось, как утром на пасху Петька Лесных (Он был старше всех в тогдашней их компании лет на пять) повел детскую стайку на озимое поле искать дикий чеснок. Им можно хоть немного забить сосущий голод. Утро было холодное. Ноги у всех зябли. Петька часто объявлял остановки, чтобы детвора села и спрятала для отогрева ноги в длиннополых для детей фуфайках.
Но как помнится, никакого чеснока они тогда не нашли. Пробовали жевать зеленые ржаные всходы. Но они были отвратительно несъедобны. Да и Петька предостерег: может мучить дикий понос.
В те дни Никита с утра заглядывал на полицу в теплушке у потолка. На ней в хорошие времена хранился хлеб. Но теперь там не находилось даже крошки. После таких заглядываний на душе становилось невыносимо скверно.
А опозорился Никита вот каким образом. В конце мая – начале июня в их селе все делали кизяки, чтобы они могли хорошо высушиться за лето. Работа эта тяжелая. Поэтому каждая семья на помощь созывала близких родственников. В то утро кизяки собирались делать в семье Никитиной тетки. Была приглашена на работу и Никитина мама. Он увязался с нею.
Никита ходил к тетке каждый день – играл со своим двоюродным братом.
В это утро тетка приготовила для работников молочную пшенную кашу. Когда взрослые садились за стол, Никита был в хате. В это утро он позавтракал постным крапивным супом. Что ел – что ни ел. Голод чувствовался постоянно. Но вид молочной пшенной каши усилил его многократно. Мать поняла состояние Никиты.
–Иди поиграй на улице, – сурово сказала она.
Но ноги Никиты намертво приросли к полу. Матери было очень стыдно за сына. Она не выдержала и в сердцах сказала:
–Бессовестный! Щас же иди на улицу!
Но взор Никиты прикипел к белоснежной каше в общей миске. Ему было очень стыдно. Но он ничего с собой не мог поделать. Выйти на улицу просто не было сил. Сидевшие за столом начали укорять мать. «Что ты от него требуешь. Он же ребенок». Тетка взяла другую миску и положила в нее две ложки божественной каши. Под укоризненные причитания матери Никита мигом проглотил две лакомые ложки вожделенного чуда и понял, что слаще в мире ничего не бывает.
Когда возвращались от тетки домой, мать всю дорогу выговаривала Никите за его бессовестный, как она говорила, поступок. А он шел с двойственным ощущением. Ему было очень стыдно за допущенное бесстыдство. И он ощущал изумительный вкус лакомства, равного которому ничего быть не может. Эти ощущения не покидали его долгие годы. В конце концов, с возрастом он научился управлять своими поступками в рамках элементарной порядочности. Как только Никита Ефимович попадал в ситуации, когда ради корысти можно было поступиться совестью, он включал свои внутренние тормоза. И это до последнего времени срабатывало. Вплоть до его последнего визита в поликлинику. «И извиниться перед бедняжкой ума не хватило» – с горечью думал Никита Ефимович, лежа в тоскливых мыслях на диване.
Ночью его мучила бессонница. Ему все виделись отсутствующие глаза женщины с такой неизбывной тоской и страданием, что на душе было беспредельно муторно. Весь следующий день он не мог избавиться от самоуничижения. Большую часть жизни Никита Ефимович преподавал в средней школе русский язык и литературу. Внушал юношам чувства преклонения перед положительными литературными героями. Разумеется, перед теми, которые заслуживали своей книжной жизнью право быть идеалом для молодого поколения. Это продолжалось с разными вариациями многие годы.
С удивлением Никита Ефимович начал давно замечать, что он и сам стремился быть в чем –то похожим на классических литературных героев. Он видел в них пример для себя. Очень хотел быть похожим на них в поступках и поведении. Хотя с горечью признавался сам себе, что ему далеко до литературных идеалов. К урокам по литературе он готовился как к ответственному экзамену, который лично ему предстояло сдавать.
Много копался в своей личной библиотеке – все искал, что –то новое, значительное, чем можно было удивить и зачаровать своих капризных в пристрастиях учеников. Ходил постоянно в городскую библиотеку и там продолжал свой поиск. Ему даже иногда казалось, что тамошние библиотекари его недолюбливают и с неодобрением встречают его приход. Он доставлял им немало хлопот своими поисками.
Найденное в книгах долго обдумывал, анализировал. Найденные сведения становились ему понятными и близкими. На уроках Никита Ефимович преподносил программный материал страстно, вдохновенно, словно излагал подросткам не программный материал, а открывал им свою душу.
Он нередко замечал, как загорались глаза старшеклассников, когда он пытался как можно ярче и нестандартно раскрыть перед ними внутренний мир Алексея Маресьева, Николая Кузнецова, молодогвардейцев, Павки Корчагина. Он и в классических героях девятнадцатого века находил столько прекрасного, что его ученики просто бредили Печориным, Базаровым, Онегиным, Андреем Болконским и многими другими классическими литературными персонажами.
Тогда его душа воспарялась ввысь. Пусть он сам до героев далеко недотягивает. Но вполне возможно, из его учеников завтра окажется кто –то, кто совершит героический, красивый и благородный поступок. И на него с восхищением будут смотреть окружающие. И Никита Ефимович с душевной сладостью будет радоваться, что и он вложил свою крохотную долю в воспитание такого замечательного человека.
Он принадлежал к старой когорте учителей. Он еще помнил свою молодость, когда старые деды в селах при встрече почтительно снимали засаленные картузы, и низко кланялись учителю. А учителя умели себя держать так, чтобы старые люди не ошиблись в своем к ним почтении.
Все это за многие годы скопило в Никите Ефимовиче чрезмерное самоедство. Ложась спать, он каждый раз анализировал прожитый день – не совершил ли скверного поступка? И находил нередко много неприятных моментов. Всплывало не только то, что случилось в прошедший день, но и из его далекого прошлого.
После окончания ремесленного училища собирался он возвратиться к матери в село. Но в его хромовом ботинке у щиколотки разошелся шов. Он знал одного пожилого мужчину, который работал на железной дороге, а по вечерам подрабатывал починкой обуви. Никита отнес ему свой ботинок. Сапожник по совместительству осмотрел его и сказал:
–Придешь завтра после обеда с пятью рублями за работу.
На второй день с утра Никита посчитал свой до крайности скудный денежный запас. Отложил на железнодорожный билет и отдельно пять рублей за починку ботинка. Он сходил на вокзал за билетом, так как вечером собирался уезжать. Пришло время идти за ботинком. И он отправился к сапожнику. Тот подал ботинок. А Никита полез в карман за деньгами. Но там, куда он их положил, денег не было. Он облазил все свои карманы – безрезультатно. Никита сказал, что вероятно обронил в квартире и сейчас принесет.
Но в квартире, сколько ни искал Никита денег не нашел. И у него больше ни копейки не осталось. До вечера он сидел и со страхом ждал, что за пятеркой придет сапожник. Тот не пришел. В сумерках Никита ушел на вокзал и навсегда уехал из подмосковного города вечным должником. Этот долг камнем висит на душе Никиты Ефимовича всю жизнь. Как одолеет грусть, так и приходит на ум, что он должник до самой своей кончины.
И еще одна червоточинка в душе Яньшина мучит его периодически. Никита Ефимович всего один раз за свою жизнь отдыхал в санатории в Крыму.
Там он жил в комнате с одним молодым человеком. Парень имел фотоаппарат и постоянно им снимал. У Никиты Ефимовича был друг фотограф. Замечательный мастер. Вот и дернуло его предложить парню отдать ему пленку. Друг его сделает фотографии, и Никита Ефимович отошлет половину их молодому человеку.
Снимки вышли неважные. И Никита Ефимович решил, что высылать такую невыразительность не стоит. Дела захватили его, и он даже не написал письмо тому парню с объяснением их неудачи. А потом как –то надумал написать, но не нашел адрес молодого человека. А с годами зашевелилась совесть. И Никита Ефимович стал казнить себя за то, что он просто –напросто наплевал на уважительного молодого человека.
Эти проступки Никита Ефимович переносил болезненно. А потому старался ни в чем не идти против совести.
Возможно, поэтому за долгие годы он прослыл среди людей вполне порядочным человеком. У него не было врагов, недоброжелателей.
Хотя сам Никиhttp://www.proza.ru/
И на второй, и на третий день после посещения поликлиники душевный покой к Никите Ефимовичу не приходил. Попытки убедить себя, что проступок его незначителен, оказывались неубедительными. И поэтому в нем зрело решение встретиться с серьезно больной женщиной.
На следующее утро он снова пошел в поликлинику. В регистратуре записываться не стал. Решил дождаться, когда врач Эвелина Анатольевна выйдет из кабинета и тогда он узнает от нее, кто та женщина, которой он преградил дорогу на прием. Очередь была немалая. Но Никита Ефимович никуда не спешил. У него была цель, а все остальное перестало иметь значение.
Наконец он дождался своего часа. Дверь открылась и Эвелина Анатольевна вышла наконец из кабинета. Он поднялся со скамейки и сделал к ней шаг. Врач удивленно подняла брови:
–Вы что, снова на прием?
–Нет –нет. Я просто хотел спросить. Вы помните ту женщину, кому вы четыре дня назад выписывали направление в онкологию?
–Помню.
–А не могли бы сказать, как ее зовут?
–Могу. Мария Николаевна Бочкарева.
–Большое спасибо. Вы мне очень помогли.
Врач удивленно пожала плечами и пошла по своим делам. А Никита Ефимович отправился в регистратуру. Там на него тоже посмотрели как на идиота. Рыхлая женщина, к которой обратился Никита Ефимович, позволила себе пошутить:
–Вы что, на старости лет влюбиться вздумали?
–Да нет. Мне она нужна по другому поводу.
Регистраторша нашла нужную карточку, почитала ее и стала серьезной:
Да, она для этой цели совсем не подходит. Плоха она. Считанные дни остались.
–Есть вещи не менее важные, чем любовь, – сдержанно сказал Никита Ефимович.
–Что вы имеете ввиду?
–Плохо уходить из жизни с обидой в душе.
Женщина смотрела на Яньшина с нескрываемым удивлением, но адрес онкологической больной все –таки дала. –
В выходной день Никита Ефимович вызвал такси и поехал на окраину города по взятому в регистратуре адресу. Нужный Никите Ефимовичу дом оказался из прошлого века. Это была обычная хата, приземистая, малых размеров, с шиферной замшелой крышей. Сын больной женщины с женой были дома. Занимались делами по хозяйству. От них Никита Ефимович узнал, что их мать на днях будут оперировать. Потом она еще около месяца пролежит в больнице. Исход операции неясен. Врач сказал сыну, что надо быть готовым и к плохому исходу.
–А зачем вам наша мать понадобилась? – в конце разговора спросил сын.
–Да, так. Поговорить надо, – ответил Никита Ефимович.
На следующий выходной он снова поехал на окраину города. По открытым воротам и многолюдью во дворе Яньшин понял, что опоздал. Он попросил водителя такси подождать его и пошел в хату. В комнате на лавке у стены святого угла с иконой Спасителя лежала покойница. Рядом дряхлая старушка хриплым голосом читала заупокойные молитвы. Никита Ефимович молча постоял посреди комнаты. Мысленно попросил у усопшей прощения. Но чувство освобожденности от этого не появилось. Камень вины по –прежнему лежал на душе. Невольно подумалось: « Покойнице теперь все равно. Ее уже не мучает нанесенная им обида»
Никита Ефимович – человек советского времени. Он и в старости оставался неверующим. Поэтому ему было так важно принести свои извинения живому человеку. Тогда бы он освободился от мук своей совести. Теперь же ему носить вину за свой неблаговидный поступок до конца дней. Теперь он не получит прощения.