На второй летний день солнце, высветляя убожество города, превратилось в гигантский сверкающий глаз. Центральная улица города кишела красочными: чисто выбритыми рубашками, спешащими куда-то лямками и декольте, афишами, поводками собачниц, молодящимися сединами, голодной худощавостью студентов, каблуками на ножках студенток, арабьей шаурмой, витринами, вывесками на обезумевших от жары раздатчиках объявлений, колоннами молодых курсантов, холодной собранностью серых мышек, французской мягкостью аферистов, совершенными манекенами – все это перекатывалось и пенилось; а над этим возвышался, словно вавилонская башня, рев моторов на трассе. Оголтелые машины, разноцветные, разнокалиберные, они ползли и мчались, обгоняя друг друга, меж двумя тротуарами, сигналя, закладывая виражи – что было духу завывая, спешили сбить с ног засмотревшихся вдаль прохожих.
А тем временем улицей ниже столетнее здание отмечало свой юбилей, подставив солнечному оку двенадцать незрячих, заколоченных окон да четыре ангела над аркой над входом. Его фундамент был некогда покрыт терракотовой, рыжевато-коричневой, красной краской. Теперь растрескалась, зашелушилась лепестками его кожа, обнажая предыдущие слои, фрагментами былого посыпалась, обожженная жгучим солнцем мимо. Мимо разреза вечности орошала асфальт – так сыпятся листья по осени, лишая могущества август; но листья вернутся домой весною, и август зашелестит, а кожа столетий с провалами окон незрячих откроет лишь тайну грядущих веков, нашепчет лишь уху глухому о чем-то голосом тишины громогласным.
Солнце заставило краску корежиться, в тенях под вздыбленной чешуей уже чернела пропасть времени – пасть, охваченная пылающим взглядом глядящего мимо. Чешуя пламенеющего остова срывалась, падала на сухой асфальт, на песок, обнажала черный провал. Перед срывом последнего лепестка, на котором держалось Нечто, под которым таилось Ничто, что вольется в город мгновенно, охватив бес-просветием в жаркий летний полдень, – некому было застыть у края. Некому было узнать бездну, некому было в нее заглянуть, ведь некому было просить прощения у прощания.