Едва рассвело, Возница вернулся за своей кибиткой.
Надо было не опоздать, а то найдётся много желающих прихапить чужое добро. Пришлось отыскать ещё пару лошадок и запастись порядочным мотком конопляного каната, чтобы вытащить обломки из оврага.
Боязливо озираясь и борясь с подспудным чувством вины, он осмотрел проклятый тополь – причину аварии.
…Белёсый ствол серебристо светился, духовито дышал терпкой горечью, будто предлагая на своём примере и в смерти увидеть целесообразность и гармонию.
Что ж, для него граница между жизнью и смертью пройдена, назад не вернуться.
Тонкие ветки тяжко обвисли, плотные листки кучками серебряных монет расположились на дороге. Уже не шелестели, перебирая вероятности. Улеглись окончательно, смирившись с назначенным…
Поразмыслив, Возница покачал головой. Пнул пенёк, оставшийся от неряшливо срубленного великана. Задержался рукой на гладких телах его горделиво возвышающихся собратьев. Потом неохотно и потому медленно, придерживаясь за пучки трав, спустился в балку.
Здесь было сумрачно, как в колодце.
Повозка почти не пострадала от падения – что значит, добротно сделанная вещь! Возница обвязал верёвкой крепкую уцелевшую ось, проверил плотность узла и сделал шаг наверх.
Но остановился.
Очень не хотелось ему смотреть на мёртвые тела перегрина с женой. Обещал ведь вывезти их из степей Черноморья на север. Но слово не сдержал.
Хотя лишь сейчас стало понятно, что имел в виду чужеземец: «Нам нужно поскорей, поэтому поедем и ночью, но ты не торопись, езжай аккуратно».
Жену он берёг. За неё беспокоился.
Вот тебе и аккуратно. Не уберёг. Не пересилил чужую злую волю.
Возница вздохнул. Хорошие были седоки, щедрые.
А с другой стороны: чем он виноват? В кромешной тьме ехать не сам решил. Его наняли ночью. Дорогу тоже не он перегородил.
Кто?
Он предпочитал не вникать: слишком часто приходилось ездить в одиночку по степи. Лучше не нарываться на неприятности.
…смириться с назначенным…
Но чувство вины не отступало.
Какими жалкими выглядят мертвецы, хоть бедные, хоть богатые!
Перегрин был здоровяк с копной вьющихся волос. А жена его – просто красотка. Однако такая бледная! Возница не боялся ни мертвецов, ни крови. Жизнь в Краю Бога смерти Таната (так называли давным-давно их земли эллины-колонисты) с детства приучала к тому, что смерть – это начало возрождения. А значит, часть жизни. И нечего тут печалиться или бояться.
Он пошарил взглядом: а где ж детёныш, что пищал ночью? Не почудилось же ему!
Детёныш тогда пищал – это точно. Но теперь перед ним, распластавшись, валялись только фигуры перегрина с женой.
Пристальнее взглянув на женщину, он заметил, что украшений, прежде звонко позвякивающих на ней при ходьбе, нынче и в помине нет. Да и вещи размётаны, видно, рылся кто-то. Наверняка, тот и рылся, кто тополем дорогу перекрыл! И детёныша забрал, хотя …это ценность весьма сомнительная! Слишком мал - одна возня! Кому он мог понадобиться?
Впрочем, если вырастить да подкормить, можно и ему найти применение в хозяйстве. Но те, что сотворили этот разбой, вряд ли отличаются хозяйственностью! Тогда зачем он им понадобился? По степи, конечно, бегает немало голодных тварей. Но те драгоценностями не интересуются.
Непонятность происшедшего нервировала.
…Надо убираться отсюда, пока рядом не положили! Хотя, чего уж теперь остерегаться, если здесь взято всё, что можно было взять?
Взглянув на перегрина, Возница внутренне охнул.
Всё, да не всё!
Как это злодеи не сняли перстень? Не заметить его невозможно, не маленький.
Однако, взявшись снимать украшение с крупного мосластого пальца чужеземца, понял, почему. Перстень никак не желал слезать.
Тогда Возница, оглянувшись по сторонам, нагнулся и отгрыз сустав с перстнем.
***
Кровь оказалась неожиданно тёплой. А перегрин издал мучительный стон.
Вот ещё! Возница выплюнул палец и возмутился: зря старался-кусал. Как это могло получиться? Видите ли, только что лежал мёртвый-холодный, а тут надумал оживать! У этих чужеземцев всё не как у людей!
Придётся перстень вернуть.
Он вытер губы и с досадой перевернул неожиданно воскресшего перегрина. Отбросил ему волосы с лица, чтобы хорошенько рассмотреть.
Тот приоткрыл глаза, и Вознице стало ясно, что мороки предстоит немало. Бросить его теперь тут никак нельзя.