Появление Кейт в школе сегодня, спустя три дня после грандиозной ярмарки, в которой мы победили, вызвало фурор. А все потому, что она пришла не одна.
– Я всё понимаю, за последнее время произошло много чего хорошего… Но это уже слишком! – Димка, секунду назад сонно щурившийся, ошарашенно смотрел на Кейт и Мишку.
– Ты разве не рад, что этих глупых ссор больше не будет? – удивилась я.
– Зная этих двоих, я сомневаюсь, что мы теперь заживем спокойно, даже если они
перестанут быть врагами, - ответил Виноградов. – И мне просто не верится, что это, наконец, случилось! Двумя проблемами меньше!
– Двумя? – уточнила я, не совсем понимая, о чем именно он говорит.
– Да, - кивнул мой одноклассник. – Кейт, судя по твоим словам, «оттаяла», а
Михаил перестанет мучиться. С ним ведь невозможно было общаться в последнее время!
– Ах так? То есть, когда ты психовал на счёт волейбола, то с тобой можно было общаться, а как у меня было плохое настроение…из-за дождя, так сразу общаться невозможно? – оскорбился Серебряков, подошедший к нашей парте.
– Я и не отрицаю того, что вел себя, как придурок перед матчем, – пожал плечами Димка.
Кейт в нерешительности топталась недалеко от нас, сжимая в руках школьную сумку, которую нёс ей Мишка. К своим подругам она не пошла, видимо, не желая отвечать на многочисленные вопросы, которые горели яркими огнями в их глазах. К нам же она не приближалась, страшась новых ссор и обид. Я встретилась с ней глазами и ободряюще
ей улыбнулась.
– И чего ты тут стоишь? – спасла положение Аля. Как всегда весёлая и жизнерадостная, она схватила Кейт за руку и потащила к нам. – Раз ты хочешь общаться с Дашкой, то тебе придется общаться и с нами. Тут уж ничего не
поделаешь!
– Аля права, тебе придется с этим смириться, – улыбнулся Никита. – Вытерпеть нас сложно, но ты привыкнешь.
– И вы так просто примите меня в свою компанию? – пораженно произнесла Кейт, удивленно посмотрев на каждого из нас. – После всего, что было?
– Ну, мы люди не злопамятные, - улыбнулся Димка. – К тому же, твоя сестра уверила нас, что ничего такого больше не будет. Я Дашке доверяю!
– Поэтому, если ты сама этого хочешь, мы будем рады с тобой общаться… – Алина взглянула на Мишку. – Надеюсь, наш «волк» не будет против?
– С чего бы это вдруг? – поинтересовался Серебряков.
– Да в нашем городе подул ветер перемен, друзья! – воскликнул Никита.
– А чего вы так поражаетесь? – деланно удивился Мишка и подмигнул мне. – Я просто смотрю на мир другими глазами.
– Уж не смирился ли ты со своими очками? – поинтересовалась Аля. – Больно ты тихий, даже подозрительно!
– Вот ещё! – возмутился Серебряков, теряя свое напускное безразличие и спокойствие. – Чтобы я, да со «стекляшками»? – и, приняв вид обиженного ребенка,
пробурчал. – Спасибо, Алина! На больную «мозоль» да с размаха!
– Ну, извини меня! – пожала плечами девушка, приняв игру.
– А вот и не «извиню»! – капризно отозвался Мишка. – Что ты тогда делать будешь?
Пока они спорили, я повернулась к стоящей около меня Кейт. Она улыбалась, в глазах светилось не замечаемое мной раньше искренне веселье. Она сама будто преобразилась. Серые, похожие на небо перед дождем, глаза засеребрились. Губы растянуты в нерешительной улыбке. Казалось, она боялась, что эти изменения в ней окружающие воспримут в штыки, засмеют. Она походила на ёжика, сбросившего иголки, ставшего совсем безобидным. Боялась удара, ведь теперь не могла защититься.
«Я поняла, что быть самой собой – не гнаться за успехом, не стремиться быть первой, гораздо лучше», – призналась мне как-то вечером сестра. – Теперь я не смогу быть такой, как раньше. И боюсь, что «новую меня» просто раздавят…»
Теперь у неё есть люди, к которым можно обратиться за помощью, которые защитят её. У неё есть я. Я постараюсь помочь ей, ведь отчасти и сама виновата в том, что Кейт «замерзла», превратив своё сердце в холодную льдинку. Каждому человеку нужна помощь – одиночка, какой бы сильной она не была, рано или поздно сломается. Я улыбнулась, поняв, что мы чем-то похожи. Мне помогли – Димка, Саша, друзья. А теперь моя очередь помогать…
***
На следующий день Никита пришел в школу хмурый, молчаливый, одетый в чёрную рубашку и чёрные брюки. Всё чёрное. Каждый год в один и тот же день Шереметьев тускнел, мрачнел, становился похожим на человека, вырезанного с чёрно-белой фотографии. Когда мы вошли в класс, Димка сидел рядом с другом и что-то говорил ему с серьёзным выражением лица, положив ладонь на плечо Никиты.
– В этот день десять лет назад убили родителей Никиты, – тихо объяснила я Кейт, идущей рядом со мной и непонимающе посмотревшей на одетого в чёрное одноклассника. – Он каждый год так…
Я не нашла подходящего слова, но сестра и так всё поняла и кивнула.
– Доброе утро, – кивнула я друзьям.
– Привет, – отозвался Димка.
– Доброе, – Никита улыбнулся.
Он не хотел обременять нас своим настроением, своими печалями, старался вести себя как обычно, но грустные глаза и нервно сжатый кулак всегда выдавали его. Сколько бы лет не прошло, Никита не мог забыть о родителях, не мог проигнорировать те события, что произошли когда-то в этот день.
– Михаила сегодня не будет, – сообщил Димка. – Он решил не идти в школу в последний день перед каникулами.
– Точно! – воскликнула я. – Завтра же каникулы! А я и забыла!
– Кто бы сомневался, – усмехнулся Виноградов. – Времени что-то помнить у тебя не было.
– Хорошо, что все это закончилось. Через неделю, как раз в последний день каникул, отнесу картину в студию, и, наконец, буду свободна! – сказала я, доставая их сумки учебники.
– Ненадолго. Там и до нового года рукой подать! – напомнил Димка.
– За месяц-то успею отдохнуть, – отозвалась я, улыбаясь.
На уроках Никита был как всегда невнимательным. Только сегодня в этой рассеянности были виноваты воспоминания о жизни до детского дома. Я знала, он старательно прокручивал в голове те немногие моменты, которые остались в памяти из жизни до смерти родителей – чтобы не забыть о том, что когда-то его родных родителей не стало, что он не всегда носил фамилию «Шереметьев». Никита представлял, как все случилось, кто мог бы сделать ужасное, что с этим человеком, как живет. И с каждой секундой он ожесточался – по лицу все было видно. Страшно только подумать, что сделал бы парень, встретив человека, который лишил его родителей.
– На него смотреть невозможно, – пожаловалась мне Алина по пути в кабинет английского.
– С этим ничего не поделать. Мне тоже очень жаль, – вздохнула я. – Если бы я могла чем-то помочь…
***
– Никита? – я удивленно выгнула брови, встретив вдруг друга в другой части
города.
Многоэтажки, облицованные тонированным стеклом с синим отливом возвышались над землей, «подпирая» плоскими крышами небо. В них находились офисы, это так называемая «рабочая зона». Около каждого здания, выстроившись в ровные ряды, поблескивая чистыми «боками» на солнце стояли автомобили. Я не разбираюсь в марках, но все они выглядели дорогостоящими. Да и других здесь быть не могло, ведь хозяева этих «карет» – хорошо зарабатывающие бизнесмены.
В этой части было много и торговых центров, и шикарных ресторанов, один из которых я однажды вместе с родителями посетила, а также отделение полиции, около
которого и встретила друга.
– Даш, ты тут как? – в свою очередь удивился он.
– Да я за красками заходила, - ответила я, кивнув в сторону торгового центра. – А ты…
Тут из дверей полицейского участка вышел Петр Алексеевич.
– Здравствуй, Даша, – кивнул он, заметив меня.
– Здравствуйте, – ошарашенно проговорила я, с недоумением переводя взгляд с отца на сына и обратно.
– Я тебя в машине подожду, – сказал Шереметьев-старший и ушел.
– Даш, – Никита подошел ко мне. На лице его застыла решимость.
– Ты что тут делаешь? Опять что – то натворил? – спросила я. – Ты же обещал, что с «криминальным» прошлым покончено.
– Нет, я ничего не сделал, – покачал головой мой одноклассник, и я заметила огонек злости в его глазах. – Я писал заявление.
– Что? – я не поверила своим ушам. – На тебя опять кто – то напал? Никит, что случилось?
– Тише, не кричи так, – он слегка поморщился, а я и не заметила, как сорвалась на крик. – Я писал прошение о возобновление дела об убийстве моих родителей.
– Но… Как? Разве такие давние дела могут снова открыть? – спросила я, все ещё не веря в услышанное.
– Деньги в наше время решают всё, - усмехнулся Шереметьев. – К тому же Юркин отец словечко замолвил. Он, кстати, и займется этим делом. Сказал, что покопается в архивах, может, найдет что-то. Повезло, я скажу, мне с одноклассниками.
– А Пётр Алексеевич? – поинтересовалась я.
– Мне ещё нет восемнадцати, поэтому он пришел со мной, - ответил Шереметьев.
– Но зачем тебе все это? – спросила я, не сводя с него удивленных глаз. – Я понимаю, ты сильно злишься…
– Злюсь? – переспросил Никита и нехорошо прищурился. – Я ненавижу ту тварь, которая это сделала!
– Ну и что ты будешь делать? Ты ведь не… – я замолкла, не зная, как произнести
ужасное, но очень похожее на правду предположение.
– Договаривай! – потребовал Шереметьев.
– Не убьешь его? – нехотя закончила я, отведя взгляд.
Он расхохотался – зло и нервно, в глазах заискрились недобрые огоньки, от чего по коже побежали боязливые мурашки. Я никогда не видела друга таким.
– А что, это прекрасная идея! – заявил он, отсмеявшись. – Помнишь, как у
первобытных людей было? Глаз за глаз, зуб за зуб, жизнь за жизнь. Потом и целыми племенами мстили…
– Но мы же цивилизованные люди! – напомнила я.
– Иногда я жалею об этом, – мрачно усмехнулся Никита. – Не беспокойся, кровной мести не будет. Лишь бы он получил по заслугам! И я буду доволен.
Я молчала, потому что в душе была полностью с ним согласна.
– Ну, не будем же так вечность стоять, – сказал Никита спустя несколько минут. – Пошли, мы тебя подвезем.
- Спасибо, - кивнула я.
***
На крыше было как всегда холодно, но я не чувствовала этого. Благодаря ангелу, сидевшему рядом, я не ощущала ни прохлады, ни капель воды, падавших с неба в вечном «танце» дождя.
– В общем, мы выиграли, – улыбнулась я, завершив свой рассказ о нашей ярмарке. – Ты так давно не приходил... Я не хотела звать, наверное, у ангелов много дел.
– У ангелов-хранителей есть лишь одно дело – оберегать своих подопечных, – отозвался Саша. – Я не хотел мешать тебе… Ты прекрасно справлялась со своими эмоциями.
– Я многое узнала, почувствовала, – сказала я, с нежностью и приятной тоской вспоминая всё, что случилось за последнее время. – Всё благодаря тебе, если бы не ты… Я так тебе благодарна!
Он внимательно посмотрел на меня, в глазах застыл немой ответ на мои слова, но что это было: «да» или «нет», я так и не поняла. Ангел усмехнулся.
– Ты говорила это не только мне, – заметил он.
– Ты опять читаешь мои мысли? – возмутилась я.
– Нет, – покачал головой Саша.
– Следил за мной? – спросила я, отвернувшись от собеседника. От мысли, что он наблюдал за мной, видел тот танец с Виноградовым, становилось неловко.
– Я всегда с тобой, помнишь? Даже, если ты не видишь меня, – улыбнулся ангел. – Я
пришел, потому что понял, что тебя что-то беспокоит.
Он вопросительно посмотрел на меня.
– Не знаю, о чём именно ты говоришь, – призналась я. – За последнюю неделю
столько всего произошло, я о многом думала, многое поняла…
– Ты сильно изменилась, – заметил Саша. – Вспомни, какой была в нашу первую встречу. Да и сама, наверное, понимаешь…
– Теперь я могу помочь людям? – спросила я, перебив ангела. – Я ведь многое вспомнила! И поняла, что даже те, у кого на первый взгляд все хорошо, есть свои
печали. Поняла, что в мире так много несчастных, запутавшихся людей!
– На самом деле, ты ещё не всё вспомнила, – сказал ангел, став серьезным. – Но ты
уже успела помочь, пусть и немногим.
– Ты говоришь о Кейт? – уточнила я.
– Не только о ней. Вспомни: близнецы, Серебряков, та девочка с ярмарки, – перечислил Саша. – Даже сама того не подозревая, ты делаешь мир чуть ярче.
Поэтому ты и Избранная. Ты так сильно торопишься… Почему?
– Есть человек, который очень несчастен. Нужно помочь ему, но я не знаю как. Хотела посоветоваться с тобой, – сказала я. – Его зовут Никита.
Он чуть слышно усмехнулся.
– Точно, ты же его знаешь, - поняла я и улыбнулась.
– Знаю и то, что ты давно думаешь о нём, о его родителях, – кивнул Саша. – Но
чего именно ты хочешь?
– Я и сама не знаю, – вдохнула морозный воздух – похолодало, и подтянула к себе колени, пытаясь согреться. Почему-то от этого холода не спасал даже ангел. – Просто хочу, чтобы он перестал грустить. Может быть, найти того, кто убил его родителей…
– И что бы ты сделала? – поинтересовался Александр, с любопытством глядя на меня.
– Сказала бы: «Ой, вы десять лет назад убили родителей моего друга! Скорее идите
к нему и извинитесь!».
- Нет, конечно, так я бы не сказала…
Я задумалась. Говорить об этом Никите, наверное, не стала бы. Неизвестно, что он может сделать с этим человеком, сейчас это слишком опасно… Читать морали? Глупо и
бесполезно. Забрать все ценное? Убить? Тогда чем я буду отличаться от преступника? Да и смелости у меня не хватит…
– И все же, я бы хотела знать, что случилось с этим челове… монстром, – сказала
я. – И была бы рада узнать, что его все же посадили в тюрьму и, желательно, надолго. Навсегда!
– Ты стала жестокой, – заметил ангел.
– А разве он не жестоко поступил с семьей Никиты? – спросила я. Внутри поднималась буря негодования и злости. – Он едва не сгубил всю его жизнь! Сколько Никита натерпелся в детском доме! Сколько переживал! Да... Да… Да таких на расстрел отправлять надо!
– Даже если это был кто-то из твоих близких? – прозвучал вопрос, который заставил меня замереть.
– На что ты намекаешь? – настороженно поинтересовалась я, взглянув на собеседника, так же внимательно смотревшего на меня.
– Я не намекаю, а говорю прямо, – сказал он и протянул мне немного помятый клочок бумаги.
Я ещё недолгое время смотрела на ангела, потом взяла вырванный откуда-то листок, который оказался статьей из старой газеты. В глаза бросилась чёрно-белая фотография посередине – на ней был изображены четверо мужчин, выстроившиеся в шеренгу, держа руки за спиной. Всем им было не больше двадцати семи. Один из них
– молодой, с едва видневшейся на фотографии щетиной, смотрел прямо в объектив
честными серыми глазами. Я вздрогнула, вцепившись взглядом в знакомое лицо.
– Не может быть! – воскликнула я, чувствуя как незнакомое ранее чувство раздирает меня изнутри. – Не может такого быть! Невозможно!
Я смотрела на ангела и повторяла эти слова, надеясь, что он опровергнет их. Александр молчал. Тогда я начала читать статью, и пожар внутри с каждой секундой разрастался все больше, не давая дышать. В ней было написано об убийстве.
«Этой ночью не стало известного композитора Сергея Витальевича Князева и его супруги – балерины Юлии Викторовны Князевой. В их квартиру, находящуюся на улице имени Юрия Долгорукого забрался вор. Сергей Витальевич, вероятно, услышав шаги постороннего, попытался остановить его. Злоумышленник пырнул ножом Дмитрия Владимировича, а потом и его жену, выбежавшую на шум, после чего поспешил скрыться с места преступления.
У погибших остался сын - пятилетний Никита, который мирно спал в детской, не подозревая о случившемся. Что будет дальше с мальчиком – неизвестно.
В ходе следствия были задержаны четверо…»
Дальше шли неизвестные мне имена и фамилии, да они и не были так важны. Я искала лишь одну-единственную фамилию, в надежде все-таки не увидеть её здесь. Надежда разбилась, словно хрупкий шар, о напечатанные чёрной краской слова: «Соколов Кирилл Евгеньевич».
– Неужели… это папа? – прошептала я, обращаясь к ангелу.
Он не сводил с меня серьезных серых глаз и молчал.
– Отвечай! – потребовала я. – Говори же! Это он? Он это сделал? Не молчи
Но он молчал.
– Не верю! Он этого не мог сделать! Не мог! – я, находясь на грани истерики, начала стучать по плечу парня, надеясь разговорить, услышать ответ, услышать такое желанное «нет». – Говори! Ответь! Ну, пожалуйста! Саша…
– Не плачь, – он обнял меня, но я оттолкнула его.
Теперь я не ощущала былого тепла и приятной тишины рядом с ним, а его вечное хладнокровие лишь раздражало. Ангел померк, я больше не видела его света.
– Откуда у тебя это? – спросила я, поняв, что внятного ответа так и не услышу.
– Нашел это в архивах отделения полиции вашего города. Правда, это копия, - спокойно, будто ни в чем не бывало, ответил он. – Специально, потому что знал, что ты захочешь докопаться до правды.
– Но здесь не написано, кто именно это был, – сказала я. – Какую же правду ты искал? Её здесь нет! Ты так и не нашел её!
– Я тоже не всесильный, - покачал головой Александр. – Преступника и правда не нашли, но… Ты не помнишь, тебе было около года, когда твой отец ушел из дома, а вернулся только через полтора года.
– Ты хочешь сказать… – поняла я и от осознания этой мысли меня затрясло.
– Твоего отца посадили на полтора года за кражу имущества с незаконным
проникновением в жилище, – подтвердил ангел. – Я не знаю, почему он так рано освободился, но к твоему дню рождения…
– Я не верю тебе! – крикнула я, не желая больше слушать его ровный голос, когда внутри меня все разрывалось от боли и ужаса, будто на костях танцевали бесята. –
Папа не мог этого сделать!
– Это так, я сам видел, как плакала твоя мама, когда он вернулся, – возразил
Саша. – Я не видел дней, проведенных им за решеткой, но я думаю, тут и так все ясно…
– Тогда покажи мне! – потребовала я, ожесточенно качая головой, чтобы как-то привести мысли в порядок. – Покажи то, что видел ты, тогда я поверю!
– Я не могу, это не в моих правах и силах.
– Тогда ты просто слабак! И я не верю тебе!
Я больше не хотела видеть этого, обрамлённого слепящим глаза светом, который для меня стал лживым и ненастоящим, кинулась к люку, ведущему на лестницу и, перепрыгивая через ступеньку, бежала по лестнице. Размазывая по щекам слёзы, я хотела одного – чтобы этот разговор оказался страшным кошмаром, чтобы я проснулась и ничего не вспомнила. Но жжение внутри, саднившее плечо, которым я «хорошо» приложилась об бетонную стену, говорили о том, что все это реальность. Жестокая реальность…
***
Я не помню, как оказалась в своей комнате. Помню лишь, как на пороге столкнулась с отцом. Его русые волосы, того же льняного цвета, что и у меня, не смотря на ветер, не растрепались, взгляд голубых, почти прозрачных глаз скользнул по мне, и в них заблестела радость. Он что – то сказал. Я не ответила, не попросила прощения за то, что толкнула, а сразу убежала к себе, отпихнув встретившуюся по дороге сестру. Помню, как кричала мама, неистово барабаня в дверь, требуя впустить её в комнату. Мне было плевать. Мысли, как водоворот, кружились лишь вокруг двух людей – друге, которому я так желала помочь, и отце. Я не знала, что и думать. Я не хотела, да и не могла поверить в то, что он преступник, что убил родителей Никиты. В глазах преступника не могло быть такой чистой, светлой радости. Он, не смотря на извечную занятость, на наши редкие встречи и разговоры, оставался родным отцом. И те минуты, которые я проводила с ним, были наполнены мимолетным счастьем.
Я плакала, уткнувшись носом в подушку – точно так же, как тогда, когда впервые встретила Сашу. Встретила ангела, которого так любила… Я… Теперь я ненавижу его – того, кто посмел вмешаться в мою спокойную, размеренную жизнь, кто, не спрашивая разрешения, сломал всё, что сам же построил, кто причинил мне ни с чем не сравнимую боль. Боль, ненависть, страх и отчаяние – за один вечер я узнала всю ту «тёмную» палитру чувств, которую так не хотела узнать.
– Даша, Дашенька, что случилось? – домой вернулась бабушка.
Она так же, как мама, бессмысленно стучала в дверь, уговаривая, утешая, по – своему поняв мое поведение. Стук стих, но шагов я нее услышала.
– Да что с ней могло случиться? – раздался за стеной сейчас такой ненавистный голос матери, которая и не старалась «сбавить» громкость. Видимо хотела, чтобы я
её услышала. – Совсем распустилась! Мы только вернулись, нас так долго не было
дома! А она так ведет себя! Хоть бы отца пожалела, он так скучал! Вот мерзавка!
– А что ты хотела? – свистящим шепотом возмутилась Валентина Михайловна,
говорившая тише, но от этого не менее четко. – Если вы даже не общаетесь с дочерью?
– Это не повод! – попыталась возразить мама.
– Не лезь к ней! – приказала бабушка. – Тебе-то она точно ничего не скажет. Между вами огромная пропасть, в образовании которой, кстати, виновата ты!
– Замечательно, теперь я виноватой осталась! – рассердилась мама. – Это я, а не моя дочь веду себя, как последняя эгоистка!
– Даша никогда не была эгоисткой, в отличии от тебя! И ты бы знала это, если бы больше с ней общалась! – оборонялась бабушка и, вздохнув, тише и спокойнее добавила. – Может, с Димой не поладила?
– С каким ещё Димой? – взвилась мама.
– С Виноградовым, - последовал снисходительный ответ. – Тот мальчик, с которым она в садике дралась постоянно! А ещё мать называется!
– Они что, встречаются? – поразилась мама.
Я, больше не желая это слушать, приложила к ушам маленькие подушки и зажмурилась. Не хочу слышать их, не хочу слушать их глупые предположения! Не хочу никого слышать! Хочу забыться, провалиться в пустоту, чтобы больше не было проблем, чтобы больше не было этого раздирающего чувства…
Я проснулась поздно ночью, когда весь дом уже спал. Тихо, боясь каждого шороха, встала с кровати, посмотрела на смятое одеяло. Около подушки лежал скомканный комок бумаги – злополучная статья, которую я сжимала в кулаке все это время. Я замерзла от слез и пережитой истерики. На ватных ногах подошла к шкафу, достала теплый плед, скинув пару теплых вещей и решив их не поднимать, уселась на кровать и закуталась в «пушистый плащ». Теперь мне было одиноко и больно. Ангел оказался дьяволом, разломившим мою жизнь на «до» и «после». «До» – скучная, серая, но спокойная жизнь без эмоций, страхов и чувств. «После» – несколько ярких, веселых месяцев, которые я жила, оборвались в этот вечер. А после «после» ничего не будет – снова одиночество, снова пустота, снова холод…
Мигнул экран телефона. Без интереса я взяла его в руки. Было много пропущенных – от Димки, от Али, от мамы и бабушки, даже от Кейт. И одно-единственное сообщение. От Никиты. Три простых слова: «Я тебя ненавижу».
В глазах зарябило, от яркого света захотелось спрятаться, но я продолжала смотреть на экран, не мигая. «Я тебя ненавижу». Слова, которые я так боялась услышать, мне пришлось прочитать. «Я тебя ненавижу» – мне всегда казалось, что в конце такого предложения должны обязательно стоять три восклицательных знака. Здесь их не было. Никита писал на эмоциях, которые передавались и без знаков препинания – они были бы здесь лишние. «Я тебя ненавижу» будто меч вонзилось в сердце, окончательно разрушив его, и эти осколки вытекали из глаз вместе со слезами…
***
Третий день, не выходя из дома. Третий день, проливая слезы. Третий день, прогоняя ангела из снов и кошмаров. Третий день, медленно умирая.
Я знала, что так продолжаться не может. Рано или поздно закончатся каникулы, и мне волей-неволей придется с ним встретиться. Каждодневные звонки до ужаса надоели – отключила телефон. Я отделилась от всего мира, закрылась ото всех, сбежала от объяснений и проблем, но не смогла сбежать от себя. Каждую секунду, как бы не пыталась отвлечься, в голову возвращались мысли об отце. Я никогда не думала, не предполагала… И сейчас до конца не верила.
За эти три дня я выходила из комнаты несколько раз, чтобы перехватить на кухне что-нибудь съестное, хотя аппетита не было совсем. Я видела мать – она, на мое удивление, не ругалась, не кричала, а лишь проводила меня долгим, печальным и чуть растерянным взглядом. Отец пытался заговорить, спросил, как дела. Я соврала. Сказала, что просто устала. Что в школе загружают. Что у нас была ярмарка. Что приходили родители друзей. Он грустно улыбнулся, сказал: «понятно», и, чуть тише, «прости». Не смотря на то, что мы были так далеки друг от друга, в те редкие дни, когда сталкивались в прихожей, папа мне улыбался, пытался играть свою роль, хотя и получилось у него плохо. Он выглядел таким усталым и измученным. Сейчас мне было его жаль. Мне хотелось выйти на улицу и кричать: «Нет! Мой отец не мог этого сделать! Это неправда! Не верьте газетам!». И каждый раз, когда я открывала окно, чтобы воплотить желаемое в жизнь, холодный воздух меня отрезвлял, заставлял одуматься, не совершать очередную ошибку. А их за последнее время я совершила так много! Все то, что выглядело правильным, оказалось «сбоем в программе».
– Ну, хоть картину закончила, – усмехнулась я, стоя напротив мольберта.
Портрет Серебрякова, сидящего на серебряном троне, который украшали черепа и колючий плющ, в чёрной короне, с обнажившимися в улыбке клыками, вышел совсем не таким, каким я его представляла – ужасающая, мрачная, пугающе красивая. Князь Тьмы манил в чёрную Бездну, откуда не было выхода, одним взглядом. Он застегивал цепи на запястьях очарованной жертвы одним щелчком пальцев. Он – пленительно обаятельный – был воплощением темноты и пустоты внутри меня.
Я снова усмехнулась. Изображенный на картине молодой человек с внешностью моего друга был совсем на него не похож. Но Мишке нравилось выглядеть таким – независимым, высокомерным… А самое главное – без очков.
От воспоминания о Серебрякове болезненно сжалось сердце. Я слышала, как он приходил к нам в квартиру. Дверь ему, видимо, открыла Кейт. Она и рассказала ему тихим, но все равно различимым в моей комнате, шепотом о моем странном поведении.
Я слышала, как в квартиру ворвался Димка, как барабанил кулаками в дверь, как кричал, просил открыть.
Я слышала, как долго-долго, оттолкнув бушевавшего Виноградова, что-то рассказывала Аля, утешала, успокаивала.
Я слышала, что Кейт в первый вечер провела под моей дверью несколько часов и, кажется, плакала.
Я слышала, что только Никита не приходил. Он просто пропал. Он не писал, не звонил, не появлялся, не давал знать о себе, даже Алина ни словом о нем не обмолвилась. Сама звонить я боялась – боялась услышать ненависть в свой адрес, в адрес отца, боялась услышать его голос, полный злобы. Я была уверена, что он чувствует себя именно так.
Я взяла телефон и нажала на кнопку сбоку. Его я выключила в самый первый день «заключения» в комнате, в которой я сама себя заперла. Звонки, SMS-ки друзей и знакомых лишь раздражали. Звук флейты или короткое «пилик», оповещающее о новом сообщении, заставляли вздрагивать и медленно тянуть к телефону руку в страхе увидеть на экране «Никита».
Экран загорелся, на нём появились разноцветные ленты, оповещающие, что телефон включается. Вспыхнула заставка с изображением моря, и почти сразу вверху вылезли белые окошки – непрочитанные сообщения и пропущенные звонки. Проигнорировав их, я открыла меню сообщений и написала Димке SMS-ку с извинениями. В таком состоянии я не смогу прийти к ним на ужин. В ответ он засыпал меня вопросами, на которые я ответила одним лживым предложением: «Все нормально».
На следующий день я больше не плакала – закончились слёзы. У меня страшно болела голова, перед глазами все плыло, меня трясло. Было похоже на повышенную температуру, но я точно знала, что дело не в этом. В надежде, что все пройдет, я поднялась с кровати и неспешно стала одеваться. Все утро я не знала, куда себя день. Ничего не хотелось делать, а боль, становившаяся все сильнее, пульсировала в висках, постоянно напоминая о себе. Я попыталась уснуть – не получилось.
К обеду терпеть это не осталось сил. Я вышла их комнаты, чуть покачиваясь. Дома была только Кейт, которую я увидела на кухне. Она не интересовалась причиной моего странного поведения, видимо, все узнав от Мишки, не лезла с вопросами, за что я была ей очень благодарна.
– Доброе утро! – поздоровалась она, подняв голову от кружки с чаем.
– Да, доброе. Кейт, дома есть, кто из взрослых? – спросила я, осторожно передвигаясь к шкафчику с лекарствами. – У меня голова раскалывается.
– Может врача вызвать? – сестра растерялась.
– Нет, не нужно. Помоги мне, пожалуйста, – я тщетно пыталась налить в стакан воды, но лишь расплескала её по столу. Руки страшно трясло.
– Конечно! Даша, давай «Скорую»? У тебя лихорадка! – воскликнула Кейт, подавая мне стакан и прикасаясь ладонью ко лбу.
– Нет, все хорошо, я пойду, полежу, и все пройдет, – ответила я, морщась. Каждое слово отдавалась в голове звенящей болью.
– Давай, я тебя провожу!
Кейт довела меня до кровати, уложила и укрыла одеялом. Стало тепло-тепло, я
поняла, что не осталась одна. И на глаза снова навернулись слезы. Но почти сразу поняла, что зря расслабилась. Слёзы лишь ухудшили ситуацию. Я не могла даже плакать – каждое действие будто раскалывало череп пополам.
– Лежи, если что, я всегда рядом! – сказала девушка и, с минуту молча на меня посмотрев, будто решая, можно ли оставить меня одну, ушла.
А вечером пришел врач. В полудреме я слышала его слова: «Нервный срыв. Ей нужно
побольше отдыхать, никаких волнений и переживаний». Я видела, как в тумане, как плачет мама, прижимает к носу платок бабушка, закусила губу обеспокоенная Кейт. Слабо улыбнулась, хотела сказать, что не стоило беспокоиться, но потеряла сознание. Или просто уснула…
Проснулась – рядом Кейт. Мы много разговаривали о пустяковых вещах, интересах друг друга, книгах, но как только я намекала на Шереметьева, она сразу переводила тему и отворачивалась, стараясь не смотреть мне в глаза.
И так – вместе, будто все те холодные взгляды и колкости в адрес друг друга были брошены не нами, а нашими клонами где-то в другой реальности, которая осталась за спиной, в прошлом, мы проводили каникулы. Иногда Кейт уходила на улицу, а возвращалась радостная, с горящими глазами и улыбкой на лице. Первым делом, сняв сапоги и куртку, она бежала ко мне и взахлеб рассказывала о друзьях – моих же друзьях, которые интересовались моим здоровьем, просили сестру передать пожелания и требования немедленно «прекратить вести себя, как дура, и включить телефон».
– Кейт, можно тебя попросить? – сказала я сестре, когда она в очередной раз пришла ко мне в комнату.
Она удивленно подняла брови и кивнула.
– Завтра же 28 число? – уточнила я. – Ты не могла бы отнести мою картину в студию? Я бы и сама пошла, но бабушка не отпустит…
Когда доктор поставил «страшный» диагноз, «Миррол» отменила все свои дела, сидела дома целыми днями и сторожила входную дверь. Войти в квартиру, а тем более в мою комнату посетители могли только по её «пропуску». Но никто не приходил… Кейт передала мою просьбу Але и остальным – я не хотела видеться с ними до конца каникул. Я не знала, чем закончилось и закончилось ли вообще дело об убийстве Князевых, и каждый вечер с содроганием ждала, что в квартиру ворвётся капитан Крашевников. Но тишину холодных вечеров не нарушало ничего, кроме размеренного жужжания телевизора или тихих переговоров бабушки и Кейт. Как и когда приходили родители я не слышала – почти всегда уже спала в это время. Утром я бежала в гостиную, где обязательно сидела либо бабушка, либо Кейт, говорила: «Доброе утро!», и ждала. Но они отвечали: «Доброе!», прибавляли привычные фразы «как дела» или «завтракать будешь», и я понимала, что все в порядке.
– Конечно, – ответила Кейт.
– Здорово! Спасибо! – поблагодарила я, рывком садясь на кровати. – Как тебе? – я
кивнула на все ещё украшающий мольберт портрет «Князя Тьмы».
– На Мишку не похож, – улыбнулась девушка. – Если только, может быть, глаза…
– С извечной хитринкой и фальшивым высокомерием, - закончила её фразу я. – Мне тоже так кажется. Но, в конце концов, мне нужна была только «опора», от которой можно было бы «плясать» дальше, – немного помолчав, добавила. – Кейт, ты не злишься на меня за то, что я нарисовала не тебя?
– Нет, конечно! – она покачала головой. – Я просила тебя об этом чтобы… Ну...
Чтобы как-то привлечь его внимание, доказать, что я…
Она не договорила, тряхнула головой и, продолжая улыбаться, посмотрела на меня.
– Ты все равно помогла мне! Ты словно ангел на земле!
Внутри что-то, похожее на сердце, перевернулось, и возвращаться в прежнее положение не собиралось. Увлекшись своими переживаниями, потонув в море собственных слёз, я совсем позабыла об Александре… Он больше не приходил, а если и приходил, то только ночью, когда я не могла его увидеть. Утром, днем, вечером – я не вспоминала о нём с того момента, как прибежала с крыши. Я не хотела о нём вспоминать. Хотела забыть. Забыть того, кто построил, а потом разбил хрупкую хрустальную скульптуру моей жизни…
– Позвони Димке, у него сегодня занятия. Он мог бы проводить тебя до студии, ведь ты там не раз не была… – сказала я, пытаясь выбросить из головы настойчивые картины нашего последнего разговора с Александром. – Или Але. Так даже лучше будет, она сразу тебя и проведет.
– Хорошо, – кивнула Кейт, не сводя с меня внимательного взгляда. – Ты скучаешь по ним?
– Да, думаю, да, – отозвалась я, глядя в окно, на небо цвета голубой пастели. – Но видеться с ними не хочу…
– Боишься, осудят? – догадалась сестра. – Но ведь нет смысла судить детей за
грехи их родителей.
Я промолчала. Небо будто заволокло серой дымкой – чистой голубизны не было видно, но и облака не появлялись. Эдакая бездонная пустота с оттенками прошлогодних воспоминаний. Такая же, как и у меня внутри. В голове гулял ветер, изредка принося бумажные самолетики-мысли: светлые и тоскливые – о прошлом, темные и печальные – о настоящем.
– И потом, ни Димка, ни Аля, ни Миша – никто из них на тебя не злится, потому что
понимают, что в этом нет твоей вины. Да и вина дяди Кирилла не доказана, – продолжила Кейт. – А Никита…
– А Никита теперь ненавидит меня, – усмехнулась я.
– Он просто был зол, - сказала девушка. – Когда люди в ярости, они не знают, что
делают.
– Был? Ты его видела? – оживилась я.
– Нет, – грустно ответила сестрёнка. – Он, прямо как ты, целыми днями сидит дома и никого не пускает. Даже Алину. Она звонила ему на домашний, трубку взяла Анна Олеговна.
– Ясно… – последний огонек надежды потух, и сделалось холодно.
Я залезла под одеяло, желая спрятаться от всего. Снова.
– На улице минусовая температура, а завтра обещают снег, – по-своему расценив мои
действия, сказала Кейт, прикоснувшись к оконному стеклу. – А отопление все никак не включают.
Повисло молчание. Я не хотела, да и не знала, что говорить. Как же долго я сидела в своей комнате, не выглядывая в окно, не выходя на улицу! И пропустила дожди, пропустила похолодание, пропустила целую неделю жизни…
– Ладно, я пойду, пожалуй, – тишину, так неприятно заткнувшую уши, словно
наушники, нарушила Кейт. – У тебя нет подходящего пакета или сумки какой-нибудь, чтобы картину понести?
– Есть, но её сначала пленкой обмотать надо, для сохранности. А то какой-нибудь
«умник» начнет краску сдирать… - я встала с кровати. – Сейчас вместе её запакуем.
Из кухни я принесла рулон прозрачной пленки, а в одном из ящиков моего письменного стола нашелся скотч. Мы с сестрой управились всего за пятнадцать минут, несколько раз, чуть не уронив «Князя Тьмы» с мольберта.
Вдруг раздался звонок в дверь.
– Откроешь? – поинтересовалась Кейт. – Бабушка вышла в магазин.
Я кивнула, по блеску в глазах сестры о чем-то догадываясь. Не успела я открыть дверь, как оказалась в крепких объятьях.
– Я же сейчас задохнусь! – проговорила я, силясь оттолкнуть гостя.
– И хорошо – перестанешь заставлять меня волноваться! – заявил Димка, не отпуская.
– Ну и дурак! – отозвалась я, а на глаза навернулись слёзы – от счастья и от нежелания находиться рядом с ним одновременно.
– Ты ещё обзываться будешь? – возмутился, отстранив меня и глядя в глаза, Виноградов. – Она рыдает в своей комнате навзрыд, я в дверь долбить должен, и я же ещё дураком остаюсь?
– Прости, – улыбнулась я, отводя взгляд.
– Мы идем? – поинтересовалась Кейт, появившись в прихожей. – Прошу прощения, что нарушаю вашу… трогательную встречу, но нам идти пора. Иначе опоздаем!
– А где шедевр? – поинтересовался Димка. – Или ты просто решила в «художку» записаться?
– Я сейчас! – вспомнив, что не взяла «ношу», воскликнула Кейт и снова ушла в комнату – за картиной. И не приходила она довольно долго…
Я молчала, не зная, как спросить о том, что беспокоило больше всего. Димка
молчал, не желая меня торопить.
– Завтра в школу? – задала я наиглупейший вопрос, какой только могла придумать.
– Да, – он усмехнулся, очевидно, обо всём догадавшись. – Ты пойдешь?
– Да, – вздохнув, кивнула я.
– Мы ждем, – сказал Дима и добавил, делая на это слово особое ударение. – Все.
– Как там Никита? Он… сильно злиться? – наконец, осмелилась я, глядя в пол.
– Он просто идиот, который, должно быть, осознал свою ошибку и теперь, чтобы от неё спрятаться, сидит в своей комнате, – ответил Виноградов, и стало ясно – злиться именно он. – Вы иногда до безумия похожи! Неужели проще закрыться от друзей, когда тебе тяжело? Заблокировать чувства, чтобы больше не было больно?
Я вздрогнула. Снова прилетел «бумажный самолетик» с именем ангела на крыле. Он ведь говорил то же самое, что и Димка! Теми же словами. Но только было одно, большое отличие – Александр говорил спокойно, как о погоде, Димка же возмущенно, не скрывая эмоция. Именно это отличало «луну» от «солнца».
– Тогда что делать, когда тебе больно? Когда хочется исчезнуть из этого мира? – спросила я, но ответа так и не дождалась.
Вернулась Кейт с большим бумажным пакетом в руках, шарфом на шее и улыбкой на
лице.
– Ну что, хотя бы тебе удалось повлиять на неё? – спросила она, обращаясь к однокласснику, а потом внимательно меня оглядела. – Ну, ты хотя бы улыбнулась! Уже прогресс!
Она, не переставая весело что-то щебетать, начала одеваться. И я снова удивилась: люди, окружавшие меня много лет, имели так много общего с ангелом, появившемся в моей жизни на несколько месяцев! Почему я раньше этого не замечала? Быть может, тогда все было бы по-другому?
– Ладно, Дашка, мы скоро, – улыбнулась Кейт. – Не скучай!
И послав мне воздушный поцелуй – привычка прощаться с подругами именно так, оставшаяся у неё от жизни в Америке, она вышла из квартиры.
– Завтра буду ждать у подъезда без пятнадцати восемь! – тоном, не терпящим возражений, сказал Виноградов. – И только попробуй не выйти – я приду и выбью дверь в твоей комнате! И плевать мне, что это незаконно!
– Ладно, – улыбнулась я.
– Я предупредил! – напомнил Димка.
– Иди уже! Кейт не любит, когда задерживают её и задерживаются сами, – я легонько толкнула его к двери.
Потом, подумав секунду, шагнула к нему, приподнявшись на носочки, чмокнула в щеку и вытолкнула за дверь.
– Я тебе ещё припомню! – донеслось из подъезда.
Я закрыла дверь, подождала, когда стихнут шаги, и счастливо засмеялась. На душе
стало легко-легко, как будто долго державших в клетке бабочек выпустили наружу. И рядом с Димкой так было всегда – что бы ни случилось, какие бы переживания не заковывали сердце в цепи, все, будто по волшебству, испарялось, оставляя необыкновенную невесомость.
Я смеялась. Если бы кто-то видел меня со стороны, то без раздумий упек бы в «дурдом»…
***
В белой комнате застыла в величественной позе королева Тишина. Ангел, часто навещающий это место, с усмешкой смотрел на старого приятеля и молчал. Молчание для хозяина комнаты сейчас было страшнейшей пыткой. Наконец, он не выдержал:
– Ну, скажи что-нибудь! Зачем ты пришел? Посмеяться? Поиграть на нервах?
– Они у тебя и так не к черту, – заметил гость, скрестив руки на груди. – Куда уж дальше?
– Тогда что? Поиздеваться? – хозяин белой комнаты вскочил на ноги, опрокинув шахматный столик.
Фигуры покатились по полу. Белый король остановился у ног ангела, стоявшего около двери. Он поднял его, повертел в руках и подкинул.
– Поверженный король, – усмехнулся юноша, играя с фигурой. – И что же ты теперь будешь делать со своей королевой?
– Я не знаю… – прошептал хозяин комнаты и добавил – громче, срываясь на крик. – Не знаю! Давай, говори! Говори, что был прав! Что знал, как все закончится!
– Я не знал, а просто предполагал, – удивляясь собственному спокойствию, отозвался ангел и, снова осмотрев белого короля, кинул его бывшему приятелю.
– Помоги мне, - попросил хозяин комнаты, даже не предприняв попыток поймать фигуру, и та упала к его ногам. – Я не знаю, что делать, как все исправить. Мне казалось, что я делаю всё правильно. Я ошибся…
– «Все мы ошибаемся» – или как ты там ей говорил? Моя ошибка была в том, что я доверил её тебе, – сказал гость, глядя на белую стену. – Всевышний запретил мне с ней видеться.
– Но это не помешало тебе прилететь к ней сегодня, – усмехнулся хозяин комнаты. – Думаешь, я не видел?
– Каюсь! Низвергните меня в Ад за это! – театрально поднял руки ангел и,
посерьезнев, добавил. – Но после вашей последней встречи Он, кажется, передумал. Он ждет нас.
Взглянув на старого друга с плохо скрываемым страхом, хозяин комнаты кивнул и вздохнул, гадая, чем придется расплатиться за свою глупость…
***
Димка о чём-то оживленно переговаривался с Кейт, Мишка обсуждал с Алей свой портрет, фотографию которого ему SMS-кой скинула моя сестренка, а я сидела за партой, не вмешиваясь в их беседы, смотрела на дверь и ждала. Ждала я долго, и с каждой минутой новый страх – страх того, что он не придет, становился все больше.
Что ждать от этой встречи: новых ссор и обид или примирения и улыбок? Этот вопрос мучил меня с самого утра, но что бы ни случилось, я должна увидеться с Никитой.
– Ну, Дарья, не ожидали! – за плечом раздался знакомый голос кого-то близнецов. – Нервный срыв! Это что ж надо было сделать, чтобы тебя до такого состояния
довести?
Я пожала плечами, понимая, что истинную причину они знать не должны, и
обернулась. Близнецы стояли рядом друг с другом и понять, кто из них только что говорил, было невозможно. Один из них – тот, что стоял слева – с улыбкой поднял руку. Я кивнула.
– Мы не на шутку за тебя испугались! – сказал «правый» парень.
– Очень мило с вашей стороны, но беспокоиться не стоило, – покачала головой я.
– А сейчас-то ты как? – поинтересовался «левый» близнец.
– Ты что-то бледная, – заметил второй.
– Все хорошо, правда, – улыбнулась я.
Хлопнула дверь, заставив меня вздрогнуть. Я резко повернула голову и встретилась со знакомыми карими глазами. В них застыла такая боль, ненависть и в то же время сожаление и стыд, что сердце невольно сжалось. Никита выглядел понурым и расстроенным. Я вскочила ему на встречу.
– Ой, дура, - покачал головой Димка, но не предпринял попытки остановить меня.
– Доброе утро, – проговорила я, не сводя глаз с человека, написавшего мне неделю назад «я тебя ненавижу» и не чувствуя ни ненависти, ни злости. – Никит, я знаю, тебе очень больно…
– Даш, прости меня, – перебил он, старательно отводя взгляд. – За ту SMS-ку, за мое поведение… Тогда я не думал, что сделаю кому-то больно. Злость взяла верх, – и, помолчав, добавил. – Убийцу моих родителей нашли. Это не твой отец…
Я улыбнулась, стараясь не проронить ни слезинки, которые застали глаза, и обняла друга.
– Мне жаль, очень жаль твоих родителей… Я уверена, они были замечательные! – зашептала я, не в силах бороться с переполнявшими меня эмоциями.
Никита молчал, но я знала, что он тоже улыбается, а его глаза перестали быть печальными…
***
По пути в кабинет биологии, я просматривала классный журнал. Если придется что-то
исправлять, то начать нужно сейчас, а не делать это в последний момент. За спиной, через плечо заглядывая в «книгу оценок», шагал Димка.
– Слушай, – вдруг сказал он, обращаясь к идущему рядом Никите. – А почему в детдоме тебя звали Безымянным? Даже в газетах есть фамилия твоих родителей…
Крашевников нашел ту же статью, копию которой я смяла в кулаке, и показал её Никите. Благодаря ей же он нашел настоящего преступника – один из изображенных на фотографии действительно хотел ограбить дом Князевых, но каким-то «чудом» избежал наказания.
– Наверное, кто-то из высшего начальства запретил, а может и не сказал нянечкам мою фамилию. Чтобы я никак не выделялся, мне так кажется, – ответил Никита и усмехнулся. – С этим детдомом вообще что-то нечистое было. Его же закрыли через три года, как меня забрали.
– Ты будешь фамилию менять? – поинтересовалась Аля. – И отчество?
– Отчество поменяю, – сказал когда-то Безымянный. – А фамилию… Вот ты какой
хочешь быть: Шереметьевой или Князевой?
Аля, смутившись, стукнула его в плечо и отвернулась, пробормотав «дурак», а он засмеялся.
– Нет, фамилию я менять не буду, – сказал Никита.
– А родители к этому как отнеслись? – полюбопытствовал Мишка. – Ну, в смысле Аня и…
– Нормально, - не дослушав, отозвался Шереметьев. – Сказали, что я должен сделать так, как считаю нужным. И они полностью согласны с моим решением.
– Вот и отлично, – подытожил Димка. – Итак, Никита Сергеевич, какие у вас планы на будущий новый год? Кстати, вопрос ко всем относится…
До конца перемены мы обсуждали предстоящий зимний праздник. Все вернулось на свои места. Мы снова вместе – смеемся, дурачимся. Я улыбалась и не заметила, как хрустальное сердце, словно лёд, растаяло, а вода, так и не коснувшись кожи, исчезла…
***
Я собиралась закончить давний натюрморт, над которым начала работать ещё в «художке», да так и забросила. Оставалось нанести тени на складки жёлтой драпировки. Нужной краски на палитре не оказалось. Я встала и подошла к сумке с красками, которую чуть не потеряла в ночь, когда мы с Димкой сидели на ветке дуба в родном детском саду. Расстегнув молнию, первое, что я увидела, был белый конверт, «подаренный» мне «фокусником» в ту же ночь. Недолго думая, я взяла конверт и села с ним на кровать. Оглядев его со всех сторон и ничего не найдя, взялась за тот краешек, который надорвала в прошлый раз, и потянула вниз. Бумага с тихим недовольным шипением разорвалась, оттуда вылетел сложенный вчетверо листок, исписанный знакомым ровным почерком, и плавно спикировал на пол. Сердце забилось где-то в горле, по телу забегали мурашки, и непонятное волнение заполнило изнутри. Я дрожащими руками подняла письмо и начала читать… С каждой минутой все сложнее было сдерживать слёзы и улыбку…
Натюрморт так и не был закончен в этот вечер.