Как-то в самый разгар лета встретил я друга детства, Лапина Саню, не в городе, в районе. Пять лет минуло с того дня. Как летит время… Аккурат напротив новой церкви нос к носу столкнулись. Этот храм, из белого кирпича с золотыми куполами, построил местный предприниматель – высокого полёта птица – директор птицефабрики. Автор идеи и меценат в одном лице, так сказать. На небесах наверняка в прощённых окажется. Деревенские за церковь шибко благодарные: старики молятся; молодёжь свадьбы, крестины справляют; городские не отстают – и у них традиция в «белокаменной» венчаться. Подгадал директор и с местом, и с временем, не ошибся. Потянулся народ к храму: кто из любопытства, кто за компанию с бывшими партийцами, но в основном по совести. Устали люди: надоело в пустоту кланяться, на экраны-мониторы молиться. У края остановились. Ещё шаг – и не выбраться, некому будет руку подать…
А мы с Саньком обрадовались – считай, лет тридцать не виделись – разговорились: что да как – семья, дети, родители, жёны?.. Как всегда в таких случаях. Санёк давай хвастаться: живу, говорит, в достатке – богато! Фермерствую, говорит. Два «Газона-рефрижератора» в наличии, дом заложил кирпичный 10 х 12, жена молодая и ещё много чего наберётся…
– Переженился, что ли? – спрашиваю.
– Переженился! – отвечает.
Сам статный такой, упитанный, гладкий даже, лоснится от сытости-то фермерской, а на тельняшке полос не разобрать и дырки, стоптанные кирзачи на ногах, галифе милицейское в обтяжку, а на улице пЕкло. Говорим, говорим, а я чувствую, сомнения у меня: не всё ладно с интонацией у приятеля. Хвастает, хвастает, а огонька в словах нет. О жене говорит – у самого рот набок – гласные от согласных врозь; в другой раз, наоборот, так буквы склеит, не разобрать, о чём речь. И что-то ещё из него наружу просится. Не решится никак. Я жду, не мешаю…
«Газоны» его тут же у обочины притулились. У одного капот задран: напарник по пояс торчит. Жарища! На моторе картошку впору печь, а тот ковыряется кого-то.
– А на кой тебе два рефрижератора, Санёк? – интересуюсь.
Он аж вздрогнул. Увлёкся за богатую жизнь пальцы загибать, неохота на конкретное отвечать конкретным. Растолковал погодя:
– А пока наше стадо жирок нагуливает на заливных лугах, я по району мотаюсь: живность на корню скупаю. Сам колю, сам разделываю, сам на рынок везу. Свежатинка! Влёт уходит. В Ангарске, в Иркутске места торговые откуплены. Ассортимент, кровь из носу, держать приходится. Чуть рот раззявил – и ты за бортом. Мясной бизнес – дело доходное, но шибко рисковое. Да чего там! Тебе оно надо? Всё равно не поймёшь, пока на своей шкуре…
А я вспомнил, что в детстве он кроликов разводил. Отцу, брату, друзьям не разрешал приближаться. Никому не доверял: жалел ушастых, всё сам. По именам называл, с рук кормил, нянчился с ними с утра до ночи. Школу забросил, футбол, рогатку, велик, в войнушку перестал играть – на зайчишек нас променял. По душе занятие – это ж какая удача!
Я возьми да брякни:
– Ты ж в детстве жалостливым был, Санёк. Кроликов держал, души в них не чаял. На кой он тебе сдался – бизнес этот мясной?
Гляжу, а он аж скукожился весь: лицом почернел, глаза за щёки ввалились, рукой за грудь – и давай мять… Будто ком назад впихивает, на волю выпустить опасается. Крепкий мужик – медведь не мужик – а вишь как его скособочило. Моментом! Одно слово «кролики» – и он поддался!..
А меня несёт – никакого удержу, – добиваю Санька:
– Получается, ты каждый Божий день – с утречка – нож за голяшку и «на большую дорогу»? Так, что ли?
Он застонал, после крякнул пополам с матом:
– Не трави душу, Толя! Сам себе не рад… противен… не трави!.. – и снова стон из груди. Да такой, что и у меня мурашки по спине. Во как! Бизнес, называется, дело доходное!
А напарник рукой машет: поехали, мол…
Санёк сквозь зубы в ответ: «Езжай – я догоню». Когда «Газон» с напарником скрылся за поворотом, прорвало друга. Видать, не один год копил, а тут на тебе – такой случай! Можно смело выговориться, не опасаясь за семейное благополучие: без свидетелей, так сказать.
– Ты это, Анатолий, верно приметил: «переженился»! На хрена только? Мне с моей первой жилось как у Христа за пазухой. Блажь это кобелиная, а не «переженился»! Я бы и рад назад вернуться, да стыдно перед женой и перед дочками стыдно. А Зойка меня так в оборот взяла – так обхаживат – у меня и времени на ответный ход не остаётся. Я ведь все деньги в это «предпринимательство» вбухал, пропади оно пропадом! Жену мою, Лидуху, с дочками по миру пустил. Квартира, две машины, гараж в придачу – всё забрал и всё профукал. Пять лет на Севере вахтовал, заработал: на дочек мечтали потратить. И это туда же: на «приданое», растудыть твою тудыть… ууууу… башка моя садовая! Вот за этот капитал и вышла замуж моя Зойка, а я в придачу – или в нагрузку. Так получатца? Развела меня дурака, как я кроликов в детстве. Только я их жалел: в жаровне не мучал, шкуру с живых не сдирал. Зато сам на вертеле очутился, у чёрта в юбке. Сколь ни вези, им всё мало: что Зойке, что сыну её – подавиться не подавятся…
А мне – веришь, нет? – глаза поросячьи по ночам снятся; телячьи, жеребячьи, бараньи; кроликов своих вижу и тоже режу, шкуру с них рву… ммм… Никакого сладу с собой. Нож не успевает до утра остыть. Колю, разделываю… деньги охапками в дом таскаю. Иногда кажется: в преисподнюю при жизни угодил. Каждый день характер через колено ломаю. Одна труха осталась. Куда чо подевалось? Чувствую, на деньки счёт пошёл: не брошу Зойку в ближайшее время – хана мне, и ей хана…
Дочка младшая, Иринка, проведать приезжала. Мы с ней душа в душу всю жись. Так ведь на порог не пустила. У ворот на скамеечке поговорили – и баста. А тут, намедни, старшенькую прихватило – деньги на операцию понадобились, срочно! Мы на рынке торговали, в Усолье. Я к Зойке: так мол и так, денег дочке на операцию, срочно! А она: «Молоко продай, сметану, творог. Да смотри мне, чтоб молоко не скисло. Никуда не денется твоя дочка, очухается. Яблоко от яблони».
Тома в тот раз выручила: одолжила на операцию и поторговала, пока я обернулся. Хорошо, она рядом оказалась, а так бы… стыдоба одна.
После того случая вроде пелена с глаз слетела. Я ведь до последнего сомневался, себя убеждал: хозяйка, мол, бизнес рисковый, нервы опять же. Надеялся, что образуется всё и заживём как люди. Какое там «образуется»! Вчера по колено в крови, сёдня по пояс, завтра по горло… и глаза поросячьи по ночам. В душе темень… дальше некуда. Всё, шабаш! На днях к мамке перееду, она в Мальте живёт. Дом, хозяйство какое-никакое… нам хватит. За Лидуху зуб на меня точит, за мою Лидуху. Помогает мамке – не обозлилась – душевная она у меня, добрая. Эх, простила бы… – до старости на руках носить буду.
Вот оно как, Анатолий! Выходит, не врут люди: есть такая болезнь – любовью называется. Не всякий выздоравливает, какой и до смертушки радуется. Говорят, и вакцину изобрели: прививают народ без огласки, для его же, народа, пользы. Ты как, в курсе? – И за грудь: – А у меня внутри клокочет, через край. Боюсь, покалечу своих фермеров, пропади они пропадом, живодёры окаянные… и я с ними...
Потом ещё повспоминали. Санёк с моим братом крепко дружили… И разъехались каждый в свою сторону, встретиться не надеялись…
А в прошлом году узнаю от Тамары (моей знакомой) – рассказывает Тома: так, мол, и так… «парализовало Саню, крепко перекосило: не ходит, мычит кого-то; полгода у Зойки в сенях тюфяком отвалялся; сейчас у мамки, в Мальте, рядом с печкой выздоравливает».
– А Лидуха его? – спросил.
– При нём его Лидуха, – улыбается Тома.
– Простила? Значит, до старости суждено Лидухе на Санькиных руках кататься… и радоваться… и не выздороветь!..
– Ты это о чём, Михалыч? Какое там на руках? Он только на ноги вставать приноровился – «Ванька-встанька», – ходить заново учится. А ты: «не выздороветь», «на руках до старости»?..
– Да это я о своём, – улыбаюсь.
– Аааа... тогда понятно, а то испугалась за тебя… Старается Саня, изо всех сил к жизни потянулся. Он упёртый. Лида при нём, дочки и мамка с брательником. А брательник у Саньки тот ещё бугай. Женат никогда не был. От баб как ошпаренный бежит, силушки в нём накопилось без баб… любо-дорого посмотреть. Счастливый и без бабы – вот что поразительно!
Саньку на руку сажат и попёр к речке, другой рукой комаров отгонят.
Знакомый один рассказывал: завод лет двадцать как закрыли – Завод лесного машиностроения. Не пригодился по теперешним временам. И то дело: леса-то с гулькин нос осталось. А Володька, брательник Санин, на том заводе кузнецом всю жись. Директор предлагает Володьке: «На выбор – что душа пожелает – забирай, мол, на память… за характер». И что ты думаешь? Он наковальню на горбушку закинул и ушёл, не крякнув. Её только погрузчиком, а Володька так упёр… постеснялся отказаться. У директора слёзы по щекам, растрогался. Старой закалки мужчина. «Каких, – говорит, – мужиков под корень! С кем «булат» ковать? И для кого?» Зубами заскрежетал… и в кабинет к бару… По-трезвому в те дни сердца не выдерживали – в клочья разрывались. Перестраивались-то с наскоку: вместо «булата»… «сыромятину» куда ни попадя… Оттого и трещим по швам, что по гнилому да на «живульку». Из «сыромятины» отродясь ничего путного не шилось. А Володька по сей день с наковальней на горбушке по деревням разгуливат. Куёт … что при социализме не доковал. С такими сиделками… эх, Санёк, Санёк…
...Год минул с того разговора. А на днях заехал я в магазин – тот что, напротив церкви с золотыми куполами, – стою, любуюсь на витрины. И тут меня по спине, будто лопатой, хлоп! У меня ноги в коленках подломились, еле устоял. Оборачиваюсь – на тебе – Санёк собственной персоной! На парализованного совсем даже непохожий. В той же тельняшке: от белизны, правда, глаза режет, и заштопанная аккуратно – полоска к полоске стыкуется, – и не лоснится. А счастливый! И на первый взгляд счастливый, и на второй, и на третий глаз не оторвать.
– Очухался? – спрашиваю.
– И не говори, очухался!
– Ну и?.. Ты как? При бизнесе или …? – продолжаю интересоваться.
– При Лидухе я, Анатолий, при своей Лидухе! Слава тебе, Господи! Вовремя Он меня скособочил. А вот и она, моя Лидия Ивановна, собственной персоной. Прошу любить и жаловать!
В магазин вплыла красивая от светлого бабьего счастья Санькина жена, Лида. Санёк представил нас:
– Жена!.. Друг детства!.. – Потом ухмыльнулся и добавил: – Случайный свидетель на жизненном пути…
Когда прощались, спохватился:
– На руках до старости, как и обещал!
Обнял свою Лидуху за красивую талию и направился к уазику. Потом остановился, о чём-то перекинулся с женой и вернулся ко мне.
– К родне хочет забежать – рядом живут – вооон в огороде, копошатся.
Ухмыльнулся и давай хвастать:
– Уазик с брательником сконструировали: мотор от грузовичка японского приспособили, дизелёк – от «Мазды-Титан»; согласовали с заводом-изготовителем; добро получили; в ГАИ зарегистрировали; всё чин чинарём оформили! Мосты, коробку, раздатку перетрясли. Как новенькие шелестят! Такие вот дела, Анатолий.
– А чем занимаешься в свободное от Лидухи время? Или нету времени?
Санёк гоготнул, потянулся до хруста в железных суставах и как отрезал:
– Кроликов развожу! А ещё с брательником по деревням катаемся: куём помалеху, нам хватает, ещё остаётся… гы-гы-гы… Крола вот привозил в Сосновку – сватались. Жеребец не крол! Чо вытворят! Загляденье, любо-дорого посмотреть… гы-гы…
Вон и Лидуха идёт. Прощевай, Анатолий! Бог даст, свидимся. Не поминай лихом!