ЗАПРЕТНАЯ ГАВАНЬ.
Часть 2.
ПОКРОВИТЕЛЬ МЕЛИОРАК.
Глава 13.
ХОРОШИЙ СОН В ХОРОШЕМ ДОМЕ.
РАССКАЗЫВАЕТ ПЕТРИК ОХТИ.
А ещё мне ночью приснился сон о другом доме. В нём было всё разумно и красиво, так, как мне нравится. В нём были покой и любовь. Он мог быть источником доброго путеводного света на перекрёстке звёздных дорог. Но встречала меня там не жена и не мама.
Много людей из разных мест следили, как я шёл к этому дому: все мои предки, чьи портреты я видел или не видел, о ком слышал или же нет: даже королева Унагда и её супруг Гиббери махали мне руками, стоя у моря, у входа в Нтоллу. Злые дети Унагды наблюдали даже с Навины. Король Еон и его жена улыбались мне из-за пиршественного стола, и его же красивая сестра Еонна, завидев меня, подняла серебряный кубок и плотнее прижалась к рыжеволосому красавцу по фамилии Паг: они очень любили друг друга. Мой собственный дедушка, вроде, был рад увидеть меня, но ему было положено поглядеть оценивающе и поджать губы, собственно, как и бабушке. Но вот дедушка Миче протянул руки и радостно засмеялся, оттирая моего деда плечом, а его жена показала, мол, всё хорошо, не бойся. Были другие, и отношение у них ко мне было разное. Все они жили давно, но мне не было страшно идти под их взглядами. Я шёл к источнику света на перекрёстке звёздных путей.
Женщина встретила меня в освещённом проёме дверей. Я почему-то не разглядел или не запомнил её лица.
- Зайди, - то ли сказала, то ли просияла она. И я зашёл. Мне указали, куда сесть – в моё любимое кресло. И я стал смотреть из окна на своё любимое море, но горько было в душе. Это не было приятной летней горечью лугов, пахнущих ромашкой. Это было что-то вроде душной и пыльной черноты, вырвавшейся на моих глазах из тайной дыры Вселенной. И, если, поддавшись этой горечи, долго так смотреть, можно почувствовать цепи на руках и ногах, на всём теле.
- Двойная несвобода, - сказала женщина. - Хочешь, сойди с дороги? Ты уже многое сделал. Никто не вправе требовать большего. Я тоже не вправе.
Я повторил, повернувшись к ней:
- Двойная несвобода. Ничего. Та, к которой я приговорён с рождения мне не в тягость, я уже говорил. Там, где ты хотела услышать. Но вот, мне кажется, я пережил её.
- Когда бросился на выручку Миче, погибающему на чужих дорогах. Бросился, рискуя жизнью.
- Нет. Только властью.
Она покачала головой. Впервые я почувствовал ужас при воспоминании о том давнем поступке. Я прыгнул в пропасть, в опасное место, в горную реку, уходящую под землю, где с начала времён, как утверждают, до меня выжили только трое. Все они были подростками. Но никто, кроме ближайших друзей не ведает о том, что был ещё четвёртый выживший: десятилетний мальчик Миче Охти. О чём я думал, когда по доброй воле прыгнул вниз?! Я думал о Миче.
- О твоей жизни я подумала за тебя, - засмеялась женщина. Так, как солнце смеётся над ромашковыми лугами. – Но и ты, Петрик Охти, способствовал этой удаче, так исхудав, на Навине, что смотреть было жутко. Будь ты чуть тяжелее – тебя не спасти. Я и супруг мой отнюдь не всесильны. И зачем, интересно, нам с ним было надо носиться с тобой, если ты, и твой Миче, и Лёка Мале уже сделали всё, что от вас было нужно?
- Я благодарен за всё. Как каждый из нас. И мы помним мост, который нас вывел из центра сраженья. А кто-нибудь… Кто-то другой мог о нас и забыть.
- Мы – никогда.
- Мы же – обязаны помнить.
- Нет, ты никогда не будешь свободен, - тихо засмеялась она. – Ты сам соглашаешься на все эти цепи. Но ты веришь хотя бы, что я не хочу тебе зла? Ни тебе, никому из других, тех, кого ты так любишь?
- Я знаю.
- Что я люблю вас, как любят бабушки внуков своих?
Она казалась очень молодой, и я засмеялся:
- Да, я верю.
- Но свою судьбу ты выбрал сам, Петрик Охти.
- Наверное, да. Я весьма непослушен.
- Несмотря на все цепи. Хочешь – туда посмотри.
Тонкая, словно светящаяся, рука указала на окно, и у берегов Някки я увидел военные корабли. Два флота: наш флот и Джаты. И сам себя увидел я там, на таможенном причале. У меня было какое-то перекошенное лицо, и я что-то возбуждённо втолковывал Лёке Мале. Конечно, я знал, что именно. Я говорил, что верю предсказанию Миче, который, вопреки всему, утверждал, что на Някку нападут пираты, и не следует уводить корабли от столицы. Сейчас мы обсуждаем, как убедить тех, от кого зависит всё, изменить решение. Я собираюсь во дворец – выставить себя полным идиотом, легко поддающимся внушению Миче из Повыше, который, как принято считать, не в себе. В это время Лала Паг там, на Вершинке, полная решимости предотвратить войну, собирается к Миче и Рики с важным сообщением, и к нему же явится Лёка, полный уверенности в том, что Миче прав, и готовый ему помогать. Впереди у них – поиски амулета Сароссе, Доброго Сердца Эи. Меня, оставшегося, не будут слушать, какие бы доводы я ни приводил.
Но вот наш флот с победой возвращается в Някку. Вот спало возбуждение праздников. Я стою, повесив голову, спиной к высоким, запертым на ключ дверям своей комнаты. Их запер не я. А тот, кто вроде бы с укоризной и словно бы впервые разглядывает мою награду за, как говорили, героизм, проявленный мною в этой войне. «Что же ты, Петрик, не сумел сразу правильно всё объяснить? Из-за тебя пришлось менять планы в самую последнюю минуту. Победа над пиратами, по большому счёту, была одержана случайно. Я был не такой. Мы с твоей мамой были не такие, правда, милая? Мы бы добились, чтобы к нам прислушались, а ты… И невелика честь действовать магией вместо оружия».
У меня огнём вспыхивает сердце, и место на лице, куда пришёлся удар отцовской ладони, когда я вывел его, добиваясь прислушаться к доводам моим и Миче и выслать разведку. Горит это место едва ли не сильнее того, куда пришёлся магический удар вождя пиратов, удар, который по молодости и неопытности я не смог полностью отразить. Невелика честь за столько лет не раскусить, что Длинный Коготь – волшебник, и полная дурость бросаться на мага только лишь с саблей. Но я послушный сын, хотя и выслал разведку без спросу и тайно, и предупредил втихаря адмирала, что планы могут измениться перед отходом кораблей. И уж поверьте, я бы сумел заставить его их изменить, каким бы ни было решение отца. Я послушный сын, хотя и не принимаю его недовольство собой. Там, куда меня тянет из этой комнаты, говорят иное. Я выйду из дворцовых ворот Петриком Тихо и буду самим собой. Я буду весело проводить время с друзьями, и заниматься своими обязанностями в городе, напрочь выкинув из головы странное непонимание родителей.
Это презрение к моим цепям, которыми я опутан. Которые мне не в тягость, потому что я легко прощаю обиды. А некоторые даже не замечаю. Как Миче.
- Или раньше? – спросила женщина. Задумчиво, словно сама себя.
Я увидел свою детскую комнату. Вечер. Окно зашторено. Я остаюсь в темноте, сам закрыв дверь и не включив лампу. Мне тринадцать лет. Это следующий вечер после моего дня рождения. Согласно традиции Охти, я сегодня узнал всю правду о нашем роде. И о том, что это не только мой день рождения, но и Миче тоже. И, вопреки традиции, мне запретили к нему пойти и рассказать ему то же самое, как положено уже лет триста, а то и больше. Мне, узнавшему эту радость, запрещено поделиться ею с Миче. Мне запрещено называть его братом, потому что он, как мне вдруг сказали, малость не в себе. А я – послушный сын, покорный своей несвободе, хороший мальчик. Я остаюсь в темноте. Потом я пойду к Миче как ни в чём не бывало. Я не свободен. Как ни в чём не бывало для Миче, а для меня перевернулся весь мир. «Не ходи так часто, Петрик. А лучше забудь о Миче. Эта дружба не слишком хороша для тебя. Всё может плохо кончиться. Миче не совсем правильный мальчик». «Я правильный. Я не скажу, если вы просите». И шёпот, когда кажется, что я не слышу: «Мы были не такими». Я не знаю о том, что моя покорность укореняет презрение в сердцах, привыкших считать, что я опутан цепями. И сквозь презрение не видно, что покорность моя и моя добровольная несвобода рождены любовью.
А если бы я взбунтовался, повёл себя так, как фантазируют сами о себе король с королевой, со мной поступили бы так, как положено поступать с бунтарями.
- Каждый шаг имеет значение, не так ли? Показать тебе, что было бы, будь ты другим, шагни ты в другую сторону?
- Нет. Я приблизительно знаю.
- Тогда не пойму я, откуда все эти вопросы. Хочешь с дороги сойти?
- Нет. Я понял, я даже, собственно, знал: всё это мы делаем сами. Мы, наша команда. Так как-то сложилось, что раз уж мы живы остались, то и живём, и решаем все эти загадки, и доводим дела до конца.
- Лучшие только доводят, по собственной воле вмешавшись и риску себя подвергая. Страшно подумать о том, что сейчас бы случилось, не будь вас на свете. Ты, Петрик, понятлив. Пожалуй, в награду, я ещё кое-что покажу. Предвижу, что в будущем может тебе пригодиться. Скажешь спасибо.
…В этой комнате тихо и нет окна… Сюда не долетают никакие звуки и никто никогда не слышал доносящегося отсюда младенческого плача. Здесь рожают женщины Охти. Те, которые королевы или же королевны. Или иные какие родственницы, у которых в собственном доме подобной комнаты не устроено. Отсюда выносят детей, родившихся похожими на анчу. Их не топят, как щенков, нет. Просто отдают в другие семьи, и очень часто все счастливы, включая ребёнка. Моя рука, или даже, лучше сказать, ручонка, перевязана чистой тряпицей: согласно традиции, старшему из двойни делают на ладони особый надрез, оставляющий после себя узнаваемый шрам. Чтобы не было споров о старшинстве. Я такой маленький, что оторопь берёт. И я, и Миче. Но я, мне кажется, меньше. Это наш… первый или второй, наверное, день жизни. Светлое покрывало на котором мы лежим… Не знаю, как мне удалось уткнуться лицом в плечо Миче, обхватить его ручку своими. Тельце брата повёрнуто ко мне, мы тесно прижались друг к другу.
- Не больной ли это ребёнок? Как-то он всё время тянется к другому мальчику.
- Разлуку, наверное, чувствует, - незнакомый мне голос, незнакомый человек. По виду врач. Немолодой уже. Наверное, он принимал нас с братом. – Близнецов нельзя разлучать. Грех великий. Следует отдать их обоих, если не судьба обоих оставить. Послушай меня, ведь я ещё тебя принимал, король Стоян. И назван ты был по мне, потому что я умный.
- Подумай о том, дядя Стоян из Заречки, что все наши дети могут быть сам видишь какими. Хочешь оставить трон Охти без наследника? Послушай: не стоит так переживать. Я обещаю: разлука у мальчиков выйдет недолгой. Ты знаешь традиции Охти. Мы их познакомим, и они станут дружить.
- Да, король Стоян. Как ты со своим братом. Или как твой отец со своим. Всё потому, что не знали друг друга с раннего детства.
- Мой брат редкостный идиот, весь в свою мать. Ограниченный, избалованный, агрессивный пацан из низов. Не по крови. По сути. И сам меня знать не хочет. То же самое – мой дядюшка. Нет-нет, его никак нельзя назвать всеми этими словами. Он чудный человек, замечательный, умный и смелый. Но он невозможен со всеми своими идеями. Он слишком отличается от нас, от всей нашей семьи, и строит из себя невесть что. Это он виноват, что с отцом у них крепкой дружбы не вышло. У мальчиков всё будет не так. У них будет, как у нас с сестрой, с Розочкой Аги. Жаль, что они родились как-то наоборот. Тому, что покрепче, следовало бы с нами остаться.
- Маленький скоро выправится. У детей это быстро. Будет крепышом, король Стоян. Я ухожу. Неприятно всё это. Ты сильно упадёшь в моём мнении, если не выполнишь обещаний касательно сыновей. Подумай о том, в какую семью отдаёшь мальчика. Он будет так близко. Твоя сестра потеряла ребёнка…
- Тем больше сестра будет любить малыша. Всё наладится, дядя Стоян из Заречки. Ну-ка… - отец берёт меня на руки, а я начинаю хныкать. – Ласково надо назвать такого мальчишку. Ты мой крохотулька! Назову его Петриком. Ты согласна, милая? Будет послушный мальчик. Как я.
- Ох, король Стоян! – расчувствовался доктор, повеселевший от обещаний отца. – Послушный – и как ты! Не помню тебя таким уж послушным. Кто даст имя второму?
- Решили, что мы со Стасей. Такому крепышу нужно героическое имя. Пусть будет Миче. Миче Охти. Вполне подходяще, ведь так, родная?
Мама, наконец, подала голос:
- Нет, дорогой. Миче Аги.
- Да ладно! Пусть немного побудет Охти.
И папа делает какие-то знаки в глубину комнаты, но так, чтобы не видел старый дядя Стоян из Заречки.
Успокоенный доктор ушёл, а мама сказала:
- Дай мне моего сына. А тот, другой, пусть будет подальше. Помни о предсказании. Я не позволю этому мальчику навредить нашему ребёнку.
- Да ведь и я не позволю. Но помни, что он отправляется в семью моей сестры, а мы с тобой Розочку любим, и Арик Аги наш друг. Мальчик Миче будет нам племянником. И я обещал дяде Стояну…
- Да наплевать на друзей твоего отца!
- Нет, солнышко, не наплевать. На этого человека наплевать невозможно. В гневе он может устроить колоссальную пакость. Почище самого страшного колдуна или даже Отца Морей. Не плачь, маленький Петрик. Иди к мамочке.
Я, начавший с хныканья, теперь плачу очень громко. И успокаиваюсь только тогда, когда оказываюсь рядом с Миче. Совсем близко, так, что чувствую прикосновенье. Пока его не забрали, маме приходится кормить и Миче тоже – голодного младенца не уговоришь потерпеть.
Или Миче раскричался от того, что папа унёс меня от него, взял на руки?
Несколько лет назад то, что он немножечко побыл Миче Охти, спасло моему брату жизнь. Я благодарен папе.
- Не к добру, - рассуждают родители, наблюдая, как мы, совсем крошки, силимся поплотнее прижаться друг к другу. – Поскорей бы забрали второго.
Вопреки всему, эта сцена меня рассмешила.
- Видишь, - сказал я женщине, у которой находился в гостях, - тогда уже я был таким. Как и Миче. Такими уж мы родились. И данное слово родители наши сдержали. Но они одержимы этой идеей: что Миче мне вред причинит. Что мне делать? Это предубежденье! Вот что я сделаю, если вернусь: пойду к королеве Унагде и заставлю её рассказать маме с папой всю правду об этих её предсказаньях, смещённых во времени. Пусть повинится. Пусть скажет, что время того предсказанья прошло. Когда я был ранен случайно Миче, почти совершенно ослепшим. Зато сколько раз я был обязан жизнью ему! Пусть бы это они посчитали! Ох, королева Унагда! Где их угораздило встретиться с ней, да ещё поболтать?
- Унагда не так уж проста, - усмехнулась женщина, у которой я был в гостях. – Кто может знать, в какую сторону времени нашу чудачку шатнуло в тот раз? И её ль предсказание это? Гляди-ка…
Я стал смотреть в окно, как мне было сказано. Там протекала обычная подводная жизнь бурной горной реки. Вся она состояла из завихрений воды, где-то мутных, лохматых и пенистых, где-то хрустально-гладких и зеленовато-прозрачных. Ниже и глубже было спокойней, но и там царило бурление и кипение, всплывали наверх пузырьки, вода, несущая ветки и камушки, огибала, острые, скользкие, часто натыканные глыбы, скрытые в глубине, недостаточной, чтобы задержать падение тела взрослого человека, чтобы оно не расшиблось о камни. Перед Мрачными временами гора распалась на две части и убрать оттуда огромные её обломки не под силу никому. Меня спасло течение, внезапно усилившееся по воле той женщины, у которой я находился в гостях. Оно не дало мне, исхудавшему до веса подростка быстро уйти под воду и разбиться о камни. Я вижу тёмную нору впереди под водой: часть потока уходит внутрь горы, причём, течение утягивает туда, а не мимо. Да мимо и невозможно – опять же из-за этих глыб. Там, внутри, свет, которого быть не может, и не было на самом деле. Он показывает мне не замеченное наяву: кости животных и людей, и целые скелеты – дальше по основному течению, на каких-то выступах и камнях, на дне. И в том даже рукаве, по которому я выбрался наружу, помня рассказ уцелевшего здесь десятилетнего Миче. Хоть тёмная вода почти до потолка, я вижу под водой…
- Что? – в панике спросил я у женщины, зазвавшей меня в гости. – При чём здесь это? Лично проверю, как соблюдаются меры безопасности и дам денег на новое ограждение и укрепление смотровой площадки… Отставить панику! Я там был, и знаю, что всё хорошо соблюдается. Я сам прыгнул. В том месте, откуда Миче свалился в детстве. Но он же был сам виноват. Сам мне признался. Или дело не в ограждении? В том, что… Я не понимаю. Родители толкнули меня на этот поступок. Что ты молчишь? Да, они вправе думать, что всё из-за Миче. Это их право. Моё же – быть рядом с братом, когда ему плохо.
Теперь я видел другую воду – море в проливе между Дейтой и Верптой. Это эвакуация, которую я затеял, когда Канеке явился с вестью о сигнале от Познавшего Всё, когда мне доложили, что на островах творится что-то недоброе: пожары и разрушение. Понимая, что мне сейчас покажут, и что женщине будет также тяжело, как и мне, я не стал дожидаться и воскликнул:
- Не надо! Я же сказал, что родители вправе думать, что всё из-за Миче. Он должен был встать перед Милло, не я. Но кто же мог знать о задуманном Таеном деле? И в этот момент! Но ведь Миче вернулся. Ко мне. Он такой.
- Другой бы сказал, что не вправе родители думать такое о Миче. С тобой говорить – словно с Радо: всё увязает в твоём благодушье.
- Это не плохо совсем. Все явленья имеют по две стороны: это солнце и тень. Те, кто живут с теневой стороны, знают, что свет – это зло. И по-своему правы. Бедным летучим мышам было бы днём неуютно, как нам в темноте. Но кто говорит, что летучие мыши быть не должны? Кто говорит, будто мамы и папы наши другими должны быть? Они ведь такие прекрасные люди! Я всего лишь не знаю, как лично мне с ними быть. И Миче. Мы с ним на беду оказались не с той стороны. Что нам делать? Вот главный вопрос. Хотя, на него есть ответ: стать надо другими. Только я не могу. Я – есть я.
- Это верный ответ. Слова человека, который и смел, и себе цену знает, и видит свой путь, и в себя очень верит, а более – в братство и дружбу. Когда придёт время сомнений, ты веры своей не теряй. Зачем же ты здесь?
- Шёл на свет. Я устал.
- Ты хитрец. Взял и пришёл поболтать. Даже обидно: всё-то ты знаешь и сам. Или узнаешь, когда придёт время. И сам всё решишь. И с пути не сойдёшь. Ты такой. Спи, хитрый Петрик. Как дома.
- Но я бы ещё…
Но главные вопросы – о Рики, Миче, Таене и Канеке мне не позволено было задать.
Меня накрыли моим же пледом, тем, который мне подарила жена, и я заснул там, в кресле, как бывало, иногда засыпал дома, на Верпте, под шелест сада и шум моря, под голоса птиц… С мечтой о полёте…
Хорошее место. Хороший дом.
И сон хороший
*
Интересные открытия сделал я этой ночью по милости разумной Эи, побывав гостем в её доме.
У моего отца есть или был дядя, брат моего деда, видимо, тоже уродившийся с внешностью анчу и отданный на воспитание. В тринадцать лет мне не сочли нужным об этом сообщить.
В течение детства и юности не сочли нужным познакомить меня с доктором Стояном из Заречки. Даже после тринадцатилетия, когда я узнал, кем мы с Миче приходимся друг другу. Он не был молод в момент нашего рождения, но был жив ещё в прошлом году: я слышал это имя. Вернусь – навещу.
Вот ещё: обаятельный Милло, только-только перешагнувший рубеж совершеннолетия, не нуждается ни в каких провожатых ни в одном из мест нашей прекрасной планеты. В провожатом нуждаемся мы: я, Лёка и Боба. Вам понятна задумка? В благодарность за такую заботу, наша троица ни в коем случае не имеет права отвертеться от поисков сестры Отца Морей, что бы от неё ни осталось в Дико Страшных местах. Это я так решил.
И самое главное (я будто прозрел!): Миче всё время, вообще постоянно, подвергает меня опасности. Как и было предсказано. Я смеялся над этим, пока одевался.
Ему я, конечно же, не скажу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://www.proza.ru/2015/06/24/1469
Иллюстрация: картинка из "ВКонтакте".