Больничные этюды номер 8. Гл 1

Людмила Волкова
               
                1.По кругу или по прямой?

                Я бы ни за что не  написала в конце своих «Больничных этюдов 7» слова:  «продолжение следует». Чтобы не искушать Судьбу… Но она не оставляет меня в покое, словно испытывая запас терпения и моих  душевных сил. Если бы я верила в Бога, то сейчас бы свалила на него всю ответственность за такие перегибы.
                Однако человек  все время выдумывает для себя некий объект, на которого можно переложить  вину за  свои ошибки, слабости и неудачи. Или же – наоборот –  чтобы возложить надежды на чудесное исцеление тела, души.   Нам всем хочется верить в это НЕЧТО или в этого НЕКТО.
                Вот и я верю в Судьбу, как это ни глупо. Значит – в предопределение. В некое персональное  расписание жизненных этапов со всеми его  поворотами и  конкретными вытекающими.
                Понятие – Судьба – размытое, образа иконного не имеющее, потому как распадается на множество отдельных судеб. Каждому – свое. Кому-то везет, и он  готов бить поклоны Судьбе за комфортное существование, для кого-то она – крест тяжкий.  Словом, эта древнеримская богиня судьбы  по имени Фортуна не требует молитв, поклонов.
                Остается только либо сопротивляться сей капризной даме, пытаясь ее  переиграть, либо тупо следовать ее указанием:  налево, направо, вперед! 
                Сейчас  я  просто следую за событиями, и от  меня ничего не зависит…
                Два года назад в мае месяце я начала свой нелегкий путь к собственному спасению. Обнаружив подозрительные признаки самой страшной для многих болезни (кровотечение из груди), я поставила себе диагноз, прекрасно понимая, что НЕ ошибаюсь. И прошла все круги этого персонального  ада. Сначала душевного, потом физического.
                Уверяю всех: душевный – хуже, физический как раз можно пережить. Хотя в состоянии паники кажется, что ты не переживешь именно этого  – боли, неудобства, дискомфорта.
                Вне стен онкологического диспансера тебе кажется, что за его страшными стенами происходит  нечто ужасное. Но когда попадаешь к собратьям и сестрам по несчастью, вдруг успокаиваешься. Оказывается, жить можно везде, если тебя окружают люди. Нытики и паникеры сдерживают слезы и стоны, когда видят, что кому-то ЕЩЕ хуже. У них даже появляется надежда выкарабкаться из болезни.
                В общем, все зависит от личности, поставленной перед фактом болезни.
                Два года назад я понятия не имела, к какой категории отношусь – к слабакам  или  к  тем, кого называют мужественными.
                Сегодня  знаю: я самая обыкновенная, и потому  мои записки, заметки, дневник, репортаж (  как хотите,  назовите сей жанр)  непременно кому-то помогут. Моя реакция на болезнь и все, что с нею связано, это реакция РЯДОВОЙ женщины, которая еще не готова морально покидать этот свет.
                Итак, май 2015 года…У меня обострение собственной болезни, многолетней, так что я мало думаю о других. О ревматоидном артрите я писала в «Больничных этюдах»(№1-6)
                Но по закону подлости, о котором составлено множество поговорок, типа: пришла беда – отворяй ворота, – должна была прицепиться еще одна болячка. Ну, например, насморк. Или грипп, либо радикулит хотя бы! Но нет…
                Заболела  грудь, вторая, то есть  единственная моя… Пару раз стрельнуло сильно и – затихло на некий срок. Но меня не проведешь. Я знаю и всем хочу напомнить, что здорового органа человек НЕ ОЩУЩАЕТ! Вроде бы нет его, понимаете?
                И я пошла туда, куда обязана была ходить каждые полгода на осмотр, – в городской онкологический диспансер. Но не ходила. Не хотелось видеть врача, которого считают лучшим специалистом. Меня убивает ее полное равнодушие к отдельному больному. Ты себя ощущаешь пациентом номер 7 в очереди – не более. Она не задает вопросов, не предлагает садиться. Молча ждет, когда ты сам вывалишь на нее свои тревоги. Но, не дослушав,  бросает:
                – Раздевайтесь.
                Под ее опущенным взглядом ты торопливо расстегиваешь блузку. Она  щупает где положено и молча идет мыть руки. Ты не выдерживаешь:
                – Вы что-то нашли?
                Она молча кивает головой. Пишет направление на  маммографию, биопсию, УЗИ. Протягивает бумажки, снова едва внятно:
                – Потом ко мне.
                Но ведь тебе страшно! Ты хочешь знать хоть какую-то подробность, которая обнадежит! Два года назад тебе уже ампутировали грудь! Теперь – на второй! Разве не страшно?
                Не знаю, как ведут себя другие, я все-таки задаю вопрос:
                – Мне нужно делать операцию или можно обойтись облучением?
                – Обследование покажет.
                Муж в коридоре встречает градом вопросов:
                – Ну, что? Нащупала что-то? А теперь что? Она что-нибудь сказала?
                Показываю талоны. Все они – на среду! То есть, ждать неделю.
                Целую неделю ждать, а она (опухоль) в это время растет, растет…Если бы хоть сказала, какой величины уплотнение!
                …О том, что было дальше, прервусь, чтобы сообщить, что я узнала сегодня от родственницы, которая была так напугана моим диагнозом, что сама захотела провериться.
                Вечером звонит:
                – Как фамилия твоей врачихи?
                Отвечаю.
                – А ты знаешь, что она еще работает в клинике персональной хирургии? В частной? У нее куча всяких регалий, дипломов, грамот, она врач высшей категории.  Все это – на визитке. Я записалась к ней на понедельник.
                – Мне сказали, что она на курсах повышения квалификации.
                Прошла неделя. Опять звонок. Родственница красочно расписывает, КАК ее принимала моя Наталья Алексеевна. Оказывается, она умеет не только улыбаться, но и вполне внятно вести расспросы, разговоры! Для нее платежеспособный больной – это чуть ли не друг сердечный! Она ему рада, она…
                Ладно, вернемся к нашим баранам. То бишь – к врачам, вынужденным работать с разной категорией пациентов.
                Пока я проходила маммографию и биопсию, выяснилось, что я уже – ничья. И некому даже показывать результат биопсии.
                Делал ее молодой врач, корректируя процесс по компьютеру. Напуганная пыточным способом этого исследования в первый раз, я дрожала внутренне, пока сидела в очереди. Мои «мальчики» (муж и сын) пытались меня развеселить. Им удалось вызвать улыбку у некоторых особ в очереди, а до меня шуточки и бодрый вид сопровождающих  не доходил.
                Зато когда паренек в белом халате уложил меня на стол и стал нежно приговаривать, чтобы я потерпела, а потом сопровождал каждое действие объяснениями, я ожила.
                Я люблю, когда мне объясняют, что со мною делают! Я обожаю врачей, которые  если не любят больных, то хоть сочувствуют им на словах и улыбкой!
                Мне не было больно! Я все ждала, что сейчас вот, сейчас этот приборчик, который проникает в тело груди и отрывает от него кусочек плоти, «стукнет» вглубь со всей силы, а потом – все глубже (положено три-четыре пробы) и будет все больнее… А он (врач) эдак ласково нажал на что-то один раз, через  несколько секунд второй, третий, а мне – НЕ БОЛЬНО!
                Я готова была расцеловать этого парнишку ( мне годящегося во внуки) за его золотые руки!
                Не расцеловала, а просто подарила собственную книжку, когда пришла за ответом.
                Он, конечно, изобразил радость, но я-то знаю – читать не будет! Может, сунет жене или маме своей – с гордостью, там ведь дарственная надпись, где я его хвалю!
                Через несколько дней в коридоре клиники он меня узнал и первый поздоровался с совершенно искренней улыбкой.
                Он же мне и сказал:
                – Не тяните с операцией. Здесь другого лечения не предвидится, только радикальное.
                И посоветовал перейти к доктору Виноградову Андрею Юрьевичу, раз я осталась без своего врача.
                С удовольствием называю его полное имя! Обаятельный, седой,  на вид какой-то озабоченный,  смотрит под ноги, и нельзя понять, сколько же ему лет. Крупный, высокий, тихий. И все время водит своих больных из кабинета в кабинет, даже на УЗИ.
                В общем, контроль. А кому охота возиться с чужими больными, если своих полно? Оказывается, есть и такие вот врачи – настоящие!               
                Он меня покорил с первого визита.  Спросил, все ли анализы у меня есть? Я  беру сумку, достаю  свои бумажки, а они – мокрые! Слиплись! Труд нескольких недель  пропал! Это протекла плохо закрытая бутылочка с водой. Он смотрит, как я держу  жалкие листочки, потом берет  их в руки, молча разнимает и несет к подоконнику. Там раскладывает:
                – Мы их на солнышке просушим!
                И ни слова упрека в разгильдяйстве!
                И вот позади  беготня по больницам и лабораториям, пройден консилиум, решивший, что мне можно делать операцию (о приступах мерцательной аритмии я промолчала. )И я  сегодня вхожу в палату номер один Областного онкодиспансера, отсидев очередь с 8 утра до полудня. Здесь мне предстоит провести месяц, если не больше…
                Открываю дверь – и чуть не падаю в обморок: в палате десять человек!!! В такой компании я ни разу не лечилась в течение месяца!
Женщины дружно собираются домой на выходные дни. Некоторые остаются, они приезжие. Похоже, что все уже перенесли операцию. Каждый занимается своим делом – не до знакомства.
                Еще два часа провожу рядом со своей койкой, в душном углу,  в ожидании беседы с анестезиологом и своим врачом, который будет оперировать меня.
                Иногда брожу по коридору. По нему передвигаются новенькие больные и старожилы. Эти – лысенькие (после химии)…
                Мотаются туда-сюда и врачи в зеленом одеянье. Сплошь молодняк, но это меня не пугает. В палате мне уже сказали, что здесь все врачи хорошо делают операцию. Верю. А что еще остается делать?
                Мой врач на перевязке. Жду…Есть охота – до жути. Ведь встали в семь утра, чтобы прийти как велено – к 8 часам. Чтобы потом сидеть  в толпе «счастливчиков», ждущих госпитализации. Кому-то везет меньше: не всем можно делать операцию. Одни кинулись слишком поздно, процесс запущен. Другие проходят очередной курс «химии», Этих узнаешь по лысой голове. Но ни одна такая голова не рыдает от страха и ужаса. Эта самая голова уже прошла сквозь все испытания, а сейчас полна надежд, что ее спасут.
                Многих – спасают.
                На моей голове пока полно волос, которые даже неприлично смотрятся на немолодом  теле.
                – У вас что – парик? – спрашивают меня – в надежде достать себе такой же, приличный, не седой и натуральный.
                – Свои, – скромно отвечаю я.
                –  Ничего, – утешает кто-нибудь непременно, – выпадут волосики после первой же химии.
                –  Зато потом отрастут лучше прежних, – добавляет другой, более великодушный.
                Наконец-то зовут к анестезиологу, потом к хирургу..Оба молодые, но держатся с достоинством. Нормальные ребята.
                Меня отпускают до воскресного вечера. А утром в понедельник повезут (поведут?) на операцию. Так что я не знаю, будет ли продолжение этих «этюдов»?
                Не люблю слово «надежда». Что-то в нем есть такое… зыбкое.
                Мне бы просто хотелось сей не очень интересный репортаж закончить слова: «До встречи на ПРОЗЕ РУ, мои дорогие читатели и еще более дорогие друзья!»
Продолжение… следует?
http://www.proza.ru/2015/06/21/1468