Мой дедушка, Кучер Григорий Корнеевич – человек нелюдимый, суровый, необщительный. Может, виной тому – война, даже две войны – финская и Великая Отечественная... Дед редко со мной разговаривал. Да он вообще не особо любил детей! Но иногда, напившись чаю с коржиками, которые выпекала бабушка, наевшись своего любимого малинового варенья и нежась на крыльце под лучами теплого солнца, мог снизойти до общения с нами, мелюзгой. В один из таких благоприятных, располагающих к общению дней я и пристал к дедушке Грише:
– Деда! Деда, расскажи про финскую войну!
Я готов был услышать от него очередную колкость или просто, что обиднее всего, ничего не услышать: именно так чаще всего и происходило в действительности.
Но тут дед улыбнулся. Поудобней вытянул ноги, обутые в клетчатые тапки, погладил подбородок и ответил мне своим начальственным тоном, лишь подчеркивающим его гулкий, властный голос:
– Что тебе рассказать, Андрюша? Книжки почитай, учебники – там все написано. – Дедушка Гриша взмахнул рукой по воздуху, обводя пространство вокруг меня, как бы указывая на те огромные знания, хранящиеся совсем рядом, лишь стоит руку протянуть.
– Нет, деда, о финской войне написано очень мало. Только совсем чуть-чуть – в учебнике истории. Ну расскажи, папа говорил, что ты воевал!
– Воевал, – дед опустил руку на свое колено, – воевал, Андрюша, – да что о той войне рассказывать? У нас тогда на вооружении длинные винтовки были, так называемые трехлинейки. Снег – по пояс, винтовка за спиной, как шест, длинная, то и дело за ветки цепляется, в снегу грузнет... Идем. Да не идем, а бредем по лесу.
– Куда идете, деда?
– Да откуда я знаю, куда? Я ж солдат, рядовой, – кто мне скажет? Ведут нас командиры наши, а куда – никому не известно. Военная тайна! – дед погрозил мне указательным пальцем. – Идем, а тут – финны, они маленькими отрядами передвигались, на лыжах, с автоматами. Появятся из леса, нас обстреляют, а пока мы свои «трехлинейки» из-за спины достанем, пока затворы передернем, их и след простыл. А наших уже убитыми человек шесть на снегу, да еще и раненые... Вот так и воевали.
Дедушка Гриша стал пристально разглядывать свои тапочки, и я не мог понять, о чем он думает: то ли о погибших товарищах, то ли о чае с коржиками… И дома за праздничным столом, и на рыбалке, и на работе (много лет он проработал главным бухгалтером НКГОКа, притом его очень ценили, даже после выхода на пенсию часто приглашали помочь подготовить годовой или полугодовой отчет) выражение лица деда всегда казалось суровым и задумчивым, каким-то напряженным. Словно он всегда обдумывал какие-то сложные финансовые документы, мысленно выводя сальдо и подбивая дебит с кредитом...Подождав немного в надежде, что дедушка что-то еще расскажет сам, я, не выдержав, спросил:
– Так мы же победили, деда? Как же мы победили, если оружие было плохое, солдаты без лыж, увязшие в снегу?! Как же мы финнов победили все-таки?
Дед от неожиданного вопроса вздрогнул, и на его лице появилось наконец-то новое выражение – это было сравнимо с гримасой отвращения, когда на жареную картошку или ароматную котлету, которую ты собираешься съесть, садится огромная зеленая муха.
– Конечно, победили! – дед улыбнулся, правда, улыбка казалась совсем неестественной, скорее, она являлась неким актерским образом, застывшей маской для фотоснимка на первую полосу газеты «Труд» или «Правда». – Победили. Нам потом всем раздали автоматы и лыжи, и мы сразу победили! – дедушка Гриша радостно двинулся в сторону коридора, решив, что разговор можно считать оконченным.
– Деда, а на Второй мировой? Ты…
Дед не дал мне договорить:
– На Второй мировой твой дед уже был знаешь кем?! – Он наигранно весело подбежал ко мне и ткнул кулаком под ребро. – Минометчиком! А это – бах-бах! – и все враги повержены. Поэтому – победили фашиста! Ведь твой дед – минометчик!
Пока я гладил ушибленный бок, дед убежал в дом, радуясь окончанию разговора.
Больше мой дедушка Гриша никогда и ничего не рассказывал о загадочной финской войне.