9 мая в душном салоне автобуса, который вёз меня от площади, где состоялся парад Победы и праздничные гуляния, было не протолкнуться. Меня прижали к кабине водителя, припечатали так, то вздохнуть было трудно. Хорошо, что двери близко и автобус уже подъезжал к нужной мне остановке. Как вдруг откуда-то из середины салона я слышу знакомый голос:
- Наташка, ты? Привет! Помнишь меня?
Я оглянулась. Тут автобус затормозил, двери открылись, и разгорячённая толпа пассажиров вынесла меня из автобуса. Время меняет многое: облик человека, его характер, взгляды на жизнь, но вот голос остаётся прежним. Его узнаёшь моментально, особенно если тебя с этим человеком связывает несколько лет работы на сцене.
Это был народный театр советских времён, где играли не профессиональные артисты, а люди, отработавшие полноценный рабочий день и по вечерам постигающие азы актёрского мастерства, под руководством педагогов, желающих творить, одержимых и болеющих театром. Здесь не было закулисных интриг, подсиживания друг друга из-за лучшей роли. Была одна большая дружная семья, в которой можно найти поддержку и понимание, где сердца бились в унисон, и дыхание было одно на всех.
Спросите меня о самом лучшем периоде моей жизни и я, не задумываясь, назову счастливые бесшабашные мои годы, посвящённые театру.
Помню ли я?! Чёрта с два я что-нибудь забуду!
Как забыть цветущую майскую рощу вокруг пансионата, в котором нас поселили на гастролях в Уфе? Вечер наполнялся соловьиными трелями, зовущими в ночь под своды пахучей сирени, невероятно огромная луна и мы – молодые артисты, по-детски раскованные, романтики и балагуры! Как тут заснёшь?
А назавтра в клубе сразу три спектакля. Утром – два детских «Иван-дурак и черти». В перерыве между первым и вторым актёров и массовку в костюмах и гриме везут автобусом в столовую, поскольку мы всё с себя смыть и снять не успевали. Вот подъезжает автобус к столовой, распахивает дверцы и из него в буквальном смысле как из мешка вываливаются черти с рогами, хвостами и копытами и, похватав подносы, атакуют столовскую раздачу.
Работники общепита предупреждены о «чёртовом» нашествии, а вот посетители пребывают в весёлом шоке. Где ещё увидишь ушастого пса Шарика, который в запале не вышел из своего образа, и жадно уплетает гуляш с капустой, усевшись между Иваном-дураком и Вельзевулом, хлебающими борщ?
Мы привыкли к всеобщему вниманию, мы почти профессиональные артисты. На наши спектакли в Уфе продают настоящие билеты. Раньше мы выступали бесплатно в школах, пионерских лагерях, в воинских частях и перед ветеранами. Теперь мы получили звание Народного театра. Это ко многому обязывает. Правда все наши заработки уходят на новые костюмы и декорации, и никто не попросит лично для себя ни копейки.
Вечером у нас спектакль о войне «Юность отцов». У меня роль возрастная, хотя мне в ту прекрасную пору было 18 лет. На сцене я и моя дочь, которую играет моя ровесница Татьяна. Дочь сообщает, что уходит добровольцем на фронт вслед за танковой бригадой. Тяжёлый диалог и печальная сцена расставания в финале сопровождается грохотом проезжающих за окном по улице советских танков, идущих на передовую. Мои последние слова: «Танки идут» означали, что дочери пора уходить. Конец акта.
Наша озвучивающая техника тогда состояла из огромного старого катушечного магнитофона. За озвучку отвечал один из незанятых в этом спектакле актёров Юрка. Он сидел в кулисах и должен был вовремя нажимать кнопки.
Диалог подходит к концу и где-то сейчас должен быть звук проходящих танков. Но звука нет. Я бросаю быстрый взгляд в кулисы и вижу Юрку, колдующего над капризным магнитофоном. Слова закончились, и повисла незапланированная пауза.
Однако недаром нас учили актёрскому мастерству, и мы начали разыгрывать этюд на тему «О чём ещё могли бы поговорить мать и дочь перед расставанием?» А звука всё нет. Надо как-то выкручиваться и заканчивать сцену. Напряжение накалилось до предела. И тут из кулис раздаётся:
- Тыр-тыр-тыр! Пррррррррррррр!
Мы обе скосили глаза в сторону кулис и видим злого взлохмаченного Юрку, который сидит, выпучив глаза и надув щёки, а в руках у него большая катушка с магнитной лентой, снятой с магнитофона. Он отчаянно крутит её как баранку автомобиля перед собой и довольно похоже изображает далёкий звук проезжающих танков. Это не было приколом, Юрка честно старался выполнить свою работу, изображая танк, но до чего же вид у него был идиотский!
Танька стояла передо мной спиной к залу, ей было проще, потому что её расплывшуюся в улыбке физиономию не видели зрители. Однако коленки у неё задрожали, и она готова была вот-вот сложиться пополам от смеха. Я притянула её одной рукой к себе, а другой прижала голову лицом к своему плечу, отчего её ещё больше разобрало. Я, наверное, могла бы задушить Таньку, поскольку прижимала всё сильнее. Её смех перешёл в тонкий писк и глухие всхлипывания, а плечи тряслись вполне натурально для рыдающего человека.
Я же сделала каменное лицо с взором как у памятника «Родина-мать зовёт», устремлённым поверх голов зрителя, сжала зубы, сдерживая удушливый смех, отчего по щекам у меня побежали мокрые дорожки самых настоящих слёз. В зале стояла гробовая тишина. Трагическая сцена прощания. Я цежу сквозь зубы и голос мой дрожит:
- Танки идут.
Свет погас, пошёл занавес, мы с Татьяной кубарем выкатились со сцены в гримёрку и весь антракт вместе с труппой корчились от смеха.
Юрка, неунывающий весельчак и находчивый выдумщик, ты стал солидным дядькой в шляпе. Я могла бы не узнать тебя, если бы ты меня не окликнул. Я шагала домой и снова улыбалась твоему знаменитому «Тыр-тыр-тыр», вспомнила рыдающую на моём плече Танюху, и даже свой монолог из пьесы «Юность отцов».
Я дожила до возраста своей героини, ты теперь, наверное, сам стал отцом, а тот спектакль стал нашей далёкой юностью. И какое счастье, что вспоминаем мы её со светлой улыбкой, потому что воевать нам довелось только на сцене.
19.05.2015г.