Александр Балашов
МАСКА БЕССМЕРТИЯ
повесть
«Вы слышали о графе Сен-Жермене,
о котором рассказывают так много чудесного?».
А.С.Пушкин. Пиковая дама.
1.
Детище отечественного автопрома, белая профессорская «Волга», уже давно не считавшаяся жителями дома «элитным средством передвижения», осторожно, почти крадучись, въехала во двор и замерла недалеко от парадного первого подъезда.
Двор медленно опускался в июньский вечер и чарующий душу медовый запах цветущих лип, посаженных жильцами ещё в их младые годы. Никто не обратил внимания на въехавшую во двор уже в солидном возрасте, но ухоженную «Волгу» - знали, что это машина профессора Волохова, замкнутого и странноватого, с точки зрения соседей, человека. Двор с незапамятных времён приклеил к Игорю Васильевичу прозвище – «Пан профессор». Хотя ни тогда, ни сегодня Волохов внешне не был похож на известный в своё время стране персонаж из телевизионного кабачка «Тринадцать стульев».
Странное дело, кличку «Профессор» ему дали ещё в Волоховском детском доме, куда в чёрном для страны сорок первом попал ещё немовавший, то есть не говорящий, малыш. Из Краснослабодского дома малютки вместо свидетельства о рождении в тощем «личном деле» мальчика лежала краткая история начала жизни нового человека страны Советов. Фиолетовыми чернилами и каллиграфическим почерком кто-то из сотрудников дома малютки написал: «Мальчик (на вид месяца 3 - 4 от рожд.) найден 18 сентября 1941 года у разбомблённого немцами эшелона с беженцами, в трёх километрах от станции Дрюгино Краснослободского района. При погибшей матери документов не оказалось. Установить личность отца не представляется возможным. Имени у мальчика нет, фамилия неизвестна». Имя ему придумал Василий Хромушкин, директор детского дома, назвав «мальчика без имени и фамилии» Игорем, а фамилию дали «Волохов» - по названию детского дома, эвакуированного в город Волхов. Свою фамилию Василий Петрович дать не решился. Подростком Хромушкин попал под поезд, лишился правой ступни и на всю жизнь остался хромым, оправдывая тем самым свою говорящую фамилию.
Игорёк запомнился детдомовским худеньким, смышленым мальчонкой, любимым занятием которого было чтение книг в неплохой по всем меркам библиотеке сиротского дома. Кличку «Профессор» книгочей получил ещё во втором или третьем классе. С того самого времени она, наверное, и определила судьбу человека, родившегося на Аномалии.
Блестяще закончив школу с золотой медалью, Игорь получил путёвку в жизнь – направление в главный вуз страны, как тогда называли Московский государственный университет. И там Игорь Волохов удивлял седых профессоров неординарностью мышления, свежим взглядом с неожиданным ракурсом на привычные вещи, тривиальные суждения. Была, правда, у талантливого студента, а потом блестящего аспиранта одна странность, которая настораживала идеологических вождей его факультета: парень увлекался чтением сказаний, легенд, мифов, философско-религиозных трактатов народов мира. Нет, точными науками, научными темами, спущенными кафедре в плановом порядке профильным научным комитетом, как и было положено младшему научному сотруднику Волохову, он занимался серьёзно, глубоко, а главное (был такой критерий оценки научной работы) – эффективно. Но всё своё свободное время от «плановых тем» посвящал изучению древних манускриптов и фолиантов.
Как-то его спросили: «Чего ты там ищешь, Игорь? Это ведь всё авторские или коллективные фантазии невежественных в научном отношении народов». – «Ищу то, что Шлиман нашёл в фантазиях гомеровской Илиады», - пожимал парень худенькими плечами. В конце концов, этот «пунктик» парню простили. Знали, что всякий гений, даже непризнанный, сходит с ума по-своему.
Более понятными и, так сказать, приличествующими научному окружению Волохова увлечениями считались альпинизм и автоспорт. Игорь души не чаял в покорении горных вершин, вместе с университетской командой облазил весь Кавказ, в числе избранных (опытных альпинистов) ездил в Тибет, был в Гималаях. А из автоклуба ушёл ещё на третьем курсе. А через несколько лет, за свою первую государственную премию, купил «Волгу», легендарный «аппарат» с прозаическим названием в техпаспорте - «ГАЗ-21».
...Белая «Волга», только что замершая у парадного монументального (когда-то элитного) дома была третья (или четвёртая?) профессорская машина, которая неизменно парковалась с левой стороны арки, у жёлтой стены, пёстро размалёванной ещё в лихие девяностые креативными уличными художниками. Игорь Васильевич ценил в жизни человека стабильность. Он был консервативен в выборе одежды и марки автомобилей – все машины Волохова были «Волги». Разных модификаций (в зависимости от лет выпусков), но – неизменно «Волга». А на голове – причём в любое время года – красовалась чуть надвинутая на лоб широкополая шляпа. Головные уборы, как и профессорские машины, тоже менялись. Но всегда профессор был верен одной модели. Той, которую носил ещё в те старые добрые времена, когда Волохов денно и нощно трудился в «почтовом ящике» - НИИ военного ведомства. Тогда его возила персональная чёрная «Волга» с шофёром, у которого было маршальское выражение лица, а дети профессора – девочка лет шести-семи и очаровательный мальчик, малыш лет двух-трёх – гуляли во дворе дома в сопровождении нанятой семьёй домработницы.
Никто из соседей не обратил внимания на давно знакомую двору белую «Волгу», которая припарковалась на своё привычное, законное место. Игорь Васильевич выключил ближний свет, подфарники, но из машины выходить не торопился – тревожное предчувствие надвигающейся беды не покидало его с самого утра. Теперь, всматриваясь в глубину двора, где на бортике детской песочницы сидел какой-то человек, одетый во всё серое, Волохов серьёзно забеспокоился. Этого «серого кардинала», как про себя называл профессор неизвестного соглядатая, неизменно оказывавшегося в «нужное время и в нужном месте» Игорь Васильевич, приметил давно. Ещё с той памятной поездки на научный симпозиум геронтологов и учёных, занимающихся генной инженерией, в Катманду.
Профессор задумался. А не раньше ли? Непал, Катманду, Гималаи, доктор Брахман, поразивший русскую делегацию своим «выходом» из «биологической оболочки», своего тела... Да-да, сам себе кивнул Волохов, именно с тех пор, он стал замечать за собой «хвост». Сначала решил, что это служба безопасности НИИ Жизни, где он теперь работал, приставила к нему личного охранника. Но вскоре от этой версии пришлось отказаться. Соглядатай в сером появлялся только тогда, когда постоянно работающая мысль профессора Волохова достигала своего пика, высшей точки напряжения, и наступал «момент истины», который Игорь Васильевич называл озарением.
Откуда рядовой охранник службы безопасности мог знать время этого озарения? Нонсенс, подумал профессор. Он будто читал мои мысли на расстоянии. Он вспомнил, как увидел фигуру «серого человека» даже в стенах его секретной лаборатории, где шли эксперименты по поиску путей к продлению жизни человека. Работы по пересадке стволовых клеток добровольцам старый учёный называл для простоты делового общения с коллегами «второй молодостью». Формально он был руководителем именно этого научного проекта. Но уже давно, по сугубо личной инициативе, занимался созданием атманоприёмника. Сложнейшего устройства, которое, по глубокому убеждению доктора технических и медицинских наук Волохова, должно было перевернуть представление человечества о жизни и смерти.
Тогда, в очередной пик озарения учёного, он нащупал «конгениальный», как говорил Остап Бендер, ход в решении конструкции волнового приёмника Атмана, избирательно работающего в нужном Х-диапазоне его кармы.
«Давненько тебя было не видно, дружок! – подумал Игорь Васильевич. – Уж, не болен ли был ты, вечный странник, мой Серый посланник?». Не спуская глаз с серой фигуры незнакомца, сидящего спиной к профессору, Волохов достал из брючного кармана мобильный телефон и в его записной книжке отыскал строчку – «Володя, сын». Телефон светился в темноте кабины, подсвечивая усталое лицо профессора, изрезанное горестными бороздками морщин у рта, старомодная шляпа была глубоко надвинута на крутой бледный лоб. С февраля он не давал себе никакой передышки – только работал, работал и работал. Вкалывал у себя в институте, занимая лабораторию в ночное время, за что приходилось постоянно материально стимулировать ночную охрану НИИ. В своей трёхкомнатной квартире, которая тоже был больше похож на научную лабораторию, он продолжал доделывать то, что не успевал «довести до ума» в НИИ Жизни.
Профессор спешил, вечно боясь не успеть и снова потерять. Это чувство поселилось у него в душе с того самого дня, когда Игорь Васильевич похоронил дочь, широко известную в научном мире доктора технических наук Ирину Долгушину, возглавлявшую в Академии наук России три последних года инициативную группу учёных, занимающуюся проблемами генной инженерии. Ирина, помогавшая отцу, как она сама говорила, в «коварном деле» (так она в шутку называла создание атманоприёмника) неожиданно умерла от скоротечного рака лёгких. В самом расцвете своих физических и духовных сил. Меньше чем за месяц проклятая онкология превратила тело дочери в серо-жёлтую мумию, уничтожив молодое и, как казалось ещё вчера, цветущее тело женщины. Тем страшнее и нелепее на похоронах над неузнаваемо постаревшем теле Ирины звучали слова коллег-академиков, что «именно она, Ирина Долгушина, ближе всех подошла к открытию тайны второй молодости человека».
Хоронили Ирину на одном из «элитных кладбищ» (профессор считал, что слово «элитный» по отношению к погостам употреблять «в высшей степени кощунственно»). Стоял морозный январский денёк, к обеду из-за рваных облаков выкатилось ослепительно яркое солнце, но за спиной мужа Ирины, член-кора Петра Георгиевича Долгушина, профессор опять увидел фигуру загадочного «Серого кардинала», как он стал называть вечного филёра. Лица незнакомца, одетого во всё серое с головы до пят, он тогда не разглядел. Не до того было на кладбище...Но и позже, когда понял, кто послал его в наше время, зрительная память будто не желала (или не могла) зафиксировать лица Серого посланника.
...Июньский вечер во дворе старого дома, которые московские старожилы всё ещё называют «сталинскими», был окутан запахами цветущих лип и поперчён острыми выхлопами многочисленных разномастных авто, заполонивших всю полезную (и бесполезную) часть дворовой территории. Профессор, нажимая на вызов, подумал, что сейчас, когда его лицо подсвечено дисплеем телефона, «Серый кардинал» обязательно обернётся к его машине.
- Есть! – даже глуховато вскрикнул Волохов, когда увидел, что человек в сером, сидевший в детской песочнице, обернулся и поймал в фокус своего взгляда профессорскую «Волгу». – Сиди, сиди, голубчик! Если ты фантом, мой глюк, как говорит Володька, то никто, кроме меня, тебя и не увидит. Но ты ведь реальная, а не виртуальная фигура! Я-то знаю, парень... Вот сейчас и проверим экспериментально.
Вызов шёл исправно, но Владимир трубку не брал.
- Опять своего очередного маньяка ловит, - вслух сказал Волохов. – Ну, сынок, возьми, дорогой мой человек, трубку! Ну, пожалуйста… Только не сбрасывай вызов…
Владимир, сын Игоря Васильевича Волохова, был, как утверждали его немногочисленные друзья, «чуток не от мира сего». В этом не раз убеждались на кафедре экспериментальной психонавтики Московского госуниверситета экономики, статистики и информатики. Аспирант Владимир Волохов не столько удивлял, сколько постоянно раздражал научного руководителя своими нестандартными подходами к предложенным «плановым темам» по изучению проблем Внутреннего Космоса.
Три года аспирантуры пролетели для Владимира, как один день. Но когда аспирант уже почти вышел на защиту кандидатской диссертации, Волохов-младший неожиданно для всех ушёл из аспирантуры, забросил на антресоли готовую диссертацию и через месяц, переболев, как и положено в таких депрессионных случаях, русской тоской, пришёл в районный военкомат с нехитрыми пожитками в модном рюкзачке. На тот момент призывной возраст парня ещё не истёк, и кандидата в мастера спорта по самбо с радостью тут же призвали в воздушно-десантные войска.
Волохов-старший и пальцем не успел пошевелить, чтобы вернуть сына из солдатского строя в строй научный. «Ладно, - решил Игорь Владимирович, - пусть перебесится! Невелик срок разлуки с наукой будет – всего лишь год. Возмужает, повзрослеет, поумнеет – и всё вернётся на круги своя».
Но, демобилизовавшись, Володя удивил его ещё больше – устроился на работу в полицию. Причём, пошёл на должность простого оперативного работника в отдел по борьбе с организованной преступностью. И не принимал никаких доказательств мудрых людей в бесперспективности своего случайного, как это казалось окружающим, выбора. Хоть кол у него на голове теши! Игорь Васильевич сперва пытался вернуть «этот упрямый локомотив с запасного на свой основной путь», но потом, в суете сует, достижений и ошибок, побед и неизменных потерь, только рукой махнул на «упёртого» сына. После мужского разговора с сыном по душам, понял, что решение Володи было мужским, осознанным, обдуманным и твёрдым, как кремень. Главное, успокаивал он сам себя, что Володька занимается любимым делом, если дело по поимке преступников и негодяев вообще можно было назвать «любимым».
Профессор ещё раз нажал на кнопку вызова. Владимир взял трубку.
- Володь, - тихо сказал Волохов, - это я.
- Да, пап.
- Он опять здесь…
- Кто – он? – с плохо скрытой иронией спросил сын.
- Ну, этот… Серый кардинал.
- Серый? – переспросил Владимир. – Он у тебя, как в детской загадке: зимой и летом одним цветом.
Профессор снял шляпу, вытер пот со лба и водрузил головной убор на место.
- Ты, пожалуйста, не иронизируй… У меня у самого яда хватает. Ты давай, товарищ старший лейтенант, приезжай домой. Тут его и увидишь…
Последнюю фразу Игорь Васильевич произнёс почему-то шёпотом.
- Где увижу? У тебя в кабинете? – спросил Владимир.
- Нет, - всё так же, шёпотом, ответил Волохов. – Он сидит в песочнице, и мне кажется, что слушает наш разговор…
- Бред какой-то…
- Что-что?
- Это я не тебе, пап... Ты когда полноценно отдыхал последний раз? Ну, скажем, был в санатории или на нашей даче в Завидово, хотя бы?
- Это к делу не имеет ровно никакого отношения! – оборвал сына отец. – Приезжай, если не веришь мне, своему отцу. Поверишь своим глазам, наконец!
Профессор сделал паузу и с обидой в голосе прошипел в трубку:
- И не нужно меня подозревать в шизойдности! Никакой мании преследования у меня нет. Он, Серый посланник, существует не в моём, как ты утверждаешь, «богатом сверхнаучном воображении», а ре-аль-но! Вне моего сознания! Отдельно от моего сознания... Понимаешь? Приезжай – убедишься сам.
Владимир ответил не сразу.
- Алло, ты меня слышишь? – беспокойно спросил профессор Волохов.
- Слышу, слышу… - ответил Владимир. – В прошлый раз, ты помнишь, я догнал машину, на которую ты меня навёл. Да, за рулём сидел человек в сером пиджаке, серой бейсболке... И оказался в дураках! Абсолютно законопослушный гражданин. Я проверил документы – рядовой работник страховой компании «Вечная жизнь», кажется.
- «Работник страховой компании», страхует от несчастных, как правило, смертельных случаев, – иронично прогудел в трубку профессор. – И ты, разумеется, поверил... А если бы он архангелом представился? Э-э, Вовка, Вовка, доверчивая твоя головка...
- Нормальная...головка, - ответил Владимир, и Игорь Васильевич снова услышал в голосе сына иронические интонации. – Документы в порядке. Фамилия только какая-то... искусственная, что ли, восточного типа. Аферов, кажется, или что-то в этом роде..
- Агасферов? - спросил отец.
- Не помню, – ответил сын. – Ну, только точно, что не граф Сен-Жермен, слухи о бессмертии которого ходили по Москве ещё во времена Пушкина.
- Это не выдумка, Володя, - сказал профессор. – Он открыл «воду вечной жизни», как граф называл свой эликсир. И прожил больше трёхсот лет. А потом будто провалился в вечность.
- Нет, точно за рулём сидел не французский граф. Скорее азербайджанец. Или еврей.
- Чёрт, опять мы его упустили!.. – застонал Игорь Васильевич.
- Кого? Чёрта?
- Хуже. Посланника Нижнего Мира упустили...
Владимир рассмеялся:
- Мне что, пап, нужно было задрать его штанину и убедиться, что вместо ноги у водителя шикарной иномарки – копыто?
Волохов чуть не вскипел после этих слов, но всё-таки удержался от очередного скандала с сыном, который ушёл на съёмную квартиру «из-за несовместимости мироощущения», как иронизировал Володя.
- Ладно, но позволь заметить: я не прошу тебя задирать штаны всем подозреваемым, - уже мягче сказал профессор. – Я прошу тебя, представителя власти, так сказать, прошу, наконец, как гражданин, которого обязана защищать им же избранная власть, приехать ко мне домой и убедиться, что мои слова – не берд сивого мерина, которому, по-твоему, - я знаю, знаю, не перебивай! - давно место в сумасшедшем доме.
- Ладно, - после небольшой паузы, послышался вздох Владимира. – Всё бросаю, пап, и мчусь на своей ласточке к тебе… Место встречи изменить нельзя.
- Я в машине, - буркнул профессор. – На всё про всё у тебя десять минут. Время пошло!
2.
Вскоре в арку двора въехала иномарка Владимира. Волохов открыл дверцу и пальцем поманил к себе сына, всем видом показывая, чтобы тот соблюдал абсолютную тишину. Волохов-младший, заметив знакомую белую «Волгу», лихо припарковался у левого борта отцовского автомобиля.
- Ну, где твой «серый кардинал»? – пожимая руку отцу, спросил Владимир, плохо скрывая ироническую улыбку на лице. – Шпионский псевдоним, прямо скажем, дан дилетантами... Знаешь, пап, кого называют «серым кардиналом»?
- Ну, пошли яйца курицу учить... – буркнул Игорь Васильевич. – Сколько шума-то от тебя, старлей! Неудивительно, что в нашей полиции так низка раскрываемость.
Профессор кивнул на пассажирское сиденье.
- Присаживайтесь, господин сыщик! И сидеть мне тихо, как мышка! Это вам не семейных дебоширов утихомиривать. Тут дело имеем с фантастически многоликим грешником, проживающим свою вечную жизнь в новых и новых обличиях все последние две тысячи лет нашей эры.
Сын даже присвистнул, услышав последнее. Не снимая скептической улыбки с лица, он сел на пассажирское сиденье, мягко прикрыв дверь.
- Где же ваш визави, пан профессор? – игриво спросил Володя, вглядываясь в сумрак двора.
- Вон туда смотри! – тыкнул пальцем в сторону песочницы Игорь Васильевич. – И, пожалуйста, не называй меня «паном профессором». Времена «Кабачка двенадцати стульев» давно прошли. Ты родился, когда этот кабак приказал долго жить. А потом, звание профессора я утратил после того, как перестал преподавать в университете. Доктор наук в научно-исследовательской шаражке, каковым стал наш НИИ, взявшись за реализацию коммерческого заказа «Вторая молодость», не даёт мне права называться профессором!
Волохов-старший обиделся из-за сущего пустячка, из-за дворового прозвища, доморощенного псевдонима, можно сказать. Но сегодня этого было достаточно, чтобы профессор завёлся с пол оборота. С годами Игорь Васильевич стал незащищённее и потому ранимее, чем был в молодости.
- А соседи твои тебя всё равно так зовут – «пан профессор». Тут, как мне кажется, и уважение, и любовь. Всего пополам и с доброй улыбкой, - попытался смягчить обиду отца сын.
- Пошлая кличка, - возразил профессор. – Мы же не в панской Польше, где тот и пан, у кого бабок больше. Но дуракам закон не писан. Ни государственный, ни нравственный, ни природный. Ни-ка-кой. Такова у дураков генетическая память, она наизнанку вывернута – забывать всё хорошее и помнить только пошлое, дурное.
Владимир похлопал своего старика по плечу, понимая, что допустил бестактность по отношению к отцу, всегда обижавшегося на это дворовое прозвище, прилипшее к нему с незапамятных времён, когда ещё жива была мама Владимира, папина жена.
- Прости, пап! – тихо сказал Владимир. – Язык - враг мой...
Волохов-младший вдруг замолчал, не закончив фразы, - как бритвой обрезали: он заметил шевельнувшуюся в глубине двора неясную фигуру.
- Вау, как говорил один серийный маньяк, - прошептал Володя. – Маска, я вас узнал...Чем-то, и правда, похож, на того, серого, в «Порше Кайене»...
Профессор радостно подпрыгнул на водительском кресле.
- Ага, Фома неверующий! Вложил свои перста в мои кровоточащие раны!..
Теперь Владимир явственно различал фигуру худощавого человека среднего роста, одетого во всё серое. На голове вместо упомянутой им бейсболки - серая шляпа, похожая на ту, которую зимой и летом носил его чудаковатый отец. Серый человек сидел на низком бортике детской песочницы. Безликая голова его, на которой выделялись только горящие внутренним пламенем глаза, была повёрнута в сторону отцовской «Волги». .
Володя потянулся к приборной доске и включил фары.
Пучок яркого ксенонового света выхватил из темноты лицо человека неестественно серого, как говорят художники, «насыщенного серого». «Пятьдесят оттенков серого, - про себя невесело улыбнулся молодой опер. – Странное лицо цвета кобальта. Нет, не тёмно-синего цвета, а цвета химического элемента кобальта, имеющего обозначение «Со». Этот металл, насколько я помню, имеет серебристо-белый цвет с красноватым отливом».
Профессора же поразил не только странный цвет лица соглядатая, а какая-то каменная неподвижность всех лицевых мышц этой странной личности, сидевшей в песочнице. Ни один мускул, как говорится, не дрогнул на плоском абсолютно невыразительном (а значит, и незапоминающемся) лице после неожиданного ослепления незнакомца голубоватым светом ксеноновых фар. Веки этого странного существа даже рефлекторно не защитили глаза. Из узких серых щёлок для глаз, будто прорезанных на «безликом лице», как дал ему своё определение учёный, смотрели чёрные угольки глаз незнакомца. На секунду, как показалось отцу и сыну, в них вспыхнули красные искорки... Будто налетевший летний ветерок раздул уже угасшие головешки в костре.
Человек резко поднялся, отряхнул брюки и, надвинув поглубже шляпу, пружинисто шагнул из песочницы в сторону арки. Шагнул – и тут же исчез в темноте.
- Ты видел?.. – ошеломлённо прошептал Волохов-отец.
- Что это было? – шёпотом переспросил сын.
- Хочется от тебя поскорее узнать, кто это?
Некоторое время отец и сын сидели в машине молча. Потом профессор спросил:
- Ты его запомнил? Запомнил ЕГО лицо?
Владимир достал сигареты, прикурил от шипящего огонька газа, затянулся дымом и сказал то, о чём думал и сам профессор.
- А разве у НЕГО было лицо?
- А что, по-твоему?
- Маска какая-то... Серая с красноватым оттенком маска. Из эластичного пластика. Ну, как в древнем фильме на кассете, что я нашёл на антресолях... Забыл, как называется...
- Как у фантомаса, - подсказал отец.
- Вот-вот, именно, как у фантомаса. А я-то думаю, что за дежавю, мать его! Где-то я всё это уже видел... В какой-то прошлой жизни. Оказывается, в «Фантомасе», вот откуда моё дежавю!
Волохов-старший выключил фары, молча взял из рук сына недокуренную сигарету, старательно затушил её в пустой автомобильной пепельнице, вытащил её из панели и, открыв дверь, старательно вытряхнул содержимое пепельницы на траву.
- Дежавю... – задумчиво повторил он вслед за сыном. – Красивое французское слово. Дословно переводится на русский как «уже виденное».
- Мой научный руководитель, помнится, определял это «дежавю» как патологическое психологическое состояние человека...
- Чушь! – перебил сына Игорь Васильевич. – Полное невежество наших снобов от науки! Известно ли вам, господин бывший младший научный сотрудник, что психолог Эмиль Буарак ещё в конце девятнадцатого века понял суть этого явления. Понял, почерпнув драгоценные знания о пунарджанме, что с санскрита переводится как переселение душ. Почерпнул из самой древней научной книги на Земле – я подчёркиваю: научной, а не философско-религиозной, как её позиционируют наши современные фарисеи от науки. Это книга древних индусов «Веды», написанная ещё за полторы тысячи лет до Рождества Христова.
Волохов-старший хмыкнул, и профессор уловил некоторую снисходительность своего образованного, весьма «продвинутого», как сегодня принято говорить, сына. Игорь Васильевич покачал головой:
- Вэрба волант, скринта манэнт... Слова улетают, написанное остаётся. Не подражай своему бывшему научному руководителю, большому самовлюблённому снобу и ещё большему невежде. Именно «Веды» открыли миру тайну круговорота рождения и смерти на планете Земля. Древние индусы принимали этот круговорот как естественный феномен природы. Ну, как, скажем, круговорот воды в природе, с которым знаком каждый школьник.
Владимир, зная увлечённость отца древними манускриптами, написанными на санскрите (сам он их считал некими сборниками мифов и религиозных заблуждений древних мистиков), улыбнулся. Но его снисходительная улыбка не ускользнула из внимания профессора даже в темноте салона.
- Так вот, аспирант-недоучка, Эмиль Буарак первым из учёных мира, повторяю, ещё в девятнадцатом веке попытался объяснить дежавю проявлением реинкарнации. Это когда совершенно здоровый человек, невзначай заглядывает в своё подсознание и вспоминает события из своих прошлых жизней. Так что твой «Фатомас» и патолого-психические состояния человека тут не при чём...
Володя взялся за ручку двери.
- Ладно, чёрт с ними – с дежавю и фантомасами! Пойдём, отец, домой. Попробуем вычислить логически твоего Серго кардинала. Это, я думаю, сейчас посерьёзнее давно забытого миром учения, как его – пунарджанме... Теперь мне очень нужно знать, кто был тот человек в маске? И зачем он постоянно преследует и пугает тебя?
Они вышли из машины. Волохов-старший нажал кнопку автомобильного брелка, сработала защита, и центральный замок автоматически закрыл двери «Волги».
- А ты, Володь, думаешь, что на нём была маска? – спросил Игорь Васильевич, открывая ключом кодовый замок подъезда.
- Ну, ты же сам видел – серая с красноватым оттенком пластиковая маска! Мерзкая маска, не дай Бог приснится ночью...
- Ну да, ну да, - тихо повторил профессор. – Маска, конечно же, маска... Мерзкая маска бессмертия.
Владимир придержал дверь, пропуская вперёд себя отца, и переспросил, недоумённо пожав плечами:
- Мерзкая маска бессмертия? Почему же – мерзкая? Ты лично и все светлые умы мира бьются над проблемой омоложения организма человека стволовыми клетками и прочей хренью, чтобы - я уже не говорю о бессмертии! – чтобы просто продлить жизнь человеку... А ты бессмертие называешь «мерзким».
Игорь Васильевич уже подошёл к лифту и, вызывая кабину, буркнул себе под нос:
- Дураки, снобы и невежды твои «светлые умы»!.. Я, честно скажу, взялся за тему не из альтруистических соображений. У меня личные счёты с бренным телом, таким недолговечным, подверженным смертельным болезням, погибающим порой от сущей малости даже при падении с высоты своего роста... После гибели мамы, а потом Ирины...
Отец замолчал, закашлялся и полез в карман за платком, чтобы промокнуть влагу, выступившую на глазах. «Да, сдаёт, сдаёт мой железный старик, - подумал Владимир. – Зря, наверное, я полез в эту тему, теперь отца не остановить. В кардиоцентре хотели стимулятор вшивать, сердце уже не в дугу, но дух противоречия, как у молодого Сократа».
Профессор сунул платок в карман, снова нажал на кнопку, буркнув под нос: «Опять застрял между пятым и шестым... А на замену лифта деньги ещё в прошлом году собрали, ворьё!».
- О чём это я? – продолжил Волохов-старший. – Ах, да...Короче, после смерти Ирочки я понял: природная биологическая оболочка в нынешней агрессивной среде, где вода, атмосфера, вся экология загрязнена, как ты выражаешься, «всякой хренью», стала Атману плохой защитой. Душе нашей, Вовка, нужна добротная искусственная оболочка из наипрочнейшего материала. И такой материал есть! Лет триста верой и правдой хозяину прослужит. И новейший нанопринтер 3D, на котором можно будет изготовить эту долгосрочную оболочку, – тоже есть!...
Наверху слышался какой-то шум. Кто-то колотил ногами по железным дверям кабины и глухо матерился – по всему, лифт застрял надолго.
- Но искусственная оболочка, - округлил глаза Владимир. – Она ведь... не живая...Пусть и точная копия, но не-жи-ва-я!
Последние слова Володька отчеканил по слогам, но отца этот риторический приём не убедил.
Волохов, сев на своего конька, тут же погнал его в галоп, убеждая сына своими «железными аргументами». Профессор привык искать истину в споре. В любой научной дискуссии старого спорщика охватывал азарт. В конце своего монолога он подмигнул сыну и вдруг продекламировал какую-то поэтическую строчку:
- «Атман войдёт в приемлемое тело и неживое скажется живым».
- А это что за ритмическая хрень? Из современной авангардной поэзии?
- Дурак ты, Вовка, с шорами на глазах, как и всё поколение дилетантов. Раньше шоры лошадям навешивали, чтобы только вперёд смотрела коняга, тянула воз и не о чём таком не думала, не пугалась... А неплохо бы и обернуться. Без прошлого нет будущего.
- Старо, как мир...
- А мир-то вы и не знаете. Это из Упанишихад, пророческой части «Вед» древних индусов.
Профессор машинально нажимал на кнопку вызова, но слышались только смачные ругательства какого-то бедолаги, застрявшего в кабине старого лифта, отслужившего своё ещё в прошлом веке.
- Упанишады, Веды... – пожал плечами бывший аспирант. – Будто всё это из каких-то восточных сказок. А наука – двигатель прогресса, опора нашей цивилизации. За истинной наукой, а не за красивыми сказками будущее человечества.
Профессор в сердцах махнул рукой, гоня прочь от себя грустные воспоминания.
- Звонкие фразы – пусты. Потому и звонкие... Чаще всего это враньё во спасение собственного имиджа. Ложный пафос, Владимир, безотказно работает на охмурение толпы невежд. Но ты-то – не просто полицейский... Ты пришёл в сыщики из науки. У тебя должна быть интуиция, без которой не бывает даже малюсенького учёного!
В подъезд ввалился детина в куртке с полинявшей надписью «Мосгорлифт», в рук он держал тяжёлый пластиковый чемодан для инструментов.
- Мне сказали, что какой-то педераст в лифте застрял, - сказал представитель «Мосгорлифта». – На каком, мужики, этаже?
Отец и сын пожали плечами. Ремонтник выплюнул на пол окурок, задрал голову и, бросив вверх короткое словцо «сволочи!», грузно стал подниматься вверх по лестнице.
- Знаешь, когда бросаются фразами, где есть слово «человечество», я уверен, что этому человеку надобно было идти в актёры. Или в политики. Большинству из этих пафосных трепачей плевать на человечество со своей высокой колокольни.
- И тебе, пап? – повернулся к отцы Владимир. – Найти путь к бессмертию – благородные благие намерения светлых голов...
Профессор помолчал, прислушиваясь к щелчкам и гулу мотора старого лифта, дёрнувшемуся было, но снова затихшему наверху.
- Не нами сказано, что благими намерениями, знаешь куда путь выстлан? Достаточно продлить жизнь людей на пяток лет, чтобы за считанные годы Земля наша превратилась в планету стариков.
Профессор, прислушиваясь к буханью кувалды, которое гулким эхом теперь неслось сверху, саркастически засмеялся, становясь похожим на старого сатира с античных полотен:
- Может, миллионы лет до нашей эры, когда ОН из неживой глины (или какого другого подручного материала) лепил тело человека, чтобы потом вдохнуть в него живой Атман, дать неживому живую Божью искру, гарантийный, так сказать, срок у человеческого тела равнялся двум – трём столетиям. Среда была чистой, не загаженной самим же человеком. Вирусы, опять же, были не такими сволочными мутантами, какими стали в цивильное время... А теперь что? Дожить телу до семидесяти выдаётся за величайшее достижение! Но к этому времени все функциональные системы организма – ни к чёрту! Мозг, например, со своими старческими, склератическими сосудами превращает человека не просто в старика, а в маразматика.
Игорь Васильевич от души рассмеялся и снова достал квадратик носового платка, чтобы вытереть слёзы.
- Планета маразматиков... Ха-ха... Тебе это надо? ЕМУ – точно, нет. ОН, сын мой, вообще ставит своё табу на всём, что может умножить вселенскую скорбь. И Высший Разум прав и в этом вопросе. Как всегда. Человеческая гордыня землян смешна, когда они пытаются с НИМ соперничать. Глупо и смешно.
Владимир, заразившись от отца азартом спорщика, возразил:
- Хорошо, но позволь только один пример, отец.
- Позволяю.
- ОН поставил своё табу на управление человеком термоядерной энергией, которая даст цивилизации новый толчок к её развитию, но учёные создали коллайдер и вплотную приблизились к, казалось бы, неразрешимым проблемам... Значит, наука делается не благодаря, а вопреки? Да и весь твой научный опыт, это движение вопреки...
- Насчёт движения ты прав, господин бывший аспирант! – перебил отец сына. – Только «не вопреки», а всё-таки «благодаря». Я просто хочу вернуть телу, оболочке бессмертного Атмана, заложенный Создателем гарантийный срок эксплуатации. Мой Атман и есть частичка Бога, его искра, без которой нет ни биологической, то бишь белковой, ни кремневой формы жизни. Известно ли тебе, что если эта искра, частица Бога, Атман – назови как хочешь – входит в камень... Да,да – обыкновенный камень, то он становится живым?!. Камни, освящённые Атманом, движутся, растут, имеют свой характер и свою судьбу... Злую или счастливую. Как и мы, люди! Вот что такое частица Бога! Это – Атман! Какое же здесь – «вопреки», если только благодаря Атману неживое становится живым. А когда, по ЕГО команде, Атман покинет нашу планету, вот тогда и наступит предсказанный Апокалипсис...
Профессор в сердцах ударил кулаком по кнопке вызова лифта.
- Зря ты, Володька, бросил науку. Интуиция у твоего Атмана отменная. Это её спасительная подсказка на моём экзамене.
Игорь Васильевич перевёл дух и продолжил импровизированную дискуссию на лестничной площадке:
- Движение - это путь всего живого, потому что всё живое, одушевлённое Атманом, имеет волновую структуру. Любые волны – это вечное движение. Фауст когда-то воскликнул: «Остановись, мгновенье! Ты – прекрасно!». И что? И тут же кувырком полетел в тартарары.
- Я не об этом, - пропустил мимо ушей похвалу отца Владимир. – Если ОН ставит своё табу, чтобы, как ты говоришь, не умножать вселенскую скорбь, то скажи, отец, что тогда двигает твою науку? Высокие стремления ты отметаешь. Но что-то двигает... Деньги? Слава?
- Науку двигает элементарное человеческое любопытство, - пожал плечами Игорь Васильевич. – Хотя тщеславие – тоже пригодится настоящему учёному. Ещё обострённая интуиция, призвание, то есть то, на что тебя Господь сподобил... Но ключевые слова в этом длинном ряду – неуспокоенность и вечно неудовлетворённое человеческое любопытство. Это, с точки зрения Вечности, и человеческий порок. И великий дар Ноосферы. А вечная жизнь в дряхлеющем год от года теле – это нонсенс. С научной ли, религиозной точек зрения. Уже к пенсионному возрасту большинство хомо-сапиенс полностью исчерпывают самих себя, превращаясь в балласт для общества. Это, может быть, цинично, но это, увы, – так. Зачем им, опустошённым, завершившим свою миссию, бессмертие, Володя? Моё изобретение будет работать только для тех, кто досрочно уходит из жизни... Чью миссию на Земле досрочно прервала авария, пуля, катастрофа, болезнь... Эти молодые люди, далеко не исчерпавшие свои таланты, способности, не воплотившие в жизнь свои плодотворные идеи, по моему глубокому убеждению, должны жить. И они будут жить. А старики... Что старики? Они себя, увы, исчерпали. Они должны уйти. Такова мудрость вечного кругооборота жизни и смерти.
Владимир упрямо, по-бычьи, замотал головой.
- Какая-то антигуманная у тебя научная доктрина, отец! – воскликнул сын. – Ты – старый человек. Но ведь ты себя не исчерпал? В прошлом году Бергман твою кандидатуру, насколько мне известно, в первый список номинантов на Нобелевскую премию хотел включить...
- Слава Богу, что не включил, - резко оборвал сына отец. – У нас разный подход к проблеме. Исаак ратует за ремонт, так сказать, наших бренных тел, освоив в лаборатории выпуск запчастей к организму хомо-сапиенс – искусственного сердца, печени, лёгких, селезёнки... Эта половинчатость в решении проблемы искусственной оболочки по уже отработанной на принтере 3 D программе «Один в один» - путь в очередной тупик. Ну, дотянет с искусственной селезёнкой наш пациент до 90, потом, как в старой машине, начнёт сыпаться то, это... Никаких денег на запчасти не хватит. Легче сразу новую машину купить. Я вот четыре «Волги» за последние 30 лет сменил, пересаживаясь из одной модели в другую... И что? Разве моя сущность, моя живая душа пострадала от подобной технической риенкарнации?
Волохов-старший замолчал и раздражённо ударил ладонью по кнопке вызова лифта. На минуту показалось, что лифт, наконец-то, поехал вниз. Но снова остановился, перехваченный кем-то более проворным, чем старый профессор. Послышались приглушённые голоса. Потом послышался звук закрывающейся двери, и кабина старого лифта с нарастающим завыванием заскользила к первому этажу.
- Жизнь – это добро. Смерть – это зло. Вечная борьба добра со злом. И если «светлые умы» борются за продление жизни, неважно какими методами, - стволовыми ли клетками, запчастями, - то они, согласись, отец, делают добро...
Профессор повернулся к сыну и, не обращая внимания на прибывшую к ним кабину лифта, укоризненно покачал головой:
- Какая же каша у вас, молодых конформистов, в головах!.. Жертвы вековых ненаучных заблуждений!
Наверху кто-то хлопал дверью, нетерпеливо топотал ногами, дожидаясь прибытия лифта, гостеприимно раскрывшего двери перед Волоховыми. Но те, увлекшись спором, приглашения того не приняли.
- Рождение и смерть – неотделимы друг от друга, продолжал свою лекцию профессор. - Именно круговорот рождения и смерти. Божественная искра, Атман, как называют душу индусы – бессмертна. Тело, оболочка Атмана – да, оно подвержено рождению и смерти. Но Божественную искру, Атман, может только потушить ТОТ, КТО управляет Ноосферой, как называл этот центральный космический информационный центр ещё Вернадский. Бессмертие всего человечества явно не в ЕГО планах. Круговорот жизни и смерти на Земле – вечен. И только так возможно вечное обновление жизни. Вот почему жизнь и смерть всегда идут рядом. Как добро и зло.
Волохов-старший, устав от дискуссии, снял шляпу и стал обмахиваться ею, показывая всем видом, что спор на тему жизни и смерти закончен. Наверху перестал стучать молоток хмурого лифтёра. Скоро он и сам торжественным шагом прошествовал мимо Волоховых, буркнув на последок:
- Ноги моей тут больше не будет! Не лифт, а ржавый гроб на верёвочках... Забегают, когда загремит в тартарары.
- Сейчас приедет? – вежливо спросил Владимир. – Можно вызывать?
Лифтёр, гремя своим пластмассовым чемоданом, ничего на это не ответил.
- Я знаю, - тихо проговорил профессор, - человеку лучше в ЕГО планы не вмешиваться, но я всё-таки решил вмешаться. И уже на пороге великого открытия.
- Ради человечества? – без тени иронии в голосе спросил сын.
- Ради тебя, дурачок! Старость не страшна даже со своей немощью и болячками. Вечного ничего нет.
- А что же тогда страшно?
Волохов неожиданно грустно улыбнулся:
- Одиночество. Оно, сынок, страшнее старости.
Владимир театрально пожал плечами: мол, вот тебе, бабушка, и юрьев день... Дверь пустой кабины лифта захлопнулась, и старый трудяга, скрипя ржавыми тросами, поползла вверх.
- Ну вот, - развёл руками сын. – Теперь пешедралом...
- Движение – это жизнь. Тут я с тобой не спорю, – сказал профессор.
Со скрипом открылась дверь первой квартиры, в которой жила дворничиха баба Дуся со своим сожителем. К образовавшейся смотровой щели приникла голова пожилой женщины в очках, к которым вместо дужек была привязана старая пожелтевшая резинка.
- А я думала, что опять пьяная компания тут базарит, - в щель высунула свой нос любопытная бабуля. – А это вы, пан профессор... Здрастьте. Нынче страшно по вечерам и на улице, и в подъезде. Моё место консьержа эта чёртова управляющая компания, - в этом месте своего монолога баба Дуся всхлипнула, - незаконно сократила, паразиты проклятые!.. Говорят, в целях экономии средств. А сами, понимаете ли, свои карманы набивают и набивают долларами и евриками этими... Вот рубль и дешевеет, дешевеет, а гречка всё дорожает и дорожает...
- Здравствуйте, - кивнул дворничихе Владимир, уже поднимаясь по лестнице.
Профессор ничего не сказал «незаконно сокращённому» консьержу, переквалифицированному в дворники. Он на дух не переносил дворовых сплетниц, уже давным-давно полностью «исчерпавших» не только себя, но и богатырский запас его, профессорского, терпения.
***
Они поднимались на пятый этаж довольно энергичным шагом. И Волохов-старший ничуть не уступал в темпе Волохову-младшему. Разве только дышал чуть тяжелее, но для своего («почти почтенного возраста», как определял его сам профессор) такая великолепная физическая форма старика могла восхитить любого геронтолога.
- Ты не обижайся, пап, - на третьем этаже сказал Игорю Васильевичу Владимир, - я не случайно удивился твоему, скажем так, нелестному определению бессмертию... Ведь, насколько мне известно, ты после смерти мамы бросился искать эликсир бессмертия. И, как понимаю, не нашёл его... Иначе бы ты уже давно осчастливил человечество.
Старик ответил не сразу. Он подошёл к широкому окну на лестничной площадке, которые сегодня ещё можно увидеть в многоэтажных домах старой постройки. Глядя на жёлтый пятачок дрожащего света под единственным горящем фонарём во дворе дома, задумчиво сказал:
- Я тогда пошёл не тем путём. В научном познании мира далеко не все давно проторённые предшественниками дорожки ведут к истине, сынок... Мама умерла, когда тебе было три года. Мы тогда оба увлекались альпинизмом, ездили с друзьями, такими же молодыми учёными, на Кавказ. В то наше последнее восхождение на Эльбрус Нина оступилась, сорвалась в пропасть, увлекая за собой страховочным тросом и меня... Я оклемался, мама – ушла... А у меня на руках двое детей – Иринка и ты, совсем ещё карапуз. Вот тогда и попутал меня бес заняться проблемой бессмертия... Хотя нет, не бессмертия, конечно, а вопросами долголетия человека. Стал собирать материалы из открытой печати, слухи, байки, мифы... Короче, всё, что было связано с личностями, который якобы прожили не сто, а двести, триста и более лет. У меня до сих пор в архиве хранится вырезка из французской газеты, в которой сообщалось, что легендарного Сен-Жермена видели в Париже, в декабре 1949 года. Это казалось невероятным. Журналист, писавший об этом, поднял подшивки парижских газет за 1750 год, которые муссировали слухи о графе Сен-Жермене, об этой странной личности. Газетчики тех лет утверждали, что графу известен путь, ведущий к бессмертию.
Владимир невольно улыбнулся, пытаясь скрыть иронию в голосе:
- И спустя 200 лет парижане, конечно же, узнали долгожителя...
Профессор уловил ироническую интонацию сына, но на этот раз совершенно не обиделся.
- Ты прав, Володя, к этому времени в Париже уже не осталось людей, лично знакомых с графом. Но я был молод, достаточно глуп и верил в эликсир бессмертия, который нашёл и счастливо принимал этот французский граф. Я верил, что Сен-Жермен нашёл путь, ведущий в бессмертие. Это ведь была не мифическая фигура, а реально существовавшая личность. Хорошо известно, что Сен-Жермен родился в 1710 году. Он объявлялся внезапно, как мой Серый кардинал... И не имел ни прошлого, ни даже какой-нибудь мало-мальски правдоподобной истории, которая могла бы сойти за прошлое. Одни считали графа испанцем, другие – французом, третьи – русским... Именно эта статья в газете, которую привёз из Парижа мой французский коллега, и сбила меня с панталыку. Стрелка автоматически перевела мой тогда шустрый локомотивчик на другой путь, который привёл меня в тупик...
- Почему же в тупик? – не понял Владимир. – Современная наука вовсю ищет сегодня пути, ведущие в бессмертие... Или лучше сказать, приводящие к значительному продлению жизни...
Старик энергично замотал головой.
- Нет и тысячу раз нет! Это тупиковый путь.
- Почему же, отец?
Волохов снял шляпу, достал из брючного кармана большой клетчатый платок и вытер испарину на крутом лбу.
- Я же говорил о снобизме и невежестве «светлых умов»... Они думают, что в Ведах, Упанишадах, в Библии – сплошные сказки, мифы да легенды... Они ослеплены своей гордыней, упиваются почётными званиями и премиями, которых недостойны. А были бы поумней, вспомнили бы историю с Агасфером...
Володя, которому уже изрядно надоела эта научная дискуссия, спросил, пряча зевоту в кулак:
- Это кто ещё такой? Очередной Сен-Жермен?
- Ты не знаешь этой правдивой истории? – удивился Волохов-старший.
- Не знаю.
- Это история о том, как бессмертие стало для человека проклятием. Весьма поучительная история, которая вернула меня на путь научной, а значит - Божественной истины.
Владимир уже взял отца под руку, чтобы продолжить восхождение по старым гранитным лестничным маршам к квартире под номером шестнадцать, где прошло его детство, юность и где сегодня в одиночестве бесславно доживал свой долгий век доктор технических наук, экс-профессор, лауреат многих престижных премий Игорь Васильевич Волохов.
- Ладно, пап, поздно уже... Потом как-нибудь расскажешь про Агасфера.
***
Эту историю Игорь Васильевич услышал от одного из своих «подопечных», как он называл добровольцев, с которыми он проводил сеансы регрессивного гипноза в созданном ещё в доперестроечные годы в их институте, входившем в систему Минобороны СССР, секретном «отделе Х». Тогда Волохов, искавший пути к бессмертию человека, впервые заинтересовался реинкарнацией, что в переводе с латинского означает «повторное воплощение». В Ленинке он перелопатил гору религиозно-философской литературы, которая бы помогла ему понять эту доктрину: как бессмертная сущность живого существа перевоплощается снова и снова из одного тела в другое. Сущность эту древние индусы определяли как дух или душа, или Божественная искра, или высшее, истинное Я.
Профессор уяснил, что доктрина реинкарнации является центральным положением в большинстве индийских религий. Таких, как индуизм, включая такие его направления, как йога, вайшнавизм, шиваизм, джайнизм, сикхизм. Перечитал некоторые труды Сократа, Пифагора и Платона, которые принимали идею переселения душ, но никак не объясняли её с точки зрения достижений науки того времени.
Волохов понимал, что нужно ехать в Индию, изучать санскрит и в оригинале, с карандашом в руках, тщательно штудировать Главный научный труд древних индусов – Веды. Сердцем, чутьём талантливого исследователя молодой учёный уже тогда чувствовал перспективность этого направления. Но советская наука тех лет с её атеистической концепции происхождения жизни на планете Земля никак не могла позволить Волохову заниматься «чёрт-те чем». Даже близкие друзья-коллеги, с которыми он облазил все доступные любителям-альпинистам горы Кавказа, отмахивались от его, как они считали, «бредовых идей». Всех устраивал вульгарный дарвинизм, который ставил больше вопросов, чем давал ответов.
Исследовательское учреждение, «шарашкина контора», как презрительно называл её Игорь, тоже нисколько не было заинтересовано в разработке, как считало руководство НИИ, совершенно бесперспективной для военного ведомства проблемы «чисто религиозного характера». Но на всю катушку использовало уникальные способности Волохова в области гипноза. Шарашкина контора тоже искала рецепт «эликсира молодости». Он её был нужен для создания универсальной таблетки выносливости. Такой волшебной пилюли, которая бы в сто крат увеличивала выносливость советского солдата, делала бы его, если не вечно молодым, то значительно бы увеличивала продолжительность жизни бойца при самом активном образе службы, высоких нагрузках в обстановке, близкой к боевой.
В те времена гонки вооружений их секретный отдел заинтересовался йогой. В кинотеатрах массовому зрителю показывали удивительный документальный фильм «Индийские йоги. Кто они?», и учёных в погонах интересовало, как это худые индусы могут запросто лежать на битом стекле, а в это время на их тщедушную грудь возлагали увесистую платформу, на которой прыгали и скакали трое или даже четверо человек. Никто из закрытого «ящика», конечно, не верил, что здесь всё дело в духе, в Атмане, в познании высшего, истинного своего Я, в умении управлять собой. Какой такой «секрет» может прятаться за впалой грудиной этих обожжённых солнцем, недокормленных йогов? Решили, что всё дело в «чудо-пилюле», «эликсире вечной молодости» человеческого организма.
И тут личная научная тема, которой Волохов занимался в неурочное время и, можно сказать, подпольно, одним боком всё-таки соприкасалась с интересами «шарашкиной конторы».
Порой весьма высокие военные чины присутствовали на его сеансах регрессивного гипноза. Происходило это примерно так...
- Так, сейчас вы находитесь в десятом веке, - вводил в гипнотическое состояние Игорь своих подопечных в большой комнате, похожей на спортзал обычной средней школы. Группа входила в транс, а через какое-то время Волохов спрашивал:
- Ну, что вы помните? Вспоминайте!
И всегда находился кто-то, ничего не помнящий из своего внутреннего путешествия в своё подсознание.
- Ага! – радостно восклицали проверяющие. – А почему же вот этот товарищ ничегошеньки рассказать не может?
Волохов не пасовал перед «конченными материалистами», как он про себя прозвал таких военпредов с кожаными папками в руках, и спокойно отвечал:
- Просто, товарищ полковник, этот товарищ тогда ещё не жил. Потому и рассказать нам ему нечего. Ячейка памяти того периода его подсознания – пуста. А с пустоты – какой спрос?
Но бывали изумительные по своей интриги исторические рассказы. Многие из них Волохов записывал на портативный магнитофон, потом расшифровывал записи и искал, искал пути к бессмертию человека, которые начинались с формул составов древних мудрецов, алхимиков и даже чародеев.
Так в одной из общих тетрадей молодого научного работника Волохова появилась удивительная история об Агасфере и его удивительном путешествии через века, в Россию.
4.
Агасфер любил свой дом. Начинал его строить в Иудее ещё его дед, потом достраивал его отец, а теперь обустраивал его он, неприметный человек по имени Агасфер, врач средней руки. Врачебное искусство он освоил в Галилеи, где уже тогда начал пользовать своих первых пациентов. Хотя, по законам Иудеи, не имел такого права до полного окончания курса. И когда после смерти родителей сын вернулся в опустевший отчий дом, только соседи и несколько человек, которых он лечил от поноса, знали такого врача из Галилеи по имени Агасфер.
Но отец, как добропорядочный иудей, кое-что всё-таки оставил-таки сыну на жизнь. Ровно столько, чтобы Агасфер не считал себя богатым, но и не был бедным. Типичный средний класс, костяк любого государства, отличающийся от непредсказуемой бедноты исключительным законопослушанием, а от богатых иудеев, уже составивших себе и состояние, и имя, неуёмной жаждой наживы. Если говорить о главной черте его характера, то именно алчность стала родной матерью многих пороков и всех достоинств этого типичного в своём роде еврея Агасфера.
Агасфер очень любил свой большой дом, в котором в зимние холода он согревался у очага, обложенного чёрным мрамором, а знойными летними днями спасался здесь от изнурительной жары. У него никогда не было друзей. Не то что не переносил шумных компаний, просто ещё при жизни отца, принимая заветы родителей, привык экономить и ещё раз экономить... А любые друзья, даже фальшивые, ненастоящие то есть, требуют и моральных, и материальных затрат. Тратиться на друзей Агасферу было не с руки, так как он мечтал за год обрести широкий круг богатой клиентуры, скопить достаточно денег и взять за себя дочь богатого ростовщика Семеона, жившего в Иерусалиме по соседству с Агасфером. Семеон был хорошо известен в узких кругах первосвященников и еврейских начальников. Поговаривали, что богатый ростовщик, суживающий деньги своим соплеменникам, был даже вхож в дом главного судьи, претора. Ростовщик первым узнал, что перед самой еврейской Пасхой в дом претора, в котором остановился приехавший в Иерусалим на главный праздник иудеев из Рима Понтий Пилат, по приказу первосвященников и начальников привели ужасного преступника, которого первосвященники требовали предать смертной казни. Этой сногсшибательной новостью, которая буквально распирала жирного Семеона, ростовщик поделился с соседом. Истекая потом от палящего солнца, он, брызгая слюной, повторял только одно:
- Какое ужасное преступление! Какое ужасное преступление!
- Он что, Сима, - сказал Агасфер, - отправил к праотцам дюжину твоих конкурентов? Что ты так радуешься с утра, негодуя на неизвестного тебе человека?
- Этот преступник совершил более страшное преступление, чем убийство! – воскликнул Семеон.
- Что может быть страшнее, Сима? – поинтересовался Агасфер.
- Слово его опаснее острого кинжала! Своим Словом, которое, будто смазанное оливковым маслом, проскальзывает в души законопослушных сограждан, он совращает народ, запрещает давать подать кесарю и называет себя... – в этом месте Семеон понизил голос до свистящего шёпота, - и называет себя, дорогой Агасфер, Царём!»
- Царём иудейским? – полюбопытствовал Агасфер, не впечатлённый рассказом соседа.
- Если бы иудейским!.. – ответил Семеон. – Говорят, - я это слышал от священников, бывших на тот момент в претории, - что он ответил самому Пилату...
- И что же он ответил, Сима?
- Он ответил, мой дорогой будущий зять, так, что язык повторить не решается...
- Перестаньте, папа! – подбодрил Агасфер будущего тестя. – Это же не вы придумали, вы просто повторите, а это в грех не вменяется.
- Понтий его спросил: «Значит, ты – царь иудейский?». А он ему так просто в ответ, как само собой разумеющееся: «Царство моё, уважаемый, не от мира сего».
- И что это, папа, значит?
- Это значит, что он знает Истину! А раз так, то это не простой странствующий проповедник без гроша в кармане. Это значит, сын мой, что он пришёл в наш мир, чтобы учить народ и возмущать его против несправедливой власти.
Агасфер вздрогнул при этих словах.
- Неслыханная в Иудее дерзость! И что есть Истина? Он поведал о ней претору?
- Пилат тоже поинтересовался этим, но пока ответа не получил. И хвала небесам, что не получил, иначе не миновать смуте в тихой Иудее, где даже нищие называют себя счастливцами.
На другой день он услышал от соседа Семеона, что игемон Иудеи римский наместник Понтий Пилат на открытой площадке претории, которая по-еврейски называлась гаввафа, собирает народ. И вовсе не для того, чтобы поздравить иудеев с великим праздником Пасхи.
Агасфер со своим соседом, с которым должен был вот-вот породниться, поспешили в преторию, к гаввафе, где уже на каменном помосте торжественно возвышалась фигура главного судьи, претора Иудеи. Только он мог узаконить просьбу первосвященников и казнить преступника. Но он мог и помиловать. Амнистировать одного из приговорённых к казне. В честь еврейской Пасхи. Это был древний обычай.
- По приказу своих начальников, воины привели ко мне вот этого человека, - сказал Пилат, показывая на молодого мужчину в светлых одеждах. – Они сказали, что своими речами он развращает вас, еврейский народ. Я допросил его и не нашёл его вины. Тогда я послал его к Ироду, но и тот не нашёл вины, достойной смерти. Я думаю всё же наказать его за проповеди и отпустить.
Еврейский народ молчал. Южный ветер, прилетевший с Синая, шелестел пыльными пальмовыми листьями.
- У вас же есть такой обычай – на Пасху отпускать одного узника. Вы что – хотите нарушить этот гуманный обычай пращуров ваших?
По толпе пробежал лёгкий ропот, который можно было трактовать и как «да», и как «нет». Как кому нравилось.
К уху Агасфера нагнулся сосед, только что о чём-то тайно переговоривший с первосвященниками.
- Надо просить не за этого преступника, а за Варавву! – горячо зашептал он. – Он хоть и убийца, но это менее безопасно для всех, чем проповеди Того, в белых одеждах...
И, придвинувшись так близко к Агасферу, что тот ощутил его дыхание, густо насыщенное запахами чеснока и варёной курицы.
- Ты, сын мой, должен первым крикнуть Пилату: «Распни его!». И увидишь - твой глас станет гласом народа. Толпа подхватит. Стоглоточным эхом отзовётся! Таков закон толпы. Будь мне зятем! Тебе зачтётся, сделай подвиг, Агасферушка...
Агасфер никак не решался на этот «подвиг». Семеон больно толкнул его локтём в бок.
- Что вы толкаетесь, папа? – недовольно буркнул врач. – Если вам не хватает места, то нужно меньше поглощать мучного и сладкого...И будете жить вечно. Или, примерно, около этого...
Но оба тут же замолчали. Потому что римские воины неожиданно увели с каменного помоста человека в белых одеждах. Толпа недоумевала. Ей было невдомёк, что Пилат, который невольно проникся к Человеку, знавшему Истину, симпатией, твёрдо решил для себя, наказав этого Проповедника-пророка, отпустить его на все четыре стороны. Но он боялся, что толпа, жаждущая не только хлеба, но и зрелища в свой святой праздник потребует распять Его. Нужно было вызвать сострадание толпы. И Пилат приказал воинам отвести Его во двор, жестоко избить, дабы побои были видны и задним рядам толпы, и надеть на преступника багряницу – короткую красную одежду без рукавов, застёгивающуюся на правом плече.
Один из воинских начальников, чтобы угодить главному судье, сплёл венец из колючего терна, возложил Ему на голову, и дал Ему в руки трость, вместо царского скипетра. Потом начальник, ёрничая, встал на колени и поклонился со словами: «Радуйся, царь иудейский!». А воины, угодничая уже перед своим начальником, стали плевать на Него и, взявши ту трость, били по голове и по лице Его.
После всего этого Пилат взял Его за руку и вышел к евреям.
- Вот я вывел его к вам, - сказал он застывшей в изумлении толпе. – Но я так и не нахожу в Нём никакой вины. Он – никакой не царь, каким представляется... Он просто – че-ло-век. Видите, как он измучен и поруган... Разве Он теперь не трогает ваши сердца?
Толпа напряжённо молчала, собираясь с духом и противоречиями. Фитиль давно был приготовлен первосвященниками, нужно было его только кому-то поджечь.
Семеон ещё раз вонзил свой острый локоть Агасферу под рёбра, отчего тот дёрнулся, как в конвульсии, широко открыл приспущенные веки, округляя заблестевшие, как чёрные оливки маслянистые глаза начинающего врача.
- Салус попули супрэма лэкс! – по латыни процедил Семеон. Агасфер знал, что эта фраза переводилась так: «благо народа – высший закон». Это же другое дело! Если есть закон, то и грех не вменяется!
И тогда он крикнул во весь голос, срываясь на фальцет:
- Распни Его!
И толпа тут же подхватила:
- Распни Его! Да будет распят!
Тут же острая боль в животе скрутила Агасфера.
- Куда же ты, зятёк? – перекрывая рёв толпы, крикнул ему Семеон, видя, как ретируется Агасфер, юркой змеёй выскальзывая из ряда, где они стояли с соседом бок о бок.
- Домой! - только махнул рукой Агасфер. – Живот что-то схватило...
...Через два часа Его вели на Галгофу. Путь Его, одетого в изодранную багряницу, с терновым венком на голове и тяжёлым крестом на спине, который Он сам и нёс, проходил мимо дома Агасфера. Измученный изводившим его поносом, врач стоял рядом с уборной. Агасфера мутило, живот пучило, газы распирали всё брюхо.
Путь обречённого на казнь был тяжел и долог. Агасфер с ненавистью смотрел на Него, изнемогающего под тяжестью деревянного креста. И когда Он хотел было прислониться к стене дома, чтобы передохнуть, Агасфер прикрикнул под одобрительный смех фарисеев:
- Иди! Иди! Нечего отдыхать!
- Хорошо, - разжал спекшиеся губы Он. – Но и ты тоже всю жизнь будешь идти. Ты будешь скитаться в мире вечно, и никогда тебе не будет ни покоя, ни смерти...
Семеон, тоже слышавший эти слова, прошептал:
- Проклял бессмертием!
5.
Возможно, предание это было бы в конце концов забыто, как и многие другие, если бы после этого из века в век то там, то здесь не появлялся человек, которого многие отождествляли с личностью бессмертного Агасфера.
Волохов завёл специальную папку, которую подписал так: «Прыжок через временной барьер». Вскоре в этой папке появилось свидетельство итальянского астролога Гвидо Бонатти, того самого, которого Данте в своей «Божественной комедии» поместил в аду. В 1223 году Бонатти встретил его при испанском дворе. В своих мемуарах Гвидо писал о том человеке, что в своё время он был проклят Христом и потому не мог умереть.
Пятью годами позже об Агасфере упоминает запись, сделанная в хронике аббатства св. Альбана в Англии. В ней говорится о посещении аббатства архиепископом Армении. На вопрос, слышал ли он что-нибудь о бессмертном скитальце Агасфере, архиепископ ответил, что не только слышал, но и несколько раз лично разговаривал с ним. Человек этот, по его словам, находился в то время в Армении. Он был мудр, чрезвычайно много повидал и многое знает, но не прочь был порой разыграть своего собеседника, который мечтал о бессмертии. И розыгрыши эти были порой далеко не безобидны. Собеседники проникались уважением к Агасферу, так как тот разговаривал почти на всех основных языках мира. А из древней истории, относящейся ко времени Понтия Пилата, знал многие подробности.
Следующее сообщение относится уже к 1242 году, когда человек этот появляется во Франции. Затем на долгое время воцаряется молчание, которое нарушается только через два с половиной века.
В 1505 году Агасфер объявляется в Богемии, через несколько лет его видят на Арабском Востоке, а в 1547 году он снова в Европе, в Гамбурге.
О встрече и разговоре с ним рассказывает в своих записках епископ Шлезвига Пауль фон Эйтзен. По его свидетельству, человек этот говорил на всех языках без малейшего акцента. Он вёл аскетический образ жизни, не имел ни своего дома, никакого другого имущества, кроме платья, которое было на нём. Если кто давал ему деньги, он всё до последней монеты раздавал бедным. В 1575 году его видели в Испании. Здесь с ним беседовали папские легаты при испанском дворе Кристофор Краузе и Якоб Хольстейн. В 1599 году его видели в Вене, откуда он направлялся в Польшу, собираясь добраться до Москвы. Вскоре он действительно объявляется в Москве, где не раз бывал и позже. (Волохов все его посещения России описал отдельно и более подробно, о чём будет рассказано чуть ниже).
В 1603 году он появляется в Любеке, что было засвидетельствовано бургомистром Колерусом, историком и богословом Кмовером и другими официальными лицами. Городская хроника сохранила такую запись: «Минувшего 1603 года 14 января в Любеке появился известный бессмертный еврей, которого Христос, идя на распятие, обрёк на искупление».
В 1604 году профессор нашёл эту странную личность в Париже, в 1633 году – в Гамбурге, в 1640 – в Брюсселе. В 1642 он появляется на улицах Лейпцига, в 1658 году – в Стамфорде, что в Великобритании.
Когда в конце ХVII века вечный странник снова объявился в Англии, скептически настроенные англичане решили проверить, действительно ли он тот, за кого его принимают. Оксфорд и Кембридж прислали своих профессоров, которые устроили ему пристрастный экзамен. Однако познания его в древнейшей истории, в географии самых отдалённых уголков Земли, которые он посетил или якобы посетил, были поразительны. Когда ему внезапно задали вопрос на арабском, он без малейшего акцента отвечал на этом языке. Он говорил чуть ли не на всех языках, как европейских, так и восточных. Однако «серый кардинал», как его назвал один из профессоров Кембриджа, откровенничал не со всяким собеседником. Заметили, что он каким-то непонятным образом, внутренним чутьём, острой интуицией, находил людей, кого волновала проблема человеческого бессмертия, кто искал пути в бессмертие или был близок к открытию желанного для многих учёных «эликсира молодости». И такие встречи для ищущих свою тропинку во вторую молодость, как правило, заканчивались для них трагически.
Вскоре человек этот появляется в Дании, а затем в Швеции, где следы его снова теряются. В Германии бессмертный странник бывал трижды. В начале 1770 года он был принят самим Иоганном Вольфгангом Гёте, который в ту пору только задумал своего великого «Фауста». Работал над этим произведение Гёте тяжело и практически всю свою жизнь. Ещё в 1829 году, через 58 лет после рождения первых глав «Фауста», была написана и 19 января была поставлена готовая часть в театре Брауншвеге. Но дальше Гёте, будто споткнувшись о невидимый барьер, продвинуться никак не мог. Закончил Иоганн своё гениальное произведение только после встречи с Агасфером. Один из биографов гениального немца утверждал, что Гёте 18 июня 1831 года долго говорил с гостившем у него легендарным восточным лекарем о реальных возможностях человека стать если не бессмертным, то хотя бы открыть для себя путь к второй молодости. Ведь именно этого, по его задумке, и ищет его вымышленный герой Фауст. И как же писатель был удивлён, узнав от гостя, что Фауста он не выдумал. Фауст реально существовал в первой половине ХVI века, во времена Реформации. В прошлой жизни Иоганна Вольфганга Гёте. Писатель, помимо своей воли, извлёк из запасников своей памяти эту историю и изложил её на бумаге. И договор Фауста с чёртом – это тоже не выдумка. «Ты вспомни всё хорошенько!» - сказал Гёте странник. И тогда Иоганн перенёс сделку Фауста с Мефистофелем в своё произведение, в котором дьявол за продажу души, Атмана, как называлась она в древне-индусских Ведах, обещал герою вторую молодость и все немыслимые наслаждения. Говорили, что именно его загадочный гость произнёс тогда сакраментальную фразу: «Остановись, мгновение! Ты - прекрасно!». В начале 1931 года «Фауст», через 60 лет после начала, был наконец-то закончен. А автор вскоре умер.
Вечный странник после этого отправился в Россию. Упоминание о загадочной личности бессмертного путешественника, одетого во всё серое, Игорь Васильевич дважды встречал в русских газетах позапрошлого века. Особенно интересен был конец 1831 года, когда он же или некто, выдававший себя за него, снова появляется в России. Волохов нашёл свидетельства журналистов «Русского инвалида», что он останавливался у известного московского барина-филантропа Андрея Борисовича Соболевского. Долгие годы Андрей Борисович искал эликсир молодости и неустанно составлял рецепты таких эликсиров. Он верил, что в конце концов создаст чудодейственное средство, которое даст ему бессмертие. Вот один из рецептов «эликсира молодости», составленного Соболевским и дошедшим до нас в первозданном виде: «Нужно взять жабу, прожившую 10 000 лет и летучую мышь, прожившую 1000 лет, высушить их в тени, истолочь в порошок и принимать».
Агасфер, поселившийся в большом доме Соболевского, застал Андрея Борисовича за составлением нового эликсира. Барин сварил 2000 яиц, отделил белки от желтков и, смешивая их с водой, многократно перегонял, надеясь таким путём извлечь искомую субстанцию жизни.
- Бессмысленное занятие, любезный Андрей Борисович, - сказал Агасфер, представившись «доктором с Востока». – Поверьте мне, не понаслышке знающим, что такое бессмертие на самом деле. Эликсир, даже из жаб и мышей, проживших больше тысячи лет, тут вам не помощник. Эликсиры, дорогой Андрей Борисович, очень опасны...
- Чем же? – не понял Соболевский.
- Тайной своего происхождения.
- Извольте поподробнее, доктор Агасфер.
«Доктор с Востока» загадочно улыбнулся.
- Знавал я в своё время китайского императора Сюаньцзуна. Гостеприимный был правитель. Мудрый, но буквально помешанный на поиске эликсира молодости и вечной жизни. Так вот, Андрей Борисыч, в прекрасный весенний день 16 апреля 756 года после рождества Христова на моих глазах он отправился к своим царственным предкам намного раньше положенного срока только потому, что имел неосторожность принять эликсир бессмертия, изготовленный его придворным лекарем.
Соболевский вздрогнул и отодвинул подальше от себя склянку с уже почти готовым эликсиром, приготовленном им из огромного числа куриных яиц.
- Так научите, что делать, чтобы обрести вечную жизнь? Мой организм готов принимать любую гадость, лишь бы жить вечно!
Восточный лекарь хитро подмигнул барину-филантропу.
- Как-то мне довелось беседовать с самым знаменитым врачом и учёным средневековья Парацельсом. Так он тогда высказал одну, на мой взгляд, весьма здравую мысль. Привожу дословно, ибо память моя имеет характер секретного ларца: что попадает туда, весьма надёжно хранится веками. Так вот что сказал любезный Парацельс: «Нет ничего, что могло бы избавить смертное тело от смерти, но есть нечто могущее отодвинуть гибель, возвратить молодость и продлить человеческую жизнь».
- И что же мне делать, чтобы жить вечно, как вы?!.
Доктор Агасфер откровенно посмеялся над этим восклицанием доброго барина.
- Да ровным счётом ничего. Просто – жить. Не искать этот проклятый эликсир, тратя драгоценные дни и годы на это бессмысленное занятие, а жить! Ходить на балы, влюбляться в красивых женщин, драться на дуэли с подлецами, в конце концов! И жить!
- И всё?
- Всё.
Сентиментальный Соболевский всплакнул и по-братски обнял своего мудрого гостя.
- Спасибо, друг мой! Сердечное спасибо! Вот это подарок! Царский подарок, ей Богу!
- Не стоит благодарности, милейший Андрей Борисович, - освобождаясь от жарких объятий барина, ответил гость. – Только я должен вас предупредить, что вы умрёте в постели.
- Когда? В какое время? – побледнел Соболевский.
В ответ восточный лекарь только пожал плечами.
Вскоре гость покинул дом гостеприимного московского дворянина и уехал из Москвы.
С той самой минуты Андрей Борисович поставил своей целью избежать того, что было, казалось, предназначено ему судьбой. После отъезда странствующего восточного знахаря, он приказал вынести из своего дома все кровати, диваны, пуховики, подушки и одеяла. Днём, полусонный, он разъезжал по городу в карете в сопровождении ключницы-калмычки, двух лакеев и жирного мопса, которого держал на коленях. Нет, он не стал завсегдатаем московских балов, не влюблялся в красавиц, избегал острых углов в отношениях, чтобы его, не приведи Господь, горячие головы не вызвали на дуэль... Соболевский не выполнил ни одну рекомендацию восточного лекаря, кроме одной – он никогда не ложился в постель. И чувствовал себя, несмотря на уже солидный возраст, вполне удовлетворительно. Андрей Борисович поверил в предписанный ему (и только ему вечным странником, гостившем в его доме) рецепт бессмертия – он не умрёт, пока не ляжет в постель. А в постель, потирал он маленькие холёные ручки, он не ляжет ни-ког-да! Значит, и не умрёт ни-ког-да! И это чувство вечной жизни согревало его дряхлеющее сердце.
Из всех развлечений света он выбрал одно – любил присутствовать на похоронах. Возможно, барин тайно радовался, что всё то, что происходило на похоронах, к нему не имело никакого отношения. Ведь Соболевский никогда не собирался ложиться в постель. Старый кучер Агафон, взятый Соболевским в город из его тверской деревушки сорок лет назад, и молодой форейтор Кузьма целый день колесили по Москве в поисках похоронных процессий, к которым барин незамедлительно присоединялся.
На одних из похорон, которые проходили стылым февральским днём, Агафон подхватил воспаление лёгких и вскоре умер. Мягкосердечный Андрей Борисович впервые на, казалось бы, таких привычных для него похоронах, вдруг заплакал. Да не просто заплакал, как плачут воспитанные люди для приличия и чтобы не уронить модное реноме филантропа. Соболевский плакал как ребёнок – навзрыд, горько, безудержно, чем изрядно напугал молодого кучера Ваську, который только что был принят на место покойного Агафона.
...Через год после этих событий в Москву вновь пожаловал вечный странник Агасфер. Не долго думая, он вновь решил остановиться на несколько дней у своего «милейшего приятеля», Андрея Борисовича Соболевского. Лакеи узнали восточного чародея, гостившего год назад у барина. Гость, как и тогда, был одет во всё серое – серый сюртук, серая шляпа, даже сапоги и саквояж, который он держал в левой руке, были скроены из грубо выделанной кожи, выкрашенной скорняками в унылый серый цвет. Васька, подхватив лёгонький саквояж гостя, составлявший всё его имущество, тут же был одарен лекарем серебряным рублём.
- Премного благодарен, барин! – бросился он к руке благодетеля, но странствующий знахарь жестом остановил его.
- А что же, любезный, ваш барин, Андрей Борисыч, здоров чай?
Васька, заискивающе заглядывая в глаза щедрому гостю, махнул свободной рукой:
- Помер наш благодетель, помер, ваше сиятельство...
- А как же он помер?
- Да уж год будет, как помер-то... На похоронах старика Агафона. Я заместо него сейчас.
- Да при каких обстоятельствах, я тебя спрашиваю, умер господин Соболевский? – уже раздражаясь бестолковости молодого лакея, спросил приезжий.
- При самых невероятных, - перейдя на шёпот, сказал Василий. – Я сам свидетелем ихней смертушки был... У афонькиного гроба-то барину стало вдруг плохо. Испереживалась добрая душа, царство ему небесное! До такой степени испереживалась за простого мужика, - Васька в этом месте даже всхлипнул, - что сознание потерял. Ну, я его подхватил и бегом напрямки в лакейский флигель, где только что сам поселился. Уложил бесчувственного барина в чью-то постель, ухо к груди приложил – дышит, слава Богу!..
Васька замолчал, шмыгнул носом и вытер рукавом сухие глаза.
- Ну, чего замолчал? Дальше, дальше-то что?
- Ну, очнулся барин, смотрит на меня мутным взглядом, не признаёт и ничего не понимает. «Где я?» - спрашивает. – «Дома, - отвечаю. – В тёплой постели». Он – ах, как в постели?!. И тот час отлетела душа доброго барина нашего в рай.
- В рай, думаешь? – сузил приезжий глаза в узкие щелки, в которых молодой кучер на миг узрел красные угли вместо иссиня-чёрных глаз лекаря с Востока.
- В рай, в рай, - тряхнул кудлатой головой Васька. – А куды ж ишшо, господин путешественник?
6.
Наконец отец и сын Волоховы добрались до квартиры с потускневшей от времени медной табличкой под номером квартиры, на которой с трудом, но ещё читалось: «Проф. Волохов».
- А почему дверь нараспашку? – спросил Владимир и, не дожидаясь ответа, достав пистолет, осторожно шагнул через порог.
Игорь Владимирович замер около распахнутой двери, машинально нащупывая в кармане ключи от верхнего и нижнего замков, на которые он и закрыл квартиру, когда уезжал по делам в институт робототехники.
- Чисто! – вскоре послышался голос Владимира. – В комнатах – чисто, но кто-то тут недавно произвёл несанкционированный обыск.
То, что Володя назвал «несанкционированным обыском», было явно мягко сказано. В квартире №16 было всё перевёрнуто вверх дном.
- Звони в полицию! – сказал отцу Владимир.
Профессор лишь покачал головой.
- А разве ты – не полиция?
- Я – ОБЕП, а тут работал домушник. Причём, судя по ювелирно вскрытой двери, домушник-профессионал.
- Ты полагаешь, сынок?
- Проверь, что пропало из квартиры...
- Ничего не пропало.
- Ты уверен, пап?
- На все сто. Ему ничего не нужно, кроме вот этой коробочки...
Владимир, осматривавший разбросанные по полу бумаги и вещи, обернулся.
- Какой коробочки?
- Вот этой, - с вполне довольным видом, будто ничего и не случилось, Волохов-старший разжал ладонь, на которой лежала маленькая коробочка серебристого цвета.
- И что это? – спросил Владимир. – Футляр с бриллиантом от Марлен Монро?
- От Марлен Мурло, - передразнил профессор сына. – Это атманприёмник, то, к чему я шёл все свои последние годы. Этот малыш совсем скоро даст мне право крикнуть на всю вселенную: «Эврика! Нашёл!».
Голос Игоря Васильевича обрёл торжественные нотки.
- Я, сын мой, в двух шагах от подлинного бессмертия человека.
Волохов-младший не разделил пафоса отца.
- Ты уже восклицал так, когда, когда нашёл эликсир молодости, я тогда в пятый или шестой класс ходил. Радости было – полные штаны, а после испытаний вышло, что все лабораторные мыши, все как один, передохли с огромными раковыми опухолями. И это через полгода после явных признаков омоложения, всех сенсационных результатах, о которых к тому времени уже раструбили газетчики и телевизионщики.
- Учёному, как и любому человеку, свойственно ошибаться, - возразил профессор. – Я тебе уже говорил, что в самом начале пути я пошёл по ложной тропинке. И отрицательный результат помог мне понять механизм вечного круговорота жизни и смерти. Тот, кто это понял, уже может претендовать на Нобелевскую премию, но я пошёл дальше... Я тебе сейчас всё популярно объясню...
Владимир замахал руками.
- Нет, нет, только не сейчас, отец! Умоляю... Тебя грабанули, а ты будто не замечаешь этого. Или почему-то не хочешь замечать... Я вот не вижу твоего ноутбука, который я подарил тебе ещё на 65-летие. Где он?
-Украли, - сделал круглые глаза Игорь Васильевич и тихо засмеялся, пугая этим смехом сына. – Он думал, что на жестком диске ноутбука есть схема или описание действия атманприёмника...
Профессор сложил три пальца в «дулю» и показал кому-то невидимому.
- А вот тебе, Серый посланник! Скушай мою грушу!
Потом постучал себя по голове и, торжествующе, произнёс:
- Всё в этом сейфе заветное храню! Как говорили древние, всё своё ношу с собой... А снявши голову, по секретам уже не плачут. Потому и не снимают.
Он с гордостью взглянул на сына.
- Голова, сынок – это самый лучший сейф. А моя память – это ключ к сейфу, который подделать невозможно даже ему.
Владимир грустно смотрел на ужимки отца, думая, как всё-таки уговорить старика съездить вместе с ним к психиатру, к профессору Беркутову, который после смерти матери, а потом Ирины выводил отца из глубокой депрессии.
- Ты думаешь, я тронулся умом? – весело спросил Волохов-старший. – Что у старого чудака крыша поехала, как вы сегодня говорите? Думаешь...
- Ничего я не думаю! – перебил отца сын. – Нет, я думаю, конечно... Думаю, кто же, чёрт возьми, побывал у тебя в непрошенных гостях?
Игорь Васильевич, подбирая с пола бумаги, буркнул:
- А тут и думать нечего. Это – Он.
- Кто – он?
- Тот Серый кардинал, которого ты давеча видел во дворе, - ответил профессор. – Хотя его, думаю, правильнее называть Серым посланником.
Владимир не понял и переспросил:
- Посланником? Посланником кого?
- Ну, назови это информационным Центром Вселенной. Или информационной сферой Вселенной. Или Богом, если хочешь. От названия суть того, кто управляет круговоротом жизни и смерти не меняется. Вернадский, например, называл Это «ноосферой». Он первым среди учёных мира понял, что человечество и природная среда, к которой я прибавляю ещё малый и большой Космос, образуют единую систему - НООСФЕРУ. От греческого слова noos, что означает «разум». И Серый кардинал, сейчас я в этом полностью уверен, является посланником Ноосферы, высшей стадии развития любой биосферы во Вселенной.
Волохов-младший, слушая отца, внимательно разглядывал какой-то листок с ксерокопированном текстом на санскрите.
- Стоп! Уж не тот ли это «серый человек» из легенды о вечном страннике?
Профессор рассмеялся:
- А зря ты бросил аспирантуру, парень! У тебя, слово лауреата, есть научная интуиция, которая вместе с талантом только и двигает научную мысль. Да-да, братец кролик, по всему это и есть Агасфер, он же Серый кардинал, он же Серый посланник... За многие века, прошедшие после того, как этот иудей был проклят бессмертием, у него было немало разных имён. Суть его появления всегда была одна – пресечь на корню и уничтожить того, кто стоит на пороге величайшего открытия для всего рода человеческого.
- И что это за открытие? Опять какой-нибудь «эликсир вечной молодости», только теперь на стволовых клетках?
Игорь Васильевич покачал головой, снова достал из внутреннего кармана пиджака серебряную коробочку и, с любовью глядя на неё, сказал:
- Дурак ты, Вовка! Никакого «эликсира вечной молодости» нет и быть в природе не может. Это противоречит законам и биосферы, и ноосферы. А то, что открыл я, называется длинно. По научному ты не поймёшь. Попробую популяризировать вульгарно...
Профессор прошёлся по своему кабинету, осторожно переступая через разбросанные книги, компьютерные диски, какие-то карточки, исписанные формулами.
- С помощью этой коробочки, - продолжил он свою популярную лекцию для непосвящённых, - которая называется атманоприёмником, я смогу управлять процессом волновой подсадки кармы практически в любой объект. В биологический или условно биологический, то есть сделанный человеком искусственным путём. Древние индусы, поистине гениальные праучёные нашего Светлого мира, в Ведах и Упанишадах называли это реинкарнацией, повторным воплощением. Или – переселением душ, известному тебе, конечно, только по полушутливой (ключевая часть слова тут – «полу») песне Высоцкого.
Профессор перевёл дух и продолжил:
- По большому счёту, вот этот малюсенький атманприёмник даст возможность управлять круговоротом вечной жизни и вечной смерти человека. Соображаешь, парень?
Волохов, пометавшись по квартире, грузно приземлился в своё любимое кожаное кресло.
- Вижу, вижу, Володя... Вижу, что ты меня не понимаешь, - вздохнул профессор. – Пока не понимаешь... Практика критерий истины. Честно скажу, первые испытания моя коробочка уже успешно прошла на живой материи. Впереди главный этап. Предполагаю, что и он пройдёт так, как надо. Если, конечно, Серый посланец не помешает... Предполагаю... Хотя человек предполагает, а Бог располагает. Понимаешь?
Сын, дозвонившийся, наконец, до полиции, машинально пожал плечами:
- Честно скажу, не понимаю... Пока. Алло, это дежурный? Капитан Волохов. Квартирное ограбление на Песочной... Да... Записывай адрес.
7.
Кто-то из великих сказал, что счастье – это когда тебя понимают. Если это утверждение спроецировать на жизнь Игоря Васильевича Волохова, то выходило, что это был самый несчастный человек не только в Москве, но и во всей Российской Федерации. «Не понимаем!». Эта коротенькая фраза, звучавшая порой с вопросительными интонациями, но чаще, как категоричный императив, даже снилась ему ночью. Его не понимали не только родные милые люди, не понимали коллеги, даже близкие ему по духу и научным направлениями коллеги.
- Не понимаю, Игорь, - говорил ему академик Бергман. – Время утопических идей давно прошло. Пойми, в России – новое время, время всеобщего прагматизма. Вернись к своей прежней теме, к омоложению функциональных систем человеческого организма - и Госпремия и членство в Академии наук, считай, у тебя в кармане.
Волохов ценил Бергмана как толкового биолога, около десяти лет они бок о бок работали над перспективнейшей, как им тогда казалось, геронтологической темой, «подсаживая» многочисленным подопытным добровольцам стволовые клетки. А уж руководителем НИИ он был от Бога. Лаборатории «шарашкиной конторы» были оснащены самым современным научным оборудованием. «Институт Бергмана», как неофициально называли НИИ в научных кругах, первым в столице приобрёл трёхмерный принтер 3 D. Добился Михаил Исаакович и отменного финансирования своего научного центра. Список финансовых спонсоров пополнялся год от года. Достаточно сказать, что список этот возглавляла могущественная госкорпорация «Газпром».
- Как тебе, Миша, удалось этих-то мультимиллионеров раскошелить? – как-то на очередном «фуршете по случаю» спросил Бергмана Волохов.
- Так жить долго больше всего хотят богатые люди, - серьёзно ответил Михаил Исаакович. – Им же за отпущенные Создателем 70 – 75 лет деньжища свои, хоть убей, никак не растратить!.. А оставлять пару миллиардиков родственникам, которых всю жизнь ненавидел, - обидно... Вот и желают магнаты наши ненаглядные за любые деньги при помощи стволовых ли, половых, любых, словом, клеток заполучить себе вторую молодость. И продлить как можно дольше свою бесценную, хотя и обременённую неподъёмным состоянием жизнь.
- М-да, - задумчиво согласился Игорь Васильевич. – Нестыковочка у Создателя вышла, когда человека слепил...
- Алчности многовато? – попытался угадать мысль ведущего научного сотрудника руководитель «шарашкиной конторы». – Зависти, матери всех порокв...
- Это есть, разумеется, но тут ОН не виноват, - улыбнулся Волохов. – Это черты приобретённые хомо-сапенсом, скопированные им с худших образцов Нижнего Мира. Я о другом противоречии. Душа человека бессмертна, а тело, оболочка биологическая никакой критики не выдерживает. До 90 если в одряхлевшем виде дотягивает, то радуются все, как дети. А чему радоваться, когда там болит, тут болит и котелок уже не варит... Дрянь тело наше. Дрянь, Миша. Что ему присуще? Болезни, непрочность, хрупкость, ненадёжность, в воде тонет, в огне горит... Короче, сплошные неприятности, а не тело. Вот сварганить бы его из какого-нибудь сверхпрочного полистирола, или как он там у химиков называется, - и живи себе лет пятьсот, как древние пророки жили, радуйся... Это я понимаю.
- А я – нет! – допив свой коньяк, отрубил Бергман. – Старение мозга – это проблема Института мозга. Зачем тебе страна трёхсотлетних маразматиков, а? Какие из выживших из ума стариков с вечными телами активные индивидуумы? Заменить мозг компьютером? Так это будет робот, а не человек.
Бергман щёлкнул пальцами, подзывая к себе официанта с подносом напитков. Он взял два стакана виски, нетвёрдой рукой передал один из них Волохову.
- Знаешь, Игорь, что в нашем деле главное? – спросил Михаил Исаакович и сам же ответил на свой вопрос. – Главное для учёного не прибавлять мировой скорби! Это как врачу – не навреди пациенту. Раньше человек боялся попасть в рабство, а теперь боится стать роботом!
И Бергман коротко хохотнул.
- А ты, я знаю, знаю, неслух, - шутливо погрозил Бергман Игорю Васильевичу, - всё на свою тему, бесперспективную и безденежную, увы, тему одеяло тянешь... Стволовые клетки – это звучит гордо. А что там в твоей умной головушке забродило – так это фэнтези от перенапряжения. Выпей, Игорь, как говорит аспирант Чуркин, «на расслабоне» - и удали из своего мозгового процессора всё, что мешает стволовым клеткам. Ты меня понял, дружище?
Волохов отодвинул от себя стакан с виски и спокойно, как уже давно для себя решённое дело, сказал:
- Михаил Исаакович, я выхожу из темы. Уверен, что мы вот-вот начнём биться лбом о стену. Ведь впереди – тупик.
- Это стволовые клетки - тупик? – воскликнул Бергман так, что обернулись коллеги, сидевшие в большом колонном зале за дальними столиками. – Побойся Бога и Минобрнауки! Такие ошеломляющие результаты – это «тупик», по-твоему?
- Тупик, - упрямо повторил Волохов. Потом залпом выпил виски и по-английски, не прощаясь, удалился из благородного собрания.
...Ещё задолго до того, как российская пресса раструбила, что известные актёры, решившиеся получить вторую молодость с помощью стволовых клеток младенцев, умерли от скоротечного рака, Игорь Владимирович призывал руководство «шарашкиной конторы», как он называл своё НИИ, по выражению самого Волохова, «наглухо и без срока давности», закрыть эту «перспективную тему». То есть закрыть «не до лучших времён», а навсегда, как опасную для жизни пациентов. Теория, считал он, не выдержала главный экзамен – экзамен самой жизнью. Но авторитетному Михаилу Исааковичу Бергману, у которого и в прошлую эпоху утопических идей, и нынешние времена идейного вакуума, всегда «там, на самом верху», были влиятельные связи, удалось доказать, что к смертям известных русских актёров стволовые клетки не имели «ровным счётом никакого отношения».
- Себе, Миша, не соврёшь, - тогда сказал ему Волохов. – Ты же лучше меня знаешь причину. Биосфера не приняла такую методу. Не с клетки нужно начинать, которая умирает от подобного насилия над генетикой.
- А с чего же, по-твоему?
- С Атмана.
- Это с души, которая, кажется, так называется в индуизме? Так, что ли? – не скрывая сарказма, парировал Бергман. – Слышали мы эти сказки ещё в прошлой формации, когда считалось, что Бога нет, а есть только правящая партия. Идея! Пусть и утопическая. Атман, так сказать. И этот Атман – вечен. Плодотворная идея, мол, бессмертна. Это только тело подвержено рождению и смерти. А для Атмана, дескать, тело – второе дело. Ведь Маркс умер – атман его, марксова идея то бишь, жива... Тело Ленина умерло, труп его, доказывая реальность этой мысли, по сей день лежит в мавзолее, в центре Москвы, а идея, - что бы так же вечно жила моя мама! – жива... Гитлер весной 45-го сдох, а его человеконенавистнические идеи сегодня дали такие пышные всходы, что я, пожалуй, готов поверить в любой твой бессмертный атман.
Михаил Исаакович вытер большим клетчатым платком вспотевшую загорелую лысину, которая всегда потела при волнении своего хозяина, и закончил тираду:
- Только вот, гражданин альтруист, я готов поддержать тебя на учёном совете, но, боюсь, к этому не готов сам совет.
- Я докажу... – начал было Волохов, но академик перебил его.
- Я – это «эго». Центризм только хорош для политических партий. Эгоцентризм в российской науке не приветствуется, дорогой мой.
Волохов прикусил язык, чтобы не послать своего бывшего коллегу куда подальше, но только процедил с обидой в голосе:
- С познания своего Я, с поиска высшего ЭГО, духа, души своей, божьей искры только и начинается настоящая наука. Недаром индусы до сих пор утверждают: «Познай себя – познаешь и мир».
- А много ли заказчик заплатит за поиск «высшего Я»? – рассмеялся Бергман. – Вот в чём гамлетовский вопрос, а не в извечной риторике – быть или не быть? Короче, откажешься от стволовых клеток и разработки именно этой темы в поиске омоложения жизни, считай что двадцать лет твоей научной жизни – коту под хвост. Минус госпремия, звание академика, руководство в НИИ, созданном для тебя и под тебя... Выбирай, друг мой Игорь.
Последнее предложение коллеги и бывшего единомышленника было лишним. Волохов уже давно выбрал идею Атмана, как единственно верный, по его внутреннему убеждению, путь в поиске не только продления жизни человека, но и истинное направление к бессмертию человека в земной биосфере.
К своей новой научной тематике, под которую ни правительство, ни спонсоры, как он понимал, не дадут ни копейки, он окончательно даже не пришёл – прилип! - во время посещения Непала. Королевство расположено в центральной части Гималаев, граничит с Китаем и Индией, с древнейшими на Земле цивилизациями. Поездка в Непальский геронтологический Центр, расположенный в Катманду, была оформлена как «обмен опытом» между непальскими, индийскими, китайскими и русскими геронтологами». Бергман под № 1 поставил в списке делегации фамилию Волохова.
- Так в Непале, как сказано в энциклопедии, все говорят на непали, на своём языке, на котором у нас никто ни гу-гу, - сказал тогда Игорь Васильевич.
- Мы едем к тем людям, которые лучше нас с тобой, Игорь, говорят по-английски, - ответил Бергман. – Так что за языковый барьер не переживай.
- Но ведь там не занимаются проблемами стволовых клеток, - возразил всегда настроенный на полемику Волохов.
- Но там живут до 100 лет и больше, - возразил Бергман. – Это – аргумент?
- Это аргумент, - согласился Игорь Васильевич с руководителем. К тому же мы едем по приглашению самого короля Непала и королевского научного Общества.
В этой поездке, в которую он всё-таки поехал вместе с Бергманом и группой молодых учёных-геронтологов, Волохова, что называется, осенило. После встречи с Брахманом, которая оказалась сакраментальной, в трёхзвёздочном отеле Катманду Игорь Васильевич воскликнул: «Эврика!». Теперь он был уверен, что, наконец-то, нашёл свой путь. Там же, в этом чертовом Катманду, «городе магов, йогов и шарлатанов», как говорил Бергман, он под окном своего одноместного номера впервые увидел застывшую фигуру Серго посланника. Тогда он его называл «Серым кардиналом». Человек, одетый во всё серое, часами стоял внизу, уставившись в одну точку. И этой точкой было окно номера профессора Волохова.
Непальское королевское научное общество встречало русскую делегацию по-королевски. Программа была перенасыщена встречами, экскурсиями, поездками к знаменитой Джомолунгме, к монахам старинного монастыря, вырубленного в одной из гор древних Гималаев. Правда, самая креативная экскурсия в один из горных тоннелей, где им обещали показать тела йогов, которые, якобы, находились там уже тысячу лет и оживут, когда наступит время «Ч», и в эти засушенные мумии вернутся их атманы.
Доктор Сикхарт, почётный профессор трёх европейских университетов, в том числе и Кембриджского, в обстановке чрезвычайно секретности привёз в горы русскую делегацию и долго о чём-то говорил с монахом, одетом в нелепые серые одежды. Гид русской группы долго в чём-то убеждал своего собеседника, размахивая руками и воздевая их к небесам, но серый монах, по всему, был непреклонен.
- Моей вины в срыве экскурсии нет, - сказал англоговорящей русской группе доктор Сикхарт. – Настоятель монастыря почувствовал присутствие в вашей группе Духа Великой Горы, главного хранителя тайны бессмертия.
- Не переживайте, коллега, - успокоил учёного индуса Бергман. – Жаль, конечно, что не удалось взглянуть на мумии в горе, но у русских есть такая пословица: что ни делается – всё к лучшему.
- Там не мумии, - тихо ответил Сикхарт, с опаской поглядывая на наблюдавшего за группой монаха в сером. – Там – люди. Просто они научились управлять своим высшим Я, своим духом до такой степени, что остановили все метаболические процессы организма до такой степени, что ни пульс, ни давление не фиксируются. Но тела – живые. Они не разлагаются и наполнятся жизненной энергией с возвращением в них Атмана.
- А где же они сейчас, души их? – ошеломлённо спросил один из молодых геронтологов, недавно защитившийся кандидат биологических наук Саша Чуркин.
- Путешествуют где-то, - пожал плечами профессор Кембриджского университета, знаток, кажется, всех многочисленных философско-религиозных учений древних индусов, доктор Сикхарт. – Душа может отлетать от своего корпуса, оболочки, в нашем понимании тела, за две тысячи километров. Если улетит дальше, может заблудиться и не вернуться назад, в тело...
Любознательный молодой учёный не унимался.
- А куда ж ей возвращаться, если, как вы утверждаете, этим... «оболочкам» - под тысячу лет? Пульс не прощупывается, давление у трупов, извините, оболочек, нет... Они же – мертвы!
- Вы ошибаетесь, коллега, - серьёзно ответил доктор Сикхарт. – Они оживут, когда к ним вернётся Атман. Атман – это то, что послано Вселенной для того, чтобы билась жилка жизни на Земле. Во всё её фантастическом многообразии. Пока на то воля Ноосферы, будет в биосфере Земли и Атман. Будет Атман, будет и жизнь на Земле. Только такая связь.
В Непальском Центре левитации, - оказалось, что в Катманду есть и такой научный центр, который трудно было назвать «научным», - Волохов познакомился с удивительным человеком - учёным йогом, доктором философии, которого все звали Брахман. Имя старого мага-йога несколько удивило Михаила Исааковича, который при знакомстве с мастером магической левитации пошутил:
- Бергман и Брахман – братья навек! У нас даже фамилии созвучные, только я летать не умею – Бог крылья не дал.
Мастер левитации промолчал, глядя поверх бергманской головы, а индус Сикхарт покраснел так, что румянец проступил на его смуглых щеках.
- Брахман, простите, профессор, – не фамилия, - деликатно вставил Сикхарт, улыбаясь неудачной шутке руководителя русской делегации. – В индийской философии имя Брахман означает высшее духовное начало, коллега.
- Брахман так брахман, - нисколько не конфузясь, бросил Бергман. – Нам, татарам, всё равно.
Брахман был одет в типичные для гималайских и тибетских монахов одежды, был сух, сморщен и смугл, как печёное яблоко. Но глаза его излучали удивительный, как когда-то написал поэт, «несказанный свет». Доктор Сикхарт утверждал, что Брахману 113 лет, что он владеет телепатией, телепортацией и левитацией. Последнее Брахман продемонстрировал делегации по горячей просьбе русских учёных.
Доктор-йог долго усаживался в позу лотоса на грубой циновке в небольшом светлом зале, лишённом какой-либо мебели. Потом сложил руки, закрыл глаза и после пятиминутного мегитирования стал вдруг подниматься в воздух. Брахман поднялся примерно на полтора метра над полом, чуть сместился вправо, к широченному окну и завис над полом. Таким макаром этот загорелый старик с горящим пронзительным взглядом глаз, напоминавших переспевшие сливы, провисел в воздухе четыре минуты сорок секунд. (Время засекал Саша Чуркин). А когда он так же плавно совершил мягкую посадку на свою циновку, группа бурно зааплодировала.
- Это всё йоговы фокусы, магия, шельмование, другими словами. - шепнул Михаил Исаакович Волохову. – Даже европейская продвинутая наука не признаёт левитацию. Человек без технических приспособлений, просто так летать не может. Об в России любой дурак знает.
- Не любой, значит, - так же шёпотом ответил Волохов.
- Это вы на кого намекаете?
- Это я о себе, - поспешил успокоить коллегу Игорь Васильевич.
С Брахманом у Волохова неожиданно сложились самые дружеские отношения, полные духовной близости и взаимопонимания. Старик прекрасно знал не только основополагающие доктрины, изложенные в Ведах, но и цитировал Библию.
- В вашем «Апокалипсисе» ещё больше двух тысяч лет назад пророк написал о будущем так: «Смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет».
- Это в будущем, а вы, йоги, уже сейчас можете продлевать свою жизнь до бесконечности? Увы, уважаемый Брахман... Никакой позой лотоса бренное тело не спасти от умирания. Тело отслужило, подавай новое! Где тут оболочек наберёшься, если душа бессмертна...
Брахман снисходительно улыбнулся, как любящие терпеливые родители улыбаются, когда ребёнок не понимает прописных истин.
- Душа, по-нашему Атман, после смерти тела может отлетать от своей бывшей оболочки на две тысячи километров, - спокойно, как само собой разумеющееся, поведал учёный йог. – Если жизнь тела по каким-то причинам окончилась до срока, то Атман на своей волне ищет и обязательно находит только что родившегося младенца и воплощается в его тельце.
- Так это будет уже другое Я! Другой человек, совершенно другая личность! – воскликнул профессор Волохов.
- Отнюдь, - опять улыбнулся Брахман. – Как бы вам объяснить, мой русский друг... Ну, скажем, ваша машина сломалась. Вы выходите из машины и дальше идёте пешком. Изменились ли вы? Нисколько. Изменилось только ваше передвижение в пространстве и времени. Вскоре вы покупаете новую машину, садитесь в неё. Изменилось ли ваше истинное Я? Нет, разумеется. Машин на вашем жизненном пути может быть много, но ваше Я, когда вы будете в них вселяться, останется только вашим Я.
И Брахман, достав из холщовой сумки старинную книгу, процитировал вслух:
- «Как человек, снимая старые одежды, надевает новые, так и душа входит в новые материальные тела, оставляя старые и бесполезные».
- Это откуда, уважаемый Брахман? – спросил Игорь Васильевич.
- Из Вед, - ответил йог и поцеловал древний фолиант. – Древние славяне знали о её существовании. Современные – нет.
Волохов, поднаторевший в научных дискуссиях ещё в студенческие годы, неожиданно пошёл в атаку.
- И всё-таки, - сказал он, - в вашей философской доктрине немало проблемных мест. Вот тебе уже за сто лет, твоя оболочка – и это видно невооружённым глазом – давно одряхлела. Вот-вот, как говорят у нас, в России, даст дуба... Ну, вылетит твой Атман, а куда лететь? Куда глаза глядят? И кто даст гарантию, что тот младенец, в которого он по своей волне вселится, завтра сам не даст дубу. Значит, снова в свободный полёт, на свободную охоту?
Брахман пожал плечами.
- Круговорот жизни и смерти контролирует Ноосфера. Человек тут бессилен...
- Человек, вооруженный научными знаниями, может расшить и все узкие места в теории реинкарнации.
Йог, дотоле соблюдавший поистине олимпийское спокойствие, постепенно начал выходить из себя. Брахман сменил позу и, раздражаясь, ответил упрямому русскому:
- Атман – это высшая и тонкая материя, которая имеет свою карму. Это тонкое пространство пока современной европейской науке недоступно. Это я по-дружески говорю, как своему парню... Так, кажется, у вас в России говорят?
Волохов хлопнул его ладонью по загорелой коленке.
- Э-э, дедушка! – засмеялся он и, проникшись симпатией к «своему парню», перешёл на ты. – Ты не знаешь русских учёных, лучших учёных в мире!.. Наш профессор Демихов ещё тридцать лет назад первым в мире пересадил голову одной собаки на туловище другой. Он же считал, что любой здоровый мозг из одного тела, переставшее выполнять свои жизненные функции, можно пересадить в другое тело. Тело загнулось, померло. Мозг пересаживаем в новое тело. И так до бесконечности... Мозг не коленка, не сустав, не вечно ноющая спина... Мозг, если не поражён склерозом, может жить лет 300. Правда, и тут есть слабое место: где столько тел наберёшься? К тому же здоровых, крепких тел, биологических оболочек для биокомпьютера, каковым является человеческий мозг.
Брахман покачал головой.
- Мозг жабы можно пересадить в тело лягушки, как это сделал доктор Сикхарт в лаборатории Кембриджского университета. И лягушка обрела все повадки жабы, хотя жизнь её тоже была недолгой. У высших животных, тем более у человека, такой фокус не пройдёт. Ведь и собака Демихова после пересадки головы прожила только три дня. Не в мозге, значит, всё дело, а в Атмане. В этом энергетическом пузыре, вполне материальном, а не виртуальном и с точки зрения последних изысканий науки.
Брахман сменил позу, поёрзав на циновке, и продолжил:
- Атман – он, как своеобразный накопитель опыта, в том числе и чувственного, знаний, всей информации, полученной за жизнь живого существа. Выходит, мозг здесь не при чём... Так?
Волохов удивился познаниям учёного Брахмана.
- Так, дедушка-а... - удивляясь познаниям старика, мастера магической левитации, протянул Игорь Васильевич. – А откуда ты про собаку Демихова знаешь?
Старик не ответил на вопрос русского, продолжил, пряча старинную книгу в свой бездонный мешок.
- Сознание – это не мозг, - сказал Брахман. – Я точно знаю. Моя душа не раз покидала уже моё бренное тело, тогда я был уже не Я. Моё сознание жило независимо от тела. И это был – Я.
В гостинице Волохов достал из кармана диктофон, на который в тайне от Брахмана («сугубо в научных целях», как он сам оправдывал этой шпионское действие) записал всю свою беседу с тибетским монахом, ещё раз прокрутил её и задумался.
«Так что же такое Я? Тело моё? Нет, это не Я. Мои эмоции, чувства? Это тоже не моё Я. Мозг мой – тоже, оказывается, не «высшее Я, не Божья искра», которая есть в каждом живом существе за Земле. Я – это Атман, дума, моё высшее, истинное Я. И оно неизменно, когда выходит из своей оболочки, из тела. Каждый Атман имеет свою карму. Слово «карма» буквально переводится как «действие». Индусы называют её ещё сансарой. И, если Брахман прав, то карма имеет волновую структуру. У каждого Атмана – своя карма, а у каждой кармы – свой волновой диапазон. Это передатчик, но если создать приёмник, работающий в диапазоне той или иной кармы, то можно поймать в свою ловушку Атман, который освободился от умершего тела! Поймать, чтобы потом посадить в заранее приготовленное для него тело. Сегодня это выглядит, как научная фантастика! Но ничего фантастического тут нет. На принтерах 3 D уже делают искусственные копии человеческих органов... Запчасти для дряхлеющих корпусов атманов, бренных биооболочек. А почему же нельзя человеку вообще отказаться от дарованного ему природой тела? Почему нельзя на том же принтере из подходящего синтетического материала, которому сносу не будет, скопировать всю оболочку для пойманного в ловушку Атмана? Когда я его туда подселю, эта кукла какого-нибудь нанолатекса оживёт, получит энергию, истинное, высшее Я... Энергия Атмана даст биотоки, которые и будут управлять искусственным телом! Почему нельзя? Можно! Очень даже можно. Спасибо, о друг истины, великий Брахман, за наводку. Волновая природа кармы. Как я сам-то, дурак, не догадался: всё, что излучает энергию, имеет свою волну. Нужно её только найти в океане волн. Нащупать диапазон кармы Атмана – и дело в шляпе. Точнее, всё дело, конечно же не в его шляпе, а в атманоприёмнике. Как только я его создам, так вопрос жизни до 200 – 300 лет, а может быть, и вековая проблема бессмертия для человечества будут ре-ше-ны».
Поток к сознания учёного прервал стук в дверь волоховского номера.
- Войдите!
В номер ввалился весёлый Бергман, прижимая к груди бумажный пакет.
- Представляешь, Игорь! – с порога воскликнул академик. - В этом зачуханном азиатском бедламе я отыскал бутылку русской водки! Левитация – дрянь, дешёвый гипноз, шарлатанство чистой воды... А это, - он поцеловал бутылку, – настоящее чудо. Так выпьем, умная голова, за успешное окончание научного обмена! Завтра улетаем.
Бергман, уже где-то подзарядивший свою энергетику, был в превосходном расположении духа. Он, не спрашивая разрешения хозяина номера, нажал на кнопку вызова Стюарта, и через минуту в дверь тихо постучали.
- Да-да! – сказал Михаил Исаакович и сам открыл дверь прибывшему работнику отеля.
- Милейший, - с барскими интонациями процедил сквозь зубы академик. – Принеси-ка нам, силь ву пле, фруктов, шампанского и селёдочку с чёрным хлебцем.
Стюарт, не раз обслуживавший туристов из России, на ломаном русском спросил:
- А тефочек надо?
- Моя твоя не понимайт! – замотал головой Бергман и игриво посмотрел в сторону профессора.
- Не надо «девочек», - по-английски сказал Волохов. – Принесите просто обычный, стандартный ужин. Что там у вас обычно подают на ужин? Шницель там, шашлык... Только не перчите до почернения мяса, пожалуйста.
Через полчаса коллеги уже молча ужинали в небольшом номере гостиницы «Китманду», носившей имя столицы королевства.
- Миша, ты не помнишь работу Дорошенко, сумевшего взвесить душу человека? – первым нарушил молчание Игорь Васильевич.
- Ты имеешь ввиду взвешивание живого человека и человека умершего на точнейших электронных весах?
- Ну да, пусть так. Разница ведь и составит вес души...
- Отнюдь. Разница действительно составила 21 грамм. Но это не вес некой мифической души, которая якобы отлетела от тела...
- А что же это?
- Это из-за окислительных процессов в неживом объекте мёртвое тело стало легче на 21 грамм.
- Значит, не веришь, что душу можно взвесить?
- Почему не верю? Верю, верю... Только авторитетному зверю.
- Но раз её можно взвесить, значит душу, Атман, как её называет Брахман, можно и выделить.
- Ну, предположим.
- А раз можно выделить, её можно и поймать в волновую ловушку...
Бергман махнул рукой, будто отгонял назойливую муху, и потянулся к бутылке.
- Ты опять, князь Игорь, за своё? Смотри, не загони лошадку... Выпей вот лучше по полной – и сотри всякую муть в памяти свого мозгового компьютера.
Он поднял стакан и, не чокаясь с коллегой, выпил водку залпом. И налил себе снова.
- Поверь, дорогой ты наш гений, что так будет лучше для всех. А в первую очередь – для тебя и твоих близких.
Профессор промолчал. Думая о чём-то своём, рассеянно спросил руководителя научного института:
- А у нас трёхмерный принтер работает?
- Ещё как! – загадочно улыбнулся Бергман. – В прошлом месяце Чуркину пришлось выговор влепить за то, что клон своего пениса из нанолатекса изготовил. В возбуждённом пионерском состоянии «всегда готов!» От настоящего жена родная не отличит!..
И он захохотал, расплёскивая содержимое стакана на дорогой летний костюм.
- Главную для себя запчасть сварганил, паразит! Хотя, думаю, его собственный член ещё не истёрся в работе.
Волохов пропустил скабрёзность мимо ушей. Со стаканом в руке он отошел к окну, приподнял жалюзи – за окном стояла загадочная азиатская ночь, дневным светом горели светодиоды уличных светильников и зазывно перемигивалась яркая световая реклама. А на углу здания отеля «Катманду», выкрашенного в кичливый цвет переспевшего апельсина, серела фигура загадочного человека. «Ну, ну, - с грустной усмешкой подумал Волохов, когда их взгляды встретились, - так-то они доверяют патриоту своей родины. Видно, без тотального контроля за своими гражданами нынче не обходится ни одно демократическое государство. Доверять, доверять, но контролировать. А то как бы чего не вышло…Старая песня на новый лад».
8.
Дежурная группа, которую на место происшествия вызвал Владимир, прибыла в считанные минуты. И не мудрено: полицейский участок, откуда прибыли коллеги старшего лейтенанта Волохова, располагался на пересечении улицы академика Келдыша и Староконюшенного переулка. Это буквально в пяти минутах езды от монументального дома, сохранившего все характерные черты сталинской застройки, в котором и находилась квартира №16 со старомодной медной табличкой на двери «Проф.Волохов». Может быть, отслужив год в армии, понюхав пороху в одной из своих армейских командировок, Володя и выбрал своё новое место работы по случайному формальному признаку – близко от дома. (По крайней мере, даже в детстве, когда он вместо детских книг Гайдара, как говорится, запоем читал детективы, фэнтези и прочую литературную «развлекуху», желания стать сыщиком у него никогда не возникало).
Если не было пробок, то буквально пять минут – и у отца дома. Его же квартира, которую Владимир Волохов снял, получив погоны старлея и повышение по службе, находилась в том же районе столицы, но подальше и от отца, и от места работы – в пятнадцати-двадцати минутах езды на машине. Волохов-старший, похоронив Ирину, и, как он сам с грустью говорил, «оставшись полукруглой сиротой», обижался, когда даже на большие праздники у сына не находилось времени, чтобы «на пять минуток заскочить к одинокому сивому мерину». Нет, не затем, чтобы задать ему в ясли свежего сенца, а просто так – поговорить со стариком, задать ему ничего не значащие для мпрашивавшего вопросы о здоровье, «жить-нытье», о ноухау, которые, несмотря на возраст, неустанно генерировал работавший на износ мозг профессора Волохова.
Игорь Васильевич и обижался на такую эмоциональную чёрствость сына, и тут же прощал его. Он любил его всем своим сердцем, больным сердцем человека, знающего цену не только творческому озарению, когда он на весь дом, заселённый прошлой «номенклатурой», забыв о приличии, орал «эврика!», но и тихому семейному счастью, теплоте домашнего очага. Потому, наверное, несмотря на замкнутость своего характера, тяжелее сезонного гриппа переносил «одиночество души». Не «своё одиночество», которое известно каждому из нас, а именно так, с такой формулировкой состояния человека, когда мёрзнут не ноги, не руки, а зябнет именно душа, которой и нужно-то совсем немного по меркам нашего меркантильного времени – всего чуточку тепла и пару простых искренних слов человеческого участия. Сын теперь оставался последней пристанью сильно сдавшего после смерти дочери отца.
Владимир любил своего «нетипичного предка», как он как-то назвал его в школьном сочинении на «свободную» тему – «Мои родители». Маму Волохов-младший помнил плохо, знал её больше по рассказам отца, который, как всякий творческий человек, одну и ту же историю всегда рассказывал по-разному. Отец, несмотря на свою кошмарную занятость в секретных лабораториях, где он работал с тех пор, как Володя начал осознавать своё Я, формируясь как личность, а значит, - и гражданин общества, - вырастил и воспитал его и сестру Иру. Ирина была старше Володя на двенадцать лет. Она хорошо помнила маму, любила её, наверное, но никогда не рассказывала брату о ней и своих дочерних чувствах. Будто боялась их расплескать в пустой болтовне и суете сует. Она была типичной «профессорской дочерью» - отличницей в немодных круглых очках, потом студенткой МГУ с именной стипендией «за заслуги перед отцом и отечеством», как по своему обыкновению, с доброй порцией иронии и самоиронии, говорил Игорь Васильевич.
Что любил профессор Волохов больше всего на свете? Тут ответ был однозначен – своё дело, которое истерзало его сердце, но постоянно, ежедневно, ежеминутно тренировало его мозг. Кого любил профессор Волохов? И тут ответ был всегда прост, как всё не только гениальное, но и настоящее, не придуманное конъюнктурными и конформистскими биографами, сшибающие гонорары в вечной серии «Жизнь замечательных людей». Он был большим однолюбом и всю свою жизнь любил близких и очень дорогих его истрёпанному чиновниками от науки всех рангов (вплоть до ФАНО – федерального агентства научных общества) сердцу людей – жену Нину, дочь Ирину и сына Игоря. И считал это проявлением истинного русского патриотизма, ибо, как был убеждён профессор Волохов, любовь к ближнему своему – это не только первостепенная Божеская Заповедь, но и необходимая строка Гражданского Кодекса любого государства. Увы, его бы мысли да нашему государству в уши…
Прибывшая на место происшествия группа сыщиков во главе с капитаном полиции Вячеславом Дробязко, прихватила с собой и служебную собаку по кличке Джим. Старую несуетливую немецкую овчарку сопровождала бой-баба в синеватом камуфляже с головы до пят. Было видно, как жарко было собаке, которая, равнодушно поглядывая на бедлам в квартире профессора, тяжело дышала, свесив из клыкастой пасти язык. Но ещё тяжелее, наверное, было проводнице в камуфлированном комбинезоне.
- Привет, Володь! – дружески кивнул Владимиру Вячеслав. – Версия своя есть?
Старший лейтенант Волохов хотел было заикнуться о «сером человеке», но неожиданно прикусил язык и в ответ только покачал головой.
- Да нет, Слава, пока никакой версии не созрело… Входная дверь была не взломана, открыта как бы подобранным ключом или отмычкой.
- А что украли?
- Ровным счётом ни-че-го! – резко вступил в разговор профессор, недовольный прибытием оперативников.
- Да нет, папа погорячился, - возразил Владимир. – Ноутбук отца пропал, все флэшки, которые вместе с бумагами выгребли из сейфа…
- Это можно в протокол не вносить, - перебил сына отец. – Это всё мелочи, ерунда на постном масле!
Капитан, усевшийся было за стол для составление официальной бумаги, вопросительно посмотрел сначала на отца, а потом на сына.
- Так было ограбление или нет? – хрипловато спросил он голосом уставшего от собачьей жизни человека.
- Было, было, - кивнул сын.
- Не было, - отрубил отец.
- Пальчики нужно бы снять, запахи… Ну ты, Слава, не первый год в своём отделе – знаешь, что почём.
Волохов поправил шляпу, сбившуюся на затылок и тем самым делавшая его похожим на городского сумасшедшего, похлопал капитана по плечу.
- Учёного учить – только портить! Нет заявления потерпевшего – нет и самого преступления. Тем паче, что этот непрошенный гость повесит вам, капитан, на шею ещё один очень крепенький «висяк». Кажется, так вы называете нераскрываемые преступления?
Волохов-старший бесстрашно подошёл к собаке и погладил её по шерстяной голове.
- И даже чуткий нос вашего помощника не продвинет следствие ни на полшажка. Так что, господин капитан, не было никакого ограбления. Ветер окно раскрыл, бумаги со стола слетели... А у страха, как известно, глаза велики.
Дробязко кинул вопросительный взгляд в сторону Владимира Волохова и невольно пожал плечами: мол, хозяин – барин...
- Вам виднее, господин профессор, - ответил капитан, прочитавший медную табличку на двери.
- Уверяю вас, господин сыщик, - виновато улыбнулся Игорь Васильевич, что по вине моего сына вы только потеряете своё драгоценное время. Никаких отпечатков, запахов и прочих улик Серого посланца вы всё равно не найдёте…
- Какого засранца? – не понял полицейский.
- Не засранца, а посланца, - поспешил уточнить Владимир, не на шутку опасаясь, что отца действительно примут за сумасшедшего. – Посланца криминального мира. Так папа любит фигурально выражаться…
Дробязко почесал за ухом школьной шариковой ручкой, которой собирался заполнять графы типового протокола.
- Понимаю, понимаю… То-то я смотрю, что и старомодную табличку с двери не свинтили даже в лихие девяностые. Тогда весь цветмет даже с кладбищ во вторсырьё тащили эти, как вы говорите, «посланцы-засранцы». Ум и вороватый народ ценит. Как там было-то раньше, в исторические и истерические, так сказать, времена – ум, честь и совесть. Нынче то, чего было навалом, стало вдруг дефицитом.
Проводница служебно-розыскной собаки, отпустив поводок, бросила:
- А табличку, товарищ, лучше бы убрать. Наводка для воров идеальная. Они ведь, неучи, думают, раз профессор, то и денег куры не клюют. А тут вижу, даже цыплёнку клевать особо нечего...
- Сержант Смирнова! – оборвал тётку в камуфляже старший оперуполномоченный. – Вы бы прошлись по комнатам... Так, на всякий пожарный. Авось старичок след возьмёт.
- Слушаюсь! – бросила бой-баба, резко крутанулась на каблуках и утянула за собой в другую комнату засыпающего на ходу пса.
- Спасибо, Слав, - кивнул коллеге Волохов-младший. И в этот момент за стеной подал хриплый голос старый пёс..
- Ну вот! – торжествующе встал Дробязко из-за стола. – Три раза гавкнул. Раздельно. Значит, нашёл вражину! А вы говорите, ничего не найдёте… Джим, если надо, всё найдёт. И чего отродясь в квартире подозреваемого не было. Такой вот замечательный полицейский пёс, хотя и предпенсионного возраста. Пойду пожму старику-Джиму лапу. На счастье, как говорится.
Вслед за капитаном, давшему блестящую характеристику услужливому псу, в комнату, где трижды гавкнул «старик-Джим», прошли отец и сын Волохов.
- Что обнаружили, сержант Смирнова? – строгим голосом спросил капитан Дробязко. – Докладывайте!
Три полицейских в штатском из дежурной группы, прибывшей на квартирное ограбление и старая овчарка с умным, но виноватым взглядом, застыли у манекена, который мало чем отличался от голого живого человека.
Проводница растерянно ощупывала чуть загорелое тело человеческой копии во весь рост.
- Какая-то ростовая кукла, - прошептала сержант Смирнова, вспотев от неожиданной встречи с клоном человека. – Как живой, собака!.. Гляньте, товарищ капитан! Даже на причиндалах волосинки, блин...
- А чего ж тогда вспотела и голос дрожит? – бросил капитан, разглядывая указанные ему волосинки на «причиндалах».
- А вы на рожу его пёсью взгляните!.. Так не ровён час и заикой стать можно. Собака вон хвост поджала, а Джим, сами знаете, любого головореза мордой в дерьмо укладывал...
Старший группы медленно поднял глаза вверх. Вместо лица манекен имел, можно сказать, болванку или заготовку для лица – прорезанные щелки глазниц, контуры будущего носа, лба и прямых тонких губ. Создатель манекена явно не завершил так блестяще начатую работу. Ничего ужасного в манекене не было. Но маска именно своей незавершённостью, неотёсанностью, что ли, черновыми штрихами намеченных мастером грубых черт лица искусственного клона, точной копии молодого сильного мужика, оставляли жуткое впечатление. Лицо, если так можно было назвать представшую пред глазами вошедших полицейских грубую болванку яркого серого цвета, вызывало одновременно и страх, и омерзение и, сильнейшим магнитом притягивала взгляд. Будто гипнотизировала взглянувшего на эту идеальную, словно точёную, мужскую фигуру с серым непроработанным создателем «лицом» на могучих плечах атлета. И всё бы ничего, если бы не глаза... В чёрных прорезях для глаз, которых у мужского манекена, изготовленного «один в один» из какого-то синтетического материала совершенно идентичного человеческой кожи, и таилась загадка леденящего душу ужаса. Он охватывал любого, кто набирался мужества посмотреть манекену в «лицо». В чёрных провалах глазниц угадывалась не пустота сферы, а что-то иное, осмысленное, наделённое сознанием и потому ужасное. Казалось, что не сам манекен, а кто-то, непонятным образом заползший во внутрь, прожигает вас насквозь своим чёрным, но горящим зловещим огнём взглядом.
Капитан вздрогнул и невольно сделал шаг к двери, только взглянув на ужасное лицо голого мужского манекена.
- А это что ещё за киборг? – оседая на стул, спросил полицейский.
- Манекен для отработки биотоков. Работа над ним ещё не закончена, - ответил профессор и торопливо накинул на «киборга» плотную тёмную ткань, которую, очевидно, отрабатывая свой нелёгкий кусок хлеба, зубами стащил старик-Джим.
Волохов снова хотел погладить старательного пса, но тот попятился к двери, сел у балконной двери и неожиданно для всех завыл жутко и безысходно, пугая добропорядочных соседей некогда элитного дома для номенклатуры самого высокого класса в том «табеле о рангах».
- Вы мне своими искусственным уродом пса-медалиста заикой сделаете! – холодно бросил Дробязко. – Собираем манатки, ребята, и возвращаемся в отдел.
Сержант Смирнова вопросительно посмотрела на старшего группы.
- Возвращаемся, возвращаемся, - повторил капитан. – Никакого ограбления тут не было. Хозяевам показалось…
И он лукаво подмигнул Волохову-старшему.
- Ведь так, профессор?
- Так точно, - неожиданно для самого себя ответил Игорь Васильевич. – Показалось сыну моему.
- Пусть крестится, когда кажется, - буркнул на прощание капитан, и вся группа под жалкое повизгивание старика-Джима. Овчарку, обездвиженную страхом, пришлось силой тащить на поводке вниз по лестнице.
- Перестаньте мучить бедное животное! – заверещал из-за соседской двери женский голос. – Сейчас же перестаньте, хулиганы проклятые! Или я милицию вызову!
- Милиция уже здесь была, - пошутил капитан. – Была и сплыла.
И, теряя самообладание, прикрикнул на проводницу собаки:
- Да возьми ты этого подлого труса на руки, корова! Тащитесь, как на своих похоронах.
9.
После того, как дежурная группа отделения полиции №238 Центрального округа шумно, будто пьяная компания со свадьбы, убралась восвояси, Владимир со вздохом облегчения бухнулся в старое кожаное кресло.
- Ну, спасибо, пап, - сказал он.
- Пожалуйста, - ответил профессор. – Можешь не благодарить. Это мой отцовский долг.
- Долг? – удивился Володя, встав с кресла. – Твой долг, оказывается, заключался в том, чтобы выставить меня перед моими товарищами по работе в дураках?
- Каждому – своё, - неудачно пошутил Игорь Васильевич, но тут же постарался загладить свою вину, которую он чувствовал, но искусно скрывал.
- Не обижайся, сынок, - уже с извинительными интонациями сказал профессор. – Я же говорил, что не нужно было вызывать полицию.
- Почему ненужно? Даже отпечатки пальцев не сняли! А их тут – легион!
- Ненужно, потому что этот... с позволения сказать, серый человек, который уже давно как банный лист прилип к моей заднице, не оставляет ни отпечатков пальцев, ни генетических следов, ни-че-го вообще не оставляет, что могло бы его уличить.
Старший лейтенант Волохов пожал плечами.
- Всё это, пап, только твои фантазии, навеянные твоей фобией, страхом перед мифическим Серым посланником...
- Да, мифическим! Можно сказать, легендарным! – перебил профессор сына. – Он действительно будто из легенды об Агасфере пришёл и в наше время. Но это ведь не мои фантазии. Ты ведь его – видел? Ну, отвечай! Видел Серго посланника?
Волохов выдержал паузу, потом, пытаясь не заводить отца, проговорил:
- Ну, видел... Сидел в песочнице какой-то бомж... Нуда, типичный бомж. В старой серой шляпе, которую нашёл на помойке. Выжрал свой пузырёк «боярышника» и через какое-то время прошёл мимо нас. Бомж как бомж. Глаза только воспалённые, больные... Сосуды от вечной пьянки лопнули – вот тебе и «серый посланник» и «серый кардинал». У нас такими «кардиналами» весь обезъянник забит. Ближе к полуночи...
Профессор укоризненно покачал головой.
- И ничегошеньки от подающего та-а-кие надежды аспиранта Волохова не осталось... Стопроцентный полиционер, прости меня, грешнего!
Волохов-старший закашлялся, промокнул заслезившиеся глаза носовым платком внушительного размера, шумно высморкался.
- «Ближе к полуночи!..», - спародировал он сына. - Да пойми ты, умная голова, что времени для него вообще не существует. Он – из другого измерения. Из того, куда уйдёт твой, мой Атман, если не найдёт себе достойного пристанища. Пристани своей жизненной. Внешней оболочки, господин бывший научный сотрудник! И не обязательно природной, биологической. Атман своей энергией, интеллектуальным и чувственным опытом, объёмом генетической и исторической информации, накопленная в каждом конкретном, так сказать, индивидуальном Атмане, начиная с первого шага человека на нашей планете, способен оживить – всё...
Владимир, театрально закрыв уши, картинно, со всего маха бросил своё атлетическое тело в старое кресло, и оно жалко заскрипело под грузным телом накаченного на тренажёрах оперативника.
- Атман, Атман, Атман!.. – не открывая уши, качал головой Володя. – После той твоей командировки на Гималаи, я только и слышу это проклятое слово!
Сын опустил руки, достал сигареты и нервно закурил.
- Поэтому, отец, я стал реже бывать у тебя... Ты ведь, как это называется, полностью порабощён, притом, заметь, маниакально порабощён свой идеей-фикс! Я хотел с тобой посоветоваться о свадьбе с Марией, но куда там!.. Ты ведь занят своей глобальной проблемой целиком и полностью занят. Твоя голова бессмертием забита!..
- А этот кавардак в квартире? Или я сам всё тут верх тормашками перевернул?
- Обычное ограбление...
- А деньги, сто пятьдесят тысяч, которые остались от проданной дачи, почему же не взяли? Вон они, в левом ящике стола. Не в сейфе, заметь, а в ящике, который никогда и на ключ-то не запирался, как лежали, так и лежат... А жёсткого диска и самого ноутбука – нет. Флешки – как корова языком слизала... Кой-какие записи, касающиеся атманоприёмника, исчезли... На какой хрен, простите, всё это понадобилось какому-то, как ты говоришь, «типичному бомжу», понадобилось? Задницу свою моими схемами подтирать?
После этих отцовских слов Володя звонко шлёпнул себя ладонью по крутому лбу.
- Ах, дубина стоеросовая, полиционер стопроцентный!..
Волохов удивлённо посмотрел на сына.
- Да как же я раньше то не додумался, что это работа спецслужб.
Он резко поднялся, будто катапультировался из глубокого профессорского кресла, заметался по комнате некурящего отца в поисках большой хрустальной пепельницы.
- Если ты, судя по манекену, работаешь над созданием киборга, робота с искусственным интеллектом, то ведь это – универсальный солдат, о котором мечтают все армии мира. Он прочен, вынослив, не боится ни воды, ни огня, а в случае выхода какой-то функциональной части его не нужно класть в госпиталь для долговременного лечения. В военной мастерской или прямо на поле боя ему легко заменят простреленный блок – и вперёд, к полной победе над проклятым врагом! Не так ли, отец?
Губы профессора самопроизвольно вытянулись в скептическую улыбку. Он с жалостливой любовью посмотрел на доморощенного наивного, но такого родного оратора, родившего хоть какую-то мысль.
- Дурак ты, Вовка, - не снимая улыбки с лица, сказал отец. – Может, ты и законченный дарвинист, но, надеюсь, не веришь, что человек произошёл от обезьяны?
У Владимира проснулось чувство противоречия, свойственное всем беспокойным натурам, всегда и во всё пытающимся «дойти до самой сути».
- Верю! – с вызовом бросил он. – Верю, назло тебе, отец, верю не в твой виртуальный, фантастический Атман, в этот дутый твоим богатым воображением пузырь. Я верю ещё великому - для меня, по крайней мере - Дарвину и его теории происхождения человека от обезьяны.
- Хорошо, хорошо, - поспешил успокоить сына профессор. – Я тоже поверю, если ты мне ответишь на простой, я бы сказал, детский вопрос. А откуда взялась первая обезьяна? Ась?
И старик, скоморошничая, приложил ладонь к уху, как это делают тугослышащие люди.
Владимир молча полез в карман за пачкой сигарет, неспеша достал, покрутил в руках то, чем не первый год пугал его Минздрав.
- Ладно, у нас с тобой разговор не о происхождении человека на Земле, а об искусственном интеллекте, который, как я понимаю, ты хочешь поместить в тот манекен. И если всё это срастётся, то получится замечательный киборг, человекоподобный робот. Так?
Профессор тихо рассмеялся, глядя на сына, которому модная идея создания киборга, робота с искусственным интеллектом, который может и работать, и убивать вместо живого человека, закрыла научный обзор. «Так, - подумал он, - когда-то шоры прикрывали глаза умным, но пугливым лошадям». Киборг – это сочетание всего искусственного. Искусственный интеллект – это всего процессор с оперативными системами, программами и пятигигабайтной, не более того, памятью. Его же человек в сверхпрочной оболочке из нанолатекса, не потеряв своего высшего Я, будет тем же человеком, той же личностью, которая по какой-то причине утратила своё биологическое, природное тело. Атман оживит его искусственного сына, который он, продав дачу под Завидово, гараж, все оставшиеся от Нины золотые колечки и ожерелья с уральскими самоцветами, на трёхмерном принтере скопировал с ростовой фотографии последнего живого и любимого им человека – сына своего Владимира.
Дай-то Бог, конечно, пожить тому подольше, но на Бога, как говорят на Руси, надейся, а сам не плошай... Клон Владимира можно было бы считать идеальным, если бы не одно но... У манекена не было лица. Было то, что ещё должно стать лицом, а пока что это можно было назвать заготовкой. Или маской с грубо намеченными чертами человеческого облика.
- Я хочу создать не искусственный интеллект, не робота, а ЖИВОГО, ты понимаешь, сынок, абсолютно живого человека, только помещённого не в бренное тело, которое служит от силы и через силу 70 – 80 лет... Я помещу его в более совершенное искусственное тело из, как любит выражаться молодёжь, суперматериала. И новая оболочка Атмана будет верой и правдой служить человеку 500, 600 и больше лет. Вот моя задача, она же и сверхзадача всего завтрашнего направления нашей гуманной науки, Володя.
Последние слова старик произнёс несколько торжественно, будто заключал свою сенсационную речь на очередном научном симпозиуме.
- Постой, постой, - покрутил так и не зажжённую сигарету в пальцах, сломав её Владимир. – Но твой Атман, если есть, не сможет жить в мёртвом теле.
Старик со снисходительной улыбкой мудрого человека, взял сына за руку, вытащил из его пальцев сигарету и бросил её на пол.
- Атман, сын мой – сущность всего живого на Земле. Это Высшая воля Ноосферы, - при этом он посмотрел на люстру, в которой горела только одна лампочка. – Атман, если его поместить в ладно скроенную искусственную оболочку, которая не уступит в своей функциональности биологической, уверен, оживит её. Вот послушай!..
И старик, лихорадочно порывшись в кипе бумаг на своём столе, сказал:
- Вот что написано в Упанишадах, разделе Вед.
На листочке его рукой был выписан абзац, переведённый профессором с санскрита.
- Слушай и мотай на ус...
Он пробежал глазами весь листок, шевеля сухими губами.
Ага, вот, нашёл... «Как тело растёт за счёт пищи и воды, так индивидуальное «Я», питаясь своими стремлениями и желаниями, чувственными связями, зрительными впечатлениями и заблуждениями, обретает в соответствии со своими действиями желаемые формы». Дошло?
- Не совсем, - честно признался Владимир.
Профессор начал раздражаться.
- Это же элементарно, Ватсон! – бросил он. – Если Атман, утративший свою природную оболочку, тело своё то есть, находится в поиске или пойман в ловушку, то он с удовольствием, как сказано в этой древнейшей научной книге, «обретёт в соответствии со своими действиями желаемые формы».
Профессор, имевший со студенческих лет быстро-быстро (будто он тёр палочку о палочку, пытаясь добыть желанный огонь для своего очага) потёр руку об руку. Это, знал Володя, верный знак того, что верное решение у отца уже в кармане.
- Карма, которая в обязательном порядке есть у каждого Атмана, имеет волновой характер. А само слово с санскрита переводится как «действие». И вот эта, не побоюсь слова, гениально рождённая в моей голове и изготовленная моими же руками штуковина, которую я создал всего за год, - он бережно достал из внутреннего кармана пиджака заветную коробочку серебряного цвета и даже поцеловал её, - эта штуковина, которую я назвал атманоприёмником работает в волновом диапазоне кармы Атмана человека.
- Так, так, так, - начал прозревать Волохов-младший. – Значит, этот атманоприёмник и есть ловушка душ умерших людей...
- Именно так! – воскликнул старик и потёр руки, довольный, что наконец-то его идея, его мысль, которую он материализовал в этой малюсенькой коробочке из неизвестного металла, дошла и до родного человека. – Именно так, парень! Но с одной существенной поправкой. Она ловит атманы людей, ушедших из земной жизни до срока.
- Как это, до срока?
- Ну, скажем, если человек не выполнил до конца своего предназначения на земле. Погиб в автокатастрофе, умер от рака, от пули на войне, был насильно умерщвлён... Да мало ли?
- А что, у каждого человека есть своё предназначение?
- А как же! – удивлённо воскликнул старик. – Свой Атман, своё предназначение. У всего живого, сущего на нашей планете есть только своё, сугубо своё предназначение, данное Атману Высшим Разумом Ноосферы. Простолюдины во все времена называли это «Божьей искрой».
- Значит свой индивидуальный атман, если следовать твоей логике, есть и у собаки, кошки, рыбки и даже у нашей берёзы под окном, посаженной ещё мамой?
- У всего сущего. Это так без всякого сомнения. Есть Атман – есть и жизнь. И своё индивидуальное предназначение. Иначе не было бы никакого смысла в том, чтобы зажигать «Божью искру» на одной из планет Солнечной системы.
- А почему твой ловушка твоя, прости отец, приёмник, ловит только души людей, ушедших в мир иной, так сказать, досрочно?
- А потому что атманы, выполнившие своё предназначение в нашем измерении, навсегда покидают земную биосферу, отбывая в иное измерение информационного пространства Вселенной.
Владимир протянул к коробочке руку, чтобы потрогать это «гениальное изобретение» отца и заодно убедиться, что всё это ему не снится.
- А работает ли она в жизни? – задумчиво спросил он. – Практика – критерий истины. Любой истины, даже такой бредовой, как твоя.
Старик обиделся и бережно спрятал во внутренний карман пиджака заветную коробочку.
- Дурак ты, Вовка! Я на трёхмерном принтере неживой клон лабораторной мыши сварганил. Всё из того же нанолатекса, удивительный материал... Потом пришлось одной мышкой пожертвовать, отправить укольчиком к её мышиным прородителям... Приёмник автоматически настроился на волну кармы её отлетевшего от тельца атмана, ловушка захлопнулась. А через час я подсалил мышкин атман в её искусственный, но абсолютно идентичный природной оболочке клон. И, о чудо! Мышка в новой, искусственной и вечной оболочке живёт и здравствует до сего дня. Тьфу, тьфу, тьфу, что б не сглазить!
У соседей с верхнего этажа заплакал маленький ребёнок. Кто-то открыл воду, которая зашумела по трубам – принимали душ или мыли грязную посуду после гостей. Внизу, у подъезда в чьей-то иномарке самопроизвольно сработала сигнализация, машина повыла, повыла на разные голоса и вдруг замолчала, оборвав свою тревожную песню на верхней ноте своего завывании. Горд уже жил своей обычной ночной жизнью.
- М-да... – думая о чём-то своём, протянул Владимир. И тут же встрепенулся, очнулся от противоречивых мыслей, когда мозг твердит упрямо: «Не верю! Не верю! Этого не может быть. Никогда-никогда быть не может того, что не укладывается в привычное ложе представлений о жизни и смерти на Земле». Но сердце, которое всегда тянется не к рассудочности, а к чувству, стучит своё: «Верю! Верю! То ложе, в которое ты укладывал привычную истину, оказалось прокрустовым». Кому верить? Чью точку принять за отправную? Но ведь так много «косяков», как любит говорить начальник их отделения полиции полковник Мясников, нестыковок, противоречивых «да» и «нет». Голова Владимира пошла кругом.
- А почему у твоей «абсолютно точной копии» человеческого тела такая страшная рожа? – неожиданно спросил Волохов-младший отца. – Это что, маска бессмертия?
- Это просто заготовка лица, той личности, которую я уже из атманоприёмника поселю в эту идеальную оболочку для истинного Я человека.
- Но Я, эго личности, - попытался возразить сын, - это же её мозг. Я мыслю – значит я существую... Как же это?
- Глубочайшее заблуждение человечества, приведшее и эту нашу цивилизацию в абсолютный тупик, - возразил профессор. – Твоё внутреннее Я, а, значит, твоё истинное Я – это не мозг. Это – Атман. Мозг – это просто биологический компьютер, подающий команды-биотоки всем системам биологической оболочки Атмана. У моей идеальной копии молодого, крепкого мужчины атлетического сложения, в голове уже стоит самый совершенный компьютер, который позволит вселившемуся Я, то есть Атману, управлять своим новым телом. Человек не умирает. Он просто переселяется в новое, более совершенное тело, в достойную бессмертия оболочку. Вот и всё. Чего тут непонятного?
- Но лицо можно сделать посимпатичнее хотя бы?
- Лицо – это последний этап перед подселением Атмана. Можно сделать по фотографии прежнее лицо, принадлежавшее умершему телу, а можно и совершенно другое. По желанию создателя. Меня то есть. Или заказчика, которых, уверен, будет тысяча тысяч.
В дверь кто-то настойчиво позвонил.
- Кто бы это мог быть? – шёпотом спросил профессор.
- Не знаю, - пожал плечами Владимир. – Кого это нелёгкая в час ночи к нам занесла?
Сын пошёл открывать дверь, а Игорь Васильевич полушёпотом напутствовал:
- В глазок, в глазок сперва посмотри!
10.
- Это Маша! – из прихожей радостно оповестил отца сын. – Наконец-то я вас познакомлю.
О Марии Игорь Васильевич уже слышал от Володи. Знал, что вместе работают, что девушка очень нравится сыну, что она не коренная москвичка, а приехала в столицу из Рыльска, старинного городка, что под Курском. Приехала не для того, чтобы «покорять столицу» своими природными талантами, которых в тихой русской провинции всегда больше, чем в суетливых, громкоголосых, но зачастую пустозвонных городах-миллионниках - просто в её родном городке для выпускницы журфака Южного университета не нашлось никакой работы. Правда, профессор тогда не понял сына, что делает журналистка по диплому в стенах полицейского участка.
В комнату вошла милая юная девушка, одетая в узкие белёсо-голубые джинсы, плотно сидящие на стройных женских ножках, и чёрный женский пиджак, чуть расклешённый в том месте, где у юной мадонны начинались крутые бёдра. Немного продолговатое свежее лицо («славянского типа», как сразу же определил для себя профессор) светилось искренней добротой и приветливостью. «Главное, - подметил Игорь Васильевич, - нанесённая экономной рукой косметика даже для критического глаза только подчёркивает достоинства девушки, искусно скрывая при этом некоторые природные косяки родовой генетики». Такие красавицы могут рождаться только в благословенной России, в глубине её русской души, можно сказать, Атмане древней страны, нетронутой губительными для «красоты, которая спасает мир» новомодными, но, по выражению Игоря Васильевича, «смердящими веяниями современной западно-европейской культуры». В вопросе «что есть женская красота?» Волоховы обходились без традиционного спора в вечном российском конфликте отцов и детей, двух миров, так органично объединяющих в себе диалектические «единство и борьбу», двух возрастных мировоззрений и мироощущений «человека разумного».
Профессор Волохов был убеждён, что нынешняя цивилизация с её «хомо сапиенсом», «человеком разумным», изжив саму себя уже к середине ХХI века. Умрёт, - ибо, кроме Атмана, ничего вечного нет, - и уступит место цивилизации новой, с «человеком духовным» во главе. Тем человеком, прежде всего познавшим себя, чтобы познать земную биосферу, в которой существует великая космическая Сила, а потом уже и Высшую информационную сферу, названную Вернадским Ноосферой. А это значило, что только «человеку духовному» дано познать самого Бога.
Прототипом «людей духовных», во многих смыслах этого слова, Игорь Васильевич выдел в Брахмане, непальском йоге, встреча с котором в корне изменила все представления профессора о мироустройстве. «Только «человек духовный», умеющий управлять своим духом, который является сердцем Атмана, - хотел бы сказать прозревший профессор своим ученикам, которых у него больше не было, - а не нынешний «хомо-сапиенс меркантильный», может уменьшить, свести почти до абсолютного нуля количество мировой и вселенской скорби. Только в эру «человека духовного» зло, наконец-то, будет побеждено добром. Вечное противостояние Бога и Дьявола в душах людей закончится долгожданной Божественной победой. И тогда, был уверен профессор, не будет на Земле ни войн, ни насилия, ни лжи, лицемерия и зависти к истинному таланту нынешнего легиона бездушных фарисеев, что, по большому счёту, и лежит в любого (мирного ли, военного) конфликта между добром и злом.
- Мария, - протянула ладошку лодочкой девушка.
- Волохов, - почему-то конфузясь, буркнул старик и, наконец-то, сняв шляпу, кивнул в сторону сына. – Отец родной вот этого оболтуса...
- Очень приятно, - съязвил Владимир.
- Очень приятно, - почти в унисон с Волоховым-младшим сказала девушка, и все рассмеялись.
Потом в комнате повисла пауза. Чтобы заполнить пустоту, Владимир сказал:
- Мария руководит нашей прессслужбой. И мы, пап, завтра подаём заявление в ЗАГС, вот такие пироги...
- Вкусные пирожки, сынок, - отозвался Волохов тоном, которым говорят прописные истины или давно доказанные теоремы. – Женится тебе, думаю, не помешает, а то ведь род Волоховых, славных крестьян из-под древнего Курска, на тебе, Володенька, прервётся. А этого допустить никак нельзя. Волоховы обязаны шагнуть и в ХХII век.
- Так вы – курские? – воскликнула Мария. – Земляками будем. Я – рыльская. Знаете город такой?
- Рыльский князь с дружиной на печенегов ходил, - вставил Владимир.
- Знатный городок, - кивнул профессор. – Ещё в «Повести о полку Игореве» сказано, что «куряне – воины хоробрые»... По вам, Марфа-посадница, видно, что рыльчанкам храбрости не занимать.
- Это вы по поводу моего ночного визита к вам?
- Не страшно? Одна, по ночной Москве...
- Я Вовке звонила, звонила, а у него телефон выключен. Позвонила дежурному в отдел, тот ваш адрес назвал. Сказал, что по данному адресу опергруппа работает по ограблению. Ну, я свою верного жучка по имени «Фольксваген» оседлала – и к вам...
Она мило улыбнулась и добавила:
- Уж не обессудьте...
- Между своими, какие счёты? – в сторону буркнул старик. – Будьте как дома, сударыня. Чувствую, что именно эта квартира вскоре и станет вашим домом.
Владимир встрепенулся.
- Да, пап... Я давно хотел с тобой поговорить насеет жилья... Понимаешь, привести Машу в мою съёмную халупу, ну, сам понимаешь...
- Короче, Склифасовский! – перебил отец сына. – Живите у меня, братцы-кролики. В пустой трёхкомнатной квартире старого вдовца норок, думаю, на всех хватит.
Владимир даже подпрыгнул, услышав вердикт отца. А Маша, выказывая своё провинциальное, но такое мило простодушие, чуть не бросилась старику на шею.
- Ой, разрешите я вас поцелую, дорогой Игорь Васильевич!
Профессор покраснел, на глаза навернулась непрошенная слеза.
- Вот это правильно, что Игорь Васильевич, - сказал он дрожащим голосом. – Не люблю, когда невестки своих тестей с первого же дня называют «папой». Папа – это только для того, кто тебя на свет произвёл. Или, на худой конец, папа Римский. Других пап быть не должно.
И все дружно рассмеялись, выказывая тем самым прекрасное расположение духа.
- Спасибо... папа Игорь!.. – чмокнула в колючую седую щетину старика Машенька.
И все снова грохнули смехом, облегчая души за весь напряжённый и тяжкий прошедший день, да и ночь тоже.
По батареи застучали то ли сверху, то ли снизу.
- Эй вы там, на верху!.. – погрозил пальцем развеселившийся профессор. – Не вздумайте опять полицию вызывать! Она уже тут, навечно прописалась в полном семейном составе.
Мария приложила палец к губам.
- Тс-с... – не будем дразнить гусей, как говорят у нас в Рыльске. – Ведь именно они спасли Рим.
Девушка перешла на серьёзную интонацию:
- А как же всё-таки с ограблением? Нашли злоумышленника?
Волохов-старший, бросив красноречивый взгляд на сына (мол, молчи, грусть, молчи), недоумённо пожал плечами:
- А никакого ограбления, душа моя, и не было... Так, недоразумение.
Сын, обняв невесту за плечи, мягко улыбнулся:
- Не переживай, милая... От меня ещё никто не уходил. Поймаю и Серого засранца.
- Кого-кого? – не поняла девушка.
- Это так капитан, коллега Володин, пошутил, - поспешил объясниться профессор. – Мол, какой-то засранец сделал ложный вызов в доблестную полицию. Но они, мол, этого не оставит. Над властью смеяться – себе дороже.
Снова в комнате повисла тишина. Старинные часы с кукушкой, подаренные Нине её коллегами на один из её дней рождений (жена профессора повесила их на кухне, чтобы довольно громкий часовой механизм и голос птички не были слышны в спальне), прокуковали два часа ночи.
Ну, мои золотые, - первым прервал молчание Игорь Васильевич, - пора и баиньки. Я бы вас ужином накормил, да вот беда – холодильник пуст. К тому же набивать брюхо на ночь действительно вредно. Так что, Володя, располагайтесь в большой комнате, а я ещё в кабинете посижу, с бумагами разберусь и тоже в на боковую залягу в спальне.
Молодые дружно встали. Мария взяла Владимира за руку.
- Может, я поеду? – тихо спросила она жениха.
- Курянки, разумеется, тоже воительницы хоробрые, - пошутил профессор, - но не до безрассудства же!.. Никуда вы не поедите в такую жуткую ночь на своём немецком «жуке». Да и нехорошо как-то невесте сбегать от жениха своего. Плохая примета.
- Не в бровь, а в глаз! – подхватил интонацию отца сын. – Завтра утром в ЗАГС, отсюда ближе будет...
Мария ещё с минуту поколебалась, как понял Волохов-старший, «для приличия» и согласилась.
- Бельё чистое в шкафу, пап? – спросил Владимир.
- Ты что, сын? – поднял седеющие брови Игорь Васильевич. – Не у себя дома? Диван сам разложишь, надеюсь? Спокойной ночи, малыши!
Владимир уже тащил за руку Машу в «зал», как называли самую большую комнату в своей квартире отец и сын.
- Спокойной ночи, Игорь Васильевич! – уже из прихожей, которая в домах «сталинской планировки» по своим размерам вполне могла сойти за приёмную чиновника какого-нибудь среднего класса, отозвалась Мария.
Когда молодёжь покинула профессорский кабинет, профессор снял пиджак и, достав из внутреннего кармана серебряную коробочку, с минуту размышлял, куда спрятать эту свою бесценную драгоценность, за которой, по его глубокому убеждению, и охотился тот, кто перевернул весь дом в своих бесплодных поисках. Глаза его окинули большой дубовый стол с внушительными выдвижными ящиками, работы настоящих мастеров своего дела ещё позапрошлого века, остановились на сейфе, стальная дверца которого была распахнута настежь... Игорь Васильевич покачал головой и сунул атманоприёмник в карман брюк, а затем уже, сняв ботинки, но не раздеваясь, завалился на кожаный диван, такой же на совесть слаженный безвестными мастерами раритет, как стол, кресло и прочая кабинетная мебель.
Он подложил руки под голову, прикрыл уставшие за сумасшедший день глаза, и умиротворённая улыбка расплылась по его лицу. Профессор думал о будущем. Нет, не о своём недоделанном «киборге», которого с любовью и точностью до микрона «родил» на принтере 3 D, используя в качестве оригинала трёхмерную фотографию своего сына. Трёхмерность большого снимка Владимира в одних плавках, сделанного фотографом фитнес-клуба, обеспечил толковый сотрудник их «шарашкиной конторы» Саша Чуркин, знавший все тонкости работы на новейшей и ещё не до конца освоенной чудо-технике. Вместе с Сашей они накануне и привезли копию тела Владимира в профессорскую квартиру, предварительно укутав её с головы до ног плотной тканью. «Клон», как называл трёхмерную копию Чуркин, был достаточно тяжёл, поэтому решили везти «искусственного Вову» до входной двери на лифте.
Сделанный из высокопрочного нанолатекса «Вовкин клон» (это название больше приглянулось профессору) весил, конечно, не восемьдесят два, как «настоящий Владимир» (искусственная оболочка получилась всё-таки легче оригинала), но пришлось попыхтеть, пока его вытаскивали из багажника «Волги» и тащили до лифта по крутой мраморной лестнице с монументальными архитектурными излишествами дома, построенного на века, а не на «30 - 40 лет эксплуатации».
Экс-консьержка Дуся, переведённая управляющей компанией в рядовые дворники в прошлом году, когда из-за западных санкций не только дом, но и вся страна переходила в «режим строжайшей экономии», не потеряла былой бдительности и, привстав от распиравшего её любопытства с лавочки, с тревогой в голосе и светло-голубых, будто выцветших, глазах спросила профессора:
- Это чего вы там тащите, а? Не бомбу ли?
Подозрительность Дуси не располагала к юмору, но профессор ответил на полном серьёзе:
- Человека, Дусенька. Человека будущего!
- А-а, - протянула дворничиха и махнула рукой. – Вечно вы шутите, Пан профессор... Вот сколько вас, а это лет тридцать будет, и все тридцать лет – сплошные шуточки. Пора взрослеть! Пора, Пан профессор...
Профессор, кряхтя под тяжестью «Вовкиного клона», бросил успокоившейся Дусе:
- Успеется, Дусенька... Какие наши годы?
Когда Чуркин, профессор и «человек будущего» уехали на лифте на свой этаж, Дуся достала из сумочки пакет с «Бабкиными семечками» и, метко сплёвывая шелуху в самодельный кулёк, вслух посплетничала сама с собой:
- «Какие наши годы, какие наши годы!..» Тьфу ты! Да ваши такие же, как и наши. Вылез человеку из люльки, оглянуться не успел, а уж и в гробик пора...
Сокращённая, как считали все уволенные в тот период, «по воле Запада и треклятых «америкосов» в образе яйцеголового негра-президента, которого после введения в стране санкций всеми фибрами своей души возненавидела экс-консьержка бывшего элитного дома, баба Дуся даже всхлипнула от своих же проникновенных слов. Она хорошо помнила лучшие для жильцов этого красивого дома времена, когда и хлеб, и водка, и квартплата стоили сущие копейки. И куда всё делось? В какую чёрную дыру времени провалилось такое короткое, как северное лето, её счастье, будто бы и было, было, а посмотришь вокруг, увидишь, что стало – и не было ничего как будто...
Старушка мелко перекрестилась и горько вздохнула, вспомнив прайс-лист фирмы «Ритуальные услуги населению Северо-Запада». И, вспомнив крепкое словцо, запрещённое даже в литературе, помеченной цензурным индексом «18+», в сердцах, с обидой, копившейся в её обиженной душе больше года, бросила вслед Пану профессору:
- Ну как тут помрёшь, мать твою, с такими ценами похоронными? Особливо, когда Витька-сожитель жрёть и жрёть водку с пивом. Да ишшо и закусывает! Каждый день!
Когда «Вовкин клон» установили в зале, Чуркин, любуясь своей филигранной работой, сказал:
- Конечно, пришлось вам, Игорь Васильевич, изрядно потратиться, пришлось...
- Да уж! – вытирая пот со лба, сказал профессор. – Дачу в Завидово, свой золотой портсигар с гравировкой «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым», который ещё на сорокалетие подарил Комитет по науке – всё спустил во имя науки, старый пень! Что Володьке после меня останется?
Саша Чуркин не был типичным представителем «золотой научной молодёжи». Он пробивался в большую науку сам – без денег, поддержки влиятельных знакомых, чиновных родственников и даже неизменного «счастливого случая», который, если верить мемуарам, печатавшихся под рубрикой ЖЗЛ («Жизнь замечательных людей») всегда подворачивался под руку смелых и пробивных. Он не расталкивал конкурентов острыми мальчишескими локтями. Но у него был природный талант истинного учёного – Чуркин носом чувствовал грядущее открытие, и выдающийся Сашкин нос, несмотря на сравнительно небольшой опыт, ещё никогда не подводил своего хозяина. Молодой учёный, единственный верный ученик профессора, готовый идти с ним до конца («хоть на плаху, хоть на пъедистал!»), был уверен: старик Волохов – гениален. Он пока многого не понимал в его сложнейшей теории, похожей на бред или гоголевские «Записки сумасшедшего». Но интуиция Чуркина подсказывала: профессор на верном пути! Помогай доброму человеку – и тебе воздастся. (В конце концов именно так у аспиранта Александра Александровича Чуркина всё и вышло. Верность, как величайшая добродетель человека разумного, всегда замечалась и отмечалась Высшим Разумом Ноосферы).
Но так думали далеко не все. Он видел, как молодые и не очень, сытые, холёные, прагматичные в своих «перспективных темах» чиновники ФАНО (Федерального агентства научных организаций) встречали профессора Волохова со снисходительной улыбкой врача-психиатра, который, давая пилюли больному, точно знали: если шизофрения, то это, увы, надолго – до гробовой доски. А пилюльки, если и не вылечат, то, глядишь, и вернут из аномального (ненормального, с их кочки зрения) состояние в нужное им русло. Сделают таким, как все. То есть – нормальным. Гениальность – это ведь тоже аномалия, ненормальность. Отклонение от средней нормы поведения и мышления современного «хомо сапиенса», существующего на Земле вот уже как лет этак сто пятьдесят тысяч. Только отклонение не вниз, что называется дебилизмом, а вверх, что тоже хозяину такого грандиозно-аномального таланта ничего, кроме умножения мировой скорби, не приносит.
- Вы ему, сыну своему, больше, чем двухэтажную дачу в Завидово оставите! – твёрдо сказал Александр, когда узнал, что Игорь Васильевич продал всё, что можно и нельзя, чтобы довести свой главный научный эксперимент жизни до конца.
- Это что же, Шурик, а? – живо поинтересовался профессор.
- Имя.
- Да ну? – искренне удивился старик. – И всего-то?
- Это – самое дорогое. Имя в истории человечества, - с пафосом, которого никак не ожидал профессор, сказал Чуркин. – Я, думая о вашем научном подвиге, даже стихи сочинил... Правда, нескладные, но от сердца.
- Ну-ну, я весь внимание...
- Имя – вечность, имя – Брахман, Имя то, что есть Ничто. И Любовью укрываясь, - я проснулся. Вот и всё.
- Всё?
- Всё, - развёл руками Александр. – Только ещё один вопрос, можно?
- Валяй!
- А почему мы голову клону не доделали? Точнее голова есть, лица – нет, а? Мне показалось как-то, что болванка вместо головы очень похожа на пёсью морду. Бр-р-р!..
Волохов помолчал и сказал со вздохом:
- Слова «лицо» и «личность», Сашенька, - из одного корня происходят. Личность Владимира Игоревича Волохова, сотрудника нашей славной полиции, моего с любимого сына существует совершенно не виртуально, а реально. Зачем сейчас, когда он жив и здоров, тьфу, тьфу, ему двойник? Дай Бог, чтобы этот двойник ему ещё лет сто, а то и больше, не пригодился...
- А кому тогда? – растерялся Чуркин.
- Кого в ловушку поймаю, того лицо и вырежем из этой маски бессмертия, грубой заготовки будущего лица будущей личности живого, я подчёркиваю, Шурик, живого человека, а не киборга, как ты, думаю, уже давно определил роль в моём эксперименте этому великолепному манекену. А что «Вовкин клон» - точная копия тело сына, так это ничего не значит. Личностью делает не тело.
- Мозг! – вставил Чуркин.
- Атман, - мягко поправил своего молодого коллегу профессор. – Ты же вспомнил Брахмана в своём стишке... Вспомни его слова. Или зря я упросил тогда Бергмана взять тебя в славное королевство Непал?
- Конечно, Атман, - поспешил исправиться молодой учёный. – Знаете, профессор, мысль как бы сама, независимо от меня постоянно съезжает в накатанную колею...
- Колея должна быть своей, - похлопал старик Чуркина по плечу. – По своей колее, как почти по целине, ещё трудно ехать, но плодотворнее для потомков.
- Как это – плодотворнее? – не понял молодой учёный.
- По следу первопроходца обязательно пойдёт другой человек, потом ещё кто-нибудь, потом десяток, потом сотни – и вот она, накатанная дорожка. А ты тихо, без шума и пыли сходишь с укатанного большака, и снова пробиваешь в целине свою колею – и так до последнего своего вздоха. До гробовой, сынок, доски. Только такого человека я могу назвать настоящим учёным.
... За стенкой, в зале, послышался горячий шёпот и звуки поцелуев.
Игорь Васильевич улыбнулся.
- Боже! Смилуйся над старым одиноким дураком, - прошептал он, блаженно улыбаясь. – Пошли мне внука или маленькую девочку с белым бантом, внучку, которую я мог бы носить на руках, баюкая, укладывать её в постель, кормить с ложки кашей, вытирая её милую рожицу, измазанную жидкой манкой... Дай мне, Боже, Любви... Только её, Любви. Хотя бы малюсенькую частичку твоей Большой Любви, без которой не бывает настоящей, а не виртуальной жизни. Независимо от её начала и её конца. Я честно тащил свой неподъёмный воз в гору... И вот только сейчас, под конец жизни, достигну первой настоящей вершины, к которой шёл, карабкаясь по горам, ложным пикам Победы и непролазным хребтам с первого курса института, падая в пропасти, погибая и упорно возрождаясь снова и снова... Думаю, я заслужил это. Ведь я не нарушил главного твоего завета – я не преумножил вселенской скорби своими изобретениями. И никогда не умножу её впредь... С твоей, конечно, помощью. Аминь.
По окну застучали капли дождя. Потом зарница далёкой грозы, обошедшей город с северо-запада, осветила профессорский кабинет холодным, каким-то светодиодным светом. И зашумел летней листвой на берёзе, посаженной Ниной, летний московский ливень.
- Внучку обязательно назовём Ниной, - как уже решённый вопрос, сказал сам себе засыпающий старый учёный. Улыбка ещё долго не сходила с его плотно сжатых сухих и почти бескровных губ.
11.
Мария росла и воспитывалась в простой русской семье. Отец работал водителем автобуса, а мама, закончив библиотечный техникум, была библиотекарем центральной библиотечной системы города Рыльска. Именно мама привила единственной дочери любовь к книге и, как могла, поощряла первые литературные опыты Маши ещё в школьные годы.
Литературные опусы дочери отцу не нравились. Точнее, не то чтобы не нравились, он не считал сочинительство вообще серьёзным занятием, которым можно зарабатывать на хлеб.
- Блажь это, доченька, - читая Машины рассказы и миниатюры, говорил ей отец. – Я знаю в нашем Рыльске одного писателя, он раньше со мной до Курска ездил, так он все свои книжки за свой счёт издаёт. Ты представляешь, не ему платят за труд, а он должен заплатить, чтобы его писанина дошла до читателя. Ну, не сволочная ли работёнка?
Маша слушала отца и пописывала свои нехитрые рассказы про любовь и счастье. Один, который в редакции переименовали без её ведома, претенциозно назвав «История одной любви», опубликовала местная газета. И ничего в городке не случилось. Никто не обрывал Машин телефон, не судачил об этом событии в магазине, на рынке. Только одноклассник Колька Шкардинов по прозвищу Шкарда, зажав её в раздевалке, сказал:
- Машк, а это ты тиснула писулю о любви в нашей брехаловке?
Мария, ожидавшая слов признания её таланта, обиделась, но на предложение Шкарды сходить в кино отказаться не могла. В кинотеатре повторно шёл «Титаник», который она давно мечтала посмотреть. Колька взял билеты на последний ряд и весь сеанс нахально лез левой рукой ей в колготки, а правой бросал себе в рот жареную кукурузу, попкорн, который в ярких кулёчках продавали в фойе кинотеатра дороже входных билетов. А потом Шкарда, не дожидаясь пока у Маши пройдёт романтический туман, навеянный фильмом, пригласил её на Сейм, в старый ржавый катерок, стоявший уже года три на бережку, на своём последнем причале. Там она и потеряла девственность. Как это произошло, Мария не смогла объяснить и сама себе. Когда поняла, что Колька с ней сделал, слёзы сами покатились по пухлым белым щекам, отчего во рту стало и солёно, и горько.
- Ну, Машк, - сказал Колька, - ты даёшь!.. В десятый перешла, а с пацанами, оказывается, ни разочка!..
Она выскочила из катерка и опрометью бросилась к дому.
- Дура! – в догон пустил ей в спину Шкарда. – Заранее предупреждать в таких случаях надо, писательница с ударением на «и»!..
Закончив школу, Маша поехала в большой город, за 800 километров от дома и с большим запасом поступила в университет, на факультет журналистики. В универе тоже случилось не очень счастливое любовное приключение, закончившееся слезами и криминальным абортом, который, слава Богу, прошёл без особых последствий для здоровья девушки.
Владимир Волохов был её третьим в жизни мужчиной и первой настоящей любовью. Помыкавшись по подхалимным, насквозь льстивым (по отношению к власти, учредителю или хозяину – какая разница?) газеткам с тающими на глазах тиражами, она устала льстить и лицемерить, сочиняя заказные хвалебные оды в прозе. Зарплата – жалкие гроши, удовлетворения – ноль, «одно сплошное раздражение», как она сама определяла тогдашнее своё состояние души, от набивших оскомину штампов и пустоты в петитных строчках и между ними.
- Поезжай-ка, Маша, в Москву, - сказал как-то отец, видя очередное страдание дочери над чистым листом бумаги. – Там и работёнку по себе найдёшь и, даст Бог, замуж выйдешь. А тут кто остался? Одни алкаши безработные.
И впервые она послушалась своего батю, и не пожалела о своём послушании. Именно здесь, сменив пару мест службы, по объявлению на увешенной фотографиями бандитских рож доске с фанерными буквами, неаккуратно выпиленными лобзиком «Их разыскивает милиция», она нашла место специалиста по связям с общественностью. И уже в первый день работы увидела загорелого атлета, настоящего мачо (правда, без трёхдневной небритости) так похожего на «мужчину её мечты» - какого-то известного в прошлом актёра. (Позже Машенька вспомнит имя этого киноактёра, когда с сыном, рождённом от Володи, посмотрит в кинотеатре старый добрый фильм, снятый по сказке А.С.Пушкина. Одну из ролей в нём играл Олег Видов, точная Володина копия).
Владимир был ярким блондином (в мать), с синими глубоко посаженными глазами. В тот день их взгляды встретились. И у каждого ёкнуло под сердцем. «Вот - он!», - сказало ей её сердце. «Это - она!», - гулко застучало сердце Владимира.
Володя, - она это точно помнила, - тогда промямлил, почему-то краснея:
- Извините, меня к вам начальник направил...Ввести, так сказать, в дело...
- Вводите, - разрешила она и повторила его же фразу: - вводите, так сказать, в дело...
С этого самого первого дня её работы они уже никогда не расставались. В отделе сперва переглядывались, подшучивая над старым холостяком старшим лейтенантом Волоховым, а потом поняли: грех смеяться, если это – любовь. И не просто любовь, а как легко и без пересудов поверил весь личный состав выражению начальника, «Любовь с большой буквы».
Мария, устраиваясь на диване, в большой комнате, посредине которой, как памятник перед открытием, задрапированный с ног до пят, стоял какой-то манекен, спросила:
- Вов, а что это за фигура в центре?
- А-а, - протянул неопределённо Владимир. – Манекен... Отец на нём собирается отрабатывать биотоки, которые будет этой кукле подавать головной компьютер.
- Как интересно-о-о!.. – повернулась она на живот. В Маше просыпалось профессиональное любопытство.
- А можно на него взглянуть хотя бы в полглазика? – спросила девушка.
- Манекен как манекен, - отмахнулся от Машиной просьбы Володя. – Завтра я его к отцу в кабинет перетащу.
- А странный он, прости за откровенность...
- Кто, манекен?
- Папа твой. И манекен – тоже.
- Этому телу, - кивнул Владимир в сторону своего синтетического клона, - сноса не будет. Нанолатекс. Чуд-материал будущего. Представляешь, его состав папин помощник, аспирант Саша Чуркин изобрёл. Изобрести изобрёл, а запатентовать никак не может – бюрократия сильнее любой гениальности.
- А почему твой Чуркин какую-то болванку, похожую на собачью голову, на свой нанолатексный манекен посадил?
- Это не собачья голова. Это заготовка. Манекен не доделан.
Маша рассмеялась:
- А может, это гений Чуркина недоделан?
- У Чуркина всё доделано. Я с ним знаком.
- А отец твой, он признанный учёный или нет?
- Признанный? – задумался на минутку Владимир. – Это для него не имеет ровно никакого значения. Он – настоящий.
- Настоящий, значит, учёный с чудинкой, с сумасшедшинкой?
- Настоящий, значит, настоящий, - прошептал Володя. – Для него главное не казаться, а быть учёным. Он – вечный генератор идей. Без них наука мертва.
- А мне нравится, что он как бы не от мира сего...Прикольно!
- Я рад, Машутка, что он тебе понравился...
Владимир уткнулся в разлетевшиеся огромным веером по подушке распущенные волосы Марии. Они пахли тонким запахом луговых цветов и первым мёдом, который продают на рынке после волшебного цветения липы.
- Иди-ка сюда, котёнок!.. Иди, иди, ты соскучилась по ласке?
- Очень, - прошептала Мария, забывая про торчащего одиноким перстом манекена для опытов профессора. – Потерпи, дорогой, минут пять. Я в ванную.
- Всё! – сделал обиженный вид Владимир. – Тогда я сплю. У меня был ужасно напряжённый рабочий день и половина сумасшедшей ночи. Гутен нахт, фроляйн!
- Споки ночи! – улыбнулась Мария, выскальзывая из-под тонкого одеяла, которым теперь с головой укрылся её любимый человек. – Я тебя и мёртвого разбужу!
Проходя мимо манекена, она осторожно сняла с него дерюжку и чуть не вскрикнула от неожиданности – перед ней стоял голый Володя. Один в один. Лица манекена она не видела, так как ростовая кукла была повёрнута спиной к девушке. «Надо же - как живой! Выпугал, паразит! - про себя подметила девушка. – Интересно, из чего этот Володя №2 сделан? Ладно, завтра поутру всё увидим, всё пощупаем».
Потом они долго и страстно занимались любовью. А когда Маша меняла позу, то невольно напряжённо всматривалась в глубину зала. Туда, где стоял этот резиновый человек. Ей даже показалось, что этот «Володя №2» сам развернулся и пристально теперь смотрел на их любовные утехи. Мария прищурилась – ей всегда казалось, что «таким макаром» улучшается резкость взгляда – и зажмурилась от охватившего её ужаса: девушка явственно увидела, как в чёрных глазницах Володиной копии вспыхнули красные глаза. Будто кто-то неведомый и невидимый раздувает угасшие было угольки.
Мурашки побежали по телу девушки. Она хотела сказать об этих своих видениях Владимиру, но сама себя уговорила: «Да чушь все твои фобии, Машка! Это мне показалось. А как отец говорил? Креститься, дочка, надобно, когда кажется».
Так она только подумала. Но не перекрестилась. Володя, уронив голову ей на грудь, уже мирно посапывал и видел, наверное, первый сон. Потихоньку успокоилась и уснула Мария.
12.
Рано утром в комнату, где спасли молодые, «при полном параде», то есть в свежей голубой сорочке и бордовом галстуке в полоску, давно вышедшем из моды, торжественно... нет, не вошёл – вплыл в зал, по другому и не скажешь, Игорь Васильевич. Остатки его былой роскоши на голове были смочены водой из-под крана и тщательно зачёсаны назад. Старик был выбрит, подтянут и свеж, как облупленное яичко. На вытянутых руках он держал большую репродукцию в рамке портрета гениального Энштейна. Великий учёный, словно дразня тех, кто верит, что «этого быть не может, потому что не может быть никогда» показывал свой язык.
- Благословляю вас, дети мои! – голосом церковного дьякона загудел Игорь Васильевич и символично перекрестил влюблённых портретом.
Маша, которой всю ночь снились кошмары и прожигающие насквозь душу глаза-угольки, взвизгнув, вскочила в одних трусиках, с отменной реакцией профессионального боксёра сдёрнула одеяло с ещё полусонного Владимира и в мгновение ока обернулась в него, став похожей на взлохмаченного, но симпатичного молодого трибуна в римском сенате.
Владимир, ёжась от утренней прохлады, поджал накаченные на тренажёрах ноги и жалобно протянул:
- Па-а, ну дай, пожалуйста, поспать...
- Смотри, сынок, - бережно поставив икону на книжный стеллаж, ответил Волохов-старший, - не проспи царствие Божие... Тебе – аль забыл, молодец? – сегодня с Машенькой в ЗАГС идти. Под венец, значит.
- Сходим, только дай ещё минуточку, умоляю!..
- Сходим, обязательно сходим, Игорь Васильевич, - придерживая конец одеяла на упругой груди, улыбнулась Мария. – Вы не волнуйтесь, пожалуйста.
Профессор пожал плечами.
- А я и не волнуюсь, девочка моя. А это – тебе.
Он протянул ей бархатную коробочку, перевязанную красной резинкой, какой обычно в аптеках стягивают пакет с лекарствами.
- Ой, что это?!. – всплеснула руками Маша.
- Ключ от нашего дома, - тихо сказал Волохов. – Когда-то он принадлежал Нине. В наших походах в горы, к которыми мы бредили в молодости, она вешала его на шею. Как счастливый талисман. Оберег, понимаешь?
- Ты не думай, папа мастер спорта по альпинизму, - глухо, в подушку, пробасил Владимир.
- Так вот, - продолжил профессор, - он её всегда оберегал от беды. Лишь однажды, когда она забыла его в Москве... Короче, тогда всё с ней и случилось...
- Ключ, оберег... – прошептала Маша. – Спасибо, Игорь Васильевич. Спасибо вам за всё.
Старик опять пожал худыми острыми плечами.
- Да не за что. Я тебя полюбил, девочка, всем сердцем. Будьте с Володькой счастливы!
И он, резко повернувшись на каблуках, пряча блеснувшую в газах слабую старческую слезу, взялся за ручку двери.
- Ты когда будешь дома, па? – спросил Владимир, разминая тело после сна.
- Спросите, Холмс, что-нибудь полегче, - как обычно, полушутя - полусерьёзно, ответил Игорь Владимирович. – У меня сегодня важный экзамен моему изобретению.
- Угу, - кивнул Володька, стараясь попасть ногой в одну из штанин своих узких джинсов. – Я тебе позвоню.
- До связи! – кивнул профессор.
День Игорю Васильевичу, и верно, предстоял нелёгкий. В тот день он наметил испытание своего атманоприёмника на существе более высокого, чем лабораторная мышка, порядка. Тремя днями раньше, проезжая на своей «Волге» у Кузнецкого моста, он подобрал чуть живую дворнягу, попавшую какому-то лихачу под колёса. Пёс, которого он уложил на пассажирское сидение, жалобно-виновато посматривал на него и чуть слышно поскуливал. Волохов понимал, что часы бедного животного сочтены и никакой ветеринар-кудесник, ни за какие деньги тут уже не помощник. Профессор отвёз умирающую собаку в лабораторию и вручил жизнь пса младшему научному сотруднику Чуркину, попросив того, использовав оставшийся от «Вовскиного клона» искусственный «биоматериал», сделать на трёхмерном принтере точную копию внешней оболочки бедного пса, собачьего тела, другими словами.
В день, когда профессор благословил молодых «на венчание», под которым подразумевал формальную и довольно серую во всех отношениях поездку в регистрационное госучреждение, ни свет ни заря позвонил Саша, ночевавший в лаборатории у «отходящего в мир иной» пса.
- Игорь Василич, Игорь Василич! – горячо зашептал он в трубку. – Информирую, как вы и просили. Наш подопечный вот-вот испустит дух. Всё, кончается, кажется...
- Еду! – коротко бросил в ответ Волохов и, напялив неизменную шляпу, бросился к лифту. Старый лифт работал по требованию своих клиентов, но по утрам, в час пик, его пассажиры давали старику такие пиковые нагрузки, что он, не понимая, куда ехать, просто останавливался между этажами. Так, передохнуть малость от своего долгого и тяжкого шныряния между этажами.
Профессор нажал на кнопку вызова. Автоматика молчала. Тогда Волохов, забыв про свой почтенный возраст, со всех ног бросился вниз по мраморным ступенькам, отполированным равнодушным временем и подошвами обуви всех фасонов и калибров.
- Ишь носятся, хулиганы проклятые! – приподняла голову с подушки чуткая в утреннем сне неугомонная баба Дуся. – Шо б тебе, паразит, башку сломать на наших ступеньках!
Старуха отвернулась носом к стенке, чтобы не дышать стойким утренним перегаром, который исходил из волосатых ноздрей и приоткрытого рта её гражданского мужа, лодыря и альфонса-пропойцы Василия. «У-у, паразит проспиртованный!.. – выругалась про себя дворничиха. – Этому быку пьяному, хучь кол на голове теши, не моргнёть даже... Ща, гадость такая, проснётся и давай канючить: «Дай на жидкий хлебушек!..». Пиво, гад ползучий, так прозвал, дай да дай!. А давалка – пустая, пенсия токмо десятого будет, падла недорезанная!»
Старушка в сердцах лягнула своего сожителя ещё резвой ногой - словно молодая кобылица взбрыкнула! – и чуть было не заплакала над своей судьбой – так она сама себя разжалобила. Но сдержала слезу. Переключившись на шум в подъезде, сокращённая из штата консьержка сосредоточенно раздумывала, кто бы это мог спозаранку так топотать на их тихой лестнице?
Волохов прилетел в лабораторию, трижды нарушив ПДД – один раз проехал на красный и дважды пересёк сплошную линию.
- Ну, как? – только и спросил он, глядя на неподвижное тельце собаки, обвешенное датчиками.
- Всё, отходит... – тихо сказал Чуркин, глядя на показания приборов. – Давление почти на нуле...
Профессор достал свою серебряную коробочку, подключил её к какому-то прибору и замер.
- Игорь Вас...
- Тс-с! – остановил своего верного оруженосца профессор. – Ни слова. Самый ответственный момент. Атманоприёмник настраивается на волну кармы бедного пса... Так, так... Готово!
- Что? – захлопал длинными пушистыми ресницами Сашка, глупо улыбаясь. – Ловушка захлопнулась, да?
- Поймал! – не спуская глаз с приборов, фиксировавших показания датчиков, с охотничьем азартом воскликнул учёный. – Теперь второй, самый ответственный шаг, друг мой Сашка!.. Где твой клон?
- Мой? – не понял Чуркин.
- Да не твой, а клон пса, который ещё вчера был готов.
- А-а! – хлопнул себя по лбу Александр. – Я его подальше от чужих глаз спрятал. Бережёного, сами понимаете... И тема наша шефом не санкционирована...
- Молодец, молодец, конспиратор! Прямо Ильич в разливе! – скороговоркой похвалил Волохов. – Тащи давай сюда новую собачью оболочку!
... Через полчаса надежд и сомнений, тревог и радости от первой трепыхнувшейся приборной стрелочки, пойманный Волоховым в нужном волновом диапазоне Атман собаки, успешно перешёл в новую для себя оболочку. Искусственное тело пса, которое не намётанный на клон глаз вряд ли бы отличил от природного, дёрнулось, как в конвульсии. Потом открылись глаза, собака пугливо вскочила на ноги, будто очнулась от глубокого сна, и гавкнула на своих спасителей.
- Живая! – заорал Сашка и сам же закрыл себе рот рукой. – Живая, мать честная! От настоящей не отличишь!
- Так она и есть – настоящая, - улыбнулся профессор. – Атман, индивидуальная сущность погибшего Тузика, реинкарнировался в новую, устраивающую его во всём, оболочку. Теперь Тузик в ней будет жить лет сто, а то и больше.
И профессор по своему обыкновению быстро-быстро потёр рука об руку.
- Вы гений, профессор!.. – восторженно прошептал Саша Чуркин.
Игорь Васильевич, достав платок, вытер вспотевший крутой лоб, промокнул мокрое лицо.
- Да брось ты упражняться в дифирамбах... Не твой научный профиль, парень.
- Да я бы, если смог бы, вас так прославил, так прославил... – Саша стал подбирать нужное слово, отвечавшему бы прилагательному в самой высокой превосходной степени, но из-за того, что мало читал художественной литературы, так и не нашёл его.
- Помните, Игорь Василич, - любовно глядя на дружелюбно вилявшего хвостом «Тузика», как окрестил их собаку профессор, - в Гималаях, в монастыре, вырубленном прямо в скале, вы рассказывали мне, что в молодости мечтали покорить пик Победы.
- Мечтал, Саша, - вздохнул Волохов.
- Так вот, вы этот пик сегодня покорили.
- Ты так считаешь?
- Однозначно! Слово «пик», насколько я помню, с французского переводится как «высшая точка». Это высшая точка в вашей научной карьере! Пик Победы!
Спортивный Чуркин по-кошачьи мягко запрыгнул на стул, как на трибуну, пьедестал для оратора, и продлжил своё торжественное вещание:
- Пройдёт лет этак...Неважно сколько пройдёт, только обязательно благодарные потомки, которые, благодаря вашему гению...
Волохов запротестовал, маша руками, как ветряная мельница.
- Не перебивайте меня, пожалуйста! – взмолился Саша. – Именно так – благодаря вашему гениальному открытию, получат путёвку в желанное долголетие. И смогут продлевать свою жизнь практически до бесконечности.
- Ну, загнул...
- Да-да, моя научная интуиция меня никогда не подводит. А без интуиции, как вы сами говорили, настоящего учёного не бывает.
- Ну, предположим...
- Так вот, господин гений... Благодарные потомки обязательно назовут пока ещё безымянную вершину пиком Волохова. Мы с вами можем и не дожить до этого светлого часа, но пику Волохова – быть!
- Ну вот, - улыбнулся Игорь Васильевич. – Начал за здравие, а кончил за упокой. Как же нам не дожить до того светлого часа, имея такую коробочку?
Профессор отключил атманоприёмник и спрятал своё изобретение во внутренний карман.
- Я по делам поехал, а ты наведи в лаборатории порядок и Отведи Тузика в наш питомник.
Собака, услышав кличку, радостно завиляла хвостом.
- Это собаке Павлова памятник поставили? – задал Чуркин риторический вопрос самому себе. – Хороший памятник. Я видел. Но собаке Волохова памятник будет лучше.
- Иди, иди, а то сейчас уже сотрудники в лабораторию нагрянут, - напуская на себя начальственный вид, сказал профессор. – Я уехал. На связи!
Волохов уже было взялся за ручку двери, но вспомнил самое важное:
- Да, друг мой, сегодня ночью тебе вновь придётся потрудиться во славу отечественной науки...
- Что там ещё? – без особого энтузиазма, спросил уставший от свалившейся радости Чуркин. – Я эту ночь не спал...
- Ещё только одну ночь, - мягко попросил Игорь Васильевич помощника. – Надо, Саша... Последний штрих к нашей основной работе.
Чуркин откровенно зевнул, сон валил его с ног.
- Нужно доделать лицо Вовкиного клона, а то люди нашей болванки пугаются. Фото сына не посеял?
- Как можно, Игорь Василич...
- Значит, договорились. Да... - Волохов достал портмоне и, не глядя, вытащил оттуда несколько пятитысячных купюр. – Это твой гонорар.
- Бу сделано! – шутливо козырнул Чуркин, пряча деньги, в которых всегда нуждался, в карман. – По-царски, прям...
- Тогда, как охранник спать завалится, я тебе Вовкину голову привезу.
- Бр-р!.. – передёрнул плечами Саша. – Жутковато звучит, шеф.
Волохов смерил молодого геронтолога оценивающим взглядом.
- А тебе бы, брат, тоже не помешало бы заняться альпинизмом. Или самбо, дзюдо, как Володька. Это, понимаешь ли, характер воспитывает. А без характера, увы, тоже нет учёного. Как и без интуиции. Ладно, поздно читать лекции, когда ребёнок уже не вдоль, а поперёк лавки лежит.
Профессор, заглянув в глаза оруженосца, полные незаслуженной, по мнению Александра, обиды, и ободряюще похлопал младшего коллегу по плечу:
- На обиженных не только науку нельзя делать, воду возить и то опасно – выльют в лужу по дороге. Ладно, друг мой, я поехал, а ты всё приготовь к копированию.
Когда за профессором закрылась дверь, Чуркин, всё ещё обиженно сопя, пристегнул поводок к шее «Неотузика», как он сам окрестил воскресшую в новом теле собачонку, и тут вспомнил, о чём хотел спросить профессора.
- А кормить-то Тузика этого как надо? – крикнул он вслед вылетевшему из лаборатории, как на крыльях, выросших у гениального старика после удачного научного эксперимента.
Но Игорь Васильевич уже не слышал своего верного оруженосца. Мавр сделал своё дело. Мавр может уходить. А может и остаться. Как ему, мавру, захочется.
13.
После подачи заявления в районный отдел регистрации актов гражданского состояния, Маша и Володя зашли в ювелирный магазинчик на углу Зелёного переулка, и выбрали два обручальных кольца. Владимир опаздывал на планёрку, поэтому, назвав продавщице размер пальца, на всех газах улетел на работу на своей французской «ласточке» - надёжной и неприхотливой, но главное - недорогой машине «Рено» нашей, отечественной, сборки.
Мария как представительница второй древнейшей профессии имела б0льшую, чем старший оперуполномоченный, степень личной свободы. Специалист по связям с общественностью отдела полиции Северо-Западного административного округа решила объявиться в своём малюсеньком кабинете после обеда. На всякий случай Маша подстраховалась, позвонив дежурному и соврав ему, что до трёх часов будет занята в редакции «Милицейской волны», с лёгкой душой отправилась домой, на съёмную квартиру в Марьину рощу.
Она уже завела своего «немца», как рядом с изящной коробочкой, в которой лежали обручальные кольца, нащупала ещё одну коробочку побольше.
- Ба! – воскликнула она, разворачивая «немца» под запрещающий знак. – Да это же ключ от квартиры, где Вовки живут! И коль Вовка №2, как сказал профессор, совершенно идентичная копия Вовки №1, то и примерю кольцо на палец резинового манекена. Не подойдёт – обменяю.
Маша невольно улыбнулась, вспоминая утреннее «благословение», весёлый домашний капустник, который устроил её будущий тесть. Большой чудак и оригинал. Личность. А личность. А это, считала Мария, обязательное качество мужчины. Личность, характер, и чувство юмора, которое помогает и жить, и сглаживать в отношениях даже с самим собой любые острые углы.
Она подтопила к полу педаль газа, но впереди мешала чья-то нахально медленная белая «Волга». Марии так и пришлось плестись у этого старого «таза» в хвосте. Но какого же было её удивление, когда «Волга» въехала во двор дома, откуда она утром с Владимиром отправилась в ЗАГС, а потом за кольцами.
«Таз», ювелирно вырулив из узкой арки, замер у стены, заняв своё коронное место. Из «Волги» вышел профессор Волохов, крякнул автоматикой, запирая при помощи брелка двери автомобиля. Старый водитель подёргал одну из них, проверяя хорошо ли работает центральный замок, и направился к подъезду.
На лавочке, как вечный постовой, которого ещё до войны с немцами забыл сменить разводящий караула, сидела баба Дуся. Каменным гостем, который пришёл и никак не уходит, застыла её монументальная фигура.
- Здравствуйте, - буркнул Волохов, недолюбливавший соглядатаев любого ранга.
- Здрасте, здрасте, - интригующе процедило «государево око» бывшего элитного дома. – Сегодня какой-то осёл на рассвете с вашего этажа громыхал по лестничной клетке. Слыхали, Пан профессор?
- Нет, не слышал, - сухо ответил Волохов, раздражаясь, как всегда, на свою дворовую кличку – Пан профессор.
Баба Дуся ещё помнила «Пана профессора» в его лихие годы - с рюкзаком величиной с рослого подростка за спиной, в высоко зашнурованных ботинках на подошве, которая тогда называлась «трактор».
- А это не вы ли, случайно, были? – прищурив глаза, никогда не знавшие очков, ехидно спросила вредная старуха.
- Вы мне льстите, мадам! – бросил дворничихе профессор и вошёл в подъезд. На первом этаже, у квартиры №1, которую так и не приватизировала бывшая консьержка, в нос ударил аммиачный запах мочи бабыдусиных кошек и винного перегара её непросыхающего сожителя. «Нет, - подумалось профессору, - таким стервам незачем продлевать их бесценную жизнь. У них другое предназначение в земной биосфере - сами, кому захотят, жизнь укоротят».
- Игорь Васильевич! – окликнула Мария профессора. – Подождите, пожалуйста.
Она пропорхнула мимо любопытных глаз бабы Дуси, которая, покачав головой, смачно сплюнула на цветочную клумбу.
- Седина, блин, в бороду, - ядовито прошипела старая филёрша, - а бес в ребро.
- А-а, - оглянулся Волохов. – Это вы, девочка моя! Ну как, всё путём, как любит говорить Володька?
- Путём, путём, - улыбнулась Маша. – Я к вам на минутку, кольцо примерить Володино...
- Не «к вам», а к себе. Домой.
- Хорошо, - смутилась девушка, - домой.
Они поднялись пешком на профессорский этаж.
- Ну-тес, - остановился около своей двери Волохов. – Открывайте своим ключом свой дом. Я подстрахую. Как в связке.
Маша достала коробочку с ключом, подаренную будущим тестем, уверенно вставила ключ в замочную скважину и легко открыла массивную железную дверь.
- Оковы тяжкие падут... Нет преград для русской женщины!
- Коня на скаку не умею останавливать.
- Да сейчас и кони перевелись.
Профессор вспомнил слова ядовитой на язык бабы Дуси и добавил:
- Одни ослы старые остались.
Они вместе, будто заранее сговорились, прошли в большую комнату, где одиноким перстом, устремлённым к потолку, стояла фигура «Вовки №2».
- У манекена пальцы того же размера, что и у Владимира? – спросила Маша, доставая синюю бархатную коробочку с кольцами.
- Абсолютно идентичны оригиналу.
Девушка подняла глаза и опять невольно вздрогнула.
- А почему у него такая, простите, рожа... страшная?
- Сегодня исправим, - улыбнулся профессор. – Такого красавца сделаю, что залюбуешься! Ладно, ты свои дела делай, я на кухню чайник поставлю.
Маша открыла коробочку, достала кольца. Одно, которое поменьше, надела на свой безымянный палец. Полюбовалась и вязла Володино кольцо. Взяв холодную ладонь манекена для профессорских опытов в свою тёплую руку, она легко надела обручальное кольцо на палец «Володи №2», изготовленного из удивительно пластичного, совершенно незнакомого девушке материала.
- Как для тебя и сделано! – сказала она пластмассовой ростовой кукле. – Ладно, поносил малость, теперь снимем...
Она попыталась снять кольцо с пальца куклы, да не тут-то было – кольцо будто не хотело сниматься. Маша покрутила колечко вокруг своей оси и, приложив некоторую силу, стала медленно свинчивать его с искусственного пальца манекена. И вдруг – это ей не приснилось, не привиделось! – манекен согнул палец.
От неожиданности Мария вскрикнула и села на пол.
- Что там у тебя, девочка? – с кухни крикнул профессор.
- Да кольцо никак не снимается, - отозвалась Мария. – Маловато, должно быть...
- Ничего-ничего, - не выходя из кухни, успокоил Игорь Васильевич. – Разносится.
Маша поднялась с пола и снова потянула за кольцо, глядя в чёрные глазницы манекена.
- Отдай, что не твоё! – твёрдо сказала девушка. – Кому сказала, Кощей!
В прорезях для глазах ярко загорелись жаркие огоньки, но стоило войти Волохову, как они тут же погасли.
- Кого это ты Кощеем обозвала? – засмеялся профессор. – Этого вот?
- Его, - кивнула Маша. – У меня в детстве книжка была про Кощея Бессмертного, так на картинке такой же урод был нарисован. Особенно взгляд – точь-в-точь. Дежавю какое-то...
Волохов, улыбаясь, разогнул манекену палец и легко снял обручальное кольцо.
- У него, как видишь, уже и без подачи биотоков суставы начинают работать... Хорошая модель. Надеюсь, что я не ошибся в своих расчётах и предположениях.
Маша, пряча коробку с кольцами в сумочку, бросила, прежде чем попрощаться:
- Милая, в общем-то, кукла. Этакий Кен с фигурой терминатора. Только, профессор... – Маша сделала шаг назад и оценивающе окинула фигуру «Вовы №2», - умоляю: сделайте ему человеческое лицо, пожалуйста. Лицо нормального мужчины.
Она с опаской взглянула на палец, который так запросто разогнул профессор и погрозила манекену своим розовым пальчиком.
- Кощей! Особенно загорающиеся глаза...Как с книжной картинки из моего детства.
Игорь Васильевич, уже приготовивший инструмент для демонтажа головы с искусственного человеческого тела, спросил, включая в сеть портативный лазер.
- Красавчика сделать?
Мария покачала головой.
- Зачем красавчика? Просто настоящего мужчину. С лицом, ну, как у моего Володи, к примеру.
Волохову явно понравилась, что без пяти минут невестка сказала «как у моего Володи». «Если это не женское лицемерие, - подумал профессор, - значит, это любовь».
- Бу сделано! – неожиданно для себя ответил Игорь Васильевич, копируя интонацией Сашу Чуркина. Он шутливо козырнул девушке, как это делают солдаты в несмешных военных комедиях, и добавил:
- Два Володи в хозяйстве не помешают... Не так ли, душа моя?
Мария рассмеялась:
- Мой отец в таких случая всегда говорил: «Запас свой карман не оттягивает».
Старик приподнял шляпу, которую так и не снял в квартире, задумчиво поскрёб длинным худым пальцем жидкую шевелюру.
- М-да... – протянул он. – Бергман бы сказал в таком случае, что неэтично проводить научный эксперимент с точной копией близкого родственника...
Мария тут же замахала руками:
- Что вы, что вы, профессор!.. Это всё предрассудки старых формалистов и, как их там в Библии называют?.. фарисеев.
Девушка сделала паузу и заглянула в глаза отцу человека, которого она полюбила всей душой.
- Ведь ваш эксперимент – добрый? – тихо спросила она.
- Гуманный, во всяком случае, - ответил Игорь Васильевич. И добавил так же тихо:
- Очень надеюсь, душа моя, что он не прибавит мировой скорби...
- Вот и ладушки! – захлопала в ладоши Маша. – Значит, этический вопрос мы решили.
Мария, уже подпортившая свой лексикон расхожими журналистскими штампами, заключила своё импровизированное интервью с тестем:
- Остаётся получить разрешение у оригинала этого Кена, и вперёд, к новым научным вершинам!.. Я всегда была уверена, что российские геронтологи ещё утрут нос своим американским и западно-европейским коллегам в деле продления жизни человека...
Профессор, слушая эту высокопарную тираду, всё больше округлял глаза, карикатурно изображая крайнюю степень мимического восхищения.
- Мария, - не удержался и перебил девушку Волохов, - никогда не говори красиво. Этому ещё Базаров учил.
- Базаров? – спросила Маша. – Какой Базаров? Это с канала НТВ?
Профессор театрально снял шляпу, что называется, «обнажил голову» и воскликнул, надев теперь на лицо печальную маску трагика:
- Передо мной типичная жертва российской образовательной реформы. Господа, снимите, шляпы. И почтите её минутой молчания...
И тут же, будто переменив роль на сцене, с лёгкой, родственной, укоризной:
- Тургенева читала, голубушка?
- А-а, - протянула Мария. – Это из «Записок охотника».
Морщинки вокруг глаз старика стянулись в пучки, он вздохнул, водружая свой неизменный головной убор на законное и давно привычное для всех место. (Бергман как-то сказал Волохову в ресторане, что в русском языке есть такое присловье – два сапога пара, в научном мире давно знают, что две шляпы – пара; это, мол, шляпы актёра Боярского и профессора Волохова).
Услышав про «Записки охотника», профессор грустно улыбнулся:
- А уж не из записок ли сумасшедшего, госпожа писательница?
Он покачал головой.
- Сударыня, если подводит средняя школа и журфак, то их пробелы нужно устранять доморощенными, кустарными, так сказать, методами.
Он дружелюбно подмигнул девушке, явно провалившей экспресс-экзамен и смущённо опустившей глаза.
- Дело поправимое, голубушка.
И Волохов, растягивая слово по слогам, продиктовал «писательнице», как профессор назвал девушку, один из «кустарных методов»:
- Са-мо-об-ра-зо-ва-ние. У нас с тобой, надеюсь, ещё будет время, чтобы вывести и без химчистки эти досадные белые пятна в твоей творческой биографии.
В кармане Игоря Васильевича заверещал мобильный телефон. Он взглянул на отображение номера, включил кнопку горомкой связи и хмыкнул:
- Ну вот, на ловца и зверь бежит... Да, Владимир, слушаю тебя...
- Я за рулём, - хрипло и отрывисто послышалось из телефонного динамика, - я преследую его... Он на «Порше», но я не я, если не возьму американца!..
- Володя! Сынок! – закричал в трубку отец, медленно опускаясь на стул. – Кого ты преследуешь? Какого американца?
- Это он! – после паузы послышался хриплый голос Владимира. – Серый посланник. Я его у нашего отделения засёк. Сомнений нет, пап. Это – он! – И только треск эфира и какие-то посторонние шумы.
- Сынок! Володька! – рыкнул в трубку испуганный отец. – Сейчас же прекрати погоню! Ты меня слышишь? Алло!.. Прекрати немедленно. Слышишь?!. Это может всё очень плохо кончиться!
Но Владимир уже сбросил вызов, из динамика слышались только короткие гудки, которые старик воспринимал, как «sos», зов о помощи.
- Дурак... – прошептал Волохов, прокручивая в голове алгоритм своих будущих действий.
Мария, плохо понимавшая, о чём и о ком идёт речь, тревожно спросила:
- Это почему, Игорь Василич?..
– Конечно, дурак! Весь в отца своего.
Будто очнувшись от сна, старик неожиданно для Маши вдруг решительно принялся за доделку головы манекена, к которому начал подключать какие-то приборы.
- Почему – дурак, Игорь Василич? – повторила Мария, сердце которой заколотилась в ещё неясном, но дурном предчувствии. – Преступников ловить – это его профессия. И, кажется, он её искренне обожает свою профессию. А вы – «дурак» говорите...
- А кто же ещё, Машенька? – всплеснул руками профессор, раздражаясь на непонятливость собеседника. - Преследовать того, кого поймать невозможно. Со времён Христа, да нет – гораздо раньше! - его всё ловят, ловят и ловят, а в итоге только мировую скорбь умножают...
Он включил лазерный паяльник, провёл красным лучом по шее «Кена». В комнате запахло горелой кожей...И, как показалось Марии, - кожей человеческой, живой, а вовсе не синтетическим материалом.
- Правда, это трудно, очень трудно понять, - разговаривал Волохов сам с собой. – Понять и принять можно только то, что от Бога. А что сверх того, то от лукавого. Ему ли с лукавым Серым кардиналом тягаться? С этим посланником Люцифера, Мефистофеля, короче, всех этих чёртовых сил, стоящих на страже тайны бессмертия.
Девушка совсем растерялась, услышав это от рассерженного старика.
- Я пойду, Игорь Васильевич! – заторопилась Мария. – Поеду в отдел, подключу ребят ему в помощь... Поеду.
- Да-да, Машенька, - отозвался профессор, не оставляя своей работы. – Помощь ему очень и очень будет кстати. Хотя, думаю, кроме него самого, никто в этом деле не поможет.
Но любопытство, распиравшее представителя второй древнейшей профессии, всё-таки потянуло девушку за язык.
- В каком таком деле? Про какую тайну вы говорите?
В полуденной тишине квартиры, разогретой солнцем и страстями, повисла тягучая пауза.
- Долго объяснять, душа моя, - сказал Волохов, на минуту прекращая начатый демонтаж головы. – Нынешние умники, академики-лауреаты, больше заботящиеся о своём кармане, кресле и звании, чем о самой науке, пользуются старым приёмом рэдукцио ад абсурдум, что в переводе с латыни – доведение до нелепости. Есть такой способ доказательства. Происхождение человека от обезьяны и прочий, прочий абсурд. И с таким абсурдом в башке людей Он, управляя жизненным процессом из Ноосферы, и близко не подпустит нас к главной тайне круговорота жизни и смерти на Земле. Не в ту, увы, колею съехали, а выбраться на целину, чтобы торить истинную дорогу, элементарной смелости, свободной воли, которой Он нас так щедро наделил, не хватает...
Мария неожиданно стало обидно за «академиков-лауреатов», без которых, как она считала, не было бы ни компьютеров, ни смартфонов, планшетов, социальных сетей и самого Интернета – нынешней бы цивилизации просто не было бы! – почувствовала, как в ней просыпается раздражение к этому сумасшедшему «судии». Голосом научного оппонента непонятной ей теории (непонятное всегда раздражает) она холодно проговорила, не спрашивая своим вопросом, а скорее утверждая то, о чём спрашивала:
- А вы, конечно, именно тот, кто этот путь знаете?
Волохов удивлённо посмотрел на девушку и улыбнулся.
- Знаю, милая, знаю. Всё не так сложно, как запутывают эти абсурдисты, мои научные и не очень, оппоненты. Этот путь называется носцэ тэ ипсум. Я его в Гималаях, у подножия священной для Брахманов горы Джомолунгмы нащупал. Познай самого себя, называется. Познаешь - тогда поймёшь и вселенскую тайну, к которой без этого знания лучше близко не подходить. Её, как и кота за хвост, без самопознания не поймаешь.
Мария пожала плечами (мол, у каждого своя правда), схватила сумочку и, не попрощавшись, поспешила к машине.
Волохов тоже пожал плечами, неприятно удивившись такому уходу по-английски (мол, немногое, но много), и вновь углубился в прерванную работу.
- Ах, Мария, Мария... – бубнил старик себе под нос. - Древние говорили, с Востока идёт свет, а не с Запада... Но что с красивой молодой женщины спрашивать? Вся женская журналистика сейчас гроссо модо – в общих чертах, приблизительно. Вовка вот аспирантуру закончил, без пяти минут кандидатом наук был, но тоже ничего не понял. Ни-че-го-шень-ки... А я, старый дурак, не смог ему объяснить. Плохой, видно, из меня учитель... Будем надеяться, что всё как-нибудь да обойдётся...
14.
Владимир мёртвой хваткой профессионального гонщика вцепился в руль своего обрусевшего «француза». Уже четверть часа он висел на хвосте тёмно-серого «Порше Кайена». Машина старшего оперуполномоченного Волохова то чуть не тыкалась носом в бампер скоростного «американца», то отставал от «Порше» так, что Волохов растерянно крутил головой, отыскивая «объект преследования».
На Большой Лубянке «американец», будто играя в салочки с более слабым соперником, подпустил машину Волохова к себе так близко, что Владимир через заднее стекло «Порше» увидел презрительный прищур чёрных глаз водителя, одетого в серый летний костюм, рубашку стального цвета и серый галстук с сочную чёрную полоску. На лице человека в сером старший лейтенант даже подметил снисходительную улыбку человека, уверенного на все сто в своей победе. Но на Ильинке, нагло проехав на красный свет светофора, «американец» смог оторваться так далеко, что Волохов в очередной раз догнал его только на Остоженке.
В Столешниковом переулке обе машины попали в пробку, которая еле тянулась со скоростью неторопливого странника. У Владимира даже мелькнула мысль съехать на тротуар и добежать до рычащего «Порше», который на минуту застыл у пешеходного перехода. И только он прижался к бровке, как человек в сером, будто прочитав его мысли, резво выскочил на пешеходный тротуар, прямо перед носом машины ДПС, в которой дремали два равнодушных к нарушителю гаишника. Присев после прыжка на упругие амортизаторы, и, по хамски развернувшись, распугивая прохожих, тёмно-серый «американец» сломя голову понесся по встречке в сторону Кузнецкого моста, откуда и началась эта головокружительная погоня.
- Врёшь, не уйдёшь, - как заклинание, цедил сквозь зубы Владимир киношную фразу, запавшую в память ещё в детстве. – Я тебе не мышка, а ты, чёрт рычащий, не кошка...Ты у меня, Серый засланец, доиграешься!..
Несколько раз он пытался зафиксировать профессиональным взглядом номер шикарной скоростной машины, но странное дело – даже с близкого расстояния номер не читался. Он не был заляпан грязью, не было на нём ни бумажки, ни листика, которые бы прикрывали часть цифр на регистрационном номере дорогого автомобиля... Номер был в полном порядке. Но цифры, буквы и даже регион, где был зарегистрирован «Порше», как ни напрягал Волохов своё стопроцентное зрение, странным образом не фокусировались и расплывались в глазах полицейского.
Странного человека старший лейтенант Волохов встретил у дверей своего кабинета, когда после оперативного совещания возвращался в свой отдел. Человек, одетый в серый летний костюм, в тёмных очках на носу, перебирая тонкими пальцами чётки, сидел на лавке для посетителей. Коллеги старшего лейтенанта Волохова ещё рано утром выехали в подмосковный коттеджный посёлок, где банда гастарбайтеров ночью ограбила семью предпринимателей. Ключ от опустевшего кабинета был у Волохова. Этот проклятущий замок китайского производства легко закрывалсяНо плохо открывался. По крайней мере, открыть себя он позволял далеко не каждому. Этот «сувальный запор» явно недолюбливал Володю, который столько раз давал себе слово купить за свои деньги новый дверной замок «без заскоков», но всякий раз забывал о китайском механизме с характером.
- Вы ко мне? – спросил Волохов вставшего с лавки посетителя полицейского участка, безуспешно прокручивая в личине ключ от проклятущего замка.
Вместо ответа худощавый мужчина в сером летнем костюме, похожий на мелкого чиновника какой-нибудь управляющей компании, протянул руку в серой перчатке и ровным, каким-то механическим голосом сказал:
- Позвольте, я помогу.
- Ради Бога! – протянул ключ мужичку ключ Волохов, неожиданно обрадованный этим предложением.
- Не поминайте Его в суе, - сказал человек и с пол оборота ключа открыл дверь. – Прошу.
- Простите, но это я, как хозяин кабинета, прошу вас...
Владимир кивнул головой, приглашая посетителя войти.
- Присаживайтесь.
- Премного благодарен, Владимир Игоревич. Вы сама любезность. Знаете, и голосом, и сложением и приятными манерами вы напоминаете мне Бенкендорфа, с которым я сошёлся на дружеской ноге в один из своих приездов в Россию.
«Странный какой-то мужичок, - мелькнуло у Волохова. – Но, честное слово, дежавю какое-то! Во сне я его, что ли видел? И разговор этот, точно, был... И замок он мне также помогал открывать, и потом были какие-то сумасшедшие гонки...».
- Это какого Бенкендорфа? – поинтересовался Владимир. – Уж не того ли, которого в мэрии коллеги взяли с астрономической взяткой в синем чемодане на колёсиках?
Посетитель хрипло засмеялся. Причём, его «ха-ха-ха», звучали раздельно, будто по слогам. Как смех у бездарного породиста на отборочном туре телеконкурса.
- Шутить изволите, господин полицейский? – сказал посетитель. – Вас ведь в школе учили, что тот ваш коллега был гонителем гения чистой красоты... Ай запамятовали? Только всё врут учебники, потому как пишутся сообразно политической ситуации в стране. По заказу властей. А власть, как и потакание ей – грех смертный. И уж любая власть в бедной России совсем не от Бога.
Владимир, пытаясь сквозь очки разглядеть глаза говорившего, спросил:
- Вы, просите, школьный учитель?
- Учитель. Только не школьный.
- Знаете что, давайте только без загадок. У меня очень мало времени.
Волохов поудобнее уселся в своём рабочем кресле, положил локти на стол.
- Скажите, а мы, случайно, не знакомы?
А про себя подумал: «Сделаю втык дежурному. Пускает всяких городских сумасшедших, даже не предупреждая по трубке».
- Дежурного на месте не было, - будто прочитал Володины мысли серый человек. – А мы, действительно, знакомы. Хотя пока только шапочно. Или точнее – зрительно, визуально, как сейчас говорят в Московии. Я, скажем так, хороший знакомый вашего отца.
- И что вас привело ко мне? Э...э, простите, не знаю, как вас зовут, гражданин... – поинтересовался Волохов, начиная припоминать что-то очень важное для себя.
- Вот! – чуть окрасил свой механический голос посетитель. – Это любимое имя всех полицейских мира. Гражданин. Высокое имя. Но за последние лет двести его сильно опошлили...
Волохов демонстративно посмотрел на часы.
- Простите, нельзя ли покороче. У меня совершенно нет времени.
- У вас – да, время уже истекает... А у меня его, как говорится, навалом. Не знаю, право, куда его девать.
- Излагайте суть вопроса! – повысил голос Волохов.
Серый человек скривил рот в едва заметной улыбке:
- У меня, собственно, не вопрос. У меня к вам деловое предложение.
- Так.. – напряжённо протянул оперативник, решив что странный посетитель – рядовой взяткодатель.
- Вы - мне, я – вам. Это универсальная формула отношений между деловыми людьми. Короче, вы мне передаёте серебряную коробочку вашего отца, невзрачную такую штучку, за которой меня, собственно говоря, и послали в ваш растущий как на дрожжах город, в ваше, друг мой, жестокое время... А я вам за это подарю... – Он задумался, будто подсчитывая что-то в уме. – Подарю я вам за эту незначительную услугу к вашим двадцати семи годам, уже прожитым вами на грешной земле, ни много ни мало - век. То есть целых сто лет жизни. Совсем скоро вы станете капитаном, потом майором и, прыгая через ступеньки, к сорока годам доберётесь до генерала. О чём ещё может мечтать человек в погонах, а?
- Что-о? – привстал из-за стола, удивляясь даже не абсурдному предложению сумасшедшего учителя, а совершенно другому факту. Его поразило, что этот серый невзрачный мужичонка, у которого явно поехала крыша, знал о совершенно секретном изобретении отца.
- Ну что? – странно улыбнулся серый человек. - По рукам, Владимир сын Игоря?
- Подумайте хорошенько, - встал со стула посетитель. – Если откажитесь, то ваше время, - он достал из узких брюк старинный золотой хронометр, - ваше время почти истекло. Считанные часы, господин полицейский остались.
С этими словами он направился к двери, а когда взялся за ручку, обернулся и снял очки. Владимира обжёг взгляд чёрных глаз, буравивших его насквозь. И Волохов увидел, как красные искры посыпались из его воспалённых глаз.
- До свидания, - глухо донеслось до Владимира, хотя посетитель не сказал ни слова. – До очень скорого свидания, душа моя.
И только когда он вышел из кабинета, до старлея дошло то, что так настойчиво стучалось в его черепную коробку.
- Да это же Серый посланник!..
Он тут же набрал номер дежурного прапорщика, чтобы тот задержал человека в сером. Но в телефоне раздался механический голос автоответчика, робот произнёс странное сообщение: «Человек, которого вы пытаетесь догнать, будет вам недоступен, недоступен, недоступен...».
Владимир, удивлённый, мягко говоря, странным текстом автоответчика телефонной станции, подбежал к окну. Серый посланец садился в сияющий автокар «Порше Кайен», на котором в столице ездят весьма состоятельные vip-персоны и баловни судьбы. Человек в сером высунулся из открытого окна своей шикарной машины и помахал рукой Владимиру.
- Ну, я не я буду, если тебя не возьму, упырь проклятый! – процедил сквозь зубы опер, у которого проснулся охотничий инстинкт.
И старший лейтенант Волохов опрометью бросился к своему скромному бюджетному «Рено». Но на повороте Владимир резко затормозил – под колёса с дуру бросилась чья-то чёрная собака, величиной с новорожденного телёнка. Пёс, злобно сверкнув жёлтыми глазами, жалобно взвыл, и, хромая, затрусил в переулок, примыкавший к улице со старым московским названием – Варварка.
15.
В 15 часов 37 минут, когда Игорь Васильевич, дав указания Чуркину, садился в свой «таз с болтами», ему позвонил дежурный прапорщик.
- Товарищ Волохов? – представившись по уставу, начал он.
- Да.
- Игорь Васильевич?
- Да-да.
- Товарищ Волохов, старший лейтенант Владимир Игоревич, кем вам являлся?
- Сыном... А что случилось?..
- Машина старшего оперуполномоченного Волохова на улице Варварка совершила лобовое столкновение с автомобилем с красным номером, принадлежащем какому-то иностранному посольству.
- Что с моим сыном?!. – закричал в трубку профессор.
- А вот нервничать так не надо, - после паузы раздалось в трубке.
- Жив?
- В коме. Его и атташе «скорая» в «склиф» доставила. Оба водителя, сын ваш и тот атташе, были в тяжёлом состоянии. В данный момент оба в коме.
Волохов дрожащей рукой вставил в замок зажигания ключ, повернул его – стартер, надсадно подвывая, прокрутил вал, но старая «Волга» не завелась.
- Господи! – взмолился старик, глядя на «торпеду», где липучкой был приклеен триптих – иконки Создателя, Богоматери и Николая Чудотворца в одной пластмассовой рамочке. – Господи! Умоляю тебя, Создатель! Только не его... Не забирая последнее... Лучше – меня! Но его оставь жить. Ты ведь всё можешь... Поменяй нас местами, Ты, управляющий круговоротом жизни и смерти! Я отрекусь от своего проклятого изобретения, я готов к неминуемой встрече с Тобой, к Твоему Страшному Суду, только пусть живёт сын! Умоляю!..
Он ещё раз повернул ключ зажигания. Машина вздрогнула, будто очнулась от забытья, мотор заработал ровно и уверенно. Волохов, включив «аварийку», погнал «Волгу» с места в карьер, распугивая по сторонам престижные иномарки, не ожидавшие такой прыти и нахальства от старого белого «корыта».
В знаменитой столичной больнице, которую все коренные москвичи и москвичи временные называли коротким словом «склиф», он, накинув белый халат на плечи, бегом, не дождавшись лифта, бросился вверх по лестнице. Длинные полы халата развевались за спиной старика, как крылья белого ангела. В реанимацию путь преградил охранник самого сурового вида.
- Куда, батя, разогнался? – развернул старика охранник, взяв Волохова в крутой оборот. – Туда нельзя!
- Сын у меня, понимаете? Сын там, в коме!..
- У кого сын, у кого отец, мать, - пожал плечами больничный цербер. – Сколько их лежит тут, знаешь? Ежели к каждому допускать, то девки замучаются тележки со жмуриками вперёд ногами выкатывать...
- Сын, понимаешь, ты, цербер... Единственный...
Волохов, взявшись за сердце, стал медленно оседать на пол, застланный сероватым линолеумом.
- Ты, батя, не шути... Реанимация не резиновая, - пробасил охранник, подхватывая старика под мышки и усаживая его на коридорный диванчик. – Аня! Тут старичку плоховато стало, дуй сюда, Анка!
Неспешно приплыла толстая медсестра, долго и раздражённо вылезавшая из-за стола, стоявшего перед ординаторской.
Волохов предупредительно поднял руку, останавливая сестру милосердия в исполнении её священного долга.
- Не беспокойтесь, девушка, - бросая таблетку нитроглицерина под язык, сказал профессор, пришедший в себя. – Всё нормально... Со мной всё нормально. А вот как с сыном? Больной Волохов, его после автокатастрофы недавно сюда доставили...
- Волохов? – переспросил проходивший мимо молодой врач в модных дорогих очках. – Это тот, кого эмчеэсники из сплюснутой машины около часа доставали?
- Очевидно, - свистящим шёпотом сказал профессор. – Мне позвонили, страшная авария на Варварке... Сын он мне, сотрудник полиции Владимир Игоревич Волохов...
Врач закивал головой, подтверждая, что понимает, о ком идёт речь.
- Да-да, понимаю, понимаю... Сочувствую. И сын ваш, и этот, с кем он столкнулся лоб в лоб, оба в коме. Пройдёмте в ординаторскую, пожалуйста. Только успокойтесь, ради Бога! Зачем нам два трупа? Успокойтесь. Положение очень серьёзное... Вам правду можно говорить?
Волохов, постаревший за последний час ещё лет на десять-пятнадцать, еле заметно кивнул:
- Говорите, доктор...
В ординаторской было пусто. Молодой врач показал глазами на стул.
- Присаживайтесь, отец.
Волохов нащупал в кармане пачку денег, из которой он ещё утром вытаскивал несколько купюр для вознаграждения Саши Чуркина. Пальцы не слушались старика и почти не гнулись. Дрожащей рукой вытащил всё, что лежало в кармане брюк.
- Вот, возьмите, пожалуйста... Лекарства нынче дороги...И всё дорожают, дорожают... Но жизнь дороже любых пилюль и инъекций.
- Золотые слова, э-э..., простите, не знаю, как вас там...
- «Нас там» Игорь Васильевич, - по привычке не удержался профессор от лёгкого укола, про себя отмечая, что и этот молодой и, в общем-то, симпатичный молодой доктор, отучившись не менее семи лет в медицинском вузе, так и не стал русским интеллигентом в том глубинном смысле этого слова, как его понимал старый профессор. Нет, интеллигентность – это не модные дорогие очки в тонкой оправе и заветный диплом в кармане. Это, уверен был Волохов, генетическая память всех клеток организма. И, само собой, состояние души человека.
- А вас, уважаемый, как величать?
- Альберт Иванович, - протянул руку врач-реаниматолог. – Вам можно просто Алик.
- Возьмите, «просто Алик», - грустно улыбнулся старик. – Спонсорская помощь вашему отделению. Вон, потолок облупился, линолеум нужно заменить.
Доктор Алик всё ещё колебался.
- Бери, говорю, смело, - протягивая руку дающего, сказал Игорь Васильевич. - Это ведь даже не тебе... Это – ему нужно. Лекарства-то нынче как подорожали!..
Молодой врач уже намётанным профессиональным взглядом заглянул в глаза убитого горем отца, убеждаясь, что это не полицейская подстава и не «живец», на которого так любят ловить свою рыбку сыскари из отделов по экономическим преступлениям. Нет, так горе сыграть невозможно. «Живца» в роли подставы всегда глаза выдают. Зеркало души обмануть нельзя. Он, отбросив сомнения, неуловимым движением фокусника выхватил солидную пачку из дрожащих пальцев профессора. Деньги, как у опытного иллюзиониста, незаметно провалились в широкий карман докторского халата, будто их и не было вовсе.
- Всё будет хорошо, - повеселев, сказал он, но, очевидно, вспомнив, о ком идёт речь, добавил уже не так оптимистично: - Надеюсь. А надежда, как известно, умирает последней...
- А можно мне к нему, а? – перебил реаниматора профессор.
- Вообще-то это категорически запрещено, - начал было врач унылым голосом.
Волохов полез в другой карман и удвоил сумму гуманитарной помощи.
- Категорически нельзя, - уже как-то неуверенно повторил доктор. - Но ведь не бессердечные мы роботы... Мы – представители самой гуманной профессии. Поэтому, думаю, можно. Это ведь так по-человечески попрощаться с умирающим...
- С умирающим? –чуть слышно пролепетал Волохов и опять, взявшись правой рукой за сердце и жадно ловя воздух ртом, стал сползать со стула, будто из него кто-то невидимый стравливал из лёгких воздух.
- С больным, я хотел сказать, - поспешил поправиться врач реанимации, возвращая тело старика в прежнее положение. – У вас валидол, - или что вы там употребляете в таких случаях, - есть?
Волохов забросил в рот ещё таблетку нитроглицерина. Кровь ударила ему в лицо.
- А может, не надо, папаша, вам в реанимацию? – осторожно вставил доктор, глядя, как кожа на щеках, лбу принимает нездоровый кирпичный оттенок.
- Надо, - приходя в себя, кивнул профессор, доставая свою заветную серебряную коробочку. – Это моя последняя надежда. И она умёрт последней.
- Запасец медикаментозных средств есть, вижу, - улыбнулся молодой врач, показывая глазами на атманоприёмник. – Только злоупотреблять нитратами не советую – организм ко всему привыкает. И к ним – тоже.
Альберт Иванович поправил полы своего подогнанного по стройной фигуре ординатора халата, беглым движением руки заодно пригладил карман, оттопырившийся от двух пачек «спонсорской помощи» несчастного старика.
Ну, Игорь Васильевич, пойдёмте к уми..., к нашему больному.
Володя лежал на спине, густо увешанный датчиками. Тонкие провода шли к приборам, которыми был заставлен небольшой металлический стол на колёсиках. У стола, сидя спиной к вошедшим, читала книгу молоденькая медицинская сестричка. Волохов даже разглядел намалёванную рыжую бестию и небритого мачо на мягкой обложке любовного романа. Девушка не отрывала глаз от чужой, насквозь фальшивой жизни, придуманной «серийным писателем» для процветающего коммерческого издательства.
- Лариса! – вскричал Альберт Иванович, забывая про режим тишины в небольшой реанимационной палате. – Опять? Ты за пульсом, давлением следи, а не за сюжетными изворотами!
- Ой! – вскрикнула девушка и от неожиданности уронила бестселлер на пол.
- А как второй?
Сестричка нырнула за ширму, где, как понял Волохов, лежал водитель «Порше Кайена», судя по красным номерам, принадлежавшего какому-то посольству в Москве.
- Тоже еле тикает, - вздохнула девушка. – Удивительно, что после такой аварии они вообще ещё дышат... Я по ящику видела, что от их машин две лепёшки на асфальте остались. Пьяные, небось, были... Хотя алкоголем ни от одного, ни от другого не пахнет.
Альберт Иванович, порывавшийся знаками призвать словоохотливую медицинскую сестру к «режиму тишины», но та из-за ширмы не видела его сурдоперевода.
- А вы, доктор, с кем там?
- Э-э, - замычал молодой врач, думая, как бы реалистичнее соврать любопытной Варваре.
- Я посижу тут, - кивнул на освободившийся стул отец Владимира, спасая реноме Альберта Ивановича. – Я, господа, занимаюсь генной инженерией, профессор геронтологии Волохов. Почти ваш коллега, словом. Не волнуйтесь, друзья мои, я прослежу за показанием приборов...
- Хотите побыть один на один с сыном?
- Вы читаете мои мысли, коллега, - выдохнул профессор.
- Понимаю, понимаю, - кивнул Альберт Иванович. – Лариса! Оставим профессора наедине с сыном.
Девушка вышла из-за ширмы, пряча увлекательное, но криминальное на её работе чтиво, в большой накладной карман белого халатика.
- Если что, профессор, - с любопытством рассматривая профессора геронтологии, - нажмите вот на эту красную кнопку. Лады?
- Нажму, - буркнул старик, провожая колючим взглядом реаниматологов, которые всё, как ему казалось, делали в каком-то нарочито замедленном действии, как иногда в спортивных передачах телевизионщики показывают повторы самых значительных моментов игры. Только ставки в игре профессора Волохова были больше, чем сама жизнь.
16.
Игорь Васильевич просидел у постели умиравшего сына около часа. Как учёный-геронтолог он хорошо понимал, что шансов остаться в этом искорёженном страшной аварией теле у его единственного родного, плоть от плоти его Володеньки нет ни практически, ни даже теоретически... Как отец Волохов умолял Его, Высший Вселенский Разум, находящийся в необъятной Ноосфере и управляющий всеми процессами в космическом, планетарном масштабе (и на Земле, в том числе), свершить чудо, оставив ему сына в том привычном для них обоих виде, в том образе и подобии, который первоначально и замышлял Создатель. «Терциум нон датур, - почти беззвучно шевелились его губы, - третьего не дано, или – или... Или - он, или – я. Если это так, то реши это простенькое для Тебя уравнение в пользу сына. Ведь с точки зрения Вечности Тебе должно быть всё равно, кто придёт первым - все пред тобой будем».
Чуда не произошло. Ровно в 19 часов 41 минуту (по Москве) приборы зафиксировали физическую смерть биологической оболочки Владимира Волохова. Но прежде чем нажать на красную кнопку экстренного вызова медперсонала, профессор зафиксировал в атманоприёмнике, автоматически настроившегося на волну кармы Володиной души, его истинное, высшее «Я», вошло в эту серебряную коробочку. Об этом профессору просигналил зелёный огонёк датчика входа. «Свершилось! – пронзила спасительная мысль профессорский мозг, питающая последнюю, ещё живую отцовскую надежду. – Свершился первый этап того, о чём он прочитал на санскрите в Упанишадах: «Как тело растёт за счёт пищи и воды, так индивидуальное «Я», питаясь своими стремлениями и желаниями, чувственными связями, зрительными впечатлениями и заблуждениями, обретёт, в конце концов, в соответствии со своими действиями желаемые формы. Ибо только тело подвержено рождению и смерти. Атман – бессмертен».
Затем обезумевшему от горя старику пришлось потратить немало времени, чтобы уговорить скрыть ото всех сам факт физической смерти тела Владимира Игоревича Волохова, которое прекратило своё существование в результате многочисленных травм, не совместимых с нормальными психофизическими процессами, происходящими в организме, биологической оболочке человека. Профессор убеждал молодого врача, что это сокрытие факта преступлением являться не может, так как «отложенная смерть тела В.И.Волохова» (эта профессорская формулировка врезалась в память Альберта Ивановича) нужна ему, отцу В.И.Волохова, профессору И.В.Волохову, для научного эксперимента. После проведения этого научного эксперимента он, отец В.И.Волохова, заберёт тело сына из больничного морга и по человеческим и божеским законам предаст его земле.
Альберт Иванович сперва категорически возражал против «этого сумасшествия». Потом, когда профессор Волохов проинформировал «коллегу», что «эта услуга будет оплачена дополнительно», его возражения перестали быть категоричными. А когда Игорь Васильевич, конспирируя их неформальное общение, отобразил на клочке бумаги внушительную сумму новой «спонсорской помощи» с многочисленными нулями, принципиальность неподкупного врача легко растворилась во всепоглощающем океане человеческой жадности и банальной меркантильности.
- Да, правы были древние, утверждавшие, что у любого конфликта всегда есть третий радующийся, - сказал на прощанье Волохов реаниматору. – Вы ничего не меняете, дорогой коллега. Вы просто, как говорят итальянские музыканты, делаете этакое ритардандо, просто замедляете процесс.
- Будьте спокойны, профессор! – заверил его молодой врач с честными глазами под модной очковой оправой. – Учитывая интересы науки, ваш сын пребудет в коме столько, сколько вам будет угодно.
Волохов взорвался:
- Не сын, не сын, олух царя небесного! А тело его. Понимаешь – те-ло. Его бренная оболочка, только и всего... Понимаешь?
Альберт Иванович, получавший в медицинском вузе средние баллы по успеваемости за родительские деньги, растерялся, как на провальном экзамене у преподавателя, которому не заплатил по установленному им тарифу.
Профессор, сжимая в ладони заветную серебряную коробочку, поспешил на выход.
- Да, профессор, - вслед ему бросил Альберт Иванович. – А вот у того второго пострадавшего, водителя «Порше», аппарат отключили. Кто он, откуда? Придётся искать по дипномеру машины. Ещё один геморрой на мою голову...
Волохов, уже было взявшийся за ручку двери, дёрнулся, как от удара током. Время смерти двух тел совпадало минуту в минуту.
- Вам опять плохо? – равнодушно спросил молодой врач.
- Времена меняются - буркнул профессор. – Только мы, Алик, не меняемся вместе с ними.
И с этими словами Игорь Васильевич стремглав промчался по главной лестнице к парадному выходу из лечебного учреждения.
Альберт Иванович со скептической улыбкой на интеллигентном лице пожал плечами и поправил на переносице съехавшие на нос очки. В горячей молодой голове, не остывшей ещё от радости свалившегося на её обладателя счастья в виде спонсорской помощи сумасшедшего старикашки, умиротворённо мелькнуло: «Ну, что тут поделаешь, коль наша наука давно с катушек съехала... Лишь бы не надул, старый чёрт!». Но, нащупав реальные, а не виртуальные купюры в кармане, успокоился: «Этот сумасшедший на мошенника не похож. Да и чем я рискую, в конце концов! Ночью тело вывезут в больничный морг, засунут его, болезного, с биркой на ноге холодильник, а в журнале отметку поставлю: «из комы не вышел». Вот и вся вам, профессор, наша наука! Вульгарно, с вашей точки зрения? Нет, обыкновенно, с нашей. Ведь «vulgo» с латыни и переводится как «обыкновенно».
17.
Под утро следующего дня профессор привёз из лаборатории готовую голову клона тела Владимира. Саша Чуркин постарался на славу. Кажется, младший научный сотрудник выжал всё возможное и даже невозможное из новейшего трёхмерного принтера, который директор НИИ Бергман успел буквально накануне объявления санкций Евросоюза в отношении непокорной России за большие деньги купить в одной из ведущих стран Запада. Сходство было абсолютным. Хотя и это слово не отражало восхищение пополам со священным ужасом, который всякий раз при взгляде на «лицо» «Володи №2» охватывал и Чуркина, и самого профессора. Как и вся искусственная оболочка для «Божией искры», Атмана сына профессора, «лицо» было изготовлено из наностирола, новейшего синтетического материала, который внешне невозможно было отличить от живой человеческой кожи.
В пять утра, лучшее, ещё по мнению Сократа, Пифагора и Платона, для переселения душ в новые для себя тела, Игорь Васильевич приступил к завершающему этапу своего гениального эксперимента, призванного перевернуть все имеющиеся научные и религиозно-философские мировые доктрины о происхождении человека на земле, о вечном круговороте жизни и смерти, слов Брахмана, который утверждал, что бессмертная сущность живого существа перевоплощаться снова и снова из одного тела в другое. Сам профессор не считал себя гением. «Я просто к доктрине Брахмана добавил не тело младенца, а искусственную оболочку, созданную по образу и подобию заранее выбранного оригинала», - объясняя рождение идеи, говорил профессор самому себе.
Самый ответственный этап революционного эксперимента начался ровно в 5 утра по Москве. Искусственная оболочка «Владимир №2» была подключена к аппарату жизнедеятельности ГЖЭ – генератору жизненной энергии. К гнезду, расположенному на месте левого неразвитого мужского соска клона из синтетического материала, профессор дрожащими от волнения руками подсоединил атманоприёмник, в котором была зафиксирована Божия искра – Атман Владимира, пойманный в хитроумную ловушку при отделении души от умирающего тела сына профессора.
- Господи! Благослови!.. – перекрестился Игорь Васильевич и включил ГЖЭ.
На выходе атманоприёмника загорелся красный светодиод. Это означало, что пойманный в ловушку Атман, перешёл в предложенное ему профессором тело.
С замиранием сердца Игорь Васильевич следил за процессом реинкарнации, не зная, чего ожидать в следующую секунду самого главного в его жизни научного эксперимента. Вот ещё минуту назад безжизненный синтетический клон вздрогнул, будто просыпался от глубокого сна. Суставы его ног и рук едва заметно распрямились, вытянулись – так обычно человек потягивается после долгого сна, - но глаза были закрыты. Профессор прибавил мощности генератору жизненной энергии. Стрелка прибора взлетела и упёрлась в красную линию, предупреждающую о предельной нагрузке ГЖЭ.
Глаза «Владимира №2» по-прежнему были закрыты. Лишь ресницы чуть подрагивали и из левого глаза, торя себе дорожку, покатилась слеза необычного тёмно-фиолетового, почти чёрного цвета. А потом изнутри оживающего тела послышался уже эмоционально нейтральный, почти механический голос. Кто-то сказал на мёртвой латыни:
- Adnotatum Moskau Suisse Judacum illum immortalem, que se Christi crucifixioni interfuisse affirmavit.
Эта фраза была повторена трижды, чтобы профессор смог её перевести и понять сказанное. Волохов перевёл: «В Москве появился известный бессмертный еврей, которого Христос, идя на распятие, обрёк на искупление».
Тело к этому времени приобрело здоровый цвет молодого человека, каким и был Владимир, и только на лице никак не исчезал сероватый оттенок. А когда открылись глаза и в их глубине профессор заметил едва заметные красноватые точки, будто там тлели ещё не угасшие угольки, Волохов к своему ужасу понял всё, что произошло.
- Это - ты? И ты – не мой сын... - берясь за сердце, выдохнул профессор, оседая на пол.
- Я не твой сын, - ответил тот, кого сотворил гений Волохова. – Но ты – мой названный отец.
- Как это вышло? – будто самому себе задал этот вопрос Игорь Васильевич. – Я же всё рассчитал, всё выверил, должно было получиться...
- И получилось, - ответил он. – Твоё имя будет увековечено учеником твоим. Как, впрочем, и моё было увековечено проклятием Спасителя. Но только не как нашедшего тайный путь к бессмертию. Это исключено.
- Ты говоришь, получилось... Но как ты попал туда, где должен был обрести желаемые формы Атман моего сына?
- Тебе же не случайно назвал тот, с позволения сказать, врач от слов «врать» и «рвач» точную дату смерти и моего тела. Я их за долгие века, знаешь уж сколько поменял... А тут – ты со своей серебристой коробочкой. Моя карма оказалась сильнее, чем у твоего сына. Его место занял я. А что тело на этот раз искусственное, так это, думаю, только мне на руку. Меньше забот будет при поиске новой оболочки.
На его лице губы растянулись в улыбку.
- Лет триста этот твой наностирол, надеюсь, мне прослужит? Или верить рекламе Чубайса, всё равно, что с чёртом в карты играть на деньги?..
Профессор молчал. Он с трудом доковылял до дивана, глазами показал на шкаф.
- Там одежда моего сына, возьми, прикрой свой стыд, - сказал старик, меняясь в лице с каждой минутой.
- Стыд? – странно засмеялся, будто закашлялся собеседник. – Сегодня это анахронизм, мой спаситель. Искусственные люди с синтетическими головами и сердцами вообще забудут даже само слово это – «стыд». Стыд мешает выполнять заложенную в каждом функциональную программу. Ни стыда, ни совести уже завтра не будет, отец.
Услышав слово «отец», Волохов вздрогнул, как от удара током высокого напряжения. Плечи его затряслись в беззвучных рыданиях.
- Не укорачивай себе последние минуты, они и без того тают, как в июле снег на пике Волохова, - сказал он, и в его голосе профессору послышались нотки сочувствия.
- Почему ты не позволил открыть тайну до конца? – спросил Игорь Васильевич, лихорадочно нащупывая пальцами в кармане колбочку с нитроглицерином. Лицо профессора было белее только что отбеленного полотна.
- Бесподобный эксперимент! – голос «приёмного сына» постепенно стал окрашиваться человеческими эмоциями. – Бесподобный! Это от чистого синтетического сердца тебе, отец, говорю. Но...
- Что – «но»?
- Но ведь человечество и с натуральными сердцами бесчеловечно, прости, батя, за тавтологию. Ведь вы бессмертие прежде всего подключите к смерти. Бесподобные в вашем обществе, переполненном ненавистью, завистью и гордыней, будут убивать Ему подобных. Тех, кого ОН создал по своему образу и подобию. Мд-а-а...
Собеседник профессора сделал паузу и изобразил недоумение на своём, уже вполне подвластном ему, лице.
- Мда-а, - продолжил он. – Создатель, должно быть, не предполагал, что заложенная им в Атман человека триста тысяч лет назад программа нынче даст такой сбой. А раз так, то твоё, дорогой мой приёмный отец, научное открытие в мгновение ока трансформируется ушлыми политиками в идеального солдата, которого называют ещё «универсальным солдатом». Заметь, универсальным – по способу не выживания даже, а убийства. И что тогда?
Профессор подавленно молчал.
- И тогда, - сам себе ответил собеседник. – Жизнь на Земле будет уничтожена бессмертием. То есть произойдёт противное всему Его Естеству. Ведь это он, ещё в моей первой жизни, смерть смертию попрал. И государства, пытающиеся встать во главе мирового управленческого процесса, при помощи открытия профессора Волохова, моего горячо любимого приёмного отца, жизнью жизнь попирать будут. Найденным путём к бессмертию человека человека же на Его любимой планете и изведёте под самый корешок. Вот вам и Вселенская скорбь, приумноженная твоим, в общем-то, добрым гением. Да у вас ведь без добра зла не бывает, папа, в чём я в своё время убедил упёртого Гегеля, открыл глаза соплеменнику.
Волохов, открыл колбочку со спасительным нитроглицерином, но, странное дело, ни одной таблетки в недавно начатой упаковке не оказалось.
- Так что не ко времени, папа, твоё гениальное изобретение, - с сожалением вздохнул собеседник. – Сперва из «хомо сапиенса» человека духовного нужно вырастить, а потом уже о бессмертии думать...
- «Потом» уже будет поздно, - прохрипел профессор, заваливаясь на диване на правый бок.
- Совершенствоваться никогда не поздно, - уже по-человечески улыбнулся клон его сына.
Собеседник посмотрел на стенные часы.
- Ну, наша научная дискуссия явно затянулась, - сказал он, направляясь к шкафу с вещами Владимира. – Меня ведь за тобой не кто-то, а ОН послал.
Собеседник профессора мгновенно облачился в парадный костюм Владимира Игоревича, который уже несколько лет висел в шкафу отчего дома.
- Маловата кольчужка-то, - рассмеялся «Володя №2». – Послал за тобой, повторяю, а не за твоим изношенным телом. Твою дряхлую оболочку мы оставим здесь. Тебе она, да ещё с сердцем в предынфарктном состоянии, уже ни к чему...
И он в упор посмотрел в глаза старика. Дремавшие внутри угольки жарко разгорались, будто их раздувал невидимый кузнечный горн.
- Погоди, - взмолился старик. – Значит, всё было... напрасно?
Собеседник покачал головой.
- Ну, почему же? Как у вас тут, в России, говорят? Нет худа без добра. Но ведь и добра не бывает без худа. Гегель на этом себе карьеру философа сделал.
Он снова улыбнулся, почти по-человечески, только угольки в глазах не потухли.
- Так что твоё добро нынче худом для всех обернётся.
Он глубоко вздохнул и развёл руками.
- Так что извини, отец. Ничего личного, вечный долг искупления перед Ним. А потом, не переживай ты так. Ты же знаешь, что пробьёт час, и Он, завершив твой круговорот жизни и смерти, вселит твой Атман в душу розовощёкого пухленького младенца. Девочки, мальчика – не суть важно. Скорее всего даже в младенца женского пола реинкарнирует твою бессмертную душу. Ведь нынче девочки правят бал.
- А с Володей, с сыном-то что моим будет, Посланец?!. – вскричал старик, выпуская из разжавшихся пальцев пустую колбочку из-под сердечного лекарства.
Посланец поднял руку, призывая собеседника к спокойствию.
- Всё уже решено. И его Атман уже во чреве той, кого он любит не меньше, чем тебя, отец. У него своя дорога. А ты по своей дошагаешь лет этак через сто... Это же мгновение с точки зрения Вечности.
- Остановись, мгновение! Ты – ужасно...
Это были последние слова гениального учёного, пока ещё не известного миру.
18.
Альберт Иванович после разноса, который ему устроил на планёрке начальник отделения реанимации, был смят, расстроен и обижен на своих подчинённых, которые за три дня после отправки погибшего водителя «Порше» в больничный морг, так и не выяснили личность умершего.
- Лариса! Я ведь вас просил связаться с ГИБДД Москвы, чтобы выяснить по номеру машины, какому посольству она принадлежит, - выговаривал он насупившейся медсестре.
- Не знают там! – обиженным голосом отвечала Лариса.
- А инициативу проявить?
- У нас любая инициатива среднего медперсонала наказуема...
- А обзвонить посольства?
- Небось, их не два или три в столице. Меня секретарша главного от телефона в приёмной гонит, а со своего мобильника – никаких денег не хватит.
Альберт Иванович в сердцах махнул рукой на надутую Ларису, обидевшуюся на врача-реаниматолога, которого в порыве страсти, на ночных дежурствах, называла ласково и, как она сама говорила, «креативно», - «мой Адик». «Кобель! Пёс безродный! – ругала про себя Лариса своего любовника. – Все мужики, в том числе и реаниматологи, сво!..».
Альберт Иванович заглянул в приёмную шефа.
- На ловца и зверь бежит, - сказала Элеонора, бессменная секретарша главного врача больницы. – Тут из посольства какого-то звонили. Спрашивали, не попал ли к нам их сотрудник.
- Какого посольства, Элеонора Викторовна? Вы запомнили?
- Ну, вот ещё. У меня голова – не компьютер, чтобы её всякой дрянью загружать, - не то в шутку, не то всерьёз ответила Элеонора. – Я записала. Чудная страна такая... Разве запомнишь!
И она передала бумажку, на которой было написано: «Посольство государства Антигуа и Барбуду».
- Где это?
- Я тоже так спросила. Сказали, что расположено оно на островах Малой Аномальной дуги.
- Что расположено, посольство?
- Да эта Барбуду, а не посольство. А адрес посольства найдёте сами.
Через час Альберт Иванович уже говорил с третьим секретарём посольства, который сообщил ему, что несколько дней назад в Москве, «этой, как он выразился, аномалии почище Бермудского треугольника», бесследно исчез атташе посольства по делам культуры месье Жермен Сен, выехавшего в Новую Москву по делам на автомашине марки «Порше Кайен», принадлежащем посольству государства Антигуа и Барбуду.
- Очень хорошо! – неожиданно обрадовался в общем-то не радостной информации Альберт Иванович. – Ваш этот Сен Жермен у нас!
- Простите, но мы такого не знаем.
- Как? – опешил реаниматор. – Только что сами сказали, что, не дав весточки, канул в вечность, как в Бермудском треугольнике...
- Это месье Жермен Сен.
- Какая разница! У нас, простите, говорят, что от перестановки слагаемых сумма не меняется.
- Какая сумма?
- Это я к слову. А вообще, конечно, заплатить будет нужно. В бухгалтерии всё подсчитают. Реанимационные мероприятия, три дня в морге...
- В морге?
- Да, в морге.
- Почему в морге?
- Потому что там ему самое место.
Абонент Альберта Ивановича, говоривший с южным акцентом армянина или азербайджанца, замолчал. Через минуту, когда до него дошёл «скрытый смысл» сказанного, спросил:
- Он что, умер?
- Умер, - подтвердил Альберт Иванович. – Тело выдадим после опознания. И справку о смерти вашего бессмертного Сен Жермена...
- Спасибо, - сказал третий секретарь посольства Антигуа и Барбуду. – Когда можно приехать?
Альберт Иванович взглянул на свой «Ролекс».
- Да после обеда милости просим.
Реаниматолог взялся было снова за айфон, но, подумав, сунул его в карман. Доверять и проверять по телефону было опасно. В морге даже в годы жестокой борьбы за трезвость талантливого, но порой аномально соскакившего с поводка народа, вожделенная для очередного калифа на час трезвость была в большом непочёте.
Больничный морг находился в отдельно стоявшем жёлтом доме, у глухого железного забора, выкрашенного в ядовито-зелёный цвет. Ашота Посрамяна, армянина неопределённого возраста, руководивший заморозкой и выдачей родственникам людских тел, отработавших и отслуживших свой гарантийный срок (или вышедших из строя ещё до окончания гарантии), Альберт Иванович про себя называл Цербером. В глаза – «дорогой Ашот».
- Дорогой Ашот, - сказал Альберт Иванович, пожимая чернявому крепышу руку, пропахшую формалином и армянским коньяком. – Тут у тебя наш неопознанный жмурик лежит. Ну, тот, что с «Порше»...
- Ну, лежит, - кивнул Цербер чёрной гривой.
- Опознали его. Сен Жермен это... Граф такой был, бессмертием своим прославился.
- Бессмертием прославиться нельзя, - серьёзно ответил Цербер.
- Это почему же? – не принял возражения реаниматор.
- Бессмертных не бывает, - грубо сказал Ашот. – Бывают безвестные.
- Это атташе одного малюсенького посольства, страну сразу так и не запомнишь...
- Мне без разницы, - перебил Цербер. – Номер?
- Номер, - Альберт Иванович заглянул в электронную записную книжку. – Номер сто пятнадцать дробь тринадцать.
- Другое дело.
Цербер быстренько подошёл к многоэтажному стеллажу, откуда на реаниматора повеяло ледяным холодом, и выдвинул нужный ящик.
- Чёрт, чёрт, чёрт! – трижды прокричал испуганный Цербер.
- Что случилось? – спросил реаниматолог и, взглянув на выдвинутую Ашотом ячейку, обомлел: вместо привычного замороженного трупа на металлической доске лежала большая чёрная собака. Шерсть её покрылась инеем, жёлтые глаза с красными вкраплениями были приоткрыты. Казалось, что она с потаённой угрозой смотрела на потревоживших её вечный сон.
- Бляха муха!.. – воскликнул врач. – Действительно, чертовщина какая-то!
- Это студенты, сволочи, подшутили, - отходя от ужаса, пролепетал Цербер белыми губами. – Они вчера тут трупаки резали, всё в кулачки смеялись... А девки визжали. Попугать, блин, решили своих баб.
- Сволочи, - согласился Альберт Иванович с Посрамяном. – Только через час из посольства приедут своего Сен Жермена опознавать. Что предъявим, дорогой Ашот?
- Чёрного пса... – почесал гриву крючковатым пальцем Цербер.
- Тут же и вылетишь с работы.
- Чёрт, пронблема... – произнося слово «проблема» через «Н», протянул заведующий моргом.
- Что делать?
- Запаяем пса в цинк! – вдруг осенило «дорогого Ашота». – Он же в автокатастрофе коньки отбросил, этот Сен Жермен? Ну вот, обычная практика, когда изуродованные тела хоронят в цинковых гробах.
- Конгениально, Цербер! – забыв, что может схлопотать за жестокую кличку, воскликнул врач. - Только объясняться с представителем посольства сам будешь.
- А что делать, скажи, дорогой?
- Делать, ты прав, больше нечего... – вздохнул Альберт Иванович.
Через три часа, оформив всю необходимую в таких случаях бюрократию, представители посольства увезли цинковый гроб в своё посольство. Третий секретарь посольства Антигуа и Барбуду, погладив холодный серый металл, сказал в мемориальном зальчике морга при коротенькой, но запомнившейся Посрамяну и всем остальным официальным и партикулярным лицам, присутствовавшим на церемонии прощания:
- На главном острове Малой Аномальной дуги мы похороним тебя, незабвенный друг, с такими торжественными почестями, что и королям Антигуа и Барбуду не снились! Ты вечно будешь в сердцах наших, незабвенный Жермен Сен!
С этими словами посольский секретарь отмусолил Ашоту Посрамяну три стодолларовые бумажки, хотел дать и четвёртую купюру, но, выдавив из себя слово «кризис», зажал её в своём потном кулаке.
- Мы тоже его помянем... Несмотря на мировой кризис, дорогой. Так сказать, соответственно проплаченному пожертвованию... - разочарованно выдохнул заведующий больничным моргом.
С этими словами главный хранитель замороженных тел молниеносным движением сунул валюту в карман халата. Его помощники, ревниво следившие за руками своего начальника, которым мог бы позавидовать любой иллюзионист мира, так и не смогли на вскидку определить: три там было зажато бумажки или четыре? Но не очень переживали по этому поводу – наперёд знали, что «дорогой Ашот» и на этот экстраординарный, прямо скажем – аномальный случай, впервые зафиксированный работниками морга в образцово-показательном лечебном учреждении столицы, значительно занизит сумму, полученную им лично.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Факты из будущей жизни Новомосковской и других аномальных зон
Мария и сослуживцы старшего лейтенанта полиции были и удивлены, и рады столь чудесному исцелению Владимира Волохова, так быстро восстановившемуся после ужасной аварии на Варварке. Сын покойного профессора Волохова в установленный молодожёнам срок расписался со своей невестой – красавицей Марией. Вскоре Владимир Игоревич был повышен в звании и должности, а через положенное природой время после скромной свадьбы молодожёнов у Маши родился здоровый мальчик. По настоянию отца его назвали Владимиром. А ещё через полгода Волоховы неожиданно для всех разошлись. «Не сошлись характерами, - банальной фразой отвечала на вопросы любопытствующих Мария и добавляла: – После аварии Володю было просто не узнать». И это была чистая правда, потому что женское сердце никакая генная инженерия не обманет.
Владимир Игоревич Волохов дослужился до генерал-майора полиции. Начальство ему давало самые лестные характеристики – «волевой», «принципиальный», «упорен в достижении поставленной цели», «строг, но справедлив по отношению к подчинённым», «даже у падших граждан, с которыми В.И.Волохов проводил следственные действия, офицер ищет прежде всего светлые начала у этих оступившихся личностей». Но подчинённые его не любили. Боялись его строгого, как они образно выражались, «испепеляющего взгляда», но не любили. Женщины, с которыми он изредка всё-таки сходился, в один голос заявляли при расставании, что у Владимира Игоревича нет сердца. Он якобы сух, расчётлив, требователен по максимуму и постоянно судит окружающих по своим завышенным меркам. И вообще, в чём-то напоминает исполнительного робота с заложенной в него программой, а не живого человека, которому свойственно и грешить, и чудить, и ошибаться, и безоглядно влюбляться в женщин и жизнь.
После выхода на пенсию генерал Волохов, по-английски не простившись ни с кем, уехал на постоянное место жительства в маленькую островную страну, государство Антигуа и Барбуду, расположенное на островах Малой Аномальной дуги.
А на клочке загородного кладбища, где хоронили людей без паспорта и постоянной прописки, появилась свежая могила, в которую был вбит колышек с косо прибитой дощечкой. На доске нетрезвым могильщиком был грубо нарисован порядковый номер «неизвестного погребённого тела» – «1898».
Через 20 лет после описанных событий на российском Кавказе произошёл катаклизм, до сих пор не объяснённый геологической наукой: после катастрофического землетрясения образовался новый горный массив. Учёные назвали эту локальную зону, где, будто из-под земли, выросли несколько высоких гор, аномальной. К 100-летию со дня рождения профессора И.В.Волохова усилиями известного генетика, академика Александра Чуркина, возглавившего ведущий отечественный Институт по генной инженерии, одна из горных вершин новообразованного массива была названа «пиком Волохова».
У подножия пика Волохова энергичный и благодарный своему учителю академик Чуркин собрал выдающихся отечественных и зарубежных учёных, научных сотрудников, увлекающихся, как и Игорь Васильевич в свои младые годы, альпинизмом, представителей властей и общественности, журналистов глобальной «Информинтерсети». На торжественном митинге выступил и внук профессора Игоря Васильевича Волохова Владимир Владимирович – старший научный сотрудник Института Жизни, которым теперь руководил учёный с мировым именем, академик Чуркин. Последние работы внука Волохова, научным руководителем которого стал академик Чуркин, заставили мировое научное сообщество заговорить о «почти свершившейся научной революции, опровергавшей привычную для размеренной, неторопливой жизни дарвинскую теорию эволюции». Русские учёные, зашумела мировая пресса, добились выдающихся результатов и по существу стоят у порога сенсационного научного открытия, которое перевернёт все известные доктрины о происхождении человека и жизни на Земле.
- Мы пошли по пути, который нам указал мой дед! – пафосно завершил свою речь обычно не слишком красноречивый Владимир Владимирович Волохов, на днях с блеском защитивший докторскую диссертацию в области генной инженерии. И сорвал бурные аплодисменты даже тайных завистников, недостатка в которых не испытывало ещё ни одно научное или любое другое сообщество творческих людей. На древней Земле, как и во времена Анубиса, бога загробного мира, охранявшего гробницы египетских царей и тайны Верхнего Мира, и незабвенного Агасфера, искупавшего, но так и не искупившего свой грех бессмертием, и в будущие времена в аномальных зонах по-прежнему не было худа без добра, а добра – без худа.
В пёстрой толпе выдающихся (и не очень) лиц по-хозяйски сновали вездесущие журналисты с камерами и микрофонами, работавшие теперь в национальных редакциях глобальной мировой информационной системы «Рунетсеть», которая давно поглотила все частные и государственные телевизионные каналы всех стран. Правда, от этогой глобализации древнейшая профессия нисколько не стала объективнее.
А поодаль, не участвуя в юбилейной суете, неподвижно замерла фигура странного наблюдателя, незаметного для толпы человека, одетого во всё серое.