Рауль отправил письмо всего лишь накануне того дня, когда выехал сам, но этого хватило, чтобы письмо прибыло первым. Поздно вечером его, вместе с продуктами для гостей господина д’Артаньяна, привез крестьянин. Управляющий решил не ждать утра, раз уж выдалась такая оказия, и, тщательно обернув письмо шелковым платком, сунул его крестьянину в карман:
- Ты все равно туда едешь, так отдашь господину Гримо Прямо в руки, понял? Только что получили. За расторопность взыску не будет! Вдруг там что-то важное?
Гримо, узнав почерк Рауля, немедленно побежал к Атосу, который уже успел лечь в постель, но еще не спал. Впрочем, можно не сомневаться, что даже если б было иначе, Атос ни единым словом не упрекнул бы Гримо за беспокойство.
Не дожидаясь распоряжения, Гримо принес свечу и оставил у самой кровати, чтоб хозяин мог читать. Атос, приблизив письмо к глазам, в полутьме разбирал почерк сына и даже не заметил, что стало светлее. Он просто машинально отодвинул руку, ни на мгновение не отпуская письмо взглядом. Так же он не заметил, как остался один – Гримо, скупо улыбнувшись, незаметно перекрестил графа и тихо скрылся в своей комнатке.
Дочитав, Атос соскочил с постели и, не в силах стоять на месте, стал ходить по спальне, прижимая письмо Рауля к груди.
- Он возвращается!
Все былые опасения и страхи разом возникли у Атоса в памяти, но он больше не отмахивался от них – сейчас они его смешили.
Рауль не сорвался во Францию мстить вероломному королю.
Рауль не бросил все и не уехал в Новый Свет.
Рауль, отчаявшись, не ударился в загул, пороча свое имя и пятная честь.
Рауль не оставил отца и не отрекся от мира.
Атос улыбался этим страхам и с готовностью признавал собственное несовершенство:
- Я глуп, неблагодарен и слеп. Как я мог хоть на долю мгновения усомниться в чистоте и порядочности моего Рауля! Приписывать ему всякие глупости! Нет такого порицания, которого я бы не заслужил! Мой мальчик! Совсем скоро я обниму его…
Немного успокоившись, Атос накинул халат и сел за стол, чтобы снова перечитать письмо виконта – на этот раз вдумчиво и не торопясь.
«Итак, вопрос с Шарлем решен, это хорошо. Надо будет его подготовить. Нет сомнений, что он захочет вернуться. Значит, пришло время и нам что-то решать, довольно жить в спячке! Вот приедет Рауль…».
Атос снова улыбнулся. «Приедет Рауль» – эти слова делали его счастливым. От сна не осталось и следа, и Атосу хотелось сейчас, немедленно, сообщить всем новость, что виконт возвращается.
Всем сердцем он чувствовал, что сын именно возвращается – оставив мысли об обетах, об отшельничестве, о смерти. Готовый жить дальше, хотя вряд ли пока осознающий свою готовность. Пока он просто хочет домой.
Сполна насладившись этим чувством, Атос одернул себя:
«А теперь нужно привести в порядок свои мысли и желания. Я должен подумать о том, как нам жить дальше, и чем я могу помочь своему сыну».
Размышлять на эту тему было легко и приятно. Нескольких секунд хватило Атосу, чтобы прийти с собой в согласие относительно готовности продать любые имения, чтобы поселиться там, где Раулю будет удобно. Или напротив, если виконт пожелает, устроить его в Ла Фере. Граф принимал у себя королевский двор, так неужели он не сможет сделать еще большего для сына? Пикардия – это и Франция и нет. Местные никогда не считали себя вполне французами, недаром многие до сих пор в быту предпочитают пикард – язык весьма отличный от того, на котором говорят в Париже.
Берри слишком близко к Орлеаннэ, а о самом замке Бражелон, увы, говорить не приходилось, хотя Атос скучал по дому, где был так счастлив долгие двадцать пять лет.
Но Атос понимал, что выбор места жительства в первую очередь зависит от того, как мыслит себе Рауль дальнейшую жизнь. Хочет ли он колесить по свету или осесть на одном месте, завести семью. Атос не исключал такой возможности, потому что по-прежнему предпочел бы брак, основанием для которого послужил разумный выбор и расчет, а не эфемерные чувства. Предательство Луизы еще больше укрепляло его в этой мысли. Если уж жениться – то больше никаких «любовей»!
Может, со временем Рауль придет к этому сам? А может и нет…
Присутствие Аньес де Беренжер на время возродило в Атосе былые надежды, но после он сам освободил Рауля от навязанного супружества и разрешил быть свободным в выборе, даже если этим выбором будет отказ от брака вообще.
Но Рауль еще молод, моложе, чем был сам Атос, когда впервые переступил порог Бражелона как хозяин. И разве тогда он не рассмеялся бы презрительно в адрес того, кто стал бы обещать ему перемены в жизни? Даже в самых смелых фантазиях он бы не сумел предугадать, что приготовила ему судьба. А у Рауля еще все впереди, у него есть время и на отчаяние, и на возрождение.
Главное, что теперь он возвращается.
Атос поцеловал письмо и облегченно вздохнул.
«Теперь я буду слушать Рауля. Я постараюсь все понять и принять, какими бы странными и непонятными не показались мне сначала его решения. Мне всегда казалось, что я знаю лучше, но…».
Атос задумался – а что, если бы тогда он прислушался к желанию сына и позволил ему жениться на Луизе? Скажем, в 21 год, в том же возрасте, когда женился сам.
Сейчас, когда мадемуазель де Лавальер стала для него только неприятным именем, Атос смог отстраненно, как посторонний, оценить ситуацию.
Ему – 21, ей – 14. Милый ребенок, довольно красивый (Атос считал, что с годами Луиза подурнела). Чистый лист, на котором можно было написать что угодно. Не очень умна, застенчива. Ей было бы легко руководить. Легко и… скучно.
Был бы Рауль счастлив?
Атос изо всех сил постарался быть честным перед собой и, нахмурившись, нехотя признал – да, был бы. По крайней мере, первые несколько лет. Рауль не отказался бы от военной карьеры, только на подвиги его толкал бы не один служебный долг, но и желание быть героем в глазах обожаемой жены. И неизбежные разлуки еще больше окружали бы романтичным ореолом ее образ.
Да, Рауль был бы счастлив.
А она?
Атос прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла, позволяя воспоминаниям мало-помалу овладеть его сознанием.
…Луизе четыре года. Детям вынесли десерт. Кто-то жадно хватает куски со стола, кто-то отталкивает соседа, стараясь дотянуться до самого вкусного. Рауль, считая себя взрослым, воздерживается от того, чтобы взять пирожное, хотя в его глазах невольная заинтересованность. Луиза стоит и просто смотрит, растерянно хлопая глазами. Ее оттирают, толкают, а она даже не пытается ответить и только глаза становятся влажными, а маленькие губки страдальчески дрожат. Рауль не выдерживает и вмешивается. Он самый старший из детей, и ему нетрудно достать лакомство. С улыбкой он угощает девочку, а она больше всего похожа на тряпичную куклу – слабая и безвольная.
…Раулю скоро четырнадцать. Он очень вырос за последний год и шестилетняя Луиза рядом с ним почти незаметна. Когда он рядом, она не сводит с него глаз, и весь ее внешний вид пронизан какой-то вялостью и покорностью, которую у взрослых женщин Атос находит тошнотворной. Но ребенку этот томный взгляд придает даже некоторое очарование, а Рауля просто умиляет. Он готов носить на руках это нежное создание, раз ей не по силам самой влачить тяготы бытия.
…Десятилетняя мадемуазель де Лавальер, скромно потупившись, выслушивает холодное приветствие графа де Ла Фер. Она так и не поднимает глаз, и у Атоса остается неприятное чувство, что он говорил в пустоту.
…Бывшая маркиза де Лавальер, а нынче госпожа де Сен-Реми, сетует, как трудно устроить взрослую дочь. Разговор скучен Атосу, но он привычно вежлив и время от времени поглядывает на Луизу, сидящую рядом с матерью. Мадемуазель смотрит в пол, словно разговор идет не о ней и ей все равно, куда мать решит ее отдать – в монастырь, замуж или пристроит при дворе. Единственное, что остается у Атоса в памяти – очень белые ладони изящных, округлых рук мадемуазель де Лавальер, без движения лежащих на коленях…
Как и тогда, сейчас Атос мог сказать, что не верил в страсть Рауля потому, что не мог понять – как можно было влюбиться в эту… мямлю! Разве таких любят?
Была бы она счастлива с Раулем? Да никогда! Потому что она вообще не знает, что это такое. Она сама непонятно что такое, настоящая кукла, оживающая только в сильных руках и только до тех пор, пока ею играют.
Сколько лет понадобилось бы Раулю, чтобы «наиграться»? Три? Пять? До рождения первого ребенка, после чего их отношения стали бы рутиной?
Атос представил себе Рауля спустя семь-восемь лет брака – уставший, снисходительно-равнодушный к супруге, обманутый своей любовью, которая ушла, оставив лишь разочарование и сожаление о времени, потраченном на иллюзии. И виконтесса де Бражелон – располневшая, все так же заглядывающая мужу в глаза в покорном ожидании. И этот вечно томный, влажный взгляд, который никогда не бывает игривым, жадным, смелым, лукавым, искушающим, призывным, обвиняющим, гневным, страстным… Вобщем – живым.
Атос подумал, что, если бы тридцатилетний виконт, наскучив супружескими объятиями, завел интрижку на стороне, его жена все так же вздыхала бы и плакала, но даже не попыталась хоть что-то изменить.
Неужели это можно назвать счастьем?
«Может, я несправедлив к ней, – пробормотал Атос, – но я бы не хотел убедиться в обратном. Пусть лучше такое счастье достанется Людовику. Хотя, конечно, сейчас я могу говорить что угодно – она никогда не станет виконтессой де Бражелон. Может… Может если бы на месте Луизы была другая, я бы и согласился на ранний брак».
Другая…
Такая, как Аньес де Беренжер?
Атос глянул на часы – была четверть четвертого.
«Надо лечь поспать, негоже утром залеживаться».
Он уже наполовину снял халат, но остановился.
«С кем я хитрю? Я собирался разобраться со всем честно и до конца, и вот, стоило дойти до собственных чувств, я сразу вспомнил о сне. Нет! До конца, так до конца. К возвращению Рауля у меня не должно остаться никаких неясностей. Я должен быть готов слушать его, а не оглядываться на себя».
Снова натянув халат Атос сел в кресло, но тут же встал и стал ходить по спальне. До сих пор он считал свое положение вполне определенным. Неважно, каковы его переживания, он не вправе показывать их – это должно остаться его личным делом. Даже после того, как выяснилось, что Рауль не испытывает к мадам де Беренжер ничего, кроме недоумения от непонятного желания отца его женить, Атос не собирался никому открывать свое сердце.
Но после того, что рассказал д’Артаньян, все изменилось.
Она его любит.
Как ни странно, Атос не чувствовал себя обрадованным или польщенным, он чувствовал растерянность и неловкость. Словно партнерша в танце неожиданно сделала пируэт вместо него, и теперь он стоит, сбившись с темпа, лишенный привычной ведущей роли, а капельмейстер машет ему – «Ну, же! Быстрее! Еще быстрее!».
Он предпочел бы ничего не знать.
Атос устало провел рукой по лбу, но заставил себя отвести взгляд от постели: «Нет, нечего прятаться за напоминания про благоразумие и позднее время! Раньше ты не слишком заботился о благоразумии!».
Но все же его мысли слишком путались, и Атос расслабился и просто постарался не думать, дать своим переживаниям проявить себя, выйти из-под привычного контроля на передний план. Он сразу же останавливал себя, если разум пытался вмешаться и оценить ощущения, и постепенно ему удалось почти полностью погрузиться в мир своих чувств.
Они были очень противоречивы.
Атос не старался обманывать себя и спокойно воспринимал и эгоистичное желание удержать Рауля только для себя одного, и обидчивость, вызванную, как ему казалось, недостаточным вниманием сына, и дикий страх остаться совсем одному, который прикрывался показной бравадой с оттенком мученичества, и не совсем искреннюю готовность жертвовать собственными желаниями. Все эти неприятные эмоции были как тина на поверхности озера, которую можно разогнать рукой, чтобы открылась чистая, глубокая вода. И они, эти досадные и неприятные эмоции отступали, таяли, и Атосом все более полно овладевало только одно чувство – невыразимая радость. Он физически ощущал ее, не умом, не сердцем, а каждой частичкой своего существа; он сам стал этой радостью.
«Мой мальчик возвращается – он будет жить! Мой Рауль, мой сын… Он излечится и обязательно станет счастлив! Милый Шарль по праву получит заслуженное признание. Наш славный Портос уже его получил. А еще… Удивительно, но Аньес любит меня... Мне нечего больше желать, мне остается просто жить».
Атос улыбнулся и вздохнул. Он вернулся в постель, лег и заснул быстро и крепко, и спал без сновидений.
Утром проснувшийся Гримо застал хозяина уже на ногах и практически одетым. Гримо всегда знал, что его хозяин – лучше всех, но сегодня его просто оторопь взяла: «Господи помилуй, словно зелье какое пьёт! Он скоро будет не старше господина виконта выглядеть! Ох, Ваше сиятельство, когда-нибудь рехнусь я с Вами».
На Аньес и д’Артаньяна внешний вид Атоса тоже произвел впечатление. Гасконец, справедливо полагая, что Атос получил хорошие новости, которые и привели его в такое состояние, вопросительно поглядывал на друга. Но Атос только улыбался и не спешил ничего говорить. Он получал удовольствие, оттягивая момент объяснения, и с невозмутимым видом вел светские беседы на отвлеченные темы, посмеиваясь про себя: «Если они и дальше будут так на меня смотреть, я стану тщеславен, как восточный божок».
Изрядно заинтригованный д’Артаньян едва дождался окончания завтрака, когда Атос, наконец, сжалился над его нетерпением:
- У меня есть известия от виконта. Вчера поздно вечером привезли письмо…
- Он возвращается? – улыбнулся гасконец.
Атос, едва сдерживая радость, кивнул:
- Да. Полагаю, на этот раз надолго.
- Вы прочитаете нам его письмо? – не столько спросила, сколько предложила Аньес. – Конечно, если оно не слишком личное.
- Да, дорогой граф, прошу Вас!
Гасконец не сомневался, что именно этого жаждет Атос, но, к его удивлению, друг покачал головой:
- Нет, письмо прочтете Вы – там есть кое-что лично для Вас. Мы с мадам де Беренжер пойдем прогуляться, чтоб не мешать Вам.
Атос протянул д’Артаньяну письмо, а сам предложил руку Аньес:
- Мадам! Не расстраивайтесь, Вы не останетесь в неведении, остальное я Вам расскажу. Оставим шевалье одного – новости того заслуживают.
Стараниями Портоса у них не было недостатка в хороших лошадях. В последнее время они часто выезжали на короткие прогулки верхом – погода окончательно установилась, снег уже не валил, ветра утихли, а легкий морозец приятно бодрил. Доктора, утомленные строптивым пациентом, в один голос советовали Атосу бывать на свежем воздухе – эту рекомендацию он выполнял неукоснительно, и они могли делать вид, что руководят его лечением.
По уже давно разведанному пути Атос и Аньес углубились в лес. Некоторое время они ехали молча.
- Какая тишина… звенящая! – засмеялась Аньес, случайно задев обледенелую ветку. – Тут как на картине, слишком красиво. В жизни так не бывает.
- Бывает… – эхом отозвался Атос. – Как видите.
Аньес придержала коня и Атос, спешившись сам, помог ей сойти с седла. Задумчиво-восхищенная, она обвела взглядом сказочно-красивый лес.
- Бывает, вижу. Но Вы хотели что-то сообщить? Простите, господин граф, но Ваши новости написаны у Вас на лице, боюсь, я не смогу достаточно убедительно ахать, – шутливо сказала Аньес.
Атос улыбнулся:
- Всё же попробуйте – виконт возвращается!
- Неужели? – Аньес честно изобразила удивление, но тут же опять засмеялась. – Я понимаю, это не слишком правдоподобно, особенно после того, как Вы уже все рассказали шевалье д’Артаньяну. Но я старалась. Если хотите, я могу попробовать еще раз. Мне кажется, Вы были бы рады сообщать эту новость бесконечно.
- Это правда.
- Могу я просить рассказать мне остальное? Или это секрет шевалье д’Артаньяна?
Атос заколебался, но потом покачал головой:
- Думаю, нет смысла скрывать, только пообещайте, что перед шевалье Вы будете ахать убедительнее.
- Новости хорошие?
- Для него – очень.
- Его зовет король?
Легкая тень прошла по лицу Атоса:
- Шевалье вернется на службу.
- Но ведь это то, чего он больше всего хочет!
- Да, поэтому, его радость затмит мою грусть при расставании. Я счастлив за него.
Аньес задумчиво посмотрела на Атоса:
- Вы… удивительно преданы друзьям. И не считайте это пустым комплиментом. Им очень повезло, что Вы их любите.
- У меня еще есть новости, – тихо сказал Атос. Он старался говорить быстро, не до конца уверенный, что поступает правильно.
- Да?
- Я узнал… случайно… что Вы…
Аньес посмотрела Атосу в глаза, и он умолк, чувствуя, что совершенно не властен над своим лицом.
- Да?
Это был тот давнишний сон, когда она все ближе склонялась к его губам, а он хотел только одного – не просыпаться. Однако, странное дело, при этом он совершенно ясно видел ветви деревьев, четкими линиями расчертившие воздух; белесое облачко дыхания, туманившее лицо Аньес; матовый, тусклый перелив ее жемчужной сережки, сам не понимая, почему обращает на это такое пристальное внимание.
И одновременно его тело наполняла истома и совершенно ясно ощущаемое горячее желание – «я хочу, чтоб она меня поцеловала».
Его руки действовали машинально – все же он не в первый раз в жизни целовал женщину. С тихим, нежным вздохом, Аньес приникла к его груди.
Если бы Атос был в состоянии озвучить свои мысли, он бы сказал, что в это мгновение он предвкушал счастье, взрыв сладкого безумия, которое поражает любящего, когда предмет его страсти – наконец! – оказывается достижим.
И он наслаждался нежными губами Аньес, ему кружил голову запах ее кожи и сознание своей власти над этим нежным существом. Он таял от удовольствия, но… оно было только физическим. Графу было не пятнадцать лет, и он мог отличить одно от другого.
Все еще целуя Аньес и вполне признавая свои желания, он подумал: «О, небо! Разве я люблю ее? Она волнует меня… и я просто…». Он испугался, что она почувствует эту перемену и, страшась оскорбить Аньес, еще крепче прижал ее к себе: «Она не должна понять… это убьет ее…».
Но было поздно. Аньес как-то странно вздрогнула, и слегка откинувшись назад, посмотрела на Атоса тревожным взглядом: «Что-то не так?».
Атос заставил себя улыбнуться:
- Вам холодно?
Аньес потянулась к нему губами и Атос, инстинктивно, не успев удержать себя, отстранился. Тут же, спеша исправить ошибку, он попытался снова поцеловать Аньес, но теперь уже она уперлась руками ему в грудь.
- Вы… не хотите… этого? – очень медленно, словно едва осознавая значение этих слов, сказала Аньес. – Вы…
Атос не смог удержать ее – Аньес оттолкнула его и высвободилась из его объятий.
- Ваши глаза… О, Вы прекрасно владеете собой! Как никто! Но Ваши глаза…
Кусая губы, она отрицательно покачала головой:
- Вы не хотите… Ваши глаза сейчас предали Вас! Боже мой…
Она закрыла лицо руками.
- Судары… – Атос хотел заговорить, попытаться как-то успокоить ее, но впервые в жизни не знал, как обратиться к женщине. Назвать ее «сударыня», сейчас? Это просто плюнуть ей в лицо! А обратиться по имени будет сущим предательством. «Аньес» – так её может называть только тот, кто любит.
- Я готов ответить чем угодно за то, что дал Вам повод подумать…
- Да, – безжалостно подтвердила Аньес, резко подняв голову. – Вы – дали повод!
- Я сделаю все, что Вы потребуете.
- Вот как? – Аньес напрасно пыталась придать своему тону сарказм – ее голос сорвался. – Спасете мою честь и репутацию? Каким же образом?
- Как Вы посчитаете нужным.
- О, Вы даже согласитесь пожертвовать своей свободой?
У Атоса непроизвольно дернулся уголок рта и Аньес горько рассмеялась:
- Какая откровенность! Но, тем не менее, из благородства Вы принудите себя, да? Чтобы стать мне таким же отвратительным мужем, каким обещал быть виконт де Бражелон.
Атос побледнел:
- Что значит «обещал»?
- Вы с ним совершенно одинаковы! Во всем. Приятно Вам это слышать или нет, но он изумительно похож на Вас, и эту сцену я уже видела в точности. Он тоже готов был из такого же благородства подчиниться обстоятельствам, но: «Не рассчитывайте, что я буду хорошим мужем!» – вот что я услышала от Вашего сына. Вы можете повторить за ним, – с вызовом закончила Аньес.
- Вы справедливо упрекнули меня. Я виноват перед Вами еще и в том, что хотел этого брака. Вы можете мне не верить, но я искренне заблуждался относительно ваших взаимных чувств.
- Нет, – Аньес обессилено прислонилась к дереву. – Вы всего лишь хотели спасти сына, так хотели, что грезили наяву. Я понимала это, но мне очень хотелось верить… Еще тогда, перед самым приездом в Ванн, помните? Наш разговор? Какие надежды он возбудил во мне! Вы говорили, что мне нечего Вас бояться, что Вы полностью на моей стороне. Говорили о том, что хотите счастья для того, кого любите, и что готовы ради этого человека на все.
- Вы подумали, что я говорил о… – Атос не решился закончить фразу, всем сердцем чувствуя ту боль, что невольно причинял.
Аньес выглядела совершенно потерянной:
- В устах любого другого мужчины это было бы признанием в любви. Но не в Ваших. Вы думали только о нем. Это ради него Вы готовы на все. Ради него Вы искали во мне достоинства, которые могли бы увлечь виконта. Ради него смотрели на меня влюбленными глазами, желая передать его сердцу страсть и пробудить желание жить. Вы готовы были любить, страдать и сходить с ума вместо сына, раз у него нет на это сил. Только чтобы спасти его… Вы согласитесь умереть вместо него и сделаете это с радостью. Вы бы любили меня, если бы он любил. А без виконта я Вам не нужна.
Атос хотел ответить, но опять запнулся, не зная, как обратиться к Аньес. Она поняла и усмехнулась – горько и разочарованно:
- Вы даже не можете заставить себя назвать меня по имени. Скажите, как же вас любить? Вас или Вашего Рауля? Это возможно? Это счастье или каторга?
Она отвернулась, вялой рукой взяла повод своего коня, и медленно пошла назад – к дому. Но, пройдя несколько шагов, неожиданно остановилась и резко развернувшись, вернулась к Атосу:
- Вы можете честно ответить мне на один вопрос? Что Вы чувствовали, когда целовали меня?
Атос поспешно отвел взгляд, он не хотел «добивать» Аньес.
- Вы не скажете?
Он отрицательно покачал головой.
- Значит, ничего?
Не дождавшись ответа, Аньес, забыв про коня, не видя тропинки и увязая в снегу, побрела прочь.
Атос не решился ее сопровождать. Он забрал обоих коней и медленно шел сзади, готовый прийти Аньес на помощь, если понадобится. Но она сама дошла до дома и уже на лужайке, где снег был убран, побежала. Атосу показалось, что она плачет.
Он немного ошибся – это была истерика.
Гасконец, ожидавший возвращения друзей с прогулки, видел в окно, как бежала Аньес, как, далеко отстав, шел Атос, ведя коней в поводу. Ничего не понимая, д’Артаньян пошел к двери и, ослепшая от слез Аньес, бросилась ему на шею.
Гасконец решил отложить расспросы и отвел рыдающую женщину к ней в покои. Он остался сидеть с ней, пока служанка бестолково металась по спальне, не зная, чем помочь. Д’Артаньян ласково, как ребенка, гладил Аньес по голове, понимая, что слова тут бессильны и нужно просто подождать, пока она успокоится. Наконец, сквозь ее всхлипывания, он стал разбирать отдельные невнятные слова:
- Ничего… не надо… ничего… он… просто не любит… не любит…
«Эка невидаль, – вздохнул про себя гасконец, – Атос женщин не любит. Опять. А мог бы… Но, видно, не судьба. Жаль, жаль, я уж было подумал…».
Они просидели так добрый час, пока Аньес немного пришла в себя. Она не стала делать вид, что ничего не произошло, как и просить д’Артаньяна помалкивать – это было бы глупо. Уходя, гасконец просто поцеловал ей руку и тепло улыбнулся, давая понять, что в его лице она всегда найдет друга.
К его удивлению, у Аньес хватило мужества выйти к обеду. Она ни на кого не смотрела, и ни Атос, ни д’Артаньян не стали тревожить ее пустыми разговорами. Она заговорила первой:
- Господин граф, уделите мне несколько минут.
Д’Артаньян вопросительно глянул на Аньес и та кивнула:
- Если нетрудно, оставьте нас вдвоем.
Дождавшись, когда гасконец выйдет, Аньес снова заговорила, по-прежнему глядя мимо Атоса:
- Вы имели честь сообщить нам, что скоро приедет виконт де Бражелон. У меня есть серьезные основания полагать, что мое присутствие здесь неуместно, а с его приездом это станет еще более очевидно.
- Мадам де Беренжер, я уже сказал, и повторю – Вы вольны распоряжаться мной.
- Хорошо. Тогда Вы должны принять решение, как мне лучше поступить. Я не в состоянии думать, и оставляю эту ответственность на Вас. Что мне делать?
Атос задумался.
- Я не останусь здесь, – повторила Аньес. – Решайте скорее.
- Вы хотите уехать?
- Да. Но, – она впервые за вечер посмотрела на Атоса, – без Вас. Надеюсь, это ясно?
Атос кивнул. Аньес отвернулась.
- Мадам, если это Вас устроит, Вы могли бы вернуться во Францию в сопровождении шевалье д’Артаньяна. Я не смею предлагать Вам свои услуги…
- Я уже сказала, что не приму их.
- Тогда я буду просить шевалье об одолжении исполнить то, в чем мне отказано. Вам не придется ехать одной.
- Господин д’Артаньян называл себя моим другом, надеюсь, он согласится. Да, это хорошее решение. И, если я правильно поняла, он хочет ехать немедленно?
- Думаю, да. Как только виконт передаст ему неофициальное приглашение.
Аньес кивнула:
- Поговорите с шевалье.
- Да, конечно.
Она встала и, сцепив руки в замок, вышла из гостиной, больше не удостоив Атоса взглядом.
Художник – Стелла Мосонжник. Иллюстрация размещена с ее разрешения.