Перед тем, как окончательно решиться на поездку, Рауль еще раз как следует все обдумал. Он постарался оставить чувства в стороне, и посмотреть на ситуацию, как посторонний человек.
Ни он, ни отец не собираются возвращаться во Францию, однако наниматься к чужим королям тоже не будут. Значит, о регулярной военной службе можно забыть. Ни он, ни отец не были придворными у Людовика, тем более, не станут они таковыми при любом другом короле. У них нет несметных богатств, чтобы удалиться от света и ни в чем не испытывать недостатка. Наконец, они оба – последние в роду, а это накладывает определенные обязательства.
Достойная женитьба оставалась единственной возможностью продолжить род, занять подобающее место в новом обществе и, что греха таить, устроить материальную сторону дела. Для себя Рауль не хотел ничего, но он многого хотел для отца. Задуматься над этим Рауля заставили хлопоты Портоса.
Достойный герцог, не говоря лишнего слова, сменил обстановку в поместье д’Артаньяна, причем сделал это так непосредственно, что никто не почувствовал себя уязвленным. Постельное белье, новые перины (под предлогом того, что старые слишком жестки для привыкшего к роскоши Портоса), толстые шерстяные покрывала (ведь под старыми Портос мерз), занавеси, посуда – почти каждый день в доме появлялись новые вещи.
Портос не одобрил местный обычай набивать подушки шерстью, и вот уже все в доме получают новые, перьевые, невесть как и где раздобытые Мушкетоном.
Свечи, дрова – в избытке, молочные продукты, дичь к столу – все самое свежее. Стоило кому-то заикнуться, что не нужно таких расходов, как Портос добродушно уверял друзей, что оленину лучше кушать свежей – она сочнее, а птица, отваренная в молоке, имеет более тонкий вкус.
Любая вещь, даже мелочь, вскользь кем-нибудь упомянутая, в самом скором времени оказывалась под рукой. Книги, закладки, ножи для разрезания страниц, предметы туалета, удобные домашние туфли, бумага, перья, салфетки, шнурки – не было ничего, что показалось бы Мушкетону не имеющим значения. Он сам получал огромное удовольствие от того, что, уловив случайное слово, выполнял невысказанное желание и потом наслаждался благодарной растерянностью гостей.
Рауль отдавал себе отчет, что тот комфорт и уют, которым окружил Атоса (да и всех остальных) Портос, стоили немалых средств. Тем более, что герцог наверняка переплачивал вдвое, а то и втрое, компенсируя деньгами ту скорость, с какой выполнялись все пожелания.
Рауль был благодарен Портосу, но чем дальше, тем больше он укреплялся в мысли, что они не могут бесконечно пользоваться дружеской щедростью герцога Роанок. Рауль с тем большей охотой откликнулся на просьбу Портоса поехать в Лондон, что видел в этом возможность хоть чем-то отплатить другу за заботы.
Портос обеспечил графу прекрасный быт и уход, так что с этой стороны Рауль был спокоен. За время его отсутствия отец не будет страдать от голода, холода и недостатка элементарных вещей. Врачи, получившие щедрую плату, из кожи вон лезли, ухаживая за Атосом в надежде на еще более щедрое вознаграждение в будущем. Д’Артаньян обещал присмотреть за всеми и для Рауля это было ручательством того, что все будет в порядке.
Кроме гасконца был еще Гримо, которому даже объяснять ничего не пришлось.
Оставалась Аньес.
Перед самим собой Рауль даже не пытался быть объективным. Сейчас он желал, чтоб эта женщина исчезла. Просто исчезла. Куда, как – все равно. Как-то беседуя с д’Артаньяном, он не удержался от недовольного замечания на ее счет. Гасконец шутливо заметил, что не позволит обижать своих гостей.
- Вы слишком суровы и нетерпимы. К тому же, – д’Артаньян с легкой укоризной глянул на виконта, – Вы знаете ее обстоятельства.
- Тем более, – сухо заметил Рауль. – Если правда то, что она говорила, она должна ценить покой графа более своего, и не тревожить его своими чувствами.
- Рауль! Чтобы обуздать чувства требуется немалое мужество. А она женщина.
- Я слишком хорошо это помню! – с мрачным раздражением ответил виконт.
- Дорогой мой, я понимаю Вас, но, кажется, граф не высказывает недовольства. И пока мадам де Беренжер ничем не выдает себя, мы не имеем права вмешиваться только на том основании, что случайно оказались посвящены в ее тайну.
- Да, – вынужденно согласился Рауль. – Должен признать, она держит себя достойно.
- Вот видите!
- Меня беспокоит, что она останется здесь, в то время, как я уеду.
- Рауль, я не собираюсь выгонять ее после того, как сам предложил гостеприимство. Даже из дружбы к Вам.
- Я и не прошу.
- Чего же Вы хотите? Чтобы я не оставлял их наедине? – лукаво улыбнулся гасконец.
Но виконт не был расположен шутить и совершенно серьезно ответил:
- Да.
Д’Артаньян покачал головой:
- Рауль, я не соглядатай. Вы хотите меня обидеть?
- Простите, милый д’Артаньян, я сказал глупость. Но… будьте рядом с отцом, хорошо?
Гасконец нахмурился и нехотя кивнул:
- Буду, но только ради него самого.
- Спасибо.
- Если Вас так тревожит поведение мадам де Беренжер, открыто скажите ей об этом, и о своих опасениях. Это будет честно.
Рауль внимательно посмотрел гасконцу в глаза и согласно кивнул головой:
- Да, Вы правы – я буду честным с ней. Так я и сделаю.
За все время знакомства между Аньес и Раулем иногда возникали моменты взаимопонимания, но потом они сменялись периодами отчуждения и холодности. А с тех пор, как Атос заболел, враждебность Рауля только возрастала. Попросив Аньес уделить ему несколько минут, он без лишних любезностей сообщил ей новости – он и герцог Роанок должны поехать в Лондон. Сколько времени займет поездка, будет зависеть от обстоятельств, возможно, от месяца до трех.
- Я рассчитываю найти графа в добром здравии, когда вернусь. Полагаю, Вы помните рекомендации докторов – полный покой и никаких волнений?
- Да, конечно.
- Полный покой.
Аньес удивленно посмотрела на Рауля:
- Я помню. Почему Вы так настойчиво это повторяете?
- Я не хочу, чтоб Вы его тревожили.
- Господин виконт, разве я давала повод говорить со мной в таком тоне?
- Мадам де Беренжер, надеюсь, Вы помните, что мы говорим о моем отце? Его жизнь для меня дороже любых условностей этикета. Полагаю, в моем желании видеть его здоровым, нет ничего, что задевало бы Вас.
- Безусловно, – тон Аньес стал так же холоден, как тон Рауля. – Я обещаю, что не буду искать его общества и ничем не потревожу его покой.
- Благодарю Вас, – Рауль сдержанно поклонился и ушел, оставив Аньес кусать губы от обиды.
Прощание перед отъездом было бы слишком печальным, если бы не Портос. Он не испытывал никакого уныния и с воодушевлением предвкушал будущие удачи, тем самым, пусть на время, заразив своим оптимизмом остальных.
И, как минимум, в одном Портос оказался прав – сама поездка была необременительной и приятной. Все, что можно было сделать для этого за деньги, было сделано. Путешественников везде ждал радушный прием, свежие лошади, проветренные спальни и обильный стол. В дороге они не потеряли ни одной минуты на пустые ожидания или по причине нерасторопности слуг. Портос успел обзавестись небольшой свитой из числа местных дворян, что придавало ему еще больше значительности. Рауль был рад этому, потому как Портос, простодушно радуясь интересу к своей персоне, почти не донимал его расспросами и разговорами, занятый тем, чтобы производить впечатление на окружающих.
В Лондоне герцога Роанок ждали.
Виконт заранее написал Бекингему и тот успел возбудить интерес среди приятелей рассказом о своем протеже. Поскольку он сам толком не знал, кто такой новоявленный герцог Роанок, приезда Портоса ждали с любопытством. Особенно после того, как Бекингем по секрету поделился сведениями о размерах состояния Портоса, благоразумно умолчав об источнике, откуда герцог Роанок черпал свои тысячи.
Портос со своей стороны тоже не собирался ударить в грязь лицом. Едва приехав и разместившись в спешно снятом особняке, он узнал имена самых записных модников Лондона и адрес портного, у которого шил весь высший свет. Рауль опасался, что тщеславие может подвести Портоса, но герцог поступил в высшей степени остроумно. Он потребовал показать ему образчики костюмов из числа тех, что сшили за последнее время модным господам, а затем приказал портному из этих пяти-шести нарядов сделать один, взяв из каждого образца самое оригинальное. Идея портному понравилась, и он соорудил для Портоса весьма интересное одеяние.
Гости Бекингема были озадачены, пытаясь определить стиль герцога Роанок, и никак не могли решить, смеяться над ним или подражать. Поскольку внушительные габариты Портоса не располагали к насмешкам, то ему выразили сдержанное восхищение. Сдержанное, потому что все ждали окончательного слова графа Рочестера – главного насмешника того привилегированного круга, куда хотел попасть Портос.
- Да, это доселе невиданное зрелище, тонкость вкуса расширенная до таких размеров, – улыбка Рочестера казалась любезной, но ироничное выражение глаз выдавало его. – Ваш друг, – повернувшись к Раулю, Рочестер улыбнулся еще любезнее – может посрамить философов, утверждающих, что нечто не может быть одновременно своей противоположностью.
- Вы абсолютно правы только в том, что герцог Роанок мой друг, – холодно ответил Рауль.
Рочестер нервно дернул уголком рта и пристально посмотрел на Рауля:
- Да?
- Возможно, Ваше сиятельство находит, что мы с господином герцогом во многом противоположны, но уверяю Вас, в отношении некоторых вещей наши взгляды более чем сходны.
Рочестер усмехнулся:
- Господин де Бражелон…
Он слегка склонил голову и отступил на полшага назад:
- Уверен, в этих вопросах едины все люди чести. Ваш покорный слуга!
Портос не заметил этой небольшой стычки и остался в совершенном восхищении от того приема, который ему устроил герцог Бекингем.
Портоса стали приглашать. На время он стал диковиной, которую многие желали видеть у себя в салоне. Портоса нисколько не смущало то, что он не говорит по-английски. Он заметил, что лондонский свет почти сплошь знает французский и с невозмутимым видом предлагал им использовать его родной язык, объясняя это с восхитительным простодушием:
- Мне так удобнее.
Скоро Портос чувствовал себя в Лондоне ничуть не хуже, чем при дворе Людовика XIV. Его общество находили приятным и необременительным, а его богатство заставляло быть снисходительным к его недостаткам, которые считали очаровательными. Бекингем, считавший себя покровителем Портоса, с удивлением заметил, что его протеже усвоил довольно снисходительный тон, причин которого Бекингем никак не мог понять. Как-то, задетый этой снисходительностью, Бекингем не сдержался и сказал, что привык к более почтительному обращению.
- Я все-таки герцог, – желчно бросил он.
Портос добродушно улыбнулся и хлопнул Бекингема по плечу:
- Так я тоже!
Когда про этот случай рассказали графу Рочестеру, он долго хохотал и сказал, что герцог Роанок обладает самым редким видом остроумия – он даже не подозревает, что острит. После этого за Портосом стали признавать талант остроумца.
Быстрые успехи Портоса убедили Рауля, что он может больше не беспокоиться о друге и заняться своим делом. Тем, ради чего он приехал в Лондон.
Он ничего не сказал об этом Атосу, в глубине души не совсем уверенный, что сможет довести все до конца.
Рауль знал, что он должен сделать, не знал только, где взять для этого сил и решимости. Пока он был занят опекой Портоса, у него было оправдание для отсрочки, но когда Портос перестал нуждаться в поддержке, на Рауля напала неодолимая тоска. Каждое утро он твердил себе, что сегодня он всерьез обдумает план действий, что нужно с чего-то начать, что, в конце концов, чем скорее он покончит с этим тягостным долгом, тем скорее он сможет вернуться к отцу. Все было напрасно.
«Если бы сюда привели невесту, я бы женился, не глядя, – мрачно думал Рауль. – Лишь бы избавили меня от необходимости выходить в свет и выбирать. Если бы отец был здоров, я бы просто сказал – на кого укажете, та и будет моей женой. Почему никто не может выбрать вместо меня? Мне же все равно!».
Каждый раз, когда виконт писал отцу, он боролся с желанием просить Атоса избавить его от бремени выбора. Но Атос так и не прочитал в письмах сына ничего, кроме слов любви и настойчивых просьб беречь себя.
Именно эта настойчивость и тревожила Атоса.
Он не сомневался, что Рауль сказал правду – они ехали представлять Портоса. Но Атос был уверен, что это не вся правда.
Откуда была эта уверенность? Он просто чувствовал.
Рауль, по сути, так и не сказал, о чем он так долго говорил с Портосом и д’Артаньяном в тот день, когда истек назначенный Атосом срок.
Граф никогда бы не стал допытываться у друзей о тайнах сына, но он ждал, надеясь, что д’Артаньян хоть что-то ему пояснит. Но гасконец молчал. Он с удовольствием слушал, как Атос читает письма Рауля, радовался успехам Портоса, смеялся над забавными случаями, о которых писал виконт, и неизменно присоединялся к просьбам Рауля поберечь здоровье.
Тревога постепенно лишила Атоса сна. Он часто просыпался среди ночи и ворочался, отгоняя нелепые мысли, что лезли ему в голову. Атос прекрасно знал, что ночным настроениям нельзя доверять – слишком много бессонных ночей пришлось ему провести за свою жизнь. Он старался призывать на помощь логику, но эмоции, питаемые опасениями и страхами, не давали мыслить. Не раз, не в силах просто лежать, он вставал и не желая разбудить Гримо, шел в гостиную, зажигал свечу, брал первую попавшуюся книгу и заставлял себя читать вслух до тех пор, пока не чувствовал, что от усталости закрываются глаза и заплетается язык.
В одну из таких ночей, заглянув в гостиную, он обнаружил на кресле забытую книгу – кто-то успел побывать тут до него. В другой раз Атос уловил слабый, но еще ощутимый запах духов. Это могла быть только Аньес – никто в доме больше не пользовался духами. Атос понял, что она просто ищет уединения и не догадывается, что не одна пользуется для этого гостиной в неурочный час. Будь это другое время года, он бы стал выходить в сад, чтоб не столкнуться с ней. Но зимой прогулки затруднительны, тем более, после полуночи.
Атосу не хотелось недоразумений, и он решил, что должен предупредить Аньес. Ему и самому не хотелось оказаться застигнутым врасплох в минуту слабости и волнения. Он рассчитывал как-нибудь поговорить с ней днем, но она старательно избегала его общества, не считая времени общих трапез, а говорить при д’Артаньяне о ночных прогулках Атос, естественно, не стал.
Оставалось только намеренно дождаться ее и очень скоро они действительно столкнулись друг с другом.
Аньес настолько не ожидала увидеть кого-то в три часа пополуночи, что совершенно свободно расхаживала по гостиной и вздыхала, негромко разговаривая сама с собой. Она была полностью погружена в свои мысли и не сразу услышала, когда Атос легонько постучал о притолоку открытой двери, стараясь привлечь внимание. Атосу пришлось ее окликнуть и потом потратить несколько минут на то, чтобы успокоить смутившуюся женщину.
- Сударыня, мне ужасно неловко, что я так бесцеремонно нарушил Ваше одиночество, но я сделал это именно для того, чтобы в дальнейшем ни Вы, ни я, не попадали в такую неприятную ситуацию.
Поняв, о чем он говорит, Аньес смутилась еще больше:
- Вы тоже? Я помешала Вам? К сожалению, в этом доме нет больше гостиных, но я обещаю…
- Мадам, напротив, если я мешаю Вам, я обещаю…
Они заговорили почти одновременно и слова «я обещаю» сказали вместе. Потом также одновременно замолчали, а через мгновение рассмеялись.
- Самое лучшее решение этой проблемы – спать по ночам, – улыбнулся Атос.
Аньес выразительно глянула на него, и Атос сделал протестующий жест:
- Да, я знаю, что Вы хотите сказать! Вы все так печетесь о моем здоровье, что, простите на слове, мне уже тошно.
Аньес улыбнулась в ответ:
- Нам поручили о Вас заботиться. Господин виконт оставил нам эту ответственность.
Атосу показалось, что в голосе Аньес проскользнула нотка осуждения в адрес уехавшего Рауля, и он поспешил защитить сына.
- Вы неправы. Вы недостаточно хорошо знаете виконта, чтобы судить. Он…
Вряд ли в других обстоятельствах Атос стал бы откровенничать, но сейчас его собственные страхи и опасения требовали успокоения. И не столько Аньес, сколько самого себя убеждал он, что виконт имел право уехать, ничего до конца не объяснив. Что Рауль достаточно рассудителен и умен и знает, что делает. Что его мальчик хороший, добрый сын, и если он что-то скрыл от отца, то, значит, у него были на то серьезные причины.
Объясняя Аньес мотивы действий Рауля, Атос самому себе напоминал о чертах характера виконта, вспоминал случаи из его жизни, когда виконт заслужил уважение достойным поведением и разумными поступками.
Этот разговор принес Атосу облегчение. Высказав вслух все, что его мучило и тревожило, он теперь ясно увидел, как беспочвенны его страхи.
- Рауль не оставил меня. У него есть какое-то важное дело и если он ничего мне не сказал, то, видимо, пока не о чем говорить. А пустых разговоров я сам никогда не поощрял. Но простите, сударыня, я, кажется, именно этим сейчас и занимался.
- Нет, – Аньес мягко улыбнулась, – теперь я понимаю, что неверно судила о виконте. Вы знаете его лучше, и я доверяю Вашему мнению. И раз уж мы заговорили об этом, то, позвольте напомнить, что, по мнению господина виконта, подобный режим дня и ночи никак Вам не подходит.
- Сударыня!
- Нет, не спорьте. В этом вопросе я буду непреклонна, можете обижаться на меня сколько угодно. Я не скажу никому о сегодняшней ночи, но теперь я знаю, как Вы проводите время, когда Вам положено отдыхать. И будьте уверены, это последняя ночь, которую Вы провели таким образом. Если понадобится, я найду предлог запирать гостиную. А если Вы будете упорствовать, я пожалуюсь Гримо!
Атос рассмеялся:
- Хотите заставить его караулить меня всю ночь?
- Если понадобится.
Аньес снова улыбнулась, но уже не весело, а просительно:
- Почти утро. Отдохните хоть немного! Хотя бы ради сына, если себя Вам не жаль. Вы позволите проводить Вас?
- Мадам де Беренжер, я не собираюсь тайком возвращаться сюда, лишь бы не ложиться в постель.
- Не уверена, – упрямо покачала головой Аньес.
- Хорошо, – усмехнулся Атос и предложил Аньес руку. – Только ради того, чтоб Вы не выдали меня виконту.
Аньес проводила Атоса до спальни, и они расстались, пожелав друг другу спокойного сна.
Для Атоса эти несколько часов действительно были спокойны – давно его сон не был так глубок и безмятежен.