ДМИТРИЙ ПОДБОРОНОВ - http://www.proza.ru/avtor/podboronov123 - ПЕРВОЕ МЕСТО В 55-М КОНКУРСЕ ДЛЯ НОВЫХ АВТОРОВ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
-Бабушка, расскажи про белого оленя.
Бабушка отложила вязание, поправила одеяло у моих ног и села подле кровати в старое скрипучее кресло.
-Ну, слушай. В давние времена это было. Жили в ту пору на Присуде одни казаки. Жили счастливо, не зная ни нужды, ни войн. Амбары были полны, на базу много скотины, а в хате уют и достаток. И свято блюли казаки Завет, данный богу - беречь Белого оленя, как символ его любви к людям. Олень тот гулял по всему Дикому полю, и никто не осмеливался причинить ему вред, а если заходил в какую станицу, встречали его как дорогого гостя, кормя отборным хлебом. Так и жили с Белым оленем бок о бок. Но случилась беда великая. Пришли на Присуд люди пришлые, гонимые. И стали они слезно просить дозволения остаться жить на Диком поле: « Уж, не прогоните, православные, нет нам жизни от царя нашего свирепого и бояр его. Дайте нам от щедрот ваших, хоть какой придел»- молвили они. И круг решил: «Земли у нас много, на всех хватит. Живите, но помните, шапку более никому не ломать и в ноги не кланяться». И расселился народ пришлый, переняв казацкие законы. Но недолго длился мир. Прискакал однажды гонец до казаков: «Помогите, казаки! Нашли нас слуги царя свирепого. Жгут огнем дома наши. Избивают всех кого найдут. Если не поможете, всех нас истребят». Поднялись тогда казаки всем Коганом, и ушли на войну. Остались только малые да старые- те, кто в седле сидеть не могли. Воюют казаки год, два, три, десять лет, а войне конца и края не видно. В амбарах давно ветер гуляет. Куреня покосились. Некому сеять, некому хлеб убирать. И начался тогда великий голод. И те, кто остались, забыли про Завет данный богу. С голоду убили они Белого оленя зашедшего по обыкновению к людям. Но не смогли вкусить плоть его. Раздался гром небесный такой силы, что пали ниц от страха все люди по всей земле казацкой. Поняли тогда, что натворили, но ничего не исправишь. И молвил с небес Господь: «Нарушили вы Завет, данный мне, осквернив войной и убийством любовь мою к вам. Так знайте же: теперь только те из вас войдут в Царство небесное, кто погибнет в бою. Через многие страдания и лишения пройдете вы, казаки, прежде чем получите прощение. И тогда верну я вновь Белого оленя на Дикое поле. И не одного, а целую сотню. Тут и поймете, что прощены». Молвил так, и воцарилась тишина. А олень, что пал от людей исчез, будто и не было. С тех пор много лет кануло. Многие пытались развести оленей на Диком поле, покупая благородных животных в разных краях. Только ни у одного стада не было приплода. Так и живут казаки в надежде, что снова в степи увидят белого как снег оленя о семи рогах, знак любви и прощения Господа нашего.
Я бегу по августовской степи. Высохшая, пожелтевшая трава больно бьет по голым ногам. В стоптанные сандалии набились колючки. Я прыгаю на одной ноге, пытаясь вытряхнуть их на ходу. Перепрыгиваю мостки через ручей, забрызгав до колен ноги. Дальше пробегаю мимо Солдатского сада, где за забором из колючей проволоки растут яблоки и груши. Задохнувшись, перехожу на шаг. Над степью стоит пыльное марево. Редкие кузнечики прыгают в стороны, когда я сбиваю траву при ходьбе. Сурок, завидев меня, удивлённо свистнул, спрятав нагулявшие сытые бока в свою нору. Над скошенным пшеничным полем кружит канюк. Замерев на секунду, камнем падает в желтое поле, затем взлетает вновь. Промахнулся. Издалека доносится шум тракторов. Взбираюсь на пригорок. Передо мной три высокие корабельные сосны, невесть откуда появившиеся здесь. А за ними в широкой балке с крутым склоном притаилось небольшое озерцо, питаемое лишь снегами, да редким летним дождем. Где-то здесь рыбалит мой брат. У крутого мелового обрыва я останавливаюсь, вглядываюсь вниз, пытаясь разглядеть в редких кустах у воды какое-нибудь движение.
-Женя! Женя!
-Димка, я здесь!
Поднимая пыль, скатываюсь по крутой, неровной тропинке. Протягиваю брату маленький бидончик с холодным, ещё не успевшим нагреться на знойной жаре молоком. Из бумажного свертка я достаю два куска хлеба, густо смазанных сливовым вареньем. Женя сдувает налипшие травинки с хлеба, делает несколько глотков из бидончика. Молоко льется на измазанную, выгоревшую футболку. Как по волшебству, намокшая местами ткань проявляет давно исчезнувшую надпись: «Олимпиада 80».Подкрепившись, мы собираем нехитрые снасти. В небольшом ведёрке плавают черные бычки. Брат без сожаления отпускает их обратно. Не торопясь возвращаемся домой. У Солдатского сада замираем. Пролезаем сквозь дыру в заборе, проделанную кем-то давным-давно. Тихо подкрадываемся к сторожке, там растут самые крупные яблоки. На сторожке замок. Одноногий сторож, пьяница и матершинник, снова в запое. Окно открыто. Потертое двуствольное ружье неубранное висит на стене. Женя тянет меня за руку, приложив палец к губам. За сторожкой под старой грушей на драной раскладушке, раскрыв рот, крепко спит сторож, уперев свой костыль в ствол дерева. Тихо, не издавая шума, набираем яблоки, срывая с веток и пряча за пазуху. Подле яблони протекает чистый ручей, питая весь сад живительной влагой. Я припадаю к воде, жадно пью холодную воду. Яблоки вываливаются из-за пазухи и, как разноцветные кораблики плывут, гонимые серебристым потоком. Вскакиваю, пытаюсь выловить их из воды, но поскальзываюсь и падаю в ручей. Сторож на раскладушке ворочается, и мы убегаем из сада, срывая на ходу с других яблонь недозрелые плоды.
Прошел год. Я иду рыбалить на озерцо один. Осенью брата забрали в армию. Медленно, чтобы не забрызгать ноги, перехожу через мостки. В солдатский сад я больше не хожу. Одному как-то боязно. На пригорке, заросшем ковылём, останавливаюсь. Из-за горизонта прямо на меня, громыхая и выпуская длинные молнии, двигается черное небо. Ветер, поднимая пыль, летит впереди, срывая листья с редких деревьев и разметывая стожки на полях. Перекати-поле, словно колеса чьей-то телеги с бешеной скоростью наперегонки катится прямо на меня, подпрыгивая и обгоняя друг друга. Одно из них бьёт по ногам, но не останавливается, а продолжает движение, наращивая скорость. А за ветром пришёл дождь. Большими, крупными, редкими каплями, сначала осторожно, потом все смелее, заполоняя все пространство, изгоняя знойный жар в степи, превращаясь в ливень. Побросав снасти, я спрятался от дождя в небольшом овражке, прикрыв голову огромным лопухом. Вокруг потемнело, словно затмилось солнце, и с неба хлынули потоки. Овражек стал заполняться водой. Я залез на кочку, подтянув ноги. Старые ветлы страшно скрипят под порывами ветра. Сильно громыхнуло прямо над головой, сверкнуло молнией. Так продолжается минут двадцать. Затем дождь стих, словно его и не было. Осторожно выбираюсь из своего убежища. Ноги скользят по размытому глинистому склону овражка, помогаю себе руками, цепляясь за траву. Над корабельными соснами в еще не просветлевшее небо взметнулась широкая радуга. Солнце радостно сверкает в стекающих с листьев деревьев каплях. И вдруг, из кустов дикой вишни прямо на меня вышел олень. Благородный олень с короткой бурой шерстью, большими ветвистыми рогами, такого я видел только в школьном учебнике зоологи в разделе фауна Советского Союза, но в наших местах подобные представители никогда не встречались. Даже в приезжем зверинце на публику выставлены мелкие пятнистые представители с крохотными рожками, но здесь и сейчас большое сильное животное с сильными ногами и мощной грудью. Это было удивительно и неправдоподобно, как если бы передо мной приземлился космический корабль с далекими гостями на борту. Медленно, чтобы не напугать животное, я подошел к нему, протянув на раскрытой ладони намокший кусок хлеба, приготовленный для рыбалки. Олень ткнулся большим черным носом в мою руку, фыркнул и отошел. Я дотронулся до него. На руке остались мокрые волоски, от которых исходил странный незнакомый запах. Олень пригнул голову к земле, ища что-то, затем выпрямился, и не спеша, ступая по раскисшей земле, отправился к полю с высокой кукурузой. Какое-то время было видно торчащие рога над слегка пожелтевшими кукурузными рядами, но потом я упустил оленя из виду, и только по шороху растений можно было проследить направление. Все стихло, я еще постоял немного, осознавая произошедшие, а затем, подобрав брошенные снасти, отправился домой.
Ночью я спал плохо. Из головы никак не выходила странная встреча, что случилась накануне. Откуда он взялся? Что привело его в пустую заветренную степь на исходе лета? И эта легенда, та самая которую я слышу с раннего детства. Или, быть может, это просто сказка, для непоседы малыша, что так неохотно отходит ко сну? А может мне все это причудилось, и не было никакого оленя? Да и откуда ему здесь взяться? Я ворочался на жесткой тахте и заснул где-то под утро. Сна я, конечно, не помню, но даже в этом коротком утреннем сне меня не покидало странное беспокойство. Проснулся я очень рано. Соседские петухи затеяли перекличку, устроив утреннее разноголосое состязание. Я быстро оделся, наскоро умыл лицо в рукомойнике и пулей выскочил из дома, напялив стоптанные сандалии на босу ногу. Соседскими огородами, перескочив старый, давно прогнивший тын, я выбежал к железнодорожной насыпи, за которой открывалась ровное степное поле и едва различимая в одно рослой траве тропинка к тем соснам, у которых вчера повстречал оленя. У самых ворот Солдатского сада стояло несколько машин, суетились маленькие фигурки людей, что было удивительно для столь раннего утра. Я подошел ближе. Солдаты растягивали брезентовый полог, два офицера о чем-то разговаривали со сторожем, что-то записывал в блокнот участковый. И тут я увидел его. Два деревянных столба валялись вырванные из земли. В образовавшемся проеме лежало могучее животное, запеленованное с головы до пят оборванными рядами колючей проволоки. Это выглядело как огромный, неровный колючий шар с множеством концов торчащих в разные стороны. Некоторые из этих концов уходили куда-то глубоко в тело, не оставляя видимых повреждений, другие же, наоборот, разрывали плоть широкими, страшными, рваными ранами, из которых сочилась черная как деготь кровь. Таких ран было много, но самая страшная длинной полосой проходила через все горло, обнажая синие связки на шее. Рога, зацепившиеся за другой, не упавший, но сильно покосившийся столб, приподнимали оленью голову над землей. Примятая трава была липкая от крови, но животное оставалось живым. Время от времени задние ноги дергались, порываясь встать, а глаза, мокрые от слез, смотрели на мир, ожидая сострадания.
До меня донёсся разговор. Сторож рассказывал участковому о событии этой ночью. Говорил он тихо, медленно, часто откашливаясь и, как мне показалось, старательно подбирая слова. Грубый голос стал мягче, а нецензурные выражения, на которые сторож был богат, вдруг исчезли. Да и вообще, мне показалось, ночная встреча его так потрясла и он, вот-вот ударив оземь, поклянется, что бросит пить, начав праведную жизнь. Конечно, ничего такого не произошло, но от робкого голоса сторожа повеяло променами.
-Кхе, кхе, знамо дело, за яблоками полез. Здесь в степи что? Пусто. А в саду и еда и вода. Вот и полез. Я как треск услышал, за раз из сторожки выскочил. Кричу, стой! Хуже будет! А он как заревет, будто медведь, какой. Ну, я разок в воздух стрельнул, а он давай метаться да крушить все вокруг. Ну а когда лампу зажёг, смотрю, мать частная! Олень! Вот диво то! А как в себя пришел, побежал к стану звонить. Только, пока я на одной ноге доковылял, пока до дежурного дозвонился, утро уже. Так это, откуда он взялся?
-Вчера с утра дождь лил. По Петровскому тракту оленей везли в Аткарский зоосад. Водитель, парень молодой, практически пацан, съехал зачем-то на обочину. Фуру юзом в кювет занесло, да так, что кошёлку оторвало и перевернуло. Всех оленей в лепешку, а этот, вишь, выжил. Вон у него бирка на ухе, клеймо зоосада. Только одно не пойму, на кой ляд рогатый почти сто верст отмотал, чтоб в Солдатский сад залезть?
-Да! Дела! Ну что там у вас, все готово? - обратился сторож к солдатам.
Солдаты тем временем выложили на растянутый полог разделочные ножи, вытащили из кузова машины старую, треснутую плаху и большой топор, какой можно увидеть, наверное, только на рынке в мясном ряду.
-Готово! Можно начинать.
Сторож переломил двустволку, вогнав в пустые ружейные гнезда, два латунных патрона. Потом, потихоньку подойдя ко мне, тронул за плечо.
-Кхе, кхе, ты это, слышь, малой, шёл бы отсюда, не будет здесь никакой радости…
Я отвернулся, и, не оборачиваясь, пошел в сторону дома, но не успел дойти до конца забора, как услышал два выстрела. Раскатистое эхо прокатилась по еще не проснувшейся степи. Внутри у меня всё сжалось, как будто выстрелы предназначались мне и я побежал. Не помню, как проделал весь путь. Остановился я только перед домом. Слезы, что душили меня, лились из глаз большими градинами. Плакал я долго, не стыдясь, что кто-нибудь меня увидит. Оплакивая вместе с павшим животным моё ушедшее в этот день детство.
-Бабушка, а что есть бог?
-Бог-то? Да вот, что видишь то он и есть. Вон ковыль по степи раскидан - его волосы. Ветер что от полыни горек - его дыхание. Пение птиц - его голос. Деревья, что к небу тянутся - его руки. Ну а глаза, глаза не каждому дано увидеть. Да и как богу в глаза смотреть, когда не каждому человеку посмотреть можно?
Я вспомнил оленя. Невозможно забыть его умирающие глаза. Большие, черные, в которых отражалось небо и плывущие по нему облака. Может через эти глаза взглянул на нас, в который раз, сам Создатель и застыли они в немом укоре, ожидая от нас чего-то. Господи! Прости ты нас, грешных!
Июль,2013