Первый концерт Чайковского

   
     В основе этого рассказа лежит подлинная история человека, жизнь которого на короткое время соприкоснулась с жизнью великого русского композитора, затем отклонилась от нее и понеслась дальше по своей собственной орбите. Имя его изменено, имена же лиц, вошедших в историю, оставлены без изменения.
      Случалось ли вам ранним летним утром бродить по  лесу после ночной бури? Не в чаще, а вблизи опушки, где невысокое еще солнце просвечивает сквозь  редкие деревья.  Вскоре вы  наткнетесь и на бурелом... Воздух свежий  и чистый. Птицы заливаются, стрекочут наперебой.Маленьким солнышком горит каждая капелька на зыбких, еще тугих листочках поваленных деревьев. Бодрый покой охватит вас и не будет место думам  об ужасах прошлой ночи.
     А  вот пойдите вы сюда же в пасмурное предвечерье,  когда на небе ворочаются сизочерные глыбы.... Жуть навеет тогда бурелом... На свежих еще листочках вы будете искать первые признаки умирания.  Напрасное буйство природы вызовет досаду и вы поспешите прочь от унылого места...

     Много лет назад случилась у меня одна встреча. После нее одолело любопытство к жизни великих музыкантов. Много я тогда прочел всяких историй... Очень они различны и, как бы вам сказать,  мало богоподобны...
Но было у них одно общее -  главное - вот эта самая музыка, что осталась после смерти ее авторов. Она, как солнышко, освещала самую трудную и корявую жизнь. Он был! Достиг! Значит ,  конец   благополучный.
    Ну... а ведь бывают и другие истории  -  без солнышка.  О них не пишут книг, не рассказывают детям... Думал ли кто из вас о тех, кто... не был. Но мог бы  быть...
    Да... Если бы все, кто рождался для музыки, театра, для всякого художества - мог бы его делать, сама жизнь стала бы подобной музыке...
Вот я и хочу рассказать одну такую историю, поведанную мне самим её героем.
Наша первая встреча состоялась в Петербурге в 1893  году. Работал я тогда в типографии .
     В один серенький октябрьский денек вернулся я в Питер после месячной отлучки. Прохожу мимо Исакия, гляжу - около собора уйма народа. Из открытых дверей церкви несется заупокойная... Я подошел. У крайней колонны в некотором одиночестве стоял человек лет 30 в поношеной учительской шинелишке, с форменной фуражкой в руках. Он как-то из всех выделялся особенно горестным видом.
 
   "Если ты родич умершему, почему же не в церкви, а на улице, в сторонке... Да и в эдакой-то шинелишке. Нет, бедняков так шумно не хоронят..." - подумал я про себя и, повертевшись, тронул его за рукав.
   - Извините, кого отпевают?
    Он вздрогнул и не сразу, мрачно ответил:
    -Великого артиста, перед которым не грех снять шапку.
     Я в смущении сдернул картуз:
    -Артиста? ... Чудно!. Я думал - шефа жандармов , удивлялся, почему плачут.
- При  жизни плакали от музыки, теперь плачут по нем самом.
- Простите, я  в артистах не очень разбираюсь... Однако же, любопытно было бы узнать имя  усопшего...
- Петр Ильич Чайковский,- с трудом произнес молодой человек
- Вот оно что?1.  Так-так-так... Какой же он артист?  Впрочем, конечно, в общем смысле... А вы  лично знали его, или как почитатель?
- Как почитатель.
- Так-так-так... Ну, а...
       Как не ершист был "почитатель" ,  а мы разговорились. Оказалось, он с Украины, служит близ Каменки в сельской школе.  В Питер приехал сегодня на два-три дня. Знакомых и родных - никого, вещичек тоже - никаких... Зовут Андреем Николаевичем Карпенко... Я предложил ему : чем тратить последние деньжонки на сомнительные ночлежки, поместиться на это время у меня. Как водится, он сначала поломался, но потом согласился  -  был уж очень как-то удручён и рассеян.   В обращении он был неровен :  то закрывался, как ёжик,  выставляя колючки, то вдруг открывался , начинал говорить много, горячо, но зло и порой туманно .  Сначала я думал -  кривляется, потом понял -  манера такая.
     Толковали мы о многом,  и он как-то просветлел, наконец. Но на третий вечер пришел ко мне особенно взъерошенным...
- Иван Петрович, у меня к вам просьба...
- Выкладывайте, Андрей Николаевич. Если смогу - сделаю.
- Просьба несколько странная... Как бы вам сказать...Поедем в симфоническое собрание...
- Я присвистнул от удивления
- Что это вам прищло в голову?
- Извините... Пошутил. Беру слова назад...
- Да вы  постойте, горячая голова.  Я  же не отказываюсь.
Только какой из меня  партнер. Я ведь концерты  не посещаю.
- Так вы согласны ?  Я хотел один -  боюсь раскисну... А как уехать из Питера без этого... не могу... Особенно теперь...
- Там играют Чайковского?..
- Первый концерт для фортепьяно с оркестром,
- Первый концерт... Так-так-так... Ну, что  ж  придется  надевать
фрак.
    -   Отсюда началось сотворение моей  жизни... До этого был,  как говорится, хаос... Остальное - потом... И больше ни слова...
До этого я никогда не видел и, наверняка, не увижу человека, который бы так слушал этот самый концерт, как слушал его Андрей Николаевич... И меня не раз хватало за душу, я тоже слушал, а только это было не то... Да... Каждому - своё... Помню, я тогда же подумал: "Почему ты учитель, а не музыкант?.." Потом вспомнил Фортуну с завязанными глазами... Что она понимает,  слепая ?!..
     В антракте после концерта мы по просьбе Андрея Николаевича ушли из театра. Он был сам не свой,  беспрерывно курил, натыкался на прохожих, иногда даже как будто тихонько стонал.  Шли молча. Наконец я не выдержал...
- Слушай-ка, Андрей Николаевич, время еще раннее, чем  переживать всё в одиночку  -  давай по порядку...
- От печки? ... Печки-то как раз и не было ... Малюсеньким хлопчиком уже был приобщен ко всем грязным сторонам  жизни.  Драчливи озлоблен был до чрезвычайности.  Дома... все звуки и образы перекрывает одна анафема книгам, обращенная ко мне:   «Брось эту негодность! Она только мутит непорочное сознание отроков.  Вожделения растут непомерно и несть им соответствия с убожеством бренного мира...»  Таков был завет отца. 
       Пятнадцати   лет я ушёл из дому... На первой минуте моей  самостоятельности  меня встретила мyзыкa . Старый шарманщик крутил усердно :  «Я видел, как ветер берёзку сломил» …
      Я замер с разинутым ртом...
        -Проходи, проходи, паренек! Денег ведь не имаешь?
      Я не имел.
      Началась бродяжническая жизнь... Помню - белоснежный красавец - корабль. Над ним царственно гордый альбатрос. Под ним на палубе человеческий вариант гордости - пьяная драка... Собрат по гордости становится ярко-оранжевым..,красным..,  начинает  кувыркаться..., наконец, исчезает с  мутного  горизонта...   Помню - взбитый хохолок над белым фартуком покорно склонился к куражащемуся купчику. Бунт гордости - и купчик где-то в ногах у белого, быстро рыжеющего фартука...И снова - улица, улица - скверная, лживая, как и ее порожденья...Мир представлялся перестоявшейся лужей с роем комаров - толкунов над нею... Очень рано, совсем не по годам, ко мне пристала такая скверненькая тоска...Так и дожил до двадцати двух годов, когда в семьдесят девятом случилось нечто ...
     Служил я тогда кондуктором на железной дороге. Осенними дождливыми сумерками приехали мы в Москву. Поезд наш уходил обратно на следующий день. Как всегда, я отправился бродить по городу ... Вдруг какой-то господин схватил меня за руку и тут же растянулся. Я едва не составил ему компанию, налетев на деревянный предмет, вдруг загородивший мне путь. Предмет оказался музыкальным футляром. Я с трудом поднял господина, затем - футляр.
- Спасибо , голубчик ... Ой!..
- Позвать извозчика?
-       Нет, мне вон в тот дом.
-       Давайте, помогу дойти.
~       Спасибо ... Еще раз душевно благодарю. И он протянул мне деньги. Это меня взбесило:
- Я не торгую на улицах своей помощью,
- Простите ... Это очень благородно ... Я хотел бы как- нибудь... Может хотите прослушать концерт ... Я вас устрою. Сегодня бемольный концерт Чайковского играет  Николай Рубинштейн. Вы свободны?
- Д-да ...
- Ну , вот и отлично!
-       Для  меня слова "бемольный концерт", "Николай Рубинштейн"  были так же понятны, как сейчас древнеегипетская клинопись. Но слово "играет"  задело какой-то чувствительный нерв.
        Не раздумывая, я пошел  на концерт.
        Когда я уселся на краешке стула  где-то на галерее, первый порыв  был - улизнуть. Особенно смущала громадная золочёная люстра и расписной лепной потолок. Голопузые амуры явно потешались надо мной, Я напрягся, как будто собирался вступить в рукопашную с ленивой нарядной толпой и с насмешниками - амурами.Меня отвлек голос ...
     Первые же звуки сотворили что-то непостижимое ...  С  мира, как с памятника, сдернули холст.  Слепые от рождения глаза увидели солнце, небо, цветы . Обречённые на вечную глухоту уши открылись и услышали грандиозную величальную  жизни, человеку, его счастью, радости!... Я был потрясён, попав в новый, не подозреваемый мною  мир...
     Вдруг - и это было совсем странно, в новом мире - что-то знакомое , но далёкое, как детская песенка, промелькнуло... Я вспомнил наше село, базар, слепого лирника ...
     Вот задача!.. В чужом, неудобном для меня зале я увидел свою Украину ... Увидел такой, какой никогда не видел прежде - в буйном цветенье залитых солнцем садов и полей... Увидел неоглядные степи,  Днепр ...
     А почему мне так скверно? ...Вопрос неуместный ... Но вдруг его же задал тот, чья воля управляла сейчас пальцами Николая Рубинштейна. Сразу куда-то уплыли и зал , и золочёная люстра. Смелость молодым вином ударила в голову.
-    Почему мне плохо? ... Почему не дано наслаждаться этой благодатью? Почему?- вопрос за вопросом рубил я вместе с фортепьяно оркестру, завязал с ним спор, разозлил его ... Он обрушился на мою слабость, никчёмность... Я не поддавался, возражал ... И вдруг расчувствовался - стал рассказывать свою  жизнь - несуразную, покорёженную, думы ... тоску ... Кто в ней виноват? .. Почему?!..
     Не отвечая, тот же волшебник вновь развернул передо мной красоту земли ... Чистесенькая, слезовая вода прыгает с камешка на камешек .. И  как будто снова степь .. и как будто снова даль ... Утихает боль... спокойнее сердце .
Собственно , что же потеряно? .. Разве  жизнь не способна стать красавицей ?   Ты молод, здоров, силён .  Зачем  же петь отходную?!.. Э гей  же! Выйди , Иваньку, заспивай веснянку!..  Где же твой разум? .. Воля?.. Попробуй!.. Попробуй  же. . . Ну!
     Вот так на концерте родился я.   Родила меня музыка и решил тогда бесповоротно -  для музыки. Впервые в жизни я готов был до земли поклониться двум людям: Петру Чайковскому и Николаю Рубинштейну ...
     И вот в следующий приезд в Москву новорожденный действительно толкнулся в дверь к одному из них. Правда , поклон получился неуклюжий, не по форме ... и  Петр Чайковский не сразу уразумел его сущность.
       Я сразу огорошил его вопросом:
- Вам нужен лакей?
- Да, нет, голубчик, своим слугой я как будто доволен.
       -Ну, всё равно!  Возьмите меня в лакеи - взмолился я . Чайковский был озадачен не на шутку;
- Голубчик, я ведь, собственно, далеко не миллионер. Да и двум лакеям, пожалуй, нечего делать при одной моей особе.
- Вы  не сомневайтесь ... Я буду служить отменно.  Буду покорен, аки  агнец ...
- Верю, голубчик ... Но даже агнец способен  выть от безделья,
- Вы не думайте - я никогда не был лакеем ... Мой характер не переваривает насекомых.
- Чудесно!  А пришли наниматься в лакеи.   -  Чайковский  рассмеялся
- Бог не совсем ловко сотворил человека ... Немного еды и
тряпья - вот всё, что мне нужно.
- Я вам могу дать немного денег.
- Я не собираю милостыню ...
- Простите, я не хотел обидеть ... А почему вы пришли именно ко мне?
- У вас я буду служить таланту.  А это - дело иное.
- Служить таланту ... Ей богу, это должно быть скучно. Я охотно помог бы вам, но мне не нужны  лакеи, право не нужны ...
-       Вам не нужны  лакеи!..  Это - ясно ... Но мне ... мне нужно стать  музыкантом! -  с  отчаянием выкрикнул я.
-       Ах, вот что!. Зачем  же таким обходным путём?
 -      Я бы платил своим трудом за обучение и сам приглядывался.
Из разговоров в вашем доме понял бы, что красиво, высоко, а что низко.... Я хочу играть ваш концерт - бемоль, или как он там называется ... Так играть, как играет Николай Рубинштейн...А потом хочу сам писать музыку...
-       Ваше ”хочу" очень обширно, голубчик.
-       Человек, написавший такую музыку, должен всё понимать...Я видел много мерзостей на свете... даже таких, о которых вы   понятия не имеете... они вас не коснулись...
        Чайковский изменился в лице и жестко сказал :
-        Для  музыки нужны не только мерзости ...
- Потому я и пришёл... Красота -  в музыке ... Музыка... она - здесь, там ...   
- Как вас зовут?
- Андрей Николаевич Карпенко.
- Сколько вам лет?
-       Двадцать третий.
- Слишком много... Вы свободно читаете ноты?  Играете?
-       Нет.
- В  22 года начинать с нуля...
- Я буду день и ночь...
- Мне очень грустно огорчить вас, голубчик, но в таком
деле кривить душой недопустимо... Вы можете научиться играть -
кое-как, может быть, недурно... Но ваше время уже прошло. То, что
легко и просто для семилетнего ребёнка, вы одолеть не сможете...
Вы никогда не будете играть так, как Николай Рубинштейн. И так, как нужно играть композитору.. И не надо отчаиваться. Пройдет время, и вы сами посмеетесь над своей манией .
        Это было крушение на самой большой скорости... Человек,
которому я не мог не верить, не должен был не верить, вынес
приговор. И я решил, знаете, умереть... Смешно? ...Этакий  мелодраматический фортель?.
        Замечу, я не сразу осуществил своё решение... Восемь месяцев, внутренне приговорённый, я добросовестно старался избавиться от "мании".. Не помогло...Концерт... понимаете, концерт был всё время со мной... Да, нет, он был во мне...Я не мог оторвать его от себя... не  мог вырвать... Концерт и., пьяные орущие пассажиры, скучающие барыни,  шпики,  шныряющие по вагонам  урядники, щедро раздающие кулаки чужим мордам ... Невыносимой стала даже прежде ровная "галёрка" - пассажиры третьего класса и  безбилетники, тупо верящие в какую-то обетованную землю, в пшеничный каравай где-то на Херсонщине или чёрт знает где... А я ... собственно, чем я был лучше их?.. Тогда я начал цинично издеваться над далёкой для меня музыкой... Концерт оборачивал издёвку стыдом и мукой.  Концерт был во мне... и он же был заказан, запрещён для меня самим его автором...
     Где-то в Воронеже я сошёл с поезда и не вернулся. На последние деньги снял каморку в гостинице и принялся искать револьвер.  Вешаться  и топиться, видите ли, считал оскорбительным...
     В первый же вечер, когда я остался один в своей конуре, на меня вдруг нашло просветление.... Концерт зазвучал стройно, мощно, радостно... Мне захотелось проститься с человеком, давшим мне своей  музыкой  хоть ненадолго самое  стоющее в жизни - цель.  Я написал ему прощальное письмо....
У меня не хватило денег на оружие. Пришлось несколько дней бродяжничать по городу в поисках работы. С трудом собрал недостающую  сумму за счёт желудка.
-    Ну, хлопче, потолкался ты, как слепой кутёнок, на этом свете... Пора отправляться на тот . -  примерно так размышлял я, по дороге в свою конуру.
У её дверей я неожиданно застал пристава и какого-то господина. Пристав   ловко выхватил торчащий у меня из кармана револьвер. Я пробовал протестовать:
-   Отдайте!. Что вы лезете не в своё дело!  Кто вас послал сюда?... Тут господин в цилиндре затряс меня за плечи : -
-   Эх, молодой  человек,  молодой человек!  Скажите спасибо человеку, с  которым  захотели проститься... Через своего брата -  моего приятеля - он сразу же телеграфировал мне. А пока мы с полицией вас разыскивали, я получил еще вот это... Читайте. Оно адресовано вам.
    Это было письмо от Петра Ильича Чайковского:
" Мне непременно нужно и хочется познакомиться с вами поближе. Убедительно прошу вас приехать в Москву... Не сомневайтесь в том, что вы имеете в моём лице прочного друга...Мне кажется, что во всяком случае мне удастся вывести вас из того тяжелого нравственного состояния, в коем вы находитесь. Если бы я был в эту минуту совершенно свободным человеком, то съездил бы в Воронеж... Посылаю вам на дорогу 50 руб. серебром. Пожалуйста, не стесняйтесь и не тяготитесь этой помощью... Мне ничего не стоит оказать другу, каким я вас считаю, не только моральную, но и материальную поддержку.... Итак, до свидания. Отбросьте мрачные мысли, смотрите бодрее на жизнь и будущность.
Ваш искренний и прочный друг Петр Чайковский."
       Я приехал в Москву. Петр Ильич определил меня при |консерватории учиться музыке. Он был щедр со мной во всём. Как искусный   хирург исправлял мои переломанные кости и кривизну... Уверяю вас, это была нелёгкая работа, если взять в расчёт слишком сложное отношение к нему такого беспричального бродяги, каким был я тогда... Я полюбил его, как горячий юнец любит иного взрослого, кажущегося ему идеалом... Но скепсис тогда преобладал над справедливостью и я не понимал мягкости и щедрости.
Однажды я ворвался к нему...
- Мне нужно поговорить с вами начистоту.
-       Ну, давайте, голубчик... Только по-моему и так всё... чисто.
- Зачем вы возитесь со мной?
-       Обнадёживающее начало.
- Я ведь понимаю - тратить деньги на такую  козявку, как я - всё равно, что бросать их на ветер.
-       А вы не заботьтесь о моих деньгах. Я о них сам не забочусь, право же.  Пусть их!..
- Какой интерес я для вас представляю?
- А вы и о нём не думайте.
- Погодите... Я скажу всё, что на душе... Вы потом можете меня взашей, как я своих безбилетников... И это будет начистоту... Какое вам дело до моего блага?..
- Занятно... А разве вас никогда не интересовало ничьё  благо?
- Нет.
- Это - чепуха! Я вам не верю.
- Вот-вот-вот1. И я вам не верю. Я читал и видел, как
слишком сердобольные старушки и барыни занимаются - как бишь её - благотворительностью... А за это им кланяются, производят в благодетели... Должен сказать ... я не буду кланяться, не буду производить в благодетели... А потому такую скверность, как я, лучше взашей...
- Всё?
- Всё...
- Любопытно... Поверьте, голубчик, мне совершенно всё равно, как и чем вы объясняете мои поступки...  Но дело не в этом. Что же  предпринять?..    Давайте так:  от благодарности по отношению  к  своей особе освобождаю полностью.  Предлагаю учиться, как вы  того хотели,  учиться усердно, не жалея сил и времени. Обо мне не думать совсем.  Это -  на чистоту. Идет?
     На следующий день я подошел к нему, как побитая собака:
- Вы.  можете забыть?
- Что?
- Всё, что я нагородил...
- Забыл.
- Пётр Ильич... Только не очень издевайтесь... Ваш концерт..
Я  увидел свою Украину... Показалось?
- Вот это уже разговор настоящий!. Садитесь, Андрей Никола¬евич, поговорим... Нет, не показалось. Вы знаете Каменку?
- Приходилось заглядывать...
- Каменка - мой дом, я бываю там часто. . .Там когда-то подолгу живал Пушкин... Вот иногда, вечерами - брожу по каменскому саду и как будто слышу его голос: ” Я пережил свои желанья, я разлюбил свои мечты"... Был такой немецкий поэт Гейне, он говорил:  "Где кончаются слова, там начинается музыка"... Стихи  же Пушкина сами вырываются из тесных сфер стихотворства в бесконечную область музыки... Я, кажется, увлёкся.
- Прошу вас...Говорите...говорите... Мне нужно всё...всё  о концерте.
- Я люблю работать в Каменке... Там всё помогает. С террасы, из окон главного дома открывается вид на село,   из вишенника  - соломенные головы белых крестьянских  хаток... А вы были на Каменском базаре ?
- Как же!.. Для меня тогда - место самое необходимое.
- Представьте, я тоже люблю по праздникам  шататься по  базару, слушать слепых лирников. Одну их песню - её по-моему поют  на всех украинских базарах - я как  раз использовал в первой части своего концерта, а украинскую веснянку - в финале... Вы не ошиблись. И я очень рад - значит, вы  правильно и тонко слышите музыку.
- Петр Ильич... Как вы пишете?.. Как это всё получается?...
-       Как я пишу?...Пожалуй, просто - даю  полную волю своему чувству, не прибегая ни к каким рецептам,  к оригинальничанию, не думая  угодить той или иной части человечества.
- И это всё?
- Понимаете, голубчик, мне кажется: если волнуюсь и плачу я, когда пишу, значит, заплачет и тот, кто будет слушать. А что еще нужно композитору?..
- Вы очень мягки, Петр Ильич... Даже чересчур... Откуда же 
берётся  та сила, что переворачивает душу.
- Вы  преувеличиваете,  Андрей Николаевич. В своих писаньях я являюсь таким, каким меня создал  Бог, воспитание, обстоятельства, мой век и  моя страна... Я не изменил себе ни разу. А каков  я  -  хорош или дурён - пусть судят другие. Вот и всё.
- Кто имеет  право вас судить?
- Голубчик мой, не только судят - вопят!.  Один Цезарь Кюи - мой самый упорный критик - чего стоит!   Каждая новая вещь - новое падение. Его послушать, скоро я достигну музыкальной зрелости грудного младенца...
- И вы слушаете?!.  Конечно, вы  же с людьми - херувим.
- А вот и не слушаю!.  И не из гордыни и любви к себе. Просто
писать иначе не могу. Я давно уверовал в истину: кто насилует свой талант, свою мысль с целью понравиться, угодить, тот никогда ничего стоящего не создаст. Я совсем не так мягок, как вам представляется. Когда задевают мою музыку, я становлюсь упрям, как верблюд.
- Вы ?
- Честное слово !  Бсе вопят, а я, как кот Васька - слушаю, да ем... Вот вы не верите, а это - правда.
- Разве я могу вам не верить?I. Пётр Ильич.. А Николай Рубинштейн?.. Он так играл ваш  концерт, как будто сам сочинил...Вы тогда сказали - я никогда не смогу...
- Я расскажу вам историю одной ошибки.. . Этот концерт  предназначался  для Николая Рубинштейна, ему был вначале посвящен... Затем произошло несуразное...
        Пётр Ильич рассказал мне историю, ошеломившую меня... 
        В конце  7 4 -го года  он кончил концерт и проиграл его Рубинштейну... Тот долго молчал, затем разразился резкой и грубой отповедью, какую не позволяют себе профессора даже по отношению к бездарному студенту - первокурснику: концерт пошл, никуда не годится, играть его невозможно.  Кроме двух-трёх страниц всё нужно выбросить или совершенно переделать...Пётр Ильич был удивлён и оскорблён... По человеческой мягкости он всё время молчал. По творческой твёрдости под конец процедил: "Я не переделаю ни одной ноты и напечатаю его в том виде, в каком он находится теперь"
Так он и сделал,  но зачеркнул на партитуре посвящение,заменив имя Николая Рубинштейна именем  Ганса Бюлова  - немецкого пианиста и дирижёра. Тот прославил концерт во всех крупных городах Европы и Америки. Из Нью-Йорка он писал Петру Ильичу:  каждый раз публика так неистовствует, что ему неизменно приходится повторять финал...
       После  услышанного я смог только пролепетать:
- А как же Рубенштейн ...так играл?!.
- Напечатал я концерт в феврале 75-го года. Из-за размолвки с Рубинштейном впервые за те годы  новое детище моё было исполнено не в  Москве, а в  Петербурге первого  ноября того же года  моим бывшим однокашником по консерватории профессором Кроссом...Исполнен неплохо, хотя без "искры божьей"...Дирижировал Направник, и, как это ни странно, отчаянно изувечил концерт - вместо музыки это была сплошь ужасная какафония... Я пережил скверные минуты... Зато через двадцать дней мой любимейший ученик - Серёжа Танеев - сыграл его на своём втором дебюте уже в Москве. Сыграл не только с "искрой" -  с пламенем небесным... Дирижировал. Угадайте, кто?
-        В-вы?
        Чайковский засмеялся:
- Нет. Тогда я не любил дирижёрской палочки. У меня при этом голова сползала куда-то в сторону;  мне казалось, что она однажды соскочит с плеч.  Во избежание такой катастрофы я вынужден был каждый раз левой рукой крепко поддерживать её за подбородок. Где уж там до музыки и оттенков... Дирижировал всё тот же Пётр Великий музыкальной Москвы... Помню слова нашего профессора и критика Губерта: "Концерт этот останется надолго в памяти присутствующих: приходилось делиться между мелодичностью музыки, художественным исполнением господина Танеева и сопровождением оркестра, входившего за капельмейстером своим - Николаем Рубинштейном - в  мельчайшие намерения автора"...
-       Николаем Рубинштейном?].
-       Да, мой друг, хотя между автором и капельмейстером не было сказано ни одного слова по этому поводу... Да, через три года он сыграл сам партию фортепиано - сначала в Москве и Петербурге, а затем в Париже на всемирной выставке, в зале Трокадеро. Перед концертом русские друзья Рубинштейна стали уговаривать его заменить произведение неизвестного композитора чем-то более надежным. Рубинштейн заколебался... Спасло свойственное ему упрямство -  не хотел уступить и отступить, хотя, признавался  потом,  что никогда в жизни не подходил с таким страхом к роялю... После первой части в многотысячном зале сделалось что-то невообразимое. Николай Григорьевич растерялся... и вдруг понял - это триумф, невероятный, ошеломительный!.. Львы парижской критики писали: "Никогда до тех пор не видывали в концертном зале такого энтузиазма, какой был вызван  Николаем Рубинштейном после исполнения концерта «Си бемоль минор».
-       Как же так?..
- Переменил свое мнение. Это бывает.  Люди - есть люди,Андрей Николаевич... Помните ваше письмо из Воронежа?
- Зачем обо мне?..
- Когда я получил его, вспомнилась история с концертом. Это он, а не я выцарапал вас. Значит, вам и положено знать историю своего истинного "благодетеля"... Понимаете, голубчик, власть - прескверная штука, даже если в её сферу попадает всего единая, полуживая, молящая пощады, душа... Добить испорченную жизнь этаким шикарным - "не годен" - бывает, по-видимому, приятно... А вот исправить... исправить... Да...
-       Пётр Ильич, вчера к вам вломился осёл, мелкий ишак... верьте слову, ишачьи уши стали куда как короче...Значит, исправить можно всё! И вы  не сердитесь больше на Рубинштейна?
-       Я чту талант, Андрей Николаевич. А Рубинштейн - великий артист, создатель консерватории  и.. мой друг. Он сразу дал мне воздух - без страха и упрёка исполнял все мои произведения в своих концертах , причём, многие с невысохшими чернилами...
- Значит, не сердитесь...
- Как вам сказать?.. К сожалению, по слабости своей натуры я не забываю творческих обид, нанесённых даже другом. По своей гордости их таю, но, запомните, дружок, никогда не позволяю себе отплачивать за обиду обидой... Я вам признаюсь: часто боюсь людей, бегу от них потому, что не умею не уступать им, а уступать не хочу...
- Не умею не уступать, а уступать не хочу... Я часто так думал... только язык, как руки... не поспевают за головой. Я видел столько человечьей тины... Можно  жить с этой ненавистью?
- Это пройдет, голубчик... Бывает мизантропия особого рода - тоска по идеалу... Это пройдет.
        Я начал, как вол, работать в консерватории. Пётр Ильич уже ушёл оттуда и поручил заботы обо  мне своему другу - профессору Альбрехту.    Издатель Петра Ильича - Юргенсон - выплачивал мне из его средств ежемесячную стипендию...
        Казалось, корабль взял, наконец, правильный курс...Но..приговор начал вступать в силу... Я сходил с ума. Десять часов в день за фортепьяно и ...ничего, никакого результата. Я не мог свободно играть простые вещи... Мои руки меня не слушались, Петр Ильич был прав. Им с детства надо было пташками летать по клавишам - нежными, гибкими. А сейчас им больше пристало завязывать морские узлы, грузить ящики, да гнать взашей безбилетных пассажиров с такими же корягами, . Я понял, что никогда не сыграю бемольный концерт моего   друга.. Никогда...И всё... И кончено! 
       Летом, после занятий я совсем расклеился, стал пить... И вот однажды, когда я был  непригляден.,..снова... зазвучал концерт - светло, радостно... Мне стало стыдно...ой, как стыдно... Я принял решение... Но мне нужно было повидать Петра Ильича, а он был там в Каменке. Деньги я все пропил. Заходить к  Юргенсону и просить сверх положенного стыдился. Вот я и нашёл выход - отправился в Каменку пешком...
       Помню... перекинутые через плечо издыхающие сапоги, бескрайние просторы  Руси...дорога... дорога... В душе – звуки  Первого
концерта, в мыслях - сильные, гибкие пальцы на клавишах...
Теперь я уже знал о концерте всё: основную и побочные темы, их  развитие, репризы, огневую коду и прочие тонкости...Но я воспринимал его по - своему, "варварски", на своём языке чувств, как услышал первый раз... Это был уже мой концерт, в котором странным, невероятным образом была заключена моя судьба.. После могучего гимна радости я слышал смертную борьбу обиженного человека... Этот человек карабкался за своей долей- трудно карабкался, пока не вышел к сияющим далям...Где ж  мои сияющие дали?...Дойду ли я когда-нибудь?..
Вскоре клавиши нестройно загудели в собственном желудке, разрушив поэтические видения...Да...труден был путь на Голгофу несостоявшегося музыканта...
       Через много дней я добрел, наконец, до станции Каменка и рухнул на первую подвернувшуюся скамейку... Пётр Ильич , узнав обо мне, запыхавшись, прибежал на станцию и, не желая ничего слушать, распорядился о еде и отдыхе...
        На другой день, я вёл беседу с милым, добрым человеком, который, верьте мне, скоро будет  так же  почитаем,  как Пушкин...
- Я отказываюсь от вашей стипендии и выхожу из консерватории,- сказал я ему,- вы тогда... в первый раз... не ошиблись... А  играть кое-как, для забавы - бессмысленно... В 25 лет пора зарабатывать самому...
- Андрей Николаевич, голубчик мой, у вас несомненно артистическая натура... Правда, есть какой-то предел... перешагнув через него даже гений порой становится бессильным...
- А я... я даже не гений.
-       Не надо отчаиваться. Давайте еще подождем, попробуем.
- Утешать меня не стоит. В моём положении самая бледнорозовая неясность хуже самой зверской правды... Могу вас уверить, прошлые безумства не повторятся.
- Да поймите же вы, наконец. Когда новичок садится за вёсла, они у него разъезжаются. А музыка... посложней.
- Пётр Ильич, быть приживалом имеет право только будущее...Я не могу больше играть в музыку и жить на ваши деньги.
- Андрей Николаевич! Вы умны, развиты, хотя не кончали школ и университетов. За эти полтора года в консерватории вы стали совсем другим человеком - основательнее, приобрели культуру...
- Нет, Пётр Ильич, взгляд на жизнь только немного прояснился, а до разумного понимания её ещё не возвысился...
- Голубчик мой, а у кого из нас он возвысился?.. Раз вы знаете, что не возвысился, значит возвысился ....
- Не знаю...
- Вы могли бы с успехом стать сельским учителем. Я помогу вам, если у вас ничего не выйдет с музыкой...,а сейчас надо продолжать.
   -    Мой дорогой учитель!. Если бы вам сейчас  отрубили пальцы, вы  могли бы  жить?
- Н-не знаю...
- А я с первого дня в Консерватории был в положении человека с отрубленными пальцами... Поймите - с отрубленными пальцами... Я недавно слушал игру вашего Серёжи... Танеева... Смотрел  на его руки... Не надо больше об этом, а то, чего доброго, заскулю, как сука, потерявшая  щенят...
- Да-а.
        Чайковский курил, опустив голову.
        Я попросил на прощание сыграть его Первый концерт. Помню - светлая комната, рояль, окно в цветущий сад, учитель за роялем и  - музыка... Ещё совсем недавно приветным зелёным огоньком она указала мне дорогу - иди, путь свободен, он твой!.  А теперь тревожно пламенела над закрытым шлагбаумом - стоп, занято!. Но человек уже был!.. Он мог, правда с трудом, повернуть на запасной... И я пошёл этим путём.
      Я рассказал вам  историю музыканта, который... не был. Вряд ли она оригинальна в России... Да разве только в России?!... Дорогой мой Иван Петрович, мало ли в мире музыкантов таскают ящики, а по ночам на тощих койках их освобожденные пальцы  летают по воображаемым клавишам?!.   Мало ли чахоточных девиц с горящими глазами читают монологи  Жанны д,Арк пустым грязным стенам?!.  Мало ли художников простаивает перед известными полотнами, потрясая дряблыми кулаками  в карманах, видя подслеповатыми глазами другие - ненаписанные полотна?!.. И разве кто-нибудь , кроме них самих, не спит от этого по ночам?!.
      Э-э1. Да, что там. Так же, как и мой прочный друг, я не забываю обид, но, нарушая его завет, собираюсь за них расплатиться...Я никогда на смогу уже исполнить Первый концерт Чайковского, но у меня недавно родилась вот такая кроха, мелюзга совсем - сынище... Может, он... исполнит... A?. А почему бы и нет?.. Ей-богу исполнит!. Никогда ничему не верил... А теперь - верю... верю, чёрт побери... Что вы на это скажете?