http://www.proza.ru/2015/06/16/1940 - Избушка
Хозяйка поставила перед гостем массивную табуретку с толстыми, растопыренными ножками, и Егор положил на неё свою многострадальную ногу, завернул до колена разорванную штанину.
- Ишь, однако, и кровь там уронил?.. Оно бы ни к чему… - бормотала бабуля себе под нос. Сухими, цепкими пальцами она скатала в комок паутину, из которой Егор соорудил повязку. – Ежли путём, так паутину и к ране приложить хорошо, но чистую, понятное дело, добрую. А в Море-лесе добра-то не сыщешь.
«Странное название, - подумал Егор, - От слова «море»»? В смысле, большой как море? Нет, наверняка от слова «мор». Или от мортус - смерть, или от морбус - болезнь.
Между тем бабуля поднесла серый комок к носу и сильно потянула воздух. Потом поплевала на паутину и бросила в чёрный зев русской печи. Там неожиданно полыхнуло – Егор аж вздрогнул, печь-то холодная стояла. Ему было видно как серая паутина почернела, потом только занялась пламенем, её начало корежить, из середины комка упруго выбивались струйки синего пламени. Мгновение, другое – пламя унялось, в печи оранжевым мерцал комок спутанных нитей. Бабуля несильно дунула, просто, перед собой, - останки в печи погасли и рассыпались в прах.
Хозяйка тем временем, сложив пальцы щепотью, водила над раной, как будто наматывала на пальцы невидимое. При этом скоро бормотала себе под нос совсем уж неразборчивое.
- Ну вот, теперь ладно будет, - заключила она. – Теперь в баню. Ступай, милай, я как раз истопила, видать тебя в гости ждала. Да, ты гляди, не пужайся там, ежли кто зашебуршится. Там банник за каменкой живёт. Он тебе вреда не сделает, его дело мовню в порядке содержать да угар выгонять. А ты, как зайдёшь, скажи… Ты крещеный ли, Егорша?
- Крещёный.
- А скажи тада: крещёный на полок, некрещёный с полка! А то чего доброго, шишига напугать вздумает.
- Это кто же такая?
- Шишига-то… Да на неё плюнуть только, всех делов-то. Маленькая, горбатенькая, брюхатая. Ручонки как сучки. Только и может страхолюдностью своей пужать, а пакости у ей так, одно баловство. В сродстве она с банником-то, вот иной раз в баню и забредёт. А так любит где-нибудь возля воды устроиться. В камышах в безветренный день шебуршится, или у какой-нито захудалой речушки, где куры вброд перейдут. Выглядит ротозея какого, хватает да в воду тащит. Тут, главно, на вид её страхолюдный не поддаться. А не испужаешься, так она ничо сделать не сможет. Я ж говорю, пакостница мелкая, слабосильная. Ни ума у ей, ни силы настоящей.
Егор только головой покачал, остерегаясь сказать что-либо невпопад. Всерьёз принимать слова хозяйки или пошутить ответно?
Разделся он в предбаннике, как велено было. Пригнулся в низкой дверце и нырнул в жаркую полутьму. Свет сочился из маленького мутного окошка. Его хватало, чтобы разглядеть очаг с раскалёнными камнями и большим круглым котлом. Над поверхностью воды гулял парок. Под оконцем скамья вдоль стены, на ней веник из дубовых веток и деревянная бадья с холодной водой. Зацепившись за стенку бадейки, висит деревянный же ковшик. А напротив оконца полОк из выскобленных плах. «Крещёный на полок, некрещёный с полка», – всплыла мысль. Взгляд опять вернулся к печке-каменке. Егор, пригнувшись от обжигающего жара, зачем-то заглянул в тёмную щель между каменкой и стеной. Тут же хмыкнул и покачал головой: «Банника ищу?» Тряхнул головой, отбрасывая бабкины сказки, плеснул в лицо пригоршню воды – жар, уши горят, и полез на полок, распластался ничком, избегая самого горячего воздуха под потолком. Разомлел, лежал, вдыхая запах дерева, горячего камня и чего-то горьковато-пряного. Неустанный рой мыслей отдалился, стих… «и пойдут скрозь тебя чистые потоки беспрепятственно, повынесут всякое лишнее, пустое, что сердце тянет и мысли мутит…» Ох, не простая бабуля… – колыхнулся покой-забытье, – Знахарка? Колдунья? К кому же это меня занесло? И куда?.. – Егор вскинулся, отгоняя бесплодную мысль, толкнувшуюся в сотый уж раз, взялся за ковшик.
В каменке жаром дышали угли. Егор плескал ковшом на раскалённые камни, пригибался от удара горячего пара, крутил над головой веником, разгоняя пар по баньке, а потом с наслаждение хлестал себя дубовыми прутьями, согласно рекомендации бабули: «Да веничком, веничком дубовым попарься, загоняй в себя дубову крепость». Кряхтел и подвывал от жгучей боли в ноге, но боль эта одновременно была даже приятной, немного зудящей. Так бывает, когда рана начинает подживать. И восторженно ухал, опрокидывая на себя ковш холодной воды.
В белой просторной рубахе и таких же «портках» Егор сидел на крылечке. Рядом дремал в полглаза сытый Мазай. Чёрный котяра устроился поодаль, на крышке колодца, и недобрым глазом сверкал на чужих. Мазай его игнорировал, и, похоже, именно этим кот был недоволен более всего.
Егор с любопытством рассматривал ткань, из которой была сшита одежда, что дала ему хозяйка. Довольно толстые нити крупного редкого плетения… мешковина бывает такая. Но эта ткань не грубая, а наоборот, мягкая, приятная. После жаркой бани самое то – воздух свободно проходит, остужает распалённое тело.
Тут хозяйка на пороге появилась:
– Что, гостенёк, остыл? Ну, пойдём кормить тебя, ужин на столе уж.
За кружкой душистого чая, заваренного на травах, Егор с улыбкой сказал:
- Я про банника-то поверил. За каменку заглядывал.
- Не увидал? – хмыкнула бабуля. – И придумал, мол, насмешничает, старая?
- Почему насмешничает? Ну, так, в шутку…
- Дак какие шутки, милок. Живёт там банник, а то как же. Он домовому сродственник. Тот за домом глядит, а этот в бане порядок блюдёт. Место его за каменкой либо под полком, где парятся, там он ещё любит поселяться. Жар-то он не шибко уважает, может уйти на время, но потом обязательно вернётся, в нетопленой бане, в холодной то есть, он непременно сидит. Ежли вовсе уйдёт, это сильно худо. Не баня, а маята одна будет. В век не натопишь, а натопишь, так жар не удержишь, а то ещё и угар во внутрь пойдёт. В такой бане до беды недалеко. Мало ли чего издеяться может. Обнесёт голову, упадёшь, а тут кипятку котел целый. Не, милок, коль банник при бане, можно спокойну быть. Только, знай, блюди правила, чтоб не обиделся.
- Какие правила? – спросил Егор, все ещё пытаясь понять, не разыгрывает ли его хозяйка.
- Ну, известно какие. В баню ходить лишь трём переменам, четвёртый пар надобно баннику оставлять. В четверту очередь люди не ходют, это банника время, и он разрешает только своим мыться – леший приходит, овинник, домовой, опять же. И сам, понятное дело, поплещется.
- А если правила не соблюдать? Что тогда?
- Обидится. А тогда уж всякое быть может, мало ли… Зачнёт камнями горячими из каменки кидаться, кипятком плеснёт, ошпарит. Угар опять же. Подобру, так банник должОн угар из бани выгонять, а вот осерчает если, он этот угар способен как раз на человека и навести. Мой как-то историю мне поведал. Может, и соврал где, за то я не в ответе. Однако ж вполне быть могло. Так дело было. Мужик один домой поздно воротился с дороги. А назавтра праздник большой, как немытому-то? К тому же банька натоплена, не остыла ещё. Мужик и пошёл, а время уж за полночь было. Разделся, на полок залез, вот тут веники и взяли его в оборот. Знай, хлещут, сами собой его обхаживают. Мужик кинулся слезть, а никак – мОрок нашёл на его, куда не ткнётся, всё стенка. Ну, мужик исхитрился как-то всё ж, кубарем с полка скатился. Он в дверь, а она навроде как разбухла – не отдерёшь. А веники знай хлещут. Тут баба спохватилась, чой-то долго мужик моется, пошла. В оконце стучит-зовёт - не откликается никто. Начала в дверь ломиться – отворить не может. Она к соседям. И вот ведь, зачали дверь топорами рубить: наместо щепок искры летят, а толку нету. Хорошо, схватились бабку-шептуниху позвать. Она пришла, на дверь водой брызнула, пошептала своё, дверь и отошла. А бедолага уж обеспамятел, насилу отводились с ём.
- И чего же потом делать с ним, с банником, если обидится? Неужто другую баню строить?
- Нет, зачем. Он зол, да отходчив. Раскипятится белым ключом, плюётся, шипит… а погоди маленько, он и остыл. Особливо, как угощение ему поднести. Шибко любит, чтоб ржаной ломоть да крупной сольцой покруче посыпать. Ещё надо, чтоб завсегда видел, как помнят о нём и уважение оказывают. К примеру, из бани уходя, обязательно надобно водицы в кадушке оставить. Любит, чтоб на Неделе-Ворожее девицы бы в баню к нему гадать приходили, тут уж он всласть наозорничается.
В этот момент Егору показалось, что и бабка, и печка, и стены бревенчатые стронулись со своих мест и пошли вокруг него, будто в хороводе. Он тряхнул головой – всё встало на свои места. А ведь, пожалуй, он уже не шибко бы удивился, если б и вправду изба в карусель превратилась. После всех событий дня Егор уже не знал, чему удивляться, чему нет.
- Егорша, - пристально глянула на него бабуля, – ложись-ка спать, милок. Довольно с тебя сегодня. А утро завсегда яснее вечера.
Егор хотел сказать, что спать он не хочет, а хочет спросить ещё… Но веки вдруг сделались такими тяжёлыми – не поднять. Дремота охватила всё тело, и не хотелось двигаться, говорить… вот положить голову на руки прям тут, за столом… Что спросить хотел, уж и не помнит… И уже засыпающим сознанием он смутно понимал, как хозяйка помогла ему подняться, проводила к топчану. Егор с наслаждением вытянулся на нём, и под старухино бормотание: «Ложись камешком, вставай катышком», погрузился в сладкий, глубокий сон.
http://www.proza.ru/2015/06/18/667 - Границы