После двух рейсов старшим механиком на «Артеке» меня направили на однотипный «Апшерон». Суда типа «Атлантик» строили для Советского Союза в ГДР, в Штральзунде, было таких только в «Антарктике» штук семнадцать, точно уж и не помню. Кстати, ни на приёмку в Германию, ни на гарантийный ремонт, ни разу меня не посылали. Жаль, там было интересно, и сравнительно денежно.
Экипаж «Апшерона» был уже спаянным, сплочённым, новых людей, кроме меня, почти и не было. Капитан, Виктор Петрович Сычук, был приятным в общении человеком. Типичный одессит, он и жил в центре Одессы. Но о нем немножко позже еще будет случай рассказать. Старшим помощником был Геннадий Николаевич Красовский , из Херсона, грамотный, спокойный, вежливый. У всех штурманов на «Апшероне» были близкие, хорошие отношения между собой, часто и я по вечерам заходил ко второму помощнику, Ивану Маколдину. Он обычно в это время считал остойчивость судна, а мы с чифом пили чай и отвлекали его от работы.
Паша Чирва, второй механик, на два года старше меня, был личностью неординарной. У него было сразу несколько увлечений. Ярый футбольный болельщик и любитель здорового образа жизни, просыпался он рано, часов в восемь – девять, несмотря на то, что ложился в пять.
Время до вахты он проводил на пеленгаторном мостике, который находится выше капитанского, занимаясь физкультурой и пробежками. Но так как пеленгаторная палуба на «Атлантиках» крохотная, то он не бегал, а семенил, выписывая восьмерки вокруг мачты, одну за другой. Устав, ложился загорать. К счастью, мы работали в Юго-восточной Атлантике, там не очень жарко.
На вахту он приходил, надев на себя широченный пояс штангиста, спину страховал. После вахты, если не приходилось идти в рыбцех на подвахту, запирался в своей каюте для занятий йогой. Каюта второго механика небольшая, трапецевидная, и совсем не предназначена для дыхательной гимнастики, к тому же Паша имел обыкновение сушить в ней белье. Зато и растений у него в каюте было больше, чем во всех других, вместе взятых. Достучаться или дозвониться до него во время занятий йогой было невозможно, он был где-то в астрале.
Виктор Николаевич Наземцев был еще старше. Третий механик РТМ «Апшерон» звался уже много лет Майором. Третьим механиком он был очень давно, лет пятнадцать, но во вторые переходить отказывался категорически, зато по своему заведованию знал каждую гайку. Не знаю, до какого звания он дослужился на самом деле, но офицером действительно был. Закончив военное училище с отличием, Наземцев получил звание лейтенанта, но ненадолго. В 1960 году грянула военная реформа и тысячи офицеров армии и флота были демобилизованы. Демобилизован был и 25-летний Виктор Наземцев.
Осмотревшись на берегу, он решил поступить в среднюю мореходку рыбного флота, в которую брали десятиклассников, а ему, выпускнику военного училища просто-таки обрадовались. От должности старшины роты он сразу же отказался, сказав, что за свою жизнь уже успел накомандоваться всласть. По распределению Виктор попал в УАКОРФ – управление антарктического китобойного и океанического рыбопромыслового флота, тогда так называлась наша "Антарктика".
В это время как раз начали получать один за другим рыбоморозильные траулеры типа «Атлантик». При желании Виктор мог сделать карьеру на них быстро. Но вот желания быть начальником у него почему-то отсутствовало напрочь. Став довольно быстро третьим механиком, Наземцев продолжал свой профессиональный рост не вверх, а вширь и вглубь.
Свое заведование он знал досконально. Когда из-за плохой остойчивости приходилось в танки дизельного топлива брать водяной балласт, его возмущению не было предела. Остойчивость он перепроверял сам, не доверяя штурманам.
Заканчивая рассказ о колоритных личностях РТМ «Апшерон», не могу не упомянуть Валентина Иванова, заместителя капитана по производству, коротко говоря, технолога. Роль его на рыбопромысловом судне огромна, хотя и не очень заметна.
Именно технолог, если только он настоящий специалист, делает зарплату экипажа, отслеживая все операции по цепочке, начиная с грамотного, «технологического» подъема трала. В трале рыба не должна мяться и подъем в зависимости от сорта рыбы не должен превышать десяти – пятнадцати тонн. Нашим же штурманам только дай волю, то поймать не могут, то тянут по сорок тонн, и вся рыба уходит на переработку в муку.
Это, конечно, самая малая часть работы технолога. Не допускать заморозки рыбы тушкой – вторая его часть. Вся рыба должна перерабатываться, тогда она и места в трюме меньше занимает, и дороже в два-три раза. Когда в тралах появляется скумбрия, подвахты в полном составе идут в рыбцех с удовольствием, филе скумбрии делается легко, и стоит дорого. А план по так называемой спецразделке технолог выполняет тогда, когда рыбы в ваннах нет. Пусть матросики руками поработают, чем будут спать в цеху.
Ежедневно Валентин писал на доске суммарный заработок матроса второго класса без учета районного коэффициента – так называемые деньги на пай. Семьсот рублей при условии выполнения плана считалось уже неплохим результатом.
У нас же к концу рейса было семьсот шестьдесят, и все были уверены, что Валентин имеет неучтенный «загашник», который выдаст в последний день. Споры были только о том, сколько же он добавит. Одни были уверены в пятидесяти рублях на пай сверху, другие надеялись на сто. И вот торжественный последний день, собрание, Валентин берет фломайстер и … прибавляет к известной цифре двести рублей. Это был фурор. Денежней рейса в моей жизни не было.
А посередине рейса произошёл интересный случай. Рано утром, на вахте старпома, потеряли траловый мешок. За что-то зацепился, очевидно. Траловая команда установила запасной мешок и доложила на мостик, что они к постановке готовы.
Судно вышло на обратный прежнему курс, стало готовиться к постановке трала, как нагрузка на главные двигали резко возросла, обороты упали, судно завибрировало и остановилось. Подозрения, возникшие у опытных моряков, подтвердились, мы намотали что-то серьезное на винт. Попробовали крутить винт в другую сторону валоповоротным устройством – бесполезно. Утром, уже после завтрака, начали искать среди экипажа водолазов.
Оборудования никакого не было, а желающие понырять нашлись. Определили, что намотали мы мешок, по всей видимости, наш собственный. Пришлось капитану докладывать начальнику промысла о потере мореходности и просить помощи. Работали мы тогда где-то возле Уоллфиш-бея. Выслали нам китобойное судно, на котором была группа водолазов и инспектор, который должен был этот аварийный случай расследовать. Почему нам было так важно доказать, что мешок этот не наш, честно говоря, не помню, наверное, размер ячеи был несоответствующим. Но капитан наш считал именно так.
Через какое-то время подошел к нам китобоец. Высадился инспектор, поговорили они с капитаном, водолазы в это время стали готовиться к работе. Главная задача у них была освободить винт, а инспектор хотел посмотреть, что именно находится на винте. После первого погружения водолаз-разведчик сказал, что там работы надолго. Инспектора капитан угостил, и тот прилег в выделенной каюте отдохнуть.
Виктор Петрович удостоверился, что товарищ заснул, и вызвал старшего водолазов. Говорит ему: « Я – сам водолаз. Я утром нырял, смотрел, ничего там особенного нет, чтобы до завтра работать. Короче, я вам выставляю пару пузырей и вкусную рыбку, а вы режьте на хрен то, что на винте, не церемоньтесь. Если что, - погода портится».
Часа через три инспектор вылез на мостик, потягивается. Спрашивает, как там дела идут. Капитан отвечает, что работы закончены, винт чистый, будем запускать двигатель. Тот – к водолазам. Те отвечают, погода портится, поэтому пошли по быстрому варианту. Что намотано – сеть. Иностранного производства. Ну, попрыгал он, попытался что-то доказать, а в руках ничего нет, кроме свидетельств водолаза.
Говорили потом, что если бы не ловкость Виктора Петровича, увеличился бы простой судна, назвали бы его аварийным происшествием, и премии, конечно, экипаж лишили, это и к бабке не ходи, и так ясно.